• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Принято считать, что, опубликовав в?1871?г. работу «Основания политической экономии» (Menger 1981; Менгер 2005б),Карл Менгер (1840—1921) произвел на свет австрийскуюэкономическую школу. Тем не?менее главной заслугой этого автора было то, что он сумел воспринять и поддержатьтрадицию мысли, возникшую в?европейском католицизме иуходящую корнями в?греческую философию и, с?еще большей определенностью, в?прочно утвердившуюся правовую,философскую и политическую мысль классического Рима.

Действительно, в?Риме классического периода обнаружили, что закон во многом образом опирается на обычай,а?юридические институты (подобно экономическим, а?такжеязыку) возникают в?ходе длительного процесса развития ивключают огромный объем информации и знания, намногопревосходящий умственные способности любого правителя,сколь угодно мудрого и доброго. Цицерон («О?Государстве»2.1—2), излагая взгляды Катона, пишет: «Наше государственное устройство лучше устройства других государств потой причине, что в?последних, можно сказать, отдельныелица создавали государственный строй на основании своихзаконов и установлений, например у?критян?— Минос, у?лакедемонян?— Ликург… Напротив, наше государство созданоумом не?одного, а?многих людей и не?в?течение одной человеческой жизни, а?в течение нескольких веков и на протяжении жизни нескольких поколений. Ибо, говорил Катон,никогда не?было такого одаренного человека, от которого ничто не?могло?бы ускользнуть, и все дарования, сосредоточенныев?одном человеке, не?могли?бы в?одно и то?же время проявитьсяв?такой предусмотрительности, чтобы он мог обнять все стороны дела, не?обладая долговременным опытом».

Как мы увидим, ядро этой фундаментальной идеи послужит основой для аргумента Людвига фон Мизеса о?теоретической невозможности социалистического планирования.В?Средние века эта идея была сохранена и усилена благодаряхристианскому гуманизму и томистской философии естественного права, которое мыслилось как совокупность этических принципов, неподвластных силе любого земного правительства. Пьетро ди Джовани Оливи, святой БернардинСиенский и святой Антонин Флорентийский в?числе другихразрабатывали теории развития рыночной экономики и цивилизации, в?которых ведущую роль играли предприимчивость и творческая способность человека (Rothbard 1995a).Это направление мысли было подхвачено, взлелеяно и получило блестящее продолжение в?трудах великих теоретиковсхоластической традиции испанского золотого века, которых, несомненно, следует рассматривать как главных предшественников австрийской школы экономической теории.

Согласно Фридриху Хайеку, вопреки распространенномупредставлению, теоретические принципы рыночной экономики, как и основные элементы экономического либерализма, были разработаны не?шотландскими кальвинистамии протестантами, а?произросли из?доктрин доминиканцев ииезуитов, принадлежавших к?Саламанкской школе времениспанского золотого века (Hayek 1978b). Хайек даже процитировал двух испанских схоластов, Луиса де Молину и Хуана де Луго, в?своей нобелевской речи в?1974?г. (Hayek?1989).Собственно говоря, инициатором был итальянский профессор Бруно Леони, который в?1950-х годах начал убеждатьХайека в?католическом, испанском происхождении австрийского подхода к?экономическому анализу. Леони доказалХайеку, что корни динамической, субъективистской концепции экономической науки лежат на континенте и искатьих надо в?странах Средиземноморья, в?греческой, римской итомистской традициях, а?не в?работах шотландских философов XVIII в. (Leoni 1991). Кроме того, несомненной удачейоказалось и то обстоятельство, что одна из?самых талантливых учениц Хайека?— Марджори Грайс-Хатчинсон именнотогда увлеклась латинской и испанской литературой и написала под его руководством работу о?достижениях испанскихсхоластов в?области экономики, ставшую со?временем малойклассикой (Grice-Hutchinson 1952, 1978, 1993).

Кем были эти интеллектуальные предтечи современнойавстрийской школы экономической теории? Большинствоиз?них были доминиканскими и иезуитскими профессорамитеологии и морали в?университетах Саламанки и Коимбры?—важнейших интеллектуальных центрах периода испанскогозолотого века (Chafuen 1986). Обратимся?же к?анализу и определению их главных достижений, позднее ставших основными элементами австрийского экономического анализа.

Пожалуй, нам следует начать с?фигуры Диего де Коваррубиаса-и-Лейвы (Diego de Covarrubias y Leyva, 1512—1577).Сын знаменитого архитектора, он стал епископом городаСеговия (в кафедральном соборе которого и похоронен) ив?течение нескольких лет был министром короля ФилиппаII. В?1555?г. Коваррубиас лучше, чем кто-либо до него, сформулировал существо субъективной теории ценности, ключевой пункт всей системы австрийского экономического анализа, заявив: «Ценность вещи зависит не?от ее объективнойприроды, а?от субъективных оценок людей, даже когда этаоценка нелепа». Чтобы проиллюстрировать свою мысль, ондобавил: «В?Индиях пшеница дороже, чем в?Испании, потому что там люди ценят ее больше, хотя объективная природапшеницы везде одинакова» (Covarrubias 1604, 131). Коваррубиас исследовал историческое падение покупательной способности мараведи и предвосхитил многие из?теоретическихвыводов в?области количественной теории денег, к?которым впоследствии пришли Мартин де Аспилькуэта и Хуанде Мариана. Исследование Коваррубиаса, известное как Veterum collatio numismatum, содержит большой статистическийматериал о?движении цен за?предшествующее столетие. Работа знаменательна не?только тем, что спустя столетие еювосхищались итальянцы Даванцати и Галиани, но?и преждевсего потому, что это одна из?книг, на которую ссылаетсяКарл Менгер в?своих «Принципах политической экономии»(Menger 1981; Менгер 2005б).

Основанная Коваррубиасом субъективистская традициябыла продолжена другим замечательным схоластом, Луисом Саравиа-де-ла-Калье, который первым пролил свет наистинное соотношение между рыночными ценами и издержками. Саравиа-де-ла-Калье утверждал, что во всех случаях издержки обычно следуют за?ценами, но?никак не?наоборот. Таким образом, он опередил свое время, указав наошибочность объективной теории ценности, впоследствииразработанной представителями английской классическойшколы, заложившими фундамент для теории эксплуатации Карла Маркса и его социалистических последователей.В?своей работе Instruccion de mercaderes («Наставление купцам»), примерно в?1544?г. опубликованной на испанскомязыке в?Медине-дель-Кампо, Саравиа-де-ла-Калье пишет:«Серьезно ошибаются те, кто измеряет справедливую ценувещи трудом, издержками и рисками того, кто производиттовар или торгует им; потому что справедливая цена создается изобилием или нехваткой товаров, купцов и денег, а?неиздержками, трудом и рисками» (Saravia de la Calle 1949, 53).Более того, в?соответствии упомянутой выше схоластической традицией выделять стимулирующую роль предпринимателя?— традицией, восходящей к?идеям Пьетро ди Джовани Оливи, святого Антонина Флорентийского и особенносвятого Бернардина Сиенского (Rothbard 1995a),?— в?центревнимания книги стоит фигура предпринимателя (которогоСаравия?де?ла?Калье называет «купцом»).

Другой замечательный вклад испанских схоластов?—введение динамической концепции конкуренции (лат. concurrentium), понимаемой как предпринимательский процесс соперничества, являющийся движущей силой рынкаи развития всего общества. Эта идея, ставшая впоследствии центральной для австрийской рыночной теории, прямо противоположна неоклассическим моделям равновесия,совершенной конкуренции, монополистической конкуренции и монополии. Эта концепция привела схоластов к?выводу, что человеку не?дано знать цены, соответствующиемодели равновесия (по их терминологии, «математическиецены»), которые ориентированные на социализм неоклассические теоретики стремились использовать как обоснование государственного вмешательства в?экономику (интервенционизма) и всеобщего планирования. Так, Раймонде Рувер пишет: «Молина даже вводит концепцию конкуренции, утверждая, что конкуренция, т.е. соперничество,между покупателями ведет к?росту цен». Это динамическоепонимание конкуренции ничем не?напоминает статичнуюмодель «совершенной конкуренции», которая, как наивноверили в?XX?в. теоретики «рыночного социализма», можетбыть смоделирована в?системе без частной собственности(Raymond de Roover 1955, 169). Но?только Херонимо Кастильо де Бовадилья сумел отчетливо объяснить динамическуюконцепцию свободной конкуренции между предпринимателями в?своей книге Politica para corregidores, опубликованнойв?Саламанке в?1585?г., где он отмечает, что наиболее положительным аспектом конкуренции, ее сущностью, является попытка превзойти конкурента (Popescu 1987, 141—159).Кроме того, Кастильо де Бовадилья сформулировал следующий экономический закон, который впоследствии сталосновой австрийского аргумента в?пользу рынка: «Ценыпродукции понижаются в?результате изобилия, взаимногоподражания и конкуренции продавцов» (Castillo de Bovadilla1985, 2, chap.?4, no.?49).Испанские иезуиты, кардинал Хуан де Луго и Хуан де Салас, прояснили вопрос о?том, что ни?власти, ни?аналитикине?в?состоянии знать цены равновесия и другие данные, необходимые им для регулирования рынка или разработки своих моделей. Хуан де Луго (1583—1660) задумался над тем, какможно определить цену равновесия, и уже в?1643?г. пришелк?выводу, что она зависит от такого множества специфических обстоятельств, что может быть ведома только Богу (pretium iustum mathematicum licet soli Deo notum) (Lugo 1642, 2:312).Со?своей стороны, Хуан де Салас в?1617?г. рассмотрел шансы правителя заполучить конкретную информацию, которая динамически создается, открывается и используется нарынке [экономическими агентами], и заявил, что quas exactecomprehendere et ponderare Dei est non hominum. Т.е. не?человек,но?Бог способен верно понимать и взвешивать информациюи знание, которые используют экономические агенты в?рыночном процессе, и только он в?силах учесть все частныеобстоятельства места и времени (Salas 1617, 4, no. 6, 9). Какмы увидим далее, труды Хуана де Луго и Хуана де Саласа натриста лет опередили научные разработки ведущих мыслителей австрийской школы (особенно Мизеса и Хайека).

Другим существенным элементом того, что позднее сталоинструментом австрийского экономического анализа, является принцип временнoго предпочтения, согласно которому в?настоящем, при прочих равных, все блага оцениваютсявыше, чем в?будущем. Эту доктрину заново открыл в?1556?г.Мартин де Аспилькуэта (знаменитый доктор Наварро), позаимствовавший ее у?одного из?самых ярких учеников святого Фомы Аквинского Эгидия Лессинийского, который ужев?1285?г. сформулировал: «Будущие блага не?ценятся стольдорого, как те?же самые блага, доступные немедленно, и онине?позволяют их владельцам получать от них такую?же пользу. По этой причине нужно полагать, что по справедливостиих ценность должна быть ниже» (Dempsey 1943, 214).

Схоласты проанализировали также искажающее воздействие инфляции, понимаемой как любая государственнаяполитика роста количества денег в?обращении. В?этой области самый выдающийся труд, De monetae mutatione, создалпреподобный отец Хуан де Мариана, позднее опубликовавший его на испанском под названием Tratado y discurso sobrela moneda de vellon que al presente se labra en Castilla y de algunosdesordenes y abusos (Mariana 1987). В?этой книге, впервые изданной в?1605?г., он критикует политику властей своей эпохи, которые обдуманно понижали пробу старых медных монет [т.е. добавляли в?сплав менее ценные металлы]. Марианане?использует неизвестный в?то время термин «инфляция»,но?объясняет, что порча монеты ведет к?росту цен и широкойдезорганизации экономической жизни. Кроме того, Мариана критикует политику установления потолка цен, имевшуюцелью противодействовать последствиям инфляции, и высказывает мысль, что эта политика не?только не?может датьникаких положительных результатов, но?и крайне вредна дляпроизводства. Мариана сумел внести важные уточнения в?исключительно макроэкономический, а?потому весьма упрощенный, анализ, проведенный Мартином де Аспилькуэтойв?1556?г., а?еще ранее предложенный Коперником в?работеMonetae cudendae ratio. Они первыми предложили версию господствующей в?наши дни грубо упрощенной и механистической количественной теории денег (Azpilcueta 1965, 74—75).

Испанские схоласты также внесли существенный вкладв?теорию банковского дела (Huerta de Soto 1996). Например,доктор Саравиа?де?ла?Калье подверг жесткой критике банковскую практику частичного резервирования и объявил незаконным делом и тяжким грехом извлечение выгоды от выдачи ссуд третьим сторонам из?денег, переданных банкируна сохранение. Эта идея полностью совпадает с?доктриной,установленной изначально классическими авторами римского права, естественно вытекающей из?самой сущности,оснований и правовой природы договоров о?передаче на хранение денежных сумм, которые на юридическом языке называются договором иррегулярной денежной поклажи (Saraviade la Calle 1949, 180—181, 195—197). Мартин де Аспилькуэтаи Томас де Меркадо также дали строгий анализ банковскойдеятельности, и, хотя их вклад не?столь значителен, как работа Саравиа-де-ла-Калье, они провели безупречное исследование требований, которым должен отвечать, с?точки зрениясправедливости, договор денежного банковского депозита.Все эти авторы безоговорочно стояли за?то, чтобы банки следовали политике 100-процентного резервирования, и эта позиция стала центральной для австрийского подхода к?теориикредита и экономического цикла (Huerta de Soto 1998; Уэртаде Сото 2007). Луис де Молина и Хуан де Луго подошли к?вопросу о?частичном резервировании более снисходительно исочувственно, хотя Дэмпси полагает, что если?бы эти авторыбыли знакомы с?деталями и теоретическими тоследствиямичастичного резервирования столь?же хорошо, как Мизес,Хайек и другие теоретики австрийской школы, и могли?бывообразить возникающие на основе этой практики кредитную экспансию и инфляционную эмиссию бумажных денег,то даже Молина, Лесиус и Луго сочли бы, что имеют делос?противозаконным процессом институционального ростовщичества (Dempsey 1943, 225—228).

Тем не?менее стоит сказать: Луис де Молина был первымтеоретиком, отметившим, что депозиты и банковские деньгивообще, которые он называет латинским термином chirographis pecuniarum, образуют такую?же часть денежной массы,как и наличные. Фактически Молина еще в?1597?г., задолгодо Пеннингтона, сделавшего то?же самое в?1826?г., сформулировал фундаментальную идею о?том, что имеющегосяв?обороте запаса звонкой монеты не?хватило?бы для оплаты всех совершаемых на рынке денежных сделок, если?быв?обороте не?участвовали деньги, выпускаемые банками:банкноты, эмитируемые под созданные депозиты, и чеки,выписываемые вкладчиками против своих депозитов. Благодаря финансовой деятельности банков из?ничего возникают новые деньги в?форме депозитов, которые используютсяв?сделках (Molina 1991, 147).

Наконец, падре Хуан де Мариана написал еще одну книгу, Discurso sobre las enfermedades de la compaina, которая былаопубликована посмертно в?1625?г. В?этом труде Мариана доказывает?— в?истинно австрийском стиле,?— что по причине отсутствия информации правительство не?в?состоянииорганизовать гражданское общество на основах приказов ипринуждения. В?самом деле, государство не?имеет возможности получить информацию, которая требуется для того,чтобы его распоряжения обеспечивали координацию, а?потому результатом его вмешательства оказываются толькобеспорядок и хаос. «Тяжка ошибка, когда слепой хочет вести зрячих»,?— пишет Мариана, имея в?виду правительство.И?добавляет: власти «не знают ни?народа, ни?хода дел, покрайней мере не?знают всех тех обстоятельств, от которыхзависит успех. Они неизбежно совершат множество серьезных ошибок, а?в результате народу будет причинено беспокойство и он будет презирать это слепое правительство».Мариана делает вывод, что «власть и приказ безумны» и когда «слишком много законов, так что невозможно все их выполнять или хотя?бы знать, теряется уважение сразу ко всем»(Mariana 1768, 151—155, 216).

В?общем, схоласты испанского золотого века смоглисформулировать то, что позднее стало ключевыми теоретическими принципами австрийской экономической школы,а?именно: во-первых, субъективную теорию ценности (Диегоде Коваррубиас-и-Лейва); во-вторых, правильную взаимосвязь между ценами и издержками (Саравиа?де?ла?Калье);в-третьих, динамическую природу рынка и нереализуемостьмодели равновесия (Хуан де Луго и Хуан де Салас); в-четвертых, динамическую концепцию конкуренции, понимаемой как процесс соперничества между продавцами (Кастильо де Бовадилья и Луис де Молина); в-пятых, принципвременно?го предпочтения (заново открытый Мартином деАспилькуэтой); в-шестых, глубоко искажающее воздействие инфляции на экономическую жизнь (Хуан де Мариана,Диего де Коваррубиас и Мартин де Аспилькуэта); в-седьмых, критический анализ организации банковского дела наоснове частичного резервирования (Саравиа?де?ла?Кальеи Мартин де Аспилькуэта); в-восьмых, признание того, чтобанковские депозиты образуют часть денежной массы (Луисде Молина и Хуан де Луго); в-девятых, невозможность организовать общество на основе приказов и принуждения попричине отсутствия информации, которая могла?бы обеспечить координацию на основе таких приказов (Хуан де Мариана); и, в-десятых, либертарианскую традицию, согласнокоторой все неоправданные вторжения в?рыночную деятельность представляют собой нарушение естественного права(Хуан де Мариана).

Итак, с?полным основанием можно утверждать, что,хотя динамическая, субъективистская концепция рынкабыла подробно разработана Карлом Менгером в?публикации 1871?г., истоки ее находились в?Испании. Именноздесь, в?Саламанкской школе, мы находим интеллектуальные корни австрийской экономической традиции. Подобносовременной австрийской школе, Саламанская школа, в?отличие от неоклассического подхода, характеризуется преждевсего подлинным реализмом и строгостью аналитическихпредпосылок.

Чтобы понять, как испанские схоласты смогли повлиятьна развитие австрийской экономической школы, давайтевспомним, что в?XVI в. Карл V, император и король Испании,посадил на австрийский престол своего брата Фердинанда I.Этимологически «Австрия» означает «восточная часть империи»?— империи, которая в?то время включала практически всю территорию континентальной Европы, за?исключением одной только Франции, которая оказалась в?изоляции и была со?всех сторон окружена испанскими войсками.С?учетом этого нетрудно понять, каким образом испанскиесхоласты смогли оказать интеллектуальное влияние на австрийскую школу?— то была отнюдь не?случайность и не?каприз истории, а?закономерный результат тесных исторических, политических и культурных связей между Испанией иАвстрией, развивавшихся с?XVI в. (Berenguer 1993, 133—335).В?этих связях, поддерживавшихся на протяжении нескольких столетий, важнейшую роль играла Италия, служившаякультурным мостом для интеллектуального обмена междудальними концами империи (Испанией и Австрией). Такимобразом, у?нас есть достаточно сильные аргументы в?пользутезиса о?том, что по крайней мере в?момент своего зарождения австрийская школа была продолжением испанскойтрадиции.

Главной заслугой Карла Менгера было то, что он открыли вдохнул жизнь в?эту континентальную испанскую католическую традицию, которая пребывала в?упадке и былапрактически забыта из-за триумфа протестантской реформации и «черной легенды», направленной против всего испанского, а?особенно из-за пагубного влияния Адама Смитаи всей классической школы политической экономии на историю экономической мысли. Как отмечает Мюррей Ротбард, Адам Смит отбросил все, относившееся к?субъективной теории ценности, центральной роли предпринимателяи попыткам объяснить цены, складывающиеся на реальномрынке, и выдвинул на передний план трудовую теорию ценности, которую позднее Маркс, доведя дело до логическогоконца, положил в?основание своей теории капиталистической эксплуатации. Более того, Адам Смит сосредоточилсвои усилия на объяснении «естественной» цены, соответствующей состоянию долгосрочного равновесия, модели равновесия, в?которой демонстративно отсутствует предпринимательство, а?вся необходимая информация предполагаетсядоступной (позднее неоклассические теоретики равновесияиспользовали эту модель для критики мнимых «проваловрынка» и оправдания социализма и вмешательства государства в?экономику и гражданское общество). Кроме того,Адам Смит пропитал экономическую науку кальвинизмом,примером чего служат его поддержка запрета ростовщичества и различение между «производительными» и «непроизводительными» занятиями. Наконец, Адам Смит порвалс?радикальной позицией laissez faire, выдвинутой его континентальными (испанскими, французскими и итальянскими) предшественниками и сторонниками естественногоправа, и ввел в?историю идей вялый «либерализм», в?такойстепени изрешеченный исключениями и прояснениями, чтоего могли?бы принять даже многие из?современных социал-демократов (Rothbard 1995a).

Поэтому, с?точки зрения австрийской традиции, идеи английской классической школы оказали пагубное влияние наэкономическую теорию, причем пагубность эта была толькоумножена преемниками Адама Смита, в?частности Иеремией Бентамом, который заразил экономическую теориюсамым узким утилитаризмом, косвенным образом поспособствовав развитию псевдонаучного анализа издержек ивыгод (ему казалось, что они могут быть известны) и возникновению традиции социальной инженерии, ставящей своей целью преобразование общества по своей прихоти с?помощью принуждающей власти государства. В?Англии этатенденция достигла кульминации в?отречении Джона Стюарта Милля от laissez faire и его многочисленных уступках социализму. Во?Франции вследствие триумфа картезианскогоконструктивистского рационализма воцарился интервенционизм ecole Polytechnique (Высшей Политехнической школыв?Париже) и сциентистский социализм Сен-Симона и Конта(Hayek 1955, 105—188; Хайек 2003, 137—274).

К?счастью, несмотря на победоносный интеллектуальный империализм английской классической школы, подчинившей себе развитие экономической теории, католическаяконтинентальная традиция, взлелеянная схоластиками испанского золотого века, не?была забыта окончательно. Болеетого, она оказала влияние на двух известных экономистов?—ирландца Кантильона и француза Тюрго. По большому счетуименно этих двоих и следовало?бы считать истинными основателями экономической науки. Примерно в?1730?г. Кантильон написал работу «Опыт о?природе торговли вообще», которую Джевонс рассматривал как первый систематическийтрактат по экономике. В?этой книге Кантильон выдвигаетна первый план фигуру предпринимателя в?качестве движущей силы рыночного процесса и объясняет, что увеличениеколичества денег не?затрагивает сразу общий уровень цен,а?наносит ущерб реальной экономике шаг за?шагом, постепенно, затрагивая и искажая устанавливающиеся на рынкеотносительные цены. Это знаменитый эффект Кантильона,который позднее был скопирован Юмом и включен Мизесом и Хайеком в?анализ капитала и экономических циклов(Cantillon 1959; Кантильон 2007).

Задолго до Адама Смита маркиз д’Аржансон (в 1751?г.) иособенно Тюрго дали точное описание рассеянной природы знания, воплощенного в?социальных институтах, понимаемых как стихийные порядки. Впоследствии анализ последних стал одним из?важнейших элементов исследовательской программы Хайека. Уже в?1759?г. Тюрго в?«Похвальномслове Венсану де Гурнэ» сделал вывод: «Нет нужды доказывать, что каждое частное лицо является единственным судьей самого выгодного использования своей земли и своих рук.Оно одно знакомо с?местными условиями, без знания которых самый просвещенный человек может рассуждать лишьвслепую. Только оно обладает опытом, тем более надежным,что таковой ограничен одним предметом. Оно приобретаетзнание с?помощью повторных опытов, посредством своихуспехов, путем потерь и поучает житейскую сноровку, тонкость которой, заостренная изучением потребности, далекопревосходит теорию равнодушного наблюдателя, посколькупоследним движет необходимость». Вслед за?Хуаном де Марианой Тюрго также отмечает «абсолютную невозможностьуправлять посредством неизменных правил и постоянногонаблюдения за?множеством операций, сама необъятность которых препятствует ознакомлению с?ними. Более того, онипостоянно зависят от массы непрерывно меняющихся обстоятельств, не?поддающихся никакому воздействию и дажепредвидению» (Turgot 1844, 275, 288; Тюрго 1961, 72,?79).

Даже в?Испании периода длительного упадка XVIII—XIX?вв. схоластическая традиция не?исчезла окончательно,даже несмотря на сильнейший комплекс неполноценности в?отношении англосаксонского интеллектуального мира.О?сохранении этой традиции свидетельствует тот факт, чтодругой испанский католический автор смог разрешить парадокс ценности и четко сформулировать закон предельнойполезности за?27?лет до того, как Менгер опубликовал «Основания политической экономии». Этим писателем был каталонец Хайме Балмес [Jaime Balmes (1810—1848)], ставший,несмотря на краткий век, ведущим томистским философомИспании своего времени. В?1844?г. он опубликовал статью«Истинное понимание ценности, или Мысли о?происхождении, природе и разнообразии цен», в?которой не?толькоразрешил парадокс ценности, но?и ясно изложил закон предельной полезности. Балмес задается вопросом: «Почемудрагоценный камень стоит больше, чем кусок хлеба, удобнаяодежда или, возможно, даже здоровое и уютное жилище?»?—и отвечает: «Это не?трудно объяснить. Поскольку ценностьвещи определяется ее полезностью или способностью удовлетворять наши нужды, чем нужнее она в?этом отношении,тем ценнее она будет. Следует также помнить, что, если число средств возрастает, потребность в?любом из?них в?отдельности понижается, потому что, когда есть выбор из?большогоколичества, никакое отдельное средство не?будет незаменимым. Следовательно, существует необходимая связь, своего рода пропорция, между увеличением или понижением ценности и редкостью или изобилием чего-либо. Кусок хлебастоит немного, но?это объясняется его необходимостью дляудовлетворения наших потребностей, потому что хлеба у?насв?изобилии. Однако, если это количество уменьшится, егоцена быстро пойдет вверх и достигнет любого уровня, чтоможно наблюдать в?периоды нехватки. Последнее явлениеособенно наглядно в?отношении всех видов благ в?городе,долго осаждаемом во время войны» (Balmes 1949, 615—624).Благодаря вкладу Балмеса континентальная традиция описала полный круг и подготовила почву для работы Карла Менгера и его австрийских учеников, которые спустя несколькодесятилетий завершили разработку этой традиции, отточилиее до совершенства и вдохнули в?нее новую жизнь.

Еще в?молодости Менгер понял, что сформулированная Адамом Смитом и его англосаксонскими последователями классическая теория образования цен не?очень убедительна. Личные наблюдения Менгера за?функционированием фондового рынка (одно время он был биржевым корреспондентомWiener Zeitung), а?также собственные исследования привелик?тому, что в?возрасте 31?года «в состоянии болезненного возбуждения» (по выражению Хайека) он написал книгу, официально давшую жизнь австрийской школе экономическойтеории. Автор стремился утвердить новые основания, на которых, по его глубокому убеждению, необходимо было перестроить все здание экономической науки. Предложенные импринципы предусматривали, что развитие экономическойнауки будет опираться на человека как творческое началои главное действующее лицо всех социальных процессов исобытий (субъективизм), а?также, впервые в?истории экономической мысли, с?позиций субъективизма была сформулирована целостная теория стихийного возникновения иэволюции всех общественных (экономических, правовых иязыковых) институтов, понимаемых как утвердившиеся модели поведения. Все эти идеи содержатся в?опубликованнойМенгером в?1871?г. книге «Основания политической экономии», которой суждено было стать одной из?наиболее влиятельных работ в?истории экономической мысли.

Самым оригинальным и плодотворным в?замысле Менгера оказалось намерение сделать человека, рассматриваемого как творческое начало и главное действующее лицовсех социальных процессов, основой всего здания экономической науки. Для Менгера принципиально важен отказот бесплодного «объективизма» английской классическойшколы и ее одержимости мнимым существованием объективных, внешних сущностей (социальных классов, агрегированных показателей, материальных факторов производства ипр.). Он утверждает, что ученые-экономисты всегда должныисходить из?субъективной перспективы действующего человека, так чтобы эта перспектива оказывала решающее влияние на формулирование всех экономических теорий. Имеяв?виду предложенный Менгером новый субъективистскийподход, Хайек даже пишет: «Наверное, не?будет преувеличением, если мы скажем, что на протяжении последних ста леткаждое серьезное открытие в?экономической теории былошагом вперед в?последовательном приложении субъективизма». Хайек добавляет, что «наиболее последовательнымв?этом был Людвиг фон Мизес, и я?считаю, что наиболеепримечательные из?его воззрений, поначалу поражающиечитателя свою странностью и кажущиеся неприемлемыми,могут быть объяснены тем, что в?последовательной приверженности к?субъективистскому подходу он намного опередил своих современников» (Хайек 2003, с. 49).

Пожалуй, одним из?наиболее типичных и оригинальныхпроявлений этой новой субъективистской тенденции, заложенной Менгером, была его «теория экономических благразных порядков». Для Менгера «экономические блага первого порядка»?— это потребительские блага, т.е. такие, которые субъективно и непосредственно удовлетворяют человеческие потребности и в?силу этого в?особом, субъективномконтексте каждого действия образуют конечную цель, к?достижению которой стремится действующий субъект. Длядостижения этих целей, т.е. для получения потребительскихблаг, или экономических благ первого порядка, сначаланужно пройти ряд промежуточных этапов, которые Менгерименует «экономическими благами более высокого порядка»(второго, третьего, четвертого и т.д.), отличающихся тем, чточем больше порядковый номер каждого этапа, тем дальшеэтот этап от конечного потребительского блага. По словамМенгера, «если мы располагаем комплементарными благамикакого-либо особенно высокого порядка, сначала мы должны преобразовать их в?блага предыдущего по номеру порядкаи потом поэтапно в?блага последовательно все более низкогопорядка, пока мы не?получим блага первого порядка, которые уже можно непосредственно применить к?удовлетворению наших потребностей» (см.: Менгер 2005, с. 81).

Эта плодотворная идея Менгера логически вытекаетиз?его субъективистской концепции, согласно которой каждый человек пытается достичь цели, с?которой связывает какую-либо субъективную ценность, так что, ориентируясь наэту цель и подстегиваемый ее субъективной ценностью, онсоставляет и приводит в?исполнение план действий, включающий последовательность этапов, которые он считает необходимыми для достижения цели. Более того, эти этапы обретают субъективную полезность, зависящую от ценности тойцели, которую действующее лицо предполагает достичь благодаря использованию экономических благ высшего порядка. Иными словами, субъективная полезность средств, илиэкономических благ высокого порядка, в?конечном счетеопределяется субъективной ценностью цели, или конечногопотребительского блага, достижение которого обеспечивают эти средства. Вот так благодаря усилиям Менгера, впервые в?истории экономической мысли, теория встала на точку зрения действующего субъекта и стала вращаться вокругпроцесса деятельности, состоящего из?ряда промежуточныхэтапов, которые действующий субъект начинает, разрабатывает и пытается завершить, процесса, ведущего к?достижению избранной им цели, или конечного потребительскогоблага (экономического блага первого порядка).

Действуя, каждый человек пытается достичь определенных целей, которые, как он обнаружил, по какой-то причинедля него важны. Термин ценность относится к?субъективнойоценке выбранной цели, а?психическая интенсивность этихоценок крайне изменчива. Термин средства относится ковсему, что, по субъективному мнению действующего агента, может помочь ему в?достижении цели. Полезность относится к?субъективной оценке, присваиваемой действующимагентом средствам, и зависит от ценности той цели, достижению которой они, по мнению действующего лица, способны помочь. В?этом смысле ценность и полезность?— двестороны одной медали, потому что субъективная ценность,присваиваемая действующим субъектом избранной цели,проецируется на средства, которые он считает полезнымидля ее достижения, именно через концепцию полезности.

Самым оригинальным и существенным вкладом Менгера в?экономическую науку было не?открытие законапредельной полезности, сделанное им хоть и независимо,но?параллельно с?Джевонсом и Вальрасом, а?его субъективистская концепция всех процессов, связанных с?человеческой деятельности. Субъективная теория ценности изакон предельной полезности?— просто очевидные следствия вышеизложенной субъективной концепции процессадеятельности, которой мы обязаны исключительно Менгеру. Фактически, проходя через последовательность этапов,действующий субъект оценивает средства в?связи с?целями,для достижении которых, по его мнению, они будут полезны, причем эта оценка по природе своей не?абсолютна,но?различна для разных взаимозаменяемых единиц средств,важных в?контексте конкретного действия. Поэтому действующий субъект оценивает каждую из?взаимозаменяемыхединиц средств с?точки зрения места, которое последняяиз?таких единиц занимает на его шкале ценностей, так что,если действующий субъект утратит или приобретет единицусредств, соответствующая потеря или прибавка полезности будет определяться положением, занимаемым на еголичной шкале ценностей той целью, которая может бытьдостигнута или утрачена с?помощью этой последней единицы. Таким образом, с?точки зрения австрийской школы,закон предельной полезности не?имеет никакого отношения ни?к?физиологическому удовлетворению потребностей,ни?к?психологии, а?является строго праксиологическим законом (по терминологии Мизеса), т.е. принадлежит к?логике любой человеческой, предпринимательской и творческой деятельности.

Таким образом, важно проводить различие между теорией предельной полезности, разработанной Менгером, изаконами предельной полезности, которые были параллельно сформулированы Джевонсом и Вальрасом. Для Джевонсаи Вальраса предельная полезность была простым добавлением к?математической модели равновесия (частичного в?случае Джевонса и общего у?Вальраса), в?которой процесс человеческой деятельности явно отсутствует, а?включение илиисключение закона предельной полезности ничего не?меняет. Напротив, для Менгера теория предельной полезности?—это онтологическая необходимость и важнейшее следствиеего собственной концепции человеческой деятельности какдинамического процесса (Jaffe 1976, 511—524).

Более того, неудивительно, что главный основатель неоклассической чикагской школы Фрэнк Найт называл теорию Менгера об экономических благах первого и более высоких порядков наименее значительным из?его достижений(Knight 1950). Этим утверждением Найт обнаруживает теоретическую неадекватность всей неоклассической парадигмы равновесия и, в?частности, своей чикагской школы, длякоторой процесс производства имеет объективный и мгновенный характер, время играет роль не?более чем параметра, а?творчество и неопределенность, типичные для всякойпредпринимательской деятельности, истреблены применением рикардианского равновесия, являющегося фокальнойточкой исследования.

Для своего времени «Основания политической экономии»Менгера были передовой книгой: в?ней ученый не?толькоуказал на существенную для реальной экономики и неотделимую от человеческой деятельности роль концепций времени, неведения, предпринимательского знания и ошибки,комплементарных благ, постепенно соединяющихся в?ходерыночного процесса, а?также непрерывного неравновесияи изменений, характерных для любого реального рынка,но?также включил новую теорию происхождения и эволюции социальных институтов, которая позднее была развитаи доведена до конечных логических выводов Хайеком.

Вторым важнейшим вкладом Менгера было предложенноеим теоретическое объяснение стихийного, эволюционноговозникновения социальных институтов, исходящее из?субъективной концепции человеческой деятельности и взаимодействия людей. Далеко не?случайно Менгер посвятил «Основания политической экономии» Вильгельму Рошеру, одномуиз?крупнейших немецких историков. Дело в?том, что в?теоретических спорах между сторонниками концепции эволюционного, исторического и стихийного развития институтов(позиция, представленная Савиньи в?области права, Монтескье, Юмом и Берком?— в?области философии и политическойнауки) и сторонниками узкорационалистической картезианской концепции (представленной Тибо в?области права, Бентамом и английскими утилитаристами?— в?области политической экономии) Менгер, по его мнению, снабдил первыхнеобходимым и надежным теоретическим фундаментом.

Субъективистская концепция Менгера, центром которойявляется действующий человек, объясняет стихийное, эволюционное возникновение ряда моделей поведения (институтов) в?сфере права, экономики и языка, которые делаютвозможной жизнь в?обществе, через идею эволюционногопроцесса, в?котором действует бессчетное множество людей,каждый из?которых оснащен собственным небольшим эксклюзивным запасом субъективного знания, практическогоопыта, желаний, мнений и чувств. Менгер выяснил, что институты возникают в?ходе социального процесса, состоящего из?множества человеческих действий и направляемогоособыми людьми из?плоти и крови, которые, в?конкретныхобстоятельствах места и времени, раньше других открывают,что определенные формы поведения облегчают им достижение целей. Тем самым они запускают децентрализованныйпроцесс проб и ошибок, в?котором начинает преобладатьповедение, лучше других устраняющее несогласованность,и в?ходе такого неосознаваемого процесса обучения и подражания пример, поданный наиболее творческими и успешными людьми, получает распространение, и ему следуютостальные члены общества. Хотя Менгер развивает своютеорию в?применении к?конкретному экономическому институту, к?возникновению и эволюции денег (Menger 1994),он отмечает, что, по существу, ту?же теоретическую схемуможно без особых проблем применить к?возникновению иэволюции правовых институтов и языка. Сам Менгер с?безукоризненной точностью ставит проблему, вокруг которойформулирует свою совершенно новую исследовательскуюпрограмму экономической науки: «Каким образом институты, служащие общему благополучию и чрезвычайно важныедля его развития, возникли сами по себе, не?направляемыеобщей волей?» (Menger 1985; Менгер 2005а). Ответ парадоксален: институты, имеющие жизненно важное значение дляжизни в?обществе (языковые, экономические, правовые иморальные), являются «непреднамеренными последствиямиотдельных действий» (или, в?терминологии Менгера, Unbeabsichtigte Resultante, Menger 1883, 182; Менгер 2005а, 392).Человек не?мог?бы обдуманно создать эти институты, потому что не?обладает необходимыми интеллектуальными способностями для того, чтобы собрать и усвоить заключенныйв?них гигантский объем рассеянной динамической информации. Нет, они постепенно?— стихийным и эволюционнымобразом?— возникли из?социального процесса взаимодействия людей. Поэтому Менгер, а?вслед за?ним и остальныеавстрийцы убеждены, что именно эта область должна бытьглавным предметом экономических исследований.

Должно быть, Менгер пережил сильнейшее разочарование, когда профессора, принадлежавшие к?немецкой исторической школе, не?только не?оценили его вклад, но?иувидели в?нем опаснейшую угрозу историцизму. Вместотого чтобы понять, что вклад Менгера предлагает теоретическую основу, требующуюся для эволюционной концепции социальных процессов, они сочли, что его теоретичность и абстрактно-аналитический характер несовместимыс?пропагандируемым ими узким историцизмом. Так начался Methodenstreit, первая и, пожалуй, самая знаменитая дискуссия с?участием австрийцев. На?несколько десятилетийона поглотила интеллектуальную энергию Менгера. Исповедовавшие историцизм немецкие профессора во главесо?Шмоллером были жертвами гиперреализма (так?же каквпоследствии американские институционалисты из?школыТорстейна Веблена), поскольку отрицали существование общезначимой экономической теории и защищали тезис о?том,что обоснованным может считаться только знание, полученное в?результате эмпирических наблюдений и сбора данных,относящихся к?каждой отдельной исторической ситуации.В?опровержение этого взгляда в?1883?г. Менгер написал своювторую важную книгу «Исследования о?методах социальных наук и политической экономии в?особенности» (Менгер 2005а), где, опираясь на труды Аристотеля, доказывал,что для познания социальной действительности требуютсядве равно значимые дисциплины, дополняющие друг друга,но?при этом радикально отличающиеся в?эпистемологическом плане. Есть теория; ее можно представить как «форму»(в аристотелевском смысле), которая передает сущность экономических явлений. Эта теоретическая форма открываетсяпутем интроспекции, т.е. внутренней рефлексии исследователя, которая возможна в?силу того, что в экономическойнауке (как ни?в?какой другой) у?исследователя есть привилегия быть той?же природы, что и объекты наблюдения, иэта ситуация обеспечивает ему чрезвычайно ценное непосредственное знание. К?тому?же теория строится логическидедуктивным образом, исходя из?ясного аксиоматическогознания. В?противоположность теории есть история; ее можно представить как «материю» (в аристотелевском смысле),которая воплощается в?эмпирических фактах, характеризующих каждое историческое событие. Менгер рассматривалобе дисциплины, теорию и историю, форму и материю, какравно необходимые для познания действительности, но?решительно отвергал идею о?том, что теорию можно вывестииз?истории. Напротив, их взаимосвязь имеет обратный характер, в?том смысле, что историю можно истолковывать,классифицировать и постигать только в?свете предварительно разработанной экономической теории. Так, на основеметодологического подхода, который к?тому времени интуитивно в?общих чертах уже был намечен Ж.-Б. Сэем, Менгерзаложил основания того, что позднее стало «официальной»методологией австрийской экономической школы.

Следует отметить, что термин «историцизм» употребляется по меньшей мере в?трех разных значениях. Первое,связанное с?исторической школой права (Савиньи, Берк) ипротивопоставляемое картезианскому рационализму, былоименно тем, которое австрийская школа отстаивала в?своемтеоретическом анализе возникновения институтов. Второезначение связано с?немецкими профессорами историческойшколы экономики XIX в. и американскими институционалистами XX в., отрицавшими возможность общезначимойабстрактной экономической теории, которую отстоял Менгер, а?после него развивали другие австрийские экономисты.Третий тип историцизма составляет фундамент методологического позитивизма неоклассической школы, котораяпытается доказывать или опровергать теории, опираясь наэмпирическое наблюдение (иными словами, в?конечномитоге?— на историю), т.е. представляет собой позицию, которую Хайек считал всего лишь одним из?проявлений картезианского рационализма, столь часто критикуемого австрийцами (Cubeddu 1993).

Любопытно отметить, что, защищая теорию от немецкого историцизма, Менгер и его последователи заключиливременный союз с?теоретиками неоклассической парадигмыравновесия, в?том числе Вальрасом и Джевонсом (математический маржинализм), а?также с?неоклассиками АльфредомМаршаллом (Англия) и Джоном Бейтсом Кларком (США).Прекрасно осознавая глубокое различие между своим подходом и подходом теоретиков (общего или частичного) равновесия, австрийские сторонники динамической субъективистской традиции анализа рыночных процессов зачастуюсчитали, что такой временный союз вполне оправдан необходимостью разгромить историцистов и защитить надлежащий научный статус экономической теории. Издержки этойстратегии дали о?себе знать только спустя несколько десятилетий, когда в?1930-х годах («годы высокой теории», по удачному выражению Шэкла) триумф сторонников теории надисторицистами был истолкован большинством экономистовкак триумф математически формализованной теории равновесия, а?не теории динамичных социальных процессов, которую изначально развивали Менгер и его последователи.

Как?бы то ни?было, вопреки распространенному толкованию, согласно которому Methodenstreit, или спор о?методах,был бесполезной тратой времени и сил, мы убеждены, что онстал удобной возможностью уточнить и прояснить неизбежные методологические различия между науками о?человеческой деятельности и естественными науками. Сохраняющаяся?же в?этой области путаница, несомненно, имеет причиной тот факт, что экономисты не?проявили достаточноговнимания к?тому значительному вкладу, который был сделанМенгером в?ходе этой полемики (Huerta de Soto 1982).