• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Три десятилетия после окончания Второй мировой войны,вплоть до 1975?г., были в?нашей науке временем триумфанеоклассическо-кейнсианского синтеза и математическихмоделей равновесия. В?этот период анализ с?позиций теорииравновесия стал основой экономической науки, хотя следуетзаметить, что в?вопросе об использовании идеи равновесияэкономисты разделились на два больших лагеря.

Один лагерь пошел за?Самуэльсоном, который послепубликации «Основ экономического анализа» (Samuelson1947) присоединился к?Хиксу в?разработке неоклассическо-кейнсианского синтеза. Самуэльсон открыто принялтеорию Ланге и Лернера о?возможности рыночного социализма (Samuelson 1947, 217, 232), а?тем самым и враждебноеотношение к?открытой Мизесом теореме о?невозможностисоциализма. Более того, Самуэльсон поставил перед собойцель реформировать экономическую науку на основе широкого применения математического языка и в?результатепринял ряд упрощающих положений, которые почти целиком исключили из?его модели богатство и сложность реальных рыночных процессов. На?этом пути шаг за?шагом средства анализа (математические методы) были смешаны с?егосодержанием, а?синтаксическая ясность была достигнутаценой обеднения семантического содержания экономического анализа, вплоть до того, что не?признавался научныйстатус самых реалистичных, но?не использующих математику теорий. А?так называемой литературной экономическойтеории было отказано в?праве на существование (Boettke1997, 11—64).

Теоретики этой группы, в?которую вошли также КеннетЭрроу, Джерард Дебрё, Фрэнк Хан, а?позднее и Джозеф Стиглиц, приняли конкурентно-равновесную модель как нормативную, как идеальное состояние реальной экономическойжизни. Поэтому когда они замечали, что реальные условияне?соответствуют равновесию в?условиях совершенной конкуренции, то воображали, что выявили ситуацию «проваларынка», оправдывающую немедленное вмешательство государства, которое должно сдвинуть ситуацию к?идеалу, представленному моделью общего равновесия.

В?оппозиции к?первому лагерю сформировался второй,куда вошли теоретики равновесия, несмотря на это, являвшиеся сторонниками рыночной экономики. Ядро этой группы составляла чикагская школа, а?среди ее ведущих авторовчислились Милтон Фридмен, Джордж Стиглер, Роберт Лукаси Гэри Беккер, которых объединяла приверженность такимтеоретическим принципам, как модель равновесия, принципмаксимизации и допущение постоянства.

Реакция этих экономистов, которые хоть и были теоретиками равновесия, но?защищали рыночную экономику отнападок первого лагеря, выступавшего с?позиции «проваловрынка», состояла в?указании на то, что модель равновесия достаточно точно описывает реальный мир, но,?в?соответствиис?принципами школы общественного выбора, провалы государственного сектора всегда будет превосходить любые провалы частного сектора.

Теоретики чикагской школы считали, что этот подход обеспечивает им иммунитет от нападок теоретиков провалов рынка и что чикагский анализ доказывает ненужность государственного вмешательства в?экономику. Поскольку, с?точкизрения этой школы, реальный мир очень похож на модель конкурентного равновесия, ее члены держались убеждения, чтореальный рынок эффективен по критерию Парето и не?требует государственного вмешательства, тем более что коалицияполитиков, избирателей и бюрократов также действует весьманеэффективно.

С точки зрения динамической австрийской концепции рынка, позиции обоих этих лагерей в?высшей степени уязвимы.

В?отношении чикагских моделей австрийцы отмечают,что те основываются исключительно на следующих исходных предположениях: равновесие, максимизация и постоянство. Австрийцы утверждают, что, прежде чем делать выводо?том, что реальная ситуация очень близка к?модели равновесия, чикагским теоретикам следовало?бы разработать теорию реального рыночного процесса, которая?бы объясняла,чем этот процесс напоминает равновесие, если он его вообщенапоминает. Иными словами, вера представителей чикагской школы в?то, что модель конкурентного равновесия достоверно описывает реальный мир, слишком утопична; онибезо всякой необходимости оставляют фланги открытымидля идеологических противников из?первого лагеря, в?некотором смысле более реалистичных.

Но?и неоклассические теоретики провалов рынка, с?австрийской точки зрения, допускают существенные ошибки.Они не?замечают динамичных эффектов координации, осуществляемого предпринимателями, которые проявляютсяна реальном рынке. Эти теоретики предполагают, что с?помощью государственного вмешательства каким-то образом можно приблизиться к?идеалу общего равновесия, какесли?бы плановые органы на самом деле могли получить информацию, которая в?действительности им принципиальнонедоступна. Австрийцам теоретики провалов рынка не?кажутся утопистами, напротив, некоторые из?них считают миркуда худшим местом, чем он есть на самом деле. Но, сделавцентром анализа равновесие, пусть даже в?качестве ориентира, они упускают из?виду происходящий на рынке реальныйпроцесс координации и тот факт, что столь критикуемое иминеравновесие не?является проявлением ни?несовершенства,ни?провалов рынка, а?фактически представляет собой самуюестественную черту реального мира и что в?любом случае реальный рыночный процесс превосходит все доступные длячеловека альтернативы.

Таким образом, если оставить в?стороне теорию общественного выбора, то, с?точки зрения экономистов австрийской школы, в?подходе теоретиков провалов рынка имеются две основных теоретические проблемы: во-первых, онине?учитывают, что интервенционистские меры, предлагаемые ими с?целью приблизить состояние реального мирак?модели равновесия, крайне вредны для предпринимательского процесса координации, происходящего в?реальноммире; и, во-вторых, они предполагают, что тот, кто осуществляет государственное вмешательство, может иметь доступк?принципиально недоступной информации.

Австрийские теоретики предлагают выйти за?пределыдвух равновесных подходов (предлагаемых чикагской школой и теоретиками провалов рынка), перенеся фокус экономических исследований на динамический процесс предпринимательской координации, который в?конечном счете иобеспечивает движение к?состоянию равновесия, хотя в?реальной жизни это состояние недостижимо. Тогда в?фокусеисследования окажется не?модель равновесия, а?анализ динамики, т.е. исследование рыночных процессов, что позволит избежать серьезных пороков обеих разновидностейнеоклассического подхода.

Два примера, из?микро- и макроэкономики, помогутпрояснить это предложение австрийцев.

Первый пример?— это современное развитие теории информации, которое, по версии чикагской школы, началосьс?плодотворной статьи Стиглера «Экономическая теория информации» (Stigler 1961; Стиглер 1995). Стиглер и его последователи из?чикагской школы рассматривают информациюобъективно, т.е. как товар, который продают и покупают нарынке с?учетом издержек и выгод. Эти теоретики признают,что в?реальном мире существует неведение, но?утверждаютпри этом, что оно всегда существует на «оптимальном» уровне, так как поиск новой информации, объективно говоря,заканчивается, только когда предельные издержки оказываются выше предельного дохода.

Теоретики провалов рынка во главе с?Гроссманом иСтиглицем, в?соответствии с?характерным для них подходом, дают иной экономический анализ информации. У нихполучается, что реальный мир пребывает в?состоянии неэффективного равновесия, в?котором они выделяют следующий «провал»: поскольку экономические агенты считают,что цены являются эффективным носителем информации,возникает эффект «безбилетника», в?силу которого экономические агенты не?заботятся о?частном приобретении нужной им дополнительной информации, потому что она стоитдорого. Эти теоретики делают очевидный для них вывод:рынок склонен производить неэффективно малый объеминформации, что оправдывает вмешательство государства,когда выгоды превосходят издержки на отслеживание ситуации и пр. (Grossman and Stiglitz, 1980).

Как мы отметили в?начале этой книги, с?позиции австрийской школы, принципиальной проблемой обоих подходов является то, что они рассматривают информацию какнечто объективное, как если?бы информация где-то «хранилась» (хотя порой никто не?знает где). В?отличие от теоретиков двух неоклассических направлений, австрийцы полагают, что информация, или знание, всегда субъективнаи не?может быть данной, потому что предприниматели постоянно ее создают или порождают в?ходе выявления возможностей прибыли, что происходит, когда в?непрерывноменяющейся конфигурации рыночных цен находят незамеченные прежде рассогласованность или нескоординированность. Таким образом, предпринимательская информацияне?может распределяться с?учетом издержек и выгод, потомучто, пока предприниматели ее не?откроют, ее ценность никому не?известна. Более того, раз невозможно осуществитьмаксимизирующее распределение (с учетом издержек и выгод), весь предлагаемый чикагской школой анализ информации рассыпается как карточный домик.

К?тому же, пока свободное предпринимательство осуществляется без помех или запретов, нет оснований полагать, что рынок «недопроизводит» информацию, потому чтоотсутствуют критерии, по которым можно было?бы оценить,насколько объем информации, реально создаваемой рынком,меньше «оптимального». Здесь непосредственно применимавстрийский анализ теоретической невозможности социализма, в?соответствии с?которым надзорный орган никогда не?сможет превзойти творческую предпринимательскуюспособность экономических агентов, являющихся главнымидвижущими силами рыночных процессов. Как известно, падре Хуан де Мариана еще в?период испанского золотого векапровозгласил, что слепой не?может быть поводырем зрячих(даже если зрение последних «несовершенно» или они видяттолько одним глазом).

Второй пример, помогающий понять австрийское предложение,?— это разные теоретические предположения ученых относительно рынка труда. Как известно, теоретикичикагской школы неоклассической макроэкономическойтеории подвергли резкой критике иррациональность кейнсианского допущения о?том, что ставки номинальной заработной платы негибки к?понижению. Мы уже видели,что члены чикагской школы рассматривают существующеена рынке неведение как, по определению, «оптимальное».Иными словами, безработный остается безработным, потому что предпочитает продолжить поиск более подходящейработы, чем принять то, что ему предлагают, откуда делаетсявывод о?том, что на реальном рынке не?может существоватьвынужденной безработицы. Они также делают вывод о?существовании экономических циклов, оказывающих влияниена занятость, причиной чего может быть либо ряд неожиданных изменений объема денежной массы, мешающих агентамчетко отличать происходящие по реальным причинам изменения относительных цен от порождаемых инфляцией изменений общего уровня цен (Lucas 1977), либо просто внезапное появление внешнего предложения, или реальных шоков(Kydland and Prescott 1982).

Со?своей стороны, неокейнсианцы (Shapiro and Stiglitz1984; Salop 1979) разработали разные модели безработицыв?состоянии равновесия, основанные на максимизирующемповедении агентов, действующих в?окружении, в?которомподтверждается гипотеза «эффективной заработной платы».Согласно этой гипотезе, не?производительность определяетставки заработной платы, а, наоборот, ставки заработнойплаты определяют производительность. Иными словами,чтобы поддерживать заинтересованность своих работников,предприниматели устанавливают ставки заработной платы на слишком высоком уровне, при котором рынок трудане?расчищается. И?в?этом случае, с?позиций динамическойавстрийской концепции рынка, оба подхода совершенно неадекватны. Считать, как это делают чикагские теоретики,всю безработицу «добровольной» крайне нереалистично, поскольку тем самым предполагается, что реальные процессыкоординации, образующие суть рыночного процесса, уже завершены, а?потому достигнуто и конечное состояние покоя,описываемое моделью равновесия. На?самом деле реальныйрынок пребывает в?постоянном состоянии неравновесия, идаже при отсутствии институциональных ограничений (законы о?минимуме заработной платы, вмешательство профсоюзов и пр.) вполне возможно, что многие люди, которыебыли?бы рады работать на определенных предпринимателей(а те с?радостью приняли?бы их на работу), остаются безработными, и им так и не?суждено встретить этих предпринимателей, а?если они и пересекутся, то не?сумеют воспользоваться взаимовыгодной возможностью заключить договоро?найме?— просто в?силу недостатка предпринимательскойбдительности.

Что?же касается теоретиков гипотезы «эффективной заработной платы», представление о?том, что в?отсутствие юридических или профсоюзных ограничений состояние вынужденной безработицы может?— из-за «эффективной заработнойплаты»?— длиться сколь угодно долго, прямо противоречитпредпринимательскому желанию нанимателей и наемныхработников получать прибыли и избегать убытков. В?самомделе, если?бы рабочие потребовали слишком высокую заработную плату и, как следствие, не?смогли?бы найти работу,они снизили?бы свои требования; точно так?же и в?случаепредпринимателей: если?бы кто-то переплачивал своим рабочим, чтобы они были довольны, а?позднее?бы обнаружил,что может нанять таких?же или даже более толковых работников за?меньшие деньги, в?конце концов он вынужден был?быизменить стратегию по доброй воле или под давлением, чтобы выжить на рынке. Более того, мы даже не?упомянули, чтонеокейнсианцы проглядели то, какие серьезные последствиядля занятости имеет государственное вмешательство в?работурынка труда, понимаемого как динамический процесс.

С?позиций австрийской школы, экономические циклыне?являются ни?чисто экзогенными явлениями (вызываемыми неожиданными внешними изменениями, реальнымишоками и т.п.), как полагают чикагские теоретики, ни?чисто эндогенными (провоцируемыми негибкостью номинальной или реальной заработной платы или эффективной заработной платой), как считают кейнсианцы. Для австрийцев,как нам известно, причины экономических циклов кроютсяв?определенных денежно-кредитных институтах (банковское дело с?частичным резервированием под управлениемцентрального банка). Хотя сегодня эти институты считаются чисто рыночными, они не?возникли в?ходе естественногоразвития, а?были навязаны извне и порождают значительную рассогласованность в?процессе межвременной рыночной координации (Huerta de Soto 2006; Уэрта де Сото 2007).

Поэтому можно сделать вывод, что динамическая австрийская концепция рынка сглаживает недостатки и смягчаеткрайние выводы двух течений теории равновесия (чикагскойшколы и неокейнсианства), а?также привносит в?анализ элемент реализма, позволяющего обойти порождаемые обоимивариантами неоклассического подхода серьезные ошибкив?теории и экономической политике.

Поэтому неудивительно, что современная экономическая наука, в?которой господствует математический языкобеих ветвей теорий равновесия, по общему мнению, переживает глубокий кризис. Можно выделить следующиеглавные его причины: во-первых, акцент на исследованиесостояний равновесия, не?имеющих ничего общего с?реальностью, но?зато являющихся единственными состояниями, которые поддаются математическим методам анализа; во-вторых, полное пренебрежение ролью динамических рыночных процессов и реальной конкуренции, либоих исследование ведется под неправильным углом зрения;в-третьих, недостаточное внимание роли, которую играютна рынке субъективная информация, знание и процессыобучения; и, в-четвертых, неразборчивость в?использовании макроэкономических агрегатов и сопутствующее пренебрежение исследованием процессов координации планов индивидуальных участников рынка. Все эти факторыобъясняют царящее в?экономической науке непониманиенаиболее острых проблем реальной экономической жизни нашего времени, а?также состояние кризиса и падениепрестижа нашей науки. У всех вышеперечисленных факторов есть один общий источник: нереалистичность допущений и попытка применить методологию, характерную дляестественных наук, в?науках о?человеческой деятельности,в?области, им совершенно чуждой. Именно состояние кризиса экономической науки объясняет также и начавшеесяв?1974?г. мощное возрождение австрийской школы экономической теории, члены которой смогли, имея в?виду необходимость перестройки нашей дисциплины, предъявитьальтернативную парадигму, гораздо более реалистичную,логически последовательную и плодотворную.

Присуждение в?1974?г., через год после смерти Мизеса, Нобелевской премии по экономике Ф. А. Хайеку, его самому блестящему ученику, и растущее недоверие к кейнсианской макроэкономической теории и ее интервенционистским рецептам?— ситуация, впервые ставшая очевиднойв?период стагфляции 1970-х,?— придали новый импульсдоктринальному развитию австрийской школы (Kirzner1987, 148—150).

Ведущую роль в?этом возрождении австрийской школысыграли два самых блестящих американских ученика Мизеса?— Мюррей Ротбард и Израэл Кирцнер.

Ротбард родился в?1926?г. в?Нью-Йорке, в?семье еврейских иммигрантов из?Польши. Докторскую степень он получил в?Колумбийском университете (Нью-Йорк), где училсяпод руководством своего соседа, знаменитого экономистаАртура Бернса. Ротбарду повезло стать участником семинара, который в?то время Людвиг фон Мизес проводил в?Нью-Йоркском университете, и он сразу выдвинулся в?число егосамых молодых, одаренных и многообещающих учеников.Со?временем Ротбард стал профессором экономики в?Нью-Йоркском политехническом институте, а?позднее в?Невадском университете, штат Лас-Вегас, где и преподавал вплотьдо своей внезапной смерти 7?января 1995?г. Ротбард был одним из?самых последовательных, разносторонних и настойчивых мыслителей австрийской школы, занимавшихся разработкой естественно-правового философского фундаментаэкономического либерализма. Он опубликовал более двадцати книг и сотни статей, включая важные работы по экономической истории, такие как «Великая депрессия в?Америке» (Rothbard 1975), и по экономической теории, например «Человек, экономика и государство» (Rothbard 1993),а?также «Власть и рынок» (Rothbard 1977; Ротбард 2002; Ротбард 2007). Кроме того, недавно издательство «Эдвард Элгар»опубликовало в?Англии книгу «Логика деятельности», двухтомную антологию основных статей Ротбарда по экономической теории (Rothbard 1997). То?же издательство осуществило посмертную публикацию двух томов монументальнойработы Ротбарда «Австрийский взгляд на историю экономической мысли» (Rothbard 1995a, 1995b).

Израэл Кирцнер родился в?Англии в?1930?г. и после рядасемейных пертурбаций перебрался в?Нью-Йоркский университет для изучения делового администрирования. Также случайно (для получения степени нужно было набирать баллы в?зачетную книжку, и он решил походить насеминар профессора с?самым большим числом публикаций, которым оказался Мизес) он вошел в?контакт с?великим австрийцем и стал еще одним усердным участникоммизесовского семинара. Более того, Кирцнер понял, чтоего призвание?— преподавать, и стал профессором экономики в?том?же институте, где незадолго до этого получилдокторскую степень. Кирцнер специализировался в?развитии динамического понимания предпринимательстваи в?изучении координационной функции предпринимательства на рынке. Он опубликовал несколько значительных книг на эту тему, в?том числе «Конкуренция и предпринимательство» (Kirzner 1973; Кирцнер 2001; Кирцнер2007), «Восприятие, возможность и прибыль» (Kirzner 1979)и «Открытие и капиталистический процесс» (Kirzner 1985).

Кроме того, в?книге «Открытие, капитализм и распределительная справедливость» (Kirzner 1989) Кирцнер исследовал последствия применения его динамичной концепциипредпринимательства для социальной этики. Наконец, оннаписал множество статей по австрийской экономическойтеории в?целом и о?предпринимательстве в?частности и сумел в?них представить очень четкое, вдохновляющее понимание роли предпринимательства в?рыночных процессах,которое мы уже изложили в?главе 2 этой книги.

В?новом возрождении австрийской школы принималаучастие большая группа молодых теоретиков из?различныхевропейских и американских университетов. Среди американских университетов выделяются Нью-Йоркский (МариоРиццо и Израэл Кирцнер), университет Джорджа Мейсона(Питер Бёттке, Дональд Лавой и Карен Вон) и Обернскийуниверситет, шт. Алабама (профессора Роджер Гаррисон,Джозеф Салерно и Ганс-Герман Хоппе), а?в других учебных заведениях мы видим, среди многих других, столь заметных австрийских экономистов, как Йорг Гвидо Хюльсманн, Джералд О’Дрисколл, Лоренс Уайт и Джордж Селгин.В?Европе упомянем профессоров Стивена Литтлчайлда иНормана Барри из?Букингемского университета, профессоров Уильяма Кейзера и Геррит Мейджер в?Голландии, профессора Раймундо Кубедду в?Италии, профессоров Паскаля Салена и Жака Гарелло во Франции, профессора ХосеМануэля Морейру из?университета Опорто в?Португалии,а?в Испании к?австрийской школе тяготеет растущая группа профессоров и исследователей, осознающих огромнуюответственность, налагаемую признанием испанских корней школы (см. главу 3), которая быстро консолидируется и включает профессоров Рубио де Урквиа, Хосе ХуанаФранка, Анхела Родригеса, Оскара Вару, Хавьера Аранзадидель Керро и пр.

Кроме того, последние двадцать пять лет наблюдаетсязначительный рост публикаций книг и монографий авторов, принадлежащих к?австрийской школе экономическойтеории, а?их статьи регулярно появляются в?двух научныхжурналах: The Quarterly Journal of Austrian Economics, публикуемом раз в?квартал издательством Transaction Publishers в?США, и The Review of Austrian Economics, выходящем дважды в?год в?издательстве Kluwer Academic Publishersв?Голландии.

Наконец, регулярно собираются всевозможные международные конференции и семинары, дающие возможностьобсудить новые идеи и достижения современной австрийской школы экономической теории. В?них участвуют профессора и исследователи со?всего мира.

Падение Берлинской стены, а?с ней и реального социализма оказало глубокое влияние на господствовавшую до техпор неоклассическую парадигму и общую ситуацию в?экономической науке. Представляется очевидным, что экономика как наука потерпела серьезное поражение, потому что,за?единственным исключением австрийской школы, экономисты не?смогли предвидеть столь важное событие и датьего адекватный анализ. К?счастью, благодаря пережитомуконфузу у?нас теперь есть возможность верно оценить природу и степень искажений, вносимых неоклассическими«теоретическими окулярами», которые до настоящего момента мешали большинству экономистов с?достаточной ясностью видеть и понимать наиболее значительные событияобщественной жизни. Более того, нет необходимости осуществлять перестройку экономической науки «с нуля», таккак многие необходимые аналитические инструменты ужеразработаны и отшлифованы австрийскими теоретиками,которым с?самого основания школы приходилось отстаивать, объяснять и уточнять свою позицию в?постоянныхдискуссиях с?оппонентами-сциентистами.

Вряд ли можно здесь перечислить все области нашейдисциплины, затронутые сложившейся ситуацией, и уж темболее не?получится детально описать новое содержание,которое может привнести вклад представителей австрийской школы, поэтому мы ограничимся рядом отдельныхпримеров.

Во-первых, следует отметить теорию институционального принуждения, развившуюся из?австрийского анализасоциализма. Мы уже объяснили, что каждый акт предпринимательства подразумевает открытие новой информации,ее распространение на рынке и согласование нескоординированного поведения людей, и все это в?рамках стихийногоэволюционного процесса, который делает возможной жизньв?обществе. Поэтому ясно, что систематическое, институционализированное принуждение, сопутствующее социализму и интервенционизму (т.е. государственному вмешательству в?рыночную экономику), в?большей или меньшейстепени блокирует не?только создание и распространениеинформации, но?и нечто еще более серьезное: стихийныйпроцесс координации рассогласованного поведения и, таким образом, само сохранение скоординированного социального процесса. В?общем, необходимость анализа рассогласованностей, создаваемых экономическим интервенционизмом всюду, куда он вторгается, открывает огромноеновое поле для исследований.

Во-вторых, необходимо отказаться от распространенной функциональной теории образования цен и заменить еетеорией цен, объясняющей, как последовательный эволюционный процесс приводит к?динамичному формированиюцен. Движущей силой этого процесса служит предпринимательство, т.е. человеческая деятельность участников рынка, а?не пересечения более или менее загадочных кривыхили функций, которые в?любом случае не?имеют реальногозначения, потому что информация, предположительно необходимая для их изображения, даже не?существует в?умахучастников.

В-третьих, следует отметить развитие австрийской теории конкуренции и монополии, которая призывает к?отказу от топорной статической теории рынков, предлагаемойв?стандартных учебниках, и замене ее теорией конкуренции,понимаемой как динамический, чисто предпринимательский процесс соперничества. Такая теория делает неактуальными проблемы монополии в?их традиционном понимании и выдвигает на первый план институциональные ограничения предпринимательства во всех сферах рынка. Болеетого, важным политическим следствием австрийского подхода к?конкуренции и монополии является необходимостьпересмотра всей антимонопольной политики и законодательства, которые, с?австрийской точки зрения, оказываются ненужными и даже вредными (Kirzner 1998—1999, 67—77;Armentano 1972).

В-четвертых, как мы уже видели, теория капитала и процента находится под сильным влиянием субъективистского подхода австрийской школы. Необходимо опять ввеститеорию капитала в?состав университетских курсов экономики, чтобы преодолеть неадекватность макроэкономическогоподхода, игнорирующего микроэкономические процессыкоординации, происходящие в?производственной структуререальной экономики.

В-пятых, по мнению представителей австрийской школы, в?ближайшем будущем наиболее трудной теоретическойзадачей для нашей науки может оказаться теория денег, кредита и финансовых рынков. С?завершением теоретическогоанализа социализма наименее изученной и самой жизненноважной областью является сфера денег и кредита, где продолжают господствовать методологические ошибки, теоретическая путаница и систематическое принуждение центральных банков. Социальные отношения, включающиеиспользование денег, наиболее абстрактны и трудны дляпонимания, а?потому знание, порождаемое ими, отличаетсянаибольшей обширностью, сложностью и трудноуловимостью, что в?свою очередь делает вмешательство государствав?этой области особенно пагубным и в?конечном счете непосредственной причиной регулярных экономических спадов (Huerta de Soto 2006; Уэрта де Сото 2007).

В-шестых, теория экономического роста и экономическойотсталости, опирающаяся на модели равновесия и макроэкономические агрегаты, была сформулирована без учетаединственных подлинных героев этого процесса: людей, ихбдительности и творческой предприимчивости. Поэтомуследует перестроить всю теорию роста и экономической отсталости, устранив элементы, служащие оправданием институционального принуждения и делающие эту теориюне?только бесполезной, но?и опасной. Необходимо сосредоточиться на теоретическом исследовании процессов обнаружения возможностей развития, которые остаются незамеченными из-за недостатка предпринимательского элемента, несомненно, являющегося ключом к?преодолениюэкономической отсталости.

В-седьмых, те?же соображения применимы к?так называемой экономической теории благосостояния, которая основана на фантасмагорической концепции эффективностипо Парето и в?принципе бесполезна и не?относится к?делу,потому что может работать только в?статичной ситуации,характеризующейся наличием полной информации, чегоникогда не?бывает в?реальности. Соответственно эффективность зависит не?от критерия Парето, а?должна быть определена через способность предпринимательства к?стихийному координированию рассогласованностей, возникающихв?ситуациях неравновесия (Cordato 1992).

В-восьмых, теория «общественных» благ всегда была чисто статичной и строилась в?рамках парадигмы равновесия,поскольку исходила из?того, что обстоятельства, определяющие «совмещенность предложения» и «неисключительностьв?потреблении», заданы и не?изменятся. Однако с?позицийдинамической теории предпринимательства любой явныйпример коллективного блага создает для кого-то возможность открыть и устранить ситуацию посредством предпринимательского творчества в?правовой и/или технологической области. Поэтому, с?точки зрения австрийской школы,множество общественных благ имеет тенденцию становитьсяпустым; тем самым во многих областях общественной жизниисчезает самое затасканное алиби, привлекаемое в?оправдание государственного вмешательства в?экономику.

В-девятых, отметим исследовательскую программу, развиваемую австрийскими теоретиками в?области теорииобщественного выбора и экономического анализа институтов и права. В?настоящее время в?этих областях исследователи пытаются избавиться от нездорового влияния статичной модели, основанной на предположении о?полнотеинформации,?— модели, которая у?неоклассиков породилапсевдонаучный анализ многих законов, опирающийся наметодологические предположения, идентичные тем, которыев?прошлом привлекались для оправдания социализма (полнота информации). Подобные предположения исключаютдинамический, эволюционный анализ стихийных социальных процессов, чьей движущей силой является предпринимательство. Представители австрийской школы видят явноепротиворечие в?попытке анализа правовых норм и правил,исходя из?парадигмы, которая, подобно неоклассической,предполагает неизменность окружения и полноту информации (безусловной или вероятностной) относительно издержек и выгод, вытекающих из?этих норм и правил. В?самомделе, если?бы такая информация существовала, в?нормах иправилах не?было?бы необходимости, так что было?бы эффективнее заменить их простыми приказами. Собственноговоря, если что-то и может служить объяснением и обоснованием эволюционного возникновения права, то это именносвойственное людям неустранимое неведение.

В-десятых, достижения австрийских теоретиков в?целоми Хайека в?частности дали революционный толчок развитиютеории народонаселения. Для австрийцев люди не?однородный фактор производства, а?множество личностей, наделенных врожденной способностью к?предпринимательскому творчеству. Поэтому они рассматривают рост численности населения не?как помеху экономическому развитию,а?как его движущую силу и необходимое условие. Более того,было показано, что развитие цивилизации включает постоянный рост горизонтального и вертикального разделенияпрактического знания, которое возможно только в?условиях параллельного роста числа людей, достаточного дляподдержания наращивания объема практической информации, используемой на социальном уровне (Huerta de Soto1992, 80—82). Эти идеи были затем развиты учеными, находившимися под влиянием австрийской школы, такимикак Джулиан Саймон, который применил их к?теории ростанаселения в?странах третьего мира и к?анализу положительных экономических последствий иммиграции (Simon 1989,Simon 1994; Саймон 2005).

И?наконец, в-одиннадцатых, достижения австрийскойшколы оказывают мощное влияние в?области теоретического анализа справедливости и социальной этики. Замечательными примерами этого является не?только предложенный Хайеком во втором томе сочинения «Право, законодательство и свобода» критический анализ концепциисоциальной справедливости, но?и упомянутая выше работа Кирцнера «Открытие, капитализм и распределительнаясправедливость», где он продемонстрировал, что у?каждогочеловека есть право на плоды его собственной творческойпредприимчивости. В?своем анализе Кирцнер развивает идоводит до конечных логических следствий подход к?этомувопросу, предложенный ранее Робертом Нозиком (Nozick1974; Нозик 2007). Наконец, один из?самых блестящих учеников Ротбарда?— Ганс-Герман Хоппе разработал априорное обоснование прав собственности и свободного рынкана основе принципа Хабермаса, согласно которому аргументация предполагает существование и признание собственности каждого человека на свое тело и личные качества.Основываясь на этом принципе, Хоппе логически выводитцелостную теорию свободного рынка и капитализма (Hoppe1989), которая дополняет обоснование свободы, исходящееиз?концепции естественного права, предложенное Ротбардом в?ставшем уже классическим трактате «Этика свободы»(Rothbard 1998).

Можно было?бы упомянуть и другие области исследований, в?которых программа неоавстрийской школы экономической теории, несомненно, даст плодотворные результаты. Но?мы считаем, что уже в?достаточной мере обозначили направление, в?котором сможет двинуться в?будущемэкономическая наука, освободившись от теоретических иметодологических изъянов, пока сковывающих ее развитие.В?новом столетии широкое распространение австрийскогоподхода обеспечит становление более обширной, богатой,реалистичной и внятной социальной науки, которая всецелобудет служить человечеству.

Ну а?теперь перейдем к?ответу на ряд наиболее типичных критических выпадов против австрийской парадигмы и объясним,почему мы считаем их необоснованными. Чаще всего австрийцам предъявляют следующие критические замечания.

A) Два подхода (австрийский и неоклассический)не?исключают, а?взаимодополняют друг друга.

Таков тезис тех неоклассических авторов, которые хотели?бысохранить эклектическую позицию и обойтись без прямого противостояния австрийской школе. Но?австрийцы видятв?этом не?более чем прискорбное следствие нигилизма, типичного для методологического плюрализма, в?соответствиис?которым все методы приемлемы, так что у?экономическойнауки остается только одно дело?— выбор методов, наиболее пригодных для решения каждой конкретной проблемы.Австрийские авторы рассматривают эту позицию как попытку оградить неоклассическую парадигму от уничтожающейметодологической критики. Тезис о совместимости был?быобоснован, если?бы неоклассический метод (основанный наравновесии, постоянства и узких концепциях оптимизациии рациональности) соответствовал тому, как действуют людив?реальности, а?не вел?бы к?искажению теоретического анализа, что ему, по мнению австрийцев, свойственно. Это объясняет необходимость переформулировать теоретические выводы неоклассиков с?позиций динамической субъективистскойавстрийской методологии, выявить аналитически ущербныеи отбросить их как несостоятельные. Ведь невозможно представить, что неоклассическая парадигма способна вместитьреалии человеческой жизни, которые, подобно творческойпредприимчивости, не?укладываются в?концептуальные рамки ее категорий. Попытка уложить изучаемую австрийцамисубъективную реальность человеческой деятельности в?прокрустово ложе неоклассической парадигмы неизбежно ведетлибо к?вопиющему ее пародированию, либо к?благополучному краху неоклассического подхода и замене его более богатойи реалистичной, сложной и проясняющей концептуальнойсхемой, характерной для австрийской школы.

Б) Австрийцам не?следует критиковать неоклассиковза?использование упрощенных допущений, делающихреальность более легко постижимой.

В?ответ на этот часто используемый аргумент австрийскиеэкономисты возражают, что одно дело?— упрощенное предположение и совсем другое?— совершенно нереалистичное.Допущения неоклассиков не?годятся именно потому, чтопротиворечат эмпирической реальности, тому, как люди действуют и выражают себя (динамически и творчески). Не?упрощенность, а?фундаментальная нереалистичность неоклассических предпосылок ставит под сомнение, с?точки зренияавстрийцев, обоснованность теоретических выводов, к?которым приходят неоклассики в?результате анализа изучаемыхими проблем прикладной экономики.

В) Австрийцы не?смогли формализовать свои теоретическиепостроения.

Это единственный аргумент, выдвинутый Стиглицем в?недавнем критическом анализе моделей общего равновесия(Stiglitz 1994, 24—26). Мы уже объяснили, почему большинство австрийских экономистов с?самого начала очень скептически относятся к?использованию математического языка в?нашей науке. Австрийцы рассматривают использованиематематики, скорее, как порок, а?не достоинство, потому чтоэтот символический язык был разработан для нужд логики,естественных наук и инженерного дела. Во?всех этих областях нет ничего похожего на субъективное время и творческуюпредприимчивость, а?потому в?математических построенияхотсутствуют самые главные особенности людей, являющихсяглавными фигурантами изучаемых экономикой социальныхпроцессов.

Более того, нет никакой уверенности в?том, что математики когда-либо справятся с?задачей разработки совершенноновой «математики», которая позволит анализировать творческую способность человека во всем ее разнообразии. Для этогоим пришлось?бы отказаться от заимствованных ими в?физическом мире постулатов постоянства, лежащих в?основе всехизвестных математических языков. С?нашей точки зрения,идеальным научным языком для анализа этой творческойспособности является именно тот язык, который люди стихийно и постепенно развили в?своей повседневной предприимчивой деятельности и который нам известен в?форме различных вербальных языков, используемых сегодня в?мире.

Г) Австрийцы проводят очень мало эмпирическихисследований.

Чаще всего австрийскую школу критикуют именно за?это.Хотя австрийцы очень внимательны к?истории, они признают, что их научная деятельность разворачивается в?другойобласти, в?области теории, и что, с?их точки зрения, сначаланужна теория, а?уж потом ее можно применять к?реальностиили иллюстрировать историческими событиями. По сутидела, австрийцы считают, что имеет место перепроизводствоэмпирических данных и сравнительная нехватка теоретических исследований, облегчающих понимание и истолкование реальности. Более того, хотя методологические предположения неоклассической школы (равновесие, максимизация и постоянство предпочтений) вроде?бы полезны дляэмпирических исследований и сопоставления теорий, оничасто маскируют истинные теоретические взаимосвязи, такчто могут привести к?серьезным ошибкам в?теории и истолковании того, что происходит на деле в?данный момент илив?данных исторических обстоятельствах.

Д) Австрийцы пренебрегают экономическимпрогнозированием.

Мы уже видели, что австрийские теоретики весьма сдержанны и осторожны в?отношении возможности научного предсказания будущих событий в?экономической и социальнойобласти. Они предпочитают заниматься разработкой концепций и теоретических законов, позволяющих истолковывать реальность и помогающих действующим людям (предпринимателям) принимать решения с?бо?льшими шансамина успех. Австрийцы делают только качественные «предсказания» и формулируют их в?строго теоретических терминах,но, как ни?парадоксально, на практике именно реализм ихдопущений (динамические процессы предпринимательского творчества) позволяет делать значительно более точные«предсказания» в?области человеческой деятельности, чемполучается у?их неоклассических коллег. Примерами могутслужить предсказание краха реального социализма, неявносодержавшееся в?данном Мизесом анализе невозможностисоциализма, и предсказание краха 1929?г. Любопытно, чтонеоклассические экономисты не?предвидели этих грандиозных исторических событий.

Е) У австрийцев нет эмпирических критериев для проверкиистинности своих теорий.

Согласно этой критике, часто звучащей со?стороны эмпириков, страдающих комплексом Фомы Неверующего («поверю, когда увижу»), только эмпирическая проверка позволяетнадежно выявлять несостоятельные экономические теории.Как мы уже знаем, этот подход пренебрегает тем фактом, чтов?экономической науке эмпирические свидетельства всегдапротиворечивы, потому что относятся к?сложным историческим явлениям, не?поддающимся проверке в?лабораторных условиях, в?которых значимые явления можно было?быизолировать, а?все остальные факторы оставались постоянными. Иными словами, законы экономики?— это всегдазаконы при прочих равных условиях (ceteris paribus), потомучто в?реальной жизни предположение о?постоянстве всегдаоказывается ложным. Австрийцы утверждают, что для проверки истинности теорий совершенно достаточно непрерывного устранения ошибок в?цепочке логически-дедуктивныхаргументов путем анализа и исследования различных шаговв?формулировании теорий и чрезвычайной тщательности,когда, в?случае применения теории к?реальным ситуациям,оказывается необходимым определить, верны ли стоящиеза?ними допущения в?рассматриваемом историческом контексте. В?силу единообразия логической структуры человеческого мышления предлагаемого австрийцами непрерывного процесса проверки истинности более чем достаточнодля достижения интерсубъективного согласия между учеными, чего, в?случае эмпирических явлений, достичь достаточно трудно, потому что последние в?силу своей сложностинеизменно допускают самые разные и взаимоисключающиеистолкования.

Ж) Австрийцы догматичны.

К?счастью, благодаря поразительному возрождению австрийской школы в?последние годы и распространению более точного знания о?ней среди экономистов это обвинение звучит все реже. Но?в прошлом многие неоклассическиеэкономисты поддавались искушению отмести австрийскуюпарадигму, обвинив ее в?догматичности и даже не?сделав попытки как следует с?ней ознакомиться или ответить на выдвигаемую австрийцами критику.

Брюс Колдуэлл относится к?числу тех, кто подверг резкойкритике это отношение неоклассиков, с?порога отвергавшихметодологическую позицию австрийцев, даже не?попытавшись в?ней разобраться. Колдуэлл утверждает, что это отношение само по себе догматично и совершенно неприемлемос?научной точки зрения. Критикуя отношение Самуэльсонак?австрийской школе, он задается вопросом: «Каковы причины такой почти антинаучной реакции на праксиологию?В?этом есть, конечно, элемент практической заинтересованности: в?случае принятия праксиологии профессиональнымсообществом, человеческий капитал большинства экономистов резко уменьшится (или устареет). Но?главная причинаотторжения предложенной Мизесом методологии не?в?своекорыстии. Попросту говоря, сосредоточенность праксиологов на «конечных основаниях» экономической теориидолжна казаться если не?извращением, то глупостью темэкономистам, которые прилежно изучали методологию поФридмену, а?потому совершенно уверены, что допущенияне?имеют значения, а?ключевой вопрос?— это предсказание....Независимо от причин такая реакция сама по себе догматична и, в?сущности, антинаучна» (Caldwell 1994, 118—119).

Парадоксально, но?настоящая заносчивость и догматизмприсущи тому, как неоклассические экономисты обычнопредъявляют свой подход, который они считают наиболеетипичным для экономической науки,?— подход, основанный на принципах равновесия, максимизации и постоянстве предпочтений. Тем самым неоклассики монополизируют понимание того, что они считают экономической наукой, и пытаются заткнуть рты теоретикам, которые, подобноавстрийцам, представляющим альтернативную точку зрения, привержены более богатой и реалистичной парадигмеи конкурируют с?неоклассиками в?области научных исследований. Мы надеемся, что в?интересах будущего развитиянашей дисциплины этот замаскированный догматизм (например, Becker 1995) окончательно исчезнет.

То, как неоклассические экономисты обычно оцениваютуспех различных парадигм, соответствует их общей методологической позиции?— все оценки строго эмпиричны иколичественны. Например, главным доказательством своего «успеха» они обычно считают число ученых, разделяющих конкретную методологическую позицию. Часто ссылаются также на число конкретных проблем, которые удалось«разрешить» с?помощью рассматриваемого подхода. Но?«демократический» аргумент о?числе ученых, разделяющих туили иную парадигму, вряд ли убедителен (Yeager 1997, 153,165). Дело не?только в?том, что, как свидетельствует история мысли, даже в?естественных науках большинство ученыхнередко заблуждалось; в?экономической науке возникаетдополнительная проблема: эмпирические свидетельства никогда не?бывают бесспорными, а?потому ошибочные доктрины не?удается немедленно выявить и отвергнуть.

Более того, когда кажется, что основанный на равновесиитеоретический анализ получает эмпирическое подтверждение, он потом долгое время воспринимается обоснованнымдаже при полной несостоятельности лежащей в?его основеэкономической теории. И?даже если в?конце концов теоретическая ошибка или дефект вскрываются, тот факт, что анализ имел отношение к?решению конкретных историческихпроблем, означает, что, когда проблемы перестают быть актуальными, допущенные при анализе теоретические ошибкиостаются незамеченными большинством.

Кроме того, у?многих групп (государственных органов, общественных лидеров и граждан в?целом) сохраняется (и?предположительно сохранится в?будущем) наивная,но?сильная потребность в?конкретных предсказаниях и эмпирическом, «операциональном» анализе, способном предложить меры экономической и социальной политики. Поэтому неудивительно, что рынок удовлетворяет этот спрос(так?же, как спрос на гороскопы и астрологические прогнозы), поставляя публике многочисленных «аналитиков» и«специалистов по социальной инженерии», которые со?всейнаучной респектабельностью снабжают своих клиентов тем,в?чем те нуждаются.

Мизес, однако, верно заметил: «Появление профессииэкономиста?— следствие интервенционизма. Профессиональный экономист?— это специалист, который разрабатывает различные меры государственного вмешательства в?производство. Он является экспертом в?сфере экономическогозаконодательства, которое сегодня неизменно направлено насоздание препятствий на пути действия рыночной экономики» (Мизес 2005, 815). «Демократический» аргумент не?имеет смысла, если профессиональные специалисты по государственному вмешательству в?экономику должны определятьконечную ценность парадигмы, которая, как в?случае австрийского подхода, дискредитирует методологию, поддерживаемую этими специалистами. Более того, если признать,что в?области экономической теории, в?отличие от естественных или прикладных наук, возможны серьезные ошибкии откаты назад, то число успешно решенных практическихпроблем нельзя считать надежным критерием теоретического успеха, потому что завтра может открыться, что кажущееся «правильным» с?точки зрения результата опираетсяна ложную теорию.

Вместо эмпирических критериев успеха мы предлагаемкачественный критерий. В?соответствии с?ним успех школыдолжен оцениваться по вкладу ее теоретических достиженийв?развитие человечества. И?самой успешной будет школа,давшая в?этом отношении больше других. При таком подходе очевидно, что австрийская школа превосходит неоклассическую. Австрийцы сформулировали теорию невозможности социализма, и если?бы к?ней вовремя прислушались,человечеству удалось?бы избежать многих страданий. Болеетого, исторический крах реального социализма нагляднопродемонстрировал обоснованность и огромную значимостьавстрийского анализа. Как мы уже отметили, аналогичнуюпроницательность австрийцы проявили в?случае Великойдепрессии 1929?г. и во многих других, когда речь шла о?разрушительных последствиях государственного интервенционизма. Примеры включают сферу денег и кредита, теориюэкономических циклов, выдвижение динамической теорииконкуренции и монополии, которая вытеснила статическую,теорию интервенционизма, утверждение новых критериевдинамической эффективности, заменивших традиционныйкритерий Парето, критический анализ концепции «социальной справедливости» и, короче говоря, более точное понимание рынка как процесса социального взаимодействия,движущей силой которого является предпринимательство.Все вышеперечисленное?— примеры достигнутых австрийской школой существенных качественных успехов, резкоконтрастирующих с?серьезными пороками неоклассическойшколы, члены которой, по их собственному признанию,не?сумели понять теоретической невозможности социалистической экономики и предвидеть ее пагубные последствия.Шервин Розен, принадлежащий к?чикагской школе, признал: «Случившийся в?прошлом десятилетии крах системыцентрализованного планирования для большинства из?насстал полной неожиданностью» (Rosen 1997, 139—152). Былзахвачен врасплох и сам Рональд Коуз, сказавший: «Из?того,что я?знал или прочел, ничто не?указывало на надвигающийся крах» (Coase 1997, 45).Некоторые неоклассические экономисты, как, например,Марк Блауг, продемонстрировав немалое мужество, заявиво?своем отказе от модели общего равновесия и статическойнеовальрасианской парадигмы. Блауг заключает: «Постепенно и крайне неохотно, но?я?все?же пришел к?выводу о?том,что они [австрийская школа] правы, а?мы все заблуждались[в вопросе о?вальрасианском общем равновесии]» (Blaugand de Marchi 1991, 508). Позднее в?связи с?использованиемнеоклассической парадигмы для оправдания социалистической системы Блауг назвал ее «с управленческой точкизрения, наивной настолько, что она была решительно смехотворна. Повестись на весь этот вздор могли только люди,одурманенные статической теорией равновесия в?условияхсовершенной конкуренции. В?1950-х я?оказался в?числе тех,кто, будучи студентом, схавал все это, но?сейчас могу толькоизумляться собственному идиотизму» (Blaug 1993, 1571).Понятно, что, если мы хотим преодолеть инерцию, питаемую устойчивым общественным спросом на конкретныепредсказания, формулы для государственного вмешательства и эмпирические исследования, потребляемые обществом вопреки тому, что, с?теоретической точки зрения, ониимеют серьезные изъяны, маскируемые эмпирическим контекстом, в?котором трудно найти неопровержимые доказательства, необходимо развивать и распространять в?нашейнауке субъективистский австрийский подход. Поэтому Methodenstreit австрийской школы будет продолжаться до тех пор,пока в?каждой конкретной ситуации люди будут выбиратьидеи не?по их теоретической обоснованности, а?по обещанию что-то быстро изменить и пока будет преобладать традиционная заносчивость или пагубная рационалистическаясамонадеянность рода человеческого. Именно в?силу этойсамонадеянности в?каждой исторической ситуации людиисходят из?того, что обладают куда более детальной и точной информацией, чем в?состоянии когда-либо получить(Hayek 1988; Хайек 1992). Наше единственное оружие в?борьбе против этой опасной склонности человеческого мышления, склонности, которая проявляется вновь и вновь,?— эторазработанная теоретиками австрийской школы гораздо более реалистичная, плодотворная и гуманистическая методология, которая, будем надеяться, в?дальнейшем сможетоказывать все большее влияние на развитие экономическойнауки.