|
||||
|
|
СТИХИЙНЫЕ БЕДСТВИЯ, КАТАСТРОФЫ
С давних пор пыталась человеческая мысль предотвращать стихийные бедствия или по крайней мере ослабить разрушительное действие сил природы, но задача эта становилась все труднее: губительной мощи природы помогала подчас сама же человеческая мысль — носительница прогресса… Сегодня уже можно предвидеть землетрясения, предотвратить же их, обуздать стихию люди пока еще не в состоянии. Между тем землетрясения были и остаются страшнейшим из бедствий. Древние не раз пробовали объяснить это явление, но вынуждены были ограничиваться его описаниями. Не обошел его молчанием и Плиний Старший в своем труде «Естественная история»: «Землетрясения случаются разные и вызывают удивительные последствия: тут обвалились стены, там их поглотила глубокая трещина, в одном месте выброшены громадные камни, в другом потекли реки, иногда выбивается огонь или забьют горячие ключи, в ином месте вспять повернулось течение рек. Этому предшествует и за этим следует ужасающий гул, подобный то звериному рыку, то мычанию, то крику человека, то грохочущим ударам оружия — в зависимости от свойств вещества, на которое наталкиваются воздушные токи, и от формы впадин или желобов, через которые они проходят, свистя в теснине, звуча глухо в изгибах, отражаясь от жесткого, клокоча в сырых местах, бушуя в стоячих водах, яростно обрушиваясь на твердые преграды. (…) Никогда не бывает, что земля просто один раз пошатнется, но она дрожит и колеблется. Иногда остается открытая трещина, показывающая, что она поглотила, иногда же она скрывает это в себе, плотно сжав пасть и так набрасывая землю на прежнее место, что не найдешь никаких следов происшествия, а ведь зачастую целые города бывали поглощены и целую полосу обработанных нив всасывала в себя земля. Особенно подвержены землетрясениям приморские области, да и гористые не избавлены от этого бедствия. Как я разузнал, в Альпах и Апеннинах не раз происходили землетрясения, причем осенью и весной земля содрогается чаще… (…) Кроме того, ночью это бывает чаще, чем среди бела дня. Самые же крупные землетрясения случаются рано поутру или поздно вечером, а особенно частые — незадолго перед рассветом, днем же — около полудня» (Плиний Старший. Естественная история, II, 193–195). Плиний не приводит конкретных случаев землетрясений и, упоминая об Альпах и Апеннинах, не называет никаких других территорий, пострадавших от этого несчастья. Между тем в I в. н. э. произошло крупное землетрясение в Азии, весть о котором облетела весь античный мир и произвела сильнейшее впечатление на современников. Бедствие это постигло Азию в 17 г. н. э., когда в Риме правил император Тиберий. О событии этом рассказывает в своих «Анналах» Тацит: «В том же году были разрушены землетрясением двенадцать густонаселенных городов Азии, и так как это произошло ночью, бедствие оказалось еще неожиданнее и тяжелее. Не было спасения и в обычном в таких случаях бегстве на открытое место, ибо разверзшаяся земля поглощала бегущих. Рассказывают, что осели высочайшие горы; вспучилось то, что дотоле было равниной; среди развалин полыхали огни. Больше всего пострадали жители Сард, и они же удостоились наибольших милостей со стороны Цезаря (Тиберия. — Прим. пер.), ибо он пообещал им десять миллионов сестерциев и на пять лет освободил от всех платежей, которые они вносили в государственное казначейство или в казну императора. Жители Магнесии… чей город пострадал почти так же, как Сарды, получили сходное вспомоществование. Было принято постановление освободить на тот же срок от уплаты податей жителей Темна, Филадельфии, Эги…» (Анналы, II, 47). Вулканы — вот еще одна вечно таящаяся в глубине земных недр и коварно подстерегающая смертных опасность. Это те самые «грозные кузницы Гефеста», где циклопы ковали молнии, чтобы великий громовержец Зевс мог потом метать их в непокорных. Греки мысленно помещали эти кузницы в глубине сицилийской Этны, но таинственные мастерские бога огня могли бы быть символом всех спящих вулканов. Был в зеленой тени винограда недавно Везувий, Марциал. Эпиграммы, IV, 44 Извержение Везувия в 79 г. н. э. имело страшные последствия, тем более страшные, что никто его не ожидал, не предчувствовал опасности от внешне мирного и спокойного, покрытого прекрасными виноградниками вулкана. Следы разрушений видны и сегодня. Геркуланум, Помпеи… Земля, открывающая археологам свое трагическое прошлое. Светоний в биографии императора Тита ограничивается кратким извещением: «Его правления не миновали и стихийные бедствия: извержение Везувия в Кампании, пожар Рима, бушевавший три дня и три ночи, и моровая язва, какой никогда не бывало» (Божественный Тит, 8). Другим авторам мы обязаны более подробными сведениями о катастрофе 79 г. Особую ценность представляют свидетельства очевидца — Плиния Младшего. Они изложены им самим в его письмах к историку Тациту. Так как во время извержения вулкана погиб дядя Плиния, уже упоминавшийся нами ученый-энциклопедист Плиний Старший, то Тацит дважды просил своего друга рассказать ему как можно больше и об обстоятельствах гибели его дяди, и о его собственных впечатлениях о разыгравшейся трагедии. Плиний Младший находился в то время вместе с матерью и дядей в Мизене. Вскоре после полудня они заметили некое облако, «необычное по величине и по виду». Никто не мог определить, откуда оно надвигается, лишь позднее оказалось, что от Везувия. Облако это приобрело форму сосны или скорее средиземноморской пинии, с раскинутыми во все стороны ветвями. Оно то росло, то опадало, местами оно было белого цвета, местами же черное от пыли и пепла, словно покрытое пятнами. Заинтересовавшись необычным явлением, Плиний Старший захотел понаблюдать его вблизи и даже пригласил племянника поехать вместе с ним. (К счастью для нас, тот был в этот момент увлечен другим делом и не поехал.) Ученый, который одновременно был местным префектом и командовал флотом, сел на корабль и приказал двигаться в сторону Везувия, откуда уже бежали охваченные ужасом люди. «На суда уже падал пепел, и чем ближе они подъезжали, тем горячее и гуще; уже куски пемзы и черные обожженные обломки камней, уже внезапно отмель и берег, доступ к которому прегражден обвалом». Плиний Старший решил остановиться у своего знакомого в Стабиях, на противоположном берегу бухты. Там он застал настоящую панику и, желая успокоить всех своей веселостью и присутствием духа, вымылся в банях, пообедал и с некоторой, быть может, наигранной беспечностью прилег вздремнуть. Плиний Младший рассказывает Тациту, что случилось потом: «Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуганных людей, что селяне впопыхах забыли погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар». Когда площадка перед флигелем, где спал гость, была уже так завалена пеплом и обломками, что выйти из дома было уже почти невозможно, Плиния разбудили и все вместе стали решать, оставаться ли внутри зданий, которые уже шатались от частых и сильных толчков, или выйти во двор, куда падали раскаленные камни. Выбрали меньшее зло: «В защиту от падающих камней кладут на головы подушки и привязывают их полотенцами». Настал день, но по-прежнему царила тьма, «чернее и плотнее всех ночей». Все вышли на берег: бурное море не давало надежды на спасение. «Дядя лег на подостланный парус, попросил раз-другой холодной воды и глотнул ее». Затем он встал, но тут же упал замертво на руки двух рабов, задохнувшись тяжелыми сернистыми испарениями. «Тело его нашли в полной сохранности, одетым, как он был; походил он скорее на спящего, чем на умершего» (Письма Плиния Младшего, VI, 16). Второе письмо не добавляет ничего нового к картине самого извержения, однако, основанное на личных впечатлениях автора, оно ярко изображает последствия катастрофы, общую обстановку, царившую в тех местах, поведение людей и многое другое. В ситуации этой наглядно проявились характеры и моральные качества тех, кого мог видеть писатель. Стоит, наверное, привести его рассказ целиком, не упуская и деталей: «После отъезда дяди я провел остальное время в занятиях… Потом была баня, обед, сон, тревожный и краткий. Уже много дней ощущалось землетрясение, не очень страшное и для Кампании привычное, но в эту ночь оно настолько усилилось, что все, казалось, не только движется, но становится вверх дном. Мать кинулась в мою спальню, я уже вставал… Мы сели на площадке у дома: небольшое пространство лежало между постройками и морем. (…) Уже первый час дня (около 6–7 часов утра. — Прим. пер.), а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решено, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему;…нас давят и толкают в этом скопище уходящих. Выйдя за город, мы останавливаемся. Сколько удивительного и сколько страшного мы пережили! Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месте кидало в разные стороны… Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны — черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии… Тогда тот же испанский знакомец (знакомый Плиния Старшего, приехавший к нему из Испании. — Прим. пер.) обращается к нам с настоятельной речью: „Почему вы медлите и не убегаете?“ Мы ответили, что не допустим и мысли о своем спасении, не зная, жив ли дядя. Не медля больше, он кидается вперед, стремясь убежать от опасности. Вскоре эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мизенский мыс. Тогда мать просит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал… Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня. Падает пепел, еще редкий. Я оглядываюсь назад: густой черный туман, потоком расстилающийся по земле, настигал нас. „Свернем в сторону, — говорю я, — пока видно, чтобы нас, если мы упадем на дороге, не раздавила идущая сзади толпа“. Мы не успели оглянуться — вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие — детей или жен и старались узнать их по голосам. Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет, и для мира это последняя вечная ночь. Были люди, которые добавляли к действительной опасности вымышленные, мнимые ужасы. Говорили, что в Мизенах то-то рухнуло, то-то горит. Это была неправда, но вестям верили. Немного посветлело, но это был не рассвет, а отблеск приближавшегося огня. Огонь остановился вдали; опять темнота, опять пепел, густой и тяжелый. Мы все время вставали и стряхивали его, иначе нас засыпало бы и раздавило под его тяжестью. (…) Туман стал рассеиваться, расходясь как бы дымным облаком; наступил настоящий день и даже блеснуло солнце, но такое бледное, какое бывает при затмении. Глазам все еще дрожавших людей все предстало в измененном виде; все, словно снегом, было засыпано толстым слоем пепла. Вернувшись в Мизены и кое- как приведя себя в порядок, мы провели тревожную ночь, колеблясь между надеждой и страхом» (Там же, 20). Везувий не часто проявлял свою мощь, но тем неожиданнее и потому опаснее были его извержения. Следующее зафиксированное извержение произошло в 203 г., в царствование Септимия Севера, — оно описано Дионом Кассием. Катастрофа, сравнимая по своим разрушительным последствиям с трагедией 79 г. н. э. и даже еще более сильная, повторилась и в 472 г., о чем упоминает Аммиан Марцеллин. Все это, конечно же, были события чрезвычайные. Гораздо чаще люди античного мира страдали от такого бедствия, как наводнения. Вдосталь снега слал и зловещим градом Гораций. Оды, I, 2 Наводнения… В мифах, легендах, верованиях почти каждого народа одно из первых стихийных бедствий, постигших мир, — потоп. Но всегда оставались в живых те, кто должен был продолжить род людской: Ной и его семья, Девкалион и Пирра, да и не только люди, но и другие живые существа, которым предстояло вновь наполнить собой леса, горы, моря и реки. Несчастья эти насылали боги, разгневанные на человечество за какие-либо его прегрешения и желающие сурово предостеречь будущие поколения, заставить смириться перед могуществом высших сил. Предвестниками бедствия были сильные ветры; они сгоняли тучи, затем начинались долгие проливные дожди, моря и реки выступали из берегов; земля с ее высочайшими горными вершинами скрывалась под бурными волнами потопа: И по широким полям, разливаясь, несутся потоки; Овидий. Метаморфозы, I, 285–302 В отличие от легендарных потопов «обычные» наводнения не угрожали всему миру, но и они обходились людям дорого: громадные разрушения, убытки, человеческие жертвы… Риму не раз приходилось видеть опасность в водах Тибра. История Вечного города сохранила немало воспоминаний о разливах реки, и когда наводнение совпадало с какими-либо политическими затруднениями Римского государства или с войнами, в этом видели особенно зловещее предзнаменование. Так случилось, например, ранней весной 69 г. н. э., в правление императора Отона, когда он готовил поход в Галлию против своего соперника Вителлия. «Главным событием этих дней, — рассказывает Тацит, — было неожиданное наводнение… Уровень воды в Тибре резко поднялся, вода сорвала стоявший на сваях мост и разбила мол, перегораживавший течение; масса обломков рухнула в поток, и вытесненные воды затопили не только кварталы, примыкавшие к Тибру, но и части города, всегда считавшиеся безопасными. Волны смывали людей на улицах, настигали их в домах и лавках; народ голодал, заработков не было, продовольствия не хватало; вода подмывала основания огромных доходных домов, и когда река отступила, они обрушились. Едва прошел первый страх, все увидели, что непроходимы стали Марсово поле и Фламиниева дорога, а тем самым оказался закрытым путь, по которому Отон должен был выступать в поход. В этом обстоятельстве, порожденном естественными причинами или возникшем по воле случая, тут же усмотрели знамение, указывавшее на неизбежное поражение» (Тацит. История, I, 86). Таково реалистическое описание одного из многих, часто повторявшихся наводнений, последствия которых бывали для жителей города, особенно малоимущих, поистине невыносимы. Неоднократно сталкиваясь с такого рода бедствием, римляне хорошо сознавали, какая опасность постоянно угрожает столице, а значит, и всему государству. Поскольку способы изменения течения рек были уже известны, то выдвигались проекты поворота и тех рек, которые своими водами питали Тибр. Однако это было дело, касавшееся не только Рима, но и целых районов Италии и потому чреватое конфликтами. В эпоху Тиберия римский сенат прямо занялся поиском мер к укрощению Тибра, который незадолго до этого, как сообщает Тацит в «Анналах», «из-за непрерывных дождей вышел из берегов и затопил низкие части Рима; после спада воды обрушилось много построек, и под ними погибли люди». Два видных государственных деятеля империи Атей Капитон и Луций Аррунций изучили возможные «средства к обузданию своенравной реки» и предложили сенату «для уменьшения разливов Тибра запрудить реки и озера, из-за которых и повышается его уровень». Сенат выслушал по этому поводу представителей соседних с Римом италийских муниципиев, дружно воспротивившихся этому проекту. «…Флорентийцы просили ни в коем случае не отводить Кланис из привычного русла и не направлять его в Арн, так как это было бы для них гибельно. Близкое к этому заявляли и жители Интерамны: плодороднейшие земли Италии придут в запустение, если река Нар, спущенная в канавы (как это предполагалось), заболотит близлежащую местность. Не молчали и реатинцы, возражая против постройки плотины на Белинском озере, в том месте, где из него изливается Нар, и говоря, что оно выйдет из берегов и затопит окрестности; что природа, определившая рекам их устья и течение, истоки и разливы, достаточно позаботилась о делах человеческих; к тому же нельзя не считаться с обычаями и верованиями союзников, посвятивших рекам родной страны обряды, рощи и жертвенники, да и сам Тибр не желает, чтобы у него отняли соседствующие с ним реки и его течение стало от этого менее величавым. Оказались ли тут решающими просьбы колоний, или трудности работ, или, наконец, суеверия, но взяло верх высказанное Гнеем Пизоном мнение, что все следует оставить, как оно есть» (Тацит. Анналы, I, 76; 79). Сведения, сообщаемые великим историком, не оставляют сомнений в том, как внимательно относились древние к окружающей среде и как важны были связанные с этим проблемы, которые приходилось решать самим сенаторам. Проекты любых изменений и преобразований природы края обсуждались заинтересованными лицами, имевшими право и даже обязанность представлять свои аргументы. Прежде чем предпринять на государственный счет какие-либо общественные работы, сенат взвешивал возможные выгоды и убытки от них. Не всегда так было: в более поздние времена император сам принимал решения, не спрашивая мнения специалистов и тех, кого эти решения затрагивали. Зачастую это могли быть минутные прихоти властителя, подлежавшие беспрекословному исполнению. Нередко в таких случаях и силы, и деньги, вложенные в грандиозные затеи императора, растрачивались впустую. Так было, например, при строительстве нового дворца Нерона после страшного пожара в Риме в 64 г. Дворец, по замыслу императора, должен был удивлять не столько драгоценной отделкой, «сколько лугами, прудами, разбросанными, словно в сельском уединении, тут лесами, там пустошами, с которых открывались далекие виды, что было выполнено под наблюдением и по планам Севера и Целера, наделенных изобретательностью и смелостью в попытках посредством искусства добиться того, в чем отказала природа… Так они пообещали ему соединить Авернское озеро с устьем Тибра судоходным каналом, проведя его по пустынному побережью и через встречные горы. Но, кроме Помптинских болот, там не было влажных мест, которые могли бы дать ему воду, ибо все остальное представляло собой отвесные кручи или сплошные пески; и даже если бы им удалось пробиться сквозь них, это стоило бы непомерного и не оправданного действительной надобностью труда. Но страсть Нерона к неслыханному побудила его предпринять попытку прорыть ближайшие к Авернскому озеру горы; следы этих бесплодных усилий сохраняются и поныне» (Там же, XV, 42). Но не только стихийные бедствия, которые предотвратить невозможно, а предупреждать их люди в те века еще почти не умели, вызывали громадные разрушения и людские потери. Случались и такие катастрофы, причиной которых были человеческие недостатки — неповоротливость, беспечность или — чаще — недобросовестность и страсть к наживе любой ценой. Подобные инциденты не раз происходили при проведении общественных работ, особенно при строительстве. Одной из таких катастроф, сравнимых по своим разрушительным последствиям с тяжелой и кровопролитной войной, стало падение амфитеатра в Фиденах (в 10 км к северу от Рима) в 27 г. н. э., в правление Тиберия. Этот амфитеатр был построен неким вольноотпущенником Атилием для очень популярных тогда гладиаторских боев. О мотивах его действий Тацит говорит прямо: «…человек, затеявший это дело не от избытка средств и не для того, чтобы снискать благосклонность сограждан, а ради грязной наживы». Стараясь, чтобы строительство обошлось ему как можно дешевле, Атилий «заложил фундамент его в ненадежном грунте и возвел на нем недостаточно, прочное сколоченное деревянное сооружение». Последствия этой аферы оказались трагическими: толпы людей, долго не имевших излюбленного развлечения, переполнили амфитеатр. «Это усугубило тяжесть разразившейся тут катастрофы, так как набитое несметной толпой огромное здание, перекосившись, стало рушиться внутрь или валиться наружу, увлекая вместе с собой или погребая под своими обломками несчетное множество людей, как увлеченных зрелищем, так и стоявших вокруг амфитеатра. И те, кого смерть настигла при обвале здания, благодаря выпавшему им жребию избавились от мучений; еще большее сострадание вызывали те изувеченные, кого жизнь не покинула сразу… При этом несчастье было изувечено и раздавлено насмерть пятьдесят тысяч человек…» (Там же, IV, 62–63). Атилий был отправлен в изгнание. Римский сенат принял специальное постановление, «воспрещавшее устраивать гладиаторские бои тем, чье состояние оценивалось менее четырехсот тысяч сестерциев, равно как и возводить амфитеатр без предварительного обследования надежности грунта» (Там же, IV, 63). Примечательно, что в те горестные дни многие видные римские граждане проявили великодушие, солидарность и готовность прийти на помощь пострадавшим. Небрежность или, как сказали бы сейчас, халатность привели к подобной же катастрофе и при императоре Клавдии, во время устроенных по его повелению «потешных» морских боев на Фуцинском озере. Никто, однако, не понес за это наказания, и хотя Агриппина обвинила актера Нарцисса, устроителя этой затеи, в алчности и злоупотреблениях, но и он не остался в долгу, заявляя во всеуслышанье о ее стремлении захватить власть. Сам Клавдий, по приказу которого были организованы эти игры на воде, по-видимому, не искал виновных, и, если бы Тацит в своих «Анналах» не упомянул о случившемся, оно было бы забыто. Историки замечали и записывали такого рода происшествия, катастрофы, поскольку они были общеизвестны и ярко характеризовали и отношения, господствовавшие в римском обществе, и даже позицию императора. А вот о том, с какой опасной небрежностью строили доходные дома (так называемые инсулы — острова), стоявшие отдельно и сдававшиеся внаем городской бедноте, мог вспомнить только сатирик, не спускавший обществу никаких, даже мелких, недостатков и пороков: …Как бы не рухнул дом; а мы населяем столицу Ювенал. Сатиры, III, 193–196 Не лучше обстояло дело и в провинциях, где сам наместник, временно представлявший там римскую власть, не всегда вмешивался в местные дела, не контролировал проведения общественных работ, хотя они часто ложились тяжелым бременем на римскую казну. Иногда — что еще хуже — злоупотребления допускали и сами наместники, о чем свидетельствовали время от времени громкие судебные процессы о лихоимстве должностных лиц. Достаточно вспомнить хорошо известное дело Верреса, наместника Сицилии. Мало что изменилось в этом отношении и в эпоху Римской империи, когда число провинций значительно возросло. О том, с какими трудностями сталкивался наместник, действительно интересовавшийся нуждами и потребностями жителей вверенной ему провинции, позволяет судить такой ценный документ, как уже неоднократно цитировавшаяся нами переписка Плиния Младшего с императором Траяном. Озабоченный жалобами и просьбами, с которыми обращались к нему горожане Вифинии, наместник, как явствует из его писем, не мог в одиночку разрешить все проблемы и вынужден был запрашивать мнение императора. При этом Плинию приходилось учитывать не только потребности местных жителей, но и общую финансовую ситуацию государства. Дела, с которыми Плинию было трудно справиться самому, говорят о том, как легкомысленно, без серьезного обдумывания принимались решения о проведении строительных работ. Более того, приводимые писателем факты заставляют подозревать, что причиной подобного легкомыслия и небрежности зачастую бывала прямая недобросовестность, а то и корыстные расчеты или городских властей, или архитекторов, или строительных подрядчиков, ведавших всеми работами. Так, в Вифинии Плиний Младший застал начатое, но вскоре заброшенное строительство театра и гимнасия в Никее, акведука в Никомедии, терм в Клавдиополе. Наместник докладывает императору о положении дел с никомедийским водопроводом, на который еще до его прибытия в провинцию горожане израсходовали огромную сумму — более 3300 тыс. сестерциев. Между тем «он до сих пор не закончен, заброшен и даже разрушен». Было начато строительство другого водопровода, «истрачено уже 200 тысяч, но и он оставлен, и теперь требуются новые расходы, чтобы люди, потратившие зря столько денег, имели, наконец, воду». Плиний ознакомился с состоянием работ и с местностью, убедился, что существует источник, откуда можно провести в город воду «с помощью арок, чтобы она доходила в городе не только до ровных и низких мест», и что оставшуюся от первой стройки часть арок еще можно использовать. Но нужна и помощь из Рима: наместник просит императора прислать ему хорошего «аквилекса» — водоискателя, специалиста по проблемам водоснабжения, а также архитектора, «чтобы опять не вышло того, что уже случилось». Плиний Младший явно не питал уже доверия к местным подрядчикам, руководителям работ. Угадывая его настроение, Траян рекомендует начать расследование, «по чьей вине никомедийцы потеряли до сих пор столько денег» (Письма Плиния Младшего, X, 37, 38). Подобным же образом было предпринято, но не завершено строительство театра в Никее, поглотившее, по предварительным оценкам наместника, более 10 млн. сестерциев. Результаты же были таковы, что возведенное более чем наполовину здание оседало, в нем зияли огромные трещины, «потому ли, что почва здесь сырая и мягкая, потому ли, что самый камень слаб и крошится». Плиний делится с императором своими сомнениями о дальнейшей судьбе этой незавершенной стройки: продолжать ли ее или оставить, или даже поскорее разрушить рассыпающееся и притом дорогостоящее сооружение. Почти так же обстояло дело и с восстановлением в Никее уничтоженного пожаром гимнасия. Жители города решили возвести на его месте новый, еще больше прежнего. «Они уже истратили некоторую сумму, и боюсь, что без толку: в здании нет стройности и единства. Кроме того, архитектор, конечно, соперник того, кто начинал постройку, утверждает, что стены, хотя толщиной и в двадцать два фута, не смогут выдержать тяжести, которая на них ляжет, потому что внутри они набиты щебенкой и не обложены кирпичом». Не лучше велись общественные работы и в Клавдиополе, где горожане «не столько строят, сколько выкапывают огромную баню» в совершенно неподходящем и не предназначенном для этого природой месте. И здесь также, предполагая недобросовестность местных подрядчиков и архитекторов, наместник просит прислать ему опытных специалистов из столицы. Траян, как всегда, отказывает: «Не может быть, чтобы тебе не хватало архитекторов. В каждой провинции есть и опытные, и талантливые люди: не думай, что их ближе прислать тебе из Рима, когда даже к нам они обычно приезжают из Греции» (Там же, X, 39, 40). Но даже строительство прекрасных и, казалось бы, прочных домов и храмов не могло уберечь Рим от еще одного страшного бедствия — пожаров. Множество построенных кое-как, ненадежных доходных домов, деревянные лавчонки, узкие улочки, освещение при помощи лампад, заправленных оливковым маслом, отсутствие каких-либо мер противопожарной профилактики — все это способствовало быстрому распространению огня и гибели целых городов и кварталов. Особенно большой ущерб причинили пожары 390, 31 и 9 гг. до н. э., 6, 64 (знаменитый пожар при Нероне), 191 и 283 гг. н. э. Жертвой их стали такие великолепные постройки, как Большой цирк, Базилика Юлия, Атрий Весты, многие здания на Палатинском холме, на Капитолии. Первые попытки организовать противопожарную охрану были предприняты частными лицами. Мысль, бесспорно, прекрасная, и поступок достойный всяческого признания, если бы не тот факт, что и среди этих добродетельных римлян были люди, для кого личные интересы значили больше, чем общее благо сограждан, и кто из несчастья других хотел извлечь для себя максимальную прибыль. Первым взялся спасать имущество горожан от огня римский богач Марк Лициний Красс. Он организовал пожарную команду из своих рабов. Хорошо известный в Риме своей алчностью и неразборчивостью в средствах обогащения, он действовал таким образом: как только где-нибудь вспыхивал пожар, туда являлись его личные пожарные, а вместе с ними нанятые Крассом посредники, которые скупали за бесценок пылающие дома и те здания по соседству, куда огонь мог перекинуться в любую минуту. Едва лишь сделка заключалась, пожарная команда из рабов Красса приступала к тушению пожара. Именно таким способом богачу удалось прибрать к рукам великое множество доходных домов. В 21 г. до н. э. эдил Марк Эгнаций Руф также организовал пожарную команду из своих рабов. Они действительно спасали добро горожан от огня, но и от этого их хозяин имел немалую выгоду: он стал популярен среди сограждан, снискал себе много сторонников, очень скоро получил должность претора, а затем и консула. Или популярность его в Риме обеспокоила всесильного тогда Октавиана Августа, или в самом деле честолюбивый Эгнаций был замешан в заговоре против принцепса, как об этом сообщает Светоний, но известно только, что один из зачинателей пожарного дела в Риме был схвачен, брошен в темницу и там казнен. Постоянные отряды противопожарной охраны ввел только сам Август. Было создано семь когорт стражников, каждая из которых насчитывала сначала 600 человек, а позднее увеличилась до тысячи, так что общее число пожарных в Вечном городе доходило до 7000. При каждой когорте состояли четыре врача, в задачу которых входило оказывать помощь пострадавшим на пожаре. Поскольку Рим был поделен на 14 округов, под опекой одной когорты находилось два округа. Предводительствовал отрядом префект, обязанный бодрствовать всю ночь. Стражники, в свою очередь, подразделялись на тех, кто носил и подавал воду, — аквариев, и тех, кто гасил огонь при помощи насосов, — сифонариев (от «сифо» — насос, помпа). Оснащение пожарных команд было весьма нехитрым: насосы, топоры, жерди с крюками, ведра для воды, изготовленные из кож и обмазанные изнутри смолой. При тушении пламени в высоких многоэтажных доходных домах, очевидно, использовали лестницы. Сами жители также обязаны были соблюдать меры предосторожности: горожан предупреждали, что в домах должны стоять наготове бочки с водой. Петроний в своем «Сатириконе» упоминает некоего Эхиона, который изготовлял особые полотнища: смоченные в воде, они помогали тушить пожары. О страшном для всего Рима пожаре времен Нерона Тацит рассказывает: «Разразилось ужасное бедствие, случайное или подстроенное умыслом принцепса… но во всяком случае самое страшное и беспощадное изо всех, какие довелось претерпеть этому городу от неистовства пламени. Начало ему было положено в той части цирка, которая примыкает к холмам Палатину и Целию; там, в лавках с легко воспламеняющимся товаром, вспыхнул и мгновенно распространился огонь, гонимый ветром вдоль всего цирка. Тут не было ни домов, ни храмов, защищенных оградами, ни чего-либо, что могло бы его задержать. Стремительно наступавшее пламя, свирепствовавшее сначала на ровной местности, поднявшееся затем на возвышенность и устремившееся снова вниз, опережало возможность бороться с ним и вследствие быстроты, с какою надвигалось это несчастье, и потому, что сам город с кривыми, изгибавшимися то туда, то сюда узкими улицами и тесной застройкой, каким был прежний Рим, легко становился его добычей». Историк описывает возникшую панику, крики стариков и детей, нас же может удивить, почему не вступила в дело пожарная охрана. Тацит пишет далее, что «никто не решался принимать меры предосторожности, чтобы обезопасить свое жилище, вследствие угроз тех, кто запрещал бороться с пожаром». Более того, «были и такие, которые открыто кидали в еще не тронутые огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ, либо для того, чтобы беспрепятственно грабить, либо и в самом деле послушные чужой воле» (Тацит. Анналы, XV, 38). В помощь погорельцам организовывали сбор средств, и это могло бы показаться примером традиционного благородства и самоотверженности римлян, если бы не то обстоятельство, что охотнее всего помощь оказывали людям богатым и влиятельным — тем, кто мог впоследствии отплатить за услугу. Помочь же малоимущим не спешили, ибо на их материальную признательность трудно было рассчитывать. Случалось и так, что домовладелец сам устраивал пожар, надеясь вернуть утраченное сторицей. Такие ситуации бывали в Риме не редко, иначе почему бы тогдашние сатирики вновь и вновь возвращались к этой теме? И у Марциала, и у Ювенала можно встретить прозрачные намеки на весьма подозрительную подоплеку иных пожаров: Дом себе, Тонгилиан, за двести тысяч купил ты, Марциал. Эпиграммы, III, 52 |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
