• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Петербург в 1915 году. – Гурджиев в Петербурге. Беседа о группах. – Упоминание об "эзотерической" работе. – "Тюрьма" и "побег из тюрьмы". – Что нужно для побега? – Кто и как может помочь? – Начало встреч в Петербурге. Вопрос о перевоплощении и будущей жизни. Как можно достичь бессмертия? – Борьба между "да" и "нет". – Кристаллизация на правильной и ложной основе. Необходимость жертвы. – Беседы с Гурджиевым и наблюдения. – Продажа ковров и рассказы о коврах. – Что Гурджиев рассказал о себе. – Вопрос о древнем знании: почему оно скрыто? – Ответ Гурджиева. – Знание не скрыто. – Материальность знания и отказ человека от знания, которое ему даётся. – Вопрос о бессмертии. – "Четыре тела" человека. – Пример реторты, наполненной порошкообразными металлами. – Путь факира, путь монаха и путь йогина. "Четвёртый путь". – Существуют ли культура и цивилизация?

В Петербурге лето прошло в обычной литературной работе. Я готовил свои книги для новых изданий, читал корректуры и т.п. Это было ужасное лето 1915 года, когда духовный климат стал постепенно ухудшаться, и я никак не мог освободиться от дурного самочувствия, несмотря на все свои усилия. Теперь война шла на русской территории и приближалась к нам. Всё зашаталось. Скрытая самоубийственная деятельность, которая столь многое предрешила в русской жизни, всё более и более выходила наружу. Всё время шла "проба сил". Постоянно бастовали печатники, и работа моя задерживалась; я уже начал думать, что катастрофа постигнет нас раньше, чем я сумею сделать задуманное. Но мои мысли часто возвращались к московским беседам. Помню, как несколько раз, когда дела становились особенно трудными, я говорил себе: "Брошу всё и уеду в Москву к Гурджиеву!" И при этой мысли всегда чувствовал облегчение.

Время шло. Однажды, уже осенью, меня позвали к телефону. Я услышал голос Гурджиева. Он приехал на несколько дней в Петербург. Я сейчас же отправился повидать его; и между разговорами с другими людьми, приходившими к нему по разным делам, он разговаривал со мной так же, как, бывало, разговаривал в Москве.

На следующий день, перед отъездом, он сообщил, что скоро опять приедет. И во время его второго посещения, когда я рассказал ему об одной петербургской группе, куда я ходил и где обсуждались всевозможные вопросы от военных до психологических, он заметил, что знакомство с подобными группами может оказаться полезным, так как он думает начать в Петербурге работу того же рода, какую ведёт в Москве.

Он уехал в Москву, пообещав вернуться через две недели. Я рассказал о нём некоторым своим друзьям, и мы стали ждать его приезда.

Он снова вернулся на короткое время, однако мне удалось представить ему несколько человек. В отношении своих планов он сказал, что хочет организовать свою работу в более широком масштабе: читать публичные лекции, провести серию опытов и демонстраций и привлечь к работе людей с самой широкой и разнообразной подготовкой. Всё это отчасти напомнило мне то, что я слышал в Москве. Но я не представлял себе ясно, о каких "опытах" и "демонстрациях" он говорит; это выяснилось лишь позднее.

Припоминаю одну беседу; как и все беседы с Гурджиевым, она происходила в небольшом кафе на Невском.

Гурджиев сообщил мне некоторые подробности об организации групп для своей работы и об их роли. Один или два раза он употребил слово "эзотерический", которого я прежде от него не слышал. Меня заинтересовало, что он имеет в виду, но, когда я попытался остановить его и спросить, что он понимает под словом "эзотерический", он уклонился от ответа.

— Это не важно... Ну называйте, как вам нравится, сказал он. – Суть не в этом, а в том, что "группа" есть начало всего. Один человек ничего не может сделать, ничего не в состоянии достичь. Группа с подлинным руководителем может сделать многое. Она в состоянии совершить то, чего одному человеку не добиться.

"Вы не понимаете своего положения. Вы находитесь в тюрьме. Всё, чего вы можете желать, – если вы способны чувствовать, – это бежать, вырваться из неё. Но как можно бежать? Необходимо вырыть под стеной проход. Один человек ничего не может сделать. Но предположим, что таких людей десять или двадцать – если они работают по очереди и если один прикрывает другого, они смогут закончить проход и спастись.

"Далее, никто не сумеет бежать из тюрьмы без помощи тех, кто бежал раньше. Только они могут рассказать, каким образом возможно устроить побег, только они могут передать инструменты – напильники или что-то другое, что может понадобиться. Но один заключённый не сможет найти этих людей, вступить с ними в соприкосновение. Необходима организация. Без организации нельзя ничего добиться.

Впоследствии Гурджиев часто возвращался к этому примеру "тюрьмы" и "побега из тюрьмы". Иногда он начинал с этого разговор, и тогда его излюбленным выражением было следующее: чтобы заключённый имел возможность бежать в любую минуту, он должен прежде всего понять, что он находится в тюрьме. До тех пор, пока он это не уяснит, пока считает себя свободным, у него нет никаких шансов. Никто не в состоянии помочь ему или освободить насильно, против его воли, наперекор желаниям. Если освобождение возможно, оно возможно только как результат огромного труда и усилий, прежде всего, сознательных усилий, направленных к определённой цели.

Постепенно я приводил к Гурджиеву всё больше и больше людей. И всякий раз, когда он приезжал в Петербург, я организовывал беседы и лекции, в которых он принимал участие; такие беседы и лекции устраивались или в частных домах, или в уже существующих группах. Обычно приходило тридцать-сорок человек. После января 1916 года Гурджиев стал посещать Петербург регулярно; он приезжал раз в две недели – иногда с кем-нибудь из учеников своей московской группы.

Я не всё понимал в том, как организуются такие встречи. Мне казалось, что Гурджиев создаёт попутно много ненужных затруднений. Например, он редко разрешал мне заранее назначать место встречи. Обыкновенно после окончания встречи делалось объявление, что завтра Гурджиев возвращается в Москву, но утром он говорил, что решил остаться до вечера. Весь день проходил в кафе, куда являлись люди, желающие увидеть Гурджиева. И только вечером, за час-полтора до того времени, когда мы обычно начинали наши встречи, он говорил мне:

— Почему бы нам не встретиться сегодня вечером? Позвоните тем, кто захочет прийти, и скажите, что мы соберёмся в таком-то месте.

Я бросался к телефону, но, конечно, в семь или в половине восьмого вечера все уже были заняты, и мне удавалось собрать лишь несколько человек. А жившим за Петербургом, например, в Царском Селе, вообще никогда не удавалось попасть на наши встречи.

Впоследствии я многое воспринял по-иному, и главные мотивы Гурджиева стали мне более понятны. Он никогда не желал облегчать людям знакомство с его идеями. Наоборот, он считал, что только преодолевая затруднения, хотя бы случайные и не связанные с делом, люди смогут оценить эти идеи.

— Люди не ценят того, что им легко достаётся, – сказал он. – И если человек уже почувствовал нечто, поверьте мне, он будет сидеть у телефона и ждать весь день, чтобы его пригласили; или же он позвонит сам, будет спрашивать и узнавать. А тот, кто привык ждать, чтобы его попросили, да ещё предупредили заранее, чтобы он мог устроить все свои дела, пусть себе продолжает ждать. Конечно, по отношению к тем, кто не живёт в Петербурге, это несправедливо. Но помочь им мы ничем не можем. Возможно, позднее у нас будут встречи в установленные дни. Сейчас делать этого нельзя. Люди должны показать себя и свою оценку того, что они слышат.

Всё это и многое другое в то время продолжало казаться мне сомнительным.

Но сами лекции и вообще всё, что говорил Гурджиев, как на встречах, так и вне их, интересовало меня всё больше и больше.

На одной из встреч кто-то задал вопрос, возможны ли перевоплощения, можно ли верить случаям общения с умершими.

— Многое возможно, – сказал Гурджиев. – Но надобно понять, что человеческое бытие при жизни и после смерти, если оно тогда действительно существует, – может быть весьма различным по своему качеству. "Человек-машина", у которого всё зависит от внешних влияний, с которым всё случается, кто сейчас представляет собой что-то одно, в следующее мгновение – другое, а ещё через секунду – третье, – этот человек не имеет никакого будущего. Его закапывают в землю, и это всё. Прах возвращается в прах. Эти слова относятся к нему. Чтобы говорить о какомто виде будущей жизни, мы должны иметь некоторую кристаллизацию, некоторое сплавление внутренних качеств человека и известную независимость от внешних влияний. Если в человеке есть нечто, способное противостоять внешним влияниям, тогда это нечто окажется способно противостоять смерти физического тела. Но подумайте сами, что может сопротивляться физической смерти у человека, который, порезав себе палец, падает в обморок или забывает всё на свете. Если в человеке существует нечто, оно может пережить его; а если ничего нет, то нечему и переживать. Но даже если что-то и переживёт его, будущее может оказаться очень различным. В случаях более полной кристаллизации после смерти возможно то, что называют "перевоплощением"; в других случаях то, что люди называют "потусторонним существованием". В обоих случаях – это продолжение жизни в "астральном теле" или при помощи "астрального тела". Вам известно, что значит выражение "астральное тело"; но знакомые вам системы, употребляющие это выражение, утверждают, что "астральным телом" обладают все люди. Это совершенно неверно. То, что можно назвать "астральным телом", приобретается благодаря сплавлению, т.е. посредством ужасно трудной внутренней работы и борьбы. Человек не рождается с "астральным телом", и лишь немногие его приобретают. Если оно сформировалось, оно может продолжать жить и после смерти физического тела, может родиться вновь в другом физическом теле. Это и есть "перевоплощение". Если же оно не родилось вторично, тогда спустя некоторое время оно тоже умирает; оно не бессмертно, но способно жить долго и после смерти физического тела.

"Сплавление, внутреннее единство приобретается благодаря "трению", благодаря борьбе между "да" и "нет", происходящей внутри человека. Если человек живёт без внутренней борьбы, если с ним всё случается без малейшего сопротивления, если он идёт туда, куда его ведут влечения, или туда, куда дует ветер, он останется таким, каков есть. Но если внутри него начинается борьба, особенно если в этой борьбе существует определённая линия, тогда в нём постепенно станут формироваться постоянные черты; он начнёт "кристаллизоваться". Однако кристаллизация возможна как на правильной, так и на неправильной основе. "Трение", борьба между "да" и "нет" легко могут иметь место и на ошибочном основании. Например, фанатическая вера в ту или иную идею или боязнь "греха" способны вызвать напряженнейшую борьбу между "да" и "нет", так что человек сможет кристаллизоваться и на этих основаниях. Но здесь произойдёт неправильная, неполная кристаллизация. Такой человек не будет способен к дальнейшему развитию. Чтобы сделать дальнейшее развитие возможным, ему придется вновь расплавиться, а это достигается только путём сильнейших страданий.

"Кристаллизация возможна на любом основании: возьмите, например, разбойника, настоящего, истинного разбойника. Я знал на Кавказе таких разбойников. Он будет не шевелясь стоять восемь часов за, камнем у дороги с винтовкой в руках. Смогли бы вы сделать это? Обратите внимание – внутри него всё время идёт борьба: ему жарко, хочется пить, его кусают мухи; но он стоит неподвижно. Другой пример – монах. Он страшится дьявола – и в течение всей ночи бьёт лбом о пол и молится. Так достигается кристаллизация. Подобными способами люди способны создать в себе огромную внутреннюю силу, перенести мучения, получить всё. чего желают. Это означает, что в них появилось нечто твёрдое, нечто постоянное. Такие люди могут стать бессмертными. Но что в этом хорошего? Человек такого типа становится "бессмертной вещью", хотя иногда в нём сохраняется некоторое количество сознания. Но даже и это, следует помнить. происходит очень редко".

Припоминаю, что в связи с беседами, следовавшими в этот вечер, меня поразил один факт. Многие люди слышали что-то совершенно иное, чем говорил Гурджиев: а другие обратили внимание лишь на второстепенные и несущественные замечания и запомнили их. От большинства слушателей ускользнули самые фундаментальные принципы того, что говорил Гурджиев. Он сказал мне, что лишь немногие задают вопросы по существу. Один из таких вопросов остался у меня в памяти:

— Каким образом человек способен вызвать внутри себя борьбу между "да" и "нет"? – спросил кто-то.

— Необходима жертва, – ответил Гурджиев. – Если вы ничем не жертвуете, вы ничего не приобретаете. И необходимо пожертвовать чем-то, в данный момент драгоценным, пожертвовать им надолго, пожертвовать многим. Но всё-таки не навсегда. Это следует понять, потому что нередко не понимают именно этого. Жертва необходима только тогда, когда идёт процесс кристаллизации. Если же кристаллизация достигнута, отречения, лишения и жертвы более не нужны. Тогда человек может иметь всё, что хочет. Для него нет больше никаких законов; он сам для себя закон.

Среди тех, кто приходил на наши лекции, постепенно составилась небольшая группа людей, не пропускавших ни одной возможности послушать Гурджиева. Они встречались и в его отсутствие. Так начала возникать первая петербургская группа.

В течение этого времени я много бывал вместе с Гурджиевым и начал лучше понимать его. В нём поражала большая внутренняя простота и естественность, заставлявшие полностью забывать то, что для нас он был представителем чудесного и неведомого мира. В нём полностью отсутствовали любого рода аффектация или желание произвести впечатление. Вместе с тем угадывалось отсутствие личного интереса во всём, что он делал, совершенное бескорыстие, безразличие к удобствам и покою, способность не щадить себя в работе, какой бы она ни была. Порой ему нравилось бывать в весёлой и живой компании; он любил устраивать большие обеды, покупал много вина и закусок; однако нередко сам ничего из этого не пил и не ел. У людей складывалось впечатление о нём как о гурмане, о человеке, который любит хорошо пожить; и нам казалось, что часто он просто хотел произвести такое впечатление, хотя все мы уже видели, что он "играет".

"Игру" в поведении Гурджиева мы ощущали исключительно сильно. Между собой мы говорили, что никогда его не видим и никогда не увидим. В любом другом человеке такое обилие "игры" производило бы впечатление фальши; а в нём "игра" вызывала впечатление силы, хотя, как я уже упомянул, так бывало не всегда; подчас её оказывалось чересчур много.

Меня особенно привлекало его чувство юмора и полное отсутствие претензий на "святость" или на "обладание чудесными силами", хотя, как мы позже убедились, он обладал знаниями и уменьем создавать необычайные явления психологического характера. Но он всегда смеялся над людьми, которые ожидали от него чудес.

Это был невероятно многосторонний человек; он всё знал и всё мог делать. Как-то он сказал мне, что привёз из своих путешествий по Востоку много ковров, среди которых оказалось порядочное число дубликатов, а другие не представляли особой художественной ценности. Во время посещений Петербурга он выяснил, что цена на ковры здесь выше, чем в Москве; и вот всякий раз, приезжая в Петербург, он привозил с собой тюк ковров для продажи.

Согласно другой версии, он просто покупал ковры в Москве на "толкучке" и привозил их продавать в Петербург.

Я не совсем понимал, зачем он это делает, но чувствовал, что здесь существует связь с идеей "игры".

Продажа ковров сама по себе была замечательным зрелищем. Гурджиев помещал объявления в газетах, и люди всех родов приходили к нему покупать ковры. Они принимали его, разумеется, за обыкновенного кавказского торговца коврами. Часто я сидел часами, наблюдая, как он разговаривал с покупателями. Я видел, что нередко он играл на их слабых струнках.

Однажды он то ли торопился, то ли устал от игры в торговца коврами. Какая-то женщина, очевидно, богатая, но очень жадная, выбрала дюжину прекрасных ковров и отчаянно торговалась. И вот он предложил ей все ковры в комнате почти за четверть цены тех, которые она выбрала. Сначала она опешила, но потом опять начала торговаться. Тогда Гурджиев улыбнулся и сказал, что подумает и даст ответ завтра. А на следующий день его уже не было в Петербурге, и женщина вообще ничего не получила.

Нечто похожее происходило с ним почти каждый раз. С этими коврами, в роли путешествующего купца, он опять-таки производил впечатление переодетого человека, какого-то Гарун-аль-Рашида или персонажа в шапкеневидимке из волшебных сказок.

Однажды, в мое отсутствие, к Гурджиеву явился некий "оккультист" – шарлатан, игравший известную роль в спиритических кругах Петербурга; позже, при большевиках, он стал "профессором". Он начал разговор с того, что много слышало Гурджиеве, о его знаниях, и пришёл с ним познакомиться.

Гурджиев, как он сам мне рассказал, сыграл роль настоящего торговца коврами. С сильнейшим кавказским акцентом, на ломаном русском языке, он принялся уверять "оккультиста", что тот ошибся, что он только продаёт ковры, и немедленно начал развёртывать их и предлагать посетителю.

"Оккультист" ушёл, убеждённый, что стал жертвой мистификации своих друзей.

— Было очевидно, что у мерзавца нет ни гроша, – прибавил Гурджиев, – иначе я выжал бы из него деньги хотя бы за пару ковров!

Обычно чинить ковры к нему приходил какой-то перс. Однажды я заметил, что Гурджиев очень внимательно наблюдает за тем, как работает этот перс.

— Хочу понять, как он это делает, и всё ещё не понимаю, объяснил Гурджиев. – Видите вон тот крючок у него в руках? Всё дело в нём. Я хотел купить этот крючок, но он не продаёт его.

На другой день, придя раньше обычного, я увидел, что Гурджиев сидит на полу и чинит ковёр совсем так же, как это делал перс. Вокруг него были разбросаны мотки шерсти разных цветов, в руках он держал крючок такого же типа, какой я видел у перса. Выяснилось, что он вырезал его простым напильником из лезвия дешёвого перочинного ножа и в течение утра постиг все тайны починки ковров.

Он много рассказывал мне о коврах; нередко говорил, что ковры – одна из древнейших форм искусства. Он описывал древние обычаи, связанные с выделкой ковров в некоторых районах Азии – как целая деревня работает сообща над одним ковром; как зимой по вечерам все жители деревни, старые и молодые, собираются в одном большом помещении; как,, разделившись на группы, они стоят или сидят на полу в особом порядке, издавна известном и определённом традицией. Затем каждая группа начинает свою работу. Одни вынимают из шерсти камешки и щепки, другие бьют шерсть палками; третья группа расчёсывает её; четвёртая прядет; пятая красит; а шестая – или, может быть, двадцать шестая ткет ковёр. Мужчины, женщины, дети, старики, старухи – все заняты своей традиционной работой, которая совершается под аккомпанемент музыки и пенья. Прядильщицы с веретёнами в руках, работая, пляшут особую пляску, и все движения людей, занятых разной работой, подобны одному движению, совершаемому в одном ритме. Кроме того, каждая местность имеет собственную музыку, свою мелодию, особые песни и пляски, которые с глубочайшей древности были связаны с выделкой ковров.

Когда он рассказывал мне об этом, у меня в уме мелькнула мысль, что, может быть, рисунок и окраска ковров в какой-то мере связаны с музыкой и являются её выражением в линиях и цветах; что, возможно, ковры суть не что иное, как записи этой музыки, ноты, при помощи которых можно воспроизводить мелодии. Для меня в этой идее не было ничего странного, поскольку я часто "видел" музыку в форме сложного рисунка.

Из некоторых случайных бесед с Гурджиевым я приобрёл кое-какие представления о его прежней жизни. Детство Гурджиева прошло в необычных, весьма далёких от нас, почти библейских условиях. Бесчисленные стада овец; скитания с места на место; соприкосновение с разными странными людьми. Его воображение особенно поразили йезиды, или "дьяволопоклонники"; с самых ранних лет его внимание привлекали их непонятные обычаи и удивительная зависимость от неизвестных законов. Среди прочего он рассказывал, что ещё ребёнком видел, как мальчикийезиды не могут выйти из круга, очерченного вокруг них на земле.

Он провёл юные годы в атмосфере волшебных сказок, легенд и традиций. "Чудесное" вокруг было подлинным фактом. Предсказания будущего, которые он услышал и которым окружающие его люди поверили, – эти предсказания исполнились и заставили его поверить во многое другое.

Всё это вместе взятое уже в детстве породило в нём стремление к таинственному, непонятному, магическому. Он рассказал, что ещё совсем молодым совершил несколько далёких путешествий по Востоку. Я не мог в точности решить, что в его рассказах было правдой. Как он говорил, во время путешествий он снова столкнулся с явлениями, свидетельствовавшими о существовании некоторого знания, особых сил и возможностей, превосходящих возможности обыкновенного человека, встретился с людьми, наделёнными ясновиденьем и другими таинственными силами. Он сказал, что постепенно его отлучки из дома и путешествия стали преследовать определённую цель. Он отправился на поиски знания и людей, обладавших этим знанием. По его утверждению, преодолев большие трудности, он нашёл источники знания в содружестве с несколькими людьми, как и он, искавшими чудесное.

Во всех его рассказах о себе было много противоречивого и вряд ли заслуживающего доверия. Но я уже понял, что к нему нельзя предъявлять обычные требования или применять какие-либо стандарты. По отношению к нему не было уверенности ни в чём. Сегодня он мог сказать одно, а завтра – нечто совсем другое; и всё же каким-то образом его невозможно было обвинить в противоречиях: нужно было только всё понять и всё связать.

О школах, о том, где он нашёл знание, которым, без сомнения, обладал, он говорил очень мало и всегда как-то вскользь. Он упоминал тибетские монастыри, Читрал, гору Афон, школы суфиев в Персии, Бухаре и Восточном Туркестане, а также дервишей разных орденов; но обо всём этом говорилось очень неопределенно.

Во время одного разговора с Гурджиевым в нашей группе – которая стала уже превращаться в постоянную – я спросил:

— Если древнее знание сохранилось, если вообще существует знание, отличающееся от нашей науки и философии или даже превосходящее её, почему же тогда оно так тщательно скрыто, почему не сделано общим достоянием? Почему люди, обладающие этим знанием, не желают, чтобы оно перешло в общий поток жизни ради лучшей, более успешной борьбы против обмана, зла и невежества?

Вероятно, такой вопрос возникает у каждого человека, который впервые знакомится с идеями эзотеризма.

— На это есть два ответа, – сказал Гурджиев. – Во-первых, это знание не скрыто; во-вторых, по самой природе своей оно не может стать общим достоянием. Сперва мы рассмотрим второе из этих положений. А потом я докажу вам, что знание (он подчеркнул это слово) гораздо более доступно для тех, кто способен его усвоить, чем обычно полагают; вся беда в том, что люди или не желают знания, или не в состоянии его принять.

"Но прежде всего необходимо понять другое, а именно почему знание не может принадлежать всем, не может даже принадлежать многим. Таков закон. Вы не понимаете этого, потому что вам непонятно, что знание, как и всё прочее в мире, материально. Оно материально, и это означает, что оно обладает всеми характерными признаками материальности. Один из главных признаков материальности – это то, что материя всегда имеет предел, т.е. количество материи в данном месте и при данных условиях ограничено. Даже песок пустыни и морская вода являют собой определённое, неизменное количество материальных частиц. Так что, если знание материально, это значит, что в данном месте и в данное время существует определённое его количество. Можно сказать, что в течение определённого периода времени, скажем, в течение столетия, человечество имеет в своём распоряжении некоторую сумму знаний. Но даже из обычных наблюдений нам известно, что материя знания обладает совершенно разными качествами в зависимости от того, берётся ли она в малых или в больших количествах. Воспринятое в большом количестве в данном месте, скажем, одним человеком, знание даёт прекрасные результаты; но взятое в малом количестве, т.е. каждым человеком из большого числа людей, оно или "совсем не даст никаких результатов, или, против ожидания, может принести даже отрицательные результаты. Таким образом, если некоторое количество знания распределить между миллионами людей, каждый индивид получит очень немного, и это небольшое количество знания ничего не переменит ни в его жизни, ни в его понимании вещей. И сколько бы людей ни получило это небольшое количество знания, в их жизни ничего не изменится, разве только она, может быть, станет более трудной.

"А если, наоборот, большие количества знания сосредоточить в малом количестве людей, тогда знание даст очень значительные результаты. С этой точки зрения, гораздо выгоднее, чтобы знание хранилось среди узкого круга людей, а не рассеивалось бы в массах.

"Если мы возьмём некоторое количество золота и решим позолотить много предметов, нам необходимо знать или точно подсчитать, какое количество предметов можно покрыть этим золотом. Если же мы попытаемся позолотить большее их число, они покроются золотом неравномерно, пятнами, и будут выглядеть гораздо хуже, чем предметы, которые совсем не были позолочены. Фактически, мы просто потеряем при этом наше золото.

"Распределение знания основано на точно таком же принципе. Если знание даётся всем, никто ничего не получает. Если оно сохраняется среди немногих, каждый получит столько, что его будет достаточно не только для сохранения, но и для увеличения полученного.

"На первый взгляд эта теория кажется несправедливой, ибо положение тех, кому, так сказать, отказано в знании, чтобы другие могли получить большую его часть, представляется очень печальным и незаслуженно более тяжёлым, нежели оно должно быть. Однако на самом деле обстоятельства совсем не таковы, и в распределении знания нет ни малейшей несправедливости.

"Фактически, огромное большинство людей не желает никакого знания; эти люди отказываются от своей доли и не берут даже ту его часть, которая приходится на них в общем распределении для нужд повседневной жизни. Это особенно очевидно во времена массовых безумств, таких, как войны, революций и тому подобное, когда люди как будто теряют даже и ту малую крупицу здравого смысла, которой они обладали, и превращаются в совершенных автоматов, огромными массами отдаваясь полному уничтожению, т.е. теряя даже инстинкт самосохранения. Вследствие этого громадные количества знания остаются, так сказать, невостребованными и могут быть распределены среди тех, кто понимает их ценность.

"В этом нет ничего несправедливого, потому что те, кто получает знание, не присваивают ничего чужого, не лишают других чего бы то ни было. Они берут только то, что отвергнуто другими как бесполезное, что всё равно будет утрачено, если они его не возьмут.

"Собирание знания некоторыми людьми вызвано тем обстоятельством, что другие люди это знание отвергают.

"В жизни человечества бывают периоды, когда массы народа начинают непоправимо уничтожать и разрушать всё то, что создавалось веками и тысячелетиями культуры. Эти периоды, в общем, совпадают с началом упадка культуры и цивилизации; такие периоды массового сумасшествия, нередко совпадающие с геологическими катаклизмами, изменениями климата и тому подобными явлениями планетарного характера, освобождают огромное количество знания. Это, в свою очередь, вызывает необходимость в работе по собиранию знания, которое иначе будет утеряно. Таким образом, работа по собиранию рассеянной материи знания часто совпадает с началом разрушения и крушения культур и цивилизаций.

"Данный аспект вопроса ясен. Толпа не желает знания и не стремится к нему, а её вожди в собственных интересах стараются усилить её страх перед всем новым и неизвестным, её нелюбовь к новому. Рабство, в котором живёт человечество, основано на этом страхе. Трудно даже представить себе весь ужас подобного рабства. Мы не понимаем, что теряют люди. Но для того, чтобы понять причину этого рабства, достаточно увидеть, как живут люди, что составляет цель их существования, предмет желаний, страстей и устремлений, о чём они мечтают, о чём говорят, чему служат и чему поклоняются. Подумайте, на что тратит деньги современное культурное человечество, даже оставляя в стороне войну; подумайте, что требует наивысших расходов, где собираются самые большие толпы народа. Если мы хоть на мгновение поразмыслим над этим вопросом, нам станет ясно, что человечество в его нынешнем состоянии, с теми интересами, которыми оно живёт, не может ожидать чего-то большего по сравнению с тем, чем оно обладает. Но, как я уже сказал, иначе дело обстоять и не может. Если знание будет разделено между всеми, каждый получит так немного, что останется таким же глупцом, каким и был. Однако, благодаря тому факту, что знание хотят иметь очень немногие люди, – берущие его получают, скажем, каждый по грану – и приобретают возможность стать более разумными. Все стать разумными не могут, даже если бы этого и пожелали. И если бы они действительно стали разумными, это не помогло бы делу. Существует общее равновесие, которое невозможно нарушить.

"Таков один аспект. Другой, как я уже сказал, состоит в том, что никто ничего и не скрывает; тут нет никакой тайны. Но приобретение или передача истинного знания требует огромного труда и больших усилий как со стороны того, кто получает, так и со стороны того, кто даёт. И те, кто обладают знанием, делают всё, что могут, чтобы передать и сообщить его возможно большему числу людей, облегчить им приближение к знанию и подготовку себя к восприятию истины. Но никому нельзя передавать знание силой, а, как я уже говорил, непредубеждённое рассмотрение жизни среднего человека, знакомство с тем, что наполняет его день, с вещами, которые его интересуют, сию же минуту покажет, правомерно ли обвинять людей, владеющих знанием, в том, что они скрывают его, не желают передавать народу, не хотят учить других тому, что знают сами.

"Тот, кто желает получить знание, должен сам предпринять первые усилия, чтобы найти его источник и приблизиться к нему, пользуясь помощью и указаниями, которые даются всем, но которых люди, как правило, не хотят видеть и признавать. Знание не может прийти к людям само собой, если они не проявят усилий со своей стороны. Они прекрасно это понимают, когда речь идёт об ординарном знании, но в случае большого знания, если они вообще допускают его существование, они предпочитают ожидать чегото совсем иного. Каждый хорошо знает, что если человек хочет, например, научиться китайскому языку, на это потребуется несколько лет напряжённой работы; каждый знает, что для усвоения основ медицины нужно пять лет, а для изучения музыки или живописи раза в два больше. И всё-таки существуют теории, которые утверждают, что знание может прийти к человеку без особых усилий с его стороны, что он может приобрести его даже во сне. Само существование таких теорий поясняет, почему знание не может прийти к людям. В то же время важно понять, что независимые усилия человека достичь чего-то в этом направлении также могут не дать результатов. Человек обретает знания только с помощью тех, кто им обладает, – это необходимо понять с самого начала. Нужно учиться у того, кто знает".

На одной из встреч группы Гурджиев в ответ на заданный ему вопрос продолжал развивать высказанные ранее идеи о перевоплощении и будущей жизни.

Беседа началась с вопроса одного из присутствующих:

— Можно ли сказать, что человек обладает бессмертием?

— Бессмертие – это одно из тех свойств, – сказал Гурджиев, – которые мы приписываем людям, не вполне понимая их значение. Другие свойства того же рода – "индивидуальность" в смысле внутреннего единства, "постоянное и неизменное Я", "сознание", "воля". Все эти свойства могут принадлежать человеку (слово "могут" он произнёс с ударением), но это вовсе не означает, что они действительно принадлежат ему или являются собственностью всех и каждого.

"Для того чтобы понять, что такое нынешний человек, т.е. человек на нынешнем уровне развития, необходимо до некоторой степени представить себе, чем он может быть, т.е. чего может достичь. Только понимая правильное согласование возможностей своего развития, люди перестанут приписывать себе то, чем они в данный момент не обладают и что они, быть может, сумеют приобрести лишь после тяжких усилий и большого труда.

"Согласно одному древнему учению, следы которого можно найти во многих старых и новых системах, человек, достигший полного, возможного на земле развития, человек в полном смысле этого слова, состоит из четырёх тел. Эти четыре тела состоят из особых субстанций, которые, постепенно утоньшаясь, проникают друг в друга и создают четыре независимых организма, находящихся в определённых взаимоотношениях, но в то же время способных действовать самостоятельно.

"Причина, почему возможно существование этих четырёх тел, заключается в том, что человеческий организм, физическое тело, имеет настолько сложную организацию, что при известных условиях в нём может вырасти новый независимый организм – гораздо более удобный и чувствительный инструмент для деятельности сознания, чем физическое тело. Сознание, проявляясь в этом новом теле, способно управлять им; и это тело обладает полной властью и полным контролем над физическим телом. Во втором теле при соответствующих условиях может вырасти третье тело, опять-таки обладающее некоторыми характерными признаками, присущими только ему. Проявляясь в этом третьем теле, сознание обладает полной властью и контролем над первыми двумя телами; третье тело имеет возможности для приобретения знания, недоступные первым двум телам. А в третьем теле при некоторых условиях может вырасти четвёртое тело, которое так же сильно отличается от третьего, как третье от второго, а второе от первого. Сознание, проявляющееся в четвёртом теле, обладает полным контролем над первыми тремя телами и над самим собой.

"Эти четыре тела в разных учениях определяются по-разному".

Гурджиев нарисовал приводимую выше диаграмму, а затем сказал:

— Первое тело – это физическое или "плотское тело" в христианской терминологии; второе тело в христианской терминологии называется "природным телом", третье "духовным телом"; а четвёртое тело в терминологии эзотерического христианства называется "божественным телом". В теософской терминологии первое тело называется "физическим", второе – "астральным", третье – "ментальным", а четвёртое – "причинным" (т.е. телом, которое содержит в себе причины своих действий; оно не зависит от внешних причин и является телом воли).

"В терминологии некоторых восточных учений первое тело называется "повозкой" (физическое тело), второе "лошадью" (чувства, желания), третье "возницей" (ум), а четвёртое – "господином" ("Я", сознание, воля).

"Такие сравнения и параллели можно найти в большинстве систем и учений, которые признают в человеке нечто большее, нежели физическое тело. Но почти все эти учения, повторяя в более или менее знакомой форме определены и подразделения древней доктрины, забывают или упускаю из виду самую важную черту человека, а именно: он не рожден с более тонкими телами, их можно культивировать только искусственно, при условии, что для этого существуют как внешние, так и внутренние благоприятные условия.

"Астральное тело" не является необходимым орудием человека. Это – большая роскошь, которую могут позволить себе лишь немногие. Человек в состоянии хорошо жить и без "астрального тела". Его физическое тело обладает всеми функциями, необходимыми для жизни. Человек без "астрального тела" может даже производить впечатление весьма интеллектуальной или духовной личности, обманывая таким образом не только других, но и самого себя.

"Это, разумеется, в ещё большей степени относится к "ментальному" и к четвёртому телам. Обычный человек не обладает этими телами и не имеет соответствующих функций, но часто думает, что они у него есть, и заставляет думать. так других. Среди причин такого явления надо отметить, во-первых, тот факт, что физическое тело работает с теми же высшими субстанциями, из которых состоят эти тела; но только в нём эти субстанции не кристаллизованы и не принадлежат ему; во-вторых, оно имеет все функции, аналогичные функциям более высоких тел, хотя, конечно, значительно от них отличающиеся. Главная разница между функциями человека, обладающего только физическим телом, и человека, обладающего четырьмя телами, состоит в том, что в первом случае функции физического тела управляют всеми другими функциями, иначе говоря, всё управляется телом, которое, в свою очередь, управляется внешними влияниями, а во втором случае команда или контроль исходит из высшего тела.

"Функции физического тела можно изобразить как параллельные функциям четырёх тел".

Гурджиев нарисовал другую диаграмму, изображающую параллельные функции человека с одним физическим телом и человека с четырьмя телами:

"В первом случае, – сказал Гурджиев, – т.е. в случае человека, обладающего только физическим телом, автомат зависит от внешних влияний, а следующие три функции зависят от физического тела и воспринимаемых им внешних влияний. Желание или отвращение, "я хочу", "я не хочу", "мне нравится", "мне не нравится", т.е. функции, занимающие место второго тела, зависят от случайных толчков и влияний. Мышление, которое соответствует функциям третьего тела, представляет собой полностью механический процесс. "Воля" у обыкновенного человека, который представляет собой механизм, отсутствует. Такой человек имеет только желания, и вот большее или меньшее постоянство желаний и стремлений называется сильной или слабой волей.

"Во втором случае, т.е. в случае функций четырёх тел, автоматизм физического тела зависит от влияний других тел. Вместо несогласованной и часто противоречивой деятельности разных желаний существует одно-единственное Я, целостное, неделимое, постоянное; имеется индивидуальность, господствующая над физическим телом и его желаниями, способная преодолеть как его инертность, так и сопротивление. Вместо механического процесса мысли существует сознание, существует и воля, т.е. сила, не просто составленная из различных, зачастую противоречивых желаний, принадлежащих разным "я", но сила, исходящая из сознания и управляемая индивидуальностью, т.е. единым и постоянным Я. Только такую волю можно назвать "свободной", ибо она не зависит от случая, и её нельзя изменить или направить силой внешнего влияния.

"Восточное учение следующим образом описывает функции четырёх тел, их постепенный рост и условия этого роста:

"Вообразим сосуд или реторту, наполненную порошками разных металлов. Порошки никоим образом не соединяются друг с другом, и любая случайная перемена положения реторты изменяет относительное расположение порошков. Если реторту встряхнуть или постучать по ней пальцем, тогда порошок, который находится наверху, может оказаться внизу, в середине или на дне сосуда, тогда как порошок, находившийся внизу, может, оказаться наверху. В положении порошков нет ничего постоянного, и при таких условиях оно и не может быть сколько-нибудь постоянным. Такова точная картина нашей психической жизни. В каждый последующий момент новые влияния могут изменить положение порошка, находящегося наверху, и поместить на его место другой. Наука называет такое состояние порошков состоянием механической смеси. Существенный признак взаимоотношения порошков в смеси подобного рода – их неустойчивость и изменчивость положения.

"В состоянии механической смеси стабилизировать взаимное расположение порошков невозможно. Но порошки можно расплавить, поскольку их природа это допускает. Для этого нужно зажечь под ретортой пламя, которое нагревает и расплавляет порошки и наконец образует из них сплав. Сплавленные таким образом, порошки окажутся в состоянии химической смеси; теперь их уже нельзя отделить друг от друга такими простыми способами, которые разделяли их и заставляли менять положение в состоянии механической смеси. Содержимое реторты стало неделимым – "индивидуальным". Такова картина формирования второго тела. Пламя, при помощи которого достигается сплавление, производится "трением", которое в свою очередь вызывается в человеке благодаря борьбе между "да" и "нет". Если человек даёт свободу всем своим желаниям, если потворствует им, в нём не возникнет внутренней борьбы, "трения", пламени. Но если он ради достижения определённой цели борется с препятствиями в виде своих желаний, тогда он создаёт пламя, которое постепенно преобразует его внутренний мир в единое целое.

"Вернёмся к нашему примеру. Химический состав, полученный при сплавлении, обладает определёнными свойствами: тяжестью, электропроводностью и так далее, т.е. качествами, образующими характерные признаки данного вещества, Но если особым образом увеличить посредством обработки некоторое число таких однотипных признаков, мы придадим составу новые качества, которые первоначально не были ему свойственны. Так, его можно намагнитить, сделать радиоактивным и т.п.

"Процесс сообщения сплаву новых свойств соответствует процессу формирования третьего тела, приобретению нового знания и новых сил при помощи этого третьего тела.

"Когда сформировано третье тело, когда оно приобрело все качества и силы, все доступные ему знания, возникает проблема закрепления этого знания и связанных с ним сил; ибо, сообщенные ему влияниями особого рода, они могут быть отняты этими же или другими влияниями. Благодаря специальной работе над тремя телами, приобретённые качества можно сделать постоянными и неизменными свойствами третьего тела.

"Процесс закрепления приобретённых свойств и соответствует процессу формирования четвёртого тела.

"И лишь человека, который обладает четырьмя вполне развитыми телами, можно назвать "человеком" в полном смысле этого слова. Такой человек обладает многими свойствами, которыми обыкновенный человек не обладает. Одно из этих свойств и есть бессмертие. Все религии и все древние учения полагают, что, приобретая четвёртое тело, человек обретает бессмертие; и все они содержат указания на способы приобретения четвёртого тела, т.е. обретения бессмертия.

"В этой связи некоторые учения сравнивают человека с домом из четырёх комнат. Человек живёт в одной из них, самой крохотной, самой убогой; он и не подозревает о существовании других комнат со многими сокровищами, пока ему о них не скажут. Когда же он узнаёт о них, он начинает искать ключи к этим комнатам, особенно к четвёртой, самой важной из всех. Когда же человек открыл доступ в эту комнату, он становится подлинным хозяином дома, потому что только тогда дом целиком и навсегда принадлежит ему.

"Четвёртая комната даёт человеку бессмертие; и все религиозные учения стремятся указать путь к нему. Таких путей очень много; одни из них короче, другие длиннее, одни труднее, другие легче; но все они без исключения ведут или стремятся вести человека в одном направлении – к бессмертию".

На следующей встрече Гурджиев начал с того, на чём остановился в конце предыдущей.

— В прошлый раз я говорил вам, – заявил он, – что бессмертие не является прирождённым свойством. Но человек может приобрести бессмертие. Все существующие общеизвестные пути к бессмертию можно разделить на три категории:

1. Путь факира.

2. Путь монаха.

3. Путь йогина.

"Путь факира – это путь борьбы с физическим телом, путь работы над первой комнатой. Это долгий, трудный и ненадёжный путь. Факир стремится к развитию физической воли, власти над телом. Это достигается посредством ужасных страданий, истязаний тела. Весь путь факира состоит из различных невероятно трудных упражнений. Факир или стоит, не двигаясь, в одном и том же положении целыми часами, днями, месяцами, годами; или сидит с вытянутыми Руками на голом камне под лучами солнца, под дождём и снегом; или истязает себя огнем, кладет ноги в муравейник и т.п. Если он не заболеет и не умрёт ещё до того, как в нём разовьётся то, что можно назвать физической волей, тогда он достигнет четвёртой комнаты, т.е. возможности формировать четвёртое тело. Однако другие его функции – эмоциональная, интеллектуальная и так далее – остаются неразвитыми. Он приобрёл волю, но у него нет ничего, к чему ее приложить; он не в состоянии воспользоваться ею для приобретения знания или для самосовершенствования. Как правило, он уже слишком стар, чтобы начинать новую работу.

"Но там, где есть школы факиров, есть также и школы. йоги. Йогины обыкновенно следят за факирами; если факир достигает того, к чему он стремился, и если он ещё не слишком стар, его берут в школу йоги. Там его сначала лечат, восстанавливают способность двигаться, а затем начинают учить. Как маленькому ребёнку, ему приходится учиться ходьбе и речи. Но теперь он обладает волей, которая преодолела на его пути невероятные трудности; и эта воля поможет ему преодолеть трудности второй части пути, а именно, трудности развития интеллектуальных и эмоциональных функций.

"Вы не можете себе представить, каким трудностям подвергается факир. Не знаю, видели ли вы подлинных факиров. Я встречал многих из них; например, я видел близко одного факира во внутреннем дворе индийского храма, даже спал возле него. День и ночь в течение двадцати лет он стоял на кончиках пальцев рук и ног – и уже не мог выпрямиться. Ученики переносили его с места на место, носили на реку и мыли, как неодушевлённый предмет. Но это было достигнуто не сразу. Подумайте, что ему пришлось преодолеть, какие мучения перетерпеть, чтобы достичь этой стадии.

"Человек становится факиром не потому, что понимает возможности и результаты этого пути; он становится факиром из-за религиозного чувства. В странах Востока, где есть факиры, имеется один обычай: там принимают обет отдать факирам ребёнка, рожденного после какого-то счастливого события. Кроме того, факиры часто берут к себе сирот или просто покупают маленьких детей у бедных родителей. Эти дети становятся учениками, подражают учителю (или их заставляют подражать ему); некоторые ограничиваются внешним подражанием, но часть из них становятся впоследствии настоящими факирами.

"Кроме этих людей, есть ещё и такие, которые становятся факирами потому, что их поразил какой-нибудь факир. В храмах около каждого факира можно видеть подражателей, которые сидят или стоят в той же позе. Конечно, это делается недолго, но всё же иногда в течение нескольких часов. Бывает, что человек, случайно вошедший в храм в день празднества и начавший подражать какому-нибудь особо поразившему его факиру, больше не возвращается домой, присоединяется к толпе учеников факира и через некоторое время сам становится факиром. Вы должны понять, что я пользуюсь словом "факир" в особом смысле. В Персии "факир" означает просто нищего; в Индии очень многие фокусники называют себя факирами. А европейцы, особенно учёные, часто дают имя факира йогинам или монахам странствующих орденов.

"Но в действительности пути факира, монаха и йогина совершенно различны. Пока что я говорил о пути факира; это первый путь.

"Второй путь – путь монаха. Это путь веры, путь религиозного чувства, религиозной жертвы. "Монахом" в полном смысле этого слова может стать только человек с очень сильными религиозными эмоциями и такими же сильными способностями религиозного воображения. Путь монаха также очень долог и труден. Монах тратит на борьбу с собой годы и десятилетия; но вся его работа сосредоточена на второй комнате, на втором теле, т.е. на чувствах. Подчиняя все эмоции одной, а именно, вере, он развивает в себе единство, волю, властвующую над эмоциями, и таким путём достигает четвёртой комнаты. Но его физическое тело и умственные способности могут остаться неразвитыми. Для того, чтобы воспользоваться тем, чего он достиг, ему нужно развить физическое тело и способность мыслить, а этого можно добиться благодаря новым жертвам, новым трудностям, новому отречению. Монаху придется сделаться йогином и факиром. До этого доходят очень немногие; ещё меньшее число преодолевает все трудности. В большинстве своём такие люди или умирают раньше, или остаются монахами только по внешности.

"Третий путь – это путь йогина, путь знания, путь ума. Путь йогина заключается в том, чтобы работать в третьей комнате, чтобы стремиться войти в четвёртую комнату при помощи знания. Йогин достигает четвёртой комнаты, развивая ум; но тело его и эмоции остаются неразвитыми; подобно факиру и монаху он не способен воспользоваться результатами своих достижений. Он знает всё, но не может ничего делать. Чтобы начать делать, он должен добиться власти над телом и над, эмоциями, т.е. над первой и второй комнатами. Для этого ему необходимо снова приняться за работу и достичь некоторых результатов за счёт продолжительных усилий. Однако у него есть преимущество: он понимает своё положение, знает, чего ему не хватает, что он должен сделать, в каком направлении идти. Но, как и на пути факира или монаха, очень немногие обретают такое понимание, так что и на пути йогина лишь немногие достигают того уровня, на котором человек знает, куда идёт. А большинство йогинов останавливаются на каком-то одном достижении и дальше не идут.

"Эти пути отличаются друг от друга и по своему отношению к учителю или руководителю.

"На пути факира у человека нет учителя в полном смысле слова. В этом случае учитель не учит, а служит образцом для подражания. Работа ученика состоит в копировании учителя.

"На пути монаха у человека есть учитель; и часть долга монаха, часть его работы состоит в том, чтобы испытывать полнейшую веру в учителя, чтобы безусловно подчиняться ему, проявлять послушание. Но главное на пути монаха – это вера в Бога, любовь к Богу, постоянное желание служить и повиноваться Богу; хотя в его понимании идеи Бога и служения Богу может содержаться много субъективного и противоречивого.

"На пути йогина человек не может и не должен ничего делать без учителя. Вначале он обязан подражать учителю, как это делает факир, и верить в него, подобно монаху. позднее человек, идущий путём йогина, становится собственным учителем. Он усваивает методы своего наставника и постепенно приучается применять их к самому себе.

"Но все эти пути – путь факира, путь монаха и путь йогина – имеют одну общую черту. Все они начинают с самой трудной вещи, с полного изменения жизни, с отречения от мирского. Человек должен оставить дом, семью, если она у него есть, отказаться от всех удовольствий, привязанностей и обязанностей жизни – и уйти в пустыню, в монастырь, в школу йоги. С первого дня, с первого шага на своём пути он должен умереть для мира; только таким образом он надеется достичь чего-нибудь на одном из трех путей".

"Чтобы ухватить суть этого учения, необходимо ясно понять, что указанные пути – единственно возможные методы для развития скрытых способностей человека. Это, в свою очередь, показывает, как трудно такое развитие, как оно редко. Развитие скрытых способностей не является законом. Закон для человека – это пребывание в круге механических влияний, состояние "человека-машины"; путь развития скрытых способностей – это путь против природы, против Бога. Этим объясняются трудности и исключительный характер всех трёх путей. Пути – узкие и прямые; но только благодаря им можно вообще чего-то достичь. В общей массе повседневной жизни, особенно в современных условиях, три пути являются каким-то малым, совершенно непостижимым феноменом, в существовании которого, с точки зрения жизни, нет абсолютно никакой надобности. Однако этот небольшой феномен содержит в себе всё, что есть у человека для развития его скрытых возможностей. Пути противоположны повседневной жизни; Они основаны на других принципах, подчинены другим законам. В этом их сила и значение. В повседневной жизни, даже в такой, которая насыщена философскими, научными, религиозными интересами или общественной деятельностью, нет ничего и не может быть ничего, что открыло бы те возможности, которые дают пути. Пути ведут или должны вести человека к бессмертию. Повседневная жизнь, даже в лучших её проявлениях, ведёт человека к смерти -и ни к чему иному привести не может. Нельзя понять идею путей, если допустить возможность эволюции человека без их помощи.

"Как правило, человеку трудно приучить себя к этой мысли; она кажется ему преувеличенной, несправедливой и нелепой. Он плохо понимает значение слова "возможность". Он воображает, что если у него имеются какие-то возможности, то они обязательно будут развиты, что в окружающей среде непременно существуют способы их развития. От полного отказа признать в себе какие бы то ни было возможности человек обычно переходит к требованию их неизбежного и обязательного развития. Ему нелегко принять мысль, что его возможности могут остаться совершенно неразвитыми и исчезнуть, и что, с другой стороны, их развитие потребует от него гигантских усилий и выдержки. Фактически, если взять всех людей, которые не являются ни факирами, ни монахами, ни йогинами и о которых можно с уверенностью сказать, что они никогда не станут ни одним из таких подвижников, мы с несомненной убеждённостью можем заявить. что их возможности – равно как. и их волю – развить нельзя. Необходимо ясно понять это, чтобы проникнуть в самую суть следующих положений.

"В условиях повседневной жизни культурного общества положение даже интеллигентного человека, который ищет знания, безнадёжно, ибо в окружающих его условиях нет ничего подобного школам факиров или йогинов; вместе с тем. религии Запада выродились до такой степени, что в них Давно уже не осталось ничего живого. Не могут дать никаких результатов и разные оккультные или мистические общества, наивные эксперименты в области спиритизма и т.п.

"И это положение было бы действительно безнадёжным, если бы не существовал ещё четвёртый путь.

"Четвёртый путь не требует уединения в пустыне, не требует от человека, чтобы тот оставил всё, чем жил раньше, отказался от всего. Четвёртый путь начинается гораздо дальше, чем путь йоги: это значит, что человека нужно подготовить для четвёртого пути, и такая подготовка приобретается в обыденной жизни; она должна быть очень серьёзной и охватывать самые разные стороны. Далее, человеку необходимо жить в условиях, благоприятных для работы на четвёртом пути, во всяком случае, в таких условиях, которые не делают эту работу невозможной. Надо понять, что как в его внутренней, так и во внешней жизни могут существовать условия, которые создают на четвёртом пути непреодолимые преграды. Кроме того, четвёртый путь в отличие от путей факира, монаха и йогина, не имеет определённых форм. И прежде всего, его необходимо найти. Это – первая проверка. Он не так хорошо известен, как три традиционные пути. Многие люди никогда не слыхали о четвёртом пути; есть и такие, кто отрицает самую возможность его существования.

"В то же время начало четвёртого пути легче, чем начало путей факира, монаха или йогина. Можно работать на четвёртом пути и следовать ему, пребывая в обычных условиях жизни, выполняя прежнюю работу, сохраняя прежние отношения с людьми, ни от чего не отказываясь, никого не покидая. Напротив, условия жизни, в которых находится человек в начале своей работы, в которых его, так сказать, застала работа, оказываются для него наилучшими из всех возможных, во всяком случае, в начале работы. Эти условия для него естественны, они – сам этот человек. Потому что жизнь человека и её обстоятельства соответствуют тому, что он из себя представляет. Любые условия, отличные от тех, которые созданы жизнью, будут для человека искусственными, и в таких искусственных уровнях его работа не сможет затронуть сразу все стороны его бытия.

"Благодаря этому четвёртый путь одновременно воздействует на все стороны человеческого бытия; это работа над тремя комнатами сразу. Факир работает над первой комнатой, монах над второй, йогин над – третьей. Достигая четвертой комнаты, факир, монах и йогин оставляют за собой много неоконченного; они не в состоянии воспользоваться достигнутым, пока не станут хозяевами всех своих функций. Факир – господин своего тела, но не имеет власти над эмоциями и умом; монах повелевает эмоциями, но не телом и не умом; йогин имеет власть над умом, но не над телом и эмоциями.

"Четвёртый путь отличается от других путей и тем, что его главное требование к человеку – это требование понимания. Человек не должен делать ничего такого, чего он не понимает, за исключением какого-нибудь опыта под руководством и по наставлению учителя. Чем яснее понимает человек то, что делает, тем значительнее будут результат его усилий. Это фундаментальный принцип четвёртого пути. Результаты работы пропорциональны сознательности в ней. На четвёртом пути не требуется никакой "веры"; наоборот, любая вера противоположна четвёртому пути. На четвёртом пути человек должен удовлетворяться истиной того, о чём ему говорят; и пока он не удовлетворён, он не должен ничего делать.

"Метод четвёртого пути состоит в том, чтобы делать что-то в одной комнате и одновременно нечто соответствующее в двух других; иными словами – работая над физическим телом, работать над умом и эмоциями, а работая над эмоциями, работать над умом и физическим телом. Это достижимо благодаря тому, что на четвёртом пути можно использовать недоступное на путях факира, монаха или йогина знание, которое даёт возможность работать одновременно в трёх направлениях. Этой цели служит серия параллельных упражнений физической, умственной и эмоциональной сферы. Вдобавок, на четвёртом пути возможно индивидуализировать работу отдельного человека, т.е. каждый может делать то, что ему необходимо, и не делать того, что ему бесполезно. Это – следствие того обстоятельства, что четвёртый путь обходится без большей: части поверхностного материала, сохраняющегося на других путях в силу традиции.

"Таким образом, когда человек, продвигаясь по четвёртому пути, достигает развития воли, он может ею пользоваться, так как приобрёл контроль над своими телесными, эмоциональными и интеллектуальными функциями. Кроме того, он сберёг много времени, работая параллельно сразу над тремя сторонами своего существа.

"Четвёртый путь называют иногда путём хитреца. "Хитрецу" открыт один секрет, которого не знают ни факир, ни монах, ни йогин. Неизвестно, как "хитрец" узнал этот секрет. Может быть, вычитал его в старинных книгах, может быть, получил в наследство или купил, а возможно, у кого-то украл. Это не имеет значения. "Хитрец" знает секрет и с его помощью оставляет позади факира, монаха и йогина.

"Среди четырёх факир действует самым грубым способом: он очень мало знает и очень мало понимает. Предположим, что в результате месяца напряжённых мучений он развивает в себе некоторую энергию, некоторую субстанцию, производящую внутри него известные перемены. Он делает это абсолютно слепо, с закрытыми глазами, не зная ни цели, ни методов, ни результатов, а просто подражая другим.

"Монах немного лучше знает, что ему нужно. Он руководствуется религиозным чувством, традицией, желанием достигнуть спасения; он верит своему учителю, который говорит ему, что нужно делать, верит, что его усилия и жертвы "угодны Богу". Предположим, что, благодаря неделе поста и непрерывной молитвы, лишений и так далее, он может достигнуть того, что факир развивает в себе, подвергаясь мучениям в течение месяца.

"Йогин знает гораздо больше. Он знает, чего хочет, знает, зачем ему это нужно, как оно может быть приобретено. Он знает, например, что для его цели необходимо создать внутри себя некоторую субстанцию, знает, что эту субстанцию можно выработать в один день при помощи известного рода умственных упражнений и сосредоточения сознания. Поэтому он удерживает своё сознание на этих упражнениях целый день, не позволяя себе ни одной посторонней мысли – и получает то, что ему нужно. Таким образом, йогин тратит на ту же самую вещь всего один день в сравнении с месяцем, затраченным факиром, и неделей, затраченной монахом.

"А на четвёртом пути знание ещё более точно и совершенно. Человек, следующий по четвёртому пути, знает вполне определённо, какие субстанции необходимы для его целей, и знает, что эти субстанции можно произвести в теле при помощи месяца физических страданий, недели эмоционального напряжения и дня умственных упражнений. Но он знает и другое: что их можно ввести в организм извне, если известен способ, как это сделать. И вот, вместо того, чтобы тратить день на упражнения, как йогин, неделю на молитвы, как монах, или месяц на самоистязание, как факир, он просто приготавливает маленькую пилюлю, которая содержит все нужные субстанции, и глотает её; таким путём, не теряя времени, он получает требуемые результаты".

"Следует отметить, – заключил Гурджиев, – что кроме этих истинных и законных путей существуют искусственные пути, которые дают только временные результаты; есть ложные пути, которые могут даже дать постоянные результаты, но сами результаты будут ложными. И на этих путях человек тоже ищет ключ к четвёртой комнате и иногда находит его. Однако до сих пор неизвестно, что именно он находит в этом случае в четвёртой комнате.

"Бывает и так, что дверь в четвёртую комнату открывают искусственно, при помощи отмычки. В обоих этих случаях комната может оказаться пустой".

На этом Гурджиев закончил свою беседу.

Во время одной из последующих бесед мы опять коснулись допроса о путях.

— Для человека западной культуры, – сказал я, конечно, трудно поверить и принять идею, что невежественный факир, наивный монах или удалившийся от жизни йогин могут идти по пути эволюции, тогда как образованный европеец, вооружённый "точным знанием" и самыми последними методами исследования, не имеет никакого шанса и движется по кругу, из которого нет выхода.

— Да, это так, потому что люди верят в прогресс и культуру, – ответил Гурджиев. – Не существует никакого прогресса. Всё осталось таким же, каким было тысячи и десятки тысяч лет назад. Меняется внешняя форма, сущность не меняется. Человек остаётся таким же, каким был. "Цивилизованные" и "культурные" люди живут совершенно так же, теми же интересами, что и самые невежественные дикари. Современная цивилизация основывается на насилии, рабстве и красивых словах. Но все прекрасные фразы о "прогрессе" и "цивилизации" – это всего лишь слова.

Конечно, сказанное произвело на нас очень глубокое впечатление, потому что говорилось в 1916 году, когда самые последние достижения "цивилизации" в форме невиданной доселе войны продолжали развиваться и расти, втягивая в свою орбиту новые и новые миллионы людей.

Я вспомнил, как за несколько дней до этой беседы увидел на Литейном проспекте два огромных грузовика высотой до второго этажа, набитые новыми, некрашеными деревянными костылями. По. какой-то причине эти грузовики невероятно меня поразили. В горах костылей для ещё не оторванных ног скрывалась особо циничная насмешка над всем тем, чем люди себя обманывают. Невольно я представил себе, что такие же грузовики едут по улицам Берлина, Парижа, Лондона, Вены, Рима и Константинополя. В результате эти города, почти все хорошо мне знакомые и любимые мной – просто потому, что они так отличались, дополняли друг друга и контрастировали между собой, – стали теперь враждебны и мне и друг другу, отделились новыми стенами ненависти и преступлений.

Я рассказал присутствовавшим о грузовиках с костылями и о своих мыслях по этому поводу.

— Чего же вы хотите? – сказал Гурджиев. – Люди это машины; а машинам положено быть слепыми и бессознательными; иначе они и не могут. Все их действия должны соответствовать их природе. Всё случается. Никто ничего не делает. "Прогресс" и "цивилизация" в полном смысле этого слова возникают лишь в результате сознательных усилий. Они не могут быть результатом бессознательных, механических действий. А на какое сознательное усилие способна машина? Но если одна машина бессознательна, тогда бессознательны и сто машин, и тысяча, и сто тысяч, и миллион. А бессознательная деятельность миллиона машин с необходимостью завершается разрушением, истреблением. Как раз в бессознательных, невольных явлениях и скрыт корень зла. Вы ещё не понимаете и не можете вообразить все плоды этого зла. Но придёт время, и вы это поймёте.

На этом, насколько я помню, беседа закончилась.