• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Проследим еще раз логику эволюции, как ее преподносит Геодакян, логику движения от бесполого типа размножения к скрещиванию по гермафродитному типу и далее – к раздельнополому. Каждый способ имеет свои преимущества, которые частично утрачиваются при переходе на более высокую ступень развития – но она потому и оказывается более высокой, что взамен утраченных открываются более совершенные, многовариантные возможности жизнедеятельности, взаимодействия со средой, усложнения и индивидуализации поведения живых существ.

Под раздельнополостью, без всяких оговорок, подразумевается разделение на два пола. Это вытекает из того неоспоримого факта, что полов в природе два. Это имеет также и строгое математическое обоснование: спаривание, то есть соединение любого множества элементов по два, дает максимальное число комбинаций. Но ведь не случайно и Геодакян, и другие теоретики пола специально подчеркивают, что расширение количества комбинаций – это всего лишь одна из задач, обусловивших разделение сложных живых форм на полы, как и выживание – не единственная цель изменений, претерпеваемых живыми существами. Все примеры, приводимые создателями многочисленных эволюционных теорий, говорят о стремлении не только к сохранению вида, но и к его совершенствованию, приводящему в итоге к появлению новых видов. Две сопряженные подсистемы, как принцип организации управления, более эффективны, чем одна, нерасчлененная. Но искусственные системы, аналогия с которыми дала толчок теории Геодакяна, подразделяются нередко и на большее число подсистем, и это себя оправдывает…

Конечно, если считать, что эволюция завершена и вопрос заключается лишь в том, какие из существующих биологических видов сокращаются, а какие, в результате нарастающей человеческой экспансии, перейдут в разряд музейных, то и говорить не о чем. Но если мы ощущаем себя не на финише, а в середине процесса, которому предстоит длиться столько же, сколько у него позади, то и размножение при участии двух полов начинает выглядеть не пунктом назначения, а всего лишь точкой неведомо куда ведущего маршрута. Почему нет? Как и все предшествовавшие ему типы, он доказал свои преимущества, но продемонстрировал и слабые стороны.

Общепризнанно, что эволюционная биология переживает своего рода кризис с тех пор, как переход естественных наук на точные методы исследования по-новому высветил проблемы, связанные с полом. Часто цитируют Вильямса, утверждавшего, что «преобладание полового размножения у высших растений и животных несовместимо с современной эволюцонной теорией» Белла, называвшего пол «вызовом» науке об эволюции, Мейнарда Смита, признававшего: «мы не имеем удовлетворительного объяснения тому, как возник и как сохраняется пол». Все это не мимоходом оброненные высказывания «смежников», сосредоточенных на других проблемах, а мнение ведущих авторитетов именно в данной области, зафиксированное в работах, которые так и называются: «Пол и эволюция», «Эволюция пола», «Эволюция и генетика сексуальности». Трактуется это обычно как упрек в адрес научной мысли, пасующей перед необходимостью дать объяснение установленным фактам. Но может быть, все дело в природе этих фактов?

«Пол – это антисоциальная сила в эволюции», – провозглашает еще один видный теоретик, Эдвард Вильсон в книге «Социобиология». Почему? А очень просто. «Совершенные общества, если набраться храбрости определить их как общества, в которых нет конфликтов и которые обладают в высочайшей степени альтруизмом и координацией, скорее всего развиваются при условии, что все его члены генетически одинаковы. Когда введено половое размножение, члены группы становятся генетически различными… Неизбежный результат этого – конфликт интересов».

Когда подобные конфликты возникают в нашей повседневной жизни, из них существует только два выхода. Наихудший, по современным представлениям, – торжество сильнейшего за счет подавления того, кто оказался слабее. Наилучший – апелляция к третьей, заведомо беспристрастной стороне, в лице суда, коллектива или просто какого-нибудь умного человека, пользующегося достаточным уважением. Если даже решение находят сами конфликтующие, за счет уступок или компромиссов, все равно эта умиротворяющая сторона присутствует символически. Стремясь разрешить спор, мы вспоминаем о существующих в обществе законах и традициях, о моральных и религиозных заповедях, а значит, и о тех, кто в свое время нам их преподал. В ушах у нас звучат их наставления, советы, мы обращаемся мысленно к опыту других людей, проходивших через такое же испытание и сумевших с честью выйти из него… Все вместе это и образует третью сторону, преобразующую саму природу конфликта: из столкновения, чреватого войной, истреблением, он превращается в источник нового ценного опыта, в инструмент совершенствования отношений.

Мысль о введении еще одного равноправного участника в процесс продолжения жизни приходит сама собой – ввиду ее очевидной целесообразности. Не менее сильной, чем та, что продиктовала некогда переход от гермафродитных форм размножения к разделению всех биологических сообществ на два пола, существующих каждый по своим особым законам. Закон, установленный для мужского пола, резко ужесточающий условия отбора, был, вероятно, каким-то образом сопряжен с относительной простотой форм жизни, доминировавших в тот незапамятный период, и с безграничностью биологических ресурсов на нашей планете, тогда еще довольно-таки молодой. И то, и другое с тех пор существенно изменилось. Как знать, может быть, само замедление темпов эволюции как-то связано с тем, что потенциал прогресса, заложенный в принципе двуполости, давно себя исчерпал?

У меня есть старинный приятель и тезка, Арон Каценелейнбоген, давно уже живущий в Америке. Это один из самых поразительных людей, с которыми мне приходилось встречаться. Представьте себе крупного экономиста, авторитетного, преуспевающего, обступаемого со всех сторон профессиональными проблемами, интереснейшими и перспективнейшими и в творческом смысле, и в плане улучшения собственной жизни за счет работы над ними. И он действительно работает, создает теории, пишет книги, полемизирует, считается главой какого-то не вполне мне понятного направления в экономической науке. Поддерживать этот имидж без самых серьезных усилий невозможно, но у моего тезки это, слава Богу, получается.

И вдруг в нем просыпается жгучий интерес к проблеме, никак не пересекающейся с той областью, которой он посвятил свою жизнь: его начинает мучить тайна происхождения рака. Он изучает все версии, все гипотезы, в которых, как мы понимаем, нет недостатка, но он без дураков ухитряется познакомиться со всеми, – и ни одна его не удовлетворяет. Его мышление, поистине компьютерное по мощи и неутомимости, мгновенно улавливает в этих концепциях внутренние противоречия, несообразности, натяжки. Попутно – чтобы понимать, о чем идет речь, – он буквально заглатывает университетские курсы биохимии, генетики, эмбриологии – всех наук, на языке которых изъясняются специалисты в той области, куда он неожиданно и далеко уже не молодым человеком вторгся. Его дилетантизм служит ему добрую службу: он ничем не ограничен, он не говорит: «это моя специальность», «это не моя специальность», читает все подряд. А поскольку еще и все запоминает – так уж устроена у него голова, – полученная информация укладывается у него в оригинальную систему. В конце концов он создает собственную, никого не повторяющую теорию изменчивости клетки, с объяснением причин, которые ее вызывают, механизмов, которые приводятся в действие этими причинами, законов, которые управляют этими механизмами.

Я не знаю, что подвигло Каценелейнбогена на этот титанический труд, невольно вызывающий у меня ассоциацию с Карлом Марксом. Возможно, в биологии и заключалось его истинное призвание, голоса которого он почему-то своевременно не расслышал. Возможно и другое – сигналом послужила тайная, подавленная вспышка канцерофобии, страха перед раком, – это весьма распространенный психологический недуг. В любом случае, благодаря уникальности своего интеллекта, он сумел найти наилучший выход. И повел он себя со своим открытием совсем не так, как Маркс – со своим. Он не стал требовать всемирного признания, не стал будоражить несчастных раковых больных и их родственников криками, что их лечат неправильно, что врачи не понимают природу их заболевания, что надо перевернуть кверху дном всю медицину. Изложив свою теорию в книге, даже объемом напоминающей «Капитал», Каценелейнбоген издал ее – и предоставил жить своей естественной книжной жизнью: искать читателя, убеждать его, вести с ним диалог, искать свое место в безбрежном море научной литературы.

Проблемы пола специально его не занимали, но поскольку размножение тоже является разновидностью процессов изменчивости, идущих через клетки, миновать их не мог. И тут, между прочим, подтвердилось, что необычная деятельность моего тезки вызывает в Америке достаточно широкий доброжелательный резонанс. Его пригласили выступить на семинаре «сумасшедших идей» в одном из исследовательских институтов в Филадельфии. В ученом мире Америки любят и очень ценят такие вольные трибуны, несерьезные лишь в той мере, какая необходима, чтобы снять напряжение и страшный груз ответственности, который всегда давит диссертантов, авторов солидных монографий и статей в сверхтребовательной научной периодике.

На этом семинаре Каценелейнбоген сделал доклад о многополовом размножении, и он был выслушан с подобающим интересом. Мысль отталкивалась от того же, о чем мы с вами только что говорили: от непомерно высокой затратности процесса продолжения жизни, как он сложился в природе, что для нее в конце концов может стать непосильным. Наличие двух полов не препятствует появлению особей, не удовлетворяющих требованиям развития. Приходится вмешиваться беспощадному контролеру, в виде естественного отбора, который исправляет ошибки, но уже постфактум, когда потенциал рождения использован. Если и вправду эволюция приведет к созданию третьего пола, то функция его будет заключаться в упреждении нарушений фундаментальных программ развития.

Аналогией для этого предположения послужила идея разделения властей. Один пол выступит подобием законодательной власти, определяющей программы формирования организмов с учетом родовой памяти видов. Второй, напоминая этим исполнительную власть, будет конкретизировать эти программы применительно к текущей обстановке, к состоянию среды. А третий участник размножения войдет в ансамбль, имея прототипом судебную власть.

Численность популяции благодаря этому уменьшится, сократится и потенциал генетических комбинаций. Но своевременная экспертиза, которая станет возможна благодаря третьему полу, сделает комбинации более эффективными и в конечном счете ускорит поступательное развитие вида.

Мне было интересно: как относиться мой друг к теории Геодакяна? Оказалось – с большим уважением, в чем-то опирается на нее, находит ей дополнительные подтверждения, отсутствующие у автора. Таков, например, занятный пример африканских улиток: в чистой воде они ведут себя как гермафродиты, то есть самооплодотворяются, но когда водоем начинает кишеть паразитами, у части улиток вырастает мужской половой член, и они вступают в сексуальные отношения. Но во многом Каценелейнбоген идет дальше предшественника: в его версии функции полов выглядят более многогранными и биологически осмысленными.

Охранительная, консервативная роль, возложенная на женский пол, не отрицается, но к ней его функции не сводятся. Женские организмы играют несравненно более активную роль в развитии, по-своему реагируя на воздействие среды. Специфика в том, что на женские репродуктивные клетки больше влияют не впрямую внешние факторы впрямую, а косвенная информация о них, уже переработанная всем организмом. Каценелейнбоген проявил в этом завидную проницательность. Правда, он связывал этот феномен с миграцией клеток, которые, претерпев какие-то изменения, могут пытаться передать их по наследству. Но тут приходилось считаться с тем, что подавляющее большинство биологов отрицало такую возможность, считая во-первых, структуры ДНК единственным каналом передачи информации потомству, а во-вторых, отрицая возможность проникновения соматических клеток в святая святых половой системы. Поэтому свою мысль Каценелейнбоген высказывал очень осторожно. Может быть, все-таки существует разница между мужским и женским организмом? Может быть, женский организм в большей мере сохраняет отголоски архаического механизма, когда в размножении принимали участие все клетки организма, и каждая могла самостоятельно воспроизводить себя в потомстве? Что же касается возможности проникновения «посторонних» клеток, то тут задается для размышления вопрос: почему никогда не встречается вторичный рак мужских яичек, тогда как яичники у женщин он поражает сплошь и рядом? Не говорит ли это о том, что биологические барьеры, препятствующие проникновению чужеродных клеток, устроены у двух полов по-разному?

Требуется сделать лишь одно сравнительно небольшое уточнение, и гипотезу можно считать подтвержденной. Не клетки организма проникают в репродуктивную систему. За них это делают их представители, их послы – пептидные гормоны. Каценелейнбоген точно предугадал присутствие этого регулирующего фактора, хотя и был не в состоянии определить его «лицо». Идентификация бесчисленных разновидностей пептидных гормонов, постижение их безграничных возможностей, их первостепенной роли в процессах жизнедеятельности – все это произошло лишь в самые последние годы. К слову сказать, и функцию «судебной власти», функцию контроля за точным исполнением программ развития пока что, до появления третьего пола, исполняют именно они.

Согласно библейской легенде, набедренные повязки у первых людей, Адама и Евы, появились из чувства стыдливости: отведав, по дьявольскому наущению, яблоко с древа познания добра и зла, они прозрели, и собственная обнаженность показалась им неприличной. Каценелейнбоген предлагает отнестись к этой легенде всерьез – как к свидетельству, какая часть туалета появилась раньше всего. Но вряд ли тут сыграли роль соображения приличия. Гораздо вероятнее, что с начала прямохождения потребовалось хоть как-то защитить половые органы, главным образом мужские, от бесчисленных и жестоких травм, и эта потребность оказалась такой настоятельной, что быстро продвинула первочеловека в его развитии. Может быть, вообще мы ошибаемся, считая, что знаком выделения человека из животного мира было появление орудий труда? Приматы и теперь ловко манипулируют различными предметами. Но никто, кроме человека, не прибегает к искусственным средствам защиты своего тела.

Но почему же все-таки природа сделала мужчин такими уязвимыми? Проштудировав горы книг, Каценелейнбоген нашел единственное объяснение, повторяющееся из уст в уста: образование спермы идет при температуре на градус ниже, чем нормальная. Однако, не является ли это скорее следствием, чем причиной? Если со времен питекантропов мужская конституция остается неизменной, вполне достаточно было времени, чтобы установился именно такой температурный режим деятельности половых желез. Тем более, что у некоторых млекопитающих – китов, дельфинов – яички находятся внутри, и это ничему не мешает.

Высказывается другое предположение: не поставлена ли здесь во главу угла необходимость мгновенно отреагировать на появление в окружающей среде каких-то экстремальных факторов, например, повышение радиации? Были, например, сообщения об отдаленных последствиях Чернобыльской катастрофы, проявившихся не у самих людей, которые оказались в зоне поражения, (но не в эпицентре), а в следующем поколении. За достоверность этих данных поручиться сложно, поскольку жизнь разбросала пострадавших по всей стране – кто-то был эвакуирован сразу после аварии, кто-то сменил место жительства некоторое время спустя. Но все же есть наблюдения, говорящие о том, что риск пережить как бы вторую серию трагедии для мужчин несравненно выше, чем для женщин. У детей, родившихся со всевозможными аномалиями и уродствами, чернобыльцами в большинстве случаев были именно отцы.

Этот пример позволяет наглядно представить себе беспощадную для индивидов, но спасительную для вида стратегию природы в экстремальных ситуациях. Это мы с вами знаем, что авария на Чернобыльской АЭС была чудовищным, но единичным эксцессом, после которого экологическая обстановка в округе более или менее нормализовалась. Механизм изменчивости в такие тонкости не вдается. Он рассчитан на то, чтобы жизнь могла продолжаться и в том случае, если бы губительные для нее факторы стали постоянными – как и случалось бесконечное число раз в истории нашей планеты. На первый взгляд, может показаться странным: какое же продолжение жизни, если в итоге на свет появляются, на горе себе и своей семье, несчастные, глубоко больные дети, имеющие к тому же крайне мало шансов принять участие в продолжении рода? Но ведь то, что с позиции нашего обыденного существования воспринимается как болезнь, патология, уродство, – это зачастую и есть те самые неудачные эксперименты, имевшие место целью найти удовлетворительное, позитивное, можно даже сказать конструктивное решение сложной задачи. Идет лихорадочный перебор вариантов – в чистом виде «метод тыка», как мы это называем, – но только он и дает надежду, что в одном случае из великого множества у детского организма появятся такие приспособления, которые позволят ему жить и развиваться, невзирая на гибельность среды. Дальше, в потомстве, эти признаки усилятся, усовершенствуются, стимулируют появление новых, еще более важных для выживания, пока не образуется племя, для которого смертоносный радиационный фон – то же самое, что для нас воздух, богатый кислородом.

Огорчительная анатомическая особенность мужского организма может и в самом деле рассматриваться и как символ, и как необходимое условие исполнения авангардной, разведывательной роли этого пола. Благодаря ей обеспечивается оперативность, быстрота и точность реакции. И точно так же укрытость, защищенность женских половых желез и символически, и функционально предуготавливает этот тип организма к роли тыла, гарантирующего максимально высокую, по обстоятельствам, стабильность и страхующего от слишком поспешных, неадекватных ситуации метаморфоз. Возникает туннельный эффект – в точности такой же, как бывает при больших постройках, когда две команды движутся из разных точек и в противоположном направлении, но навстречу друг другу. Мужской пол полнее испытывает влияние среды. Женский больше выражает глубокие изменения в структуре организма.

Под таким углом зрения можно истолковать и бросающиеся в глаза различия между женскими и мужскими половыми клетками. Структура яйцеклетки неизмеримо сложнее, чем примитивное устройство сперматозоида, аналогичное некоторым типам вирусов. Она формируется достаточно долго, проходя ряд последовательных стадий, что полностью отвечает ее функции – обеспечить передачу потомству всю полноту генетической информации, долговременную память вида, а сложные образования не способны ни быстро размножаться, ни стремительно меняться. А простота строения сперматозоида служит залогом и высокой адаптивной изменчивости, и скорого количественного прироста, что во многом означает одно и то же: ведь именно в процессе многократного деления происходят метаморфозы. А отсюда и впечатляющая разница в цифрах, которая тоже по-своему обеспечивает эволюционную успешность туннельного эффекта. В момент эякуляции (одной!) мужская особь выбрасывает до 300 миллионов сперматозоидов. А женская – проживает жизнь, имея в потенциале примерно по 400 тысяч яйцеклеток в каждом яичнике, которые образуются уже в первом полугодии после рождения и дальше только совершенствуются, созревают, не изменяясь в числе.

Во времена моей молодости существовал грозный жупел «биологизации». Уличения в ней боялись не меньше, чем смертоубийственных упреков в «ревизии марксизма». Догматическое мышление нашего научного и идеологического начальства с иезуитской тщательностью прочерчивало границу между проявлениями биологической и социальной природы человека и шаг вправо или влево от этой границы рассматривался как тягчайшее преступление. Но такая граница и вправду существует, хотя меньше всего она похожа на тот четко обозначенный межгосударственный рубеж, который – еще одна давняя ассоциация – бдительно охранял в свое время славный пограничник Никита Карацупа со своей знаменитой собакой.

На эту неуловимую, подвижную грань постоянно натыкаешься при попытках перейти от рассмотрения проблем пола в контексте биологической эволюции к социальной и психологической его ипостаси, которая тоже, бесспорно, сопряжена с поступательным ходом эволюции общества, но несет в себе множество иных смыслов и оттенков.

Как дети природы, мы беззащитны перед своей жестокой и беспощадной матерью, которая не различает нас в лицо и счет нам ведет в таких количественных величинах, какими захлебнется самый совершенный компьютер. Но все меняется, когда особь становится личностью. Логика естественного, в том числе и полового отбора становится неприемлемой для живого существа, имеющего, помимо бренного тела, бессмертную душу. Социальная диалектика пола следует по пятам за биологической, но ни в чем не сливается с ней полностью.

Это целиком относится и к идее третьего пола. Сколько бы ни мерещились нам его призраки – в биологическом истолковании это не более чем смелая фантазия. Ее ценность лишь в том, что она позволяет по-новому перегруппировать известные нам факты и поощряет ум к отыскиванию новых, не бросающихся в глаза связей между ними. Считайте, если угодно, третий биологический пол иллюзией. Но ведь и вся современная химия выросла из алхимии, гонявшейся за иллюзорными, призрачными целями.

При переходе в чисто человеческое измерение меняется само наполнение понятия «пол». Как подчеркивают биологи, никакие стоящие особняком группы организмов не могут быть квалифицированы с помощью этого понятия, если их отличия не связаны со спецификой участия в размножении. Но здесь эти границы расширяются. Деторождение остается сущностным ядром пола. Но вокруг этого ядра нарастает такая объемная, такая сложная, такая пестрая оболочка, что в иных случаях она как бы отрывается от своего ядра, получая самостоятельное значение.

Вот об этих странных, труднообъяснимых социальных и психологических инверсиях пола, напрашивающихся на выделение в особый ряд, в третий (четвертый? пятый?) пол, у нас и пойдет дальше разговор.