• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Бесконечный Бог может, отдавать всего Себя каждому из Своих детей. Он не разделяет Себя, чтобы каждый мог получить часть, но каждому Он отдает всего Себя в такой полноте, словно других не существует.

(Э. У. Тозер)

Маку показалось, будто он только-только провалился в глубокий сон без сновидений, когда почувствовал, что его трясет за плечо чья-то рука.

— Проснись, нам пора идти. — Голос был знакомый, но тихий, словно говорящий и сам только что проснулся.

— А? — простонал Мак. — Который час?

— Пора идти! — снова послышался шепот.

Мак выбрался из постели. Ворча и спотыкаясь, нашарил выключатель. Свет показался ослепительным после непроницаемой темноты, и прошла минута, прежде чем он смог приоткрыть один глаз и покоситься на раннего гостя.

Человек, стоявший перед ним, был немного похож на его отца, старше, морщинистее и выше Мака. У него были серебристые седые волосы, стянутые на затылке в хвост, такие же седые усы и бородка. На нем была клетчатая рубаха с закатанными рукавами, джинсы и походные ботинки, наряд дополняло снаряжение туриста, готового к долгой дороге.

— Папа? — спросил Мак.

— Да, сынок.

Мак покачал головой.

— Ты все еще со мной, правда?

— Всегда, — ответил он с теплой улыбкой, а затем ответил и на следующий вопрос, который Мак еще не успел задать. — Сегодня утром тебе нужен будет отец. Ну, давай, уже пора. Все, что тебе может понадобиться, лежит на стуле и столике в изножье твоей кровати. Буду ждать на кухне, перекусишь чем-нибудь, и пойдем.

Мак кивнул. Он не удосужился спросить, куда именно они идут. Если бы Папа хотел, чтобы он знал, он бы сказал. Он быстро натянул идеально подходящую по размеру одежду, похожую на ту, что была на Папе, и сунул ноги в ботинки. Освежившись в ванной комнате, он направился в кухню.

Иисус с Папой стояли у кухонного стола, куда более отдохнувшие, чем ощущал себя Мак. Он уже хотел заговорить, но тут из задней комнаты появилась Сарайю с большим пакетом, похожим на спальный мешок, туго перетянутый шнуром. Она передала сверток Маку, и он тотчас ощутил чудесную смесь запахов, исходящих от него. Это была смесь ароматических трав и цветов, которые, как ему показалось, он узнал. Он явственно ощутил запах корицы, мяты и каких-то фруктов.

— Это мой подарок, позже пригодится. Папа покажет тебе, как им пользоваться. — Она улыбнулась и обняла его. Только так он мог истолковать ее жест. Относительно ее действий сложно было утверждать что-либо наверняка.

— Это сам понесешь, — добавил Папа. — Здесь то, что вы с Сарайю собрали вчера.

— Мой подарок подождет вашего возвращения, — улыбнулся Иисус и тоже обнял Мака, только у него получилось обычное объятие.

Сарайю и Иисус ушли в комнату, и Мак остался наедине с Папой, который деловито взбивал пару яиц и поджаривал две полоски бекона.

— Папа, — позвал Мак, удивляясь тому, как легко ему теперь звать так Бога, — а ты не будешь завтракать?

— Ничто не должно становиться ритуалом, Макензи. Тебе еда необходима, мне — нет. — Он улыбнулся — И не торопись. У нас полно времени, а глотать слишком быстро вредно для пищеварения.

Мак ел медленно, наслаждаясь присутствием Папы.

Иисус заглянул в кухню, сообщил Папе, что все необходимые им инструменты сложены у двери. Папа поблагодарил Иисуса, а тот поцеловал его в губы и вышел через заднюю дверь.

Мак, помогая убирать со стола тарелки, спросил:

— Ты действительно его любишь, правда? Я имею в виду Иисуса.

— Я знаю, кого ты имеешь в виду, — ответил Папа, смеясь. Он перестал отмывать сковородку. — Всем сердцем! Полагаю, есть нечто совершенно особенное в единственном порожденном мною сыне. — Папа подмигнул Маку и продолжил: — Часть той уникальности, в которой я знаю его.

Они покончили с посудой, и Мак вышел вслед за Папой из дома. Над горными вершинами занималась заря, первые краски рассвета проявлялись на пепельно-сером фоне уходящей ночи. Мак взял подарок Сарайю и закинул за спину. Папа вручил ему небольшую кирку, которая стояла рядом с дверью, а сам надел на плечи рюкзак. Взял в одну руку лопату, в другую — палку и молча двинулся мимо сада и огорода вдоль правого берега озера.

К тому времени, когда они достигли начала тропы, рассвело настолько, что идти стало совсем легко. Папа остановился и указал палкой на дерево рядом с тропинкой. Мак сумел разглядеть, что кто-то пометил это дерево небольшой красной дугой. Для Мака это не значило ничего, а Папа не стал объяснять, а просто зашагал по тропе.

Подарок Сарайю был довольно легким для своих размеров, и Мак использовал кирку в качестве прогулочной трости. Тропинка перевела их через ручей и углубилась дальше в лес. Мак был рад, что у него водонепроницаемые ботинки, когда, оступившись, соскользнул с камня и оказался но щиколотку в воде. Он слышал, что Папа напевает себе под нос, но мелодии не узнал.

Пока они шагали, Мак успел подумать о многочисленных событиях, которые пережил за два прошедших дня. О разговорах с каждым и» троих, имеете и по отдельности, о встрече с Софией, о молитве, и которой он принимал участие, о том, как смотрел с Иисусом на звезды, как ходил с ним по озеру. И о вчерашнем вечернем празднестве, которое стало кульминацией всего, где было и примирение с отцом — удивительное исцеление, и как мало все они произнесли слов. Все это было сложно осмыслить.

Пока Мак перебирал в памяти эти события, он понял, что остается множество вопросов. Возможно, еще будет шанс задать их, однако он понимал, что сейчас неподходящее время. Он знал наверняка только то, что никогда уже не станет таким, как прежде, и пытался понять, что даст произошедшая с ним перемена жене, его Нэн, и детям, особенно Кейт.

И все же оставалось кое-что, что он по-прежнему хотел узнать, и это терзало его.

Наконец он нарушил молчание:

— Папа?

— Да, сынок.

— Вчера София помогла мне многое понять о Мисси. И мне здорово помогли разговоры с Папой. Э, я хочу сказать, разговоры с тобой. — Мак был смущен, но Папа остановился и улыбнулся, поэтому Мак продолжил: — Странно, что мне хочется говорить об этом с тобой, да? Я имею в виду, ты ведь самый-самый Отец из всех отцов, если это имеет какой-то смысл.

— Я понимаю, Мак. Мы завершаем с тобой круг. То, что вчера ты простил своего отца, сегодня помогло тебе узнать как Отца и меня. Тебе нет нужды объясняться.

Почему-то Мак догадался, что они приближаются к концу долгого пути и Папа старается помочь ему сделать последние шаги.

— Не существует способа обрести свободу, не заплати в за это, как ты сам знаешь. — Папа опустил глаза, шрамы отчетливо виднелись на его запястьях. — Я знал, что мое Творение взбунтуется, захочет независимости и смерти, и я знал, что мне будет дорого стоить открытие пути к воссоединению. Ваша независимость воплотилась, как вам показалось, в мир хаоса, непредсказуемый и пугающий. Мог ли я предотвратить то, что случилось с Мисси? Да, мог.

Мак поднял глаза на Папу, он взглядом задавал вопрос, который не было нужды высказывать вслух. Папа продолжил:

— Во-первых, если бы Творения не было вообще, все эти вопросы отпали бы сами собой. Во-вторых, я мог бы избрать для себя активное вмешательство в случае с Мисси. Первое даже не подлежит рассмотрению, а последнее не может служить предметом выбора, учитывая те цели, которые ты сейчас не в силах постичь. Поэтому все, что я могу тебе сейчас предложить в ответ — это свою любовь и доброту и наши с тобой взаимоотношения. Я не желал смерти Мисси, однако это не значит, что я не могу обратить ее смерть в добро.

Мак печально покачал головой.

— Ты прав. Я не слишком хорошо понимаю. Мне показалось, я увидел проблеск света, а затем вся моя тоска и опустошенность поднялись в душе и сказали мне, что все, что я вижу, не может быть правдой. Но я все равно верю тебе… — И добавил вдруг, словно натолкнувшись на новую мысль, удивительную и чудесную: — Да, Папа, я все равно тебе верю!

Папа в ответ просиял:

— Я знаю, сынок, знаю.

С этими словами он пошел дальше, а Мак последовал за ним, и на сердце у него стало легче и спокойнее. Вскоре начался сравнительно легкий подъем, и они убавили шаг. Время от времени Папа останавливался и постукивал палкой по валуну или крупному дереву у тропинки, помеченным тем же самым значком, небольшой красной дугой. Прежде чем Мак успевал задать вопрос, Папа поворачивался и шагал дальше.

Постепенно лес начал редеть, и Мак видел за деревьями обнажения блестящих сланцев там, где ледник снес участки леса в те далекие времена, когда еще не было протоптано этой тропы. Один раз они сделали короткий привал, и Мак выпил холодной воды, которую Папа нес во фляге.

После привала тропинка пошла круто вверх, и они еще больше замедлили шаг. Мак прикинул, что они идут уже часа два; наконец они вышли из лесной зоны. Он видел, как тропинка тянется по горе все выше, но сначала им следовало обогнуть большую скалу и пересечь засыпанный валунами участок.

Папа снова остановился.

— Мы почти на месте, сын, — сообщил он, протягивая Маку флягу.

— Правда? — спросил Мак, оглядывая печальное и пустынное поле камней, раскинувшееся перед ними.

— Да! — Это все, что ответил ему Папа. Он выбрал небольшой валун рядом с тропинкой и, прислонив к нему рюкзак и лопату, сел.

— Я собираюсь показать тебе нечто такое, что причинит сильную боль.

— И что же?

Мышцы живота у Мака сжались, он опустил кирку и, усевшись, положил подарок Сарайю на колени. Ароматы трав, усиленные утренним горным солнцем, наполнили его душу ощущением красоты и спокойствием.

— Чтобы помочь тебе перенести то, что увидишь, позволь снять с твоей души еще один камень.

Мак понял, о чем идет речь, и, отвернувшись от Папы, уставился в землю, словно пытаясь просверлить взглядом дыру в земле у себя под ногами.

Папа заговорил мягко и ободряюще:

— Сын, я не собираюсь тебя стыдить, унижать, обвинять или порицать. Ведь от этого не возникнет ни единого грана целостности или праведности, а именно ради них Иисуса на кресте унижали, обвиняли и порицали.

Он помолчал, дожидаясь, когда мысль дойдет и смоет с Мака смущение, и продолжил:

— Сегодня мы стоим на пути исцеления, завершая эту часть твоего путешествия, не только для тебя, но и для остальных. Сегодня мы кинем в озеро большой камень, и ты даже не представляешь, как далеко разойдутся круги. Ты ведь уже знаешь, чего я хочу, правда?

— Боюсь, что знаю, — пробормотал Мак, чувствуя, как эмоции заполняют его.

— Сынок, тебе надо сказать, назвать это вслух.

Теперь ничто не сдерживало Мака, и горячие слезы катились по его лицу, и, рыдая, он начал свое признание:

— Папа, я никогда не смогу простить сукина сына, который убил мою Мисси. Если бы сегодня он был здесь, не знаю, чтобы я с ним сделал. Я понимаю, что это неправильно, но я хочу, чтобы ему было больно, так же больно, как больно мне… если я не могу добиться справедливости, я все равно жажду мести.

Папа позволил потоку чувств выплеснуться из Мака.

— Мак, для тебя простить этого человека означает отпустить его ко мне и позволить мне спасти его.

— Спасти его? — И снова Мак ощутил пламя гнева и боли. — Я не хочу, чтобы ты его спасал! Я хочу, чтобы ты сделал ему больно, наказал его, отправил в ад… — Голос его сорвался.

Папа терпеливо ждал, когда волна эмоций вновь отступит.

— Я не в силах забыть того, что он сделал! Да разве такое возможно? — взмолился Мак.

— Простить не значит забыть, Мак. Это значит перестать душить другого человека.

— Но мне казалось, ты забыл наши грехи?

— Мак, я Бог. Я ничего не забываю. Я знаю все. Поэтому забыть для меня означает сознательно себя ограничить. Сын мой, — голос Папы сделался совершенно спокойным, и Мак взглянул прямо в его глубокие карие глаза, — благодаря Иисусу больше нет закона, требующего, чтобы я держал в голове все ваши грехи. Они исчезают, когда речь заходит о тебе и обо мне, они никак не влияют на наши с тобой взаимоотношения.

— Но ведь тот человек…

— Он тоже мой сын. Я хочу его спасти.

— И что потом? Я прощаю его и все у нас прекрасно? И мы становимся приятелями? — Мак говорил негромко, но с сарказмом.

— У тебя нет никаких взаимоотношений с этим человеком, во всяком случае, пока что. Прощение не означает начало взаимоотношений. Через Иисуса я простил всем людям все их прегрешения против меня, но лишь немногие выбрали взаимоотношения со мной. Макензи, разве ты не понимаешь, что прощение — это невероятная сила, сила, которую ты разделяет ь с нами, сила, которую Иисус даровал всем, в ком он живет, чтобы стало возможным воссоединение? Когда Иисус простил тех, кто прибивал его к креслу, они перестали быть в долгу перед ним и передо мной. В своих взаимоотношениях с теми людьми я никогда не вспомню, что они сделали, не стану стыдить их, не стану обвинять.

— Сомневаюсь, что смогу это сделать, — тихо ответил Мак.

— Но я хочу, чтобы у тебя получилось. Прощение нужно прежде всего тебе, прощающему, — сказал Папа, — оно освобождает от того, что пожирает тебя живьем, что убивает в тебе радость и способность любить в полной мере и открыто. Думаешь, этот человек представляет, через какую боль и страдания ты прошел? Нет, он же упивается ими, как ничем другим. Разве тебе не хочется прекратить это? А чтобы это сделать, тебе придется освободить его от груза, который он несет, сознавая это или не сознавая. Когда ты решаешь простить другого, ты правильно любишь его.

— Я его не люблю.

— Сегодня не любишь. Но люблю я, Мак, и не того, каким он стал, но сломленного ребенка, которого изуродовала собственная боль. Я хочу помочь тебе обрести ту природу, которая черпает силу в любви и прощении, а не в ненависти.

— Но означает ли это, — Мак снова рассердился оттого, что разговор принял такое направление, — что если я прощу, то позволю ему встретиться с Кейт или моей будущей внучкой?

— Макензи, — Папа был тверд и уверен, — я уже сказал тебе, что прощение не порождает взаимоотношений. До тех пор, пока человек не скажет правду о том, что сделал, не изменит свой образ мышления и поведение, взаимоотношения, выстроенные на доверии, невозможны. Когда ты прощаешь кого-то, ты безоговорочно освобождаешь его от суда, но если не произойдут настоящие изменения, никакие доверительные взаимоотношения не установятся.

— Значит, прощение не требует от меня притворяться, будто всего этого никогда не происходило?

— Разве ты смог бы? Ты простил вчера своего отца. Разве ты забудешь когда-нибудь о том, что он с тобой сделал?

— Сомневаюсь.

— Но теперь ты можешь любить его, несмотря на это. То, какой изменился, позволяет тебе любить его. Прощение нисколько не требует, чтобы ты верил человеку, которого прощаешь. Но если он признается и покается, то в твоей собственной душе свершится чудо, которое позволит тебе протянуть руку и начать строить между вами мост исцеления. И иногда — хотя сейчас подобное может показаться невероятным — эта дорога может привести тебя к чуду полностью восстановленного доверия.

Мак сполз на землю и привалился спиной к камню и опустил голову.

— Папа, кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но у меня такое чувство, что если прощу этого типа, он получит свободу. Как я могу простить то, что он сделал? Разве это справедливо по отношению к Мисси, если я перестану его ненавидеть?

— Макензи, прощение ни в коей мере не подразумевает освобождения. Поверь мне, свобода — последнее, что есть у этого человека. И не твоя обязанность его судить. Я сам этим займусь. Что же касается Мисси, она его уже простила.

— Она простила? — Мак даже не поднял головы. — Как она смогла?

— Благодаря моему присутствию в ней. Это единственный способ простить по-настоящему из всех возможных.

Мак почувствовал, что Папа сел рядом с ним на землю, новее равно не поднимал головы. Когда Папа обнял его, Мак заплакал.

— Выпусти из себя все, — услышал он шепот Папы и наконец-то смог это сделать.

Он закрыл глаза; слезы лились ручьями. Снова заполнили сознание воспоминания о Мисси, видения, где были раскрашенные картинки, карандаши и разорванное, окровавленное платье. Он плакал, пока не выплакал из себя всю темноту, всю тоску и опустошенность, пока не осталось ничего.

Сидя с закрытыми глазами, раскачиваясь взад и вперед, он умолял:

— Помоги мне, Папа! Помоги! Что мне делать? Как я могу его простить?

— Скажи ему.

Мак поднял голову, почти ожидая увидеть, что человек, которого он ни разу не встречал, стоит перед ним, но никого рядом не оказалось.

— Как, Папа?

— Просто скажи это вслух. В том, что утверждают мои дети, есть сила.

Мак зашептал себе под нос, сначала вполсилы и запинаясь, но затем со все нарастающей уверенностью:

— Я прощаю тебя. Я прощаю тебя. Я прощаю тебя.

Папа притянул его к себе.

— Макензи, ты такое счастье!

Когда Мак успокоился, Сарайо подал ему платок, чтобы он утер лицо. Мак неуверенно поднял голову.

— Ого! — проговорил он сипло, пытаясь отыскать слово, способное описать то эмоциональное усилие, которое он только что совершил. Он ощущал себя живым. Он отдал платок Папе и спросил: — Так значит, ничего страшного, что я все еще злюсь?

Папа ответил тотчас же:

— Абсолютно ничего! То, что он совершил, ужасно. Он причинил невероятную боль множеству людей. Это неправильно, и злость верный ответ на то, что настолько неправильно. Лишь не позволяй боли и опустошенности помешать тебе его простить и оторвать руки от его шеи.

Он подхватил свой рюкзак и забросил за спину.

— Сынок, ты можешь говорить о своем прощении сотню раз в первый день и столько же во второй, но в последующие ты станешь делать это все реже и реже, пока однажды не почувствуешь, что простил его окончательно. И тогда ты помолишься за то, чтобы он обрел целостность, и передашь его в мои руки, чтобы моя любовь выжгла из его жизни все следы испорченности. И как бы невероятно это ни звучало сейчас, ты, возможно, когда-нибудь узнаешь этого человека с совершенно иной стороны.

Мак застонал. Однако, как ни сводило ему живот от тех слов, что произносил Папа, в душе он знал, что это правда. Они поднялись одновременно, и Мак повернулся в ту сторону, откуда они пришли.

— Мак, наше дело еще не сделано, — сказал Папа.

Мак замер:

— Правда? Я думал, ты привел меня сюда за этим.

— Да, но я же говорил, что должен кое- что тебе показать, то, о чем ты меня просил. Мы здесь, чтобы отвезти Мисси домой.

Внезапно Мак все понял. Он взглянул на подарок Сарайю, — так вот для чего спальный мешок. Где-то среди голых камней убийца спрятал тело Мисси, и они пришли, чтобы его забрать.

— Спасибо, — Это было единственное слово, которое он успел оказать Папе, прежде чем слезы снова покатились по щекам из невидимого источника. — Ненавижу все это, реву и пускаю пузыри, как идиот, ненавижу слезы, — стонал он.

— О дитя мое, — нежно заговорил Папа, — не умаляй чудесной силы своих слез. Они могут стать исцеляющими водами и потоком радости. Иногда они — лучшие слова, какие может высказать душа.

Мак отстранился и взглянул Папе в лицо.

— Но ты обещаешь, что в один день слез не будет? Я с нетерпением буду ждать этого момента.

Папа улыбнулся, протянул руку к лицу Мака и нежнейшим прикосновением стер с его щек оставленные слезами дорожки.

— Макензи, этот мир полон слез, но, если ты помнишь, я обещал, что это я буду тем, кто сотрет их с твоих глаз.

Мак сумел выдавить улыбку, а душа его продолжала исцеляться в любви его Отца.

— Вот, — произнес Папа, протягивая ему флягу. — Глотни как следует. Я не хочу, чтобы ты иссох, как изюм, раньше, чем мы закончим.

Мак невольно засмеялся, потом осекся, но решил, что все хорошо. Ведь это был смех надежды и возрожденной радости… от завершения.

Папа пошел первым. Прежде чем свернуть с главной тропы и двинуться по тропке, петляющей среди валунов, он остановился и палкой постучал по большому камню. Обернулся к Маку, жестом давая понять, чтобы тот посмотрел повнимательнее. На камне был знак в виде красной дуги. И теперь Мак понял, что дорога, по которой они идут, обозначена тем самым человеком, который похитил его дочь.

Пока они шли, Папа рассказал Маку, что тела убитых девочек так и не нашли, потому что убийца тщательно выбирал места, где их спрятать, иногда за много месяцев до того, как похищал свои жертвы.

Нa полпути через поле камней Папа свернул с тропы в лабиринт скал и каменных стен, но прежде снова указал палкой на теперь уже привычный знак, начерченный на поверхности скалы. Мак понял, что если бы он не знал, что именно они ищут, то запросто просмотрел бы эти значки. Прошло минут десять, Папа остановился перед расселиной, над которой встречались два выходивших на поверхность пласта породы. У их подножия была навалена куча камней, и на одном из них виднелся знак, оставленный убийцей.

— Помоги разобрать, — сказал Папа Маку, принимаясь откатывать самый большой камень, — Иначе не войти в пещеру.

Когда закрывающие вход камни были убраны, они отскребли и откинули лопатой затвердевшую землю и щебень, мешающие проходу. Неожиданно остатки завала поддались, и стал виден лаз в небольшую пещеру, возможно некогда служившую берлогой для медведя. Затхлый запах гниения вы плеснулся наружу, и Мак заткнул нос. Папа сунул руку в сверток, который дала Маку Сарайю, и вынул кусок ткани размером с головной платок. Он завязал им рот и нос Маку, и тотчас сладкий аромат заглушил зловоние пещеры.

Пещера была такой низкой, что им пришлось ползти на четвереньках. Вынув из рюкзака мощный фонарь, Папа заполз первым. Мак последовал за ним, волоча за собой подарок Сарайю.

Спустя несколько минут на маленьком каменном возвышении Мак увидел тело, которое, какой понял, принадлежало его Мисси: лицом вверх, завернутое в грязную гниющую простыню. Оно походило на старую перчатку, которую не оживляет рука, и Мак понял, что настоящей Мисси здесь нет.

Папа развернул то, что дала им с собой Сарайю, и пещера тотчас же наполнилась живыми благоуханными ароматами. И хотя простыня, окутывающая тело Мисси, была совсем прозрачная, она выдержала, когда Мак поднял дочь и уложил среди цветов и трав. Затем Папа осторожно завернул тело и понес его к выходу. Мак вылез наружу первым, и Папа передал ему их сокровище. Мак подождал, когда Папа выберется из пещеры и наденет рюкзак. Не было сказано ни слова, если не считать того, что Мак бормотал время от времени себе под нос:

— Я прощаю тебя… Я прощаю тебя…

Прежде чем покинуть это место, Папа подкатил валун, на котором была нарисована красная дуга, и положил его перед входом в пещеру. Мак заметил, но не обратил особенного внимания на его жест, он был занят собственными мыслями и нежно прижимал тело дочери к своему сердцу.