• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В моем архиве хранятся несколько десятков историй болезни, по виду напоминающих судебные дела. Такие же распухшие папки, в которых, помимо моих записей и назначений, множество фотографий, свидетельских показаний. И такой же предельный драматизм запечатленных в них событий.

Впрочем, можно провести и более глубокую аналогию. Если вчитаться, в каждом отдельном случае мои больные выступают в роли истцов, требующих возмещения колоссального ущерба. Вчиняют они свой иск природе, которая жестоко ошиблась, когда производила их на свет. Почти в каждом деле есть и соответчики, люди, причастные к судьбе больного. В широком смысле, общество.

Судьей же, а одновременно и исполнителем собственного решения всякий раз приходилось становиться мне.

Откроем наугад одну из папок.

«Я жила, как дикий зверь.»

«Мне 22 года. Много это или мало? По обычным меркам, совсем немного. Но для человека, которому через несколько дней предстоит родиться вторично, а значит перечеркнуть все, что с ним было до сих пор, срок очень большой.

Я знаю, на что иду. Мои годы прожиты в деревне, где каждый плетень на виду, не говоря уже о людях. Приезжая к матери, непременно буду оказываться в центре общего внимания. Сенсация номер один! Смогу ли когда-нибудь к этому привыкнуть?

А друзья? Никто из них даже близко не может представить себе того, что вскоре должно случиться. Им известно, что мне предстоит операция, но после нее они ждут меня домой. Меня, то есть ту же самую Женьку, которую совсем недавно проводили они в Москву. Им и в голову не приходит, что этой Женьки, их подруги, больше не будет на свете.»

Эта исповедь, как и многие подобные ей, была написана по моей просьбе. Я преследовал двойную цель. Жене и в самом деле предстояло явиться на свет вторично, пройти тяжелейшее, чрезвычайно рискованное психологическое испытание, практически не известное даже самым опытным психологам. Конечно, мы вели долгие разговоры. Поскольку я стал первым и единственным человеком, пользовавшимся полным Жениным доверием, вынести из этих бесед удалось очень много. Яснее становилось, как помочь Жене, а сверх того, и всем подобным больным. Но человеку, прожившему долгие годы под игом обета молчания, трудно разговориться, раскрыть перед другими свой внутренний мир. Откровенность требует навыка. Я надеялся (и не ошибся в итоге), что наедине с бумагой Женя скорее преодолеет эту скованность, дальше продвинется по пути самопознания, перепроверит свои мысли и суждения, взглянув на них как бы со стороны. Ну, а впридачу я рассчитывал убить еще одного маленького зайца. Зная, как тяжелы для молодого, энергичного существа монотонные больничные будни, я использовал любую возможность заполнить их интересным занятием.

Жене мое предложение понравилось, и уже через несколько дней передо мной лежала толстая рукопись.

«Родилась и выросла я в небольшой глухой деревеньке такого же глухого района Ивановской области. Первые воспоминания относятся годам к трем, то есть примерно за год до того, как погиб своей глупой смертью мой отец. Помню, как он басил что-то пьяным голосом, подыгрывая себе на старенькой гармошке, как усаживал меня на колени и качал на ноге. Помню, как показывал свою силу и удаль перед матерью, жестоко избивал ее, совершенно невинную, первым попавшимся под руку предметом. Помню и трагический для нашей семьи момент: под воздействием винных паров отец решил похвастаться, как хорошо умеет он плавать. Результат, мать стала вдовой в 30 лет с тремя детьми, один другого меньше.

Только сейчас я начинаю понимать, какой груз свалился на ее плечи. Она почти целый день находилась на ферме, где тогда не было ни малейшей механизации, а дома ее ожидали ее все работы, какие только выполняют на селе, и женские, и мужские. Падал забор, мать ехала в лес, рубила деревья и одна, без всякой помощи, ставила новый.

Лет до пяти я росла без волнений и забот, целый день носилась вместе со сверстниками с реки, в лес, из леса, в поле. Я даже как-то не обращала внимания на свой дефект. Бегала сломя голову, барахталась на речной отмели. Наверное, уже тогда я удивляла окружающих, но по малолетству все проходило мимо меня. Отдельные случаи все-таки запомнились. Например, такой. Повела нас всех мать в баню. И тут моя младшая сестра, указывая рукой, сказала: «Мама, смотри-ка, а у Женечки-то.», и назвала эту «деталь» так, как называют ее у нас в деревне. Мать ее отшлепала: «Никогда не смей так говорить!» Помню, я страшно обиделась на сестру, но детские обиды недолговечны.

Однако, с этого времени я и начала ловить со всех сторон косые взгляды, шепотки, от которых меня словно током ударяло. Но все обиды, всю тяжесть своего положения переживала в одиночестве, ни с кем не делясь своим горем.

Вспоминаю, как по дороге в школу я ступала в следы подруг, оставленные на снегу, и думала: вот похожу так побольше, и стану нормальной девочкой, как они, и никто не будет меня обзывать. Больше всего убивало слово «размужичье». Вообще я в драки почти не вступала, уже в те годы я понимала, что мне нельзя показывать свою истинную силу, но иногда приходилось драться, и уж тогда меня не щадили ни сверстники, ни даже некоторые взрослые. Я и сейчас никак не могу понять, как же люди, матери своих таких же людей, могли быть настолько безжалостны к ребенку.

С каждым годом я все больше отдалялась от людей, становилась стеснительной и замкнутой. Но при этом, постоянно, круглые сутки была на людях. Учась в восьмилетке, я жила в интернате, поступила в профтехучилище, потом в техникум, перешла в общежитие. А там у нас такая простота нравов, даже в туалете отдельных кабинок не было. Правда, до поры до времени у меня особых проблем не возникало. Но вот где-то лет с 15 они стали появляться, потом все больше, больше. И тут моя жизнь превратилась в сущий ад.

Носить женскую одежду я стеснялась, видела, что она меня делает настоящим уродом. Как раз в это время девушки начали носить брюки. Но легче мне не стало. В штанах я выглядела вылитым парнем. Не спасали и длинные волосы, которые я всегда завязывала в хвостики. Подходит, бывало, ко мне какая-нибудь старушка и спрашивает: «Это что, паренек, неужели нынче такая мода, с хвостами-то ходить?» Отшучиваюсь, а самой сквозь землю хочется провалиться. Правда, одев раз брюки, я уж больше их не снимала никогда, ни зимой, ни летом. Работали мы на практике в теплице: влажность до 100%, жара как в Сахаре, все девчонки в купальниках, то огурцы поливают из шлангов, то сами обливаются, а я в полной амуниции, вот-вот сознание потеряю, но делаю вид, что мне хоть бы что.

Когда над верхней губой появился пушок, меня это поначалу не особенно насторожило. Но он становился все темнее и гуще. Как бороться? Ножницы, не берут. Подносила к лицу горящую спичку, опалила брови и ресницы. Нашла, наконец, радикальное средство, пинцет. Но где уединиться на полтора-два часа, которых требует эта нуднейшая процедура? Чаще всего я поступала так: брала книгу и садилась к окну, за штору, делала вид, что читаю. И при этом вся обращалась в слух. Чуть кто двинется к окну, сразу прячу зеркальце и пинцет между страницами. «Ты чего тут, Женька?», «Не видишь, что ли? Читаю!» А волосков этих проклятых, сотни. И дня через три они появляются снова. Два предмета, пинцет и зеркало, всегда были со мной, куда бы я не шла или не ехала. А что творилось, когда, случалось, терялся пинцет! Я места себе не находила, ни о чем думать не могла, пока не найду, или бежала в магазин. А пинцеты, как на грех, почти никогда не продавались, так я покупала готовальню, дорогую и совершенно мне не нужную, но там, в наборе с другими инструментами, обычно находился рейсфедер.

С годами перестала помогать и эта процедура. Поэтому половину лица я стала закрывать волосами. Разговаривая, старалась сидеть или стоять подальше от собеседника или же принимала такую позу, чтобы он видел меня вполоборота. Эта привычка сохраняется у меня и теперь.

Еще одна из моих многочисленных «странностей» была связана с теми неприятностями, которые мне доставлял голос. Чего я только не делала, чтобы хоть как-то приблизить его к женскому! Когда со мной разговаривают, то от волнения я часто теряюсь и не могу связать двух слов. А то и просто молчу.

Живя всю жизнь среди девчонок и зная их дотошность и наблюдательность, я должна была контролировать каждое свое движение. Как раздеться, как переодеться, как улечься в кровать? Даже ночью, во сне, я не переставала следить за собой и ловить каждое движение в комнате. Вот заскрипела чья-то койка, вот кто-то спустил ноги на пол. Сон не человека, а дикого зверя, над которым постоянно висит смертельная угроза.

Часто бывало: после занятий все идут на Волгу, купаться. А я одна сижу на берегу. Ссылаюсь на смерть отца: мол, с того времени, как он утонул, у меня появился животный страх перед водой, я, мол, и плавать-то не умею. На самом же деле плавала я, как рыба, еще в раннем детстве научилась, и теперь, глядя на визжащих и резвящихся в реке друзей, еле удерживалась, так хотелось разбежаться и нырнуть к ним прямо с берега.

Мне довелось познакомиться с жизнеописанием человека, с которым природа сыграла ту же шутку. До чего же удивительно схожи наши судьбы! Все те приспособления и ухищрения, к которым прибегала я, использовал и он. И по характеру, по духу у нас много общего.

Сколько времени простояла я перед зеркалом! Репетировала разные выражения, но что толку, лицо выдавало меня с головой. Массивный нос, черные густые, низко нависшие брови, до черноты смуглая кожа. Старухи наши деревенские умилялись: копия отец! А я стеснялась до дикости. Идя по улице, опускала голову, смотрела только под ноги. И все равно чувствовала, что все взгляды обращены на меня. А какие доносились до меня восклицания, какие реплики! Сколько я перенесла за свои 22 года, хватило бы на целую жизнь десяти человек.

Отметки у меня всегда были хорошие, я много читала. Еще в школе «заболела» садоводством, особенно, цветоводством. Завела переписку с учеными, с любителями, получала от них не только советы, но и посадочный материал. Я и теперь, когда приезжаю домой, первым делом иду в сад, навещаю своих зеленых питомцев. Вот этот прислан из Харькова, этот, из Ярославской области, а вот тот, из Челябинска. С утра и до позднего вечера могу копаться в земле: сажать, пересаживать, ухаживать за побегами.

Рано начала заниматься спортом. В школе никаких секций не было, я тренировалась сама. Читала про знаменитых спортсменов и, беря их за образец, сама задавала себе задания. Уже тогда я умела заставить себя переступить через «не могу»: работала на крайнем пределе сил, раз решила, должна умереть, но выполнить.

На разных соревнованиях обычно занимала первые места по бегу и лыжам. Играла в волейбол, в баскетбол, стреляла из винтовки. В деревне на подобные занятия смотрят, как на безделье, но меня ничто не могло остановить. Уже тогда я спала и видела себя олимпийской чемпионкой.

Не только тренировки развивали мою силу и выносливость. Приходилось много помогать матери, ведь я была старшей из ее детей. В десять лет начала доить коров, носить корма, наполнять водой бочки. Это на ферме. А сколько всевозможных «неженских» дел было дома! У меня и сейчас темнеет в глазах, как вспомню эту каторжную работу.

На улице я играла в основном с мальчишками. С девчонками мне было скучно. Тряпочки, куколки, бантики совершенно меня не интересовали. Хотелось азартных игр, резких движений, скорости. Как, впрочем, и сейчас. Даже среди ребят выделялась ловкостью и быстротой. Играла в войну, «стреляла», ползала с «автоматом», но больше всего любила футбол. Всегда знала, что ребята, собираясь играть, непременно крикнут и Женьку, слывшую одним из лучших нападающих.

Мать строго говорила: «Ты что это, еретик (так в наших краях родители ругают детей за провинности), как парнишонка, все с ребятами носишься? Чтоб я этого больше не видела!». Мне не нравилось это слово «парнишонка». День я никуда не ходила или же шла к девчонкам, посмотреть, чем там они занимаются. Но долго не выдерживала, снова бежала к ребятам.

В техникуме мои партизанские тренировки закончились, я начала заниматься под руководством тренеров. Как-то само собой получилось, что я присоединилась к ребятам. Их режим, их нагрузки меня устраивали, а с девчонками казалось, что я без толку провожу время. Пощады себе не давала, и результаты быстро росли. В первый же год учебы меня включили в сборную области по лыжам, а еще год спустя я была в команде первым номером, на голову выше других.

Ребята, с которыми училась в техникуме, радовались моим победам и всегда выгораживали перед преподавателями, когда я, чтобы сделать лишнюю «пятерку» (5 километров по крутым холмам), пропускала первые или последние часы.

Правда, не только спортивный азарт делал из меня прогульщицу. Была в моей жизни еще одна вечная проклятая проблема. После каждой тренировки все шли в душ, а я не могла. Не могла ходить и в баню. Вот и приходилось ловить минуты, когда общежитие пустело. Тогда я спускалась в полуподвальное помещение, где находились умывальники, а двери там не запирались, и кое-как, замирая от страха, приводила себя в порядок.

Одну из своих «бань» буду помнить до гробовой доски. В конце января нас привезли на сборы в Архангельскую область. Морозы стояли трескучие, а место, где нас поселили, никаких бытовых удобств не имело, даже туалеты были во дворе. Все ходили в парную баню, а я нет, и это уже стало бросаться в глаза. И тогда я решилась на безрассудство. В тот день столбик термометра упал так низко, что тренировки отменили, все остались дома. Я сделала вид, что иду в баню, а сама свернула в проулок, и к ближайшей колонке, намочила голову и назад. В темноте заблудилась, пока искала дорогу, руки закоченели, волосы превратились в сосульки. Постояла в сенях пока они оттаяли, вхожу, отдуваюсь, якобы после жаркой парилки, жду, когда мне скажут «с легким паром», а вместо этого слышу: «Жень, что у тебя с лицом?» Я к зеркалу, и вижу, что прямо на глазах все лицо покрывается волдырями. Несколько месяцев я с ними мучалась, но соревнования, которые шли сразу за сборами, выиграла на всех дистанциях.

И только лет до 15-16 я могла быть спокойна хотя бы за то, что в одежде особенности моего телосложения никому не заметны. Но в конце концов и для этих мучений пришло время. У всех девчонок уже появилась грудь. Их очень занимал этот признак женского взросления, они постоянно говорили на эту тему, оценивали друг у друга фигуру. Я в этих случаях старалась незаметно уйти, а если это было невозможно, делала вид, что целиком поглощена каким-нибудь занятием: мне, дескать, не до болтовни.

Пока училась в школе, прибегать к маскировке было бесполезно. Ведь меня окружали ребята, знавшие меня с тех пор, как начали помнить себя, благодаря своим мамашам, они были достаточно осведомлены на мой счет и сразу раскусили бы обман. А в училище, куда я пошла после десятого класса, наоборот, всем предстояло увидеть меня впервые, и мне не хотелось, чтобы моя плоская, как доска, грудь сразу привлекла к себе внимание.

И вот в 17 лет я впервые надела бюстгальтер. Пришлось выбрать самый маленький размер. Он так сдавливал грудную клетку, что было не вздохнуть. А ослабить нельзя, иначе вата, которую я запихивала в чашечки, начинала вываливаться. Так появилась еще одна пытка и еще одна забота, следить за этой «декорацией», чтобы вата не сбивалась в бесформенные комки.

А сколько мучений приходилось терпеть, чтобы спрятать детали фигуры, которых не должно быть у девочки! Натянуть под низ трико на два размера меньше, чтобы оно скрывало форму тела, а сверху еще одно на 2 размера больше, это было не слишком удобно, но терпимо. А что было делать летом, когда меня выставляли на легкоатлетические соревнования? Все бегут в трусах. Одеться по-другому, значит выдать себя. Приходилось поддевать под трусы тесные-претесные плавки. Резинку я утягивала так, что она буквально перерезала меня пополам. А чтобы не сползали, пришивала к плавкам широкий бинт, который перекидывала петлей через шею. И тоже нужно было закрепить его в таком положении, что голову поневоле пригибало вниз. Когда я стала выступать в серьезных соревнованиях по лыжам, мне выдали современную форму с эластичным, плотно обтягивающим тело комбинезоном. Тут тоже спасали тугие двойные плавки. В таком виде даже просто стоять было мукой. А бежать кросс, проходить 10-20 километров лыжной дистанции!

Чем больше я пряталась от людей, тем сильнее нарастал мой страх перед ними. И ведь постоянно происходило что-то такое, что показывало, насколько я перед ними уязвима. Летим, например, целой группой на соревнования. В аэропорту проходим посадочный контроль. Женщина на пропускном пункте смотрит на фото в моем паспорте, потом на меня и громко, словно желая, чтобы все в зале ее слышали, спрашивает: «Это кто, мужчина или женщина?» Зная меня, легко представить, что я чувствовала в такие минуты. И я стала избегать появлений в людных местах. Без крайней надобности не выходила из дома. Сходить в столовую пообедать со всеми вместе, и то было наказанием. Лучше, думала, поголодаю. Мне казалось, что я выпадаю из жизни, она течет мимо меня, а я вижу ее только через окно.

Танцевать люблю до самозабвения, но позволить себе это могу, только когда никого нет рядом. Бывать на танцах, на вечерах, которые так много значат в молодости, категорически себе запретила. Даже в кино перестала ходить. Вся моя жизнь проходила в клещах, на одном сплошном сдерживании и ограничении.

На последнем этапе я дошла до такой степени, что совсем одичала, стала избегать встреч не только с незнакомыми, но и с хорошо знакомыми людьми. Приезжая домой, пробиралась, как волк по кишащей собаками деревне. Отчетливо понимала, что зашла в тупик, но никакого выхода не видела.

Помощи я не ждала ниоткуда. Да и не было у меня никого, кроме матери, а с матери что спрашивать? Она простая крестьянка, по-своему умная, но все ее образование кончилось на двух классах. Она все силы вложила, чтобы поднять своих детей, вывести их, как говориться, в люди, и добилась, что мы, все трое, кончили техникумы, получили специальность. Для нее, почти неграмотной, это было огромное достижение. Я люблю ее, хотя всегда к любви примешивалась обида за мою нечеловеческую жизнь. Хотя с другой-то стороны, чем она виновата? Не под придорожным кустом она меня рожала! «Ты у меня первый ребенок, говорила мама, я думала, что у тебя все как надо. Врачи должны были мне сказать, если что увидели, а они-то ничего мне не сказали». Но такие разговоры начались у нас совсем недавно. А до этого мы обе всегда молчали. Мама считала так: раз с ее дочерью такое несчастье, надо нести свой крест и терпеть. Ей и в голову никогда не приходило, что с этим можно что-то сделать.

Возможно, помощь могла прийти от врачей. Но я от них всегда пряталась. Видела в них врагов, то есть людей, которые, стоит мне только попасть к ним в руки, немедленно раскроют и разгласят мою тайну. Я даже семечки перестала грызть, услыхав, что от них может быть аппендицит, настолько боялась даже случайно оказаться в больнице. И правильно делала, что боялась, как потом выяснилось.

У меня выработались свои приемы, позволявшие избегать медосмотров. Но перед окончанием училища что-то не сработало, и я предстала перед женщиной в белом халате. «Менструации есть?», спросила она. Я не решилась соврать. Чуть не силком меня отправили в областную больницу. Положили в гинекологическое отделение. Лечащий врач сказала, что мне надо удалить «эту шишку», да, так она выразилась. Но я стала отпрашиваться на выпускные экзамены, и она согласилась меня выписать, как бы на время. А там нужно было подавать документы в техникум, сдавать экзамены, в сентябре начались занятия. Короче, в больницу я так и не вернулась. Потом, почувствовав, что никак больше не справляюсь, я попробовала разыскать эту женщину, моего лечащего врача. Но она на мои письма не откликнулась.

Конечно, в голову мне приходили разные предположения относительно себя. Я ведь не Робинзон Крузо с необитаемого острова. Ко мне шел поток информации, в том числе и медицинской. Под конец я сама стала разыскивать публикации, могущие пролить свет на мою проблему, но ответа нигде не нашла.

В одном никогда не возникало сомнений. Я и официально считалась, и чувствовала себя, и хотела быть женщиной.

Затрону еще одну тему, хоть никогда не представляла, что смогу об этом говорить, тем более, описывать свои чувства на бумаге. Но постараюсь переломить свою стеснительность.

Живя в женской среде, невозможно не знать о таком явлении, как менструации. Впервые услышав это слово, я не могла понять, что это такое, но спрашивать не решалась, чтобы не выдать себя. Потом разобралась. Со мной ничего подобного не происходило. Зато с 15 лет появилось нечто противоположное. У меня стали возникать эрекции. Независимо ни от чего, сами по себе.

Это было неприятно, но не больше, чем все остальное. Отношение к девочкам или женщинам при этом совсем не изменилось. В интернате, по 8 класс включительно, я даже спала на одной койке с девочкой, и ее близость никак на меня не действовала.

Но вот прошло еще немного времени, и мне стали являться какие-то дурацкие (как я считала) сновидения, сексуальные сцены с моим участием. Возникавшие при этом ощущения были мне отвратительны, я всеми силами старалась их избежать. Я даже научилась будить себя, когда по ходу сна чувствовала, что это вот-вот произойдет. Меня дико пугали такие сны. Я ведь понимала, кому они должны сниться, а мнение о себе как о женщине поддерживала всю жизнь, как первобытные люди огонь в своей пещере.

Затем уже и наяву стали приходить непрошеные мысли, в голове теснились эротические образы. Я собирала всю свою волю, чтобы скинуть с себя наваждение. Иногда удавалось, иногда, нет.

Ни на кого из окружавших меня девчонок эти переживания не распространялись. С большой натяжкой могу сказать, что одна-две девушки мне нравились. Но что значит, нравились? Они мне симпатизировали, я, им, приятно было побыть с ними рядом, поболтать о том о сем. Никаких особых волнений они во мне не вызывали.

Ну, а интерес к мужчинам, переполняющий всех нормальных девчонок в этом возрасте? Тут тоже вспоминаются настолько незначительные моменты, что смешно даже о них говорить. Трудно сказать, как все было бы, если бы я чувствовала себя хоть немного свободней. Но в том-то все и дело, что во мне ни на минуту не ослабевал самоконтроль. Я не только не позволяла своим желаниям и впечатлениям прорываться наружу, я и в самой себе подавляла их в самом зачатке. Ни одна из знакомых девушек не сливалась с тем собирательным женским образом, к которому меня влекло. Знала, что женщина в женщину влюбляться не может, и точка.

Не буду врать: я никогда не оставалась равнодушной, видя обнаженное женское тело, а в моем положении видеть его приходилось постоянно, во всех возможных вариантах. Но когда ловила себя на том, что украдкой поглядываю на раздевающихся подруг, тут же заставляла себя отвести глаза.

Прожив 22 года в женской среде, я никогда в ней не растворялась. Друзья для меня кончились в подростковом возрасте, когда на первый план стали выходить другие мерки к дружбе, отличающиеся от детских. Не могу сказать, что жила совершенным отшельником, но оторванность от сверстников ощущала сильно.

В техникуме не встретила никого, кого бы знала раньше. Как всегда, в новый для себя коллектив входила долго и трудно. На первых порах вообще не вступала в контакты, только присматривалась и прислушивалась. Но потихоньку начала «оттаивать». За человеческие качества и фантастическую любовь к спорту меня стали уважать. Но настоящего сближения, такой дружбы, какая бывает между девушками, ни с кем не возникало.

Наверное, мешали разные причины. Девчонки постоянно говорили о любви, а я никак не могла поддерживать такую беседу. Никаких любовных похождений, никаких мальчиков у меня не было, и вообще для меня не существовало данной темы в том виде, как рисовали ее себе они. Второе, я вела себя скрытно и в их глазах была окутана некоторой таинственностью. А может быть, они и догадывались о чем-то больше, чем показывали мне. Когда живешь с человеком несколько лет в одной комнате, он для тебя становиться как бы прозрачным.

Я не ходила на вечера, никогда не танцевала, поэтому читалась человеком несовременным. Это тоже была причина не самая последняя, почему между мной и подружками существовала дистанция.

Девчонки из группы на меня обижались, потому что я жила в комнате с девчатами из других групп. Они звали меня к себе, я отказывалась, получалось, что я плохо к ним отношусь. А я поступала так сознательно, я не хотела, чтобы в группе знали о моих странностях.

Все три года в техникуме я сидела за столом с одной девушкой, которую звали Надя. С ней я говорила больше и откровеннее, чем с другими. И она, мне кажется, выделяла меня среди всех остальных. Даже приезжала ко мне несколько раз в деревню во время каникул. Но тем, о чем я думала все 24 часа в сутки, я не могла с ней поделиться, поэтому, я думаю, даже тут настоящей дружбы не возникло. После окончания техникума мы некоторое время с ней переписывались, но после катастрофы, которая на меня обрушилась, я перестала отвечать.

Пришла, наконец, очередь рассказать и об этом.

В спорте мои результате неуклонно росли. Я шла вперед, «словно танк, крушащий все на своем пути» (как выразился как-то тренер). Его это даже озадачивало, и однажды он решил поговорить со мной. «Знаешь, Женя, людей с такими данными я никогда не встречал. И я был бы просто счастлив тренировать тебя, если бы.», и тут стал довольно витиевато объяснять что-то про гормоны.

Я сразу все поняла и дальше уже не слушала. С еще большим ожесточением продолжала тренироваться, истязая себя до безумства. Знала, что рано или поздно меня попросят уйти, но все равно не сдавалась. Продолжала мечтать о больших успехах, которые хоть как-то компенсируют ошибку природы. Остервенело бросалась на самые длинные и утомительные подъемы, в одиночестве пробегала за день десятки километров. Вокруг нашей деревни большие леса, зимой в них много волков, но и это не могло остановить меня, я только каждый раз, вставая на лыжи, брала с собой нож.

Наконец, настал один из немногих моих счастливых дней, я выполнила норму мастера спорта. Но радоваться пришлось не долго, 8 дней.

В Свердловске начались крупные соревнования, первенство страны среди сельских лыжников. И в первую же гонку я попала в число призеров, заняв третье место. Через день снова гонка, я выступила еще лучше, уступив лидеру всего 5 секунд. и сразу оказалась в центре внимания. Кто такая? Откуда?

Следующий день, эстафета. Еще утром я почувствовала, что вокруг меня возник какой-то вакуум: переглядывания, перешептывания. Начали оглашать состав участников. Как лидеру команды мне обычно поручался финальный, самый ответственный этап. И вот назвали первую фамилию, вторую, третью. И в конце, фамилию запасной участницы. В первое мгновение я только удивилась: что за чепуха? Но тут же все поняла.

Как мне объяснили случившиеся? Да никак. Никто из тренеров ко мне даже не подошел. Девчонки, как только я выходила из комнаты, начинали громко возмущаться, кричать о несправедливости, но при виде меня смолкали и смотрели куда-то мимо.

Да, я знала, что рано или поздно это случится, но не думала, что это произойдет так скоро. В тот же день я купила билет на самолет и, не дожидаясь конца соревнований, уехала домой. Меня раздирало отчаяние, страшная тоска и обида на людей. Одиннадцать дней пролежала на койке, как мертвая, никуда не выходила, не могла ни есть, ни спать. Все, кончились для меня лыжи. Единственную отдушину, как-то примирявшую меня с моим существованием, наглухо захлопнули.

Несколько раз в эти дни ко мне приходила тренер из сельскохозяйственного института, молодая женщина. Издалека, наощупь затевала трудный для нас обеих разговор. Подводила к мысли, что выход есть и надо его использовать, то есть лечиться, оперироваться (имелось в виду то самое, что несколько лет назад мне предложили в областной больнице). Она искренно хотела мне помочь, но не скрывала, что преследует и свой личный интерес, вернуть меня в спорт. Скорее всего я поступлю к ним в институт, буду у нее тренироваться. В конце концов я согласилась. Вдруг и вправду чудо произойдет, и я снова буду бегать?

Через несколько месяцев я поехала в Москву. Долгая ходьба по разным кабинетам и сама по себе была для меня настоящей пыткой. Но это было ничто по сравнению с тем, что в конце концов я услышала.

Мне сказали, что просьбу мою, сделать меня нормальной женщиной, выполнить нельзя. Ничего женского во мне нет и никогда не было. Родилась я мальчиком, теперь становлюсь обычным взрослым мужчиной. Операция мне действительно предстоит, но совсем не такая, которую имела в виду врач-гинеколог в областной больнице. Надо лишь убрать небольшой дефект в строении половых органов. Такие вещи лучше делать в раннем детстве, но и сейчас еще не поздно. А мне следует заняться исправлением главной ошибки, которую допустила вовсе не природа. Ошиблась акушерка, когда то ли по неопытности, то ли по небрежности приняла меня за девочку.

Я не сомневалась, что Ирина Вячеславовна Голубева, крупнейший специалист-эндокринолог, говорит то, что есть. Да и как было сомневаться, когда мужское во мне усиливалось и нарастало, и уже все душевные силы без остатка стали уходить на борьбу с ним! Но стать мужчиной? Ни за что! Эта перспектива страшила меня.»

Закроем на время кавычки. Что бы читателю стала до конца понятна эта необычайная история, мне придется раскрыть ее биологическую подоплеку.