• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Вчера мы старались рассмотреть с некоторой точки зрения место в мировой истории того момента, на который падает Мистерия Голгофы. Мы пытались сделать это таким образом, что сопоставили двух замечательных водителей человечества — Будду и Сократа, которые предваряли на несколько столетий событие Мистерии Голгофы. При этом выяснилось, что Будда как бы олицетворяет многозначительное завершение определенного потока эволюции. Так стоит он, Будда, в V–VI столетиях до Мистерии Голгофы, провозглашая глубоко значительное учение, откровение в Бенаресе, — провозглашая некоторым образом то, что могло влиться в человеческие души за тысячелетия древности, обобщая и обновляя это определенным образом и сообщая так, как это должно было быть сообщено за полтысячелетия до Мистерии Голгофы, и как это должно было быть провозглашено тем народам, расам, которым это учение подходило именно в такой форме. Насколько Будда являлся завершением определенного мирового течения — это особенно бросается в глаза, если посмотреть на его великого предшественника, который некоторым образом уже относится к начинающемуся закату древнего человеческого развития, — на Кришну, великого индийского учителя, который в другом смысле является конечным пунктом тысячелетий древних откровений.

Кришну можно видеть за несколько столетий до Будды. Но теперь не в этом дело. Главное в том, что чем больше дают на себя воздействовать тому, чем является Кришна и что есть Будда, тем более видят, что в каком-то смысле провозвестие Будды является в Кришне в еще большем свете, а у Будды, как мы это сейчас хотим показать, оно некоторым образом заканчивается.

Кришна: в этом имени сконцентрировано нечто такое, что вносит свет в духовное развитие человечества на протяжении многих, многих тысячелетий его эволюции. И если углублять ся в откровение, благовестие Кришны, тогда взгляд устремляется вверх, в выси человеческого духовного откровения, по отношению к которым имеют чувство: в отношении того, что звучит из откровения Кришны, — всего того, что в нем содержится, — кажется, не может быть ничего выше, значительнее. В своем роде высочайшее звучит нам из откровения Кришны. Разумеется, здесь мы объединяем в личности Кришны многих, дававших людям это откровение. Но дело обстоит так, что то, что мало-помалу в течение тысячелетий и столетий до него сообщалось теми, кто должен был быть носителями этого в предшествующее время, в Кришне было обновлено, обобщено и приведено к завершению для откровения народу. И если взять то, каким образом говорится в словах Кришны о божественных, о духовных мирах и об их отношении к человечеству, о ходе мировых событий, — если взять духовность, к которой надо подняться самим, если хотят проникнуть в глубокий смысл учения Кришны, — тогда есть только одно в ходе человеческого развития позднейшего времени, что отчасти может с этим сравниться.

Откровение Кришны есть некоторым образом тайноведение. Почему тайноведение? Тайноведение — просто по той причине, что мало людей внутренне готовы подняться до таких духовных высот, чтобы понимать то, о чем давал откровение Кришна; знания не надо запечатывать, запирать внешними средствами, чтобы они оставались тайными, ибо они лишь по той причине остаются «тайными», что мало людей поднимаются до той высоты, на которую надо подняться, чтобы их понимать. Можно разбазаривать такие откровения как у Кришны, можно каждому дать их в руки — но все-таки они останутся тайными, потому что средство извлечь их из тайноведения не в том, чтобы разбазарить, а в том, чтобы люди, возвысив свои души, соединились с ними. В том-то и дело, что такие вещи парят в вышине и вещают таким образом, который представляет собой некую духовную вершину. Кто воспринимает слова, которые приходят из таких откровений, долго еще не должен быть убежден в том, что он такие откровения постиг, — даже если он ученый XX века. Вполне понятно, если повсюду теперь говорят, что вообще нет никакого «тайноведения». Это понятно потому, что часто те, кто такие вещи утверждает, имеют только слова и думают, что тем самым знают все. Но тайноведение заключается в том, что они не понимают того, что имеют.

Как было сказано, с этим можно сравнить еще одно, то, что связано с именем Кришны, можно сравнить с тем, что звучит для нас в трех позднейших, близко к нам стоящих именах. Но там это выступает совсем в другом роде — в системе понятий, в философском роде; это именно то, что связано с именами Фихте (Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814)), Шеллинга (Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг (1775–1854)), Гегеля (Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831)). В отношении тайноведческого характера учение этих трех людей можно немного сравнить с другими «тайными учениями» человечества. Потому что, хотя в конце концов учения Фихте, Шеллинга и Гегеля можно иметь, но никто не будет отрицать того, что они в широком смысле слова остались настоящим тайноведением. Очень мало людей хотят иметь какое-либо отношение к тем вещам, какие написали эти три человека. Из известной, можно сказать, философской любезности в некоторых философских кругах говорят опять о Гегеле, и в ответ на то, что я сейчас сказал, возражают, что есть же люди, которые занимаются Гегелем. Но если взять то, что эти люди производят и что они вносят для понимания Гегеля, тогда приходишь к тому, что для этих людей Гегель остался тайноведением. У Фихте, Шеллинга и Гегеля выступает то, что на Востоке светит нам от Кришны, — выступает в абстрактной, понятийной форме; и уже для того, чтобы заметить сходство, нужен совершенно определенный склад человеческой души. Хотелось бы без обиняков поговорить однажды о том, что для этого нужно.

Если человек, который теперь имеет не просто среднее, а даже высшее образование, берет в руки философское произведение Фихте или Гегеля, то он думает вычитать у них что-нибудь такое, что касается прогресса в развитии понятий. И подавляющее большинство людей согласятся, что нельзя почувствовать теплоту, если, например, открыть «Энциклопедию философских наук» Гегеля (Впервые появилась в 1817 году), где сперва говорится о «бытии», а потом — о «небытии», «становлении», «инобытии» и т. д. Тогда скорее всего будет сказано: «Тут кто-то из высшей отвлеченности понятий что-то намешал; может быть, это и очень хорошо, но для сердца, для души это мне ничего не дает и не греет». Я знаю многих людей, которые как раз это произведение Гегеля, о котором я сейчас говорил, закрывали, прочтя 3–4 страницы. В одном только они неохотно признаются, — в том, что, может быть, вина за то, что они не могут получить тепла, что они при этом не ощущают жизненной борьбы, ведущей из ада в небеса, лежит на них самих. В этом неохотно признаются. Потому что у этих, философов существует возможность пережить в том, что люди называют «абстрактными понятиями», и жизненные битвы, и почувствовать весь подъем от величайшего жизненного холода к величайшему жизненному теплу; можно ощутить, что эти вещи написаны непосредственно человеческой кровью, а не только абстрактными понятиями.

То, что светит от Кришны, можно сравнить с этой так называемой новейшей фазой эволюции человеческого восхождения в духовные высоты; но тут есть и большая разница. То, что выступает навстречу нам у Фихте, Шеллинга и Гегеля, — этих самых зрелых мыслителей христианства, — это же выступает нам навстречу в дохристианское время в соответствующей форме у Кришны. Ибо что такое откровение Кришны? Оно есть нечто такое, что потом никогда не могло снова прийти; что должно быть воспринято в его высоте, ибо оно не может быть превзойденным. И кто понимает такие вещи, тот получает представление, идею о мощи того духовного света, который светит нам оттуда, когда мы даем действовать на себя тому, что связано с культурой, из которой вышел Кришна. Надо только дать этим вещам правильно на себя действовать. Если дать правильным образом действовать на себя таким словам, как эти (приведу наугад пару отрывков из Бхагавадгиты), где Кришна определяет свою собственную сущность, — то можно прийти к познаниям, чувствованиям, ощущениям, которые мы охарактеризуем позже. Так говорит Кришна (в десятой песне):

«Я есть дух становления — его начало, середина и конец. Среди существ я всегда самое благородное из всего, что возникло. Между духовными существами я — Вишну, я — Солнце между звездами, между светилами — Луна, между стихиями — огонь, между горами — высокая Меру, между водами — великое мировое море, между реками — Ганг, между деревьями — Менге Асватха, я — Господь в истинном смысле слова и людей, и всех существ, которые тут живут; между змеями — та, которая вечна и есть сама основа бытия».

И возьмем другое проявление из той же самой культуры, — обратимся к Ведам:

«… Дэвы собрались у трона Всемогущего и спрашивают почтительно, кто Он такой. Тогда отвечает Он (Всемогущий — это Мировой Бог в древнеиндийском смысле):

«Если бы был другой, как Я, то Я бы описал Себя через него. Я был извечно и буду во веки веков. Я — первопричина всего, что есть на Востоке, Западе, Севере и Юге. Я — первопричина всего, что в высотах, наверху, и в глубинах, внизу. Я — все. Я старше всего сущего. Я — Господь над владыками. Я — сама истина, само откровение. Я — первопричина откровения, Я — знание, Я — набожность, Я — право, Я всемогущ».

И когда в этой культуре спрашивают (так сказано в этом древнем документе) о первопричине всего, то там говорится: «Первопричина мира — это огонь, это Солнце, и Луна тоже. Это есть также этот чистый Брахман, и эта вода, и это высшее из творений. Все мгновения, и все недели, и все месяцы, и все годы, и все столетия и тысячелетия, и все миллионы лет вышли из Него, вышли из Его сияющей личности, которую никто не может понять ни наверху, ни внизу, ни вокруг, и не в середине, где мы стоим!»

Такие слова звучат нам из этого древнего времени. Мы отдаемся этим словам. Что должны мы непосредственно чувствовать перед этими словами? О некоторых вещах в них сказано. Мы видели, что сам Кришна нечто говорит о себе; мы видели, что говорится о Мировом Боге и мировой первопричине всех вещей. Из самого тона этого познания, каким это было тут сказано, явствует, что были сказаны вещи, значительнее и выше которых никогда не было сказано; мы также знаем, что и не могут быть никогда высказаны вещи, более великие и значительные. Это значит: в развитие человечества внесено нечто такое, что должно остаться и должно быть принято таким, каково оно есть, — оно достигло своего совершенства. И что бы об этих вещах позднее ни думали, — может быть, надеясь сообразно методам позднейших времен выразить это яснее, модифицировать, — то лучше никогда бы ничего подобного не сказали, никогда! И если бы кто-нибудь хотел лучше сказать об этих вещах, то это было бы самонадеянностью.

Возьмем сначала то место из Бхагавадгиты, где Кришна сам себя характеризует. Что он, собственно, характеризует? Он говорит совершенно замечательно о том, что он — дух всего ставшего, что он между небесными духами — Вишну, между звездами — Солнце, между светилами — Луна, между стихиями — огонь и т. д. Если мы соберем это в одной формулировке, то можно сказать: Кришна обозначает себя как эссенцию, как сущность всего; таким образом эта сущность — он сам, и она везде представляет собой чистейшее божественное. Где проникают за вещи и ищут их сущность, там приходят к существу Кришны в смысле этого места. Возьмите много растений одного вида, ищите сущность этого вида, которая невидима, но выражает себя в отдельных видимых формах растений. Какова их эссенция? Кришна! Но только мы должны эту сущность не мыслить идентичной с отдельным растением, но рассматривать как наивысшее, чистейшее в этой форме; так что мы повсюду имеем не только то, чем является данное существо, но также и это существо в чистейшей, благороднейшей, наивысшей форме.

О чем, собственно, говорит Кришна? Лишь о том, что также и человек, если он идет вглубь, в самого себя, может узнать свою сущность; но это не то существо, которое он представляет собой в обычной жизни, а то, которое находится за обычным проявлением человека и человеческой душевности. Он говорит о человеческой сущности, которая в нас есть, потому что истинная человеческая сущность едина со всем. Это не познание чего-то такого, что эгоистично выступает в Кришне; это в Кришне хочет указать на самое высшее в человеке, на идентичное, единое с тем, что живет во всех вещах как их сущность.

Как сегодня мы говорим иносказательно, так говорит Кришна о том, что он имеет в виду для своей культуры. Когда мы сегодня заглядываем в наше собственное существо, то мы видим прежде всего «я» (это представлено в книге «Как достигнуть познания высших миров». От этого обычного «я» мы еще отличаем высшее, сверхчувственное «я», которое не выступает в чувственном бытии: оно не только излито в нас, но одновременно и в сущность всех вещей. Если мы, таким образом, говорим о нашем высшем «я», о высшей сущности, живущей в человеке, то мы говорим не о том, о чем человек обычно говорит «я есмь», хотя на нашем языке это звучит одинаково. В устах Кришны эти вещи не имели одинакового звучания. Он говорит о сущности человеческой души в смысле понимания тогдашнего времени, как мы теперь говорим о «я».

Почему могло произойти так, что высказываемое Кришной так сходно с тем, что мы сами высказываем как высшее познание? Это могло произойти оттого, что в предшествовавшей культуре, из которой вышел Кришна, в ранние тысячелетия ясновидческой культуры человечества, человек привык, взирая на сущность вещей, всегда обращаться к ясновидческому восприятию. И такую речь, которая нам встречается в Бхагавад-гите, можно понять, если рассматривать ее как завершение яс-новидческого мировоззрения, — если уяснить себе следующее: в тот момент, когда человек в древние времена переносился в промежуточное состояние (которое тогда для людей было всеобщим) между сном и бодрствованием, тогда он переносился в вещи так, что не было, как при чувственном восприятии, того, что вещи — «здесь», а человек — вне их, но он тогда изливался во все существа, чувствовал себя во всех существах, чувствовал себя единым со всеми существами. Он чувствовал себя единым с тем, что было наилучшего в каждой вещи, с которой он был единым, и его наилучшее было во всех вещах. И если вы не будете исходить из абстрактного чувствования и ощущения, как это происходит у теперешнего человека, но настроитесь именно так, как чувствовал древний человек, тогда вы поймете те слова, которые в Бхагавадгите произносит Кришна. Вы поймете их, если спросите себя: «Каким видел себя человек древнего ясновидения?» И тогда вам станет ясно следующее: то, что теперь достигается духовнона-учным способом обучения, когда человек высвобождает свое эфирное тело, так что оно чувствует себя распростертым, разлитым во всем, что есть вокруг, — практически таким же было естественное состояние людей древних времен. Они чувствовали себя, находясь внутри вещей в определенных состояниях, которые находили на них сами собой. И если затем полученные откровения они выражали в образах, если то, что они узрели, выражали в прекрасных словах, то это выступало, например, так, как эти откровения Кришны.

Поэтому можно сказать и так: Кришна сказал своим современникам следующее: то, как лучшие из вас видели свое отношение к миру, когда они были в сверхчувственных состояниях, это я хочу выразить словами; потому что в будущем люди уже не будут такими, и вы сами не сможете быть такими, какими были предки. То, что видели предки, я хочу выразить в словах для того, чтобы это сохранилось, потому что для человечества этого больше не будет в виде естественного состояния». — В слова, которые были возможны в то время, перенесено то, что тысячелетиями было уделом человечества; это были откровения Кришны, чтобы и позднейшие времена, которые уже не могли этого видеть, имели это как откровение Кришны.

И другие слова мы можем понять таким же образом. Представим себе, что в то время, когда Кришна сообщал свое откровение, к знающему Учителю пришел бы ученик и спросил: «О, знающий Учитель, что же находится за вещами, которые видят мои глаза?» — Тогда знающий Учитель сказал бы: «За этими вещами, которые видят твои глаза, находится духовное, сверхчувственное». Но в древние времена люди в своих естественных состояниях это сверхчувственное еще видели. И ближайший сверхчувственный мир, который граничит с нашим миром внешних чувств, — это эфирный мир; в него они взирали. Там причина всего чувственного. Люди тогда видели, что является первопричиной. Теперь я могу выразить только словами то, что прежде люди могли видеть: это — огонь, это — Солнце (но Солнце являлось людям не так, как теперь, потому что для древнего ясновидения самым незримым было как раз то, что теперь видит глаз: тогда огромный, добела раскаленный шар Солнца казался темным, а во всех направлениях от него распространялись действия Солнца, излучения солнечной ауры, расходящиеся в разноцветных образах и снова сливающиеся, однако таким образом, что то, что так пронизывало вещи, было в то же время творящим светом), а это — Луна (которую тогда также видели иначе), потому что все в них — это чистый Брахман».

Что такое чистый Брахман? Если мы вдыхаем и выдыхаем воздух, то материалистически мыслящий человек, конечно, думает, что он с воздухом вдыхает только кислород. Но это заблуждение. С каждым вдохом мы вдыхаем дух. То, что живет в воздухе как дух, проникает в нас и выходит из нас. И когда древнее ясновидение это видело, это ему не казалось таким, как материалисту, который думает, что он вдыхает кислород. Это материалистический предрассудок. Древнему ясновидению было известно, что вдыхался эфирный элемент духа, Брахман, от которого приходит жизнь. Как теперь думают, что жизнь приходит от кислорода воздуха, так древний человек знал, что жизнь приходит от Брахмана, и когда он Брахмана вдыхает, он живет. Чистейший Брахман — это причина нашей жизни.

А каковы вершины познания, к которым поднималась эта прадревняя чистая мудрость, эта, подобная эфиру, подобная свету мудрость? Люди теперь думают, что они могут очень тонко мыслить. Но когда видишь, как люди путают одно с другим, начиная что-либо объяснять, тогда не испытываешь большого уважения к нынешнему, а именно — логическому мышлению. Поэтому я должен предпринять рассуждение, которое может показаться очень абстрактным (я хочу проделать это как можно проще).

Предположим, перед нами зверь; он желтый, у него есть грива; тогда мы называем этого зверя «лев». Теперь мы начинаем спрашивать: что такое лев? Ответ: хищное животное. Мы спрашиваем дальше: что такое хищное животное? Ответ: Млекопитающее. Мы спрашиваем дальше: что такое млекопитающее? Ответ: живое существо. И так мы идем дальше — мы описываем одно через другое. Большинство людей считают разъяснением, если они таким образом продолжают расспрашивать, как я сказал про льва. Очень часто люди поступают так же, когда говорят о вещах духовных: они продолжают расспрашивать и задавать вопросы даже о самых высоких духовных вещах подобно тому, как они спрашивали: что такое лев? что такое хищное животное? И там, где принято после лекции подавать записки и отвечать на вопросы, там часто на записках стоят одни и те же вопросы, люди бесчисленное число раз спрашивают: что такое Бог? каково начало мира? что такое конец мира? — Люди спрашивают в том же самом роде, как они спрашивали про льва. Многие, собственно, не хотят знать ничего другого, кроме следующего: что такое Бог? каково начало мира? что такое конец мира? Об этом они спрашивают точно так же, как спрашивают: что такое лев? И так далее.

Люди думают, что то, что годится для повседневности, должно быть таким же и для высших вещей. Они не думают о том, что именно для высших вопросов характерно то, что такими они быть не могут. Ибо если так задавать вопросы, один за другим, переходя от льва к хищному животному, то можно дойти до чего-то такого, что не поддается описанию, о чем уже нет смысла задавать вопрос: «Что это такое?» Потому что, спрашивая так, хотят к подлежащему иметь сказуемое. Но должно существовать самое Высшее Существо, которое можно понять только через Него Самого. Вопрос: «Что такое Бог?» — совершенно бессмыслен в логическом смысле. Можно все возвести к Самому Высшему, но к Самому Высшему нельзя прибавить никакого сказуемого, ибо тогда следует ответ: «Бог — это…» То есть то, с помощью чего описывали бы Бога, должно было быть выше, чем Он. Это самое курьезное противоречие, какое только бывает.

То, что этот вопрос ныне все еще постоянно ставят, свидетельствует о том, сколь возвышенно явил себя в древние времена Кришна, когда сказал следующее: «Дэвы собрались у трона Всемогущего и спросили Его благоговейно: кто Он такой? Он ответил: «Если бы был другой такой, как Я, то Я себя описал бы через него». — Этого он, однако, не делает. Он не описывает себя через другого. Так и мы, можно сказать, в благоговении и преданности, подобно тем Дэвам, стоим перед древней священной индийской культурой, восхищаемся ею, также и ее грандиозной логической высотой, которая была достигнута не через мышление, но через древнее ясновидение, — через то, что люди знали непосредственно: когда они приближаются к Первопричине, тогда прекращаются вопросы, так как Первопричина созерцается ими ясновидчески. Так стоим мы в восхищении перед тем, что перешло к нам из этих древних времен; словно духи, которые нам это передали, хотели сказать: «Прошли те мировые эпохи, когда люди непосредственно взирали в духовные миры. В будущем этого больше не будет. Но мы хотим зафиксировать то, к чему мы поднялись и что было некогда дано человеческому ясновидению».

Так в Бхагавадгите, в Ведах описаны все те вещи, которые подытожены, завершены у Кришны. Сказанное Кришной невозможно превзойти, хотя и можно увидеть новым ясновидением; однако это никогда не может быть исследовано с помощью тех способностей, которые были позднее добыты людьми. Поэтому, если оставаться в области человеческой культуры, всегда можно сказать в отношении дневной культуры, культуры мира внешних чувств, следующее: «В этой культуре, если не принимать во внимание того, что может быть заново достигнуто путем обучения ясновидению, — в лоне дневной культуры невозможно достичь древнего святого откровения, получившего свое завершение у Кришны. Но через свою эволюцию, через духовнонаучное обучение душа может снова подняться и снова достичь этого. То, что некогда было дано человечеству нормальным путем (если можно употребить это слово), — теперь это не дано иметь людям повседневно, через естественно достигаемые состояния. Поэтому эти истины пришли в упадок. Если имеются отдельные мыслители, — такие, как Фихте, Шеллинг и Гегель, которые довели свое мышление до максимально возможной чистоты, — тогда эти вещи могут, хотя не так жизненно, не с такой непосредственной, личной нотой, как это было у Кришны, но в форме идей, снова выступать перед нами. Но никогда они не выступят так, как их постигали люди в старом ясновидении. И из духовнонаучных исследований, как я часто вам сообщал, следует, что медленно и постепенно, в течение послеатлантического времени, старое ясновидение отмерло.

Если мы взглянем назад, в первую послеатлантическую эпоху, в древнеиндийское время, тогда мы сможем сказать: от него не осталось никакой письменности, потому что тогда люди еще взирали в духовные миры. То, что тогда открывалось человечеству, может быть найдено только через Акаша-хронику. Это было высокое откровение. Но постепенно человечество спускалось все ниже и ниже, и во время второй послеатлантической эпохи, в древнеперсидское время, откровения хотя еще и бывали, но уже не в своей первоначальной чистоте. Еще менее чистыми они стали ко времени третьей культуры, в египетско-халдейское время. При этом нужно принять во внимание, если мы хотим эти соотношения рассматривать в их реальности, что у первых двух культур — и не только у тех народов, по которым они были названы, — письменности еще не было. Если мы говорим о древнеиндийской культуре, то имеем в виду культуру, от которой не дошло до нас ничего письменного. От древнеперсидской культуры также ничего письменного до нас не дошло. Ибо вся письменность древней Индии и древней Персии — это лишь отзвук того, что было и что сохранилось в позднейших преданиях. Только в вавилоно-халдейской культуре, то есть начиная с третьей культурной эпохи, имеются письмена. Но в то время как развивалась древнеперсидская культура, в индийской культуре переживалась вторая эпоха, которая протекала параллельно древнеперсидской; а когда развивалась вавилоно-халдейско-египетская культура, тогда и в Индии переживалась третья культурная эпоха, и в это время впервые люди начали делать записи. Из этой третьей эпохи, из ее позднего периода, происходят те записи, которые, например, содержатся в Ведах и которые потом проникли во внешнюю жизнь. То же самое относится и к письменам, которые говорят о Кришне.

Поэтому не надо думать, когда говорят о памятниках письменности, что имеется в виду первая индийская культурная эпоха, ибо все, что содержится в документах, — это записи, которые появились только во время третьей эпохи древней Индии, потому что именно в эту третью эпоху все более угасали последние остатки древнего ясновидения. Это есть то, что мы можем увязать с личностью Кришны. После этого древняя Индия сообщает нам то, что может быть исследовано внешне. Если мы рассматриваем вещи в их основе, то это всегда согласно с тем, что можно узнать из внешних документов. Когда третья мировая эпоха шла к концу и люди утратили то, чем они изначально обладали, тогда появился Кришна, чтобы сохранить то, что было утрачено.

О какой мировой эпохе говорит предание, когда оно говорит, что Кришна явился во время «третьей мировой эпохи»? Оно говорит о том времени, которое мы называем египетско-халдейской эпохой, или культурой. И как раз с тем, что мы характеризуем, согласуется это индийско-восточное учение Кришны. Когда древнее ясновидение и все сокровища древнего ясновидения начали ускользать из рук человечества, тогда пришел Кришна и явил их в том виде, в каком они могли быть сохранены для позднейшего времени. В этом смысле Кришна есть завершение чего-то великого, могучего. И все, что в течение ряда лет говорилось у нас, вполне согласуется с тем, что дают документы Востока, если эти документы правильно читать. В этом смысле говорить о чем-то «западном» или «восточном» — чистая бессмыслица, потому что дело не в тех словах, с помощью которых мы учим на Востоке или на Западе, но в том, чтобы с пониманием говорить о возвещенном. И чем больше вы постигаете, что именно возвещено за эти годы, тем больше видите, что оно согласуется со всеми документами Востока.

Так стоит Кришна как завершение. Через несколько столетий приходит Будда. Каким образом Будда оказывается, можно сказать, другим полюсом завершения? Как относится Будда к Кришне?

Вызовем перед своей душой ту характеристику Кришны, которую мы только что дали. Тогда он предстанет перед нами так: великие, могучие ясновидческие откровения древности переданы в таких словах, которые могло понимать будущее и в них чувствовать отзвук древнего ясновидения человечества. Так стоит перед нами Кришна. Его откровение есть для людей нечто такое, что они могут воспринять, о чем могут сказать себе: в нем заключена мудрость о мире, лежащем за миром внешних чувств, мудрость о мире первопричин, духовных фактов. Вот что содержится в великих могучих словах откровения Кришны. А если углубиться в Веды, во все то, завершением чего является откровение Кришны, тогда можно сказать: «Этот мир есть родина человека, — мир, который лежит за тем, что видят глаза, слышат уши, осязают руки. Ты, человеческая душа, принадлежишь тому миру, о котором возвещает Кришна».

Как могла себя чувствовать сама эта человеческая душа в последующие столетия? Она могла видеть, что эти удивительные древние откровения говорят о собственно духовной, небесной родине людей; она могла затем взглянуть на то, что ее окружает. Она видела глазами, слышала ушами, осязала вещи, думала о вещах рассудком, который никогда больше не проникнет в то духовное, о котором возвещало откровение Кришны. И душа могла себе сказать: «Есть святое учение древних времен, которое передает познания о духовной родине, окружающей нас, — окружающей мир внешних чувств, — единственное, что нам теперь известно. Мы больше не живем на духовной родине, мы изгнаны из нее — из той, о которой прекраснее всех говорит Кришна».

Тогда приходит Будда. Как говорит он о том, о чем говорил Кришна, — то есть о величии духовного мира, душам людей, которые видят окрест только то, что видит глаз, слышат только то, что слышит ухо? Будда говорит примерно так: «Да, мы живем в мире внешних чувств. Сюда вас привело то стремление, которое гонит вас от воплощения к воплощению. Но я говорю вам о пути, который может вас вывести из этого мира и ввести в тот мир, о котором говорил Кришна. Я говорю вам о пути, которым вы можете быть избавлены от мира, который не тот, о котором говорил Кришна». Как тоска по родине, по миру Кришны, звучало в следующие столетия учение Будды, поскольку Будда является последним последователем Кришны — тем последователем Кришны, который должен был прийти. И если бы Будда сам говорил о Кришне, как бы он мог говорить? Примерно так: «Я пришел, чтобы возвестить вам о Высшем, который был до меня, — возвестить о нем вновь. Направьте взор назад к великому Кришне, и вы увидите, чего вы можете достигнуть, если покинете этот мир, в котором вы не находите себя, как на истинной духовной родине. Я показываю вам пути освобождения из мира внешних чувств, я веду вас назад к Кришне!» Так мог бы говорить Будда. Он только не употребил именно таких слов. Но он сказал об этом в несколько другой форме: «В мире, в котором вы живете, — страдание, страдание и страдание. Рождение — страдание, старость — страдание, болезнь — страдание, смерть — страдание; не быть соединенным с тем, что любишь, — страдание; быть соединенным с тем, что не любишь, — страдание; достижение желанного и неумение его удержать — страдание». И когда Будда преподал свой «восьмеричный путь», — это учение не выходило за пределы того, о чем говорил Кришна, ибо это было учение о том, что дал Кришна. «Я пришел после него; пришел вслед за тем, кто больше меня; но я хочу вам указать пути назад к нему — к тому, кто больше меня». Такие тона всемирной истории звучат нам из страны Ганга.

Теперь пойдемте немного дальше на запад. Поставим перед собой еще раз образ Крестителя и вспомним слова, которые мог* бы сказать Будда: «Я пришел после него, после Кришны, потому что он больше меня, и я хочу указать вам пути назад к нему из этого мира, в котором не содержится тот божественный мир, о котором говорил Кришна. Обратите ваш взор назад!» Вот образ Крестителя. Как он говорил? Как он выражал свои воззрения, как он выражал те факты, которые были ему даны в духовном мире? Он тоже указывал на некоего «другого», но он не говорил так, как мог бы сказать Будда: «Я пришел после него», — он говорил: «За мной идет Больший меня!» (1, 7) Так говорит Креститель. И он не говорит: «Здесь, в этом мире, — страдание, и я хочу увести вас из этого мира». Но он говорит: «Измените ваш взгляд! Не оглядывайтесь больше назад, но смотрите вперед. Когда придет Больший, время исполнится; в мир, в котором есть страдание, вступит небесный мир, вступит по-новому откровение старых времен, которое вы утратили».

Таков последователь Кришны — Будда. Таков предтеча Христа Иисуса — Иоанн Креститель! Все наоборот. Такими предстают перед нами шесть столетий, которые прошли между этими событиями. Снова мы имеем две кометы с их ядрами: одна из них — Кришна со своим ядром, всем тем, что указывает назад, и тем, кто ведет людей назад, — Буддой. И другая комета, которая указывает вперед со своим ядром (Христом), и с тем, кто является «предтечей». Примите в самом лучшем смысле Будду, как последователя Кришны, и Иоанна Крестителя, как предтечу Христа Иисуса, — и тогда в этой формуле будет проще всего высказано то, что происходило в ходе развития человечества и предшествовало Мистерии Голгофы. Так мы должны смотреть на эти вещи, и тогда мы их поймем.

Они не затрагивают никакого вероисповедания, их нельзя связывать с той или иной мировой религией. Но это всемирно-исторические факты, действительно всемирно-исторические факты! И кто их прозревает во всей глубине, не может и никогда не сможет представить иначе. Разве при этом отнято что-либо из откровений человечества? Это удивительно, когда говорят кое-где, что у нас, мол, христианство ставится выше других религий. Разве идет речь о «выше» или «ниже»? Разве это не абстрактнейшие слова из всех возможных — «выше» и «ниже», «больше» или «меньше»? Разве мы сказали здесь нечто такое, что восхваляет Кришну меньше, чем то, что говорят люди, ставящие Кришну выше Христа? Мы отказываемся от слов «выше» или «ниже»; мы хотим характеризовать вещи в их истинной действительности. Дело не в том, ставим ли мы христианство выше или ниже, а в том, правильно ли мы характеризуем вещи, связанные с Кришной. Посмотрите на то, что относится к Кришне, и спросите себя, сообщалось ли где-нибудь более высокое о нем, чем когда мы пытаемся сообщить что-то о Кришне? Прочее — пустые словопрения. Но истина выходит на свет, когда она воспринимается и постигается в соответствии с сущностью вещей.

Характеризуя это самое простое и самое грандиозное Евангелие, мы располагаем возможностью вникнуть во все космически-земное положение Христа. Поэтому надо было обратиться к величию того, что нашло свое завершение за столетия до Мистерии Голгофы, когда занялась новая заря будущих времен человечества.