• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Наша серия начиналась с «Мышления и речи», наша серия продолжает заниматься мышлением и речью, наша серия не так стара, чтобы заканчивать «Мышлением и речью». Нет, это еще не конец, это — становление того, что начал Л. С. Выготский, начал, раскритиковав всю имеющуюся вокруг психологию. Оказалось, что психология-то как раз и не в силах ухватить сочетание этих важнейших гуманитарных составляющих именно в их живом составлении, в их взаимоочеловечевании… Психология, как впрочем и философия, разлагает душу на элементы. Что там в душе? Огонь? Вода? Воздух? Чувство? Воля? Мысль? Слово? Какая душа — потемки! Где он — вход в душу? До Выготского лишь гадали, что там, не всегда даже пытаясь разобраться, а где собственно. Душа — как невеста без места. И вроде не столь оно отдаленное, но уж очень неопределенное. А как возьмешься определять — беда: все подходит, а все — не то!

И только Лев Семенович Выготский показал, что душа — это не то, что где, что душа — это куда. В душе, да. В душе — места. Общие и частные, традиционной риторике давным-давно известные и Виссарионом Белинским неистово критикованные. Но сама душа не есть место. Туда можно войти, если быть мудрым (философом, например), но там нельзя поселиться. К душе нельзя подобрать ключей, потому что она не имеет замка, и ее нельзя расшифровать, потому что она не закодирована…

Выготский не разлагает, не расшифровывает, не лезет в душу. Он просто смотрит, как она оживает. Эксперименты Выготского — способ видеть то, что можно видеть. Все остальное — мастерство наблюдения, проявив которое Выготский сформулировал то, чем всегда занималась риторика — объединением общения и обобщения. Риторика прежде всего заготавливала обобщения, которыми можно было бы воспользоваться в процессе общения, предоставляла со времен Аристотеля места, общие для разных душ, и когда эти места в речи располагались удачно, общение было успешным. Выготский рассматривает, как эти места формируются вместе с развитием человека (или — точнее — как эти места формируют самое развитие человека), как выращивается обобщение.

Единство интеллекта и аффекта, чем кончает Выготский свою книгу, — вещь, конечно, важная, без этого нет толчка к речи, нужен кризис, чтобы начать говорить осмысленно, но это единство генетически базируется на единстве общения и обобщения, потому что без последней пары, которая, естественно, у Выготского стала первой, нет вообще ни интеллекта, ни аффекта. Это интересно: и аффекта нет без обобщения, ибо аффект — от кризиса разобщения, которое есть тоже ведь производная от общения, невозможного в его человеческом качестве без обобщения…

Выготский посмотрел в корень психологии и увидел там древнюю как мир и вечно новую подоснову человеческого качества действия, исторически меняющийся способ соединения мысли со словом, способ, предопределяющий поступок. А раз я вспомнил о поступке (не мог не вспомнить, говоря о Л. С. Выготском!), то сама собой возникает фигура М. М. Бахтина. Их загадочный параллелизм и их взаимная дополнительность, их похожесть и разность, и в темах, и в стиле! И в судьбах: Бахтин жил долго и упорно, писал для вечности, не забывая о сиюминутном. Предав все,[17] он не предал никого, хотя в таком варианте прожить сквозь советскую историю было крайне трудно…

И Выготский никого не предал, но для этого при его способе жизни ему пришлось погибнуть. Выготский жил быстро и горячо. Он жил публично, государственно и общественно, он руководил наукой и преподавал, организовывал обучение и учился, и всегда исследовал, исследовал, исследовал. Его малый, гуманитарный круг общения был настолько шире, чем у Бахтина, что спастись без подлости в 30-е годы было уже едва ли возможно: он и предпочел сгореть. Бахтин сохранил огонь внутри своего малого круга общения.

Кроме темы внутренней речи, которая была у них общей, только подавалась Бахтиным «из-под маски» в общеметодологическом плане, а Выготским в плане экспериментальном, вернее я бы сказал из-под маски эксперимента, была еще очень личная, с одной стороны, и очень теоретическая, базовая категория у обоих мыслителей: общение.

Общение в терминологии Л. С. Выготского и М. М. Бахтина значит нечто иное, чем коммуникация в американских теориях речи и тем более не равняется социалистическому коллективизму и «коллективной ответственности»,[18] о которой говорит применительно к Выготскому (и совершенно неправомерно), например Дж. Брунер. Что касается Бахтина, то коллективная ответственность может рассматриваться как пародийная изнанка его «персональной участности и ответственности».[19]

Общение (и по Выготскому, и по Бахтину) восходит к идее экклесии, общины духовно избранных Не к партии как лучшей и более равной части общества, не к сельской общине с круговой порукой и физической взаимозависимостью ее членов. Исток истинного общения в идее малого круга (ср. знаменитый круг Бахтина 20-х годов,[20] тройки и пятерки исследователей вокруг Выготского), вовсе не связанного генетически с чрезвычайными тройками, государственно организующими любой коллектив — от колхоза до Верховного Совета. Ассоциируя Выготского с «коллективной ответственностью» Брунер вполне в духе критикуемой Выготским ассоциационистской психологии структурно переносит опыт всей позднейшей советской истории на 20-е годы, когда еще существовала хотя бы субъективно для участников событий развилка кругов (малый Vs большой), выбор между кружками личностей и орбитой тотального единства всех (единица при этом, разумеется, — ноль, вздор; кстати, единица как значение Л. С. Выготского вольно или невольно прокламирует еще и значение единицы) был в центре новой орбиты уже, конечно, предопределен, но не Бахтиным же, не Выготским же!

Бахтин. Нет, я пользовался в очень узких кругах известностью только. Вокруг меня был круг, который называют сейчас «круг Бахтина»… Вот о нем последнее время часто пишут. Сюда включают прежде всего Пумпянского, Медведева Павла Николаевича, Волошинова. Кстати сказать, все они были в Невеле, кроме, правда, Медведева.

Дувакян. Медведев — это который потом о Блоке писал, да?

Бахтин. О Блоке писал, да. Его первая книжка такая была — «Творческий путь Блока».

И вот все они трое были в Витебске, и там, в сущности, заложена основа вот этого круга, который потом в Ленинграде обосновался. Там я читал, вел такие частные совершенно, у себя на дому… философский курс, по Канту сначала (я был таким заядлым кантианцем), а потом вообще более широкие темы у нас были» (Беседы В. Д. Дувакяна с М. М. Бахтиным. М. 1996. С. 143).

«Коммуникация» — термин теории информации, термин лингвистики — по сути гораздо ближе к идее «коммунизма» в ее реальном осуществлении, чем это кажется на второй, углубленно-научный взгляд, который видит здесь простую омонимию корней. Необходимая для функционирования государства информация должна передаваться, она может быть и в основном бывает в последние десятилетия массовой коммуникацией (большевики первыми в истории ввели газету и радио действительно в общенациональный государственный оборот посредством всеобщей подписки и электрификации всей страны) и вовсе не предполагает личного общения, взаимного обучения и развития, ведущего к обобщению, к становлению личности, самостоятельно владеющей общими понятиями. Управляющей части общества кажется выгодным держать остальную его часть на интеллектуальном этапе псевдопонятий, народ, говоря языком этих самых псевдопонятий, должен понимать написанные и произнесенные публично слова как руководство к действию, но ни в коем случае не должен осознавать, что именно он понимает и делает, т.е. должен оставаться в состоянии ребенка доалгебраического, предпонятийного возраста, который знает, что он строит коммунизм, но не осмысляет, что собственно он строит… Коммунизм — явно не свободное общение личностей, а идейный круг (totus circus), круговая порука идеи, убеждения, веры (тйатц) и насилия…

Но вернемся к внутренней речи и посмотрим на эту главную героиню книги Выготского сквозь призму общения, потому что именно сквозь такую призму является она тоже одной из главных героинь в «Тетралогии» М. М. Бахтина, который безусловно первым указал на проблемное значение внутренней речи, открыл глубину и перспективу этой проблемы. Бахтин и Выготский шли к внутренней речи разными путями: говоря терминами книги Выготского, Бахтин обобщал общение и указывал на необходимость типологии общения, типологии жанров внешней речи для подходов к речи внутренней, а Выготский пытался разглядеть общение в обобщении, хотел вывести механизм внутренней речи наружу, в речь, доступную исследованию.

В цепи идей Бахтин –> Выготский дело идет о том, что общение организует слово в понятие, а в цепи Выготский –> Бахтин — о том, что слово-понятие через понимание-осознание организует общение. Попробуем эскизно проиллюстрировать эти движения на ином, чем у Выготского материале, но в его системе понятий. Рассматривая онтогенез внутренней речи, а также филогенез ее предпосылок, Выготский оставил (не мог не оставить по причине времени, в которое он жил) нишу для изучения исторически более близкого к нам филогенеза, филогенеза самой внутренней речи общества. Попробуем заполнить эту нишу пусть даже не в первом, а в предварительном приближении. Масштабом этого приближения будет Россия XIX — первой трети XX веков.

Итак. Первая треть XIX века. Золотой век русской поэзии. Счастливое детство культуры русского общества, то есть детство, которое имеет уже достойных родителей. Оформление знаменитой русской интеллигенции. С точки зрения рассматриваемого общественного глоттогенеза, перед нами — расцвет устной речи. Бесконечные кружки, салоны, вечера, приемы, балы, утренники, короче говоря вечный «детский праздник», как это чутко сформулировал Пушкин. Детский сад Монтессори, который вспоминает Выготский. Нет, конечно, все серьезно: все по-детски серьезно. Тот же Пушкин требует от прозы «мыслей и мыслей», но это требования гения, обогнавшего свой век (свою четверть века) по крайней мере на фазу: вокруг пока еще «слова, слова, слова».

Это типичная святая и безгрешная речь для других. Безгрешная она потому, что не умеет лгать, ибо у нее нет внутреннего плана, все на поверхности. Чистый пример этой речи для других — декабристы. Тайное общество открытых речей. Грибоедов точно зафиксировал эту стадию речевого развития в Чацком. Горе от ума — беда для того, у кого этот ум наружно вербализован. Фамусовское окружение учит ребенка-Чацкого интериоризовывать речь так же, как наступившая вскоре николаевская реакция учит русскую интеллигенцию искусству красноречивого молчания. Взятая историей тридцатилетняя пауза научила Россию думать в той мере, в какой это было возможно на данной, подростковой стадии развития речи. Вторую треть века Россия осмысляла все, что она наговорила за первую треть. Это был период развития собственно внутренней речи общества, формирование понятий, период взросления, приведший уже в следующей трети века к новому расцвету культуры, теперь уже не только устной, а следовательно имеющей значение не для одной России.

Последняя треть — интеллект нации уже обладает понятиями, уже осознает свои внутренние творческие процессы и потенции, начинается само создание новой речи во всех ее жанрах и во всех сферах общественного функционирования, отсюда — гласность, судебная реформа, подъем научной и технической мысли, достижения в гуманитарном и художественном творчестве. Россия находится на грани рождения принципиально, исторически нового, на грани обобщения пройденного пути, необычайный расцвет исторической и философской науки, историкофилософский подход Вл. Соловьева и других. Но…

Слишком неодинаковы оказались уровни интеллектуального развития в разных слоях общества и даже, что, возможно, важнее, в разных слоях интеллигенции. Не все дотерпели, доучились до самостоятельных понятий. Зона ближайшего развития у большинства интеллигенции уже готова была принять систематичность научных понятий, но еще не у всех развились способности отличать собственно научные понятия от идеологических псевдопонятий.

Псевдопонятия идеологические отличаются от настоящих понятий, основанных на традиционных общих местах, связанных с этическими ценностями и нормами поведения, тем, что они непосредственно, минуя оценивающую и фильтрующую, систему топики, пытается организовывать самое общение людей. Идеологические псевдопонятия имеют все признаки настоящих понятий по их систематическому происхождению, но функционируют они не в свойственной им сфере научного познания, а в сфере общественного поступка. У них слишком короткая цепочка от речевых до неречевых действий. Собственно материализм на практике и есть сокращение логических цепей, даже отрицание ценности этих логических цепей, третирование их как тавтологий и умствования.

Практика — критерий истины, а истина есть опрощенное от первоначальной научной (философской) системы понятие типа «классовой борьбы», которое и начинает организовывать общение по цепочке: легальный марксизм, кружки, нелегальный марксизм, подпольные кружки. Готовое понятие Маркса легло на развившуюся способность русского общества, произошло смыкание спонтанных понятий («брат» — пример из книги Выготского) и так называемых научных понятий («эксплуатация» — у Выготского этот пример также, конечно, не случаен). «Брат» на «брата» — и вот тебе научное понятие гражданской войны! Возникшее псевдопонятие «классовый враг» оказалось гораздо доступнее обывательским массам в первой трети XX века, чем философские и эстетические изыски века серебряного.

Конец первой трети XX века и начало второй окончательно заменили начавшееся было в конце XIX века единение общения и обобщения новым единством: консолидацией общения и обобществления. Если развитие речи общества в XIX веке шло по пути становления понятий, то доминирующим речевым развитием в XX веке стало эмоциональное заражение. Это уловил Л. С. Выготский еще в своей первой книге (1925 — год готовности к изданию; впервые опубликована в 1965, впервые опубликована без купюр в 1997): «Взгляд Толстого поддерживает Бухарин, который тоже смотрит на искусство, как на заражение, и называет его средством обобществления чувства». Вот точная оценка нового подхода к общению, минующему настоящие понятия, — обобществление чувства! Это обобществление чувства не менее чем обобществление скота в колхоз скомпрометировало идею общения личностей, и на Западе в испуге предпочли строгую, гордо независимую коммуникацию. Коммуникацию, построенную по модели рыночного обмена. Принцип торговли перешел в риторику: ты мне, я тебе, деньги за товар, за информацию — информацию или опять-таки деньги, за подлинную улыбку — вообще миллион, а не то что там дармовое обобществление чувства.

Общение перестало быть ценностью само по себе безотносительно к его дальнейшим целям, с одной, западной стороны (ср. знаменитую тему «time is money»: время общения строго дозируется и оценивается именно в смысле цены), и общение становится слишком ценным, слишком дорогим удовольствием, с другой, нашей стороны разобщающего занавеса (за это удовольствие приходилось платить жизнью или жизнью в хронотопе лагеря).

Тема общения (самая антисоветская и самая антизападная) является самой общечеловеческой темой, болевым нервом общечеловеческого развития. И Выготский,[21] и Бахтин этот конвергентный нерв нащупали! Главное — духовно и физически свободное общение, пусть площадное (агора — тоже площадь), пусть вульгарное (риторика вышла из разговора с толпой) но неподрасстрельное, непринужденное — ни морально, ни экономически — общение! Если выполняется это главное риторическое требование к функционированию общества, то остальное приложится, и развитие внутренней речи и творческое изобретение и логичное расположение и бодрое воплощение.

Примечания:

1

Первая цифра в скобках означает номер труда в указателе литературы, вторая цифра — номер страницы, на которую делается ссылка.

2

Мы считали бы неправильным и не соответствующим действительной сложности процессов развития этих двух видов мышления обозначение их как параллельно протекающих процессов.

17

Ср. признание М. М. Бахтина, записанное С. Г. Бочаровым: «„Вообще тогда разложение было в полном ходу, царило презрение к нравственным устоям, все это казалось смешно, казалось, что все рухнуло“. „М. М., и вам тоже?“ — „Ммда, отчасти и мне тоже. Мы ведь все предали — родину, культуру“. — „А как можно было не предать?“ — „Погибнуть. Я тогда же начал писать статью „О непогибших“. Статью ненаучную. Конечно, не кончил и, конечно, потом уничтожил“. Все это было сказано с ясным лицом и довольно весело (21.XI.1974)» (Бочаров С. Г. Об одном разговоре и вокруг него // «Новое литературное обозрение», К 2, 1993. С.83).

18

Bruner J. Vygotsky’s Zone of Proximal Development: the Hidden Agenda // Children’s Learning in Zone of Proximal Development. San Francisco. 1984. Цит. по: М. Г. Ярошевский. Л. Выготский: в поисках новой психологии. Спб., 1993. С. 248.

19

«Я могу совершать политический акт и религиозный обряд как представитель, но это уже специальное действие, которое предполагает факт действительного уполномочения меня, но и здесь я не отрекаюсь окончательно от своей персональной ответственности, но само мое представительство и уполномоченность ее учитывают. Молчаливой предпосылкой ритуализма жизни является вовсе не смирение, а гордость. Нужно смириться до персональной участности и ответственности. Пытаясь понимать всю свою жизнь как скрытое представительство и каждый свой акт как ритуальный, мы становимся самозванцами» (М. М. Бахтин. «К философии поступка» // Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984–1985. М., 1986. С. 121).

20

Дувакян. Вы… Я-то Вашу книжку помню, но … Вы не пользовались громкой известностью…

21

Об укоренении Л. С. Выготского в новейшей риторической парадигме см. мою статью: «О(т)речение мысли» // И. В. Пешков. Введение в риторику поступка. М., 1998. С. 110–136.