• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Ниневия пала, и Вавилон, в течение шестисот лет находившийся в подчинении у Ассирии, снова поднялся навстречу мировому могуществу.

Ниневия, крупнейший город долины Евфрата, располагавшийся на берегах Тигра, никогда не теряла своего культурного влияния и, даже несмотря на ее разрушение по приказу Синаххериба, продолжала оставаться политическим и экономическим центром доэллинистической цивилизации. Первый царь Вавилона, Хаммурапи, сделал этот город культурной столицей разрозненных городов-государств Месопотамии, и с тех пор он постоянно разрастался и превратился из скопления рыбацких хижин на краю болота в огромный город, окруженный неприступными стенами, которые в течение долгого времени называли одним из семи чудес света. Согласно поздним древнегреческим историкам, Вавилон мог гордиться двумя достижениями архитектуры: своими стенами и Висячими садами.[25]

Нам известно, что город окружала двойная линия укреплений. Внешняя стена достигала 50 футов в высоту и 10 футов в ширину. За этим бастионом строители оставили пространство около 25 футов в ширину, которое, вероятно, служило площадкой для проведения парадов и местом сбора воинов, охранявших стены. Кроме внешней стены, военные зодчие соорудили еще более толстую внутреннюю стену, 20 футов толщиной, так что внешняя стена, площадка и внутренняя стена образовывали защитное сооружение около 50 футов шириной и 50 футов высотой.

Основную проблему при обороне Вавилона представлял Евфрат, который протекал прямо посередине города, старая часть которого располагалась на восточном берегу, а новая – на западном. Об этом повествует Геродот, замечая между прочим, что река была широкая, глубокая и быстрая; вниз по течению городские стены расходились в стороны, а затем вновь смыкались. Слабое место таких укреплений заключалось в том, что неприятельское войско ночью могло пройти на лодках, минуя укрепления на реке, и проникнуть прямо в сердце города. Навуходоносор попытался исправить этот недостаток, построив мощную крепость к северу от города (откуда и осуществлялись основные нападения на Вавилон) и отведя воды Евфрата по каналу в глубокий ров, окружавший городские стены.

Основным центром политической жизни города был дворец Навуходоносора – самая великолепная царская резиденция того времени. Центром же религиозной деятельности служил равный ему по значимости храм бога Мардука. Это был главный храм Мардука, с медными воротами и внутренними святилищами, в которых располагались ложе, на котором ночью возлежала жрица (на тот случай, если богу понадобится женское общество) и золотая статуя 18 футов высотой. Кроме этого, Мардуку были посвящены еще 55 храмов, а другим богам, включая и Иштар, – 43. Всего в городе насчитывалось несколько сотен различных святилищ.

Коммерческая активность делового центра сосредотачивалась преимущественно по берегам реки, служившей основной магистралью, ведущей с севера на юг к Малой Азии и к Шумеру. Реку пересекал единственный каменный мост, плиты которого ночью убирали, чтобы, как считали некоторые авторы, жители не слонялись по нему без дела и не грабили соседей. Вероятнее же всего, это делалось для того, чтобы «контрабандные» товары не провозились из нового города и провинции в старый.

Старая часть Вавилона представляла собой скопление домов из необожженного кирпича, тянущихся вдоль извилистых улочек, и в этом отношении мало чем отличалась от современных селений Ирака. Дома были без окон, улицы без мостовых. Однако Навуходоносор строил далеко идущие планы по усовершенствованию облика своей столицы. Он приказал разрушить трущобы по соседству со своим дворцом и основными храмами и построить великие ворота Иштар и проходящую через них Дорогу процессий. Кроме того, он задумал разбить парк на возвышении, чтобы его могли видеть все жители столицы. Этот парк прославился как Висячие сады, которые Навуходоносор якобы создал в знак любви к своей супруге Амитис, дочери мидийского царя.

Существовали ли на самом деле такие сады, висящие в воздухе, или это всего лишь легенда, записанная греческими историками уже через много лет после падения Вавилона? С одной стороны, Геродот, посетивший город в V в. до н. э., примерно через столетие после правления Навуходоносора, ничего не сообщает о них. Но с другой – некоторые историки дают детальное их описание, и наиболее полное принадлежит Диодору Сицилийскому:

«Сад составлял 100 футов в длину и 100 футов в ширину; он возвышался рядами, напоминающими театр. Под террасами располагались своды, которые принимали на себя вес сада со всеми растениями; самый верхний свод, 75 футов в высоту, являлся самой высокой частью сооружения и располагался на одном уровне с городскими стенами. Крыши сводов, поддерживающих сад, были сооружены из каменных балок длиной около 16 футов; их сначала покрывали камышом, заливали густой смолой, а затем клали два ряда обожженного кирпича, скрепленных цементом; сверху же их покрывали свинцом, чтобы влага из почвы не просачивалась сквозь крышу. На такие крыши насыпали столько плодородной почвы, чтобы хватило посадить с корнями самые большие деревья. Землю разравнивали и все пространство густо засаживали деревьями разного рода. Галереи возвышались одна над другой, и там, где их освещало солнце, располагались многочисленные царские ложи. В верхней галерее были проведены желоба для отвода воды, которую в обилии поднимали насосами из реки, хотя никто не видел, как это делалось».

Висячие сады, считавшиеся одним из прославленных семи чудес света, возбуждали такое любопытство, что немецкие археологи, исследовавшие развалины города, стремились прежде всего найти доказательства их существования. Важным указанием служили упомянутые Диодором каменные своды с арками и особая система орошения, позволявшая поднимать воду в самую высшую точку садов. Если счесть фантазией арабские легенды о садах, парящих в воздухе, то рассказу Бероса, вавилонского историка, можно вполне доверять, ведь «висячим садом» ????????? ?????, он, вне всякого сомнения, называл небольшой парк, разбитый на крыше здания, – приблизительно такой же, как в описании Диодора.

Поэтому неудивительно, что Роберт Кольдевей с таким энтузиазмом воспринял открытие уникального сводчатого здания в районе южной цитадели Вавилона. Он сделал вывод, что это остатки тех самых знаменитых Висячих садов: ведь за исключением подпорок моста это было единственное каменное сооружение (Диодор особо упоминает каменные балки, образующие своды крыши и одновременно настил для садов. Кроме того, был найден необычный колодец, состоявший из трех сообщающихся между собой шахт, центральная из которых имела квадратное сечение, а две по бокам были прямоугольными. Предполагается, что подъемник с закрепленными на нем кожаными ведрами опускался в одну из боковых шахт, после чего ведра проходили под центральным колесом и поднимались по соседней боковой шахте. Скорее всего, наверху ведра опрокидывались, и вода выливалась в желоб, после чего они проходили над верхним колесом и снова опускались в колодец. Таким образом, это был замкнутый цикл. Наверху, вероятно, располагался еще один подъемник, доставляющий воду из желоба на стену и на верхнюю галерею, как предполагал Диодор; но доказательства существования второй части водоподъемной системы, разумеется, до нас не дошли. Центральная шахта, по всей видимости, служила вспомогательным туннелем, по которому рабочие спускались вниз, исправляя неполадки в работе нижней части механизма.

Эти находки пробудили необычайный интерес публики к раскопкам, и с тех пор ассириологи не могут пожаловаться на недостаток внимания. Но хотя археолог Роберт Кольдевей не сомневался в том, что он обнаружил остатки знаменитых Висячих садов, Уоллис Бадж, заведующий египетским и ассирийским отделами Британского музея, был почти так же уверен, что сады эти – исключительно плод воображения древнегреческих сочинителей. Кольдевей доказывал свою точку зрения при помощи цитат из Бероса, Ктесия, Страбона, Диодора и Курция Руфа; Бадж возражал ему цитатами из Филона Византийского, Антипатра Сидонского, Гигина и Плиния.

Между прочим, первым Висячие сады в списке чудес света упомянул именно Филон Византийский. Интересно, что он ничего не говорит о великом храме, вавилонском зиккурате. Но это и неудивительно: к тому времени, когда Филон составлял свой список, это грандиозное семиэтажное сооружение давно уже лежало в развалинах. Его руины видел еще завоевавший Вавилон Александр Македонский, отдавший приказ их расчистить. Страбон утверждает, что великий полководец выдал для этого 600 тысяч поденных выплат. По одному этому можно судить, что библейское описание Вавилонской башни не было таким уж преувеличением. «И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес…»[26] Прототипом легендарной башни, описанной в Книге Бытия, скорее всего, был величественный вавилонский зиккурат, посвященный богу Мардуку. Это известное святилище прославилось как «Дом основания неба и земли». Согласно Геродоту, оно состояло из восьми поставленных друг на друга башен, каждая из которых имела свой цвет; венчал их храм бога. Это сооружение устремлялось в небо на 297 футов и, таким образом, было самым высоким и грандиозным сооружением своего времени. Для евреев в изгнании это был символ ненавистных Вавилонских поработителей и их торжествующего бога. Библейское повествование о разрушении вавилонской башни представляет собой смешение реальных фактов и легенд. Историческая башня была разрушена по приказу ассирийского царя Синаххериба в 688 г. до н. э.; но впоследствии еврейские составители священных книг по-своему истолковали это событие, сделав его подтверждением своей религиозной концепции.

Как и в случае со многими другими ветхозаветными легендами, некоторые критики эпохи рационализма и историзма XIX в. подвергали сомнению сам факт существования Вавилонской башни. По этому поводу многие археологи и историки вели бесплодные споры, пока одна из глиняных табличек не расставила все по местам. В 1876 г. Джордж Смит, известный молодой ученый, обнаруживший «халдейскую» версию легенды о Всемирном потопе, опубликовал в журнале «Атенеум» письмо, в котором утверждал: «Я нашел вавилонский текст о храме Бела в Вавилоне; поскольку моя предстоящая поездка в Ниневию не оставляет мне времени для полного перевода документа, я подготовил краткий пересказ для читателей, дающий общее представление о структуре и размерах сооружения».

Это утверждение представлялось во многом слишком темным и загадочным, поскольку Джордж Смит не приводил никаких доказательств и ничего не сообщал об источнике текста. Если бы не известность автора (сравнимая с популярностью авторов современных бестселлеров), текст, возможно, сочли бы фальсификацией. Но никто не посмел усомниться в правдивости любимого ученика и соратника самого Генри Роулинсона, и потому многие исследователи проявили искренний интерес к опубликованному тексту. Особенно потрясали воображение размеры башни:

«Основными мерами вавилонян были локоть, равный приблизительно одному английскому футу и восьми дюймам, а также гар или са, равный двенадцати локтям или же двадцати английским футам; но использовались также измерения в ячменных зернах, распределенные по шестидесятеричным разрядам; так, первое упоминаемое число 11.33.20 состоит из 11 х 3600 + 33 х 60 + 20 ячменных зерен, что в целом дает 39 600 ячменных зерен или 1155 футов и 7 дюймов. Ячменное зерно у вавилонян служило эталонной единицей, и по этой причине его иногда использовали при измерении длины, не прибегая к другим мерам».

Интересно отметить, что «ячменное зерно» (barleycorn) почти до конца XIX в. было полуофициальной единицей измерения длины и в Англии. Три ячменных зерна равнялись одному дюйму (2,54 см).

Так что же это была за табличка, которую якобы видел молодой археолог? Спросить у самого Джорджа Смита так и не представилось возможности. Сразу же после публикации письма он отправился в Багдад и в том же году умер от «чумы» тридцати трех лет от роду, как и его спутник, двадцативосьмилетний финский археолог Шарль Энеберг. Столетие тому назад археология была довольно опасным занятием. Но через несколько лет после смерти Смита табличка вновь всплыла из мрака неизвестности и была предложена музею по весьма, как тогда говорили, «экстравагантной цене», поэтому совет попечителей отказался купить ее. В результате она досталась Лувру, где и по сей день является предметом гордости его восточной коллекции.

Табличка эта подлинная, и на ней самим писцом обозначена дата – 26 день месяца Кислимму 83 года Си-лу-ку. В переводе на наше летоисчисление это 12 декабря 229 г. до н. э. В этом небольшом документе (7,5 дюйма в длину и 3,5 дюйма в ширину) приводятся размеры всех семи частей сооружения. Основание нижней части составляло 300 на 300 футов, то есть около 10 тысяч квадратных ярдов, и 110 футов в высоту. Верхняя из семи частей была 80 футов в высоту, 70 – в ширину и 50 – в высоту. Общая высота равнялась 300 футам, поэтому на плоской равнине Вавилонии сооружение можно было увидать на расстоянии в 60 миль из любой точки и, возможно, даже с того места, где сегодня на берегу Тигра располагается Багдад.

Другой, более древний документ проливает свет на подробности постройки зиккурата, который в Библии назван Вавилонской башней. Данный текст приписывается Набопаласару, основателю Нововавилонского царства и отцу Навуходоносора. В ней говорится:

«Что же до храмовой башни Вавилона, Эль-Темен-Ан-Ки, еще до моего времени обветшавшей и обрушившейся, то владыка Мардук повелел мне заложить ее основание в сердце земли и вознести ее вершину к небесам. (Ср. Быт., 11:3: «И сказали они: построим себе город и башню до небес…») Я приступил к делу, я изготовил кирпичи и обжег их. Словно низвергающиеся с небес потоки дождя, которые невозможно измерить, словно могучий разлив реки, я сделал так, чтобы из Арабту доставили битум и асфальт. По совету богов Шамаша, Ады и Мардука я принял решения и хранил их в своем сердце: я сохранял размеры в своей памяти, словно сокровище. Я заложил в основании под кирпичами золото, серебро и драгоценные камни с гор и моря. Я приказал сделать свое царское подобие, облаченное в дупшикку (?) и поместил его в основание. Перед своим повелителем Мардуком я склонил шею, я снял одежду – знак своей царской крови – и на голове носил кирпичи и землю. Навуходоносору, своему первенцу, возлюбленному моего сердца, я приказал носить ступу, жертвенные вино и масло, вместе с моими подданными».

Другими словами, царь и его наследник лично принимали участие в строительстве храма, подобно тому как средневековые короли и феодалы сами подвозили первый груз камней к месту строительства соборов. Сегодня этот древний ритуал превратился в обычай предоставлять высокопоставленным гостям совлекать покров с памятников или перерезать ленточку. Но Набопаласар сам на своих плечах таскал кирпичи и корзины с землей, заново возводя великий храм Этеменанки, который за пятьдесят лет до этого разрушил ассириец Синаххериб и который вновь предстояло разрушить персу Ксерксу сто пятьдесят лет спустя. Однако наибольшие разрушения принесли не люди, а время, особенно после того, как Вавилон, судя по свидетельству святого Иеронима, был оставлен диким зверям. С тех пор многие великие сооружения, особенно вавилонские стены и Вавилонская башня, служили местным жителям неиссякаемым источником кирпича. Они строили свои хижины на тех самых развалинах, которые Александр Македонский попытался расчистить с помощью наемных рабочих. К тому моменту, когда здесь в 1897 г. появился Роберт Кольдевей, разрушения достигли высшей стадии. Он пишет:

«Крутой холм возвышается на 22 метра над уровнем равнины… Местами встречаются удивительно глубокие ямы и галереи, которые своим существованием обязаны работам по добыче кирпичей, получившим особенно широкое распространение в последние десятилетия… Вскоре после начала раскопок я попытался воспрепятствовать этим грабительским разрушениям, но это удалось только в Касре (то есть на развалинах царя Навуходоносора); в Бабиле (в Вавилоне) они все еще продолжаются. Но даже в Касре мне приходилось вытаскивать рабочих из их ям и направлять на раскопки…»

Другое свидетельство того, каких масштабов достигло расхищение ценностей Вавилона, дает лично посетивший место раскопок Уоллис Бадж. Совет попечителей Британского музея послал его в Египет и Месопотамию с целью приобретения произведений древнего искусства. Во второй половине XIX в. торговля древностями превратилась в весьма доходный бизнес, и все национальные музеи Европы и Америки посыпали для закупок своих агентов. К тому времени эпоха копателей, таких, как Рич, Лэйярд, Рассам и Ботта, уже прошла; и теперь не так легко было получить фирман на исследование участка, раскопки и отсылку найденных предметов за рубеж. Турецкие власти и иракские крестьяне конечно же не слишком заботились о культурных ценностях, но уже осознали их доходность. Глиняные таблички, которые когда-то находившие их пастухи выбрасывали тысячами, перекочевали на местные рынки; об их истинной цене уже прекрасно знали все заинтересованные лица: пастухи, торговцы, чиновники и европейские агенты.

Уоллис Бадж, прибывший на место развалин Вавилона, обнаружил, что почти все местные взрослые мужчины заняты тем, что откапывают так называемые «подушки», то есть глиняные таблички с надписями, и тайком переправляют их в Багдад. Если раньше они же раскапывали холмы в поисках кирпичей для строительства, то теперь поняли, что глиняные таблички с надписями стоят гораздо дороже. Бадж скупал эти таблички целыми корзинами по нескольку пиастров за каждую (пиастр в то время стоил около двух пенсов). Он рассказывает об одном багдадском торговце, который регулярно обходил окрестные селения и прятал купленные таблички в потайные карманы своего плаща. «Это был одаренный и очень сообразительный человек, – пишет Уоллис Бадж, – и было ясно, что ему нравится водить за нос турецких чиновников». Однажды, правда, он попался; его задержали таможенники и нашли в его плаще и тюрбане более сотни табличек, цепочку цилиндрических печатей и золотые монеты, подвязанные вокруг пояса, а также дополнительную партию «подушек» в корзинах осла. Торговца арестовали и судили, но суд выглядел откровенным фарсом, потому что судья, секретарь судьи и начальник полиции были подкуплены – Бадж потратил на них часть денег, выделенную на покупку коллекции. Эти таблички и цилиндрические печати сейчас являются гордостью Британского музея.

Подобные истории, которые рассказывали Уоллис Бадж и его современники и которые повествуют о фантастической торговле древностями, особенно египетскими и вавилонскими, косвенно подтверждают необычайное богатство этих древних цивилизаций. На протяжении XIX в. из песков были выкопаны сотни тысяч статуэток, украшений, печатей, табличек и других предметов, но еще больше оказалось разбито и уничтожено. Бадж утверждает, что у грабителей, во избежание поимки работавших по ночам, на одну найденную целую «подушку» приходилось около полудюжины расколотых лопатами. Посредники же, в свою очередь, отправляли свой груз большими партиями в ящиках, не перекладывая их мягким материалом, поэтому порой груз приходил к пункту назначения совершенно разбитым. Однажды особо интересную коллекцию спрятали между тюками шерсти, а потом эти тюки попали под шерстобитный пресс.

Но утрата небольших предметов – ничто по сравнению с тем, что творили охотники за кирпичами. Добыча строительного материала из руин древних городов продолжалась на протяжении столетий – близлежащий город Селевкия, например, был построен по приказу одного из полководцев Александра Македонского именно из вавилонских кирпичей. Наивысшего же расцвета эта практика достигла в Турции последних десятилетий XIX в., когда такие общественные сооружения, как дамбы или каналы, строились почти исключительно из кирпичей, найденных в том или ином древнем городе. Уоллис Бадж сообщает, что турки взрывали динамитом стены и башни, а затем продавали кирпичи по цене от трех до пяти пиастров за штуку, после чего телегами доставляли их на строительство дамбы или канала.

Но и при этом развалины Вавилона во времена Уоллиса Баджа оставались так велики, что он не мог даже составить план города. По его мнению, если близлежащие холмы также были некогда населенными пригородами, то приблизительная оценка окружности стен, сделанная Геродотом (86 километров), не являлась таким уж преувеличением. Исследователь пришел к выводу, что определить контуры Вавилона могут только систематические раскопки с привлечением «сотен рабочих на протяжении десяти – двадцати лет». Незадолго до этого проводились раскопки холма Каср под руководством Ормузда Рассама; за 1878—1881 гг. удалось прокопать более 50 футов, и при этом ничего обнаружено не было. Рассам, по существу, был последним копателем из поколения Лэйярда и Ботта, то есть одним из тех искателей сокровищ, которые размахивали киркой и лопатой приблизительно в той же манере, что и золотоискатели Клондайка.

К счастью для Вавилона, появилось новое поколение исследователей. Роберт Кольдевей посвятил пятнадцать лет своей жизни развалинам крупнейшего древнего города Месопотамии, работая ежедневно и еженощно, как он сам сообщает нам, с помощью 200—250 рабочих. Все, что мы знаем о Вавилоне сегодня, – преимущественно его заслуга, результат его труда и преданности идее.

Кольдевей ознаменовал собой новую эру в ассириологии. После него копатели XIX в. стали такими же историческими персонажами, как и любители древностей XVIII в. Конечно, это не означает, что в распоряжении Кольдевея сразу же оказались все научные и технические средства для ведения раскопок на профессиональном уровне: Кольдевей пользовался теми же кирками, лопатами, корзинами и услугами местного населения, что и Ботта, Лэйярд и другие представители предыдущего поколения. Разница заключалась в следующем: во-первых, раскопки проходили ради пополнения научных знаний, а не просто для обогащения музейных фондов; во-вторых, они проводились с той же тщательностью и внимательным отношением к мельчайшим деталям, что и в наши дни.

Как следствие, результаты раскопок не произвели особого впечатления на публику, и Кольдевей так и не достиг известности Ботта, Лэйярда и Роулинсона или славы Шлимана, раскопавшего Трою. Причина этого очевидна: публика уже привыкла ожидать от копателей быстрых и поражающих воображение находок – особенно от экспедиций, проводимых с таким размахом. Немцы вообще впервые получили возможность что-то раскапывать в Месопотамии, хотя до этого они внесли немалый вклад в дешифровку текстов, которыми музеи пополнялись с невиданной скоростью. Немецкая национальная гордость в сочетании с немецкой ученостью требовали, чтобы император предоставил своим подданным заслуженный кусок ассирийской добычи – и это, наконец, произошло, не без помощи профессора Фридриха Делича, одного из наиболее выдающихся востоковедов своего времени. Студентом Делич работал в отделе Востока Британского музея, вместе с такими знаменитыми ассириологами, как Генри Роулинсон, Сэмюель Бирч, Джордж Смит, Жюль Опперт, Остен Лэйярд и другими. По сообщению Уоллиса Баджа, когда он спросил Делича о его делах, тот ответил, что составляет сборник ассирийских текстов для студентов.

– Хороший проект, – ответил английский исследователь. – Вы можете воспользоваться моими «Клинописными текстами». (Это был пятитомный сборник текстов, которые Роулинсон и его ассистенты скопировали с глиняных табличек, отредактировали и опубликовали с финансовой помощью музея.)

– Это невозможно, – возразил Делич. – В них слишком много ошибок. Но я их все исправлю.

Бадж пишет, что все присутствующие рядом с великим человеком застыли в изумлении и страхе, но реакция Роулинсона была довольно мягкой, что свидетельствовало об истинном характере отца ассириологии.

– Вполне возможно, – ответил он. – Я ведь всего лишь пионер, а не ученый.

Именно Делич вдохновил своих соотечественников и организовал немецкое Восточное общество под патронажем правительства Германии. Теперь можно было снарядить экспедицию, обладавшую необходимыми средствами для проведения профессиональных раскопок, а не ради поиска музейных экспонатов. Эта экспедиция провела в Вавилоне пятнадцать лет, и руководил ею Роберт Кольдевей, с помощью немецких ученых и археологов.

Сам Роберт Кольдевей, в отличие от Фридриха Делича, принадлежал к старой школе исследователей-копателей, со многими из которых он поддерживал дружеские связи. Как и его английские и французские коллеги, он не был профессиональным археологом в современном смысле этого слова. По образованию он был архитектором, а археологией стал заниматься в качестве увлечения. Еще в 1880 г. он проводил любительские раскопки в Греции. В то время любой интересующийся древней историей мог позволить себе раскопки практически где угодно. Таким образом, Кольдевей побывал в Греции, Сирии, Италии и на Сицилии, пополняя свои знания скорее на практике, чем из книг. Именно его практический опыт определил выбор директоров немецкого Восточного общества, назначивших его руководителем первой научно спланированной и организованной экспедиции в Месопотамии. Задачей Кольдевея было раскопать Вавилон, который тогда считался последним важным городом Среднего Востока из тех, которые дожидались археологов с лопатами.

Тот факт, что за пятнадцать лет немецкая экспедиция оставила нетронутой более половины площади погребенного под землей города и при этом ежедневно на раскопках было занято от 200 до 250 рабочих, дает возможность представить, с какой тщательностью проводились эти работы. Ежегодные доклады о работе экспедиции предназначались в первую очередь для ассириологов, а не для широкой общественности. Что касается Вавилонии, то в общественном представлении уже сформировались образы огромных бородатых богов-царей, громадных крылатых быков и львов; в библиотеках можно было найти поэмы о потопе и «Эпос о Гильгамеше». Тщательные планы и зарисовки Кольдевея, уделявшего большое внимание архитектурным деталям, также не пробуждали особого интереса публики.

Сам он к концу работ едва не пришел к мнению, что сложившееся представление о великолепии Вавилона было слишком преувеличенным. Если бы им двигали те же мотивы, что Ботта и Лэйярдом, то он оставил бы это занятие через пару сезонов. Кольдевей даже признавался, что его посещали подобные мысли, особенно когда он раскапывал храмы из необожженного кирпича, единственным украшением которых была известковая побелка.

Но весной 1902 г. ему представился случай сообщить о достаточно серьезной находке, которая привлекла интерес широкой публики: были обнаружены Дорога процессий и Ворота Иштар. Кольдевей расчистил многотонные завалы, скрывавшие этот массивный портал на протяжении двух тысяч лет, что создало особую «ауру» пустынному холму Вавилона, присущую колоннам древнегреческих храмов или триумфальным аркам римских городов классического периода. Ворота Иштар, этот необыкновенный монумент 40 футов высотой, соответствовали всем хвалебным отзывам о величии и роскоши Вавилона. Они возвышались над Дорогой процессий, по которой в самый священный день года провозили статую бога Мардука. Особо поражали воображение украшения ворот, так как они впервые представили доказательства о существовании цвета в тусклом мире камня и глины. В надписи, составленной по случаю восстановления Дороги процессий и Ворот Иштар, сам Навуходоносор утверждает, что он лично приказал создать кирпичных быков и драконов, покрытых эмалью (всего около 600 штук), чтобы городские ворота выглядели «более величественными, к изумлению всех людей». Это слова самого Навуходоносора, чье имя надолго пережило все его честолюбивые планы. С художественной точки зрения его быки и драконы – наиболее интересные из всех вавилонских произведений искусства, ибо в остальном этот культурный центр не дал особо выразительных скульптур, которые поднялись бы выше уровня ремесленничества. Похоже, что ни вавилоняне, ни ассирийцы не обладали художественным чутьем своих предшественников шумеров, искусство которых, как и жизненная философия, в целом кажется более «гуманистичным» и потому более разнообразным. По сравнению с ним ассиро-вавилонское искусство выглядит статичным, формальным и посвященным исключительно прославлению государства, то есть богов, жрецов и царей. Увидев лишь одно такое изображение бога или царя, можно считать, что знаком со всеми остальными. У всех изображений большие выпученные глаза, длинные волнистые бороды и безжалостное выражение лица. Это выражение и не могло быть иным, иначе как бы правители вселяли страх в сердца своих подданных? Скульпторы прекрасно знали правила и изображали богов немного крупнее царей, а царей – крупнее чиновников. Творчеству здесь места почти не оставалось, и проявить воображение можно было только изображая животных. Поэтому чувства и движение заметны только у животных, на которых охотятся и которых убивают. Этот удивительный феномен заслуживает внимания не только в эстетическом плане. Оказывается, художник, который обычно считает себя свободным человеком, был настолько ограничен жесткой структурой ассиро-вавилонского общества, что единственной отдушиной для него стало изображение – притом с явным сочувствием – животных, в ужасе бегущих от охотника или умирающих в агонии, с пронзенными копьем шеей или боком. Знаменитый барельеф из дворца Ашшурбанапала (ныне собственность Британского музея), изображающий охоту на диких лошадей, оленей и львов, служит прекрасным примером трагического крика души неизвестного художника. Пасть львицы в предсмертном оскале обращена к небу. Ее тело пронзено копьями, парализованные задние ноги волочатся по земле. Старый лев, издавая последний смертельный рык, падает на землю. Испуганный жеребенок, оглядываясь на хватающих его за ноги охотничьих собак, старается догнать мать. Стадо газелей, среди которых самка с двумя детенышами, тоже спасается бегством, пытаясь скрыться в пустыне, а самец поворачивает голову, чтобы увидеть, далеко ли опасность. Но как только художник переходит к изображению людей, его техника сразу становится жесткой и бесчувственной, подходящей для тиражирования безликих богов и царей. Воины, несущие отрезанные головы пленников, или палачи, разбивающие головы жертв, похожи на роботов.

Поэтому неудивительно, что покрытые цветной эмалью изображения животных, украшающие Ворота Иштар, кажутся такими выразительными и сразу притягивают взгляд. Желтые быки на голубом фоне – прекрасные существа, разительно отличающиеся от охраняющих царские дворцы массивных и грозных крылатых быков с человеческими головами. Кажется, что они призваны были приветствовать путников, прибывающих в Вавилон на праздник Мардука. Серебряные на голубом фоне драконы, живые и веселые, чем-то похожие на гепардов, тоже не выглядели пугающими. Эти мифологические создания, образ которых уходит в глубь веков и, вероятно, связан с той эпохой, когда гигантские ящеры еще не исчезли с лица земли, считались священными животными Мардука – об этом известно из апокрифической книги «Бел и дракон». В ней рассказывается, как Даниил засовывает кусок смолы, смешанной с жиром и волосами, в пасть дракона и поджигает его (вероятно, с помощью фитиля), отчего дракон «разлетается на куски». Эта история могла быть отголоском ритуала, который евреи в период изгнания вполне могли наблюдать. Они могли видеть, как жрецы Мардука и члены их семейств входят через люк в «личные апартаменты» бога, чтобы расставить там священную пишу. Возможно также, что этот «дракон», которого жрецы показывали в полутемных храмах в клубах дыма ладана, мог быть вараном, грозной ящерицей Аравийской пустыни, чья история восходит ко временам динозавров. И этот же зоологический символ Мардука отображен на Воротах Иштар.

Открытия, сделанные немецкой экспедицией, вновь пробудили интерес к Вавилону, хотя о перемене общественного мнения можно судить по реакции на издание английского перевода книги Кольдевея «Раскопки в Вавилоне», которую публика встретила достаточно прохладно по сравнению с «Ниневией» Лэйярда, вышедшей на полстолетия раньше. Книга немецкого исследователя рядовому читателю показалась слишком «сухой»; Кольдевея не интересовало так, как Лэйярда, изложение личного опыта (встреча с бандитами, страшная жара, лихорадка и т. д.); его больше заботило объективное повествование о проделанной за четырнадцать лет работе. Кроме того, плохую услугу оказал ему переводчик, которому явно не удалось адекватно перевести насыщенный сложной специальной терминологией немецкий текст на английский.

В любом случае следует отдать Кольдевею должное: ведь он с уважением относился к развалинам Вавилона и делал все возможное, чтобы сохранить их, а не копал беспорядочно, прокладывая тоннели и шахты в поисках монументальных памятников, способных составить конкуренцию находкам первых копателей. Его желание полностью сохранить древние памятники поставило его в крайне затруднительное положение. Ведь все работы, как бы тщательно они ни проводились, все же разрушают место раскопок, а если археолог проявляет излишнюю осторожность, то он может нанести некоторые разрушения и не обнаружить при этом ничего полезного. Кольдевей же, интересуясь преимущественно архитектурой, основное внимание уделял стилю и размеру зданий, в ущерб исследованию общественной и культурной жизни Вавилона. Поэтому его книга куда менее занимательна, чем «Потерянный город Адаб» американского исследователя Эдгара Бэнкса или «Ур халдеев» Леонарда Вулли.

Современный посетитель Вавилона может хорошо представить, какие трудности пришлось преодолеть Кольдевею по тем кучам «строительного мусора», которые он оставил после себя за пятнадцать лет. Даже обладая богатым воображением, невозможно представить, что на месте этих развалин когда-то находился древний величественный город. Но это, конечно, не вина Кольдевея. Город был построен исключительно из глины, и кроме того, все, что представляло какую-то ценность, давным-давно разграбили. Поэтому обычный посетитель без сопровождения специалиста вполне может разочароваться. Неужели эта груда камней, спросит он себя, и есть та самая знаменитая Вавилонская башня? А эти волнистые холмы на равнине – могущественные стены, считавшиеся некогда одним из семи чудес света? Где же дворцы и храмы? Ведь все, что осталось от того чуда, которое один римлянин назвал «величайшим городом, на который когда-либо взирало солнце», – это реконструированные Ворота Иштар, груда кирпичей на месте Висячих садов и пострадавшая от непогоды скульптура льва Вавилона. Во всем остальном Вавилон, как и Ниневия, представляет собой пустынные развалины, которые невольно сравниваешь с остатками менее великолепных городов, таких, как Микены и Лептис-Магна. Но греки и римляне строили из камня и мрамора, поэтому до нас дошли и стройные колонны, и массивные триумфальные арки. Даже неподготовленный зритель может представить себе повседневный образ жизни древнего человека, посещавшего рынки, театры и общественные бани. Ничего этого на развалинах древних ассирийских и вавилонских городов нет. Их зодчие были изобретательны и трудолюбивы, строили с размахом, но материалы их оказались недолговечными, и все, что пощадили и не сбросили в каналы враги, разрушили ветер и дождь. Пророчество Иеремии оказалось верным:

«И поселятся там степные звери с шакалами, и будут жить на ней страусы, и не будет обитаема во веки и населяема в роды родов».

Но, скорее всего, слова древнееврейского жреца были не пророчеством, а выражением ненависти к государству, захватившему Иерусалим, разрушившему Храм и уведшему лучших сынов Израиля в плен. Иеремия писал прежде всего о трагедии еврейского народа после завоевания его Навуходоносором. Это гимн ненависти патриота в изгнании, порицающего своих соотечественников, сначала сдавшихся, а потом сотрудничавших с врагом, которые, как выражается пророк, «подставили свои шеи под ярмо царя вавилонского». Но этот царь вавилонский, то есть Навуходоносор, вовсе не был таким тираном, каким он изображен у Иеремии. Это ясно видно и из других повествований Ветхого Завета.