• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Модель предсказывает дефолт * Все под контролем! * На месяц раньше * Кредиторы из Москвы * Я и дефолт 1998 года * Возможные варианты * После дефолта

С научным сотрудником Гарвардского университета Эндрю Уорнером (Andrew Warner) мы были знакомы по совместной работе в команде Джеффри Сакса (Jeffrey Sachs), где занимались выработкой советов и рекомендаций российскому правительству. С девяносто шестого года я перешел работать в «Тройку Диалог» и создавал управляющую компанию, которая управляла деньгами, инвестировала в российские ценные бумаги, в том числе и в государственные казначейские облигации (ГКО). ГКО выпускались для финансирования дефицита федерального бюджета. Считалось, что в период временного спада производства, недостаточности налоговых поступлений государство для финансирования своих текущих платежей займет у российских и иностранных инвесторов небольшую сумму. Потом оказалось, что «временный» спад продолжается, а расходы не уменьшаются, поэтому надо занять еще. Так объем долга рос, а с ним и расходы на его обслуживание – проценты. Потом новых займов стало едва хватать на выплату процентов и т. д.

И вот Эндрю Уорнер приезжает ко мне и говорит: «Слушай, у тебя есть отличная база данных, а мне интересно построить модель ГКО…» Я ответил согласием. И какое-то время мы упражнялись над этим замыслом через Интернет. Он сидел-строил у себя в Гарварде, а я в Москве. И так, мало-помалу мы сотворили цифровую модель ГКО и на ее основе написали статью. Это было в мае девяносто восьмого года.

Модель предсказывала некоторые параметры – поведение рынка, изменение доходности – в общем, получилось у нас эдакое академическое упражнение. На основе прогнозов этой модели мы хотели выяснить некоторую закономерность показателей ГКО с учетом существовавших на тот момент макроэкономических параметров. Дефицит бюджета, инфляция, колебания обменного курса – эти параметры нас интересовали в первую очередь. И вот моделировал я, конструировал и увидел, что, оказывается, при определенном стечении обстоятельств государство не сможет выполнить свои долговые обязательства.

В июне модель «предсказала», что обвала ГКО следует ожидать через три месяца – в сентябре 1998 года.

Я принес свой тревожный прогноз Сергею Алексашенко – на тот момент он был заместителем председателя Центробанка. С ним меня связывает давнишнее знакомство – вместе учились в МГУ, затем работали «под крылом» одного научного руководителя, участвовали в работе Института Гайдара. Пришел я к нему и говорю: «Такое дело, Сергей, по всем расчетам получается, что в сентябре будет дефолт…» Я показал ему модель. Он твердит: «У меня все под контролем». Я ему поверил, потому что он парень абсолютно не глупый, и, более того, я посчитал, что он все-таки располагает конфиденциальной информацией. В том числе – закрытыми данными по внешнему кредитованию. Этих вещей я знать не мог, но все-таки Алексашенко меня не вполне убедил, настороженность осталась, и вскоре «Тройка Диалог» стала «выходить» из госбумаг. Этот процесс продолжался около полутора месяцев. Некоторые клиенты поверили в эти «сказки», некоторые не поверили. Модель есть модель – это имитация реальности, тем более весь июль правительство только тем и занималось, что опровергало слухи о возможности дефолта. Мало ли кто и какие модели строит?

Единственное, в чем ошиблась модель, – это месяц. Дефолт произошел в августе – что-то его ускорило, но что именно – я судить не берусь.

«Тройка Диалог», в отличие от многих наших конкурентов, на самом кризисе деньги не потеряла. Мы потеряли часть бизнеса. У нас сузилась клиентская база – некоторые клиенты потеряли много денег. У нас стало меньше заказов. Но намного хуже было тем людям, у которых не только сузился бизнес, но и были потеряны собственные деньги. И таких было много. Были компании, сопоставимые по размерам с «Тройкой Диалог», которые вообще перестали существовать.

Спустя некоторое время после дефолта было объявлено о создании Лондонского клуба кредиторов. И Михаил Михайлович Касьянов, занимавший тогда должность заместителя министра финансов, был уполномочен правительством вступить в переговоры с западными банками, которые сильно «погорели» на нашем дефолте.

Я, если честно, обиделся. Ну, Лондонский клуб – это, конечно, хорошо. Западные кредиторы защищают свои интересы – они молодцы. А мы чего? У нас что, веса нет? Или инвесторов нет? И я решил создать Московский клуб кредиторов, который, собственно, и был образован месяц спустя после создания Лондонского клуба кредиторов. В Московский клуб вошли управляющие компании, негосударственные пенсионные фонды, страховые компании. Я написал письмо Касьянову, предложил вступить в переговоры.

Когда должник не выплачивает долг – это становится проблемой кредитора. Поэтому это была наша совместная проблема. И мы должны были найти правильный способ ее разрешения.

Наш с Касьяновым диалог был построен очень профессионально. Это не выглядело нахально, и мы, разумеется, не говорили: «Ты плати и ни о чем не разговаривай, выполняй гарантии».

Диалог был примерно такой.

Касьянов: «Ну и что делать будем?»

Кредиторы: «Давайте вместе подумаем. Мы понимаем, что вы не можете заплатить. Давайте думать, что-то решать. Рано или поздно заплатить все равно придется, так что давайте поймем, каким образом, когда и что мы получим в качестве компенсации за отсрочку платежа. Какие условия реструктуризации долга?»

Вот так примерно и шли эти многомесячные переговоры. Касьянов – очень талантливый переговорщик, с ним приятно работать. Мы много переговоров провели – строили различные финансовые модели. Привлекали специалистов по макроэкономике: прогнозировали доходы и расходы государственного бюджета, возможности выплаты, поведение различных категорий населения. Рассчитывали, чтобы выплаты не приводили к усилению инфляции, с тем чтобы не возникло дефицита государственного бюджета…

Это была большая, тяжелая работа.

В результате мы нашли, на мой взгляд, гораздо более привлекательный вариант возврата государственных долгов, чем Лондонский клуб кредиторов. Западные кредиторы договорились зафиксировать долги ГКО в долларах, частично списать и реструктурировать их на тридцать лет. Они решили, что это лучший вариант.

Мы же согласились на возврат долга в рублях, но при условии полного погашения долга по номиналу в соответствии с первоначальным графиком. Кроме того, мы должны были согласиться на то, что эти государственные бумаги больше не будут появляться на бирже, и мы не сможем получить по ним ни копейки до наступления даты их погашения. В результате эта модель реструктуризации оказалась более привлекательной, чем та, что была выработана на переговорах с Лондонским клубом.

Для меня дефолт значил очень многое. Во-первых, я впервые сидел за одним столом переговоров с правительством. С одной стороны – я, с другой – правительство, и мы ведем переговоры на равных. Эта ситуация сильно изменила мое мироосознание, я ясно увидел, кто какую роль играет, и понял, что все мы в одной лодке и у нас есть взаимные обязательства. Есть обязательства не только у меня по отношению к правительству, но и у правительства по отношению ко мне. И это очень важно.

Есть обязательства не только у меня по отношению к правительству, но и у правительства по отношению ко мне. И это очень важно

Во-вторых, я увидел разницу точек зрения. Даже когда по телевизору говорят, что дефолта не будет и курс держится, и даже если эти заявления исходят с самого высокого уровня – это не значит, что им можно или нужно верить. Люди могут абсолютно искренне заблуждаться

В-третьих, я понял, что винить правительство Кириенко не в чем. Очень многие говорят, что Кириенко, собственно, и был причиной дефолта. Я считаю, что это не так. Мы с Уорнером, как вы помните, построили математическую модель, игра на которой показала, что дефолт был неизбежен в той ситуации, и «фактора Кириенко» в этой модели предусмотрено не было. Кириенко не делал дефолта, он попросту не смог его предотвратить. И никто, наверное, не смог бы этого сделать, хотя варианты решения были.

Я сам придумал один из вариантов решения. Он был не очень элегантным, но в тот момент и не было элегантных решений. Все решения были плохими, просто одни были более плохими, другие менее плохими. Мой, я думаю, был из разряда наименее плохих.

Я, как человек, который умеет читать законы, ответственно заявляю: вклады в Сбербанке государством не гарантированы

Сберегательный банк долгие годы пользовался неявной гарантией правительства на вклады населения. Существует заблуждение, что государство гарантирует вклады Сбербанка. Я, как человек, который умеет читать законы, ответственно заявляю: вклады в Сбербанке государством не гарантированы. Почему происходит конфуз? Потому что все считают что Сбербанк – это государственная компания, а это не так. Сбербанк принадлежит Центральному банку. А Центральный банк отделен от правительства – это самостоятельный, независимый, государственный институт. Поэтому не существует такого понятия, как субсидиальная ответственность, солидарная ответственность правительства по вкладам в Сбербанк.

Государственная гарантия возникла только недавно, и та, на самом деле, не совсем государственная, а общественная – гарантом выступает Агентство по страхованию вкладов. Все банки скинулись по одному проценту от стоимости всех депозитов и образовали некий финансовый институт, своеобразный «общественный мешок», из которого можно брать деньги в случае, когда определенный банк не может выполнить свои обязательства перед вкладчиками на сумму до ста тысяч рублей. Так вот, и Сбербанк дает теперь гарантию на сумму до ста тысяч рублей, и счета вкладчиков застрахованы в этом агентстве. Государство никаких гарантий не давало и не дает. И, тем не менее, все долго думали, что государство гарантирует…

За эту неявную гарантию Сбербанк должен что-то заплатить. Вот эта его плата должна была состоять в следующем. Чтобы избежать дефолта, надо было реструктурировать все ГКО, которые принадлежали Сбербанку и Центробанку. Все остальные ГКО при этом продолжали бы существовать, как и существовали. Это могло бы стать решением. Сбербанку, как и Центральному банку, было все равно, но вдвоем они держали 60 % рынка ГКО. Если бы были реструктурированы долги государства по отношению к ним, можно было бы избежать дефолта.

Однако девальвировать валюту все равно нужно было бы. С шести рублей за доллар – рублей хотя бы до двадцати. А дефолта можно было бы избежать.

Но избежать его, как известно, не удалось…

Дефолт стал началом экономического возрождения России. Правительство просто сказало, что у него сейчас нет денег на обслуживание и погашение текущих обязательств, взяло тайм-аут, пообещав расплатиться позднее. Решение тяжелое, неприятное, но в тот момент, как казалось правительству, единственное. В результате этого решения высвободились средства на выплату зарплат и пенсий, произошло восстановление госзакупок. Правительство получило моральное право требовать налоговой дисциплины; начала подниматься промышленность. Девальвация национальной валюты привела к резкому повышению конкурентоспособности национальных производителей на внутренних и внешних рынках. Помогла и внешняя конъюнктура – начали расти цены на основу российского экспорта – энергоресурсы. Экономика начала рост, которого страна не видела с середины 1980-х. Внешний государственный долг был погашен в рекордный срок – 8 лет.

Дефолт стал началом экономического возрождения России