• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

«Примерно через полгода после того, как я решил, что жизнь кончена, Слава, мой приятель, принес мне десяток писем.

– Это вам, Леонид Петрович. Посмотрите, может быть, что-нибудь подойдет?

– Что это?

– Отклики на ваше объявление. Хотят познакомиться с вами.

– Но я же не давал…

– Ну и что, а мы решили сделать вам подарок и напечатали. «Интересный мужчина 42 лет хочет познакомиться…»

– Да ну, глупости! – сказал я, жадно глядя на письма. – Что тут может быть подходящего!

Слаб человек. Сколько я не говорил себе прежде, что объявления не приносят счастья, но могут доставить множество огорчений, а все же читал письма запоем, отвечал на каждое. Иные знакомства сразу увядали, иных я сам отшивал. В результате отсева и отбора дело дошло до встречи всего пять-шесть раз…»

Но даже эти, придирчиво отобранные Леонидом Петровичем «варианты» при ближайшем рассмотрении его надежд не оправдали. Одна девушка оказалась совсем не похожа на свой фотоснимок, с другой обнаружилась сексуальная несовместимость. А с третьей и в самом деле получилась большая неприятность. Началось все очень мило, она поселилась у Леонида Петровича, ухаживала за ним, играла в семью, но по легкомыслию навела на квартиру бандитов.

Почта между тем продолжала работать, новые письма приходили – и среди них письмо от Ольги, отношения с которой и заставили, собственно, Леонида Петровича взяться за дневник. Письмо было хорошее, а фотография – плохонькая, все вместе ничего не обещало, но случай неожиданно свел их на дне рождения. «Заглянув ей в глаза – зеленые, ясные, шалые, – я вздохнул про себя и ушел тихонько, чтобы успеть на метро».

Но раз были общие знакомые – встречи продолжались. Всегда – на людях, по каким-то посторонним поводам. Несколько раз Ольга побывала у Леонида Петровича в гостях, но и после этого, говорит он, долгое время еще ничего у них не намечалось.

«Однажды она спросила: „Так что, мне остаться?“ „Как хочешь“, – говорю. „А ты – хочешь?“ Кажется, я хотел. Точно не помню, но все это было нетрудно, играючи, необременительно.

Так это началось. Никакой особой радости – той, что пришла потом, неожиданно, как озарение, – не было. Было не плохо, вопросов я себе (и ей) не задавал. Ничем не старался привлечь. Маленькие подарки – знаки внимания… Я не считал ее своей, не думал, что она у меня есть, но привыкал, снисходя к ее недостаткам, радуясь достоинствам и вовсе не считая, что наша близость перерастет во что-то большее. Помню, что полусерьезно планировал, где поставить ее аквариум с рыбками, но мысли о постоянном присутствии Оли в моей жизни были чистой игрой: наоборот, мне нравилось, что вот наконец-то женщина, у которой есть где жить, и наши встречи происходят не по необходимости а по обоюдному желанию. Я еще рассуждал, что получил то, чего всегда желал: необременительные сексуальные отношения раз в неделю при полном душевном покое…» Ольга не скрывала, что Леонид Петрович – не единственный в ее жизни, но и это в тот период ему лишь слегка досаждало.

И форма этих записей, и сквозящая в них горечь показывают, что это – как бы преамбула к дневнику, вылившаяся на бумагу, когда события уже достигли финала или достаточно близко к нему подошли. Это придает повествованию оттенок некоторой литературности – к счастью, не слишком сильный, не ставящий под сомнение искренность автора.

«31 декабря

У меня в одиночестве «крыша едет», а видеть и слышать никого не хочу. Наваливается дикая депрессия. Не нахожу себе места. По всем приметам и гороскопам – время самое неудачное, сулящее мне всяческие потери.

Как всегда в моменты, требующие непривычной активности, хочется залечь, уйти в «башню» и писать книгу. Смутные видения преследуют. Бред тоски по чему-то прекрасному, недосягаемому.

Не разберусь в своих отношениях с Лелькой. Надо бы на нее молиться, а я все размышляю – нужно ли мне это.

3 февраля

Ну, вот. Тревоги (некоторые) позади. Машина куплена, зарегистрирована. Сегодня оформили доверенность на Лельку. Вечером приходил Виталий, и его отвезли (как это, оказывается, приятно!) домой на машине…

Что-то происходит, движется. Привыкаю к Леле, даже начинаю думать, что из этого что-то может получиться.

15 февраля

Вроде убеждал себя, что не так уж мне и надо, а вот тебе – как стали отнимать, завопил: «мое!»

К Ольге приехал Антоша, и они жили у меня (другого слова не подберу) с пятницы до понедельника. Я много слышал от нее про этого мальчика. Еще летом он упал в метро и сильно расшибся. Лелька с ним возилась, как с ребенком, пыталась устроить в Москве – в маленьком городке, где он живет, негде учиться (он немного рисует). Теперь даже трудно вспомнить, что чувствовал, как к этому относился… И вот он приехал снова, Леля привела его ко мне. На следующее утро она уехала на дежурство. Антон поднялся тихо, как мышка. Умылся – и простился. «Ты к Оле сейчас?» – спросил я светски. «А куда же мне еще?» – трагически сказал юноша. Забрал свою сумочку. Я остался с немножко виноватым ощущением радости, что больше его не увижу. И вдруг – звонок: «Ну, мы скоро приедем, ты не против?» Тут уж я сказал: «Ну куда же вам деваться…» «А если бы было куда – то против?» «Да, против». Смеется недобро… Приехали с ликером, как голубки. Я подхватился, позвонил сестре, поехал к ней, остался там на ночь.

Утром вернулся домой. Леля поехала заправляться. И тут Антон решил со мной поговорить. Сказал, что очень не хочет уезжать, просит разрешить жить у меня. «Я буду очень мало есть, тихо в уголочке…» Я понял, что Леля ничего ему о наших отношениях не говорила (да, впрочем, какие такие у нас отношения?), что у мальчика караул в голове полный. Жалко его. Но как быть-то?

Когда сидели с Лелькой на кухне, она тихонько так, в ответ на мою холодность к Антоше: «Никому-то он не нужен. Кроме меня».

Это, пожалуй, и есть точка.

24 февраля

Как все хорошо с Лелькой…

28 февраля

Неужели так и не научусь видеть ясно и не обольщаться? Что себе вообразил! О большой любви я, конечно, не думал. Но верил, что есть привязанность, смешанная с нормальным расчетом. Есть понимание моего отношения. Вчера еще верил.

А сегодня… «Позвонила мне подружка, уговорила поехать на дискотеку. Там встретила мальчика…» – и дальше во всех подробностях: какой мальчик, как на нее смотрел, что говорил, куда они потом пошли, натанцевавшись…

Что со мной сталось – не передать. Ухнуло сердце, голова кругом.

… Конечно, надо быть во всех отношениях сдержаннее. Не забывать: Леля вдвое меня моложе. Странно было бы, если бы наши отношения полностью ее удовлетворяли.

Но знать, что получаешь объедки с чужого стола?.. Привыкать к мысли о себе, списанном, старом, малопривлекательном, смешном…

Я так верю всем, а меня всегда обманывали.

1 марта

Как говорится, в ночь вместилась жизнь. Какой же она умеет быть милой, внимательной! И вдруг – так же ласково: «Эдик будет звонить сюда. Хочешь – приедет?»

Приехал – симпатичный, напряженный (а как еще?). Сидели неловко. Лелька пыталась веселить, что ей категорически противопоказано, – такие натужные, грубые шутки. Потом они поехали куда-то вдвоем. Я сидел, слушал Баха и тосковал.

Что мне нужно – верность? Тепло живое, запах в доме, кашель в ванной – вот что, оказывается, так нужно для жизни! А я и не знал?

Сейчас, невыспавшийся, несчастный, даже не знаю, за что уцепиться, как за главное, что больше всего болит. То, что я чувствовал последние несколько дней – всего-то несколько дней! – было прекрасным ощущением, похожим на счастье. Леля меня не обманывала: она всегда говорила о своем отношении ко мне очень трезво и сдержанно. Но ее слова: «я тебя ни на кого не променяю», даже сказанные не слишком всерьез, по сути своей несут зерно истины: таких отношений у нее ни с кем не может быть.

Пустота, в которую снова сорвался, слишком похожа на отчаянье.

3 марта

Два дня отчаянья, тоски, одиночества. Утром она позвонила и приехала. Разговор должен был состояться. И это были самые светлые и чистые минуты.

– Я вчера определила свое к тебе отношение. Это не любовь. Это как относиться к отцу, к брату – ко всем самым близким людям сразу, но при этом иметь еще и сексуальный контакт.

Потом еще добавила:

– Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Но я не хочу тебя обманывать, хочу тебе все говорить.

И такая была нежность, ласка, что я не понимаю: какая же еще возможна любовь? Нет страсти, влюбленности? Это естественно, и не этого я жду. И если это сможет продолжаться хоть сколько-нибудь, это счастье.

Спрошу себя: принимаю ли я такие отношения? Да, принял. Только надо запомнить: не проверять, довериться совершенно и даже внутри (особенно внутри!) не оскорблять подозрениями. Решить для себя: все равно, пусть так, она мне дороже и такого обмана.

4 марта

Ну просто лед и пламень! Правда, что ли, снова жить начал? Не буду – и сил нет – распространяться, да и что писать? О горестях как-то привычнее, а о хорошем-то что?

5 марта

Родная моя!

Как давно никому не говорил я этих слов!

Кажется, так это быстро произошло, так незаметно, и вдруг словно что-то открылось для меня. Вчерашний вечер, когда я пришел с работы и обнаружил, что ты дома, никуда не ушла, спишь, маленькая, на диване, – такой был для меня тихий, умиротворенный…

Сомнения иногда подкатывают снова, как тошнота. Но молчу. Леля начала сама:

– Ты не ревнуй к Эдику, не надо. Я просто хочу этому мальчику помочь.

– Да я не ревную. Просто думаю: вдруг тебе со мной не слишком хорошо? Так, пока есть, а сама ищешь получше.

– Ну, лучше-то трудно найти.

(Приписка на полях: привыкнув к недомолвкам и недоговоренностям, я домысливал за нее. Оля же – не ведала подтекстов, говорила ровно то, что говорила: не меньше – и не больше. А я, со змеиной усмешкой проницательности, видел в ее словах Бог знает что…)

7 марта

Вчера ты приехала поздно, глаза красны, вся встрепанная. Сообщила, что поссорилась с дедушкой и ушла из дома: теперь, если я тебя выгоню, будешь ночевать на вокзале. Честно – я не воспринял это всерьез. Ты всегда говорила о дедушке с большим уважением, мне казалось, что он к тебе сильно привязан… Если только ты не попросила его о чем-то таком, что было для него совершенно неприемлемым.

Я ждал какого-то удара. И когда этот удар (совсем не страшный, игрушечный) последовал, я отреагировал на него совершенно не адекватно. Твоя невинная просьба – взять с собой Эдика в компанию, куда мы завтра приглашены – показалась мне чудовищным вероломством и предательством, хоть и высказана она была так робко и трогательно, так смущенно. Мне бы сохранить хотя бы внешне спокойствие, так нет – завел речь об использовании моего хорошего отношения для устройства своих дел, о том, что я себя не на помойке нашел…

Когда ты, не отвечая на мои слова, затихла рядом, я, как ни странно, все же успокоился и смог заснуть. Утром, только увидел твою головку на подушке, не сразу вспомнил вчерашнее, только ощутил: хорошо! И вдруг окатила тяжесть, горечь.

Уходя на работу, оставил записочку:

«Леленька, родная!

Извини, пожалуйста, за вчерашние слова – я был, конечно, не прав.

Я тебя очень люблю и хочу быть с тобою рядом.

Если могу тебя в чем-то помочь – буду рад сделать так, как ты хочешь.

Целую».

На работе ждал звонка, тянул время, не выдержал – позвонил домой, но, конечно, никто не подошел. Еле высидел до вечера. Подходя к дому, подумал: если машина на месте – плохо. Вижу, стоит. Внутри все рухнуло. Лихорадочно открыл дверь – так и есть, ключи от квартиры висят на гвоздике. Ах, Лелька, ну зачем так…

Раздеваюсь – в комнате на столе записка.

«Здравствуй, Ленечка!

Зря спешишь отказываться от своих слов. Были несправедливые слова. Но ты можешь ошибаться. Я тоже люблю тебя. Но появился страх – обидеть тебя опять, причинить тебе боль. Прости!

Исчезаю ненадолго. Нужно разобраться в том, что происходит. Пожалуйста, не казни себя и не ломай. Все утрясется и будет хорошо.

До свидания.

Твоя О.»

Так тепло, светло от этой записки. Такое облегчение испытал… Какой же ты тонкий человечек! И лучше меня, чище, цельнее. При всех твоих заморочках и сердечной суматохе. Я все больше уважаю тебя. И тем обиднее тебя терять.

12 марта

С днем рождения, моя родная!

Ты много раз говорила, что не любишь этот праздник. Но это же твой день, потому что ты создана неповторимой и ни на кого не похожей, несущей радость.

Ты считаешь, что слова мало значат. Что же сказать тебе такого, чтобы слова имели смысл? Чтобы они смогли передать то, что я чувствую?

Я тебя вымаливал у Бога,

А теперь поверить нету сил.

13 марта

Вчера долго решал: как быть? Первый Лелькин день рождения с тех пор, как я ее знаю. Давно думал о том, как его провести, как дать ей почувствовать этот праздник. Как же теперь? Она захотела исчезнуть – вправе ли я навязываться? Потом махнул рукой, упаковал вместе с подарком свои стихи, написанные накануне, и поехал к ней на работу. По дороге купил цветы, которые она тут же и очень просто поставила в бутылку на окно. В дежурке у нее никого не было. Мы долго сидели там, тихо и постепенно разговариваясь. Под конец, когда могли появиться люди, Лелька сказала: «Знаешь, а ведь по правде меня никто никогда не любил»… Я ушел поздно, светлый и грустный, но надежда проснулась.

14 марта

Приезжал Антон. Он ждал этих дней, обрывал телефон, наконец, получив разрешение, тут же сорвался – с подарками, с вином, с надеждой. У меня появился после того, как они с Лелькой долго говорили в машине. Я Антошу просто не узнал. Он словно постарел на 10 лет. Слезы в глазах, лихорадочный румянец.

– Что с ним?

– Я ему все сказала.

Господи, думаю, вот уж не надо было…

– О чем?

– О нас с Эдиком. Объяснила, что теперь не могу к нему относиться как раньше.

Удар ниже пояса. Вот как! Из-за Эдика Антон получил отставку!

Антон был вне себя. Пил («мне теперь все равно…»), пытался объяснить мне (мне!), как ему дорога Лелька, как он надеялся, ждал…

Ольга угрюмо молчала, потом купила ему билет – и отправила обратно.

Я случайно нашел на кухне записку, которую. Антон засунул в хлебницу: «Оля! Я любил тебя больше всего на свете. Теперь я ненавижу тебя больше всего на свете. Зачем ты так сделала?»

Мне было его очень жалко при прощании, хотя отъезду его я, конечно, радовался.

21 марта

Эдик на неделю уезжал домой. В эти дни мы с Лелей почти не разлучались. Это были удивительные дни, нежные и трогательные. Я… Впрочем, не надо ничего об этом. Но вчера у меня началось «предчувствие» – причину я понял, услышав, что она по телефону просит подменить ее на дежурстве. Ну, конечно, Эдик возвращается, и она отпрашивается, чтобы поехать его встречать.

Это не ревность, а просто вдруг чувствуешь себя старым. Очень старым. Которого всегда будут отставлять. И раньше самые пронзительные переживания были связаны с этим: незаслуженность того, что я от Лельки получаю. Не должна она меня любить! И как бы хорошо ни относилась, как бы ни была привязана – всегда будет поневоле использовать меня для удовлетворения своих желаний. Начинаешь прокручивать назад – все можно подогнать под эту схему.

28 марта

Два дня тоски – на неделю радости. Это процент минимальный. Так что учись радоваться жизни и этим моментам потрясающей близости, которые, надо признать и это, сделали мое отношение к Лельке непохожим ни на что прежде со мною бывшее.

29 марта

События последних дней. Выяснилось, что Эдику, вернувшемуся, негде жить. Лелька покрутилась, потом увезла его в Б-вым, Толику и Светлане, с которыми договорилась, что Эдик у них поживет (сколько? на каких условиях?). Там однокомнатная квартира – с попугайчиками, которые верещат очень громко, их хорошо слышно по телефону. Теперь, когда Леля не приезжает, а звонит, – я сразу знаю, где она. Не надо и спрашивать…

С дедом, конечно, она поссорилась из-за Эдика. Туда, домой, она никого не приводила. Даже Антошу, бедненького, приходилось тащить ко мне. А Эдика наверняка хотела поселить, но дед сказал – через мой труп.

Так что Лельку я теперь почти не вижу. Ситуация, конечно, не может быть продолжительной. Четыре человека, две семьи в одной комнате – вряд ли этому можно долго радоваться. Хотя – ничего не понимаю я с нынешними молодыми.

Все это я как бы выношу за скобки, когда мы с Лелей – вместе, когда она говорит, что лучше меня никого не найдет, что я ей нужен и другие хорошие слова…

31 марта

На работе – разговор с А., который принимает живое участие в нашем романе. «Я наглядеться не мог, какой ты был счастливый, прямо светился весь… Ну, думаю неужели наконец повезло, досталось счастье?» Теперь со свойственной ему решительностью А. призывал меня немедленно порвать унизительные отношения. «Пусть катится на все четыре стороны, дрянь такая! – кричал. – Неблагодарная, лживая дура!»

Лелька как-то раз проронила, что «не стесняется меня»… Это трогательно. А ведь, по сути, ее должно бы волновать, не стесняюсь ли я ее… Хотя и мог бы. Она не хочет принять другого общества, других вариантов отношений – конечно, это потребовало бы усилий, надо бы учиться, а мы не желаем, решив раз навсегда, что уже все знаем в этой жизни.

Леля считает, что она меня облагодетельствовала своим снисхождением. А вот А. – и не только он один – убежден, что это ей жутко повезло…

Если ей так необходим этот Эдик, то не честнее ли было бы обходиться, так сказать, своими средствами? Не парадоксально ли, что я хожу пешком, а Эдик всюду разъезжает на машине?

Нет, я не против, мне нравится, как Лелька смотрится за рулем. Но странно, как быстро она привыкла, что машина в ее полном распоряжении. Когда мне нужно срочно куда-то подъехать – всегда оказывается, что это как-то «вторгается в ее планы». Логичнее было бы не мне искать ее – и волноваться, куда она пропала и когда объявится, а ей искать меня и спрашивать, не надо ли чего. Но это если мы друзья. А если я «влюбленный лопух», который все стерпит – то тогда конечно…

После работы пошли с сестрой в консерваторию. Игорь Ойстрах, во втором отделении фальшививший безбожно Шуберта. Приехал домой около часа. Леля так и не позвонила.

6 апреля

Снова лед и пламень, только языки пламени уже не такие высокие, и лед немножко подтаивает.

Два и три дня были наполнены тихой радостью, почти похожей на семейное счастье. Нежное участие, не переходившее в секс.

В воскресенье поехали к Семенову. Открыл дверь мастер, который делает там ремонт. «Он вышел с собакой, подождите».

Прошли на кухню. Лелька по-хозяйски полезла в холодильник («Есть хочу… О, сало! Вот что я съем!»), пошарила в шкафах, поставила чай. Я пытался остановить – неудобно, подождем хозяина! – но безрезультатно. И уже потом меня осенило: все, что мне казалось милым свидетельством, что она у меня, «как дома», – это только ее натуральное поведение в любом доме. И ничего особенного («наше общее») за этим не стоит.

Впрочем, Семенов, судя по всему, был действительно нам рад.

12 апреля

Несколько дней – ни слуху, ни духу. И вдруг приезжает – веселая, оживленная, энергичная.

Я, на той же ноте несколько болезненного оживления, готовя китайскую фасоль, спрашиваю: как она видит наши дальнейшие отношения?

– Я предложил тебе все. Долго собирался, примеривался – ты это знаешь. Ты это все взять не хочешь, а хочешь кусочек здесь, кусочек там. Дело твое. Но я, оказалось, по кусочкам не отдаю. Сам не ведал, но вот так. если ты считаешь, что может продолжаться теперешнее «двоелюбие», – ты ошибаешься.

Не отвечая толком, подошла к телефону. Первому позвонила деду. Как ни в чем не бывало: сказала, что приедет домой, но поздно.

– Это мне ответ?

– Да надо иногда и дома бывать.

Второй звонок – туда, к попугайчикам.

– Как вы там? Что делаете? Что скажу? Пока ничего.

Погрустнела, вяло ковырялась в тарелке… Но только я хотел вернуться к разговору – звонок в дверь. Семенов! Решил отдать визит. Беседа оживилась, говорили о концертах, о близком уже лете. С. ушел в комнату позвонить, Лелька взялась мыть посуду, я стоял рядом. И уж не помню, на каких словах, вдруг обняла меня, прямо мокрыми руками, уткнулась в шею… И это был такой чудный миг, ради которого многое можно забыть.

Утром я рано поскакал на работу, где меня ждали срочные бумаги. Уходя, взглянул на свернувшуюся калачиком фигурку – как простился.

18 апреля

Советы, советы… Порвать решительно. Оставить, как есть. Искать что-то взамен.

Одно ясно: с Лелькой мне жизнь не построить.

Несколько раз возвращались к тому разговору. Объяснила, почему убегает от меня туда, где Эдик и попугайчики: «Там совсем все по-другому, как у нас с тобой не может быть. Там легко. А даже когда ты с нами – все равно все иначе. Все слушают тебя, как старшего, а ты вещаешь». Уговаривала не беспокоиться насчет Эдика: «Это не так серьезно». Потом обмолвилась, что его тоже такое положение не устраивает. «Он тоже хочет – для себя. Нет, я понимаю. Все хотят для себя. Только я, дура, переживаю за всех…» То есть там – весело. Там – свои. А я ничего не могу дать из того, что ей нужно.

Каждый раз спрашиваю себя: с чего я решил, что мы «вместе»? Что у нас есть «общее»?

Потерлась щекой о мою руку – и ушла. Я на ночь потерзал немножко фисгармонию, принял таблетку тазепама – оно и ничего.

27 апреля

То, что происходило в эти дни, не звало к дневнику. Наши отношения снова стали нежными и радостными. Словно ничего и не происходило. Но причина понятна, и мне она обещает мало хорошего. У Эдика появились другие интересы. Теперь Леля его «вычисляет», я вижу, как вечерами она делает круги у телефона: звонить – не звонить, искать – не искать?

Неожиданно повысились акции Антоши. То и дело перезваниваются, у Лельки в голосе забота, сочувствие…

Кажется мне или нет, но чего-то она ждет и от меня. А я не знаю – чего. Может, нужно ею руководить? Но не очень-то она поддается, да и я не гожусь в «руководители».

Конечно, как-то устроить нашу совместную жизнь можно, и даже хорошо, но я что-то не чувствую в себе для этого сил и воображения. Ну и, конечно, многое упирается в мою маленькую зарплату. Заезжали тут к нам в гости Андрей Пирогов со своей подружкой, Оксанкой. Вечер получился славный, ненапряженный, очень совместимый по уровням. Внешне эта пара многим похожа на нас, начиная с разницы в возрасте. Но… Андрей получает много, и их образ жизни совсем не похож на тот, который можем себе позволить мы. Андрею хватило ума и Оксану взять на работу в свою фирму – она при деле, доход у нее тоже порядочный, и есть сознание, что лучше вряд ли сможет устроиться.

14 мая

Снова большой перерыв в дневнике. По-видимому, все было хорошо. Впрочем, почему «было»? И сейчас хорошо! Все идет по плану…

Лелька вчера весь день места себе не находила. В чем дело? А в том, что их компания собиралась ехать гулять, потом на вечеринку, Эдик, разумеется, тоже, договорились созвониться – а звонка нет. Ни с утра, ни днем. Поздно вечером позвонила сама – и выяснила, что ничего не отменилось, просто ее не взяли.

Я уткнулся в телевизор, будто ничего не замечаю.

Почти в полночь – звонок. «Подожди, я возьму!» Поговорила – подсела ко мне, фильм досматривать. Но уже повеселела, оживилась…

– Тебя сразу огорчить или потом?

– Сразу. Только я знаю, чем, и не так уж это меня огорчает.

– Огорчает-огорчает, я знаю. В общем, мне надо съездить…

– Понятно. Да мне еще месяц назад все было понятно, что есть, что будет…

– И что же будет? Скажи, чтобы и я знала.

– Да так и будет. Мучаться будешь, страдать.

– Ну что же мне делать?

– Пережить это, как я пережил, пока не понял, что кроме Лели есть и другая жизнь и что нельзя доводить себя до саморазрушения.

Уткнулась лицом мне в ладони. Господи, как я, оказывается, все знал наперед! Утешения у меня ищет!

– Я бы на твоем месте давно меня выгнал.

– Зачем? Ты и сама уйдешь.

Умчалась. Действительно, не страшно. И все же мысль: значит, все это время, когда я считал, что у нас все как-то, пусть внешне, устроилось, она мечтала об Эдике? И если бы это получилось – ушла бы сразу, без раздумий, не посмотрев в мою сторону?

Разумом все понимаешь, но чувство готово к самообману.

19 мая

Снова попался на собственную приманку… Возомнил Бог знает что: дом, семья, стабильность… Но какие могут быть претензии к Лельке? Никаких. Сформулировал так: есть два типа отношений. Когда спрашивают: «Можно, я сегодня приду?» – и когда спрашивают: «Можно, я сегодня не приду?» Лелькин вариант – совмещенный. Когда хочет – «я с тобой живу». Когда хочет – «я независима и свободна», Разговоры – бесполезны. Когда там у нее налаживается – доводы не действуют. А когда там все ломается – доводы и не нужны.

Вчера по телефону я сказал: «Странно, вроде бы московская домашняя девочка, а элементарных правил общежития не понимаешь?» Лелька взвилась: «Это я домашняя? Да у меня и дома никогда не было!» Видимо, она права. Отсюда и легкость, с которой она кочует по квартирам и углам, простота, с какой открывает чужие шкафы и холодильники…

И жалко ее, потому что добра не будет. Ну, расстанемся мы (это очевидно), вернется она к прежнему своему корыту, будет скитаться по непристроенным своим знакомым, которые постепенно все будут устраиваться, а она – как перекати-поле. Ни зацепиться, ни к себе никого не притянуть…

25 мая

Вчера вечером заехала ко мне на работу с Антоном (он был в Москве несколько дней) – чтобы я попрощался с ним перед его отъездом. Вид виноватый. «Не так все хорошо, как тебе кажется… Каждому приходится терпеть что-то…»

– Ну, а от меня что тебе приходится терпеть?

– Твою снисходительность.

После вокзала приехала домой. Снова долго говорили. Сперва неохотно, но все же Леля признала все мои утверждения. Под конец сказала: «Ну, смотри. Как решишь, так и будет. Нет – так нет. Перееду опять к дедушке, он только обрадуется».

Утром мне надо было на дачу. Вернулся поздно. Машина у дома. Хоть не ждал и даже не желал, приятно екнуло сердце. Поднялся – дома никого. Темно. В шкафу нашел сумку. Документы, права, ключи…

Неужели – все?

26 мая

Нет, еще не все. Вот последнее.

Утром, в 11 – звонок оттуда, с попугайчиками. «Как дела?» «Ничего, нормально». Мнется. «Заехать в конце дня за тобой на работу?» «Конечно, буду тебя ждать».

Приехала около семи. А у меня, как на зло, пленки получились плохие, нужно переделывать… Но я управился быстро.

Вышли, потоптались у входа. «Ну, я пошел…» Взяла за руку: «Проводи – до метро». Шли молча. Уже у самого входа я не выдержал. «Не верю, что так все может кончиться. Ты слишком много про меня знаешь, и я про тебя. И я все равно люблю тебя…»

Леля молчала – до самого эскалатора, когда наши пути расходились. «Ну, не болей». Наверное, увидела что-то в глазах моих, взгляд потеплел, улыбнулась чуть-чуть. И поехала вниз.

Вот теперь – и правда все. Хотя я еще долго буду натыкаться на вещи, которых касалась ее рука, которые были «наши вещи», и много общих знакомых будут незримо нас связывать. Но эта повесть кончилась.

И если что-то возобновится, поправится или родится снова – это будет уже что-то совсем другое, и для нее, и для меня. И об этом, честное слово, я не стану писать.

«Интересный мужчина 43 лет хочет познакомиться…»