• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Мы объясняли, что из-за осквернений и неверия гностиков, Церковь запретила Магию. Осуждение рыцарей Храма вызвало разрыв, и с того времени принужденная искать убежища и вынашивающая тайную месть, Магия в свою очередь отвергла Церковь. Более ученые, чем те архиеретики, которые противопоставляли алтарь алтарю в прежние дни, и тем навлекали на себя обвинения и топоры вождей племен, адепты симулировали и их негодование, и их доктрины. Они связывали себя воедино смертельными клятвами и, сознавая, что их безопасность зависит в первую очередь от благосклонности общественного мнения, обратили против своих обвинителей и судей зловещие слухи, согласно которым те их преследовали и обвинили перед народом священничество в Черной Магии. Пока их обвинения и уверения не основывались на непоколебимых устоях разума, человек равнодушно воспринимал и правду и ложь, с другой стороны была очевидна жестокая реакция. Кто должен положить конец этой войне? Только дух того, кто сказал: "Не делайте зла ради зла, а обратите зло в добро".

Католическое священничество, проникнутое духом преследования, но осознающее свою миссию доброго самаритянина, заняло место не вызывающих сожаление левитов, которые продолжили свой путь без сострадания к тому, кто погибал среди разбойников. Этим испытанием в гуманности священники подтвердили свое Божественное посвящение. Следовательно, в высшей степени несправедливо возлагать на священничество во всем объеме преступления людей, которые некоторым образом связаны со священничеством.

Потому что человек, как таковой, всегда может быть злым, но истинный священник, наоборот, всегда милостив. Ложные адепты не смотрели на этот вопрос с такой точки зрения, для них христианское священничество было недействительным, а, следовательно, было захватнической силой со времен запрещения гностиков. Что за иерархия, говорили они, чье достоинство более не регулируется знанием? То же самое неведение таинств, и та же слепая вера вели к фанатизму первых вождей и низших служителей святилищ. Слепые суть вожди слепых. Верховенство среди равных есть ни что иное, как результат интриг и случая. Пасторы освящают священные элементы с глубокой и беспорядочной верой; они фокусничают с хлебом и едят человеческое мясо; они более не маги, а колдуны. Таков был сектантский вердикт — чтобы поддержать клевету, они сочиняли сказки, утверждая, например, что были преданы духу тьмы еще с десятого века. Ученый Герберт, коронованный как Сильвестр II, признался в этом, — так они говорили — на смертном ложе. Гонорий III, который конфирмовал орден св. Доминика и благословил Крестовые походы, был сам отвратительным некромантом, автором Колдовской книги, которая носит его имя и распространяется исключительно среди священников. Такие же ложные адепты комментировали эту книгу, надеясь таким способом повернуть против Святого престола самое страшное из предубеждений того времени — смертельную ненависть тех, кто неправильно или правильно публично следовал за колдунами.

Некоторые злонамеренные или легковерные историки благосклонно относятся к таким лживым выдумкам. Так Платина, скандальный хронист папства, воспроизводит клевету Мартина Полония на Сильвестра II. Согласно этой басне, Герберт, весьма сведущий в математических науках и Каббале, прибегал к вызыванию дьявола и требовал его помощи, чтобы получить папский престол. Демон не только обещал выполнить это требование, но и утверждал далее, что он умрет только в Иерусалиме, до которого, как это должно было пониматься, он никогда не должен был дойти. Он стал папой, как было обещано, но однажды, когда он служил мессу в римском храме, он серьезно заболел и, вспомнив, что храм, в котором он служит, посвящен Святому Кресту Иерусалима, понял, что дело идет к концу. Он потребовал, чтобы в церковь принесли постель и, собрав кардиналов, публично признался, что вступил в сделку с демонами. Далее он объявил, что его тело надлежит положить на колесницу из сырого дерева, которую должны вести черная и белая девственные лошади, что им следует идти своим путем без управления и что его останки должны быть преданы земле там, где лошади остановятся. Колесница проследовала таким способом через Рим и остановилась перед Латераном. В этот момент послышались громкие крики и стоны, после чего наступило молчание, и состоялись похороны. Так кончается легенда, место которой в дешевых уличных книжонках.

Мартин Полоний, веря которому Платина повторяет такие сказки, заимствовал их у некоего Гальфрида и Жервеза, автора хроник, о котором Ноде говорил: "Величайший сочинитель сказок и самый известный лгун, который когда-либо держал перо в руке" Из источников подобной ценности протестанты вывели скандальный и явно апокрифический рассказ о мнимом папе Иоанне, которой на самом деле был колдуньей: действительно она одна из тех, кому приписываются книги Черной Магии. В записках протестантского историка об этой женщине-папе можно найти две очень интересных гравюры. Они считаются портретами героини, но в действительности являются древними картами Таро, представляющими Исиду, увенчанную тиарой. Хорошо известно, что иероглифическая фигура на второй карте Таро называется также женщиной-папой, она представляет собой женщину в тиаре, на которой обозначены элементы восходящей луны или рога Исиды. Один экземпляр протестантской книги еще более замечателен: волосы фигуры длинны и скудны; на груди ее солярный крест; она сидит между двумя столпами Геркулеса, позади ее находится океан с цветком лотоса на поверхности воды. Второй портрет представляет то же самое божество с атрибутами суверенного священничества, держащее в руках своего сына Гора. Как Кабалистические документы, оба изображения имеют единую цену, но они мало дают тому, кто хотел бы познакомиться с папессой Иоанной.

Чтобы отклонить обвинение в колдовстве в отношении Герберта, если его, вообще можно было принять всерьез, достаточно отметить, что это был ученейший человек столетия и, будучи наставником двух государей, своей ученой степени он был обязан благодарности одного из своих августейших учеников. Он был выдающимся математиком, а его познания в области физики превосходили уровень эпохи; одним словом, он был человеком универсальной эрудиции и великих способностей, как свидетельствуют об этом его письма. Он не был ниспровергателем королей, как страшный Хильдебранд. Он предпочитал наставлять владык, а не отлучать их от церкви, и, пользуясь фавором у двух французских королей и трех императоров, он не нуждался, как справедливо отметил Ноде, в том, чтобы продаться дьяволу ради кафедры архиепископа Реймса и Равенны, а в последующем и папского престола. Герберт был не только выдающимся математиком, как мы уже говорили, но и известным астрономом, он преуспевал и в механике; согласно Уильяму Малмесбери, он построил в Реймсе чудесную гидравлическую машину, которая с помощью воды сама исполняла и играла волшебные мелодии. Более того, согласно Дитмару, он одарил город Магдебург часами, которые отмечали все движения света и время, когда звезды восходят и заходят. Наконец, по свидетельству Ноде, которого мы с удовольствием цитируем вновь, он сделал такое изобретательное исследование латуни, что упомянутый выше Уильям Малмесбеури отнес его к Магии. Далее Онуфрий сообщает, что в библиотеке Фарнезе он видел книгу по геометрии, составленную тем же Гербертом; что касается меня, то я полагаю, что, не учитывая мнения Эртофдиенса и других, кто считал его часовым мастером и арифметиком, которые и сегодня есть среди нас, все эти свидетельства достаточно серьезны, чтобы заключить, что те, кто никогда не слышал о кубе, параллелограмме, додекаэдре, альмакантре, вальсагоре, альмагриппе, кафальземе и других понятиях, в те времена считались понимающими математику; они думали, что все это духи, вызываемые Гербертом, и что такое множество редких познаний не может быть свойственно одному человеку без вмешательства чего-то экстраординарного, и если он владел ими, то он должен был быть волшебником.

Чтобы показать злонамерность авторов хроник, остается сказать, что Платина — это эхо всех римских пасквилянтов — утверждает, что могила Сильвестра II сама стала колдовской: она пророчески покрывается слезами при приближении заката каждого папы, и что кости Герберта дрожат и сдвигаются, когда один из них должен умереть. Эпитафия, выгравированная на его могиле, придает цвет этим чудесам — так добавляет библиотекарь Сикста IV. Таковы доказательства, которые ходят среди историков как достаточные, чтобы удостоверить существование интересного исторического документа. Платина был библиотекарем Ватикана; он писал свою историю пап по приказу Сикста IV; он писал ее в Риме, где не было ничего легче, чем проверить истинность или ложность таких утверждений, которые, несмотря на сомнительную эпитафию, никогда не существовали за пределами воображения авторов, у которых Платина заимствовал весьма неосторожно — обстоятельство, которое вызывало справедливое возмущение честного Ноде, чьи дальнейшие замечания выглядят так:

"Это чистый обман и явная ложь, как в отношении событий — мнимых чудес на могиле Сильвестра II — их никто никогда не видел — так и в отношении приписываемой могиле надписи; эта надпись — как она выглядит на самом деле — была составлена Сергием IV и очень далека от поддержки высказанных магических басен; она, напротив, является самым блестящим свидетельством хорошей жизни и чистоты Сильвестра. Поистине постыдно, что многие католики оказываются соучастниками клеветы на которую Мариан Скот, Глабер, Дитмар, Хельганд, Ламберт и Герман Контракт, бывшие его современниками, не обращали внимания".

Теперь перейдем к Гримуару Гонория, третьему носителю этого имени, одному из самых рьяных понтификов 13-го столетия, которому приписывается эта книга. Достоверно, что Гонория III ненавидели сектанты и некроманты, и весьма возможно, что они пытались обесчестить его, представляя их сообщником; Ченчио Савелли, возведенный в папы в 1216 году, конфирмовал орден св. Доминика, который преследовал альбигойцев и вальденсов — этих детей манихеев и колдунов. Он учредил также ордена францисканцев и кармелитов, благословил крестовый поход, мудро руководил церковью и оставил после себя много декреталий. Связать с Черной Магией этого папу, столь благочестивого католика, означает навлечь подобные подозрения на великие религиозные ордены, которые он учредил; дьявол вряд ли мог получить от этого выгоду.

Некоторые старые копии Гримуара Гонория носят, однако, имя Гонория II, но невозможно считать колдуном этого элегантного кардинала Ламберта, который после продвижения в суверенные понтифики окружил себя или поэтами, которым он давал епископство за элегии — как это было с Хильдебертом, епископом Манса — или учеными теологами подобными Хуго де Сен-Виктору. Но случилось так, что имя Гонория II для нас является лучом света, указывающим на подлинного автора страшного Гримуара, о котором идет речь. В 1061 году, когда империя начала вести борьбу с папством и надеялась захватить верховенство над священниками, возбуждая волнения и междоусобицы в священной коллегии, ломбардские епископы, подстрекаемые Гербертом Пармским, протестовали против избрания Ансельма, епископа Лукки, который поднялся на папский престол как Александр II. Император Генрих IV встал на сторону диссидентов и разрешил им избрать другого папу, обещая свою поддержку. Они выбрали Кадулуса или Каделуса, интриговавшего епископа Пармы, человека, способного на все преступления и публичные скандалы в области симонии и сожительства. Он принял имя Гонория II и направился к Риму во главе армии, но был низложен и осужден всеми, прелатами Германии и Италии. Возобновив нападение, он завладел частью Священного города и вошел в собор св. Петра, откуда был изгнан и бежал в замок св. Ангела, который соглашался покинуть лишь при получении крупного выкупа. Тогда Отто, архиепископ Кельна, посланник императора, осмелился упрекать публично Александра II в захвате Святого Престола. Однако монах по имени Хильдебранд обосновал законность понтификата столь красноречиво, что император в смущении отступил и попросил прощения за свои неправомерные попытки. Хильдебранд был уже отмечен провидением как гремящий Григорий VII, которому предстояло прийти к власти таким образом, увенчав труды своей жизни. Антипапа был низложен Советом Мантуи и Генрих IV принял его извинения. Кадалус вернулся во тьму и тогда, возможно, решил стать высшим священником колдунов и отступников и в этом состоянии под именем Гонория II он составил Гримуар, известный под его именем.

То, что известно о характере антипапы, является убедительным обвинением: он был смелым в присутствии сильных, мятежным и интригующим, пренебрегая верой и моралью, не видя в религии ничего, кроме орудия безнаказанности и грабежа. Для такого человека и вера в духовенство была затруднением, которое надо было преодолеть; он производил священников, способных на все преступления и святотатства. Такова, пожалуй, главная цель Гримуара, им написанного.

Этот труд имеет некоторое значение для тех, кто интересуется наукой. На первый взгляд он кажется простым сплетением возмутительных абсурдов, но для того, кто посвящен в знаки и секреты Каббалы, это буквально памятник человеческой порочности, потому что дьявол появляется там как орудие силы.

Использовать человеческую доверчивость, направить на выгоды для адептов пугала, которые наполняют эту книгу, — вот ее основной секрет. Она надеется темноту сделать темнее, используя факел науки, который в недобрых руках может стать факелом мясников и поджигателей.

Доктрина этого Гримуара такая же, как у Симона и большинства гностиков; это подстановка пассивного в активный принцип. Пантакль, изображенный на фронтисписе книги, дает представление об этой доктрине, показывая страсти господствующими над разумом, обожествляя чувственность и превознося женщину над мужчиной, он выражает тенденцию, которая возвращает ко всем антихристианским мистическим системам. Восходящая луна Исиды занимает центр фигуры, она окружена тремя треугольниками, один внутри другого. Треугольник поддерживается crux ansata с двойным перекрестием. Внутри круга и внутри пространства, образованного тремя сегментами круга имеются надписи. На одной стороне изображен знак духа и каббалистическая печать Соломона, на другой — магический нож и начальная буква алфавита, ниже — опрокинутый крест, образующий фигуру лингама и имя Бога, так же перевернутое. По кругу идет надпись: "Повинуйся своим вышним и будь подчинен им, чтобы они могли видеть, что ты делаешь".

Рассматриваемый как символ или исповедание веры, этот пантакль текстуально выглядит так:

"Рок правит с помощью математики, и нет иного Бога, чем Природа. Догмы — это помощники священнической власти, они заставляют людей оправдывать жертвы. Инициация выше любой религии и приносит пользу всем, но то, что она говорит, есть антитезис тому, во что она верит. Закон послушания предписан и необъясним; посвященные созданы, чтобы командовать, профаны — чтобы подчиняться".

Все, кто изучали оккультные науки, знают, что старые маги никогда не выражали свои доктрины текстом, они формулировали их символическими изображениями пантаклей. На второй странице книги имеются две круглые магические печати. В первой находится квадрат Тетраграммы с инверсией и подстановкой имен. Вместо EIEIE, JEHOVAH; ADONAI; AGLA — четыре священных слова, означающих: Абсолютное существо есть Иегова, Господь в трех лицах, Бог и иерархия Церкви, автор Гримуара подставляет JEHOVAH; ADNI;, D'RAR; EIEIE — которые означают: Иегова, Господь, никто иной, как фатальный принцип вечного перерождения, персонифицированный этим перерождением в Абсолютном Существе.

Вне квадрата внутри круга находится имя Иеговы в его собственной форме, но так же перевернутое, слева имя ADONAI и справа три буквы ш, ACHV, за которыми следуют две точки, полное значение этого таково: небеса и ад являются отражением одного в другое; то, что вверху есть то, что внизу; Бог есть человечество — человечество выражено буквами ACHV, которые являются инициалами Адама и Евы.

На второй печати находится имя ARAFUTA, и ниже RASH, окруженное двадцатью шестью каббалистическими знаками. Ниже печати находятся десять букв иврита. В целом — это формула материализма и судьбы, которую слишком долго и, может быть, слишком опасно объяснять здесь. Пролог Гримуара может быть дан полностью:

"Святому Апостольскому Трону, ключи небесного царства даны такими словами, которые Иисус Христос сказал св. Петру: "Я даю тебе ключи от Царства Небесного и тебе одному силу командовать князем тьмы и его ангелами, которые как рабы своего господина оказывают ему честь, славу и послушание", — силой других слов Иисуса Христа, сказанных самому Сатане: "Ты должен поклоняться Господу Богу и только Ему одному служить, потому что силой этих Ключей Глава Церкви сделан Владыкой ада. "Но имея ввиду, что да этого подарка один лишь суверенный Понтифик имел власть вызывать духов и командовать ими, Его Святейшество Гонорий II, движимый своей пасторской заботой, милостиво пожелал сообщить науку и силу вызывания духов и господствования над ними своим достопочтенным Братьям во. Христе, с заклинаниями, которые должны использоваться при этом; они содержатся в Булле, которая следует далее".

Это во всей истине понтификат ада, того кощунственного священничества антипап, которое Данте заклеймил в хриплом крике одного из князей гибели: "Pope Satan, Pope Satan, Allepe." Легитимируем папу как принца небес, этого достаточно, чтобы антипапа Кадалус был владыкой ада. "Да будет Он Богом добра, так как бог зла — это я: мы разделены, но наши силы равны".

Далее следует булла инфернального понтифика, и мистерия темных вызываний духов излагается со страшными сведениями, принимающими суеверные и кощунственные формы. Посты, бдения, профанация таинств, аллегорические церемонии и кровавые жертвоприношения сочетаются между собой самым злонамеренным образом. Вызывания духов недостаточно поэтичны и вдохновенны и преисполнены страха. Например, автор объявляет, что оператор должен встать в полночь в четверг в первую неделю вызывания, опрыскать свою комнату святой водой и зажечь свечку желтого воска, приготовленную накануне и исполненную в форме креста. При свете этой свечи он должен один войти в церковь и читать заупокойную службу низким голосом, подставляя вместо девятой главы заутрени следующий ритмический призыв, который здесь приводится в переводе е латыни с сохранением его странных форм и припева, который напоминает монотонные песнопения древних колдунов:

О, Господи, избавь меня от адских ужасов,
Очисти дух мой от могильных лярв;
Чтоб найти их я сойду в твой ад не боясь;
Я вручаю мою волю закону над ними.
Я взываю сквозь ночь и тьму, чтобы пришло сияние:
Встань, о, солнце, и Луна, будь светлой и блестящей;
Теням ада я говорю без страха:
Я вручаю свою волю закону над ними.
Страшны они, формы их фантастичны.
Я хочу, чтобы демоны вдруг снова стали ангелами.
Их безымянным искажениям говорю я без страха:
Я вручаю свою волю закону над ними.
Эти тени — иллюзии испуганного зрения.
Я и лишь я могу излечить их,
В глубины ада я погружаюсь бесстрашно:
Я вручаю свою волю закону над ними.

После многих подобных церемоний приходит ночное вызывание. В уединенном месте, при свете огня горящих сломанных крестов, очерчивается круг углами креста, после чего поют магический гимн, содержащий возгласы различных псалмов.

"О, Господи, царь обладает Твоей силой; дай мне закончить труд моего рождения. Пусть тени зла и призраки ночи разлетятся как пыль по ветру… О, Господи, ад сияет в Твоем присутствии; все Тобой кончается и Тобой начинается: JEHOVAH, TSABAOTH, ELOHIM, ELOI, HELION, HELIOS, JODHEVAH, SHADDAI. Лев Иудеи восстает в Его славе; Он приходит, чтобы дать победу царю Давиду. Я открываю семь печатей страшной книги. Сатана опускается с небес как дневной свет. Ты сказал мне: да будет далек от тебя ад и его мучения; они не влекутся к чистым телам. Твои глаза будут противостоять взгляду василиска; твои ноги будут бесстрашно ступать по крови; ты будешь брать змей, и они будут покорены улыбкой, ты будешь пить яды, и они не отравят тебя. ELOHIM, ELOHAB, TSABAOTH, HELIOS, EHYEH, EIEAZEREIE, О THEbS, TSEHYROS. Земля Божья и изобилие повсюду; Он установил это над разломами бездны. Кто может войти в гору Бога? Тот, чьи руки невинны и сердце чисто; тот, кто не держит истину под спудом и не получает ее, чтобы оставить в праздной лености, тот, кто сохраняет святое в своей душе и не клянется лживыми словами. Он получит силу для его господства, и отсюда есть бесконечность человеческого рождения, порождение землей и огнем, божественное производство тех, кто ищет Бога. Князья Природы, раскройте свои двери; сомкните небеса, я подниму тебя. Приди ко мне, святое воинство: воззри на царя славы. Он заслужил свое имя: он держит в своей руке печать Соломона. Хозяин сломал черное рабство Сатаны и сделал плен пленным. Один Господь есть Бог и Он один есть Царь. Лишь Тебе слава, о Господи, слава и слава Тебе".

Кажется, что слышишь мрачных пуритан Вальтера Скопа или Виктора Гюго, сопровождающих с фантастическими псалмопениями безымянную работу колдунов в «Фаусте» или "Макбете".

В заклинании, адресованном тени гиганта Нимрода, дикого охотника, который начал строить Вавилонскую башню, адепт Гонория угрожает этому древнему негодяю тем, что его цепи будут заклепаны и его мучения будут возрастать ежедневно, если он не подчинится воли оператора немедленно, и этот антипапа, который понимал, считал высшего священника правителем ада, кажется стремится получить печальное право вечно мучить мертвых, как бы в отместку за презрение и отвержение его живыми.

В начале пятнадцатого века орды смуглых бродяг начали растекаться по Европе. Их называли богемцами, ибо они заявляли, что пришли из Богемии (Чехии), или египтянами, поскольку их вождь принял титул Герцога египетского, и они практиковали искусство гадания, воровство и грабеж. Это были кочевые племена, живущие в самодельных хижинах, их религия была неизвестна, они заявляли, что являются христианами, но их правоверность была более чем сомнительна. Их характеризовали общность имущества и промискуитет, а также использование в гаданиях странных последовательностей знаков, аллегорических по форме, зависящих от достоинства чисел. Откуда пришли они? Из какого проклятого и исчезнувшего мира явились эти заблудшие дети? Были ли они, как верил суеверный народ, порождением колдунов и демонов и умирающий и преданный Спаситель проклял их навсегда бродить по свету? Было ли это семя Вечного Жида, или остаток десяти колен Израилевых, забытых в плену и надолго закованных Гогом и Магогом в неизвестных землях? Такие сомнения сопутствовали этим таинственным странникам, которые, казалось, сохранили лишь суеверия и пороки исчезнувшей цивилизации. Враги труда, не уважающие ни собственности, ни семьи, они влекли за собой своих жен и детей; тревожили мир честных обывателей своими претенциозными гаданиями. Как это могло происходить, нетрудно понять из описания неким автором появления первого табора в окрестностях Парижа:

"В 1427 году, в воскресенье 17 августа в окрестности Парижа выехали двенадцать так называемых кающихся — герцог, граф и десять мужчин, все на лошадях; они говорили, что они добрые христиане, родом из Нижнего Египта. Они заявили далее, что в прежние времена были завоеваны и обращены в христианство, что отказ вел к смерти в то же время те, кто принял крещение, были оставлены правителями страны. Впоследствии сарацины завоевали их, и многие из тех, кто не был тверд в вере, не стали защищать свою страну как должно, но подчинились, обратились сарацинами и отреклись от Спасителя. Германский император, польский король и другие правители, узнав, как легко народ отрекся от своей веры, став сарацинами и идолопоклонниками, напали и легко завоевали их. Казалось, что вначале у них был замысел оставить жителей в их стране с тем, чтобы можно было вернуть их в христианство, но, после император и остальные хором решили, что у них не будет своей земли в родной стране без согласия Папы, которое они должны получить в Риме. И они двинулись огромной толпой, старые и молодые, причиняя страдания детям. Они исповедались в своих грехах в Риме, и Папа, после совещания со своими советниками, наложил на них покаяние семилетнего блуждания по миру без крова. Он указал далее, что епископы и аббаты должны давать им, однажды и навсегда, десять ливров дорожных денег на покрытие их расходов. Он предоставил им грамоты для этого, дал им свое благословение и в течение пяти лет они бродили по миру".

"Несколькими днями спустя, в день мученичества Иоанна Крестителя, 29 августа, прибыла, но не была допущена в Париж основная орда и расположилась в аббатстве Сен-Дени. Их было около 120 человек, включая женщин и детей. Они утверждали, что когда оставляли свою страну, насчитывали тысячу или двенадцать сотен душ, остальные умерли в дороге, так же как их король и королева; выжившие все еще надеялись стать хозяевами земных богатств, так как святой отец обещал им хорошие и плодородные земли, когда их покаяние закончится".

"Никогда на службе собиралось столько людей из Сен-Дени, Парижа и окрестностей, чтобы увидеть их, как во время их пребывания в аббатстве Сен-Дени. Их дети, равно мальчики и девочки, были искусными обманщиками. Почти у всех были проколоты уши и в каждом ухе были одно или два серебряных кольца, как они говорили — знак благородного происхождения в их стране, они были чересчур смуглы и у них были курчавые волосы.

Женщины выглядели еще безобразнее и чернее, их лица покрывали язвы, их волосы был и черны как лошадиные хвосты, их одежда состояла из старых тряпок, перехваченных поверх плеча веревкой или куска ткани, прикрывающего жалкую рубаху. По мнению старожилов, они были наиболее несчастными созданиями, виденными во Франции.

Несмотря на бедность, среди них находились колдуньи, гадающие по рукам, выспрашивающие о прошлом и предсказывающие будущее. Они тревожили покой семей, разлучали мужа с женой и жену с мужем. И что еще хуже, когда народ обольщался магией, его кошельки опустошались. Житель Парижа, который рассказал об этом добавил, что три или четыре раза общался с ними, но не потерял и полушки, но слухи шли отовсюду и достигли епископа Парижа, который повелел некоему миноритскому монаху, по прозвищу маленький Яков, на проповеди отлучить от церкви всех, мужчин и женщин, предсказывающих будущее и тех, которые подставляли свои ладони. Орду изгнали и 8 сентября она отправилась в Понтуаз".

Неизвестно, продолжили ли они путь на север, но память о них сохранилась в Северном департаменте. Известно, что в лесу у Амеля, в пятистах футах от друидского монумента из шести глыб бил источник, называемый Колдовской Кухней, где Кара Марас (кельтское божество) отдыхал и утолял жажду.

Сейчас об этом напоминают старинные фламандские грамоты, гарантирующие приют цыганам под именем Карасмар. Они оставили Париж, но другие приходили снова, и Франция страдала как и остальные страны. Нет сведений о их высадке в Англии или Шотландии, но вскоре в последнем королевстве насчитывалось более тысячи ста цыган. Их называли seard и caird от шотландского слова, которое произошло от санскритского ker для обозначения ремесленника, Ker-aben по-цыгански, и латинское cerdo или неумеха, каковыми они не были. Сомнительно, что они в это время показывались в северной Испании, где христиане сопротивлялись мусульманам, сомнительно, что их предпочитали арабам на юге, так как при Хуане II арабы сильно отличались от цыган, и никто из них не знал, откуда те появились. Итак, рано или поздно они стали известны всему Европейскому континенту. Один отряд «короля» Синделя появился в Ратисбоне в 1433 году, а сам Синдель с остальными разбил лагерь в Баварии в 1439 году. Баварцам, не знающим, что в 1433 году племя выдавало себя за египтян, они казались выходцами из Чехии и получили имя богемцев, под которым снова появились во Франции. Волей-неволей их терпели. Некоторые скитались в горах, ища золото в реках, некоторые ковали подковы для лошадей и ошейники для собак, другие скорее грабители, чем пилигримы — расползлись повсюду, таща все отовсюду, вынюхивая и воруя. Некоторые, устав от ежедневного разбивания шатров, останавливались и выкапывали землянки, квадратные в основании, на пять-шесть футов, с крышей из двух жердей в форме буквы Y, покрытой зелеными ветками, высотой не более двух футов. В такой норе ютилась целая семья. Приют без двери, с дырой для дыма, где отец стучит молотком, дети возле него мехами раздувают огонь, а мать разогревает горшок с добычей браконьера. Среди лохмотьев, где не было ничего, кроме дорожного скарба, наковальни, клещей и молотка — здесь встречались простодушие и любовь, девушка и рыцарь, хозяйка замка и паж. Здесь они предъявляли свои обнаженные ладони проникающему взгляду сивиллы, здесь любовь покупалась, счастье продавалось, и ложь находила себе оправданье. Отсель пришли шарлатаны и шулеры, покрытые звездами халаты и остроконечные колпаки магов, бродяги и их жаргон, уличные танцовщицы и дочери радости. Это было королевство праздности, вилланских манер и простой еды. Это были люди постоянно занятые ничего неделаньем, как определил средневековый хронист. Мэтр Валлан, автор истории Rom-Muni, или цыган, несколько страниц которой мы процитировали, дает не слишком привлекательный портрет, хотя он приписывает цыганам огромное значение в священной истории древности. Он описывает, как эти протестанты дикой цивилизации, проходили через века с проклятием на челе, возбуждая удивление поначалу, затем недоверие и наконец, ненависть со стороны средневековых христиан. Легко представить, какие опасности подстерегали этих людей без родины, нахлебников всего света.

Это были бедуины, пересекавшие империи как пустыни, кочующие воры, обитавшие везде и нигде. Они проходили так быстро, что люди принимали их за колдунов, даже демонов, похитителей детей, и не без оснований. Более того, бродяги обвинялись в совершении отвратительных тайных обрядов, они отвечали за все нераскрытые убийства, за все похищения, подобно тому, как дамасские греки обвинили евреев в убийстве одного из их общины с целью употребления его крови. Было объявлено, что они предпочитают мальчиков и девочек от 12 до 15 лет. Это был лучший способ вызвать страх и неприязнь у молодежи, но их не только избегали, но отказывали в приюте и пище, в Европе к ним стали относиться как в Индии, и каждый христианин был настроен как брахман. В некоторых странах если юная девушка хотела подать им милостыню, то сопровождающий остерегал ее, ибо все цыгане katkaon, т. е. упыри, которые могут выпить ее кровь во время сна. Если юноша неосторожно приближался к цыганам так, что его тень падала на стену, возле которой те просто грелись на солнце — его спутник кричал: "Осторожно, сынок! Эти вампиры похитят твою тень, и душа твоя будет плясать на их шабаше до скончания веков!" Так ненависть христиан воскрешала лемуров и гоблинов, вампиров и людоедов.

"Они пришли от Мамврия, чьи чудеса соперничали с Моисеевыми, они были посланы царем Египта, чтобы выискивать всюду детей Израиля и воздавать им должное, это они, по повелению Ирода, истребили первенцев в Вифлееме, они были язычниками, но не понимали языка египтян, их язык включал в себя, с другой стороны, много древнееврейских слов, и они казались прежде всего отбросами презренной расы, гниющей в склепах Иудеи, теми самыми мерзкими евреями, которых уже пытали, судили и сожгли в 1348 году за отравление колодцев, и которые взялись за старое. И, в конце концов, были это евреи или египтяне, ассирийцы или филистимляне из Ханаана — они были объявлены отступниками в Саксонии, Франции и повсюду, где их вешали и сжигали".

Проклятие пало и на те странные книги, что использовали они для пророчеств и определения судеб. На цветные карты были нанесены непостижимые рисунки, несомненно отражающие древние откровения, ключ к разгадке египетских иероглифов, ключи Соломона, древнейшие изображения Еноха и Гермеса. Автор, на которого мы ссылаемся, показывает свою удивительную проницательность, сообщая о Таро, которое не понял до конца, но хорошо изучил:

Форма, расположение, оформление карт, изображения, которые несомненно менялись со временем, настолько аллегоричны, а аллегория так соответствует гражданским, религиозным и философским доктринам античности, что приходится считать их выражением сути веры античных народов. Очевидно, карты Таро суть развитие звездной Книги Еноха, они следуют звездному колесу Автора, он же Ас-Тарот, подобный индийскому От-Тара — Полярной звезде, или Арктуру Северного полушария — ось, которая поддерживает земную твердь и купол небес. Несомненно, Полярная звезда, считавшаяся колесницей Солнца, колесницей Давида и колесницей Артура, есть Фортуна у греков. Судьба у китайцев, Азарт у египтян, Фатум у римлян и что звезды в своем вращении вокруг нее изливали вниз свет предзнаменований, холод и зной, добро и зло, любовь и ненависть, которые определяли человеческое счастье.

Если происхождение этой книги настолько затеряно во тьме времен, что никто не знает ее начал, то все это приводит к убеждению о ее индотатарском происхождении, что многократно изменяясь у древних народов согласно степени развития доктрин и взглядов мудрецов, это была книга оккультных знаний или даже одна из Сивиллиных книг. Мы можем удовлетворительно указать путь, которым пришла к нам эта книга. Она была известна римлянам не только с первых дней Империи, но республиканских времен, когда Рим наводнили чужеземцы с Востока, поклонявшиеся Вакху и Исиде, которые и принесли знания своих мистерий потомкам Нумы.

Вейян не сообщает, что четыре иероглифические символа Таро — Жезлы, Чаши, Мечи и Монеты, или золотые кольца — найдены у Гомера, на щите Ахилла, но согласно ему:

"Чаши суть радуга или арка времени, корабль небес. Монеты суть созвездия подвижных и неподвижных звезд. Мечи суть огонь, пламя, лучи солнца. Жезлы суть тени, камни, деревья, кроны. Четверка чаш суть кубок вселенной, арка небесного права, основа земли. Четверка монет суть солнце, великое око мира, пища и элемент жизни. Четверка мечей суть копье Марса, вызывающее войну, дарующее поражение и победу. Четверка жезлов суть змеиный глаз, изгиб реки, погонщики коз, палица Геракла, символ сельского хозяйства. Две чаши суть корова, Ио или Исида, и бык, Апис или Мневис. Тройка чаш есть Исида, луна, госпожа и царица ночи. Тройка монет есть Осирис, солнце, господин и царь дня. Девятка монет есть посланник Меркурий, он же ангел Габриель. Девятка чаш есть знак доброй судьбы, из которого приходит счастье".

Вейян рассказывает о китайских диаграммах, состоящих из сегментов равной длины и соответствующих картам Таро. Эти сегменты распределены в шесть перпендикулярных колонок, первые пять из которых состоят из пятнадцати сегментов каждый, создающих семидесятку вместе, шестая — заполнена только наполовину и содержит семь сегментов. Более того, эти диаграммы формируются после такой же комбинации числа семь, т. е. каждая колонка из дважды по семь сегментов или четырнадцати сегментов, а полуколонка содержит семь сегментов. Это соответствует Таро.

Это настолько похоже на Таро, что четыре масти последнего занимают четыре первые колонки, в пятой — двадцать один козырь, в то время как семь оставшихся козырей — в шестой колонке, последняя представляет шесть дней творения. Сейчас, согласно китайцам, эти диаграммы восходят к первоисточникам их империи, после высыхания потока Яо (субстанция). Заключение, сводится к выводу, тем не менее, что четыре диаграммы есть либо оригинал Таро, либо копия, что в любом случае Таро древнее Моисея, относится к началу веков: к эпохе формирования Зодиака, и что их возраст, следовательно, шесть тысяч шестьсот лет.

"Так из латинского слова Тарот образовалось еврейское Torah, означающее закон Иеговы. До тех пор, пока они не стали игрой, как в наши дни, они составляли книгу, и довольно серьезную, книгу символов и эмблем, соотношений и связей между звездами и людьми, книгу судьбы, с помощью которой гадатели открывали тайны фортуны. Ее фигуры, названия, числа, прорицания считались христианами инструментом дьявольского искусства, магической работой. Поэтому, должна быть понятна жестокость преследования, вызванная оскорблением веры. Таким образом послание веры было утеряно, Таро превратилось в игру, а рисунки претерпели изменения соответствуя вкусам народов и духу времени.

Высокое искусство опростилось до игры, комбинации карт по отношению к Таро подобны шашкам против шахмат. Ошибочно считается, что происхождение карт связано с царствованием Карла VI, и должно заметить, что последователи Ордена Подвязки, основанного около 1332 г. Альфонсом XI, королем Кастилии, поклялись себе не играть в карты. Лесаж рассказывает нам, что в дни Карла V Святой Бернардин Сиенский приговорил карты к сожжению и что они затем были названы триумфальными в честь побед Осириса или Ормузда, представленных на картах Таро. Более того, король самолично запретил карты в 1369 г., и в этом смысле маленький Жан из Сантре был прославлен за то, что не играл в карты. В эти времена карты были названы Naipes в Испании и Италии. Naibi — демоны-женщины, сивиллы и заклинательницы змей".

М. Вейян, которого мы цитировали, считает, что Таро было изменено, что истинно для немецкого образца, рожденного китайскими фигурами, но не для итальянцев, у которых изменения произошли только в деталях, или для Безансона, где прослеживаются остатка египетских иероглифов. В "Учении и Ритуале Высшей Магии" нам показали, что в русле этих результатов были изыскания Эттейлы в смысле Таро. Этот просвещенный парикмахер, после тридцатилетней работы заложил незаконную ветвь, знаки в которой перепутались, и числа не отвечали более знакам. Одним словом, Таро послужило Эттейле по его разуму, не слишком обширному. Мы едва ли можем согласиться с М. Вейяном, когда он внушает, что цыгане были законными собственниками этих знаков посвящения. Они несомненно обязаны этим неверности или неблагоразумию каких-то евреев-каббалистов.

Цыгане происходят из Индии, ученые наконец доказали достоверность этой теории. Современная часть Таро, несомненно, принесена цыганами из Иудеи. Например, его знаки находятся в соответствии с буквами еврейского алфавита, а некоторые фигуры просто повторяют их формы. Где были цыгане? Как говорил поэт: они были покинутым остатком древнего мира, сектой индийских гностиков, чья закрытость вызвала проклятия во всех странах, одним словом — они были осквернителями великой Тайны, настигнутыми ужасным проклятием. Орда, введенная в заблуждение бесноватыми факирами, превратилась в странников земли, протестующих против всех цивилизаций во имя так называемых естественных законов, которые освобождали их от любых обязательств, преодолевающихся агрессией, мародерством и грабежом. Это была рука Каина, поднявшаяся на брата, и общество в самозащите мстило за смерть Авеля.

В 1840 г. несколько ремесленников из поместья Сен-Антуан, изнуренные работой или обманутые журналистами, служа орудием амбиций краснобаев, решили основать и издавать журнал чистого радикализма и логики, свободной от многословия. Они прежде всего побеспокоились о твердых основаниях своих доктрин и для этого взяли республиканские девизы свободы, равенства и т. д. Но свобода оказалась несовместимой с необходимостью работать, равенство — с законом собственности, и они пришли к коммунизму. Один из них указывал, что и в коммунизме самый умный должен председательствовать и получать львиную долю, но было решено, что никто не имеет право на интеллектуальное превосходство. Однако замечательно то, что даже красота порождает аристократию, почему и было провозглашено равенство в безобразии. В конце концов, те, кто возделывали землю решили, что настоящие коммунисты не должны заниматься сельским хозяйством, но считать весь мир отечеством и человечество — семьей, что заставило их сняться с места и в повозках отправиться по миру. Это не сказка — мы знаем тех, кто присутствовал на собрании общества, и читали первый номер их журнала, который был назван «Гуманитарий» и сверстан в 1841 г. Журнал издавался и зарождающаяся секта рекрутировала прозелитов для икарийской эмиграции, которую старший поверенный Кабе затеял в это же время, и новая раса богемцев составилась, бродяг прибавилось.

Мы уже объясняли, что Церковь запретила инициацию, протестуя против профанации Знания. Когда Магомет вооружил восточный фанатизм против веры, он противопоставил дикое и воинственное легковерие набожности, невежественной, но молящейся. Его последователи вступили в Европу и угрожали быстро заполонить ее. Христиане говорили: "Провидение наказывает нас", — и мусульмане отвечали: "Судьба на нашей стороне".

Еврейские Каббалисты, которые страшились быть сожженными как колдуны в католических странах, нашли убежище у арабов, для которых они были еретиками, но не идолопоклонниками. Арабы допускали некоторых из них к познанию своих тайн, и ислам, который уже завоевывал мир силой, благодаря науке довольно долго был в положении, позволяющем надеяться, что он сможет добиться верховенства над теми, кого образованные арабы называли варварами Запада. Бешеной атаке физической силы гений Франции противопоставил удары своего страшного молота. Перед приливом магометанских армий бронированный палец начертал ясную линию и могучий голос победы воскликнул: ты не пойдешь дальше. Гений науки взрастил Раймонда Луллия и он освоил наследие Соломона для того Спасителя, Кто был Сыном Давида; он был первым, кто позвал детей слепой веры к великолепию универсального знания. Псевдоученые и люди, которые мудры только в собственном понимании, продолжают говорить пренебрежительно об этом воистину великом человеке; но народный инстинкт отомстил им. Его историю излагают романы и легенды, в которых он выглядит бесстрастным подобно Абеляру, посвященным подобно Фаусту, алхимиком подобно Гермесу, человеком раскаяния и учения подобно св. Иерониму, скитальцем подобно Вечному Жиду, наконец он представляется мучеником подобным св. Стефану, и тем, кто прославился смертью, почти как Спаситель мира.

Начнем с романа наиболее трогательного и прекрасного.

В одно из воскресений 1250 года прекрасная и изысканная Амброзия ди Кастелло, родом из Генуи, пошла, как обычно, послушать мессу в церкви Пальмы, города на острове Мальорка. Богато одетый всадник, проезжавший в это время по улице, увидел даму и был поражен ее красотою как ударом молнии. Она вошла в храм и быстро скрылась в тени его подъезда. Кавалер, совершенно не сознавая, что он делает, пришпорил коня и въехал в гущу испуганных богомольцев. Удивление и скандал были очень велики. Кавалер был хорошо известен, это был сеньор Раймонд Луллий, сенешал островов и управитель Дворца. У него была жена и трое детей, Амброзия ди Кастелло также была замужем и пользовалась безупречной репутацией. Луллий же был известен как великий вольнодумец. Его конное вторжение в церковь всполошило весь город, и Амброзия в полном смущении выслушала совет своего мужа. Он был человеком рассудительным и не считал свою жену оскорбленной тем, что ее красота вскружила голову юному блестящему дворянину. Он предложил, чтобы Амброзия вылечила своего обожателя безрассудством столь же гротескным, как его собственное. Тем временем Раймонд Луллий написал даме письмо, чтобы извиниться или, скорее, обвинить себя еще более. То, что двигало им, как он сказал, было "странным, сверхъестественным, непреодолимым". Он уважал ее честь и ее чувства, которые, как он знал, принадлежат другому, но был ошеломлен. Он чувствовал, что его опрометчивость требует для ее искупления высокого самопожертвования, больших жертв, чудес, которые следовало совершить, раскаяния пустынника и подвигов странствующего рыцаря.

Амброзия отвечала: "Чтобы ответить должным образом на любовь, которую вы называете сверхъестественной, потребовалось бы бессмертное существование. Если эта любовь будет героически посвящена нашим обязанностям в течение жизней тех, кто дороги каждому из нас. Это, несомненно, создаст для себя вечность другую. Говорят, что существует эликсир жизни; попытайтесь открыть его и, когда вы будете уверены, что достигли успеха, приходите, чтобы увидеть меня. Пока же живите для ваших жены и детей, и я тоже буду жить для мужа, которого я люблю; и если вы встретите меня на улице, не показывайте, что вы меня узнали".

Это был очевидный отказ, который отодвигал встречу до Судного дня, но он отказался понять это, и с этого дня блестящий аристократ исчез, уступив место суровому глубокомысленному алхимику. Дон Жуан стал Фаустом. Прошло много лет, жена Раймонда Луллия умерла, Амброзия ди Кастелло в свою очередь стала вдовой, но алхимик, казалось, забыл ее и был поглощен лишь своей работой.

Наконец однажды, когда вдова была одна, ей было объявлено о его приходе, и перед ней появился лысый, изнуренный старик с чашей, наполненной блестящей, красной жидкостью. Он нетвердо ступал, глядя на нее во все глаза. Он не узнал ее, которая в его представлении оставалась всегда юной и прекрасной.

"Это я", — сказала она наконец. — "Что вы хотите от меня?" Звуки ее голоса взволновали алхимика. Он узнал ее, которую он думал найти неизменившейся. Опустившись на колени к ее ногам, он протянул ей чашу, восклицая; "Возьмите это, выпейте, это жизнь. Тридцать лет моего существования вместилось в это, но я пытался это сделать и я знаю, что это эликсир бессмертия".

"Что же", — сказала Амброзия с горькой улыбкой. — "Пили ли это вы сами?". — "Два месяца", — отвечал Раймонд. — "После того, как я выпил столько же эликсира, сколько содержится здесь, я воздерживаюсь от всякой другой пищи. Голод замучил меня, но я не только не умер, но ощущаю в себе приток силы и жизни".

"Я верю вам", — сказала Амброзия. — "Но этот эликсир, сохраняя существование, бессилен, чтобы восстановить утраченную молодость. Мой бедный друг, взгляните на себя". И она поставила перед ним зеркало.

Раймонд Луллий отпрянул, потому что, согласно легенде, он ни разу не видел себя в течение всех тридцати лет трудов.

"И теперь, Раймонд", — продолжила Амброзия. — "Взгляните на меня". Она распустила свои волосы, белые как снег, а затем, освободив застежки платья, она показала ему свою грудь, почти съеденную раком. "Это и есть то, что вы хотите обессмертить?", — спросила она сожалеюще.

Тогда, видя оцепенение алхимика, она продолжила: "Тридцать лет я любила вас и не осудила бы за постоянное заключение в теле слабого старика; в свою очередь, и вы не осуждайте меня. Пощадите меня от этой смерти, которую вы называете жизнью. Дайте мне выстрадать изменение; которое необходимо пережить, прежде чем я смогу снова жить подлинной жизнью: давайте обновим нашу природу к вечной молодости. Я не хочу вашего эликсира, который только продолжит ночь могилы: я желаю бессмертия".

Раймонд Луллий бросил чашу, которая разбилась о пол.

"Я освобождаю вас", — сказал он. — "И по вашему желанию я остаюсь в заключении. Живите в бессмертии небес, а я осужден навсегда к живой смерти на этой земле".

И, пряча лицо в ладонях, он с плачем удалился.

Спустя несколько месяцев монах ордена св. Франциска помогал Амбросии ди Касстелло в ее последние мгновения. Этим монахом был алхимик Раймонд Луллий. Здесь кончается роман, далее следует легенда. Эта легенда объединяет нескольких носителей имени Раймонда Луллия разных времен в один персонаж и, таким образом, отделяет кающегося алхимика несколькими столетиями существования и искупления. В день, когда несчастный адепт должен был бы умереть естественным образом, он испытал все агонии конца; затем, при высшем кризисе он ожил снова. Спаситель мира, который простирал свою руку к нему, с сожалением возвратился на небеса, и Раймонд Луллий нашел себя на земле без надежды на смерть.

Он обратился к молитве и посвятил свою жизнь добрым делам; Бог одарил его всеми милостями, кроме смерти, но что значит все остальное, если нет той, которая дополняет и венчает все? Однажды ему было показано Древо Познания, увешанное его блестящими плодами; он понял бытие и его гармонии; он познал Каббалу; он установил основы и набросал план универсальной науки, после чего он прославился как блестящий ученый. Так он достиг славы, этого фатального вознаграждения тяжких трудов, которое Господь, в своей милости, редко воздает великим людям до их смерти, потому что оно отравляет жизнь.

Он знал, как делать золото, так что он мог бы обладать миром и всеми его царствами, однако он не мог обеспечить себя скромнейшей могилой: он был нищим бессмертия. Где бы он ни проходил, он просил смерти, и никто не мог ему дать ее. Галантный дворянин стал уединенным алхимиком, алхимиком-монахом, монах стал проповедником, философом, аскетом, святым и, в конце концов, миссионером. Он работал рука об руку с ученейшими людьми Аравии, он победоносно сражался против ислама и делал все, чтобы вызвать ярость его профессоров. Это означало, что он на что-то надеялся и то, на что он надеялся, была смерть.

Он нанял в слуги молодого араба наиболее фанатичного клана и предстал перед ним как ярый бичеватель религии Магомета. Араб убил своего хозяина, который этого и хотел, но Раймонд Луллий не умер; убийца в отчаянии от неудачи покончил с собой.

Едва оправившись от ран, он отправился в Тунис, где открыто проповедовал христианство, но бей, удивленный его ученостью и смелостью защитил его от сумасшествия толпы и позволил ему уехать со всеми его книгами. Он возвратился в эти края, проповедуя в различных африканских городах; мусульмане были поражены и боялись наложить на него руки. В конце концов он снова посетил Тунис и, собирая народ на улицах, провозглашал, что даже выведенный из города он вернется назад, чтобы ниспровергнуть учение Магомета и умереть за Иисуса Христа. В это время никакая помощь ему не была возможна, разъяренный народ охотился за ним, разгорелся настоящий мятеж; он бежал, более возбуждая толпу. Он уже пал, сломленный бесчисленными ударами, истекающий кровью и покрытый многими ранами, и, однако, продолжал жить. Наконец он был погребен, буквально выражаясь, под горой камней.

В эту ночь, говорит легенда, два генуэзских торговца Стефан Колон и Луис де Пасторга, плывя в открытом море, увидели яркий свет из порта Тунис. Они изменили курс и, приблизившись к берегу, обнаружили гору камней, которая испускала чудесное сияние. Они пристали к берегу и с величайшим удивлением увидели тело Раймонда Луллия, искалеченного, но еще дышащего. Его взяли на борт корабля и отвезли на Мальорку, где при виде родной земли, мученику было позволено умереть.

Такова одиссея сказочного Раймонда Луллия. Теперь обратимся к историческим реальностям.

Раймонд Луллий — философ и адепт, один из тех, кто носил титул просвещенного доктора, был сыном того сенешала Мальорки, который прославился своей болезненно начавшейся страстью к Амбросии ди Кастелло. Он не открыл эликсир бессмертия, но он делал золото в Англии для короля Эдуарда III, и это золото называлось aurum Raymundi. Имелись очень редкие монеты, которые эксперты называют Raymundini. Луи Фигье отождествляет их с розеноблями — монетами, которые имели хождение в тот период и утверждает, несколько игриво, что алхимия Раймонда Луллия представляла собой фальсификацию золота, которую трудно было обнаружить в период, когда химические технологии были гораздо менее совершенны, чем сегодняшние. Тем не менее, он признавал научную значимость Луллия и дал свое заключение относительно него в следующих словах:

"Раймонд Луллий, гений которого охватил все ветви человеческого знания и который свел воедино в Ars Magna обширную систему философии, суммируя энциклопедические принципы науки, на которых она в то время стояла, не ошибался, передавая потомству ценное наследие химии. Он усовершенствовал и тщательно описал различные средства, которые широко использовались в химии, мы обязаны ему приготовлением углекислой соли из поташа с помощью винного камня и древесной золы, ректификацией спирта из вина, изготовлением весьма важных масел и т. п."

Другие ученые, будучи уверенными в том, что розенобли были из чистого золота, рассматривали это так. Трансмутации металлов, которые производили Луллий и другие адепты средних веков, представляли собой просто отделение золота, находимого в серебряных копях, и очистку его с помощью сурьмы, которая постоянно присутствует в герметических символах, как действенный и главный элемент пороха. Мы согласны с тем, что химии в тот период еще не существовало, и можем добавить, что она была создана адептами, хранившими синтетические секреты, которые были сокровищами магических святилищ, наставляя своих современников в отношении некоторых аналитических процессов. Эти процессы впоследствии были усовершенствованы, но они еще не вели ученых к тому, чтобы достичь того древнего синтеза, который устанавливает герметическая философия, в буквальном смысле этого термина.

В своем философском «Завещании» Раймонд Луллий развил далее все принципы этой науки в завуалированном виде, следуя традиции адептов. Он составил также «Ключ» к «Завещанию» и, наконец, "Ключ к Ключу", или, более определенно, дополнение к завещанию, которое, по нашему мнению, является наиболее значительным его трудом в области алхимии. Его принципы и способы действий не имеют ничего общего ни с мистификациями о чистых металлах, ни с сепарацией сплавов. Как теория, они полностью соответствуют принципам Гебера, а как практика — принципам Арнольда из Виллановы; в отношении доктрины они согласованы с идеями Каббалы. Серьезнейшие умы должны изучать труды Луллия, если они надеются продолжить тот поиск абсолюта, который предпринимался величайшими гениями древнего мира.

Вся жизнь этого выдающегося адепта, первого инициата после св. Иоанна, который был посвящен в иерархический апостолат священной ортодоксии, вся его жизнь, повторяем мы, прошла в благочестивых размышлениях, в проповедничестве, в непрерывных научных занятиях. Так, в 1276 году, он основал францисканский колледж в Пальме, предназначенный для изучения восточных языков, в особенности — арабского, с целью опровержения трудов магометанских ученых и распространения христианской веры среди мавров. Иоанн XXI конфирмовал это заведение в апостольском послании из Витербо 16 декабря, в первый год своего понтификата.

С 1293 по 1311 годы Луллий ходатайствовал и получил от папы Николая IV и королей Франции, Сицилии, Кипра и Мальорки разрешение на открытие множества других колледжей с этой же целью. Где бы он ни проходил, он давал наставления по своему Великому Искусству, которое является универсальным синтезом человеческого знания; главная цель его наставлений была в том, чтобы найти единый язык для людей, равно как и единый образ мысли. Он посетил Париж и удивил там ученейших докторов; затем он пересек Испанию и остановился в Комплуте, где основал центральную академию для изучения языков и наук. Он реформировал несколько монастырей, приехал в Италию и набрал солдат для нового войска, учреждение которого он исходатайствовал у того самого Совета Вены, который осудил тамплиеров. Католическая наука и истинное посвящение св. Иоанну настаивали тогда на том, чтобы вырвать меч Храма из рук неверующих. Великие люди мира сего, насмешливо именуя его бедным Раймондом Луллием, несмотря на всю их злобу к нему, делали все, чего он желал. Эта блистательная личность, которую в насмешку называли Раймондом Фантастом, казалось, была папой пап и королем королей; он был беден как Иов и подавал милостыню государям; его называли глупцом, и он был человеком, которого причисляют к мудрецам. Величайший политик своей эпохи, кардинал Хименес, ум которого был так же глубок, как и серьезен, никогда не говорил о нем иначе, как о божественном Раймонде Луллий и как о самом блестящем ученом. Он умер в 1314 году, согласно Женебрару, или в 1315, согласно автору предисловия к «Размышлениям» отшельника Блакерна. Ему было 80 лет, и конец его утомительной и святой жизни пришелся на день мученичества св. Петра и св. Павла.

Ученик великих Каббалистов, Раймонд Луллий пытался основать абсолютную и универсальную философию, заменяя конвенциональные абстракции систем на установленные наукой определения естественных сущностей и подставляя простые и естественные выражения вместо сомнительных терминов схоластицизма. Он осудил определения ученых своего времени, потому что они увековечивали разногласия своей неопределенностью и сомнительностью. Согласно Аристотелю, человек есть мыслящее животное, на что можно было бы ответить, что он не животное и что мыслит он очень редко. Более того, слова «животное» и «мыслящее» нельзя привести в гармонию; дурак не мог бы быть человеком и т. д. Раймонд Луллий определял вещи их правильными именами, а не синонимами или приблизительными описаниями, наконец, он объяснял названия с точки зрения этимологии слов. На вопрос — что такое человек — он ответил бы, что это слово, в его общем употреблении, означает состояние существа, как относящегося к людскому роду, а взятое в частном употреблении, оно означает человеческую личность. Однако, что такое человеческая личность? По своему происхождению, — это личность, которую Господь сотворил, вдохнув жизнь в тело, составленное из земли (humus), в буквальном же смысле, это ты, это я, это Петр, Павел и т. д. Те, кто были знакомы с научным жаргоном, возразили бы ученейшему доктору, что никто не может говорить подобным образом, что с помощью такого метода весь мир можно представить как поддающийся изучению, и что народный здравый смысл оказался бы предпочтительнее доктрин академий. "Это как раз то, чего я хочу", — ответил бы Раймонд Луллий в своей великой простоте. Исходя из этого, его просвещенную теорию упрекали в ребячестве, и инфантильного здесь было столько же, сколько в словах того, кто сказал: "Пока вы не станете такими, как один из малых сих, вы не войдете в Царство Небесное". Не есть ли Царство Небесное то же самое, что и царство науки, имея в виду, что небесная жизнь Бога и людей есть понимание и любовь?

Раймонд Луллий хотел противопоставить христианизированную Каббалу фаталистической магии арабов, традиции Египта, традициям Индии, магию Света — Черной магии. Он удостоверил, что в последнее время доктрины Антихриста будут материализованным реализмом и что воцарятся рецидивы чудовищностей магии зла. Поэтому он старался приготовить умы к возвращению Еноха или, иначе говоря, к окончательному открытию той науки, ключи которой содержатся в иероглифических алфавитах Еноха. Этот гармонизирующий свет разума и веры должен предшествовать мессианскому и универсальному царствованию христианства на земле. Таким образом, Луллий был великим пророком для истинных Каббалистов и провидцев, хотя для скептиков, которые по меньшей мере могут уважать возвышенные характеры и благородные устремления, он был возвышенным мечтателем.

Николай Фламель занимался исключительно алхимией, и мы рассматриваем его только из-за иероглифической книги Авраама Еврея, в которой описатель улицы Сен-Жак-ла-Бушери находил абсолютные Ключи Великого Делания. Эта книга основывалась на Ключах Таро и была простым иероглифическим и герметическим комментарием к книге "Сефер Йецира". По описанию самого Фламеля, книга содержала двадцать два листа, включая титульный, так что текст содержал двадцать один лист; они были разбиты на три септенера, после каждого седьмого листа следовал чистый лист. Примем во внимание, что Апокалипсис, этот высший Каббалистический и пророческий итог всех оккультных сочинений, также разделен на три септенера, между каждым из них находится молчание небес, которое строго соответствует незаполненному листу в мистической книге Фламеля. Септенеры Апокалипсиса это (а) семь печатей, которые надо открыть, означающие семь таинств, которые следует изучить и семь трудностей, которые требуется преодолеть; (b) семь труб, которые должны прозвучать, будучи семью высказываниями, которые надо понять; (с) семь чаш, которые надо опустошить, что означает семь субстанций, которые должны быть испарены и зафиксированы.

В произведении Фламеля первые семь листов имеют в качестве иероглифического символа жезл Моисея, побеждающего змей, принесенных магами фараона. Они изображаются пожирающими друг друга, и фигура в целом аналогична фигуре Победителя в Таро, запрягающего в свою кубическую колесницу белого и черного сфинксов Египетской Магии. Рассматриваемый символ соответствует седьмой догме в учении маймонидов: мы признаем, лишь одного пророка, — это Моисей, который символизирует единство науки и труда, а также ртуть мудреца, которая формируется диссолюцией сложных композитов и взаимным воздействием Сульфура и Соли металлов.

Эмблемой четырнадцатой страницы была медная змея, нападающая на Крест. Крест означает брак очищенных Сульфура и Соли, а также конденсацию Астрального Света, Четырнадцатая карта в Таро изображает ангела, являющегося духом земли, смешивающего жидкости в двух кувшинах: золотом и серебряном. Это тот же символ, выраженный другим способом. На 21-м листе книги Фламеля изображались пространство и универсальная жизнь, представленные пустыней с водными источниками и скользящими змеями.[7]

В Таро пространство изображается четырьмя знаками, расположенными на кардинальных точках неба, а жизнь — обнаженной девой, танцующей в круге. Фламель не определил число источников и змей, но источников вероятно было четыре и вытекали они из единого, как в пантакле Эдема, а змей, видимо, было четыре, семь, девять или десять.

На четвертом листе была фигура Времени, намеревающаяся перерезать ноги Меркурия. Она прикрывалась розовым кустом в цвету, корни его были голубыми, ствол — белым, листья — красными, а цветы — золотыми. Число четыре — это число основных реализаций. Время — это атмосферная селитра; его коса — это кислота, которая извлекается из этой селитры и Меркурий, таким образом, представлен превращающимся в соль. Розовый куст представляет Делание и последовательность цветов характеризует его этапы: это мастерство, проходящее черный, белый и красный аспекты, из которых появляется золото как цветение, которое дает ростки и разворачивает все.

Число пять — это число Великого Таинства, и на пятой странице изображаются слепцы, копающие землю вокруг розового куста в поисках того главного агента, который находится везде. Несколько других, более осведомленных, взвешивают белую воду, похожую на отвердевший воздух. На обороте этой страницы изображено избиение младенцев, с солнцем и луной, купающимися в их крови. Эта аллегория, которая является буквальным секретом герметического искусства, имеет пояснение о процессе получения воздуха из воздуха, как это излагал Аристей; или, говоря проще, использования воздуха как силы, распространяемой с помощью Астрального Света, как вода превращается в пар под действием огня. Это можно выполнить с помощью электричества, магнетизма и мощного изъявления воли оператора, направляемой наукой и добрыми, намерениями. Кровь младенцев отображает тот существенный свет, который извлекается философским огнем из элементарных тел. Когда говорится, что солнце и луна опускаются, чтобы купаться, — это означает, что серебро окрашивается в золото и что золото достигает степени чистоты, при которой его сульфур превращается в Истинный Порошок.

Мы не пишем трактат об алхимии, хотя эта наука в сущности есть трансцендентальная магия в действии; мы оставляем ее откровения и чудеса для других специальных и более пространных работ.

Народное предание утверждает, что Фламель не умер и что он зарыл сокровища под башней Сен-Жак-ла-Бушери. Согласно просвещенным адептам, это сокровище, помещенное в кедровый ящик, покрытый платами из соли металлов, было оригинальной копией знаменитой книги, приписываемой Аврааму Еврею с комментариями Фламеля и описанием Порошка, способного трансмутировать море в золото, подразумевая, что море — это ртуть.

За Фламелем идут Бернар Тревизанский Василий Валентин и другие знаменитые алхимики. "Двенадцать Ключей" Василия Валентина одновременно каббалистичны, магичны и герметичны. Затем в 1480 году появился Иоанн Тритем, который был учителем Корнелия Агриппы и величайшим догматическим магом средних веков. Тритем был аббатом ордена св. Бенедикта, безупречного ортодоксального поведения. Он не был настолько самоуверен, чтобы изложить открыто оккультную философию, подобно его азартному ученику Агриппе. Все его магические труды скрыты искусством утаенных мистерий, тогда как его доктрина выражалась в пантакле, в традициях истинных адептов. Этот пантакль исключительно редок и находится лишь в нескольких рукописных копиях его трактата De Septem Secundeis. Польский дворянин, человек высокого ума и благородного сердца, Александр Браницкий владел интересным экземпляром, который он нам любезно показывал. Пантакль состоит из двух треугольников, соединенных основаниями, один из них белый, другой — черный. На вершине черного треугольника находится глупое пресмыкающееся, которое с трудом поворачивает свою голову и в благоговейном трепете заглядывает в треугольник, где отражается его изображение. На вершине белого треугольника стоит человек в расцвете лет, вооруженный подобно рыцарю, спокойно стоящий с миролюбивым видом. В этом треугольнике записаны буквы божественной Тетраграммы. Естественный и эзотерический смысл эмблемы можно объяснить следующим афоризмом: мудрец пребывает в боязни истинного Бога, а глупец ошеломлен ужасом перед ложным богом, созданным его собственным изображением. Размышляя над пантаклем в целом и над его компонентами в их последовательности, адепты, однако, найдут в нем последнее слово Каббалы и невыразимую формулу Великого Аркана. Другими словами, это различие между мираклями и чудесами, секрет привидений, универсальная теория магнетизма и наука всех мистерий.

Тритем составил историю магии, написанную исключительно пантаклями, под названием Veterum Sophorum Sigilla et Imagines Magica. В своей Steganography и Polygraphy он дает ключ ко всем оккультным сочинениям и в завуалированной форме объясняет реальную науку заклинания и вызывания духов. Тритем в магии является учителем учителей, и мы не колеблясь причисляем его к самым мудрым и ученым адептам.

В отличие от него Корнелий Агриппа всю жизнь был искателем и не достиг ни науки, ни мира. Его книги полны эрудиции и самоуверенности, у него был независимый и фантастический характер, так что его рассматривали как отвратительного колдуна, его преследовали и священники и князья. В конце жизни он писал против наук, которые не принесли ему счастья, умер он в нищете и изгнании.

Мы переходим теперь к мягкой и приятной фигуре того ученого и возвышенного Постеля, который известен лишь своей сверхмистической любовью к старой, но просвещенной женщине. Есть в Постеле нечто иное, чем в ученике матери Жанны, но вульгарные умы предпочитают скорее унижать, чем изучать и не желают видеть в нем ничего хорошего. Не в пользу таких людей мы предлагаем ознакомиться с гением Гийома Постеля.

Он был сыном бедного крестьянина из округа Барентон в Нормандии; настойчивостью и многими жертвами он преуспел в самообразовании и стал одним из самых учёнейших людей своего времени; но бедность преследовала его всегда и часто толкала на то, чтобы продать свои книги. Полный смирения и мягкости, он работал как простой человек, ради куска хлеба и своих исследований. Он изучил все известные языки и науки своего времени; он открыл редкие и бесценные рукописи, включая апокрифические Евангелия и "Сефер Йецира". Он посвятил себя в таинства Трансцендентальной Каббалы. В своем простом удивлении перед этой абсолютной истиной, перед этой высшей истиной всех философий и догм, он воспылал намерением поведать это миру. Однако он излагал язык таинств открыто и написал книгу "Ключ вещей, содержащий секрет об основе мира". Он изложил свое произведение перед отцами Совета Трента, пытаясь донести до них дух примирения и универсального синтеза. Никто его не понял, некоторые обвинили его в ереси и самые умеренные сказали, что он дурак.

Троица, согласно Постелю, создала человека по своему образу и подобию. Человеческое тело дуально и его триадическое единство есть объединение двух половин. Душа человеческая также дуальна, это animus и anima, или интеллект и эмоции; она тоже имеет два пола, мужской находится в голове, а женский — в сердце. Искупление по своему составу для человечества тоже должно быть дуальным; рассудок благодаря его чистоте делает добрыми ошибки сердца, а великодушие сердца должно устранять эгоистические побуждения мозга. Христианство, с точки зрения Постеля, до сих пор было понято только рассуждающим умом и не входило в сердце. Слово создало мужчину, но мир придет в согласие, когда Слово создает женщину. Высшие великолепия духа любви будут научены материнским гением религии, и тогда разум будет гармонизирован с верой.

"Посмотрите, замечает он, как поняло религию большинство христиан; для них это лишь нечто невежественное и преследующее склонности, это суеверие и страх — низменный страх — прежде всего. Почему? Потому что те, кто учат их, не имеют женского сердца, потому что они чужды божественному энтузиазму той материнской любви, которая объясняет все религии. Сила, которая овладела мозгом и связала дух, это не сила доброго, понимающего и многострадального Бога; это сила злого, глупого и трусливого Сатаны. Здесь больше страха перед дьявольским, чем любви к божественному. Холодный и ссохшийся мозг давит на мертвое сердце как гробовой камень. Почему я первый и почти единственный человек, который понял это, и что может воскресший одиночка изменить среди мертвых, которые ничего не могут слышать?

Приди сюда и приходи быстрее, о Матерь-дух, которая явилась мне Венерой в душе девственницы, вдохновленной Богом; направь и научи женщин нового мира их спасительной миссии и их апостольству священной духовной жизни".

Факты состоят в том, что Постель относил эти благородные упования к благочестивой женщине, чье появление в его жизни он воспринял как явление Венеры. Он был духовным советником этой избранной души и был вовлечен в поток мистической поэзии, который бурлил вокруг нее. Когда он исполнил Евхаристию по отношению к ней, она стала сиять и преобразовываться в его глазах, и хотя ей было более пятидесяти лет, бедный священник невинно утверждал, что он не дал бы ей более пятнадцати, настолько симпатия двух сердец преобразила ее в его глазах. Следовало прожить жизнь полную аскетизма, чтобы понять такие небесные галлюцинации и лирические ребячества, такой мистический брак двух невинных существ, такой экстраординарный энтузиазм любви в двух чистых душах. В ней он обнаружил живой дух Иисуса Христа, которым мог бы возродиться мир.

"Я видел, сказал он, свет сердца, который уводит ненавистный призрак Сатаны от всех умов; это не химера моих снов; она явилась в мир, принесла облик девы, в которой я узрел Матерь мира, которая должна прийти".

Беглый обзор его мыслей и языка дает возможность понять, что он выражался фигурально и, как установлено иезуитом Дебийоном в заметках о жизни и трудах Постеля, не было ничего более далекого от его мыслей, чем представить, как некоторые утверждают, что он видел вторую инкарнацию божества в этой бедной госпитальной сестре, которая увлекла его сиянием своих добродетелей, можно уверенно утверждать, что те, кто насмехался над Постелем, не стоят матери Жанны.

Мистические отношения Постеля и монахини продолжались около пяти лет, после чего она умерла. Сообщив своему исповеднику, что она никогда не будет разделена с ним, но будет помогать ему, когда освободится от оков материальной жизни.

"Она сдержала свое обещание", — сказал Постель. — "Она была со мной в Париже, освещала меня своим светом и гармонизировала мой разум и веру. Через два года после ее вознесения в небеса ее спиритуальное тело и субстанция вселились в меня и распространились на все тело, так что это скорее она, чем я, что живет во мне".

После этого Постель всегда относил себя к возвышенным существам и называл себя Postelius Restitutes (Постель Восстановленный). Факты же состоят в том, что результат последовал небывалый: его белые волосы стали снова черными, морщины пропали, он обрел румянец молодости, хотя и в молодые годы был самым худым и бледным среди своих сверстников. Его биографы пишут, что он красил волосы и лицо. Этого недостаточно, чтобы считать его глупцом и из-за его благородного характера считать его фокусником и шарлатаном. Но глупость или недостаток веры холодных и скептических умов, когда они берутся судить вдохновенные сердца, более удивительны чем красноречивое умолчание последних.

"Представляется", — пишет отец Дебийон, — "и еще верится, что регенерация, которую приписывают воздействию матери Жанны, была заложена в его организм и она лишь развилась в ее присутствии, и он никогда не отделялся от нее, кроме как за несколько лет до смерти. В его разум вошло, что Евангельское Царствие Иисуса Христа, основанное апостолами, не может более поддерживаться среди христиан или проповедоваться среди неверных, пока оно не будет вдохновляться светом разума. К этому принципу, овладевшим им полностью, он — добавил другой — о предназначении короля Франции к универсальной монархии. Путь для Второго Пришествия должен быть подготовлен завоеванием сердец и умов, чтобы они основывались на одной вере и Христос царил над всем миром в лице одного Короля и в силу одного закона".

Согласно отцу Дебийону, это показывает, что Постель был сумасшедшим. Сумасшедшим потому, что думал, что религия воцарится над умами благодаря высшим доводам его доктрины, и что монархия, чтобы быть крепкой и непрерывной, должна связать вместе сердца победами людского процветания под владычеством мира.

Сумасшедшим, потому что он верил в то, что то царствие, о котором мы твердим ежедневно — Его Царствие придет. Сумасшедшим, потому что он верил в разум и справедливость на земле. Да они правы, бедный Постель был сумасшедшим. Доказательством его безумия было то, что он писал, как уже говорилось, отцам Трентского Собора, призывая их благословить весь мир и предать анафеме тех, кто нарушает общее согласие между людьми — мир между суверенами, разум среди священников и доброту среди князей всего мира. Как высшее и последнее безумие — он пренебрегал благами мира сего и милостью великих его, всегда жил в простоте и бедности, не имел ничего, кроме знаний и книг и не желал ничего, кроме правды и справедливости. Дай, Господи, мир душе бедного Гийома Постеля.

Он был так мягок и добр, что его церковное начальство жалело его и, думая, вероятно, как сказал позже Лафонтен, что он скорее глуп, чем слаб, они согласились заточить его в монастыре до конца его дней. Постель был благодарен за покой, которого он достиг в конце жизни и упокоился в мире, выполняя все требования начальства. Человек всеобщего согласия не мог быть анархистом; он был прежде всего искренним католиком и скромным христианином. Труды Постеля будут опубликованы и прочтены с восхищением в ближайшее время.

Перейдем к другому маньяку, которого звали Теофраст Ауреол Бомбаст, и который был известен в мире магии под знаменитым именем Парацельса. Нет необходимости повторять то, что было сказано о нем в нашей "Учении и Ритуале Высшей Магии", но можно добавить кое-что об оккультной медицине, восстановленной Парацельсом. Эта поистине универсальная медицина основывается на обширной теории света, названного адептами жидким, или пригодным для питья золотом. Свет — это созидательное начало, вибрации которого являются движением и жизнью всех вещей; свет скрытый в универсальном эфире, излучающийся из абсорбирующих центров, который, насыщая все, порождает движение и жизнь; свет, астрализованный в звездах, анимализированный в животных, гуманизированный в людях; свет, который живет растительно в растениях, сияет в металлах, производит все формы Природы и уравновешивает все с помощью законов универсальной симпатии — это тот свет, который обнажает феномены магнетизма, который окрашивает кровь, будучи получен из воздуха с помощью легких. Затем кровь становится истинным эликсиром жизни, в котором рубиновые магнетические глобулы живого света плавают в золотистой жидкости. Эти глобулы являются семенами, готовыми принять все формы того мира, в котором человеческое тело является неким сокращенным феноменом. Они могут разжижаться и сгущаться, обновляя этим гуморальные жидкости, которые циркулируют в нервах и в плоти, соединяющей кости. Они излучают вовне или, скорее, в разрежении, они переносятся потоками света и циркулируют в астральном теле — это внутреннее светящееся тело, которое распространяется воображением экстатиков, так что их кровь иногда окрашивает объекты на расстоянии, когда они проникли и идентифицированы с астральным телом. В специальной работе по оккультной медицине то, что излагалось здесь, может быть доказано, как бы странно и парадоксально это ни казалось людям науки. Таковы были основы медицины, установленные Парацельсом; он лечил симпатией света; он употреблял медикаменты не для внешнего материального тела, которое пассивно, но для внутреннего медиума. Он лечил раны, применяя действенные реактивы к пролившейся крови, возвращая таким образом ее физическую душу и очищая сок тела. Чтобы излечить заболевший орган тела, он делал такой орган из воска и усилием воли переносил в него магнетизм заболевшего органа. Затем он приводил во взаимодействие воск с купоросом, железом и огнем, возбуждая воображением и магнетической связью самих больных, для которых восковой орган становился приложением и дополнением. Парацельс знал таинства крови; он знал, почему жрецы Ваала делали ножами раны в своих телах и затем вызывали огонь с небес; он знал, почему люди Востока пускали себе кровь, прежде чем предаться любви; он знал, как пролитая кровь вопиет о мщении или о милости и наполняет воздух ангелами или демонами. Кровь — это орудие снов, она множит образы в мозгу во время сна, потому что она полна Астрального Света. Ее глобулы бисексуальны, магнетичны и металличны, притягивающи и отталкивающи. Все формы и образы в мире могут быть вызваны физической душой крови.

"В Барохе", — говорит достопочтенный путешественник Тавернье, — "есть первоклассный английский дом, который я посетил однажды с английским губернатором по пути из Агры в Сурат. Туда пришли несколько фокусников, которые предлагали показать некоторые профессиональные секреты. В первую очередь они разожгли большой огонь, на котором нагрели железные цепи, обернули эти цепи вокруг своих тел и притворялись, что после этого они сильно страдали, хотя никакого ущерба для них не последовало. Затем в землю был воткнут кусок дерева и одного из зрителей спросили, какой фрукт он желает. Его выбор пал на манго, и тогда один из исполнителей набросил на него покрывало и присел на корточках пять или шесть раз. Я имел возможность наблюдать с верхнего этажа, откуда я мог видеть через занавеску все, что делал этот человек. Он порезал бритвой тело подмышками и натер дерево своей кровью. Каждый раз, когда он поднимался, дерево росло на глазах; на третий раз на нем появились ветки с почками, на четвертый — дерево покрылось листьями, а на пятый — цветами.

Английский губернатор привез своего капеллана из Амадабата, чтобы крестить ребенка голландского командующего, губернатор был крестным отцом. Голландцы не имеют капелланов, исключая случаи, когда солдаты и торговцы размещаются совместно. Английский священник начал протестовать и заявил, что он не может позволить христианам участвовать в таких зрелищах, и когда он увидел, как исполнители, принеся кусок сухого дерева, получили менее чем за полчаса дерево высотой четыре-пять футов, покрытое, как весной, цветами и листьями, он посчитал своим долгом положить конец этому. Он добавил, что лишит причастия всех, кто будет настаивать на подлинности происшедшего. Губернатор был, таким образом, вынужден расстаться с фокусниками".

Доктор Клеве де Мальдиньи, которому принадлежит этот отрывок, сожалеет, что рост дерева манго был прерван, но объяснить происшедшего он не может. По нашему мнению, здесь произошло зачаровывание магнетизмом сияющего света крови, феномен магнетического электричества, идентичный тому, который биологи называют палингенезом (возрождением), при котором живое растение может появиться в сосуде с золой этого растения, уничтоженного задолго до этого.

Такие секреты были известны Парацельсу и он использовал их в медицинских целях, что вызвало появление многих почитателей и врагов. В заключение скажем, что он не был простаком, вроде Постеля; он был агрессивным шарлатаном; он утверждал, что его демон-искуситель находится в эфесе его большого меча и никогда не покидает этого места. Его жизнь прошла в непрерывной борьбе; он путешествовал, дискутировал, писал, учил. Он стремился более к физическим результатам, чем к моральным достижениям и, будучи первым среди практических магов, он был последним среди адептов мудрости. Его философия была философией практического ума, он именовал ее философией проницательности. Он пророчествовал более, чем кто-либо, не зная чего-либо полностью. Не было ничего равного его интуиции, если бы не поспешность его выводов. Если верить его биографам он был человеком неустрашимого поведения, отравленным собственными мнениями, собственными разговорами. Труды, которые он оставил, ценны для науки, но относиться к ним следует с осторожностью. Он был оракулом, но не истинным учителем. Он был великим врачом, ибо он открыл универсальное лекарство, тем не менее он не смог продлить свою собственную жизнь и умер еще молодым, сраженный своими трудами и излишествами. Его имя дошло до нас покрытое фантастической и сомнительной славой, благодаря открытиям, которые его современники не смогли использовать. Он не произнес свое последнее слово, и является одним из тех фантастических существ, о которых можно сказать, как о Енохе или св. Иоанне: "Он не умер и он возвратится на землю ранее последнего дня".

Среди многочисленных комментариев и исследований труда Данте, кажется, ни один не дает его главную характеристику. Шедевр знаменитого Гибеллина — это декларация войны против папства провозглашением откровения таинств. Эпическая поэма Данте иоаннистична и гностична, это смелое приложение каббалистических фигур и чисел к христианским догмам и является тайным отрицанием их абсолютного элемента; это посещение сверхъестественного мира аналогично инициациям Элевсина и Фив. Его вел Вергилий по кругам нового Тартара, как если бы нежный и меланхолический пророк судеб сына Поллио был, в глазах флорентийского поэта, незаконным, но все же истинным отцом христианского эпоса. Благодаря языческому гению Вергилия, Данте выходит из этой бездны, на двери которой он прочел сентенцию отчаяния, он удалился, стоя на голове, что означает перевертывание догмы. Так он поднялся к свету, используя самого Демона, как чудовищную лестницу; силой ужаса он преодолел ужас, страшное силой страшного. Кажется, он удостоверил, что ад без выхода существует лишь для тех, кто не может сам идти назад; он хватает дьявола против шерсти, если можно так выразиться, и получает освобождение благодаря смелости.[8]

Здесь просматривается явный протестантизм, и поэт врагов Рима уже предсказывает Фауста, поднимающегося в небеса на голове поверженного Мефистофеля. Заметим также, что ад Данте — это отрицательное чистилище; это означает, что его чистилище имеет форму ада (здесь имеется в виду литейная форма матрицы). Оно подобно крышке или скорее пробке бездны и это будет понято так, что флорентийский титан, восходя к раю, намеревался отбросить чистилище в ад.

Его небеса составляют серию каббалистических кругов, разделенных крестом, подобно пантаклю Иезекииля; в центре креста цветут розы. Этим, прежде всего, объясняется символ розенкрейцеров. Мы скажем, почему Гийом де Лоррис, который умер в 1260 году, за пять лет до рождения Данте, не написал "Роман о Розе"; его покров ниспал перед Клопинелем через пятьдесят лет. С некоторым удивлением было открыто, что "Роман о Розе" и "Божественная комедия" являются двумя противоположными формами единого труда — инициацией независимостью духа, сатирой на современные учреждения и аллегорической формулой великих секретов Братства Розы и Креста.

Эти важные манифестации оккультизма совпадают с падением тамплиеров. Жан де Мен или Клопинель, современник Данте, провел свои лучшие годы при дворе Филиппа Красивого. "Роман о Розе" — это эпос старой Франции, глубокое произведение тривиальной формы, откровение оккультных тайн, изложенных так же, как у Апулея. Розы Фламеля, Жана де Мена и Данте принадлежат к одному и тому же кусту.

Гений, подобный Данте, не мог бы быть архиеретиком. Великие люди дают импульс уму и этот импульс последовательно побуждает к активности беспокойные посредственности. Весьма возможно, что Данте никогда не был прочитан и, конечно же, не был понят Лютером. Тем не менее миссия гибеллинов становилась плодотворной благодаря могучей мысли поэта, поднимавшего империю против папства медленными шагами. Это продолжалось от столетия к столетию под различными именами и в конце концов сделало Германию протестантской. На самом деле не Лютер породил реформацию; то, что было сделано до него, вывело его вперед. Этот монах с квадратными плечами мог гордиться лишь смелостью и упорством, но он был необходимым орудием революционных идей. Лютер был Дантоном анархической теологии; суеверный и неосторожный, он верил, что одержим дьяволом; это дьявол диктовал ему аргументы против Церкви, заставляя выступать, изрекать чепуху и, более того, писать. Гений, вдохновляющий всех Каинов, к этому времени не прося ничего, кроме чернил, предусматривал, что эта жидкость, текущая с пера Лютера, скоро станет морем крови. Лютер знал об этом и ненавидел дьявола, потому что он был другим учителем, однажды он швырнул чернильницу в его голову, как если бы это было после бурной выпивки. Этот эпизод напоминает того шутливого цареубийцу, который выпачкал своих соучастников чернилами, когда подписал смертный приговор Карлу I.

Девиз Лютера был "Турок лучше паписта" и, в самом деле, протестантство в своих корнях есть, подобно исламу, простой деизм, организованный в конвенционный культ, и если отличается от него, то лишь остатками католицизма, не полностью зачеркнутыми. В пункте отрицания католической догмы протестанты — это мусульмане, у которых суеверий больше, а пророков меньше.

Люди отрекаются от Бога с меньшим нерасположением, чем они предаются дьяволу, как это убедительно доказали отступники всех времен. Быстро разделенные анархией, ученики Лютера были связаны воедино одной верой, все они верили в Сатану, и этот призрак возрастал по мере того, как их дух восстания уводил их далее от Бога и наконец, достиг страшных размеров. Карлоштад, благочинный Вюртемберга, будучи однажды на кафедре, увидел вошедшего в храм черного человека, который сел перед ним, и глядел на него со страшным выражением лица на протяжении всей церемонии. Он взволновался, оставил кафедру и опросил служителей, но никто из них не видел призрака. Карлоштад вернулся домой в испуге; его встретил младший сын и сказал, что незнакомец в черном требовал его и обещал вернуться через три дня. Сомнений у галлюцинирующего священника не было. Этот незнакомец был призраком, который ему являлся. Им овладела лихорадка, он слег в постель и умер через три дня.

Эти несчастные еретики боялись своих теней, их воззрения оставались католическими и безжалостно осуждали их на муки ада. Прогуливаясь вечером со своей женой Екатериной Бор, Лютер взглянул на небеса и сказал вполголоса, глубоко вздыхая: "Ах, прекрасное небо, которого я никогда не увижу!" — "Почему?" — воскликнула жена. — "Думаешь, что ты осужден?" Лютер ответил: "Кто знает, не накажет ли нас Бог, не веря нашим клятвам?" Полагаю, что Екатерина, видя его неуверенность в себе, прокляла и оставила его. Можно предположить, что реформатор, осененный Божественным предупреждением, осознал преступность попытки нарушить правило, по которому Церковь является его первой супругой, и стеная возвратился в монастырь, который он самовольно оставил. Но Бог, который противостоит гордыне, несомненно нашел его не стоящим этого спасительного несчастья. Кощунственная комедия брака Лютера была провиденциальным наказанием его гордости, и поскольку он продолжал упорствовать в своем грехе, это наказание было всегда с ним и высмеивало его до конца. Он умер между дьяволом и своей женой, устрашенный одним и чрезвычайно запутанный другою.

Разложение и суеверие всегда сопутствуют друг другу. Эпоха распущенного Ренессанса в действительности не была эпохой возрождения разума. Екатерина де Медичи была Колдуньей, Карл IX консультировал некромантов, Генрих III метался между набожностью и дебошами. Это было время расцвета астрологов, хотя некоторых из них время от времени замучивали, заставляя изменить свои предсказания. Были, однако, придворные колдуны-отравители, избежавшие виселицы. Труа-Эшелль, маг Карла IX, фокусник и жулик, однажды признался королю в своих злодеяниях, которые не были простым грешком. Король простил его, но обещал повесить, если это повторится; это повторилось, и он был повешен.[9]

Когда Лига осудила на смерть больного и несчастного Генриха III, — это ознаменовало возврат к колдовству и черной магии. Л'Этуаль сообщает, что восковая фигурка короля была помещена на алтарь, у которого священник Лиги служил мессу, и эта фигурка протыкалось ножом во время молитвы, исполненной угрозами и анафемами. Поскольку король не умер достаточно быстро, решили, что он тоже колдун. Были распространены памфлеты, в которых Генрих III представлялся заключившим соглашения, в сравнении с которыми преступления Содома и Гоморры казались лишь прелюдией более страшных и неслыханных деяний. Говорилось, что среди королевских фаворитов есть один, который является дьяволом во плоти, и юные девственницы похищались и развращались силами Вельзевула. Народ верил этим сказкам и, наконец, был найден фанатик, чтобы исполнить угрозы колдовства. Жак Клеман страдал от видений и повелевающих голосов, которые приказывали ему убить короля, он рассматривал цареубийство как мученичество и умер, смеясь, как герои скандинавской мифологии. Хроники уверяют, что первая леди двора вдохновляла монаха-отшельника магнетизмом своих чар, но это всего лишь предположение. Монашеский образ жизни усилил его экзальтацию, и он предался страсти и неутомимой жажде удовольствий, которые овладели его натурой, вызвав отвращение к смерти.

Когда мир охватили религиозные войны, тайные сообщества иллюминатов, которые были ничем иным, как теургическими и магическими школами, распространились в Германии. Кажется, самое древнее из них — это общество Розенкрейцеров, чьи символы восходят к временам гвельфов и гибеллинов, как мы видели в аллегориях поэмы Данте и эмблемах "Романа о Розе".

Роза, которая во все времена была образцом красоты, жизни, любви и удовольствия, мистически выражала тайную мысль всех протестов, эпохи Ренессанса. Это была плоть, восставшая против давления духа; это была Природа, удостоверяющая, что она дочь Бога; это была любовь, отказывающаяся от стеснения безбрачия; это была жизнь, восставшая против бесплодия; это была гуманность, стремящаяся к естественной религии, полной разума и любви, находящей откровения в гармонии бытия, у которой роза для посвященных была живым символом. Это воистину пантакль; форма ее циркулярна, венчик собран из сердцеобразных лепестков, гармонично прилегающих друг к другу; ее тона являются самыми гармоничными сочетаниями элементарных цветов; ее чашечка пурпурная и золотая. Мы видели, что Фламель, или, скорее, "Книга Авраама Еврея", представляет ее как иероглифический знак исполнения Великого Делания.

Здесь находится ключ к роману Клопинеля и Гийома де Лорриса. Завоевание Розы явилось проблемой, предлагаемой инициацией науке, в то время как религия была предназначена для того, чтобы подготовить и установить всеобщий, исключительный и окончательный триумф Креста.

Проблема, предложенная высокой инициацией, была Союзом Розы и Креста и в действенной оккультной философии, будучи универсальным синтезом, должна была разрешить все феномены бытия. Рассматриваемая единственно как физиологический факт, религия есть откровение и удовлетворение нужды души; ее существование, как факт, научно и отрицание этого было бы отрицанием самого человечества. Никто не изобрел ее; подобно праву и цивилизации она была сформирована нуждами моральной жизни. С этой философской точки зрения, религия должна рассматриваться как фатальное, если все объяснять с точки зрения фатальности, и как Божественное, если считать Высший Разум основой естественных законов.

Исходя из этого принципа, розенкрейцеры вели к почитанию господствующей иерархической религии. Они не были врагами папства и легитимной монархии; если они действовали против пап и королей, то лишь потому, что они считали тех и других отступниками от долга и высшими соучастниками анархии.

В самом деле, что такое деспот, духовный или мирской, как не коронованный анархист? В этой манере возможно объяснить протестантизм и реже радикализм некоторых великих адептов, которые были большими католиками, чем некоторые папы и большими монархами, чем некоторые короли — к ним относятся такие эксцентричные адепты, как Генрих Кунрат и истинные иллюминаты его школы.

Тем, кто изучает оккультные науки, Кунрат практически неизвестен, однако, он является учителем, и учителем высшего ранга. Он суверенный князь Розы и Креста, заслуживающий такого звания во всех отношениях. Его пантакли блестящи, как свет книги «Зогар», они изучаются как пантакли Тритема и Пифагора, входя в сокровищницу Великого Делания, как книги Авраама и Фламеля.

Кунрат, который был химиком и врачом, родился в 1560 году и уже в двадцать два года удостоился трансцендентной теософской инициации. "Амфитеатр Вечной Мудрости", наиболее замечательный из его трудов, был опубликован в 1597 году, с разрешения императора Рудольфа, данного 1 июня этого года. Исповедуя радикальный протестантизм, автор настойчиво претендовал на титулы католика и ортодокса. Он заверял, что владеет, но держит в секрете, ключ к Апокалипсису. Ключ этот един и тройственен, как универсальная наука. Его произведение делится на семь частей, которые посвящены семи степеням инициации в трансцендентальную философию. Текст представляет собой мистический комментарий к предсказаниям Соломона и заканчивается серией синоптических таблиц, которые являются синтезом магии и оккультной Каббалы. Они представляют собой величественные пантакли, тщательно изображенные и выгравированные. Всего их девять: (1) Догма Гермеса; (2) Магическая реализация; (3) Путь мудрости и инициальная процедура; (4) Врата Святилища, освещенные семью мистическими лучами; (5) Роза Света, в центре которой человеческая фигура простирает руки в форме креста; (6) Магическая лаборатория Кунрата, демонстрирующая необходимый союз молитвы и труда; (7) Абсолютный синтез науки; (8) Универсальное равновесие; (9) Итог персональной доктрины Кунрата, воплощающий протест против всех клеветников — это герметический пантакль, окруженный живыми и изобретательными карикатурами. Враги философа изображены как насекомые, шуты, быки и ослы, все это украшено латинскими легендами и большими немецкими эпиграммами. Кунрат показан справа в одежде мирянина, а слева — в студенческом одеянии. Как горожанин, он вооружен мечом и попирает хвост змеи, как студент он держит клещи и сокрушает ими змеиную голову.

Книга в целом содержит все таинства высшей инициации. Как объявлено на титульном листе, она христо-каббалистична, божественно-магична, физико-химична, тройственна и универсальна. Это настоящий учебник трансцендентальной магии и герметической философии. Более полную и совершенную инициацию не найти нигде, кроме книг "Сефер Йецира" и «Зогар». В четырех выводах, которые следуют за объяснением третьей фигуры, Кунрат устанавливает: плата за завершение Великого Делания (исключая содержание оператора и личные расходы), не должна превосходить тридцать талеров. Он добавляет: "Я говорил со специалистами, учившимися у одного лица, обладавшего знанием, те, кто истратил больше, обманулись и потеряли деньги". Отсюда следует, что то ли сам Кунрат не получил Философский Камень, то ли не хотел показать этого, боясь преследований. Он предлагал вменить в обязанность адепта не уделять более десятой части своего здоровья собственному благу, посвящая остальное славе Божией и трудам милосердия. Наконец, он утверждал, что таинства христианства и Природы интерпретируют и освещают друг друга, и что будущее царство Мессии будет основано на дуальном фундаменте науки и веры. Пророчества Евангелия будут, таким образом, подтверждены книгой Природы. Иудаизм и магометанство будут убеждены в истинности христианства с помощью науки и разума. Так что, милостью Божьей, они преобразуются в религию единства. Заключает он изречением: "Печать Науки и Искусства — это простота".

Современником Кунрата был другой инициированный ученый, герметический философ и последователь Парацельса; это был Освальд Кроллий, автор "Книги Сигнатур, или Истинной и Жизненной Анатомии Большего и Меньшего Мира". Предисловие к этой работе представляет собой очерк герметической философии, написанный исключительно хорошо. Кроллий пытался продемонстрировать, что Бог и Природа, так сказать, подписывают все свои труды; что каждый продукт естественной силы носит печать этой силы, запечатленную неизгладимо, так что тот, кто посвящен в оккультные писания, может читать как в открытой книге о симпатиях и антипатиях вещей, свойствах субстанций и всех тайнах творения. Символы различных писаний были заимствованы первично из естественных сигнатур, существующих в цветах и звездах, горах и мельчайших камешках. Форма кристаллов, признаки минералов передают впечатления о мысли, осенявшей Создателя при их формировании. Эта идея весьма поэтична, она великолепна, но мы не знакомы с грамматикой этого таинственного языка миров и словаря его простой и абсолютной речи. Это было доверено лишь царю Соломону, но книги его утеряны. Кроллий намеревался не восстановить их, а попытаться открыть фундаментальные принципы универсального языка созидающего Слова.

Было установлено, что оригинальная иероглифика, основанная на первичных элементах геометрии, соответствует конституционным законам форм, определяемых переменными или комбинированными движениями, которые, в свою очередь, определяются уравновешивающими притяжениями. Простое отличается от сложного своими внешними формами; благодаря соответствию между фигурами и числами становится возможным установить математическую классификацию всех субстанций, выражаемых линиями их поверхностей. В корне этих попыток, которые являются реминисценцией науки Эдема, находится целый мир открытий, ожидаемых науками. Их предугадывал Парацельс, на них указывал Кроллий. Их последователи реализовывали демонстрацию того, что к этому относится. Что казалось ложным вчера, будет гениальным завтра, и прогресс будет приветствовать искателей, которые первыми заглянули в этот затерянный мир, в эту Атлантиду человеческого знания.

Начало семнадцатого века было великой эпохой алхимии; это был период Филиппа Мюллера, Джона Торнебурга, Михаэля Майера, Ортелия, Потерия, Томаса Нортона, барона де Босолейля, Давида Планиса Кампе, Жана Дюшесне, Роберта Флудда, Бенджамина Мустафы, д'Эспанье, Космополита — который находится в первом ряду, де Нюисмана, который перевел и опубликовал труды Космополита, Иогана Батиста ван Гельмонта, Евгения Филалета, Рудольфа Глаубера, великолепного сапожника Якоба Беме. Главные среди этих инициатив были посвящены в исследования Трансцендентальной Магии, но они скрывали это одиозное имя под покровом герметических экспериментов. Эликсир мудрости, который они хотели открыть и вручить своим ученикам был научным и религиозным синтезом, спокойствием, которое пребывает в суверенном единении. Мистики были верными иллюминатами, потому что так называемый иллюминизм был универсальной наукой света.

Весной 1623 года на улицах Парижа было развешено следующее объявление:

"Мы, полномочные посланцы Братства Розы и Креста, видимо и невидимо проживая в этом городе, по милости Всевышнего, к которому обращены сердца всех мудрецов, даем наставления, без внешних средств, по разговорному языку стран, где мы находимся, и избавляем людей, которые сотрудничают с нами, от ужаса и смерти. Если кто-либо проявит к нам простое любопытство, то он никогда не будет сообщаться с нами; но если он имеет серьезное желание быть вписанным в регистр нашего братства, мы, распознаватели мыслей, объявим такого человека соответствующим нашим ожиданиям, но только не раскрывая места нашего пребывания, поскольку самой мысли в союзе с твердой волей читателя будет достаточно, чтобы сделать нас известными ему, а его нам".

Общественное мнение было захвачено этим таинственным манифестом, и если кто-нибудь открыто спрашивал о том, кто такие братья розенкрейцеры, некий незнакомец отводил его в сторону и сурово говорил:

"Предопределенные к преобразованию, которое скоро должно произойти во всей вселенной, розенкрейцеры являются хранителями высшей мудрости, и как непоколебимые обладатели всех даров Природы, они с удовольствием раздают их. Где бы они, ни оказались, они знают все, что происходит в остальном мире лучше, чем если бы они присутствовали там; они выше голода и жажды, не имеют возраста и не боятся болезней. Они могут командовать самыми могучими духами и гениями. Бог покрывает их облаком, чтобы защитить от врагов и, если они не желают этого, их нельзя увидеть, даже имея зрение орла. Их общие собрания происходят в пирамидах Египта; но, как некогда скала исторгла источник Моисея, эти пирамиды отправились с ними в пустыню и последуют за ними до тех пор, пока они не войдут в землю обетованную".

Греческий автор аллегорической "Таблицы Кебета" приводит удивительное заключение: "Есть лишь одно добро, которого следует желать: это мудрость, и есть лишь одно зло, которого надо бояться: это сумасшествие". Моральное зло — действительно болезнь, преступление и, буквально, мания. Отец Илларион Тиссо заслужил наши сердечные симпатии, когда в своем экстравагантном памфлете провозгласил, что вместо наказания уголовных преступников мы должны окружить их нашим попечением и лечить, но тем не менее, разум довлеет к протесту против чрезмерно милосердных толкований преступления, последствием которых было бы разрушение санкций морали и разоружение права. Мы уподобляем манию отравлению и, видя, что последнее почти всегда является волевым актом, мы одобряем мудрость судей, которые наказывают проступки и преступления, совершенные в пьяном виде, не считая извинительной добровольную утрату разума. Может быть придет день, когда это самонаведенное условие будет считаться отягчающим обстоятельством, и когда мыслящее существо своим действием поставит себя вне разума, оно найдет себя также за пределами ограды права. Не является ли право разумом человечества? Горе тому, кто опьянел, произошло ли это от вина, гордыни, ненависти или даже любви. Он становится слепой, несправедливой игрушкой обстоятельств, он оказывается ходячим бичом и живым роком; он может убивать или насиловать; он разнузданный дурак, будем именовать его так. Общество имеет право на самозащиту; это более чем право — это обязанность.

Эти рассуждения вызваны преследованиями магов, о которых пойдет речь. Церковь и общество часто обвиняли в убийстве дураков. Мы отметили, что колдуны были дураками, но их глупость была глупостью извращенности. Если некоторые невинные, но больные люди среди них преследовались, это было несчастьем, за которое ни церковь, ни общество отвечать не могут. Каждый человек, осужденный по законам своей страны и юридическим формам своего времени, осужден справедливо; его возможная невинность находится в руках Бога; перед людьми он есть и должен оставаться виновным.

В замечательном романе "Бесовский шабаш" Людвиг Тик описывает святую женщину: бедное старое создание, изнуренное истощением, умственно ослабленную постами и молитвами, которая, полная ужаса к колдунам, в избытке смирения обвинила себя во всех преступлениях, уверовала в то, что она ведьма, созналась в этом и была сожжена заживо. Что доказывает эта история, если она истинна? Не более, чем возможность судебной ошибки. Но если такие ошибки возможны в действительности, их не должно быть по справедливости, ибо к чему пришло бы тогда человеческое правосудие? Сократ, осужденный к смерти, мог бежать, и его собственные судьи обеспечили бы ему надлежащие средства, но он уважал законы и потому решил умереть.

В суровости приговоров надо считать виновными законы, а не суды средневековья. Был ли Жиль де Лаваль, о преступлениях и наказании которого мы рассказывали, осужден несправедливо и не следовало ли его простить, как дурака? Были таковыми те страшные слабоумные, которые составляли любовные напитки из жира младенцев. Более того, Черная Магия явилась общей манией той несчастной эпохи. Из-за постоянной обращенности к вопросам колдовства сами судьи иногда оканчивали тем, что считали себя причастными к тем же преступлениям. Бедствие становилось эпидемическим, и наказания, казалось, увеличивали число виновных.

Демонографы вроде Деланкра, Дельрио, Шпренгера, Бодэна и Торребланка сообщают о многих преследованиях, детали которых равно утомительны и возбуждающи. Осужденные в основном, являлись галлюцинатами и идиотами, но они были больны своим идиотизмом и опасны в своих галлюцинациях. Сексуальная патология, жадность и ненависть являлись главными причинами расстройства их рассудка. Они были способны на все. Шпренгер говорит, что колдуньи заключали союз с повивальными бабками, чтобы получать трупы новорожденных. Бабки убивали этих невинных в самый момент их рождения, вставляя длинные иглы в мозг. Младенец считался мертворожденным и, как таковой, — погребался. На следующую ночь колдуньи извлекали из земли тело, помещали его в кастрюлю с наркотическими и ядовитыми травами, после чего дистиллировали этот человеческий желатин. Жидкость исполняла роль эликсира долголетия, а твердые части, смешанные с сажей и салом черной кошки, использовалась в качестве магических мазей. Желудок содрогается от тошноты из-за этих ужасающих откровений, и сострадание подавляется гневом; но когда рассматриваешь сами судебные процессы, видишь легковерие и жестокость судей, ложные обещания милости для получения признаний, страшные мучения и, наконец, публичную казнь, со смехотворными обращениями духовенства, которое умоляет светские власти о милости к осужденным на смерть. Среди всего этого хаоса заключаешь, что одна религия остается святой, а все человеческие существа в равной степени или идиоты, или негодяи.

В 1598 году Пьер Опти, священник из Лимузэна, был сожжен заживо за смешное признание, полученное от него под пытками. В 1599 году женщина по имени Антид Колла была сожжена в Доле, потому что в ее сексуальном поведении было нечто ненормальное, что рассматривалось как свидетельство ее сношений с Сатаной. Неоднократно пытаемая бичами, внимательно исследованная врачами и судьями, ошеломленная позором и страданиями несчастная женщина призналась во всем, что могло бы положить конец этому. Анри Боге, судья Сен-Клода, сообщал, что он осудил женщину на мучения, как колдунью, потому что имелся кусок, выпавший из креста, прикрепленного к ее четкам; это было достаточным свидетельством колдовства для такого жестокого маньяка. Ребенок двенадцати лет, представший перед инквизиторами, обвинил своего отца в том, что тот брал его на шабаш. Отец умер в тюрьме; было предложено сжечь мальчика, но этому противостоял Боге, наделенный добродетелью милосердия. Тридцатитрехлетняя Роллан де Вернуа была заключена в такую холодную башню, что обещала признать себя виновной в магии, если ей будет разрешено пройти возле огня. Когда она почувствовала его тепло, она впала в страшные конвульсии, сопровождаемые лихорадочным безумием. На этом основании ее подвергли пыткам и, когда она сделала все требовавшиеся признания, приговорена к сожжению. Буря разметала костер и погасила огонь, и все же Боге радовался произнесенному им приговору, поскольку она, которую, казалось, защищали небеса, на самом деле поддерживалась дьяволом. Тот же судья сжег Пьера Годийона и Пьера ле Гро за то, что они путешествовали ночью, один из них в виде зайца, другой — в виде волка.

Но преследование, которое в начале семнадцатого века вызвало величайший переполох, было преследованием монсеньера Луи Гофриди, священника из Аккуля, близ Марселя. Скандальность этого дела породила фатальный прецедент, которому затем следовали неукоснительно. Это было дело священников, обвиняющих священника. Константин сказал, что если он найдет священника, обесчещенного своим обращением к постыдному греху, то он покроет его своим пурпуром, что было прекрасным королевским высказыванием, так как духовенство обязано быть таким же безупречным, как правосудие непогрешимым в глазах людской морали.

В декабре 1610 года юная женщина из Марселя совершила паломничество к Сент-Боме в Провансе, где впала в экстаз и конвульсии. Ее звали Мадлен де ля Палюд. Вскоре Луиза Капо, другая святоша, была арестована по той же причине. Доминиканцы и капуцины были уверены, что в этих женщин вселился дьявол и необходимо его изгнание. В результате Мадлен и ее подруга представили такой спектакль, который часто возобновлялся столетием позже во время эпидемических конвульсий. Они вопили, корчились, просили бить их и топтать ногами. Однажды шесть человек последовательно становились на грудь Мадлен без малейшей жалобы с ее стороны. В этом состоянии она признавалась в самых невероятных поступках, говоря, что она отдала свои душу и тело дьяволу, с которым она была обручена священником Гофриди. Монахи, изгоняющие дьявола, направили в Марсель трех капуцинов для ознакомления церковного начальства с положением дел в Сент-Боме и, возможно для того, чтобы привести туда Гофриди и противопоставить его предполагаемым демонам.

Более того, монахи изложили невежественные и фантастичные сообщения двух истеричек, представляя религию так, как она понималась самими монахами. Одержимая женщина казалась связанной с фантазиями тех, кто изгонял из нее дьявола: это было подобно феномену столовращения и медиумов нашего времени. Дьяволы носили имена не менее нелепые, чем имена духов в Америке, они выступали против книгопечатания, произносили проповеди, достойные самых пламенных и безграмотных капуцинов. При наличии демонов, созданных по их собственному образу и подобию, отцы были убеждены в факте одержимости и в реальности адских духов. Призраки их больного воображения оживили сообщения двух женщин. Такова была обстановка, когда несчастный Луи Гофриди встретился с ними.

Гофриди был во всем слишком мирской священник, приятной наружности, слабого характера и более чем сомнительного поведения. Являясь исповедником Мадлен де ля Палюд, он возбудил в ней неутолимую страсть, которую ревность перевела в ненависть, что роковым образом ввергло несчастного священника в водоворот сумасшествия, которое и привело его на костер. Все его оправдания, оборачивались против него. Он взывал к Богу и Иисусу Христу, Богородице и Иоанну Крестителю, но ему отвечали: "Ты великолепно излагаешь литании шабаша. Под Господом ты понимаешь Люцифера, под Иисусом — Вельзевула, под Пресвятой Девой — мать Антихриста, под св. Иоанном — лжепророка и предтечу Гога и Магога".

Гофриди был подвергнут пыткам, ему обещали прощение, если он подпишет заявления Мадлен де ля Палюд. Обезумевший, сломленный, бедный священник подписал все, что требовалось. Этого оказалось достаточно для его сожжения. Это был ужасный спектакль, который провансальские капуцины дали людям, как урок за нарушение законов святилища. Они показали, как убивают священников, и народ запомнил это. Раввин, который был свидетелем чудес, последовавших за разрушением Иерусалима Титом, воскликнул: "О, Святой Храм, что есть то, чем ты владел, и почему ты так устрашился?" Ни престол Петра, ни епископы не протестовали против казни Гофриди, но должен был прийти восемнадцатый век, ведя за собой революцию.

Одна из состоятельных женщин, которая погубила кюре из Аккуля, удостоверила, что демон покинул ее, чтобы подготовить убийство другого священника, которого она назвала пророчески, заранее, не имея о нем никаких сведений: это был Урбэн Грандье. Это произошло в правление страшного кардинала де Ришелье, одна лишь абсолютная власть которого могла бы гарантировать спасение государств; к несчастью, его устремления были скорее политическими и хитроумными, чем христианскими. Единственная слабость, присущая этому великому человеку, заключалась в некоторой ограниченности сердца, которая делала его чувствительным к личным обидам и неумолимым в мести. К тому же он не прощал другим независимость характера. Его амбиции были беспредельны: отец Жозеф был его правой рукой, а Лобардемон — левой.

Был тогда в провинции, в Лудене, замечательный церковный гений, весьма возвышенный и ученый, но лишенный предусмотрительности. Делавший все, чтобы удовлетворить народ и привлечь симпатии большинства, он мог бы стать опасным сторонником; протестантство в этот период начало шевелиться во Франции и кюре прихода св. Петра в Лудене, предрасположенный к новым идеям своим нерасположением к безбрачию духовенства, мог оказаться главой партии проповедников более блестящим, чем Кальвин, и не менее одаренным, чем Лютер. Его звали Урбэн Грандье. Серьезные разногласия с епископом заставили его обратиться к королю, а, к несчастью, не к кардиналу. Король посчитал, что он прав, но кардиналу оставалось показать ему, что он был далеко не прав. Грандье с триумфом вернулся в Луден и позволил себе антиклерикальную демонстрацию, въехав в город с пальмовой ветвью. С этого момента он был обречен.

Настоятельницей урсулинского монастыря в Лудене была мать Жанна, или Жанна де Бельфьель, внучка барона де Кос. Ее нельзя было бы считать ревностной в благочестии, и ее монастырь не относился к числу наиболее строгих в стране; в частности, там происходили ночные сцены, связанные с духами. Родственники забрали воспитанниц, и дом оказался открытым для любых неожиданностей. Грандье был ответственен за некоторые интриги и был несколько беспечен в их отношении, в то время как он имел слишком популярные черты, чтобы бездельники маленького города не подняли шум по поводу его проступков. Воспитанницы урсулинок слышали, как он таинственно разговаривал с их родителями; монахини считали предосудительным затеянный им скандал; то, о чем они говорили днем, им снилось ночью, и вышло так, что ночью они видели его в своих спальнях при обстоятельствах, соответствующих морали, которая ему приписывалась; они кричали, чувствовали себя одержимыми, и таким образом, дьявол дал себе волю среди них.

Руководители монастыря, которые были смертельными врагами Грандье, не преминули воспользоваться этим в своих интересах. Они начали изгонять дьявола, сначала частным образом, а затем и публично. Друзья Грандье чувствовали, что зреет заговор, и советовали ему поменять место, покинуть Луден, будучи уверенными, что после его ухода все успокоится. Но Грандье был храбр и не терпел клеветы; он оставался в городе. Его арестовали утром, когда он входил в церковь, облаченный в церковные одежды. Он был заключен как государственный преступник в крепость Анжер, бумаги его изъяли, а имущество опечатали. Тем временем в Лудене для него была приготовлена башня, пригодная для содержания скорее дикого зверя, чем человека. Ришелье, знавший обо всем, послал Лобардемона покончить с Грандье и запретил парламенту вмешиваться в дело.

Если кюре церкви св. Петра поступал как обыватель, то Грандье — заключенный, обвинявшийся в магии, вел себя как герой и мирянин. Он писал матери:

"Я переношу свои невзгоды с терпением и жалею вас более, чем себя. Мне неудобно жить без постели, против меня плетут заговор, но если тело не находит покоя, то путь находит разум. Пришлите мне мой требник, Библию и книгу св. Фомы. Не огорчайтесь, я верю, что Господь защитит мою невинность".

Безусловно, Господь рано или поздно принимает сторону преследуемой невинности, но Он не всегда освобождает ее от врагов на земле, спасая смертью. Этот урок был получен Грандье. С нашей точки зрения, не следует представлять людей хуже, чем они есть на самом деле; его враги не верили в его невиновность; они яростно преследовали его, но преследуемый был для них великим преступником.

В те времена мало понимали истерию, о сомнамбулизме было практически ничего не известно; конвульсии монахинь, телодвижения, превосходящие все нормальные человеческие силы, удивительные очевидности их ясновидения были естественными вещами, способными убедить и менее легковерных. Известный атеист своего времени, Кериоле, советник парламента Бретани, рассмотрел свидетельства изгнания дьявола и посмеялся над ними. Никогда не видевшие его монахини, обращались к нему по имени и сознавались в грехах, которые, как он полагал, были неизвестны никому. Он был так ошеломлен, что перешел от одной крайности к другой, как все горячие натуры, он разрыдался, исповедался и провел остаток дней в строжайшем аскетизме.

Софистика изгоняющих дьявола в Лудене была абсурдна; де Мирвилль имел смелость повторить ее сегодня: дьявол есть автор всех феноменов, которые не могут быть объяснены известными законами Природы. К этому нелогичному высказыванию они присоединили другое, ставшее пунктом веры: дьявол, который должным образом изгоняется, вынужден говорить и, следовательно, может быть использован как свидетель по судебному делу.

Несчастный Грандье был отдан в руки не просто злодеев, а хищных маньяков. Подобный скандал никогда не смущал Церковь — воющие, корчащиеся монахини с самыми непристойными жестами, богохульствуя, кидались на Грандье, как вакханки на Орфея; самое священное в религии смешалось в этом ужасном спектакле и вылилось в непристойное: среди всего этого один Грандье был спокоен; сгорбившись, он защищался с достоинством и мягкостью; бледные расстроенные судьи обильно потели, и Лобардемон в своей красной мантии парил над всем этим как стервятник, ждущий добычи; таково было преследование Урбэна Грандье.

Люди вынуждены были верить изгоняющим дьявола и судьям, потому что такой заговор для легального убийства обвиняемого невозможен. Монстры также необыкновенны, как и герои; масса состоит из посредственностей, равно не способных ни на великие доблести, ни на великие преступления. Святейшие персоны эпохи верили в происходящее в Лудене, даже св. Винсен де Поль не сомневался в этой истории и был призван высказать о ней свое мнение. Сам Ришелье, хотя он мог в любом случае найти способ освободить Грандье, поверил в его виновность. Его смерть была преступлением, возросшим из невежества и предрассудков времени. Это была скорее катастрофа, чем убийство.

Мы избавим читателей от описания деталей его мучений: он оставался твердым, терпеливым и не признал обвинений, он ни в чем не упрекнул экзорцистов, изгоняющих дьявола, но кротко молился, жалея их. Чтобы скрыть свои чувства, экзорцисты повторяли обвинения, а исполнители приговора плакали. Три монахини в минуту просветления предстали перед трибуналом, крича, что Грандье невиновен, но было решено, что их устами говорит дьявол, и их заявления лишь обострили конец. Урбэн Грандье был сожжен 18 августа 1634 года. Он стойко держался до конца. Когда его со сломанными ногами извлекли из повозки, он обратил лицо к земле, не издав ни звука. Францисканец отец Грилло пробился через толпу и обнял его, плача. "Я принес вам благословение вашей матери, она и я молим Бога за вас", — сказал он. "Благодарю вас, отец", — ответил Грандье, — "вы один пожалели меня. Поддержите мою мать и будьте для нее сыном". Начальник стражи глубоко потрясенный, сказал ему: "Простите мне участие во всем этом". Грандье ответил: "Вы не обидели меня и должны полностью выполнять то, что требуют от вас обязанности". Они обещали удушить его перед сожжением, но когда исполнитель попытался затянуть веревку, она оказалась запутанной, и несчастный кюре вошел в пламя живым.

Главные экзорцисты, отцы Транкий и Лактанс, вскоре умерли в лихорадке; отец Сюрэн, который последовал за ними, впал перед этим в слабоумие; Манури, хирург, ассистировавший при пытках Грандье, умер, преследуемый призраком своей жертвы. Лобардемон трагически потерял своего сына и вместе со своим хозяином впал в немилость; монахини стали идиотками. Это свидетельство страшного заразительного недуга — душевной болезни ложной цели и ложной набожности. Провидение наказало людей за их вину и показало им горькие последствия ошибок.

Через десять лет после смерти Грандье Луденские скандалы возобновились в Нормандии, где монахини из Лувье обвинили двух священников в том, что те околдовали их. Один из них уже умер, но монахини добились санкции на эксгумацию его тела. Детали дела были подобны тем, что имели место в Лудене и Сент-Боме. Истеричные женщины перевели на грязный язык ночные кошмары своих подруг. Обоих священников осудили на костер, причем и живой человек и труп, были привязаны к одному и тому же столбу. Наказание Мезентия, эта выдумка языческого поэта, было реализовано христианами, христиане спокойно ассистировали при богохульственном наказании, власти не понимали, что такой профанацией священнического сана и смерти они создают страшный прецедент бесчестия. Восемнадцатый век залил костры кровью священников и, как это случалось почти неизменно, добродетель расплачивалась за безнравственность. В начале этого столетия сожжения людей еще продолжались, хотя вера уже умерла, лицемеры подвергли юного Лабарра страшным мукам, потому что он отказался обнажить голову, когда церковная процессия проходила мимо. Вольтер был очевидцем этому и ощутил в своем сердце призыв, подобно Аттиле. Когда человеческие страсти профанировали религию, Бог послал этого нового разрушителя, чтобы убрать религию из мира, который более не стоит ее.

В 1731 году девушка из Тулона, по имени Екатерина Кадьер обвинила своего исповедника иезуита Жирара в совращении к магии. Она была стигматизирована в религиозном экстазе и долгое время считалась святой. Ее история — это ряд похотливых обмороков, тайного самобичевания и непристойных сенсаций. Ее словам не поверили, и отец Жирар избежал наказания; скандал по этому поводу был не менее велик, но шум; возникший из-за него, отдался эхом насмешек; мы уже говорили, что в это время жил Вольтер.

Суеверные люди тогда еще объясняли экстраординарные феномены, вмешательством дьявола и духов; равно абсурдная школа Вольтера со своей стороны, перед лицом всех очевидностей отрицала сами феномены. Одна сторона говорила, что все, что мы не можем объяснить" идет от дьявола, другая отвечала, что вещи, которые мы не можем объяснить, не существуют. Воспроизводя при аналогичных обстоятельствах такие же серии эксцентричных и чудесных фактов, Природа протестует в одном случае против самонадеянного невежества, а в другом против несовершенной науки.

Физические нарушения во все времена сопровождались нервными недугами; слабоумные, эпилептики, каталептики, жертвы истерии имеют необычные способности, являются субъектами заразительных галлюцинаций и вызывают иногда в атмосфере или в окружающих объектах определенные перемещения и беспорядки. Тот, кто галлюцинирует, экстериоризует свои грезы и изводится своей тенью; тело окружается его собственными отражениями, искаженными из-за страданий мозга; субъект видит свое изображение в Астральном Свете; могучие потоки этого света, действуя подобно магниту, смещают и переворачивают мебель; все это происходит как во сне.

Эти феномены, так часто повторяющиеся в наши дни, что стали общераспространенными, нашими отцами приписывались призракам и демонам. Вольтеровская философия сочла более простым отрицать их, третируя очевидцев самых несомненных фактов как слабоумных и идиотов.

Что, например, более убедительно, чем необычные конвульсии на могиле парижского дьякона, или на собраниях экстатиков Сен-Медара? Как объяснить странные побои, требуемые конвульсионариями? Удары, которые тысячами обрушиваются на голову, давление, способное раздавить гиппопотама, раздирания груди железными клещами, даже распинание с помощью гвоздей, вбиваемых в руки и ноги. А сверхчеловеческие искривления и левитации? Последователи Вольтера отказываются видеть здесь что-либо иное, кроме забавы и шалостей; янсениты кричат о чуде, истинные католики вздыхают; наука, которая должна была бы вмешаться, чтобы объяснить фантастическую болезнь, держится в стороне. Тем не менее, именно ее касается то, что было свойственно урсулинкам Лудена, монахиням Лувье, конвульсионариям и американским медиумам. Феномены магнетизма ведут науку к новым открытиям и грядущий химический синтез приведет наших врачей к познанию Астрального Света. Когда универсальная сила уже изучена, что помешает определить силу, число и направление его магнитов? В науке грядет революция и возврат к Трансцендентальной Магии Халдеи.

Много говорилось о пресвитере Сидевии; де Мирвилль, Гужено де Муссо и другие некритично уверовали, что в странных событиях налицо современное откровение дьявола. Но то же самое произошло в 1706 году в Сен-Море, куда ринулся весь Париж. Там слышались стуки в стенах, кровати качались, остальная мебель перемещалась. События достигли апогея, когда хозяин дома, молодой человек двадцати четырех — двадцати пяти лет, особа слабой конституции, впал в глубокий обморок и сообщил, что он слышал духов, говоривших с ним, хотя он никогда не мог повторить единственное слово, которое ему было сказано.

Здесь может последовать история о привидении восемнадцатого века. Простота сообщения доказывает его аутентичность; имеются некоторые характеристики, которые не могут быть подделаны.

Набожный священник из Валонье по имени Безель 7 января 1708 года был приглашен на обед, где по просьбе присутствующих рассказал о появлении одного из его больных друзей двенадцать лет назад. В 1695 году, когда он был юным пятнадцатилетним школьником, он познакомился с двумя мальчиками, сыновьями стряпчего Абакена, тоже школьниками.

"Старший был моего возраста, а другой, Дефонтене, на восемнадцать месяцев моложе; мы вместе прогуливались. Дефонтене был мне большим другом, но более живым, способным и умным был его брат и я знал, что он нравится мне больше. Мы совершали паломничество в монастырь капуцинов в 1696 году, когда он рассказал мне, что прочитал историю о двух друзьях, которые обещали друг другу, что тот из них, кто умрет первым, даст об этом знать тому, кто останется в живых; тот, кто ушел, выполнил свое обещание и рассказал живому удивительные вещи. Дефонтене сказал, что такое обещание надо дать и нам. Однако я не согласился и отклонил его предложение. Прошло несколько месяцев, он настаивал на своем, я сопротивлялся. В августе 1696 года, когда он собирался отправиться продолжить свои занятия в Кайене, он со слезами на глазах так надавил на меня, что я согласился. Он взял два клочка бумаги, с заранее написанным текстом, один из них был подписан его кровью. Там говорилось, что он обещает мне в случае своей смерти сообщить мне об этом. На другой была такая же запись. Я надрезал палец и кровью подписал свое имя. Он был в восторге от того, что его предложение принято, и рассыпался тысячью благодарностей. Через некоторое время братья уехали, расставание для нас было очень печальным. Некоторое время мы переписывались, потом наступило молчание на шесть недель, после чего произошло то, о чем я хотел рассказать. 31 июля 1697 года я буду помнить всегда. Покойный де Сортовий, с которым я жил вместе, и который был всегда исключительно добр ко мне, попросил меня пойти на луг у францисканского монастыря и помочь его людям косить сено. Я не пробыл там и четверти часа, как около половины третьего я внезапно почувствовал головокружение и слабость. Мне пришлось лечь на сено. Примерно через час ощущение слабости прошло; ранее со мной такого не бывало и я решил, что это начало болезни. Не помню, что было далее в тот день, но следующую ночь я спал меньше обычного.

В тот же час на другой день я прогуливался по лугу с де Сен-Симоном, внуком де Сортовия, ему тогда было десять лет. Со мной произошло то же самое, и я присел в тени камня. Затем мы продолжили прогулку; в этот день более ничего не произошло, и следующую ночь я спал хорошо. Наконец, на следующий день, 9 августа, я был на сеновале; в это же время у меня возникли головокружение и слабость, но более серьезные, чем раньше. Я упал в обморок и потерял сознание. Один из слуг увидел меня и спросил, что случилось. Я ответил, что увидел то, во что не могу поверить. Я не могу, однако, восстановить ни вопрос, ни ответ. В памяти осталось, что я видел кого-то обнаженного до пояса, но не узнал его. Я воспользовался лестницей, плотно прижался к ее перекладинам, но когда я увидел своего товарища Дефонтене у основания лестницы, слабость возвратилась ко мне, голова попала между перекладинами и я снова потерял сознание. Я лежал на широком бревне, которое служило скамьей на площади Капуцинов, и не видел ни де Сортовия, ни его слуг, хотя все они присутствовали, но я видел Дефонтене, который стоял у подножья лестницы и знаком предлагал подойти к нему, и я отступил на свое сиденье, как если бы хотел освободить место для него. Те, кто был возле меня и кого я не мог видеть, хотя мои глаза были открыты, видели это движение. Он не ответил, и я поднялся, чтобы подойти. Тогда он приблизился и, держа мою левую руку в своей правой руке, повел меня в тихую улицу. Слуги, думая, что мой обморок прошел и что я иду по каким-то своим делам, возвратились к работе, кроме одного юноши, который сообщил де Сортовию, что я говорю сам с собой. Он подошел ко мне и послушал мои вопросы и ответы, как он потом рассказал мне. Я около трех четвертей часа говорил с Дефонтене, который сказал: "Я обещал, что если я умру прежде тебя, то я приду и скажу тебе об этом. Я был утоплен позавчера в реке у Казни. Это было примерно в это же время, я прогуливался с друзьями; было очень тепло, и мы решили искупаться; мной овладела слабость, и я пошел ко дну. Мой спутник, аббат Мениль-Жан, нырнул, чтобы вытащить меня. Я схватил его за ногу, он мог подумать, что это большая рыба, или он решил быстро всплыть, а я получил удар в грудь, который отбросил меня снова ко дну, где глубина была очень большой.

Дефонтене после этого описал мне все, что было на прогулке и людей, беседовавших с ним. Я боялся узнать спасен ли он, или проклят, был ли он в чистилище, помилован ли я или скоро последую за ним, но он продолжал говорить, как если бы не слышал или не желал разговаривать. Я несколько раз пытался обнять его, но мне казалось, что я обнимаю ничто. Я чувствовал, что он держит мою руку, и когда я пытался отвернуть голову, чтобы не видеть его из-за горя, меня переполнявшего, он сжимал своей рукой мою, как бы показывая, что он видит меня так же хорошо, как слышит. Он казался выше, чем был в последний раз, когда я его видел, и даже выше, чем во время смерти, хотя он и должен был сильно вырасти за полтора года после нашего расставания. Я видел лишь обнаженное тело до пояса, непокрытую голову и белую бумагу в его прекрасных волосах надо лбом. На бумаге я смог прочитать лишь часть надписи, это было слово IN. Его голос не изменился, он не казался ни веселым, ни печальным, а холодным и спокойным. Он просил меня по возвращении брата дать ему послание к отцу и матери. Он просил так же прочитать семь покаянных псалмов, которые произвели на него глубокое впечатление во время епитимьи в прошлое воскресенье, и которые он еще не произносил. Наконец, он снова попросил меня поговорить с его братом и затем удалился, сказав: "Я еще увижу тебя". Это были наши слова прощания после прогулки. Он сказал мне так же, что он утоплен своим братом, который написал послание с сожалением, что оставил его на произвол несчастного случая. Он очень хорошо описал место, где утонул, и дерево на улице де Лувиньи, на котором он вырезал несколько слов. Когда через два года, в компании с ныне покойным шевалье де Гото, одним из тех, кто был с ним в то время, я нашел само место и, посчитав деревья на одной стороне, как определил Дефонтене, я подошел прямо к дереву, на котором нашел надпись. Я узнал так же, что сообщение о семи псалмах было истинным. Его брат сказал мне, что он написал свое послание и упрекает себя за то, что не был с ним.

Прошел месяц, прежде чем я смог сделать то, что просил Дефонтене в отношении его брата. Он являлся дважды перед обедом в сельском доме в двух милях отсюда, куда меня пригласили. Плохо почувствовав себя, я ушел в угол сада, и Дефонтене попросил меня ничего не сообщить его брату. Он говорил со мной четверть часа, но не отвечал на мои вопросы. Второй раз он появился утром, когда я шел в Нотр Дам де ля Виктуар, но его явление было недолгим; он сказал мне о том, что с братом надо поговорить и оставил меня, повторив: "Я еще увижу тебя снова", и опять не ответил на мои вопросы. Замечательно то, что я всегда чувствовал боль в руке, которую он сжимал мне в первый раз, и она оставалась, пока я не поговорю с его братом. Три дня я не спал, охваченный удивлением. После первого разговора я сказал де Варонвию, моему школьному товарищу и соседу, что Дефонтене утонул, что он является мне и разговаривает со мной. Он был взволнован этими отношениями, спрашивал, правда ли это. Они как раз имели сведения об этом событии, но считали, что утонул старший брат. Он сказал, что видел письмо Дефонтене и думал, что это верно, но я ответил, что Дефонтене сам являлся ко мне. Он пошел к своим родственникам и вернулся в слезах, говоря: "Только это истинно".

С тех пор со мной ничего не случалось, и таков был мой простой опыт. Об этом говорилось многое, но я никогда не излагал события иначе, чем сейчас. Покойный шевалье де Гото удостоверял, что Дефонтене являлся также де Мениль-Жану, но я не знаю его. Он в пятидесяти милях отсюда, близ Аржентана, и я не могу более говорить".

Отметим характеристики видений, которые витали в сознании человека, который не спал, но был в состоянии полуудушья, вызванного испарениями сена. Налицо Астральное отравление, вызвавшее перегрузку мозга. Сомнамбулическое состояние, которое последовало за этим, показало Безелю последнее живое отражение, оставленное его другом, в Астральном свете. Он был обнажен и виден лишь до пояса потому, что остальная часть его тела была в воде реки. Бумага в его волосах была, возможно, носовым платком, которым он закрепил свои волосы при купании. Безель имел сомнамбулическую интуитивную картинку всего, что произошло, и ему казалось, что он узнал об этом из уст своего друга. Друг появился ни грустным, ни веселым: это показатель впечатления, произведенного на него образом, который был безжизненным и состоял лишь из реминисценций и отражений. Во время первого посещения Безель, одурманенный ароматами сена, упал с лестницы и повредил себе руку. По логике снов ему показалось, что это друг сжимает его руку, и когда он пришел в себя, то еще чувствовал боль, которая естественно объясняется полученным повреждением. Наконец, разговор больного человека был просто ретроспективой, там не было ничего о смерти или другой жизни, доказывая еще раз, как непреодолим барьер, отделяющий этот мир от иного.

В пророчестве Иезекииля жизнь представляется колесами, которые вращаются одно внутри другого, первичные формы символизируются четырьмя животными, которые появляются и исчезают при вращении и преследуют одно другого, не догоняя, подобно знакам Зодиака. Колеса вечного движения никогда не двигаются обратно сами; формы никогда не идут назад к состоянию, которое они отмечали; чтобы вернуться туда, откуда кто-нибудь пришел, полный цикл должен быть свершен в прогрессе, всегда том же самом и всегда новом. Заключение таково: что бы ни появлялось перед нами в этой жизни, это феномены, которые принадлежат этой жизни и нашей мысли. Нашему воображению или даже нашим галлюцинациям не дано даже на мгновение перейти убийственные барьеры смерти.

Великая Каббалистическая ассоциация, известная в Европе под именем масонство внезапно появилась в мире, когда мятеж против Церкви в расчлененном христианском единстве уже разгорелся. Историки ордена затрудняются объяснить его происхождение. Одни находят его истоки в гильдии каменщиков, которая была создана при строительстве собора в Страсбурге. Другие связывают его с Кромвелем, не пренебрегая мыслью о том, что ритуалы английского г масонства в дни Протектора развивались как противодействие лидеру пуританской анархии. Наконец, некоторые настолько невежественны, что приписывают иезуитам поддержку и направление, если не изобретение, общества, которое долго пребывало в тайне. Отвергая последний взгляд, который опровергает сам себя, мы можем согласиться с другими, допуская, что масонские братья получили свое имя и некоторые эмблемы от строителей Страсбургского собора и что их первое публичное выступление состоялось в Англии, благодаря радикальным учреждениям и несмотря на деспотизм Кромвеля. Можно добавить, что моделью их были тамплиеры, непосредственными предшественниками — розенкрейцеры, а более отдаленными предками — иоаннитские сектанты. Их доктрина — это доктрина Зороастра и Гермеса, их закон — прогрессивная инициация, их принцип — равенство, управляемое иерархией и всеобщим братством. Они являются последователями александрийской школы, как все античные инициаты, хранители секретов Апокалипсиса и «Зогара». Истина есть предмет их поклонения, и они представляют истину как свет. Они терпимы ко всем формам веры, проповедуют одну философию, добиваются одной истины, изучают действительность и их цель состоит в том, чтобы постепенно привели все человечество в царство разума.

Аллегорический конец масонства — это восстановление Храма Соломона; реальный конец его — восстановление социального единства с помощью союза разума и веры и обращением к принципу иерархии, основанной на науке и добродетели. Как видно, нет ничего более прекрасного и великого, чем эти идеи и посвящения; к сожалению, доктрины единства и подчинения иерархии не были поддержаны во всеобщем масонстве. В дополнение к ортодоксальному возникло диссидентское масонство, и все, что было наихудшим в бедствиях Французской революции, произошло в результате этого раскола.

Сегодня масоны имеют свою священную легенду, легенду о Хираме, дополняемую другой, где фигурируют Кир и Зоровавель. Легенда о Хираме такова. Когда Соломон решил построить Храм, он поручил это архитектору Хираму. Этот строитель, чтобы обеспечить порядок в работе, разделил работников согласно степеням их мастерства. Их было великое множество и с целью распознать работников, чтобы их можно было классифицировать согласно заслугам или вознаграждать по труду, он разработал пароли и особые знаки для каждой из трех категорий, для подмастерьев, компаньонов и мастеров. Однажды три компаньона домогались ранга мастера, хотя их способности не давали на то основание. Они устроили засады на трех главных воротах Храма и, когда Хирам выходил через одни из них, первый компаньон потребовал пароль мастера, угрожая архитектору линейкой. Хирам ответил: "Это не то, что я признаю". Тогда компаньон в ярости ударил его железным резцом и нанес первую рану. Архитектор пошел ко вторым воротам, где был второй компаньон, и где произошло то же самое, на этот раз Хирама ударили рычагом. Возле третьих ворот стоял третий убийца, который завершил дело деревянным молотком. Три компаньона скрыли тело под кучей мусора, посадили на могиле ветвь акации и бежали как Каин после убийства Авеля. Однако Соломон, узнав, что архитектор не вернулся, послал девять мастеров искать его; ветвь акации помогла найти тело. Двадцать семь мастеров послал Соломон в поисках убийц. Первый из них был найден в пещере; перед ним горел светильник, у ног бежал ручей, рядом с ним для защиты лежала лопата. Мастер, который первым узнал убийцу, схватил оружие и ударил его, воскликнув «Некам» — слово, означающее месть. Голову убийцы принесли Соломону, который содрогнулся и сказал мстителю: "Несчастный, разве ты не знаешь, что я оставил за собой право наказания?" Тогда все мастера бросились на колени, умоляя царя простить того, кого усердие завело так далеко. Второй убийца был выдан тем, с кем он нашел убежище. Он скрывался в скалах возле горящего кустарника, над скалой сияла радуга, у ног его лежала собака. Усыпив бдительность собаки, мастера схватили преступника и привезли его в Иерусалим, где он был подвергнут жестоким пыткам. Третий убийца был убит львом. Другие версии говорят, что он защищался топором, когда мастера пошли на него, но они обезоружили его, и он был приведен к Соломону, который заставил его искупить преступление.

Это первая легенда и объяснение ее таково. Соломон олицетворяет высшую науку и мудрость. Храм есть реализация и эмблема иерархического царства истины и разума на земле. Хирам — это человек, который благодаря науке и мудрости достиг господства. Он управлял, руководствуясь справедливостью и порядком, расценивая каждого по его труду. Каждая степень соответствует слову, которое выражает собой особый смысл. Для Хирама слово одно, но оно выражает три значения: одно — для Подмастерьев, и может произноситься ими; оно означает Природу и объясняется как Работа. Другое — для Компаньонов; в этом случае оно означает мысль и объясняется как Изучение. Третье — для Мастеров; оно означает истину и объясняется как Мудрость. Что касается самого слова, то оно используется, чтобы обозначить Бога, чье истинное имя непроизносимо и несообщаемо. Таким образом, есть три степени иерархии и три входа в Храм; есть три модуса света и три силы в Природе. Эти силы символизируются Линейкой, которая измеряет, Рычагом, который поднимает, и Деревянным Молотком, который консолидирует. Восстание животных инстинктов против иерархической аристократии мудрости успешно вооружает себя этими тремя силами и оборачивает их в свою пользу. Есть три типа мятежа: мятеж против Природы, мятеж против Науки и мятеж против Истины. В классическом виде они представлены тремя головами Цербера; в Библии — Кореем, Дафаном и Авироном; в то же время в масонской легенде они носят имена, различные в разных ритуалах. Первый, которого обычно зовут Авирон, или убийца Хирама, это тот, кто ударил Великого мастера линейкой; это история человека, принесенного в жертву человеческим страстям по требованию закона. Второй, по имени Мефибошет, после смешных и несостоятельных претензий на трон Давида, напал на Хирама с рычагом. Так рычаг неразумного равенства становится инструментом тирании в руках большинства и набрасывается, еще яростнее, чем линейка, на царство мудрости и добродетели. Третий, наконец, сокрушает Хирама молотком; так действуют животные инстинкты, когда они пытаются установить порядок во имя насилия и страха, сокрушая рассудок.

Ветвь акации на могиле Хирама подобна кресту на наших алтарях. Это символ знания, которое оживляет само знание, это веточка, которая предсказывает новую весну. Когда человек нарушает подобным образом порядок Природы, Провидение вмешивается, чтобы восстановить его, как Соломон отомстил за смерть Мастера-Строителя. Тот, кто нападал с линейкой, погиб от кинжала; тот, кто атаковал с рычагом, получил искупление под топором закона. Это вечное наказание цареубийцам. Тот, кто убивал молотком, должен был стать жертвой силы, которой он злоупотребил. Тот, кто убивал линейкой, был предан светильником, который светил ему и ручьем, из которого он пил: это закон возмездия. Тот, кто действовал рычагом, был удивлен тем, что его бдительность уподобилась спящей собаке, и от него отказались его сообщники, потому что анархия есть мать измены. Тот, кто бил молотком, пожран львом, который является подобием сфинкса Эдипа, в то время как победивший льва, достоин быть преемником Хирама. Разложившееся тело Хирама символизирует то, что формы могут изменяться, но дух остается. Источник воды близ первого убийцы говорит о том, что потоп наказал преступления против Природы. Горящий куст и радуга, которые выдали второго убийцу, отображают жизнь и свет, противостоящие поруганию мысли. Наконец, убитый львом символизирует триумф разума над материей и подчинение силы интеллекту. Со времен пробуждения интеллектуальных мук, с которыми был воздвигнут Храм единства, Хирама убивали часто, но он всегда восставал из мертвых. Он был Адонисом, растерзанным диким кабаном; Осирисом, убитым Тифоном; Пифагором в изгнании; Орфеем, разорванным на части вакханками; Моисеем, оставленным в пещерах горы Небо, Иисусом, распятым Иудой, Каифой и Пилатом. Теперь имеются истинные каменщики, которые настойчиво пытаются восстановить Храм согласно планам Хирама.

Такова великая и главная легенда Масонства; есть и другие, не менее прекрасные и не менее обоснованные, но мы не чувствуем себя правомочными обнародовать их мистерии. Хотя мы получили инициацию только от Бога и наших исследований, мы будем держать секреты трансцендентального масонства как свои собственные. Молчание — это благородство, которое обязывает. Мы также верим в воскресение Хирама.

Ритуалы масонства несут в себе память о легендах инициации и сохраняют их среди Братьев. Теперь, когда масонство столь священно и возвышенно, мы можем спросить, как оно дошло до того, что так часто осуждается и проклинается Церковью, но мы уже отвечали на этот вопрос, когда отмечали его разделение и профанацию. Масонство есть Знание, и ложное Знание является причиной осуждения Знания истинного. Истинное Знание ушло в убежище не потому, что боялось света, а потому что свет есть именно то, чего они желали, то, чего они искали и обожествляли, но они боялись кощунственного, ложных интерпретаторов, клеветников, насмешек скептиков, врагов всякой веры и морали. Более того, сегодня немало таких, кто думает, что они масоны, но не знают значений их Ритуалов, потеряв Ключ Таинств. Они не понимают даже своих символических картин и иероглифических знаков, изображенных на коврах ё их ложах. Эти картины и знаки суть страницы книги абсолютной и универсальной науки. Их можно прочитать посредством каббалистических ключей, они не содержат ничего тайного для посвященных, кто уже владеет Ключами Соломона.

Масонство было не просто профанировано, оно служило, покрывалом анархических заговоров, зависящих от тайного влияния защитников Жака де Моле и от тех, кто продолжает раскольническую работу тамплиеров. Вместо мести за смерть. Хирама, они мстят за смерть его убийц. Анархисты взяли себе линейку, рычаг и молоток, написав на них слова Свобода, Равенство, Братство — Свободу для всех вожделений, Равенство в деградации и Братство в разрушительной работе. Таковы люди, которых Церковь справедливо осудила и будет осуждать всегда.

Примечания:

7

Книга Николая Фламеля описывает символы так: (1) Жезл и змеи, пожирающие одна другую; (2) Крест, на котором распята змея; (3) Пустыня, среди которой находится множество фонтанов, из которых расползаются змеи.

8

Елифас Леви, который довольно неточно цитирует Данте, считал, что он совершил такого же рода мысленное паломничество и вышел из него таким же образом — переворачиванием догмы. Он сказал: "После того, как он спускался из бездны в бездну и от страха к страху ко дну седьмого круга пропасти… Данте… победоносно поднялся к свету. Мы совершили такое же путешествие, и мы предстаем перед миром со спокойствием и миром в сердце… чтобы заверить человечество, что ад и дьявол… и вся остальная зловещая фантасмагория это ночной кошмар сумасшествия".

9

По свидетельству демонографа Бодана, Труа-Эшелль признался королю, что отдался духу, который сделает его способным творить чудеса. Он был прощен при условии, что раскроет других, которые были виновны в колдовстве. Полагалось, что его последующее осуждение было следствием новых действий с его стороны.