• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

…Испытаем, Атрид, и вопросим жреца, иль пророка,

Или гадателя снов (и сны от Зевеса бывают):

Пусть нам поведают, чем раздражен Аполлон небожитель?

(Гомер. Илиада, I, 62—64)

Уже в давние времена осады Трои воспетые Гомером герои, оказавшись в трудном положении, в опасности, обращались к гадателю, прорицателю, толкователю вещих снов. И тогда зачастую в трудном положении находился сам гадатель, опасавшийся прогневать своих покровителей неблагоприятными для них предсказаниями. Так и в тот день, когда греки вопросили вещего Калхаса, чтобы узнать, чего хотят от них боги, как умилостивить их и избавиться от опустошительной моровой язвы, Калхас не решается открыть им правду, боясь вызвать гнев их предводителя — Агамемнона:

Леканомантия: гадание при помощи таза (роспись на вазе)

…Мгновенно от сонма
Калхас восстал Фесторид, верховный птицегадатель.
Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет,
И ахеян суда по морям предводил к Илиону
Даром предвиденья, свыше ему вдохновенным от Феба.
Он, благомыслия полный, речь говорил и вещал им:
«Царь Ахиллес! возвестить повелел ты, любимец Зевеса,
Праведный гнев Аполлона, далеко грозящего бога?
Я возвещу; но и ты согласись, поклянись мне, что верно
Сам ты меня защитить и словами готов, и руками.
Я опасаюсь прогневать героя, который верховный
Царь аргивян и которому все покорны ахейцы.
Слишком могуществен царь, на мужа подвластного гневный»…
Ахилл ободряет прорицателя, заверяя его, что тому ничто не угрожает:
Верь и дерзай, возвести нам оракул, какой бы он ни был!
Фебом клянусь я, Зевса любимцем, которому, Калхас,
Молишься ты, открывая данайцам вещания бога:
Здесь, пред судами, никто, покуда живу я и вижу,
Рук на тебя дерзновенных, клянуся, никто не подымет
В стане ахеян…

Гомер. Илиада, 1, 68–90

Только тогда решается вещий Калхас раскрыть грекам причину гнева Феба-Аполлона.

Еще труднее высказать правду вещему старцу Тиресию, о котором в Фивах царя Эдипа говорили, что он «столь же прозорлив, /Как Аполлон державный», что он «с правдой дружен, как никто». Эдип уговаривает слепого прорицателя помочь отвести мор, насланный богами на оскверненный грехами царя город:

О зрящий все Тиресий, что доступно
И сокровенно на земле и небе!
Хоть темен ты, но знаешь про недуг
Столицы нашей. Мы в тебе одном
Заступника в своей напасти чаем.
Ты мог еще от вестников не слышать —
Нам Аполлон вещал, что лишь тогда
Избавимся от пагубного мора,
Когда отыщем мы цареубийцу
И умертвим иль вышлем прочь из Фив.
И ныне, вопросив у вещих птиц
Или к иным гаданиям прибегнув,
Спаси себя, меня спаси и Фивы!

Эдип — на свою беду! — требует правдивого ответа. Но сказать царю правду в этом случае — значит бросить ему в лицо ужасные обвинения. Ведь тот и не подозревает, что сам виноват в несчастьях, обрушившихся на Фивы. И Тиресий колеблется:

Увы! Как страшно знать, когда от знанья
Один лишь вред! О том я крепко помнил,
Да вот — забыл… Иначе не пришел бы.
Уйти дозволь. Отпустишь, — и нести
Нам будет легче каждому свой груз.

Софокл. Эдип-царь, 302–324

Сколько существует человеческое общество, всегда и повсюду люди пытались войти в связь с таинственными силами, заглянуть в будущее, объяснить необычные и грозные явления природы, истолковать сны, отогнать беспокойные тени минувших событий, призраки давно умерших людей. Так было и в Греции. Уважением и доверием окружали здесь вещунов, прорицателей, гадателей всякого рода, состоявших, как считалось, под прямым покровительством богов, прежде всего Аполлона. К их помощи прибегали и в частных делах, и в делах государственных, искали у них совета, внушенного богами. Искусство ворожбы, гадания — «мантия» — привлекало к себе всеобщий интерес и уважение. В наше время пробуждается интерес не только к парапсихологии вообще, но и к античным способам гаданий. Однако если уже древним трудно бывало отделить честную ворожбу от явного обмана, то едва ли возможно сегодня адекватно оценить эту сторону античной культуры, психологии древних обитателей Эллады и Италии. Не легко нам судить о том, кто из прорицателей тех давних столетий обладал особыми, еще не изученными способностями, «шестым чувством», а кто занимался сознательным мошенничеством, прибегая ко всевозможным «магическим» трюкам на потребу доверчивой толпы.

Полагаясь на различные источники, восходящие к эпохе эллинизма, когда появилось стремление все систематизировать и отыскать основоположников любого общественного феномена, Плиний Старший сообщает: гадать по полету птиц первым стал некий Кар, от имени которого получила свое название область Кария в Малой Азии; гадание по другим животным ввел Орфей; гадать по внутренностям жертвенных животных начал Дельф; по огню — прорицатель Амфиарай, царь Аргоса; по внутренностям животных — фиванец Тиресий; толковать чудеса и вещие сны впервые взялся Амфиктион, царь Аттики (Плиний Старший. Естественная история, VII, 203). Эти сведения заставляют думать, что гадание по полету птиц, которое древние связывали с Карией, действительно пришло в Грецию с Востока. Происхождение других способов ворожбы явно имеет отношение к культу Аполлона: Дельфу, легендарному сыну бога-предсказателя, приписывали основание святилища Аполлона в Дельфах, где находился знаменитый оракул; Амфиарая также чтили в Беотии как сына Аполлона; Амфиктион, возможно, был организатором дельфийских амфиктионов — религиозно-политического союза греческих государств с общим культовым центром в Дельфах; этот и подобные ему союзы играли важную роль в политической истории страны в архаический период (VIII–VI вв. до н. э.).

Гадатель, или прорицатель должен был обладать самыми разнообразными познаниями во многих областях, дабы совершать необходимые магические обряды. Занятие это считалось наследственным, тайны ворожбы переходили от отца к сыну, сохраняясь лишь в устной традиции. Гадания делились на «естественные» — толкование явлений, специально вызванных богами для внушения своей воли: снов, появления призраков и т. п., и «искусственные» — распознавание воли богов по определенным знакам, отыскать которые входило в задачу прорицателя. Этот род гаданий включал в себя множество способов:

1. Орнитомантия — гадание по полету птиц: появление одних птиц считалось предзнаменованием благоприятным, других — неблагоприятным. Принято было думать, что удачу предвещают птицы, посвященные какому-либо божеству: орел — посланец Зевса, ворон — Аполлона, сова или ворона — Афины; увидеть их было хорошим знаком. В разных обстоятельствах знак мог иметь различный смысл: так, сова приносила уверенность в успехе, но появление той же совы в день свадьбы рассматривалось как дурной признак. Многое зависело и от того, с какой стороны от наблюдателя летела птица. Наконец, важно было различать, как именно кричит птица: ведь и сила ее голоса могла что-то сказать посвященному.

2. Алектриомантия — гадание по поведению кур, клюющих зерна.

3. Ихтиомантия — гадание по рыбам, по тому, как они ведут себя в воде; со временем гадать стали также по ящерицам, змеям, паукам и другим животным.

4. Иероскопия — гадание по внутренностям жертвенных, священных животных: по внутренностям, особенно по печени, гадатель мог прочитать одному ему ведомые знаки, говорящие о воле богов.

5. Пиромантия — гадание по огню: важно было заметить и должным образом истолковать, как горит дерево, какова высота и форма пламени, в какую сторону ветер относит дым и т. п.

6. Гидромантия — гадание по воде: у источников вели наблюдение за щепочками или пучками волос, пущенными по воде, а дома бросали в миску с водой, иногда смешанной с молоком, разные предметы, и от того, держались ли они на воде или тонули, зависело, благоприятным или нет будет признано предсказание.

7. Метеоромантия — гадание по атмосферным явлениям: молнии, грому и т. п.

8. Кледономантия — гадание по непроизвольным движениям человека, по его отдельным словам и даже по звону в ушах или по тому, как он чихает.

9. Клеромантия — гадание по движению предметов: по движениям подвешенных на нитке корзинки или даже кольца, а также бросание игральных костей.

10. Хиромантия — хорошо известное и по сей день гадание по руке, по линиям на ладони.

11. Арифмомантия — гадание по числам, по расположению цифр: это были зачатки кабалистики, уходившей корнями в древний Вавилон. Были числа «счастливые» — например, семь, «число Аполлона», а потом пифагорейцев, или три и девять. Как относились древние к числу 13 — неизвестно.

Главным видом «естественного» гадания было толкование вещих снов — практика, пришедшая, по всей видимости, из Египта и благополучно дожившая до наших дней. Известно было древним и вызывание духов при помощи магических приемов, заклинаний над гробом усопшего, на его могиле. Как и современные нам спириты, античный гадатель вопрошал тень умершего о будущей судьбе тех или иных людей, а затем пересказывал услышанное заинтересованным лицам.

Особым доверием и славой пользовались оракулы при святилищах богов. Древнейшим считался оракул Зевса в его храме в Додоне в Эпире: здесь жрецы давали предсказания, вслушиваясь в шум листвы священного дуба в роще, посвященной верховному громовержцу, в шум воды из источника у подножия дуба и в отзвуки, исходившие от бронзовой чаши, установленной невдалеке на колонне: рядом, на другой колонне, помещалась фигурка мальчика с прутом, и при порывах ветра фигурка раскачивалась, ударяя прутом по чаше. По звукам, которые издавала бронзовая чаша, жрецы гадали.

Как уже говорилось, дельфийский оракул вещал через жрицу Аполлона — пифию. Поначалу эту ответственную функцию поручали юной девушке, впоследствии же роль пифии перешла к женщинам пожилым, не моложе 50 лет, из знатных, уважаемых семей; при этом, чтобы поддержать традицию, пифия делала предсказания одеваясь так, как одевались молодые девушки. Люди задавали свои вопросы жрецам дельфийского храма — устно или письменно, а те передавали их пифии. Перед тем как изречь ответ, пифия обязана была какое-то время поститься и совершить ритуальное омовение в Кастальском источнике. Затем она усаживалась на священный треножник и под действием дурманящего дыма от горящих лавровых листьев (лавр — дерево, посвященное покровителю Дельф Аполлону) впадала в транс, изрекая отрывочные, не всегда понятные слова. Жрецы же составляли из них связный ответ, облекая его в форму гекзаметров. В дальнейшем, в эпоху эллинизма, дельфийский оракул давал ответы и в прозе. Понятно, что во многих случаях, особенно когда дело касалось судеб государства, жрецам приходилось приспосабливать ответы пифии к хорошо им известному реальному положению вещей. Под нажимом влиятельных политических сил они, случалось, меняли прежнее предсказание, давая вместо него другое.

Прорицания греки получали и в храме бога Асклепия в Эпидавре: там они могли увидеть вещий сон и попросить жрецов истолковать им его, дабы узнать, исцелятся ли они от своих недугов.

Наряду с официальными, повсеместно признанными и уважаемыми оракулами и отдельными прорицателями, или гадателями немало появлялось то тут, то там людей, заявлявших, что они наделены особым даром ясновидения, сотворения чудес, и трудно бывало доверчивым людям отделить истину от лжи, разоблачить шарлатанов и мошенников. Интереснейшей фигурой античного мира был философ-пифагореец I в. н. э. Аполлоний из Тианы, считавшийся чудотворцем; жизнь его увлекательно описал в начале III в. Флавий Филострат. Этот странствующий прорицатель и целитель был окутан таинственностью, о нем ходили легенды: в нем видели то мрачного колдуна, общавшегося с демонами, злыми духами, то бескорыстного посредника между богами и людьми — таким представил его Филострат в своей «Жизни Аполлония Тианского», то, наконец, удачливого шарлатана — о трюках тианца с насмешкой упоминает Лукиан. Ясно лишь, что Аполлоний был весьма образован, говорил на многих языках, оставил философские сочинения, хотя основательно нигде не учился. Восхваляя дарования своего героя, Филострат рассказывает, что он творил чудеса, ходил по воде, летал, воскрешал мертвых и совершал немало других поступков, недоступных обычным людям.

Очевидно, Аполлоний Тианский имел немало последователей, охотно прибегавших к мошенническим трюкам и фокусам. На них- то, на этих «лжепророков», обратил свой убийственный сарказм Лукиан в диалоге «Александр, или Лжепророк». И герой этого произведения наделен хорошими способностями: «Он отличался природными дарованиями, гибкостью и остротой ума, был в значительной степени наделен любознательностью, понятливостью, памятью, способностью ко всем наукам, но обратил все это в дурную сторону» (Лукиан. Александр, или Лжепророк, 4). Но в отличие от Аполлония у Филострата Александр Лукиана — не философ, не странствующий мудрец-чудотворец, а ловкий обманщик, использующий свои трюки ради злых дел. «Представь себе человека без предрассудков, смелого, готового на опасный шаг, терпеливо исполняющего задуманное, обладающего даром убеждения и умеющего внушить доверие, изобразить добрые чувства и представить все противоположное своим истинным намерениям. Всякий при первой встрече с Александром выносил о нем самое лучшее суждение, как о человеке благороднейшем, мягкосердечном и к тому же в высшей степени простодушном и правдивом. При всем том ему было присуще стремление к великому. Никогда он не думал о малом, но всегда направлял свой ум на великие дела» (Там же).

Обучение Александр прошел у некоего врача-шарлатана, который «был опытен в магии и заклинаниях, обещал влюбленным приворожить любимого человека, помогал имевшим врагов устранять их, учил находить клады и получать наследства». Он также составлял снадобья, в том числе и яды (Там же, 5). Со временем Александр начал действовать сам, найдя себе подобающего помощника. Оба они понимали, что, как пишет Лукиан, «человеческая жизнь подчинена двум величайшим владыкам — надежде и страху, и тот, кто сумеет по мере надобности пользоваться обоими, вскоре разбогатеет. Они видели, что и боящийся, и надеющийся — каждый чувствует страстное желание и необходимость узнать будущее. В былые времена таким путем разбогатели Дельфы и стали знамениты, также Делос, Клар и Бранхиды. Благодаря надежде и страху, этим двум тиранам…люди постоянно идут в святилища и, стремясь узнать будущее, приносят в жертву… целые кирпичи из золота» (Там же, 8).

Рассказ Лукиана о плутнях Александра и его товарища свидетельствует о доверчивости и наивности тысяч людей уже в ту пору, как и во все времена, о жажде чуда, чего-то необычного, выходящего за пределы повседневного опыта. Внимания толпы Александр добивался разными способами. «Иногда он изображал из себя одержимого, и на губах у него выступала пена, чего он легко достигал, пожевав корень красящего растения струтия». Знал Александр и другие трюки: так, из тонкого полотна он изготовил голову змеи, которая при помощи нехитрого устройства из конского волоса могла высовывать раздвоенное жало; с этой змеей ловкий фокусник разыгрывал целые театральные представления. Затем как-то ночью в яму, вырытую для закладки фундамента храма, он положил гусиное яйцо, точнее — пустую скорлупу, куда спрятал только что родившуюся змейку, и, зарыв яйцо глубоко в грязь, удалился. На следующий день Александр полуголым выбежал на рыночную площадь с кривым ножом в руках и встряхивая развевающимися волосами взобрался на высокий алтарь и стал поздравлять горожан со скорым пришествием нового бога. «Присутствующие — а сбежался почти весь город, с женщинами, старцами и детьми — были поражены, молились и падали ниц. Александр же произносил какие-то непонятные слова, вроде еврейских или финикийских, приведя всех в изумление, так как они ничего не понимали, кроме имен Аполлона и Асклепия, которых он все время поминал. Затем обманщик бросился бежать к строящемуся храму; приблизившись к вырытым углублениям и к приготовленному им заранее источнику оракула, он вошел в воду и громким голосом стал распевать гимны Аполлону и Асклепию, приглашая бога явиться…» Александр попросил чашу, погрузил ее в воду и вытащил яйцо, где должен был находиться новый бог.

«Взяв яйцо в руки, он говорил, будто держит самого Асклепия. А собравшиеся внимательно смотрели, ожидая, что произойдет дальше, очень удивленные уже и тем, что в воде отыскалось гусиное яйцо. Разбив его, Александр взял змейку. Присутствовавшие, увидев, как она движется и извивается вокруг его пальцев, тут же вскричали и начали приветствовать бога, поздравляя город с новым счастьем. Каждый жадно молился, прося у бога богатств, изобилия, здоровья и прочих благ».

Александр же со змейкой отправился домой, сопровождаемый восторженными толпами. Несколько дней он не выходил на улицу, рассчитывая, что в город соберутся жители всего края. «Так и случилось. Город переполнился людьми, лишенными мозгов и рассудка…только по виду отличающимися от баранов». Тогда удачливый обманщик предстал перед народом, одетый пышно, «как подобает божеству», и спрятав в складках одеяния свою большую искусственную змею, а ее полотняную голову выставив наружу. Люди пришли в изумление от того, что священная змея Асклепия за несколько дней так необыкновенно выросла. После этого Александр разыграл прорицателя, собирая во имя новорожденного бога таблички с вопросами, перевязанные и запечатанные, и легко снимая с них печати, а затем вновь накладывая, так что никто не мог ни о чем догадаться, и все верили, что он — ясновидящий. За каждое прорицание лжепророк взимал немалую плату: одну драхму и два обола с человека, людей же к нему приходило несколько десятков тысяч в год. Новоявленный прорицатель и его змея стали необыкновенно популярны, известность их росла, и Александр богател не по дням, а по часам (Там же, 12–18).

Новоявленный оракул предсказал самому себе, что проживет полтораста лет и погибнет от удара молнии. Однако умер он, по словам Лукиана, не дожив и до семидесяти от мучительной болезни ноги. Его помощники почтили его память пышными погребальными обрядами и играми (Там же, 59–61).

Помимо веры в официально признанных оракулов и прорицателей, помимо слепого доверия к предсказателям-шарлатанам вроде героя Лукиана существовали еще и обычные суеверия, вера в народные приметы, передававшаяся из поколения в поколение. Люди были твердо убеждены, что во избежание несчастья надо чего-то избегать или какими-то наивными способами отводить от себя беду. И снова мы вправе сказать: суеверие вечно, суеверие не умирает. Философ Феофраст, великолепный знаток человеческих характеров, выделял среди них и характер человека суеверного. И тогда, когда творил Феофраст (IV–III вв. до н. э.), как и до этого и позже, греки считали дурной приметой, если мелкий зверек — ласка перебежит дорогу; четвертый и двадцать четвертый дни месяца имели дурную репутацию «несчастливых»: в эти дни ничего не следовало предпринимать. О подобных суевериях Феофраст пишет: «Суеверный — вот какой человек. В день праздника кувшинов (в Ленейские торжества в честь Диониса. — Прим. пер.), омыв руки и окропив себя священной водой, выходит из храма с лавровой ветвью во рту и так прогуливается целый день. И если ласка перебежит дорогу, то подождет, пока кто-либо другой не пройдет или пока сам он не перекинет три камешка через дорогу. Увидев у себя дома змею… если это священная змея, он тотчас же сооружает жертвенник герою. Если мышь прогрызет мучной мех, он идет к толкователю знамений и снов за советом, как поступить. (…) То и дело он совершает очищения своего дома, потому, мол, что Геката навела на него чары. Если по дороге услышит крик совы, то не идет дальше, не воскликнув: „Со мной Афина-владычица!“ Могил он сторонится и не подойдет к покойнику или к роженице, но скажет, что остерегается осквернения. Каждый четвертый и каждый двадцать четвертый день месяца он поручает своим домочадцам подогреть вино, а сам уходит из дому купить миртовых ветвей, ладана, жертвенных лепешек… (…) Завидев помешанного или припадочного, он в ужасе плюет себе за пазуху» (Феофраст. Характеры, XVI).