• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Если кто-либо, пленен олимпийской победною ветвью,

Станет коней разводить иль волов для плуга, пусть ищет

Маток прежде всего. Наружность у лучшей коровы

Грозная; и голова должна быть огромной, и шея —

Мощной…

Прежде всего выжигают тавро с названием рода.

Обозначают, каких на племя оставить желают

И для святых алтарей, каких — перепахивать землю

Иль на целинной земле крутые отваливать глыбы.

Весь остальной молодняк на лугах пасется со стадом.

Тех, кого приучить к полевым захочешь работам,

Сызмала ты упражняй, настойчиво их приручая,

Нрав доколь у юнцов податлив и возраст подвижен.

Прежде из тонких лозин сплетенный круг им на шею

Вешай. Потом, когда их свободная шея привыкнет

К рабству, им надевай хомуты из веревок, попарно

Соединяй и ходить приучай одинаковым шагом.

Пусть до срока они лишь порожние тянут повозки

И оставляют следы лишь на самой поверхности пыльной.

Пусть лишь потом заскрипит под грузом тяжелым телега

С буковой осью, таща вдобавок и медное дышло.

…Отелившись, коровы

Впредь наполнять молоком белоснежным не станут подойник,

Новорожденным отдав целиком свое сладкое вымя.

(Вергилий. Георгики, III, 49–53, 158—178)

В своей поэме Вергилий рассказывает обо всех видах крестьянского труда: о земледелии, садоводстве, разведении скота, пчеловодстве. Однако к началу новой эры роль скотоводства в Италии заметно возросла, оттеснив земледелие и другие отрасли сельского хозяйства на второй план. С тех пор как Сицилия и Северная Африка начали поставлять в страну более дешевый хлеб, чем производила сама Италия, земледелие утратило значение главной области римской экономики и римляне стали с гораздо большим усердием заниматься разведением скота. О сложившемся в экономике положении говорит известная шутка Катона Старшего. На вопрос: «Какое занятие приносит наибольшую выгоду?» — он отвечает: «Хорошее скотоводство». «А следующее по выгодности?» — «Неплохое скотоводство». «А дальше?» — «Плохое скотоводство». «А затем?» — «Земледелие».

Рыбная ловля

Вместе с тем для удовлетворения растущих потребностей римлян в период поздней республики и тем более империи уже мало было тех возможностей, какими располагала Италия. Римлянам трудно было теперь угодить только блюдами из местной говядины, свинины или птицы, поставляемой трудолюбивыми скотоводами. Требовалось все больше дичи и рыбы из отдаленных краев и областей. Охотники и рыбаки должны были умножить свои усилия.

Говоря о способах охоты, трудно добавить что-либо к тому, что было сказано об охотничьем промысле в Греции. Заметим лишь, что в Риме меньше обращали внимания на воспитательное значение охоты. Молодежь видела в ней разновидность спорта и спешила обзавестись конями, собаками и оружием. Чем больше охотничьих псов и лошадей было у человека, тем явственнее было его богатство, тем выше престиж. Гораций подчеркивает, что он не стремился создать у Мецената ложного представления о своем социальном положении и доходах:

Я не пустился в рассказ о себе, что высокого рода,
Что объезжаю поля свои на коне сатурейском…

Гораций. Сатиры, 1, 6, 58–59

Держа хороших коней и собак, человек как бы заявлял во всеуслышанье, что он весьма состоятелен. Особенно ценились охотничьи псы — за верность, сообразительность, быстроту ориентации. По словам Плиния Старшего, иногда, отправляясь на охоту, римляне брали с собой даже старых, уже слепых и ослабевших псов, неся их на руках, ибо те своим великолепным нюхом еще могли указывать направление к логову зверя (см.: Естественная история, VIII, 142–152).

В Риме вообще любили собак, и не только охотничьих, но и сторожевых: и в деревне, и в городе собаки стерегли дом и двор — память об этом сохраняется в часто встречающихся римских табличках с надписью: «Берегись собаки». Любили и вполне мирных псов, избалованных домашним воспитанием, очень привязанных к своим хозяевам и их развлекавших. Одну из таких комнатных римских собачек иронически воспел насмешливый Марциал:

…Исса — Публия прелесть — собачонка.
Заскулит она — словно слово скажет,
Чует горе твое и радость чует.
Спит и сны, подвернувши шейку, видит,
И дыхания ее совсем не слышно;
А когда у нее позыв желудка,
Даже каплей подстилки не замочит,
Но слегка тронет лапкой и с постельки
Просит снять себя: дать ей облегчиться.

Марциал. Эпиграммы, I, 109

Но возвратимся к охоте. Если греки стремились раздобыть диких зверей, чтобы принести жертву богам или задать роскошный пир, то потребности римлян этим не ограничивались. Пойманные на охоте дикие животные предназначались и для «венаций» — охотничьих игр в амфитеатрах. Эти звери, которым было суждено умереть на арене, доставлялись в Рим из самых отдаленных областей и провинций, где были специальные ловцы, умевшие добывать животных того или иного вида. Это было, конечно же, дело очень нелегкое и опасное, ведь для поимки таких «диковинок», как львы или слоны, необходимо было применять особые, сложные методы.

Впервые львиные бои устроил в Риме эдил Квинт Сцевола в 95 г. до н. э. Два года спустя знаменитый Сулла, будучи претором, выпустил на арену сто великолепных львов с могучими гривами, как об этом рассказывает Плиний Старший. За Суллой к такому же способу обретения популярности в народе прибег и Помпей Великий, устроив бои с 600 львами. Немного позднее Цезарь, став диктатором, показал жадным до кровавых зрелищ римлянам 400 львов (Плиний Старший. Естественная история, VIII, 53–58).

Обычно на львов охотились при помощи специальных ловушек, устроенных в выкопанных для этого ловчих ямах. Согласно Плинию, в правление императора Клавдия случай навел на мысль о еще одном оригинальном способе охоты на львов, способе, впрочем, довольно ненадежном, рискованном и «недостойном таких животных». Некий пастух в Гетуми, защищаясь от нападавшего на него льва, в отчаянии набросил на него свой плащ. Трудно поверить, замечает римский ученый, но если льву прикрыть глаза даже легкой завесой, ярость его сразу стихает, и притом настолько, что им можно завладеть без борьбы. «Очевидно, вся его сила заключена в зрении» (Там же, VIII, 54).

Сражаться в открытую с тиграми охотники избегали. Поступали иначе: ловчий на быстром коне, имея к тому же в запасе еще несколько свежих лошадей, похищал маленьких тигрят и во весь опор несся к ожидавшему его кораблю. Когда тигрица, вернувшись, заставала свое логово опустевшим и бросалась по следу за охотником, то, едва она настигала его, он кидал наземь одного из тигрят и мать тут же относила его на прежнее место. Тем временем ловчий на коне мчался дальше, но если путь до берега был очень долог и тигрица вновь догоняла охотника, приходилось вернуть еще одного детеныша и лишь с одним или несколькими оставшимися отплыть восвояси. Так во всяком случае описывает охоту на тигров Плиний Старший (Там же, VIII, 66).

Особенно притягательными для римлян экзотическими животными были слоны. Впервые жители Италии познакомились с ними в III в. до н. э., во время войны с Пирром, царем Эпира, в войске которого были и слоны. Затем, в 250 г. до н. э., около 140 боевых гигантов были доставлены в Рим на плотах после победы Луция Метелла Понтифика над карфагенянами в Сицилии. Об охоте на слонов в Индии рассказывает все тот же ученый-энциклопедист Плиний: на уже прирученном слоне охотник выслеживает слона-одиночку, отбившегося от стада, или охотнику удается самому отбить его от его сотоварищей, затем он гонит его вперед, не давая отдыхать, и, когда слон устанет и смирится со своей участью, погонщик пересаживается на него и правит им так же, как уже ручным. В Африке для того, чтобы поймать слона, использовали ловчие ямы. Плиний описывает и многие другие способы охоты на слонов, практиковавшиеся африканцами, часто с единственной целью разбогатеть на продаже драгоценных бивней. За поимкой животного следовало его приручение, которое также иногда протекало долго и трудно (Там же, VIII, 1—34). Главным потребителем слоновой кости и самих этих огромных зверей был в древнем мире гордый Рим, жаждавший экзотики, впечатляющих зрелищ и роскоши.

Сами римляне не относились к охоте так серьезно и трепетно, как греки. Для них это было развлечение, спорт, источник физической закалки, полезное времяпрепровождение в часы досуга. Дичь для пиров доставляли чаще всего рабы-охотники или ее просто покупали на рынке. Сами римские граждане занимались в свое удовольствие ловлей зайцев, кабанов, птиц, применяя способы, не требовавшие больших усилий: пользовались, например, силками, капканами, ловушками, вообще всеми теми методами, которые так решительно осуждал Платон.

Не без юмора вспоминает Плиний Младший свои охотничьи подвиги. «Ты будешь смеяться — смейся, пожалуйста, — пишет он Тациту. — Я — вот этот я, которого ты знаешь, взял трех кабанов — и превосходных. „Сам?“ — спрашиваешь ты. — Сам, пребывая, однако, в своей обычной спокойной неподвижности. Я сидел у тенет, рядом были не рогатины и копья, а стиль и дощечки для письма. Я что-то обдумывал и делал заметки, чтобы вернуться домой если и с пустыми руками, то с полными табличками. Не пренебрегай таким способом работы: ходьба, движение удивительно возбуждают душу, а леса вокруг, уединение, само молчание, требуемое на охоте, побуждают к размышлению.

Поэтому, когда пойдешь на охоту, вот тебе мой совет: бери с собой не только корзиночку с едой и бутылкой, но и дощечки; узнаешь, что Минерва бродит по горам не меньше, чем Диана» (Письма Плиния Младшего, I, 6).

Мясо диких животных появилось на столах римлян довольно рано — к огорчению тех, кто противился введению новых пышных обычаев и всякой избалованности. Так, уже пристрастие к кабаньей вырезке вызвало некогда гневную отповедь сурового Катона Старшего. В I в. до н. э. к столу подавали кабана целиком, и иногда соотечественники Плиния ухитрялись уже в первый день пира с ним расправиться. Более рассудительные римляне относились к подобному чревоугодию весьма критически, как об этом прямо говорит автор «Естественной истории» (VIII, 210). При таких потребностях жителей Вечного города приходилось специально разводить кабанов и других диких животных. Впервые этим занялся Фульвий Липпин в окрестностях Тарквиний к северо-западу от Рима, а затем эта инициатива была поддержана и продолжена двумя видными гражданами, известными в Риме своей страстью к пирам, расточительству, роскоши: Луцием Лицинием Лукуллом и Квинтом Гортензием Горталом.

Птиц также добывали разными способами, расставляя силки, сети, капканы, приманивая свистом или каким-либо лакомством.

Весьма разборчивые в еде, римляне не могли не включать в свои меню все новые и новые породы птиц и рыб. Что касается последних, то многие писатели упоминают о том, как ценились в Риме осетры, морские окуни, разные виды трески и т. п. Плиний Старший рассказывает: римляне любили и охотно разводили и такую морскую рыбу, как скар. При императоре Тиберии один из его вольноотпущенников по имени Оптат, префект флота, выпустил этих рыб для размножения в море между Остией и побережьем Кампании. В течение пяти лет приходилось заботиться о том, чтобы всех пойманных скаров отпускали назад в море, после чего эти ценные рыбы расплодились у берегов Италии уже в таком количестве, что можно было начать, наконец, их ловлю сетями. Так римские лакомки, замечает Плиний, дали прибрежному морю нового обитателя (Плиний Старший. Естественная история, IX, 62).

Сообщает ученый и о пристрастии римлян к краснобородкам; особенно ценились те, что не превышали в весе двух фунтов. Мы узнаем, что один римский богач-гурман, Азиний Целер, в правление императора Калигулы купил такую краснобородку за 8 тыс. сестерциев. «Когда я с удивлением думаю об этом, — заключает Плиний, — мне невольно приходят на ум те, кто, отвергая и осуждая расточительство, жаловался, что какой-нибудь повар обходится дороже, чем конь. А сейчас, чтобы иметь повара, надо заплатить больше, чем стоило бы устроить целый триумф! Рыба же стоит столько, сколько прежде повар! И, пожалуй, никого из людей не ценят выше, чем того, кто искуснее других способен свести на нет доходы своего господина» (Там же, IX, 67).

Разведение рыб в прудах и бассейнах не только значительно разнообразило стол богатого римлянина, но и давало легкую возможность часами предаваться рыбной ловле не выходя за пределы усадьбы. Занятие это владельцы поместий считали приятнейшим видом отдыха и развлечений. Ловили рыбу в Италии, как и в Греции, удочками и сетями, вершами и гарпунами, а кроме того, там знали способ, как привлекать рыб различными звуками:

Добычи в море леска здесь не ждет долго,
Но, лишь закинь ее с постели иль с ложа,
Уж сверху видно: тащит в глубь ее рыба.
(…) Над бурей стол смеется: есть всего вдоволь.
В садке жиреет палтус свой, морской окунь,
Плывет мурена, зов хозяина слыша,
Привратник поименно голавлей кличет,
Барвен-старушек заставляет он выплыть.

Марциал. Эпиграммы, X, 30, 16–24

Но не всегда и не везде рыбная ловля приносила выгоду. В эпоху империи многие прибрежные воды были объявлены «священными» — императорскими. Поймав там крупную, красивую рыбину, рыбак должен был отдать ее императорским поварам. Поэтому-то Марциал убеждает рыбака держаться подальше от Кампанского побережья близ города Байи, где был в то время «рыб приют священных»:

Уходи от греха, пока не поздно,
Простодушно подбросив в волны корму,
И почтителен будь к священным рыбам.

Там же, IV, 30

Еще подробнее и красочнее описывает злоключения рыбака в Римской империи Ювенал. В одной из его известных сатир некоему рыболову удалось вытащить великолепный экземпляр столь крупной рыбы, что даже сенат не мог долго решить, в какой посуде можно такую рыбу приготовить. Видя это, рыбак счел за лучшее поднести свою завидную добычу в дар высшей власти:

Диво такое хозяин челна и сетей обрекает
Домициану: ведь кто бы посмел продавать это чудо
Или купить, когда берег — и тот был доносчиков полон!

Ювенал. Сатиры, IV, 45–47