|
||||
|
|
Я партию не видела… Как-то утром мама сказала мне: «После школы иди прямо к бабушке, к нам не ходи!». – Почему? – крайне удивилась я. Мама на мгновение замялась, а потом со вздохом проговорила: – Понимаешь, к нам придет один человек… Он только что вышел из тюрьмы… У меня глаза полезли на лоб! Как это? – Его посадили… по ложному обвинению, он только что вернулся в Москву, ему, наверное, тяжело будет тебя видеть, у него сын твоего возраста, но не в Москве, а в Саратове… Ну, ты же умная девочка, ты поймешь. Сказать по правде, я ничего не поняла! Как это посадили зря? Что это значит? Хотя какие-то смутные разговоры я уже слышала. Все началось еще в прошлом году, в городе Пярну, где мы отдыхали летом. Наша хозяйка Софья Яновна Работала в книжном магазине, родители с ней подружились, она была интеллигентной женщиной и называла меня «Катюшей Масловой» из-за легкого косоглазия. Так вот Софья Яновна в один прекрасный день, вернувшись с работы, сразу побежала к родителям и сообщила драматическим шепотом, что им велено было снять все портреты Берии и спрятать пока в подвал! А осенью в Москве я уже с приятелями во дворе распевала: «Берия, Берия, вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков!». Спустя три года, после двадцатого съезда, помню, папа шутил: – А что же теперь будут петь девчонки? Раньше было понятно: «Я маленькая девочка, играю и пою, я Сталина не видела, но я его люблю!». А теперь, видимо, придется петь так: «Я маленькая девочка, играю и пою, я партию не видела, но я ее люблю!». И хотя так никто не пел, но любовь к невидимой партии вбивалась в наши мозги везде и всюду. Кроме семьи, разумеется! А первым человеком, пришедшим в нам после лагеря, был Борис Леонтьевич Сучков, впоследствии ставший директором Института мировой литературы, однако так никогда и не оправившийся от травмы. Вторым возвращенцем был Абель Исаакович Старцев, специалист по американской литературе. А потом их было уже много. Кстати, в связи с арестом Сучкова только чудом не пострадал и мой отец. Когда он в третий раз умудрился потерять партбилет (о предыдущей потере я расскажу ниже), на партийном собрании выступил поэт Ж. Пылая праведным гневом истинного партийца, он заявил, что это неспроста Вильмонт третий раз теряет партбилет! Это, несомненно, связано с делом небезызвестного Сучкова, ведь они работали вместе, в одном издательстве! И казалось, что по обычаю тех лет сейчас все гневно заклеймят шпиона, который не просто теряет документы, а поставляет их врагам для проникновения в ряды и т.д. Неожиданно слово взял отнюдь не отличавшийся либерализмом и вегетарианством Анатолий Софронов и заявил, что только последнему идиоту может прийти в голову воспользоваться документами на фамилию «Вильям-Вильмонт»! Как ни странно, но это подействовало и рассеянный литератор был спасен. На него, разумеется, наложили кучу всяких партийных взысканий, но не арестовали и даже не выгнали из партии. Кстати, когда папа на фронте вступил в партию, мама с тяжелым вздохом сказала: «Коленька, ты же обязательно потеряешь партбилет!». И как в воду глядела. Прошло много лет, папа оказался в Западной Германии в одной делегации с Софроновым. И поблагодарил его за спасение, напомнив то собрание. На что Софронов рассмеялся. «Да нет, Николай Николаевич, я вовсе не хотел вас спасать, просто этот Ж. такой идиот, что я не выдержал!». Надо сказать, что первый раз партбилет был утерян, вернее, еще не партбилет, а кандидатская карточка при обстоятельствах, о которых я просто не помню, видимо, ничего примечательного. Но папу рекомендовала в партию весьма заслуженная старая большевичка Елена Дмитриевна Стасова, она же и вступилась за него. Но зато вторая потеря! Эта история стала впоследствии притчей во языцех! Он умудрился потерять вторую кандидатскую карточку… в прифронтовом борделе в Румынии. Но это бы еще полбеды! Самое пикантное заключалось в том, что он не понял, куда попал! Он по простоте душевной решил, что это гостиница. Обрадовался, что можно будет поспать и помыться, и будучи большим демократом, попросил один номер на двоих, на себя и шофера. Хозяйка заведения отнеслась с пониманием к пожеланию советского офицера и предоставила им вполне приличный номер. Шофер же сразу смекнул, куда попал и отпросился: «пойду менять часы»! Весьма распространенная на фронте забава! И вдруг ночью отца разбудил громкий скандал, к нему в комнату ворвалась местная девица, вся в слезах, что-то крича по-румынски. Рядом топтался шофер. – В чем дело? – грозно воскликнул майор Вильмонт. – Товарищ майор, я просто хотел у ней фотокарточку на память взять, а она разоралась, как… – И он протянул папе желтый билет с фотографией девицы! Вот тут майору Советской Армии стало коломитно. Он все понял! Вернув девице ее документ, он вскочил и они поспешили ретироваться. Но в спешке майор потерял свою кандидатскую карточку! История эта выглядит анекдотом, многие думали, что отец, как теперь говорят, придуривался, но зная его, я абсолютно в это верю! Благодаря своей рассеянности, отец избежал многих неприятностей. Еще до войны его пригласили на конспиративную квартиру для вербовки, не столько в стукачи, сколько, кажется, в шпионы, он ведь безупречно владел немецким. После разговора, во время которого несчастный всячески отнекивался, но не смог привести достаточно убедительных доводов, ему милостиво дали время «подумать». Он вышел из этой квартиры в ужасе и отчаянии, полез в карман плаща за платком, чтобы утереть холодный пот, но вместо платка вытащил незнакомые ключи и жестянку с ландрином. Он даже не сразу сообразил, что перепутал плащи. И пошел обратно. На звонок выскочил разъяренный инструктор. Видимо, у него уже был следующий кандидат в шпионы. Плащ папе вернули и с тех пор оставили в покое. Его рассеянность была не просто отговоркой… Куда такому в шпионы?  В связи с этой историей я упомянула коробочку ландрина. Сейчас я что-то не вижу ни ландрина, ни монпансье. Для молодых объясняю. Монпансье – прозрачные маленькие леденцы, которые продавались в пестрых жестянках. Желтые, красные и зеленые. А ландрин – тоже леденцы, но обсыпанные сахаром. В моем детстве в булочных стояли большие стеклянные банки с леденцами, подушечками, раковыми шейками без оберток. Подушечки были весьма разного вида. Белые, розовые, коричневые, присыпанные какао, полосатенькие. А конфеты подороже и посолиднее помещались в вазах на ножках. Отдельная витрина обычно отводилась под сухари. Каких только сухарей там не было! Постепенно, с годами магазины будто теряли вид и цвет, становились все более тусклыми и просторными. Пастила, например, была Раньше белая и розовая, осталась только белая. В коробочке со сливочной помадкой когда-то лежали розовые, белые и шоколадные и наверху каждой конфетки был маленький цукатик. С годами в коробках остались помадки только одного цвета. Кстати, розовые, по-моему, вовсе исчезли, как и цукатики. Хорошие конфеты стали дефицитом, как и прочие деликатесы, вроде сырокопченой колбасы и красной рыбы, постепенно дефицитом становилось почти все. Отлично помню, в год пятидесятилетия Советской власти в праздничный день мы с мамой отправились на «добычу» и в гастрономе «Спутник», что на Ленинском проспекте у Калужской заставы, увидели огромную очередь за семгой. Семги хотелось, и мы покорно встали в очередь. Кто только не стоял в этом хвосте! Разные знаменитости, но конкретно помню только Игоря Кириллова. Нам повезло, и мы не зря стояли. Укладывая в сумку два пакета – нас ведь было двое, и нам достался целый килограмм! – мама проговорила с тяжелым вздохом: «Бедная моя девочка! На шестидесятилетие тети Сони семги уже не будет. Это точно!». Ее и впрямь не было на шестидесятилетие, а на семидесятилетие вообще почти ничего не было! Какие-то жалкие наборы, которые выдавали членам Союза писателей. У нас в семье, как говорил Олег Чухонцев: «Куда ни плюнь, попадешь в члена Союза», и мы имели право на три заказа. Один всегда отдавали кому-то из друзей, а от двух в стенном шкафу скопилось столько пачек чая «со слоном», что я горя не знала в эпоху перестройки, когда вся Москва пила радиоактивный турецкий чай. Так что я дитя не только галактики, но и дефицита. В полной мере! Боже как захватывающе интересно мы жили! Мы постоянно ходили на охоту! Вот, предположим, нужно поехать в совершенно другой район Москвы– Ты непременно заходишь там в продовольственный магазин. Авось что-то «выкинут»! Один наш весьма интеллигентный знакомый как-то спешил к даме сердца в районе Измайлова. И вдруг видит бушующую толпу. – Что случилось? – спросил он у какой-то женщины. – Дарью выкинули! – бросила она на ходу. – Выкинули? Из окна? – в ужасе спросил он. Даму его сердца как раз звали Дарьей, и он решил, что ревнивый муж узнал… К счастью, ему быстро объяснили, что «Дарья» это название импортного стирального порошка! Жертвами психологии дефицита становились очень многие. Например, отец моей закадычной подруги незабвенный Олег Николаевич Писаржевский, писатель и публицист, был заядлым оптовиком. У них в квартире хранилось множество всяких припасов. Помню, меня поразило огромное количество консервных баночек с исландской селедкой в винном соусе. Эти баночки штабелями стояли на широком подоконнике их кухни. – Господи, куда столько? – спросила я у Ольги. – Папа все покупает оптом, – вздохнула та. Кстати, Олег Николаевич, очаровательный человек, галантнейший, добрейший, дамский угодник, в день моего рождения позвонил мне и сказал: – Зайди-ка к нам, я хочу лично тебя поздравить! Все-таки дата – шестнадцать лет! Я немножко удивилась, но пошла. Мы жили в одном подъезде писательского дома на Ломоносовском проспекте. (Мы с Ольгой и теперь живем в одном доме, правда, совсем в другом, но дружим по-прежнему). Я поднялась и Олег Николаевич шикарным жестом вручил мне букет из… воблы! Я была в.полнейшем восторге. Сейчас многие молодые просто не могут поверить, что так было!  А как омрачали нашу юность проблемы вечно отрывающихся бретелек на кошмарных лифчиках, резинок на поясах для чулок, поехавшими петлями на дефицитных чулках, наконец, дефицит ваты. Помню, вместо дезодорантов каждый придумывал что-то свое. Я, например, толкла таблетки уротропина в порошок и смешивала с детской присыпкой. Правда, потом стали появляться импортные средства, но их тоже далеко не всегда можно было купить. Кстати, на Ломоносовском проспекте, где мы жили тогда, имелся магазин «Сыр». До начала семидесятых там ассортимент был не хуже, чем сейчас. Прилавок с твердыми сырами, прилавок с рассольными, с мягкими и плавлеными. Помню, в семидесятом году к нам приехал из Одессы друг и впал в экстаз от разнообразия сыров. Уезжая домой, он купил головку рокфора. Кстати, советский рокфор был одним из самых дешевых сыров, но очень хорошего качества. Мы, граждане великой советской империи, постоянно возили что-то съестное из города в город, из республики в республику. Например, в Тбилиси я возила сливочное масло. Там оно всегда было в дефиците. В Эстонию – тонкие макароны и постное масло в пластиковых бутылках. В Армению майонез и московские конфеты. Из Таллина, где я часто бывала, я перла, конечно же, копчушки, копченое мясо, конфеты… И с непродовольственными товарами было то же самое. Из Таллина возили махровые халаты и трикотаж фабрики «Марат», из Ленинграда – эмалированную посуду, из Армении обувь, из Грузии – всякие модные мелочи, вроде нейлоновых авосек или водолазок. Как-то в ранней молодости мы с Ольгой Писаржевской и ее мужем Толей Монастыревым ездили погулять в Ригу, перед самым отъездом на последние деньги купили два белых эмалированных чайника и две белые махровые азалии в горшках! И горды были чрезвычайно! Однако пора уже дать какой-нибудь Рецепт. Коль скоро речь тут зашла об Ольге, то приведу рецепт простейшего и очень вкусного теста, которое она попробовала у кого-то из знакомых. С тех пор оно стало у нас излюбленным!
Кстати, именно с таким яблочным пирогом была связана одна весьма занятная история. Мы тогда жили опять-таки в писательском доме в Астраханском переулке. Я испекла пирог в последний момент перед приходом гостей. И чтобы он остыл, вынесла на балкон, накрыв полотенцем. Идея вполне дурацкая сама по себе, оказалась дурацкой вдвойне. Когда пришел момент подавать пирог, я вышла на балкон. – Мама, ты взяла пирог? – крикнула я в комнату. – Даже и не думала! Короче говоря, пирог искали и хозяева и гости. Но тщетно! Наконец, кто-то догадался глянуть вниз и увидел, что из земли под балконом торчит доска. Я бросилась вниз. Доска действительно торчала из земли, и было понятно – ее туда отправили сверху с большой силой. Все стало ясно, наш балкон от соседнего отделяла стенка из оргалита, впрочем, вполне надежная. Но рядом с ней стоял старенький шкафчик, на который я и поставила пирог. Видимо, аромат пирога был столь соблазнителен, что кто-то из братьев-писателей не смог совладать с искушением. Кто именно тогда там жил, мы не знали, это был другой подъезд. Но зато вы можете составить себе представление о качестве пирога! Кто-то не побоялся на высоте восьмого этажа перегнуться через балконные перила. Голод не тетка! Выше я уже не раз упоминала папиного фронтового друга из Одессы. Игорь Петрович Гейбер, один из самых очаровательных людей, которых я знала. Высокий, полный, красивый, шумный, от которого исходила невероятная доброта и обаяние. Он совершенно обожал моего отца. И, надо заметить, папа тоже его обожал! Однажды, когда отцу в очередной раз отказали в заграничной турпоездке, я поняла, что сейчас он неизбежно впадет в депрессию и сказала маме: «Увези его куда-нибудь!». – Куда? – откровенно растерялась мама. – В Одессу! – сообразила я. – Вы оба там не были, сейчас там, наверняка, хорошо (дело было в конце мая). – Не согласится, – покачала головой мама. – Папа, хочешь поехать к Изе? – с места в карьер спросила я. – К Изе? В Одессу? – задумался он. – Да, наверное, единственный человек, которого я сейчас хочу видеть, это Изя! Но как же тридцатое? Тридцатого мая, в день смерти Бориса Леонидовича Пастернака на даче в Переделкине собирались оставшиеся в живых друзья и родственники. Папа каждый год бывал там. – А если бы ты уехал в Италию? – Так то Италия! Юдина будет звонить, – проговорил он с тоской. – Ничего, я скажу, что ты уехал в Одессу болеть за «Черноморец» ! Это показалось папе настолько диким и смешным, что он согласился.  Мария Вениаминовна Юдина, знаменитая пианистка, не принадлежала к числу людей особенно любимых папой, но зато она любила с ним беседовать и частенько укоряла его за некоторое сибаритство. Сама же она была абсолютным аскетом. Могу предположить, что она никогда даже не слышала о существовании футбольной команды «Черноморец». Полагаю так же, что я не осмелилась бы по молодости лет так ей ответить, но, к счастью, она не позвонила. Однако вернемся к Гейберу. Кроме массы прочих Достоинств, Игорь Петрович еще и великолепно готовил! В его облике и в манере было что-то раблезианское. К примеру, он потрясающе делал бефстроганов. Являлся к нам с дефицитнейшей говяжьей вырезкой и выгонял всех из кухни. Мама, восхищаясь результатом, панически боялась процесса. Игорь Петрович так вдохновенно отбивал мясо, что ошметки разлетались по всей кухне, и потом их было не так-то легко отскрести от стен. Тем не менее, рецепт был взят на вооружение. Привожу его здесь. Казалось бы ничего оригинального, но вдохновение Игоря Петровича делало это блюдо самым вкусным в мире.
Как-то я гостила у Гейберов в Одессе, и по утрам Игорь Петрович будил меня так: – Солнце, вставай! Я уже сходил на Привоз и нажарил тебе бычков! Ты любишь бычки? Из его рук я готова была есть даже то, чего никогда не ела. К примеру, попробовав его голубцы, я их нежно полюбила. А дома и в рот не брала. Но жена Игоря Петровича, тетя Циля, редкой красоты женщина, готовила просто фантастически. Из ее рецептов я взяла на вооружение один: сотэ по-одесски! Я его и сейчас готовлю, но куда упрощеннее и эклектичнее. Но тут привожу рецепт во всей его одесской первозданности.
Пока писала, у меня текли слюнки, но я уже очень давно готовлю сотэ по упрощенной схеме. Без муки, без моркови, все валю вперемешку. Тоже вкусно, – но это уже не Одесса или не та Одесса! В противовес этому канительному и достаточно тяжелому блюду приведу мамин рецепт баклажанной икры, приготовление которой отнимает совсем мало времени и сил, и к тому же, если вам не запрещены сами баклажаны, вы можете есть ее практически при любой диете. А вкусно – ужас!
Однако вернусь к Игорю Петровичу, с которым было связано много чудесных, незабываемых и смешных моментов в жизни. Как-то мы справляли папин юбилей. Было много гостей и вдруг неожиданно явился Игорь Петрович. Свалился как снег на голову. Вообще папа не был сторонником подобных сюрпризов. Но это же Изя! Изе можно! Папа был в восторге. Изя привез ему в подарок купленный на одесском толчке роскошный пуловер, который был немедленно надет, оказался к лицу и впору. А нам с мамой Изя привез наше любимое лакомство – целый мешок «конского зуба». Кто не знает, что это такое? Семечки, дивные крупные полосатые семечки! Гости разом забыли обо всех угощениях и принялись упоенно лузгать семечки. Папа это ненавидел еще со времен военного коммунизма, когда матросня залузгивала семечками все культурное наследие проклятого царизма. Он, конечно, негодовал, но поскольку это безобразие устроил Изя, то Все были прощены! Другой случай. Мы тогда жили на Самотечном бульваре в квартире на высоком первом этаже. Приходим как-то мы с мамой домой, вдруг кто-то звонит в дверь. Открываю. Игорь Петрович! Как, что, откуда? Не входя в квартиру, он требует: – Солнце, дай стул! – Вам плохо? – пугаюсь я. Этот веселый и шумный человек не отличался крепким здоровьем. – Мне уже хорошо! Дай стул! Даю стул. Он ставит его перед дверью подъезда, взбирается на него, разгребает кучу мусора, наваленного на полке над дверью, достает оттуда гигантскую круглую коробку и с торжеством протягивает маме. – Господи, Игорь Петрович, что это? – пугается мама. – Это Циля утром испекла вам сметанный торт! Я приехал прямо из Внукова, а вас как назло никого нет дома! Куда мне деваться с этой коробкой? Вот я и пристроил ее. Думаю, среди этого хлама ее никто не заметит! А торт вышел знатный! Торт и впрямь получился неправдоподобный, но мне такие кондитерские шедевры не по силам. Между прочим, в Одессе на улице громогласный Игорь Петрович звал жену Фросей, «чтобы не дразнить антисемитов». Игорь Петрович и папа умерли в один год. А с его сыном Петей, ныне успешным американским бизнесменом и его очаровательной женой Ланой я дружу по сей день. В «минуты жизни трудные» он не раз приходил мне на помощь, и я никогда этого не забуду. Я упоминала об этой семье в книге «Курица в полете» и с огромной нежностью отношусь к Одессе именно благодаря Гейберам. Кстати, Лана когда-то в Вильнюсе, где они жили, практически выброшенные из Одессы за желание эмигрировать, научила меня готовить еще одно блюдо из баклажан.
 |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
