• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В том, что касается философии египетских таинств, наука ничем нам помочь не может. На данном этапе мы должны удержаться от рассмотрения теорий, выдвинутых антропологами и мифологами. Они полезны в том смысле, что проводят аналогию с распространенными ритуалами и обычаями. Однако когда мы начинаем рассматривать духовную составляющую, вопрос о священном и божественном, то сама мысль о том, что наука может «проверить алгеброй гармонию», кажется кощунственной. Дело в том, что существуют фундаментальные различия в психологической и ментальной основе науки и таинств, а также в том, что мистик никогда в полном смысле не сможет принять неглубокие выводы и материалистические доводы ученого. Он может использовать их в отношении самого факта материального существования предметов и неких исторических событий, но в более возвышенной атмосфере духовной жизни вторжение науки считается неуместным, и не только не поощряется, но и ограничивается!

Область духа наглухо закрыта для непосвященного. Она не только окружена стенами и засовами божественной высоты, занавешена непроницаемым туманом и дебрями мистического ужаса. Она, помимо всего, недоступна для непосвященных в силу их собственного невежества, а также склонности к гордыне и ошибочности суждений. Жемчужина познания и откровения даруется лишь избранным, помеченным божественной мудростью. Точно так же даром воображения и вдохновения обладают только те, кто несет на себе печать высшей доброты.

Тем не менее вполне возможно проводить духовные аналогии в духовных же обстоятельствах. Там, где мы обнаруживаем проявление божественной философии, мы вполне можем применять ее в других обстоятельствах. Уже было сказано, что конечная цель таинств заключалась в том, чтобы достичь единства с божественным здесь и потом. Этого невозможно было сделать лишь при помощи голой доктрины – здесь нужна была помощь высшей магии. Внешняя форма этой магии нашла свое выражение в обрядовой стороне таинств, то есть фактически в аллегории. Это было весьма символично по той простой причине, что в знаке, символизме и драматическом ритуале воплощены единственно доступные средства для внешнего выражения внутреннего стремления соединиться с божеством. Однако следует помнить, что в конечном итоге обряды – всего лишь разыгрываемые проявления внутренней веры и мысли. Древние люди, которые создали эти обряды и ритуалы, прекрасно знали, что драматическое воспроизведение процесса достижения единства с богом, материальное и символическое представление психического процесса не может не способствовать самому процессу, соединяя в человеке ментальное, физическое и психическое и заставляя их существовать как одно целое. То обстоятельство, что длительная подготовка неофита к инициации была необходима для проведения таинств, лишь еще раз устанавливает тот факт, что в основе всех внешних проявлений лежит нравственное и духовное стремление.

Дело не только в том, что силы зла и тьмы должны потерпеть поражение. Это подразумевается самой идеей единства с Божественным. В основе этой идеи – надежда на то, что человек может стать Богом, полностью раствориться в нем и идентифицировать себя с ним. Это не означает потерю индивидуальности, но скорее является ее развитием от конечности бытия к бессмертию, расцветом человеческого семени, которое пробивается сквозь смерть и конечность существования к свежему воздуху вечности.

Частое исполнение египетских таинств требовало, чтобы при каждом обряде принятия неофита в круг посвященных присутствовало несколько инициированных. Совершенно очевидно, что они были прекрасно осведомлены о сути и обрядовой стороне инициации. Частое совершение таинств наверняка было необходимым и обязательным условием для понимания и развития мистической жизни. Наш Господь дает нам понять, что частое повторение обряда причастия необходимо для глубокого понимания христианами истинного смысла божественной аллегории искупления грехов человеческих. Регулярное отправление египетских таинств, вне всякого сомнения, имело сходное нравственное значение и ценность.

Мы должны понять, что же египтяне подразумевали под тем, что мы называем душой. Они верили, что Ба, как они называли неразрушаемый дух, будет жить вечно, при условии, что тело, в котором жил этот дух, будет сохранено. Изначально, конечно, преобладала идея о том, что самая жизненно необходимая и вечная часть человека находилась в костях – по крайней мере, именно на это указывали доисторические верования и захоронения. Так возник дух Ка (двойной): образчик телесной души; невидимый (для человеческого глаза) призрак (или отражение) плотского тела. Ка мог материализоваться в статуе, портрете, мумии, которая, по сути, притягивала его.

Именно эта вера вдохновляла египтян на строительство гробниц в виде жилищ, в которых мог бы жить дух-призрак умершего человека. Такая жизнь была чисто материальной, и считалось, что усопший наслаждается в этом доме всеми удобствами и комфортом.

Хотя эта идея существовала на протяжении всей истории Египта, позже с ней стала соседствовать еще одна – но уже более возвышенная идея. Идея единства с богом породила более глубокое понимание судьбы человеческого духа, и она во многом потеснила, если вообще не уничтожила идею Ка. По сути, это было знанием о том, что более духовная душа и судьба – неотделимые свойства человечества. Наряду с телесной душой, или Ка, египтяне стали верить в духовную душу, Ба, которую они изображали в виде птицы с головой человека. Безусловно, это был символический намек на бурную природу бессмертной части человека. Судя по всему, первоначально считалось, что более эфемерная, возвышенная будущая жизнь была прерогативой фараонов, однако постепенно стало считаться, что такая жизнь возможна после смерти для всех. Однако сам Ба начинал свое существование только в момент смерти человека[8], то есть он (человек) должен превратиться в Ба, а многочисленные обряды должны были обеспечить это.

При этом отдельно от этой идеи (и параллельно с ней) возникла теория перемещения душ, и нет сомнения в том, что она получила широкое распространение среди египтян. Эта теория, которую в VI веке до н. э. принес в Грецию Пифагор Самосский, судя по всему, зародилась в Египте. Пифагор говорит нам, что причина миграции душ – это грех, а срок миграции души – 30 тысяч лет. После окончания этого срока и процесса самосовершенствования душа достигнет своей конечной цели – соединения с божественным. То есть перемещение души происходит по кругу, а душа, которая заканчивает этот цикл, становится богом, то есть растворяется в одном, которое является всем.

Пифагорейство, которое является греческим вариантом египетской теории перемещения душ, отличается от буддистской или индуистской концепции перемещения душ. Прежде всего, это касается причины миграции душ (греха), ее природы (круг или цикличность) и способа спасения души. Вот что говорит Джевонс по этому поводу: «Этого вполне достаточно, чтобы доказать египетские корни этой теории, не говоря уже о том, что, как считается, Пифагор познакомился с ней именно в Египте. Египетская философия, которая учит, что душа возвращается к божественной сути, из которой вышла, воспроизводится в учении Пифагора о том, что душа вышла из эфира, звездного неба, куда возвращается в конечном итоге. Как египетские философы использовали религиозную терминологию, чтобы передать свои идеи, и учили, что для того, чтобы стать богом, Осирис (или один из Осирисов) соединился с божественной сущностью, так и Пифагор учил, что то же самое происходило и с душой, когда она стремилась раствориться в эфире или звездном небе, из которого, собственно, и вышла. Но даже если допустить, что Пифагор мог оказаться в состоянии самостоятельно разработать теорию, в основных моментах напоминающую доктрину, которая в Египте была результатом многовекового развития, то нам показалось бы странным, если бы две теории совпадали в более незначительных деталях. Позвольте привести один пример. В уже приведенном выше тексте Пифагора говорится, что душа, покинувшая тело, стремится напиться холодной проточной воды. О подобной жажде ничего не говорится в известных нам литературных источниках, если мы имеем в виду те греческие души – призраки, не разделяющие теорию Пифагора. Однако на надгробных плитах Древнего Египта мы видим, что обычно усопший молится за то, чтобы испить чистой воды. Кстати, индуисты тоже приносят воду, как подношение, умершим. Однако у индуистов дарование воды усопшим не связано со сверхъестественными существами, а у Пифагора – да. И, по странному стечению обстоятельств, у египтян тоже. Опять-таки, хотя идея Пифагора о сверхъестественных стражах, угощающих призрака водой, не встречается нигде больше в Греции, эта картина весьма распространена на египетских надгробиях. Например: богиня Нут наливает умершему живую воду, которую берет из платана. На картине, опубликованной Шабасом, усопший стоит на коленях перед Осирисом и получает от него живую воду из сосуда, под которым написано: «Это может испить душа». В египетской Книге мертвых говорится, что усопший должен защищать себя в своем долгом и опасном путешествии по загробному царству не только при помощи амулетов и талисманов, но и при помощи заклинания: «Я – Осирис». А у Пифагора призрак должен повторять, что он – божественный. Еще одно: вряд ли идея о проводнике в мир мертвых впервые пришла в голову именно Пифагору, в то время как Книга мертвых составлялась веками. Если мы скажем, что маленькая золотая табличка не может сравниться с Книгой мертвых, в которой сотни глав, то нам придется сделать вывод, что стихи на пифагоровых табличках – всего лишь кусочки из более крупного произведения. Стоит также добавить, что самым ценным из египетских талисманов (подобных пифагоровым таблицам), которые были найдены в гробницах, был отрывок из Книги мертвых (а именно – глава XXX): «Это должно быть помещено на сердце усопшего».

Джевонс далее говорит о том, что в «пифагорействе нет ничего, чего не было бы в религии Древнего Египта». Значит, миграция душ была злом, которого следовало избежать любой ценой. Если душа согрешила, то в наказание она должна была пройти весь круг развития – от низшей своей формы к высшей. Если же душа была безгрешна, то она сразу же допускалась к союзу с Божественным.

Здесь становится очевидным значение таинств. Если бы мудрецам было суждено избежать миграции, если бы им было суждено избежать навязанной силой эволюции, если бы добродетель и мудрость вместе могли бы избавить их от неминуемой опасности, то это могло бы произойти с некоей священной санкции, а также при помощи чудодейственной и мощной магии. Мы не можем сказать, как мистики могли знать о прохождении смертельного круга или об опасности попадания в него, но тот факт, что Пифагор объявляет о том, что сам испытал это, доказывает, что греки верили в способы постижения данной истины.

Можно предположить (и это наверняка так!), что инициация в таинства обеспечивала защиту души и ее избавление от мук миграции. Из Книги мертвых ясно, что древние египтяне настолько боялись, что не смогут преодолеть все опасности загробного мира и достичь соединения со своими богами, что наверняка придумали более совершенные способы достижения цели, чем те, которые описаны в этой книге.

Однако столь же очевидно, что эта дорога была открыта только очень немногим. Во-первых, бессмертие считалось уделом лишь царственных особ или, в крайнем случае, немногих мудрейших. Простой крестьянин и негодяй богач, несмотря на все ухищрения, вряд ли могли считаться достойными вечной жизни. Только человек с мудрым сердцем, проживший честную, безупречную жизнь, мог надеяться на соединение с Божественным. Да и считалось бы глупым и опасным выбрать кого-нибудь другого для такого опасного путешествия.

Поэтому кажется вполне вероятным, что таинства, помимо драматического жизнеописания бога и предоставления новичку возможности пройти через те же самые этапы жизни в надежде прийти к такому же концу, что и бог, символически изображали цикл миграции души, чтобы новичок смог избежать столь долгой разлуки с богом. Лично я полагаю, что в то время, когда посредством таинств разыгрывалась драма соединения с Божественным, эти таинства одновременно ассоциировались с теми магическими действиями, посредством которых неофит должен был избавиться от возможной миграции души. Это предполагает драматическое действие, в котором неофит должен был пройти через разные образы животных. Об этом свидетельствуют некоторые отрывки из Книги мертвых.

Стражи (демоны или гении) у нескольких врат, души которых охраняют путь в рай и которых усопший должен задобрить, называя их по именам, являются воплощениями различных животных и других форм существования, в которые должна вселяться душа, проходя по кругу развития. У многих из них головы животных, и они носят «значимые» имена: Пожиратель Останков (гиена), Два Пламенных Глаза (волк) и т. д. Поэтому если это не уровни миграции души, то что же это?

Мы знаем, что в греческих таинствах неофит должен был опуститься на землю и даже встать на четвереньки. Разве это не символизировало сначала уровень рептилий, на который попадала душа, обреченная на метемпсихоз, затем уровень млекопитающих и, наконец, уровень мумии? И разве обряды египетских таинств не включали в себя подобную же пантомиму? Я полагаю, что это было именно так, и я нахожу подтверждение этой теории в работе покойной Джейн Харрисон «Пролегомена», где, повествуя о колесе судьбы, описанном в греческих таинствах, посвященных Орфею, которые, без сомнения, имели египетские корни, она пишет о том, что в определенный момент разыгрывался побег из круга очищения: «Он заносит ногу над кольцом или кругом… он входит и, возможно, в какой-то момент выходит из священного замкнутого пространства. Что же касается непосредственно совершаемого обряда, то тут мы остаемся в полном неведении».

Греческие неофиты, которые проходили испытания таинствами, принимали обличье животных – собак, ястребов и т. д. Они возрождаются в образе молодых животных, то есть при помощи пантомимы они проходят через животные формы к формам человеческим, и я полагаю, что сцена, в которой неофитов обмазывали грязью, символизировала переход от низших ступеней к высшим. Что же это, как не драматическое воплощение трансмиграции?

Главное отличие между египетскими и индуистскими идеями перемещения душ заключается в следующем: в то время как карма перемещается по прямой линии, которая может уходить в бесконечность, египетская доктрина предполагала лишь существование некоего круга страданий, через которые должна пройти душа. Избавление в данном случае зависит от прохождения этого полного круга страданий и благосклонного решения Осириса, с которым достигается полный и вечный союз. В то же самое время буддистское и индуистское представление о конце странствий души (нирване) не зависит от решения бога и не состоит в растворении души в божественном сознании. Джевонс отмечает, что и в Индии, и в Египте «доминирующая религия и низшие формы (тотемизм и т. д.) влияли и воздействовали друг на друга», так что теория перерождения должна была каким-то образом согласовываться с верой в тотемизм, то есть идеей религиозной связи с душами животных. «Однако, – продолжает он, – хотя и в Индии, и в Египте тотемизм постепенно отошел от тотемных животных и хотя в обеих странах странствующая душа могла вернуться в человеческую оболочку, на этом сходство и заканчивается. В Египте метемпсихоз сначала был средством вознаграждения праведников, а затем – исключительно наказанием грешников»[9]. Однако в Индии метемпсихоз мог быть и наградой, и наказанием одновременно: идея перерождения стала составной частью метемпсихоза: все люди могли возродиться, но праведники получали «хорошее» рождение, а грешники – «плохое». Далее: в Египте существовал круг трансформации души, в конце которого душу ждало освобождение. В Индии же не было такого цикла и не было возможности освободиться от процесса перерождения: праведник получал «хорошее» рождение, а потом его поведение могло «спустить» его на низшую ступень. Но вне зависимости от того, хорошо вела себя душа или нет, она все равно была обречена на возрождение.

Однако то, что «вознесение» души было также описано в одной из частей таинств, ясно из аналогии в греческих и римских практиках, как то утверждают Вергилий, Платон, Апулей и Прокл. Тейлор говорит, что источники существования души также являются принципами, с которых она была низвергнута. Эти источники – демиурги, или земной интеллект, или Дионис (Бахус), как пишет Платон в своем «Федоне». «Душа, – говорит он, – спускается, как Персефона, в следующее поколение, но затем она распределяется в следующем поколении, подобно Дионису, и она заперта в теле Прометея или Титана: она освобождается от своих оков, используя силу Геркулеса, но она собирается воедино при помощи Аполлона и спасительницы Афины через истинное очищение».

Эта вера была связана с представлением о причине нисхождения души, что очевидно из отрывка из Апулея. «Я приблизился, – говорит он, – к границе смерти, и, вступив во владения Прозерпины (римский аналог Персефоны. – Ред.) и пройдя сквозь все элементы, я вернулся к моему изначальному состоянию. Ровно в полночь я увидел солнце, сияющее чудным светом вместе с вечными и высшими богами; и, приблизившись к этим божествам, я воздал им должное своим благочестивым обожанием».

Платон в своем «Федре» также замечает: «Было абсолютно справедливым получить возможность созерцать эту необыкновенную красоту, когда вместе с благословенным хором мы увидели это божественное зрелище и погрузились в созерцание. И мы воистину наблюдали за этим видением вместе с Зевсом; а другие созерцали его вместе с другими богами; в то же время мы оказались посвященными в таинства, которые можно назвать самыми священными из всех таинств на земле. И мы отмечали эти божественные оргии, и мы достигли истинной цельности нашей природы и освободились от «родимых пятен» зла, которые ожидали нас в будущем. Точно так же в связи с божественной инициацией мы стали зрителями огромного, простого, неподвижного и благословенного зрелища, появившегося в чистом свете. И мы сами были чистыми и безупречными и освобожденными от окружающей действительности, которую мы называем телом и к которой мы привязаны, как устрица к своей раковине».

Таким образом, становится ясно, что самая глубокая и потаенная часть этой инициации, которая известна как «созерцание», состояла во встрече с богами, пребывающими в отраженном свете (солнце).

Это было символом видений, которыми оправданная душа будет вечно наслаждаться в своем будущем состоянии, когда произойдет возвышение души до самого апогея. В своем эссе, посвященном «Республике» Платона, Прокл замечает: «Во всех инициациях и таинствах боги проявляют себя в самых разнообразных формах: иногда лишь бесформенный свет виден взору посвященного; иногда этот свет вдруг принимает контуры человеческого тела, а иногда превращается в нечто совершенно другое».

В одном из вещих высказываний арийского (иранского) пророка Заратуштры (Зороастра) говорится: «Не проси о проявлении бросающегося в глаза образа Природы, потому что ты не должен видеть этих вещей, пока твое тело не прошло через очищение, необходимое для инициации». Но что означает этот «бросающийся в глаза образ Природы»? Прокл говорит нам, что «для смертных луна является первопричиной природы и ее образом». В то же время платонист Тейлор замечает, что «если читатель желает узнать, что же нам суждено понять о природе, образом которой является луна, то пусть он обратится к следующей информации, почерпнутой в результате долгого и кропотливого изучения древней теологии: я пришел к выводу, что существует множество источников, содержащихся в самой сути создателей мира; среди них самые важные – это источник душ (Юнона – греч. Гера), источник добродетелей (Минерва – греч. Афина) и источник природы (Диана – греч. Артемида). Этот последний напрямую зависит от прекрасной богини Реи, и демиурги считали его абсолютно необходимым для продолжения рода. Эта информация дает нам возможность объяснить значение следующих отрывков из Апулея, которые, оставшись непонятыми, заставили современных людей поверить в то, что Апулей признавал только одно божество. Первый из этих отрывков содержится в начале одиннадцатой книги «Метаморфоз», где божественность луны будто обращается к нему таким возвышенным образом: «Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами; мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновения, преисподней плачевное безмолвие. Единую владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами вся Вселенная. Там фригийцы, первенцы человечества, зовут меня Пессинунтской матерью богов, тут исконные обитатели Аттики (афиняне. – Ред.) – Минервой (Афиной. – Ред.) Кекропической, здесь кипряне, морем омываемые, – Венерой (Афродитой. – Ред.) Пафийской, критские стрелки (критяне славились меткостью стрельбы из лука. – Ред.) – Дианой (Артемидой. – Ред.) Диктиннской, трехъязычные сицилийцы – Прозерпиной (Персефоной. – Ред.) Стигийской, элевсинцы – Церерой (Деметрой. – Ред.), древней богиней, одни – Юноной (отождествлялась с греческой Герой. – Ред.), другие – Беллоной (древнеримская богиня войны. – Ред.), те – Гекатой, эти – Рамнузией (Немезида, богиня справедливого возмездия, от аттического селения Рамнунт. – Ред.), а эфиопы, которых озаряют первые лучи восходящего солнца, арии и богатые древней ученостью египтяне почитают меня так, как должно, называя настоящим моим именем – царственной Исидой».

За этим отрывком открывается еще более естественное и древнее значение. Оно скрыто в народных верованиях, все еще распространенных во многих землях, о том, что луна является резервуаром жизни и силой души. На островах Меланезии люди верят в существование резервуара сверхъестественной, или магической, силы, который они называют mana. Он, как и orenola североамериканских индейцев, якобы хранится на луне, которая образует поэтому огромное хранилище этой силы, которое и считалось многими древними людьми источником всей жизни и энергии на земле. Большинство богинь луны присутствуют при рождении ребенка, а серп луны, как считают многие народы, может ускорить рост растений даже лучше, чем само солнце. Мы знаем, что сказочные феи всегда так или иначе связаны с луной. Существуют также всем известные повитухи, которые всегда готовы помочь смертным в момент рождения ребенка. Они, таким образом, являются духами жизни, приносящими новорожденному ребенку душу. Отсюда все сказки о подменах детей, где они играли чуть ли не главную роль. А это ведет к тому, и мы вполне можем это предположить, что в какой-то момент произошло смещение верований и идея о миграции души вошла в сказочную мифологию, а роль самой феи свелась к душе, которая постоянно возвращается на землю.