• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В Нью-Йорке я большую часть утра провожу, разговаривая по телефону с той или иной Б. Я называю это «проверкой». Мне нравится слушать обо всем, что Б сделали с прошлого утра. Я спрашиваю обо всех местах, куда я не пошел, и о людях, с которыми я не повидался. Даже если Б были со мной на вечеринке или в клубе вчерашним вечером, я спрашиваю, что произошло, потому что может быть я пропустил что-нибудь в другом конце зала. А если не пропустил, то позабыл.

У меня нет памяти. Каждый день для меня – новый день, потому что я не помню день вчерашний.

Каждая минута – как первая минута моей жизни. Я пытаюсь запомнить, но не могу. Поэтому я и женился – на моем магнитофоне. Поэтому я выискиваю и стараюсь быть с людьми, у которых ум устроен как магнитофон. У меня ум – как магнитофон с единственной кнопкой: «Стереть».

Если я просыпаюсь слишком рано, чтобы кого-либо проверить, я убиваю время, смотря телевизор и стирая свое белье. Может, у меня такая плохая память оттого, что я всегда занимаюсь по меньшей мере двумя делами сразу. Легче забыть о деле, которое ты сделал наполовину или на четверть.

Мое любимое сочетание занятий – говорить во время еды. По-моему, это признак высокого класса. У богатых есть много преимуществ по сравнению с бедными, но самое важное, по-моему, это умение одновременно разговаривать и есть. Я думаю, они учатся этому в высшей школе. Это очень важно, если часто ужинаешь в гостях. За ужином ты должен есть – потому что если ты не ешь, это оскорбление для хозяйки – и разговаривать – потому что если ты не будешь разговаривать, это оскорбительно для других гостей. Богатые как-то с этим справляются, но мне это не удается. Их никто не застанет с открытым ртом, полным еды, но со мной такое случается.

Мой черед вставить слово всегда настает, когда я набью себе рот картофельным пюре. Богатые, напротив, сменяют друг друга как бы автоматически; один говорит, пока другой жует; потом первый жует, а второй говорит. Если разговор требует какого-нибудь немедленного комментария, от человека, который жует, богатый умеет быстро спрятать не-дожеванную пищу где-то – под языком? за зубами? в горле?

– и высказываться. Когда я спрашиваю моих богатых друзей, как у них это получается, они говорят: «Что получается?» Вот насколько они к этому привыкли. Я тренируюсь дома перед зеркалом и по телефону. А пока я не в совершенстве умею одновременно разговаривать и есть, я придерживаюсь своего основного правила на званом ужине: не говорю и не ем.

Конечно, ты можешь иметь плохие манеры, если знаешь, как ими пользоваться.

Как-то утром я пылесосил и одновременно смотрел «Высшую меру наказания» (Capital

Punishment) с Барбарой Уолтерс, зазвонил телефон. Я знал, что это за Б, потому что только она звонит мне раньше, чем я позвоню ей. Все остальные Б ждут, пока я сделаю первый шаг. Эта Б – концептуальный философ из хорошей семьи. Хотя она и сбилась с пути, ее порода все еще дает о себе знать. Она умеет есть, разговаривать и ходить одновременно.

Я дал телефону прозвонить десять раз, потому что от «Высшей меры наказания» просто нельзя было оторваться. Наконец я поднял трубку и быстро сказал: «Привет, подожди секундочку». Я уронил трубку и побежал в кухню за тостами с джемом. Ожидая, пока тосты поджарятся, я читал этикетку на банке с джемом. Я взял банку с собой к телефону, потому что люблю накладывать джем на тост большими ложками, прямо перед тем, как откусить.

«Что новенького», – спросил я, прижимая ухо к трубке и отправляя в рот джем.

Б детально описала мне шоу Барбары Уолтерс. Мне было не скучно, потому что я уже позабыл его. Когда она стала описывать то, что шло в данный момент по моему телевизору, я перебил ее: «А еще что новенького?»

«Не знаю, – огрызнулась Б, которая терпеть не может, чтобы ее перебивали – Что ты делаешь?» «Занимаюсь уборкой».

«Уборка – вот что мучает меня двадцать четыре часа в сутки», – ответила Б. Она как раз такой человек, у которого всегда такая же проблема как у тебя, только в миллион раз тяжелее. «Уборка всегда у меня на уме, – с энтузиазмом продолжала она. – Где мне еще прибраться – в ящике? на столе? в чулане? Я пропылесосила комнату, но не пропылесосила чулан, а ведь я собираюсь сегодня все закончить. Сначала мне надо почистить ковер шампунем. Я пользуюсь чистящим средством „Суперсильный экстрапрофессиональный шампунь „Олд Глори", и все делаю так, как указано в инструкции – чищу ковер участками по шесть дюймов. Потом я скребу щеткой и поднимаю ворс, потом выхожу из комнаты часа на три, захватив с собой массу вещей, – магнитофон, пару книжек, журналы, газеты – иду в парк и сижу там, разговаривая с бродягами. После этого я могу вернуться и пылесосом убрать пену. Мне надо проверить, есть ли у меня новые мешки Е-11, потому что у меня пылесос „Сингер" в форме канистры. Лучше бы у меня был „Хувер". Большинство людей не пользуются пылесосом, потому что его приходится убирать в чулан, а если ты гостишь у кого-нибудь дома и спрашиваешь, нельзя ли воспользоваться их пылесосом, они го­ворят: „О, не беспокойся, он такой тяжелый, это так неудобно" и достают щетки. А щетки для ковров совсем устарели. Щетки для ковров и просто щетки. Щеткой ворс на ковре не поднимешь. Единственное, что получается, – в ковре застревают щетинки, и потом их приходится подбирать по одной и относить в мусорное ведро, собирается больше мусора. Если только не спустить их в туалет. Так вот, я начинаю пылесосить. Мне надо решить, что пропылесосить сначала. Пол? Нет. Потому что грязь распространяется по другим местам. Тогда, если я еще не застелила постель, я пылесошу вдоль постели. Без насадок на трубе. Могу разве что привинтить длинную трубу с пластиковым наконечником с очень узкой щелью. Так удобно убирать в углах. Потом мне надо навести порядок на письменном столе. Я убираю все книги. Надеваю насадку со щеткой – круглой щеткой, беру телефонную книгу, провожу щеткой сверху и по сторонам. Если я вижу пятно на моей карманной записной книжке, которая может лежать на столе рядом с телефонной книгой, мне приходится достать из чулана ящик с обувными щетками, взять чистящую пасту для кожи и почистить обложку. Я так тщательно все чищу, что в комнате не остается ничего неопрятного или грязного. Во всем доме. Ничего. НИЧЕГО!» «Не ори, Б», – сказал я, накладывая на тост еще ложку джема.

«Ладно, но вот, например, мое карманное радио рядом с телефонной книжкой. Ну после того как я очищу его от пыли пылесосом, я вынимаю его из кожаного футляра и пылесошу футляр изнутри, и пока я этим занимаюсь, я открываю радио и вкладываю новую девятивольтовую батарейку, а потом насадкой с маленькой дырочкой я пылесошу радио изнутри, потому что так батарейка остается чистой, и на радио не остается статического электричества. Еще на моем столе стоит стакан с карандашами. Я вынимаю все карандаши из стакана и кладу их на газету, но мне приходится положить газету на пол в ванной, потому что я не хочу, чтобы типографская краска с газеты оказалась на ковре или покрывале. Стаканчик для карандашей я кладу в горячий раствор мыла „Айвори", куда добавляю немного моющего средства „Фантастик", а с месяц назад я стала пользоваться такими салфетками – не салфетками „Брилло", в составе которых нет мыла, – знаешь, они похожи на проволочные штуки, из которых можно сделать брошку „Арт Деко" или что-то еще. Этими маленькими, пропитанными мыльным раствором мочалками можно отчистить со дна стакана въевшиеся чернила и карандашные стружки. Потом, прежде чем поставить карандаши обратно, я хорошо их затачиваю, для этого я вынимаю точилку из верхнего ящика стола, возвращаюсь в ванную комнату и точу карандаши над унитазом, потому что если я буду точить их над корзиной для бумаг, часть пыли рассеется в воздухе и, наверное, осядет на какой-нибудь уже чистой поверхности, а я действительно хочу ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ВСЕЙ ПЫЛИ. Когда я заточу карандаши, я спускаю стружки в унитаз и ставлю карандаши обратно в стаканчик. Потом я снимаю все книги с полок и кладу их на газету в ванную. Потом я убираю пыль с полок. Пылесосом. Их надо отполировать. Я вынимаю „Эн-даст". Это лучше, чем „Олд Голд" или „Пледж" или „Лимонный Пледж". Это такой фарс – во все добавлять лимон. Лимон был моден в 1973, по-моему. Все было с лимоном. В этом году все – „лоск". Так вот, „Эндаст" наводит лоск на мебель. Я распыляю его на чистую тряпку. После уборки мне надо не забыть постирать тряпку. Я протираю ей полки. У меня есть маленькая вещица, в которой я держу сигареты, – не коробка, а скорее стаканчик – и я вынимаю оттуда все сигареты и вытрясаю табачные крошки в унитаз, чтобы они не валялись повсюду. Потом я перехожу к маленькой жестянке, в которой стоят только ручки, ножницы, перочинные ножики и прочие подобные предметы, и проверяю, все ли шариковые ручки пишут. Если они не пишут с первой буквы, я выбрасываю их в мусорное ведро. У меня в ведре хороший мусорный пакет двадцать два на сорок четыре, так что можно не мыть ведро после того, как я все выброшу. Потом я насаживаю на пылесос щетку и чищу все книги. По сторонам, сверху. Если обложки запачкались или потерлись, я беру кусочек бумаги „КонТакт", печатаю ярлычок подходящего цвета и приклеиваю его к корешку книги. Если это старая книга, например, „Шерлок Холмс", в обложке с потрепанными углами, то я снимаю обложку, а потом, если эта книга по цвету не подходит к комнате – например, она темно-коричневая, а я не люблю темно-коричневый цвет, мне нравится желтый – я пользуюсь бумагой „КонТакт". Так я поддерживаю единство стиля на моих книжных полках. После этого мне надо пропылесосить пишущую машинку. Это такая тяжелая работа! Мне надо действовать осторожно, а то машинка сломается. Я оставляю на пылесосе ту же насадку со щеткой. Я включаю его и осторожно провожу по клавишам. Потом я насаживаю длинную тонкую трубку, отвинчиваю верхнюю часть пишущей машинки отверткой и обрабатываю каждую клавишу. Я достаю бутылку денатурата и целую коробку ватных палочек „Кью-тип". Я их не экономлю. Ведь одной стороной палочки я могу почистить только одну букву. А на каждой клавише по две буквы, значит на одну клавишу мне нужна одна палочка. Потом я дую на машинку, чтобы сдуть пыль вниз. А потом засасываю пыль пылесосом. Затем я достаю „Фантастик" и брызгаю им на многоразовую салфетку – они называются „Хэнди-Вайпс". Они бывают желтые с белым, бирюзовые с белым и розовые с белым. Я пользуюсь желтыми с белым. В этом году все зеленое с белым и желтое с белым. Не лимонное, а просто желтое, не знаю почему. Я брызгаю немного „Фантастика" на салфетку „Хэнди-Вайпс" и протираю между клавишами ватной палочкой „Кью-тип" с „Фантастиком", чтобы светлые участки между черными клавишами были чистые. Так же должны делать и все, у кого есть пианино. Надо следить за тем, чтобы „Фантастик" не капнул на клавиши, потому что от этого могут испортиться внутренние детали печатной машинки. Потом надо почистить все штепсели. Я вынимаю их из розетки, чтобы меня не ударило током. Белые удлинители пачкаются. Когда какой-нибудь становится слишком грязным, я его снимаю и включаю в список, который пишу на верхнем листе маленького блока белой бумаги, – „новый удлинитель, 6 дюймов". Потом я начинаю разбирать ящики стола. В верхнем ящике у меня множество записей, и мне надо проверить, все ли кассеты в порядке. Я вынимаю целый ряд кассет и выкладываю на газету. Потом я распыляю „Фантастик" на это место и протираю салфетками „Хэнди-Вайпс". А потом я беру каждую кассету и вытираю пыль маленьким кусочком салфетки „Виндекс" – это хорошо для пластикового покрытия. Я никогда не вынимаю кассеты и не меняю их местами – они остаются в том же самом ряду, потому что однажды я перепутала два года и мне пришлось долго собирать их опять, ряд за рядом, дата за датой. А потом обычно я немного отвлекаюсь, потому что вижу кассету и думаю: „О господи, этот человек умер, мне надо одну минуту послушать его в записи". Так что я быстро кончаю эту работу. Потом я перехожу ко второму ящику, который наполнен канцелярскими принадлежностями: желтые блокноты для стенографии снизу, маленькие блокнотики сверху, потом еще меньше и поперек лежат конверты – все укладывается по размеру. Так вот, я все вынимаю, проверяю и смотрю, нужно ли мне это еще. Например, у меня есть два блокнота из художественного магазина для записи телерекламы, на них изображен телевизор. Ну я знаю, что, наверное, не стану ими пользоваться. Потом я просматриваю конверты. На них аккуратные машинописные этикетки с описанием содержимого. Если этикетка запачкалась или потерлась, я печатаю новую. Что касается писем, которые я берегу, я просматриваю письма, чтобы выяснить, хочу ли я их беречь. Ну я могу найти несколько открыток с днем рождения от людей, которые были для меня важны год назад. Такие я выкидываю. И открытки недостаточно красивые – тоже выкидываю. Я не тружусь складывать их вместе с „открытками знаменитых людей". У меня есть открытки большого размера, но нет коробки для них, и я записываю, что надо ее купить. Сначала я измеряю открытки. И когда у меня появляются деньги, я иду в магазин „Голдсмит Бразерс" и покупаю коробку. А потом все мои маленькие записные книжечки. У меня есть Европа, Англия, Испания, Рим, Париж, все перевязаны резинками. А еще у меня есть дневники из Парижа и прошлогодний календарь, который полезно сохранять для налогов, и маленькие путевые дневники 60-х годов, которые мне не нужны, но от которых я не хочу избавляться, потому что когда-нибудь они могут пригодиться. Когда-нибудь они оживят 60-е годы. Я вынимаю все это, беру пылесос со щеткой-насадкой и уби­раю пыль, вынимаю из ящиков бумагу „КонТакт" – потому что хочу убрать пыль из-под бумаги. Я хочу дойти до самого дерева…»

«Алло?» – Как обычно, нас разъединили. Б живет в маленьком пансионе с перегруженным коммутатором. Время от времени оператор выключает линию Б, потому что чувствует, что Б использует больше телефонного времени, чем ей полагается. Тогда Б приходится несколько минут подождать. Она не возражает, да и я тоже – это дает нам обоим возможность пойти в туалет или еще что-нибудь сделать. Однако на этот раз прошло минут двадцать, пока Б перезвонила мне снова. На визит в туалет мне столько времени не нужно. Я уже собирался позвонить какой-нибудь другой Б, чтобы убить время, но когда я уже был готов набрать номер, телефон зазвонил, и это была прежняя Б.

«Извини, сегодня коммутатор плохо работает», – сказала она. «Но я двадцать минут прождал!»

«А, я не думаю о времени. Я думаю о ПОДРОБНОСТЯХ! – проорала она. – Я думаю об уборке, которую мне надо сделать! Когда я закончу вычищать ящик с канцелярскими принадлежностями, когда пропылесошу все простые белые блокнотики и конверты авиапочты, выну их все, положу их все обратно, у меня еще остается нижний ящик, ящик с фотографиями. В этом ящике много конвертов с надписью „Разное". Одна из тех вещей, которую я всю жизнь пытаюсь побороть, – это слово „разное". Оно должно исчезнуть. Потому что нет такой вещи „разное". И я решаю вынуть все из „Разного" и положить в другую папку. Я вынимаю такие вещи, как расписки и конверты, в которых мне отослали обратно фотографии, посланные мной уже умершим людям, а также фотографии из книг и все такое. И я говорю: „Действительно ли мне нужны все эти расписки?" Я открываю пакеты и смотрю. Ну я не буду сохранять все расписки, сохраню только важные. Остальные я выкину. Я избавлюсь от восьмой части дюйма, если выброшу что-нибудь вроде Ли Толлберг. Какого черта, кто такой Ли Толлберг? Роттен Рита? Ну, может быть, Роттен Риту стоит оставить. Питер Хагалл… ну, может быть, я оставлю расписки. Может, я выпущу книгу расписок. Я буду держать их в этом же конверте, так и издам их. „Расписки в конверте". Теперь мне нужно посмотреть папку с гарантиями. Ведь не надо сохранять гарантии, которые превышают девяностодневный гарантийный срок. Я просматриваю конверт и избавляюсь от целого дюйма, когда выкидываю гарантии 1965 года, ты знаешь, на магнитофоны и кинокамеры, я как-то отправила по почте гарантийный талон и сохранила купон, но они послали мне через год напечатанную на компьютере открытку, где говорилось: „Если вам нужны услуги по любой из этих деталей, уплатите $17,00". Потом, конечно, у меня хранятся расписки по налогам за три года и за каждый месяц – я храню их очень аккуратно, они в деловых конвертах – они не очень хорошо помещаются, но все за 1973 год я храню в картонной папке, на которой написано „Квитанции". Потом ксероксы того, что я храню, и раз у меня была причина когда-то эти бумаги отксерить, то сейчас мне их просматривать не нужно. Потом „Идеи". Ну конверт для идей пустой, но мне ведь могут прийти идеи, так что я сохраняю конверт. „Счета к оплате". Ну вообще-то эту папку не следует хранить в ящике, и если я хочу быть хорошей хозяйкой, мне надо бы вынуть эти счета, которые, возможно, придется оплатить и держать их на виду. „Адвокат". Ну все письма от адвоката датированы, и я держу их в порядке, так что последнее лежит наверху. Эту папку я оставляю. „Письма, которые надо написать". Это еще одна глупая папка, потому что там только одно письмо, Хейнеру Фридриху и Джону Джорно, чтобы они мне что-то вернули, и я знаю, что никогда не отправлю его, поэтому я собираюсь его выбросить и таким образом избавиться от еще одной восьмой дюйма. Теперь „Копии писем". Это хорошая папка – смешные письма, которые я написала. „Возможности кинофильмов". Это тоже хорошая папка. Я еще ничего не придумала, но все время думаю. Мой конверт „Бухгалтерия" я сохраняю. Даже добавляю к нему материалы каждый раз, когда я вижу такую статью, как в журнале „Нью-Йорк Мэгазин" о том, как рассчитать свой капитал. Я вырезала ее и положила в папку для бухгалтера – „Возможные скидки" – списание со счетов министерства внутренних дел – чтобы знать мои возможности на следующий год. „Нарко-юрист". Это сценарий. Сценарии сохранять незачем. „Школьная пьеса". Это оригинальный киносценарий, написан от руки. А здесь у меня несколько иностранных монет. Наверное, сохранить мне стоит только копейки, английских денег здесь немного, здесь только русские деньги, так что их я сохраню. Вот теперь этот ящик чистый. Теперь мне надо достать салфетку „Хэнди-Вайпс" и протереть стол средством „Эндаст", хорошо вытирая все углы. Теперь мне надо вытащить из корзины, которая под раковиной в ванной комнате, самое ужасное на свете моющее средство. Оно называется „Ноксон". Это самое-самое вонючее средство из всех. Но мне надо начистить металлические детали письменного стола. Ручки ящиков. Я разрываю наволочку, потому что моя тряпка для этого не годится. Мне надо вычистить „Ноксоном" все уголки. Шесть металлических деталей на письменном столе и дверные ручки. Когда все высыхает, я наношу „Ноксон", а потом полирую еще одной тряпкой, чтобы все блестело. А потом еще с неделю, если я хочу, чтобы все осталось красивым и блестящим, я надеваю белые хлопковые перчатки каждый раз, когда открываю письменный стол. Затем я понимаю, что мне надо еще разобрать ящик бюро. И еще я вспоминаю, что забыла о серебряном стаканчике, в котором держу карандаши. Я вполне могу отполировать заодно все серебро. Я достаю мою единственную серебряную ложку – которую украла у мамы – и маленькую серебряную кофейную ложку, которой пользуюсь, когда у меня есть настроение, и серебряный стаканчик, и серебряную цепочку для ключей, иду в ванную и достаю полировку для серебра „Горхем" и надеваю мои желтые резиновые перчатки с подкладкой. С подкладкой, чтобы они не прилипали к пальцам. Но прежде я пудрю руки детской присыпкой „Джонсон и Джонсон" – полировка для серебра и „Ноксон" очень вредны для рук, они их сушат. Это очень странное ощущение, как будто пересохло во рту. Потом я чищу серебро маленькой тряпочкой, ополаскиваю его в теплой мыльной воде, затем полирую. Но мне не нужна еще одна грязная тряпка, поэтому я обычно полирую его туалетной бумагой. На письменном столе еще есть ваза, которую мне надо почистить; я кладу ее в мыльную воду и потом заталкиваю туалетную бумагу в горлышко, до самого дна. И после этого мне остается разобрать верхний ящик». «Ты уже разобрала верхний ящик», – заметил я с полным ртом джема.

«Это был верхний ящик письменного стола, – прорычала Б. – Мне еще остается верхний ящик бюро. А потом мне надо будет начать пылесосить, ведь если бы я пропылесосила сначала, вся пыль бы разлетелась обратно. Как бы там ни было, я разбираю верхний ящик. Я вынимаю его. Сколько бы я его ни чистила, он всегда в беспорядке. Я могу сохранить его в чистоте ровно час после того, как в нем разберусь. Мне приходится смириться с тем, что это бесконечно. Верхний ящик всегда будет в беспорядке, и мне всегда придется его пылесосить. То есть если утром я заказываю кофе и сыплю в чашку сахар из пакетика, несколько крупинок упадут на стол или на пол. Может быть, я не почувствую эту крупинку, но я знаю, что она здесь. Я могу не увидеть ее, но я знаю, что здесь грязь. К тому же часть ковра немного потерлась, знаешь, там где узор, просвечивает основа, и цвета не осталось. Я роюсь в моих фломастерах „Мэджик Маркерс", пока не найду подходящий цвет. Я пробую его на листе белой бумаге, потом очень осторожно пытаюсь закрасить серую линию, на которой не осталось ворса, чтобы цвет подходил к ковру. Теперь грязными выглядят мои очки. Я вынимаю их из ящика и кладу на кусок газеты. На полотенце, на кровать. Я не отваживаюсь положить газету на покрывало, которое принесли вчера из чистки. Ну посмотрим. Глазные капли. Здесь пять пузырьков глазных капель: „Коллириум", „Визин", „Мурин №2", „Французские Голубые" – сами-то пузырьки не грязные, а вот их крышки запылились. Их надо обрызгать „Фантастиком". И протереть. Я и их кладу на полотенце. Еще баночка вазелино­вого крема для интенсивного ухода за кожей. Она-то не грязная, но на крышке есть крошки молотого кофе, несколько кристалликов соли, волосок, какие-то волокна… если посмотреть через увеличительное стекло, возможно, я увижу, что когда-то на нее упала капля супа. И ее тоже надо протереть „Фантастиком". Я вынимаю все из верхнего ящика и кладу на полотенце. Потом я беру пылесос с щеткой-насадкой и чищу, пылесошу все пустые места и перегородки. Потом я иду в ванную и осматриваю раковину – действительно ли она чистая. Я беру чистящее средство для раковин „Лизол". Не освежитель воздуха „Лизол"-спрей и не „Лизол" для чистки унитазов. Именно „Лизол" для раковин и ванны. Это аэрозоль; я опрыскиваю раковину и сливное отверстие. На мне мои резиновые перчатки. Потом я мою мои щетки и гребенки, чтобы они были стерильными. Я кладу мои пять гребенок и щетку „Мейсон Пирсон", но сначала заглядываю в карман жакета, нет ли гребенки там, и в шкафчик тоже – и потом кладу их в дезинфицирующую жидкость „Айвори". Оставляю их отмокать минут пять-десять и после этого беру ручную щетку или щеточку для ногтей – те, что мне нравятся, продаются в магазине скобяных изделий и стоят тридцать пять или тридцать семь центов, там же теперь можно купить щетки с белой щетиной, я думаю, это красивее смотрится в ванной, чем натуральная щетина. Белая щетина выглядит приятно и опрятно. В мыльной воде я провожу щеткой по каждой гребенке вверх и вниз, по одному разу с каждой стороны. Потом спускаю мыльную воду из раковины, иду к ванне и споласкиваю каждую гребенку под краном. Потом кладу все гребенки и щетку на белое полотенце и заворачиваю их. Потом выкладываю на подоконник на пятнадцать минут, чтобы они высохли, но оставляю их завернутыми, чтобы они не запачкались от сажи. Итак, гребенки чистые. Остается пластмассовая коробка, в которой я храню маникюрные принадлежности, пинцеты, щипчики – пока я убираюсь, я все время помню, что мне нужно не только вычистить все и положить на место – надо и ВЫБРОСИТЬ ненужные вещи. И если у меня десять пар пинцетов, почему не достать поскорее зеркало и не вырвать несколько волосков, чтобы посмотреть, исправен ли пинцет. После того как я это сделаю, я разглядываю пинцет, нет ли там засохшего меда или чего-нибудь такого. Если пин­цет чистый и им можно пользоваться, я кладу его в футлярчик. Если пинцет не исправен, я достаю из письменного стола конверт – белый конверт, закладываю в пищущую машинку и печатаю: „Пинцет – в починку". Потом я беру щипчики – обычно они в хорошем состоянии, потому что я храню их в специальных ящичках. Ящички выглядят грязными и пыльными, потому что у них крышка из прозрачной пластмассы. Но они не грязные снаружи, потому что все щипчики лежали в пластмассовых коробках внутри бюро; грязной и тусклой кажется внутренняя сторона пластмассы. И мне приходится взять тряпку, отрезать кусочек, нанести на него немного „Фантастика" и протереть ящичек изнутри, чтобы пластмасса стала прозрачной, как стекло. Понимаешь? Потом я кладу щипчики обратно. И высыпаю все остальное, отбеливатель для ногтей и еще деревянные палочки для ногтей. Если я вижу, что они грязные или затупились, то выбрасываю прямо в мусорную корзину и вношу в другой список. Вставляю лист бумаги в пишущую машинку и печатаю: „Надо купить". Подчеркиваю и печатаю: „Пилочки для ногтей". Так это называется. Потом просматриваю карандаши для бровей и…»

В этот момент я зевнул. К сожалению, я как раз клал в рот ложку с джемом и из-за зевка джем попал не в то горло, я закашлялся и выплюнул его прямо на трубку. Я все уронил и побежал в кухню за салфеткой, вернулся и вытер трубку. Слыша это все, Б подумала, что мне надоел наш разговор, но ничего подобного, просто я был пойман в тот момент, когда ел и разговаривал (зевок – тоже способ разговаривать) одновременно.

«…ладно, ладно, так вот, я разобрала весь верхний ящик, освободила его и почистила. Теперь я вынимаю мой пылесос „Хувер", самый старомодный, самый лучший, грязный старый „Хувер". Но им так трудно маневрировать. Я предпочитаю пылесос в форме канистры. Мне надо почистить жалюзи. На них всегда видна пыль, и я от этого просто с ума схожу! Потому что мне ее видно. И если я дотронусь до нее пальцем, я знаю, она взлетит в воздух. Так вот, я забираюсь на стул с пы­лесосом в левой руке, я снова надела насадку со щеткой и я – о, я беру жалюзи и тяну за веревочку, чтобы они открылись, и провожу по ним щеткой. Потом – я уже убрала всю пыль – мне надо помыть жалюзи. И вот я стою совершенно голая у окна и хочу помыть жалюзи. Мне так жарко от уборки и пылесоса – никто ведь не понимает, что пылесосы, как игрушки. Знаешь, когда детям дарят набор маленьких роботов за пять долларов десять центов – роботов, которых можно включить, и они будут ходить по комнате. Я имею в виду, пылесос действительно можно замаскировать под игрушку. Пылесос в форме канистры может выглядеть, как лошадка, он бы очень мило смотрелся в детской. Я вешаю мой пылесос на дверь ванной. И держу там все мои насадки. Так вот, я убираю всю пыль с жалюзи, потому что иначе, когда я начну их мыть, у меня будет полная раковина пыли. Потом я снимаю жалюзи и беру целый пузырек средства „Зуд" – жестянку „Зуд" – и смешиваю с алюминиевым аммиаком. Воняет жутко. Я кладу жалюзи в ванну. Это я всегда делаю в резиновых перчатках. Потом я пылесошу все остальные ящики и пол. Прежде всего я хочу поднять ворс на ковре, но прежде чем начать пылесосить, я подбираю всякие мелочи, которые валяются на полу. Если я вижу пятно, то достаю мой шампунь для ковров. Теперь есть новый шампунь, который нужно просто распылить на ковер, а потом пропылесосить. И я опрыскиваю ковер, шампунь проникает в ворс, и через несколько минут я пылесошу, и ковер чистый. Для выведения пятен на коврах я пользуюсь палочками пятновыводителя „Ренузит" и жидким очистителем. Я беру очень маленькую насадку. Ведь я всегда стою на коленях, когда пылесошу, и я всегда делаю это голая – никогда не пылесошу в одежде – и делаю быстрые вертикальные движения вверх и вниз этой маленькой насадкой. И я смотрю внимательно, чтобы проверить, все ли я подбираю, и думаю: „О боже, почему здесь так много желтых ворсинок от коврика из ванной, ведь этот ковер голубой?" А убираю я желтые ворсинки! Понимаешь, они прилипают к краю насадки пылесоса. Так вот, я делаю это как можно лучше, я убираю все уголки, а потом, когда дохожу до угла ковра, я даже поднимаю его. И решаю: „Я сейчас быстренько пропылесошу под ковром, просто для интереса". Внизу, под ковром, там, где пол старый и потрескавшийся, и там есть гвозди. Я всегда слышу: „ЗЗЗЗДДДЗЗЗЗППП" и подбираю много мусора. Когда я вхожу в чулан, я очень взволнованна. Я вытаскиваю все наружу, и в чулане оказывается пять миллионов крошек краски, облупившейся со стен, я слышу, как пылесос, щелкая, засасывает их, и мне это ужасно нравится. Мне действительно нравится слушать, как они всасываются. Так же, как мне нравится пылесосить пепельницы – понимаешь, если бы пылесос был как детская игрушка, всегда стоял на месте и был готов к действию, как велосипед, было бы так здорово взять и пройтись с пылесосом по всему дому. Но мешает то, что его надо вынимать из чулана, он тяжелый, и остальные жильцы жалуются. В юности, когда мне приходилось убираться после вечеринки, я первая придумала включить пылесос через сорок удлинителей, дойти до бассейна и убрать сорок тысяч миллионов арахисовых скорлупок с травы. Никто другой даже не додумался. Те, кто присматривали за домом, были слишком глупыми. Они просто сказали: „Пойди подбери их". Ну я могла бы подобрать скорлупки руками, но как они были шокированы, когда ходили туда-сюда с газонокосилкой, а я водила по траве своим „Хувером". Мне понадобилось всего пять минут, чтобы собрать арахисовые скорлупки.

И еще чайная крошка из чайных пакетиков в коробке, где я их храню. Чай „Липтон". Там штук сорок пять пакетиков. Ну я достаю все пакетики из коробки и пылесошу дно, потому что чаинки высыпались из пакетиков… и потом я вдруг пугаюсь, что мои соседи услышат, как пылесос все время работает, и думаю, не считают ли они, что в моей комнате в два часа ночи принимают посетителей, а сейчас готовятся к приему нового гостя? Кто знает? Я все время забываю, что мне еще остается пропылесосить все мои хозяйственные сумки, потому что на дне всех сумок есть мусор. Знаешь, на дне сумки может быть бумажка, орешек, крошки мюсли, все что угодно. Мне приходится класть сумку на пол и залезать в нее обеими ногами. Тогда я могу ее пропылесосить. Иначе, если просто держать сумку и пылесосить ее, можно сумку засосать. Потом я чищу пылесосом цветы в горшках. Это надо делать очень нежно. Я чищу только грязную часть, дно блюдца, куда должна стекать вода. И очень-очень легко я убираю пыль с листьев. Потом я открываю кондиционер, там, где сетка, выключаю кондиционер и пылесошу отверстие, там где фильтр, а потом пылесошу снизу, сверху, вокруг и под подоконником, а если вся грязь не сходит, если что-то не в порядке, я записываю на своих листочках: „Что надо сделать" – закрасить пятно на подоконнике, закрасить пятно на батарее.

Я могла бы покрасить и пылесос – в зеленый или желтый цвет на лето – и найти для него место. Пылесосы такие замечательные. Можно отвинтить шланг и привинтить его к другому отверстию в пылесосе, тогда воздух будет выдуваться наружу. Однажды у меня не было фена, и я подумала, что могу высушить волосы пылесосом. Я привинтила шланг к отверстию выхода воздуха, и все, что было в мешке, вынесло наружу. Хлопья пыли летали по всей комнате. Всегда можно узнать, что твои привычки переменились, когда видишь содержимое этого мешка. И еще, А, ты знаешь, как я забочусь о том, как выглядит то, что за дверью моего номера. Мне слышно, как горничная убирает коридор, – она убирает не пылесосом, а щеткой, и пыль в комнате напротив она убирает тоже щеткой. Ну это моя территория, и я считаю, что она поступает неправильно. Так что мне надо пропылесосить холл. А однажды – ведь они не моют стены вне моей комнаты – я воинственно вышла в моем африканском наряде и мыла стену, потому что пробовала новое средство на их стене, прежде чем я попробую его на моей. Я пользовалась „Биг Уолли". Обо всех средствах я узнаю по телевизору. Так вот, я мыла стены „Биг Уолли", а гор­ничная все время смотрела на меня и ничего не говорила. Но я-то ей намекнула: „Знаю-знаю, профсоюз вам это делать не разрешает"».

Почему-то от этого разговора мне ужасно захотелось есть. Но мне надоел простой виноградный джем. Мне захотелось чего-нибудь экзотического, например гуавы. И я очень тихо положил трубку и на цыпочках пошел в кухню. Б все говорила. «Мне это напомнило искусство в туалете. Все это началось так. Однажды я решила разорвать все фотографии, где я была в обнаженном виде. Я пылесосила мои поляроидные фотографии – я только что закончила пылесосить чековые книжки – и решила, что надо пропылесосить все коробочки, где я храню фотографии, потому что там было полно крошек и волосков. Не знаю, у всех ли так бывает, я не знаю, как получается, что всегда, когда я открываю ящик, там оказывается какой-то волосок, просто не могу понять. Как бы там ни было, мне приходится вынуть все фотографии и разложить их по порядку, так же как записи, мне надо держать их в порядке, потому что все они разложены по темам. Так вот, в тот день я решила посмотреть мои фотографии, все мои автопортреты, на которых я стою на коленях, втягиваю щеки, сжимаю руками груди и сама себя фотографирую. Я просмотрела всю папку и разорвала неудачные фотографии и выбросила их в мусорную корзину. А на следующий день техник поднялся сюда и сказал – я его позвала, чтобы занять еще долларов пять, потому что о деньгах я тоже ужасно беспокоюсь, так же как об уборке, – в общем, я спросила его, можно ли занять еще пять долларов, и он сказал да, он – негр, этот техник, а потом он сказал: „У меня вот здесь кое-что очень похожее на вас", и похлопал по левому карману рубашки. Я спросила: „Что же, Джон?" И он сказал: „Это очень близко ко мне, прямо здесь", и вынул ее, он склеил ее обратно, и это была она. Моя фотография-ню. Ну после этого я стала тщательно отбирать то, что отправляю на другой конец коридора. Теперь я очень часто выношу из пансиона разные вещи в сумках и выбрасываю их в мусорный контейнер в целом квартале от пансиона, на углу. Мне приходится это сделать, потому что иногда, когда я начинаю спускать мусор в туалет, я не хочу, чтобы мои соседи по коридору подумали, что я целых три часа страдаю поносом и спускаю воду. Вот, например, „ТВ Гид". Или пустая сигаретная пачка. Я не хочу класть их в мусорное ведро, потому что мне нравится, когда оно ПУСТОЕ, и я сажусь на бортик ванны и беру по две страницы телепрограммы зараз и разрываю их на четыре-пять кусков, бросаю в унитаз, спускаю и так разрываю весь „ТВ Гид". Знаешь, когда я уже выбросила мусор, возвращаюсь и вижу: „О, эта телепрограмма осталась с прошлой субботы". Потом я то же проделываю с пустой сигаретной коробкой. Я вынимаю из нее серебряную бумагу и сминаю в комок – выбрасываю его в туалет – потом беру коробку „Мальборо" и рву на мелкие кусочки. Я поняла, что много чего могу спустить в туалет. А потом я вспоминаю, что у меня молоко стоит на подоконнике уже четыре часа, и я думаю, что оно испортилось, но никогда его не пробую, чтобы выяснить, я просто выливаю молоко, а потом иду за ножницами, потому что не могу разорвать картонку просто так, ведь у меня артрит в пальцах левой руки, и мне приходится разрезать пакет из-под молока на квадратики и спустить их, а для этого надо спустить воду раза четыре… АЛЛО… АЛЛО»

«Алло», – сказал я, вернувшись как раз вовремя с яблочным повидлом и еще одной ложкой. «Терпеть не могу, когда ты пропадаешь, А. Если бы я могла разговаривать сама с собой, я бы так и делала, но я не могу. Вот почему мне нужен ты». – Б чуть не плакала. Она очень сентиментально относится к нашим разговорам. «Да-да, я слушаю», – сказал я ей, отвинчивая крышку с новехонькой банки яблочного повидла.

«Иногда я спускаю в туалет целые тонны еды. Например, вчера, я расскажу, что я вчера выбросила в туалет. Хочешь послушать?» «Ну чего же ты ждешь?»

«Ладно, ладно. Я за шесть раз спустила хвостики от редиски, два пластиковых пакета, один из-под моркови, другой из-под редиски, и один бумажный пакет, в котором я принесла морковь и редиску из магазина. Потом я спустила хвостики от моркови. Потом разорвала бумажную тарелку, в которой была соленая приправа, куда я макала морковь и редиску, так вот, я разорвала бумажную тарелку и спустила ее в туалет. Я спускаю все по отдельности, получилось пятнадцать раз. И старые таблетки я тоже спускаю. А еще, однажды я разнервничалась, когда услышала рекламу по радио. „Это число вы должны знать. Бум-бум-бум-бум. Вы знаете ваше число? Смерьте ваше артериальное давление!" Тогда я подумала, что скоро умру… „О боже! Лучше мне выбросить что-нибудь из моей порнографии". Возвращаюсь к моему ящику с поля-роидными фотографиями. Вчера я решила выбросить голых мальчиков. Я взяла карточку с надписью „Члены, мальчишки", разорвала ее на части и выбросила в туалет и потом спустила в туалет мальчиков. Потом, когда у меня были культу-ристские журналы для коллажей с членами, мне их отдавали знакомые, я очень боялась, что у меня найдут эти журналы. И я вырезала все члены и положила в маленький коричневый конверт, но мне еще оставалось справиться с журналами. Я слишком боялась оставлять их в конце коридора, и мне пришлось разрезать каждый журнал на кусочки и спустить их в туалет. И потом у меня есть масса всяких вещиц, которые, как говорят, нельзя спускать в туалет. Однажды у меня была проблема, когда я спустила целлофановую пленку. Тогда я закрыла ковер целлофаном, потому что маляр красил комнату, и когда он закончил, я убралась в комнате, убрала все, но забыла целлофан. Я разрезала его на четыре куска и стала спускать, а он надулся пузырем и вылез из унитаза. Вот так. Искусство в унитазе и искусство в ванне. Один мой знакомый сказал, что его психиатр порекомендовал ему для лечения рисовать на стене пальцами во время мытья в душе. Я действительно видела рисунки пальцами в его квартире, но не в душе. Ведь если рисуешь пальцами на кафеле, все смывается, пока ты принимаешь душ, и когда выходишь все опять чисто. И я решила заняться такой живописью – когда перестала заниматься искусством и покупать акварель „Доктор Мартин", краски, фломастеры и тому подобное, потому что от них был ужасный беспорядок – то есть мне нужен был стакан с водой, пластиковый стаканчик, чтобы держать кисточки в чистоте, я должна была чистить наборы красок чем-то еще, и было ужасно много работы в туалете – сполоснуть водой всю коробку акварели так, чтобы каждый цвет сохранился, потому что часто оранжевый, зеленый и черный смешивались вместе, и в конце концов у меня уходило пол-коробки, пока я поливала акварель теплой водой и пыталась протереть коробку с красками туалетной бумагой, которую потом спускала в туалет. И я сказала: „С живописью покончено. С ИСКУССТВОМ ПОКОНЧЕНО!" Потом я сказала: „Мне надо как-то использовать все эти запасы, все эти акварельные краски „Доктор Мартин", чтобы потом выкинуть коробочки". Я бы их выкинула полными, но сказала: „К черту, я сниму кино. Я выброшу краски в ванну". Взяла розовую краску и выдавила в ванну. Потом взяла немного бирюзовой и выдавила рядом с розовой, а между ними положила белую салфетку, потом добавила немного воды и получился прекрасный узор. Я поставила прожектор наверх, где душевая занавеска, и это было прекрасно, и я начала снимать все это кинокамерой „Супер-эйт"; пузырьки от красок я выкинула в мусорное ведро, а потом я просто открыла кран, и ванна осталась чистой; я не создала никакого беспорядка, и все-таки у меня получилась настоящая картина. Я сфотографировала ее на поляроид, так что у меня осталась фотография. Потом я решила, что вполне могу сделать Роя Лихтенштейна в туалете. Я хотела избавиться от маленьких кружочков, которые у меня остались с периода психоделического искусства шестидесятых годов, и я просмотрела ящик и решила выбросить все конфетти из набора для детского творчества, и выбросила все это в чистый белый унитаз, и они плавали там и выглядели так мило, потому что унитаз был чистый. Я начистила его добела зеленым „Кометом" и щеткой – и все сфотографировала, это выглядело совсем как картина Лихтенштейна, а потом я спустила воду, и картина исчезла. И еще у меня были маленькие американские флажки – я не знаю, я прочла на улице, что тебя могут арестовать, если ты наклеишь американский флаг на конверт, и я подумала, что сделаю в туалете Джаспера Джонса. Я бросила в туалет все американские флажки и сделала фотографию в духе его картин. Я и Уорхола делала в туалете, стельками „Доктор Шоллс" из моих туфель. Стельки были жутко старые и прилипали к ногам, и я решила от них отделаться. Я положила их в унитаз и сфотографировала, и они были похожи на картину с танцевальными па. Я спустила воду. Раушенберга мне было трудно сделать; я просто бросила в унитаз афишу его шоу. Я спустила воду, и афиша снова всплыла, так что мне пришлось ее разрезать. Это очень похоже на белье. То есть когда наблюдаешь за тем, как спускаешь что-то в туалет, это похоже на белье, крутящееся в стиральной машине. Или когда белье сушится в сушилке. Получаются невероятные узоры. Когда что-то в центрифуге, даже если это набивная ткань – с тюльпанами или чем-нибудь еще, в сушилке она похожа на Кеннета Ноланда. Все линии становятся прямыми. Только в центрифуге. Или в сушилке, когда она на высокой скорости. Или при отжимании. Я покупаю „Мальборо“ в картонном блоке, и когда вынимаю коробки из блока и снимаю целлофановую оболочку с каждой коробки, открываю крышку и отрываю серебряную бумажку, потому что знаю, что в конце концов придется это сделать, для экономии времени я расправляюсь с десятью коробками сразу, выкидываю бумажки в туалет и кладу сигареты в ящик, так что, когда я вынимаю пачку сигарет, мне уже не надо этого делать. Иногда я курю, только чтобы освободить место в ящике для сигарет. Во всяком случае, я всегда фотографирую все, что выбрасываю в туалет, а еще я фотографировала, когда писала. Для большего эффекта я люблю вытираться, а потом бросать недокуренную сигарету между ног – так я однажды обожглась. Я бросаю сигареты в туалет, потому что всегда пытаюсь бросить курить.

А еще я выбрасываю обложки „Уи", чтобы хозяин гостиницы не узнал, что это неприличный журнал. Я выбрасываю те вещи, которые люди не должны видеть».

«Ты не могла бы подождать? – перебил я ее, довольно вежливо, по-моему. Я бы мог просто тихо положить трубку и ускользнуть. – Мне надо пойти пописать». «Не могу, А».

«Ну ладно тебе, подожди».

Я убежал в туалет – и прибежал обратно. «Да», – сказал я.

«Вот еще что я скажу, – сказала Б. – Мне не нравится ходить в туалет нигде, кроме моей квартиры. Я скорее приеду для этого домой, а потом вернусь. Но иногда все равно приходится…» «Совсем как я», – сказал я, раздумывая, заразился я этой идеей когда-то от Б или она от меня. «Ну так вот, вчера вечером я пошла в кулинарию на другой стороне улицы и купила сандвич, бутылку пива, пирожное, замороженный пирог, апельсин, десерт „Сара Ли" и мороженое. Я пришла домой, съела сандвич, не снимая пальто, потому что хотела выбросить бумагу, в которую от был завернут, и выпила пиво тоже, чтобы выкинуть бутылку. Потом я подумала, что не могу ждать, пока пирог разморозится. Мне на самом деле не хотелось сливочно-орехового мороженого, мне хотелось нового медового мороженого „Хааген-Даз", но в магазине его не было. Конечно, я не могла ждать, пока мороженое потечет или пирог разморозится, так что я сжевала их одновременно. Я настолько раздражительна, что даже ожидание лифта сводит меня с ума. У меня еще оставалась четверть апельсинового пирога, а мне хотелось лишь выкинуть жестянку из-под него, а что если спустить пирог в туалет и выкинуть жестянку, то можно избавиться от всего этого прямо сейчас. И я могу доказать, что уборка для меня важнее еды. Я спускаю пирог в туалет и выкидываю жестянку в корзину для бумаг. Теперь надо одеться, чтобы вынести корзину, потому что в ней что-то лежит. Жестянка не спускается в унитаз. Она просто плавает сверху. Несколько раз я очень нервничала, потому что у нас было наводнение. Я спускала в туалет шприцы, потому что очень разнервничалась и подумала: „Сегодня меня поймают". Я разнервничалась еще больше и спустила все в туалет. Ну пластиковый шприц спустился, но иголки остались на дне. Они не спускались. Ну мне пришлось их выловить. Пришлось снова надеть желтые резиновые перчатки, но в них было очень трудно подбирать иголки. Так что сначала я насыпала еще „Комет" в унитаз, чтобы он был чистым, и добавила средство „Сани-Флаш", и спустила воду снова, я знала, что иголка не спустится, и мне пришлось подобрать ее и положить в коробку из-под „Мальборо", я знала, что коробка из-под „Мальборо" всегда спускается, и я воткнула в нее иголку, как будто прошивая коробку. В картон. И я свернула коробку и спустила, и все мое беспокойство прошло. Потом вдруг в туалете забурлило. И когда я снова спустила воду, она поднялась до самых краев. Она не перелилась через край, а так и осталась. Я могла бы нырнуть. Знаешь что? Я сказала: „У меня нет шприца и денег тоже нет". Я позвонила технику. Я сказала: „Джон, не знаю почему, но мой унитаз переливается через край". Он пришел и спросил: „Ты спускала что-нибудь такое?" А ведь я знала, что у меня все не как у других девушек, которые могут волноваться насчет „тампакса". Я боялась насчет коробки „Мальборо", потому что знала, что если она всплывет, она будет размокшей, и в ней будут видны иголки. Потом ничего вроде бы не всплыло, и он спросил, что я спускала в туалет, и я сказала: „Ничего такого, может быть, много туалетной бумаги и, кажется, кусок мыла". Потому что я всегда выбрасываю мыло „Ярдли", когда обмылок становится совсем маленьким. Терпеть не могу маленькие куски мыла. И думаю обо всем, что может всплыть. Ну я спрашиваю его, куда это все уходит, потому что все штуки, которые я спустила за последние десять лет, наверное, как раз должны были всплыть у меня в туалете. Интересно, куда это все уходит на самом деле. В детстве я тоже спускала разные штуки в туалет. Я спускала все, что хотела скрыть от мамы. Спустить в туалет – это быстрее, чем сжигать. Ты можешь сжечь письмо с неприличными словами в пепельнице. Но боже, как много уходит спичек только на такие пустяки, когда ты можешь просто пустить его в туалет. В общем, теперь, когда я навела порядок в комнате, мне остается самой помыться. У меня нет устоявшейся процедуры, чтобы я вставала и принимала ванну утром или принимала ванну на ночь, потому что я могу встать в любое время, убираться когда угодно, пылесосить, спускать – я этим занимаюсь, когда есть настроение. Я могу принимать ванну ночью, днем или утром. Но прежде чем принять ванну, мне надо убедиться, что у меня все есть. Все, что мне понадобится. Раньше я обожала кремы. Я шла в аптеку и тратила целые сотни долларов на разные увлажняющие кремы для век и кремы от мешков под глазами и всю эту дребедень, а потом я поняла, что когда я мажу кремом под глазами перед сном, я просыпаюсь со слипшимися ресницами, и на них какая-то корка, и тогда я стала все упрощать, избавляться от некоторых средств, но все равно, не могу удержаться, чтобы не купить каждое новое, которое попадается мне на глаза. Я пользуюсь пеной для ванны под названием „Тайм-спа", которая продается в большой банке и стоит доллар девяносто пять. Но все равно я еще покупаю эссенцию той же „Тайм-спа", которая гораздо дороже и продается в маленьких пакетиках. Сначала я наливаю эссенцию в ванну. Добавляю еще полбанки, это банка емкостью в кварту [3]. Я наливаю теплую воду в ванну. И залезаю туда, когда она наполнится на четверть. Потому что когда я заберусь в ванну, как ты понимаешь, вода поднимется. А я не хочу зря тратить пену для ванны. Так вот, я влезаю в ванну и ложусь, подняв ноги, потому что я не очень хорошо здесь умещаюсь. Я заказала подушку, которую рекламируют на коробке ватных палочек „Кью-тип" – „Закажите подушку для ванны". И я подумала, что мне пришлют желтую подушку. Так вот, я ее надула и прикрепила присоской к бортику ванны, чтобы лежать на спине и плескаться в теплой воде. Пер­вым делом я мою плечи. Волосы я еще не намочила и на голове у меня намотан старый поношенный шарф. Вот так я лежу, расслабляюсь и хорошенько мою шею. Ведь я все равно после этого приму душ, чтобы смыть с себя пену. Я начинаю с левой руки, сначала я натираю ее махровой рукавицей, потом я тру грудь, потом левую ногу и ступню. Терпеть не могу мыть ноги, потому что это заставляет сгибаться, подтягивать ногу почти ко рту или, выпрямившись, как будто я сижу за пишущей машинкой, и нагибаться, чтобы помыть ноги. Сначала я мою их рукавицей. Потом беру щетку с растительным ворсом. И я очень сильно тру ступни. Потом я беру пемзу, кото­рая называется „Вайсс". Раньше я пользовалась пемзой „Доктор Шолл", но в ней была сера, и она пахла так противно, что мне приходилось сливать воду из ванны сразу после того, как я помою ноги, потому что там плавали черные крошки серы. Так что я нашла эту пемзу под названием „Вайсс". Это немецкая пемза, надо на секунду оставить ее в воде, чтобы она стала мягче. Сначала я тру пятки, ступни, а потом пальцы. Когда я проделаю это с обеими ногами, я совершенно выдыхаюсь и мне приходится лечь. Мне еще надо протянуть руку вперед и привстать, потому что бритва на том конце ванны, где слив воды. И каждый раз, когда я моюсь, я беру бритву, намыливаю подмышки и брею их. Потом я сворачиваюсь в ванне так, что моя нога касается душа, и начинаю брить ноги. Я натираю их мылом, мыльной пеной, а потом брею волосы на ногах и еще брею волоски на больших пальцах. А потом я открываю бритву и споласкиваю ее теплой водой, потому что однажды я нашла бритву, к лезвию которой прилип волосок, и меня чуть не стошнило. Лицо я в ванной никогда не трогаю. Потом я мою мои половые органы. Я лежу в ванне. Я делаю это тоже рукавицей. И если у меня вставлен „тампакс", мне приходится снова встать и вытащить его. Потому что даже если у меня менструация, я хочу вынуть „тампакс" и все хорошо протереть. То есть я не тру внутри, ничего подобного, но я мою снаружи. Я мою мое влагалище, но не трогаю задний проход. Я не мою его отдельно. Я знаю, что он становится чистым, просто когда я сижу в воде. Потом я всегда кладу мыло на место. Терпеть не могу, когда вынимаешь мыло из мыльницы размокшим и скользким. Меня от этого тошнит. Потом я лежу еще десять секунд и спускаю воду из ванны. Потом я решаю, что ладно, если уж я немного намочила концы волос, я могу сразу помыть их. Я передвигаю желтый коврик для ванной, который висит над душем, потому что не хочу, чтобы он запачкался, ведь тогда мне пришлось бы отнести его в стирку. Я встаю под душ и теплой водой мочу волосы, а потом немножко отжимаю их и раздумываю, какой бы шампунь взять. Я хорошенько намыливаю и массирую голову пальцами, это просто чудесно. Виски. А потом макуш­ку. Потом я споласкиваю водой, сначала теплой, потом все холоднее и холоднее. Когда я прополощу волосы, я просто беру пригоршню воды в руку, как в чашку, и брызгаю между ног, и проверяю, смыта ли вся пена. Потом я выключаю воду, беру зеленую – потому что моя ванная в желто-зеленых тонах – зеленую губку и выжимаю ее. Мне всегда приходится вытирать самоклеющиеся обои на стене, потому что они начинают отходить, поэтому я протираю стены от потолка донизу, потом я протираю хромированные детали, смотрю на них и расстраиваюсь, потому что есть ржавчина, и потом еще раз протираю стены, чтобы их высушить. Потом я наклоня­юсь, вытираю большую лужу и выжимаю губку обратно в ванну. Затем я кладу на пол белый коврик, завязываю полотенце вокруг головы, завязываю его узлом, а потом сама встряхиваюсь – мне нравится махать руками, как птица крыльями. И надеваю мягкий желтый халат. Я научилась этому у одного француза – мужа моей подруги. Потом я беру совершенно новое полотенце и просто засовываю его между ног. Знаешь? Потом я вынимаю фен и выключаю кондиционер. Чтобы не вылетели пробки. Я включаю фен и стою в ванной, расставив ноги, держу фен и сушу волосы на лобке. Но мне больше хочется высушить внутреннюю сторону бедер. Потому что если она мокрая, а я надеваю трусы и начинаю ходить, я этого терпеть не могу. Больно становится. Когда все высохнет, я беру чуть-чуть детской присыпки и руками аккуратно накладываю ее. А потом у меня есть такая маленькая гребенка. И я немного взбиваю ей волосы на лобке. Но я никогда не довожу дело до конца, потому что всегда думаю: боже мой, зачем я стараюсь их взбить так, чтобы они дошли до живота? И примерно раз в два месяца, когда я думаю, что они слишком отросли, я беру парикмахерские ножницы и остригаю примерно одну восьмую дюйма, чтобы все выглядело опрятно. Однажды я остригла слишком много и потом ужасно чесалась. Я шла по улице и просто с ума сходила. А, ты слушаешь? Тебе скучно?» «Нет».

«Нет, я знаю, что нет, потому что это важно. Опрятность очень важна, она интересует тебя, ты любишь опрятность, я знаю. Так вот, потом я смотрю на мои волосы и мне начинает хотеться, чтобы они все поседели за год. Я думаю, как прекрасно было бы стать Преждевременно седой. Но потом я вспоминаю: „Ты думаешь, что поседеешь преждевременно, но ты уже и так немолода"». Б была так увлечена нашим разговором, что я подумал, что могу сделать быструю вылазку в кухню, чтобы сменить яблочное повидло на апельсиновый мармелад.

«…в воскресенье и магазины закрыты. А „Брентано" в Вил-лидже еще не открыт, и мне не хочется пялиться на плетеные корзины для белья в витрине „Азумы", пока „Брентано" не откроется. Я знаю, что в аптеке „Биглоу" на Шестой авеню дежурит человек, который мне не нравится. Поэтому я делаю вот что: я кладу кипятильник в чашку, включаю его, а потом беру пакетик чая с пряностями и кладу его в чашку, а когда чай остынет, мою лицо чаем. От этого кожа становится очень упругой, и разглаживаются морщины. Потом, когда я смываю чай, я решаю сделать маску, у меня есть кофейная маска – это самая новая маска компании „Ревлон" – маска из кофе с мускусом. Очень странно чувствовать, как маска высыхает на лице. Я ставлю таймер для варки яиц, чтобы знать, когда снять маску, потому что мне нравится звук колокольчика. Я пользуюсь либо маской „кофе с мускусом", либо яичной маской или лечебной маской, или старомодной маской. У первой маски, которую я наложила, было очень знаменитое название, я не могу его вспомнить, ну в общем это была грязевая маска. Я делала это в деревне, но стала думать, что это, наверное, вредно для кожи мазаться всей этой проклятой грязью. И я подумала: „Я уж точно не буду красить волосы хной. Только этого мне не хватало при моих размерах– красить волосы хной". Потом… Потом, иногда я включаю вибратор. После того как уложу волосы и все такое, я занимаюсь чем-нибудь, пока голая. В обоих моих зеркалах мне видно себя только до груди, и поэтому мне кажется, что мне нужно помассировать плечи. И я вынимаю вибратор. Я беру обычную насадку, понимаешь, а не маленькую присоску, которая, ты знаешь…»

Я вернулся к телефону на цыпочках и очень осторожно взял трубку. Б обычно слышит, как я это делаю, но сегодня все было не так как всегда, она говорила на тему, которая интересует ее больше всего – о поддержании чистоты.

«…и потом я втираю в плечи немного черепахового масла. Ну а иногда я прямо беру „Бен-Гей". Или еще, подожди, сейчас скажу, как это называется…»

Я не мог поверить своим ушам, Б отошла от телефона и оставила меня, и мне нечего стало слушать. Вот в чем проблема, она так увлекается тем, что говорит, что иногда забывает, что двое участвуют в…

«…Вот, это называется наружный обезболивающий спрей „Экзеркаин", и я его просто обожаю. Я опрыскиваю им плечи и втираю его. А потом мне приходится помыть вибратор и все остальное, потому что мне не нужно, чтобы в сумке, где я храню вибратор, пахло экзеркаином. Единственный крем, который я держу в сумке для вибратора, это старомодный очищающий крем „Элизабет Арден". Как ни смешно, он самый лучший. Теперь, если я уже уложила волосы и опрыскала их лаком, они начинают обвисать и распадаться по пробору. И мне приходится бежать к верхнему ящику бюро и надевать на волосы мою так называемую „Дебби". Моя „Дебби" похожа на челку йоркширского терьера. Раньше я закручивала волосы резинкой, чтобы они не попадали в глаза. Теперь я совершенно чистая и нарумяненная, и все такое, и я помассировала плечи вибратором и положила вибратор обратно в сумочку. Это маленькая европейская сумочка для макияжа. В полоску. С зелеными и розовыми полосками. Так вот, вибратор снова в сумочке. Я думаю про себя: „А почему бы и нет?" Я закрываю жалюзи. Если у меня под рукой нет двух щелочных батареек „С", я вызываю портье и говорю: „Сходите, пожалуйста, в фотомагазин через улицу и принесите мне две щелочные батарейки „С". Потом, пока он ждет, чтобы я ему заплатила, я проверяю их моим маленьким профессиональным тестером для батареек. Потом я плачу ему, даю ему чаевые, он уходит, а я уже настроилась…» Я задремываю. Б говорит о том, что с 1968 года каждый раз, когда она занималась с кем-нибудь сексом, она записывала все на пленку и теперь пользуется этими пленками, чтобы создавать соответствующую атмосферу, когда ей понадобится. Она все говорила и говорила, описывая, как она удовлетворяет свои наиболее личные потребности, но я сквозь сон слышал только отдельные фразы.

«…долго или быстро… днем, по-быстрому?.. Крем „Ар-ден"… четыре салфетки „Клинекс"… кончила одновременно с пленкой… кнопка пульта управления… стараюсь вести себя тихо… решила, что некуда пойти… просто еще раз принять ванну потом… парижская „машина для массажа"… сменили напряжение с двухсот двадцати на сто двадцать … левой рукой листаю тексты… забыла табличку „Не беспокоить"… продела его через проволочную вешалку… на спирали отопления… ожидала, что меня убьет электричеством… что если моя мама найдет меня вот так… весь остаток ее жизни пре­вратится в сплошную травму… голубой цвет „Тиффани"… была слишком закомплексована, чтобы купить действительно большой, теперь жалею…»

Позвонили в дверь, я вскочил и побежал открывать. Когда я вернулся к телефону, Б была в панике.

«А?.. А?.. А! Ты меня просто насмерть пугаешь, когда оставляешь меня! А? А? А?»

«Алло! Мне надо было открыть дверь».

«Как ты мог? А, ты же знаешь, сколько наши телефонные разговоры значат для меня. Визуальный контакт – худший контакт с человеком – это мне не нужно. Слуховой контакт намного лучше. Сегодня утром я разговаривала с тобой обо всех этих вещах, и все было как в старые времена. Я на самом деле ничего не вижу в людях. Я только слышу в них. Но когда ты отходишь от телефона, это меня пугает. Когда ты уходишь на другой конец дома с посыльным или сантехником, я ужасно расстраиваюсь».

Б замолчала. Наверное, она и вправду была расстроена, потому что это была ее первая пауза за час.

«Интересно, знает ли голубь у меня на подоконнике, чем я занимаюсь», – сказала она, когда перевела дыхание. «Наверное, знает». «У меня закончился крем». «Ладно, Б. Мне надо идти».