• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Сезон дождей почти прошёл, но каждый день после обеда начинался ливень, который обычно сопровождали гром и молнии.

Я проводила это дождливое время суток в комнате доньи Мерседес. Она лежала в гамаке и была совершенно безразлична к моему присутствию. Если я задавала вопрос, она отвечала, если я ничего не говорила, она молчала.

— Никто из пациентов не приходит после дождя, — сказала я, глядя из окна на проливной дождь.

Буря стихала, но улица по-прежнему была затоплена водой. На соседней крыше сидели три канюка (род птицы). Они прыгали с вытянутыми крыльями, взбираясь на высокий конёк. Солнце наконец прорвалось, и из домов выбежали полуголые дети. Вспугивая воробьёв, они носились друг за другом по грязным лужам.

— Никто не приходит после дождя, — повторила я и повернулась к донье Мерседес. Она молча сидела в гамаке, забросив ногу на ногу, и пристально рассматривала свои ботинки, — я думаю пройтись и навестить Леона Чирино, — сказала я, вставая.

— Я бы не делала этого, — прошептала она, не сводя глаз со своих ног.

Внезапно донья Мерседес взглянула на меня. В её глазах отражалось глубокое раздумье. Она колебалась, хмурясь и покусывая губы, словно хотела сказать что-то ещё. Вместо этого донья Мерседес подхватила меня под руку и повела в свою рабочую комнату.

Едва мы вошли, она начала метаться из одного угла комнаты в другой, осматривая по несколько раз одни и те же места, разгребая и переставляя вещи на столе, алтаре и внутри остеклённого буфета, — я не могу найти его, — наконец сказала она.

— Что ты потеряла? Может быть я знаю, где это лежит? — не выдержала я.

Она было открыла рот, но ничего не сказав, отвернулась к алтарю.

Сначала донья Мерседес зажгла свечу, прикурила сигару и раскуривала её без остановки до тех пор, пока не остался лишь окурок. Её глаза следили за пеплом, падавшим на металлическую тарелку перед ней. Затем она резко обернулась, взглянула на меня и опустилась на пол. Переставив несколько бутылок под столом, она вытащила оттуда золотое ожерелье, украшенное множеством медалей.

— Что ты… — я остановилась на полуслове, вспомнив ночь, когда она подбросила ожерелье высоко в небо, — когда ты увидишь медали вновь, ты вернёшься в Каркас, — сказала она тогда. Я никак не могла разобраться, была ли это шутка или я просто была очень усталой, когда оказалась свидетельницей их падения. С тех пор я их больше не видела и полностью забыла о медалях.

Мерседес Перальта усмехнулась и встала. Она повесила медали мне на шею и сказала: — чувствуешь, какие они тяжёлые? Чистое золото!

— Они и вправду тяжёлые! — воскликнула я, поддерживая связку руками.

Гладкие блестящие медали имели буйный оранжевый оттенок, характерный для венесуэльского золота. Они располагались по величине от десятипенсовой монеты до серебряного доллара. Не все медали были церковными. Некоторые изображали индейских вождей времён испанских завоевателей, — для чего они?

— Для постановки диагноза, — сказала донья Мерседес, — для целительства. Они полезны каждому, кто был выбран для них, — громко вздохнув, она села около стола.

С ожерельем на шее я стояла перед ней. Мне хотелось спросить её, куда положить медали, но чувство полного опустошения лишило меня дара речи. Я смотрела ей в глаза и видела в них беспредельную печаль и грустное раздумье.

— Сейчас ты испытанный медиум, — прошептала она, — но твоё время здесь подошло к концу.

На этой неделе она пыталась помочь мне вызвать дух её предка. Но оказалось, что мои заклинания не имеют больше силы. Мы не смогли заманить духа, хотя я делала это одна каждую ночь уже несколько месяцев.

Донья Мерседес засмеялась тихим, звонким смехом, который прозвучал почему-то зловеще, — дух сообщил нам, что твоё время прошло. Ты выполнила то, ради чего пришла сюда. Ты пришла передвинуть для меня колесо случая. Я же повернула его для тебя той ночью, когда увидела тебя на площади. В тот миг мне захотелось, чтобы ты пришла сюда. Не сделай я этого, ты бы никогда не нашла того, кто указал бы тебе на мою дверь. Видишь, я тоже, используя свою тень ведьмы, создала для тебя звено.

Она собрала со стола коробки, свечи, банки и образцы материи, сгребла всё это руками и медленно поднялась, — помоги мне, — сказала она, указав подбородком на застеклённый буфет.

Аккуратно расставив вещи на полках, я повернулась к алтарю и подровняла статуи святых.

— Часть меня всегда будет с тобой, — тихо произнесла донья Мерседес. — Где бы ты ни была, что бы ты ни делала, мой невидимый дух всегда будет рядом. Судьба соединила нас невидимой нитью и связала навеки.

Мысль о том, что она прощается со мной, вызвала слёзы на глазах. Это было откровение. Я считала само собой разумеющимся любить её беззаботно и легко, как любят стариков. Мне не удалось выразить свои чувства, так как в этот миг в комнату ворвалась старая женщина.

— Донья Мерседес! — закричала она, сцепив свои морщинистые руки на усохшей груди, — помоги Кларе. У неё припадок, и я не смогла привести её сюда. Она лежит, как мёртвая, — женщина говорила очень быстро. Когда она подошла к целительнице, её голос превратился в крик, — я не знаю, что делать. Доктора уже не вызовешь, а я знаю, что у неё припадок, — она замолчала и перекрестилась. Оглядев комнату, она увидела меня, — я не думала, что у тебя будут пациенты, — прошептала она виновато.

Предложив женщине стул, донья Мерседес успокоила её, — не волнуйся, Эмилия. Музия не пациент. Она моя помощница, — она отправила меня принести из кухни её корзину.

Выходя, я услышала, как донья Мерседес спросила Эмилию, навещали ли Клару её тётушки. Я подошла поближе к портьере, чтобы услышать ответ женщины.

— Они уехали только этим утром, — сказала она, — они были здесь почти неделю. Они хотят вернуться сюда. И Луизито приезжал. Он хочет забрать Клару в Каркас.

И хотя я не могла оценить, какой информацией обладает донья Мерседес, я знала, что именно она сочтёт нужным взять из дома. Я знала, что она отправит Эмилию в аптеку купить флакон лувии де оро (золотого дождя), бутылку лувии де плато (серебряного дождя) и бутылку ла мано подероза (могучей руки). Эти цветочные экстракты, смешанные с водой, служили для омовения околдованных в их домах. Это задание обычно выполняли сами околдованные.

Долина и плавные склоны южной части города, прежде отведённые под поля сахарного тростника, были очищены для индустриального центра и непривлекательных рядов современных домов. Среди них, как след прошлого, покоились останки гасиенды Эль Ринко — длинное розовое здание и фруктовый сад.

Некоторое время донья Мерседес и я стояли, рассматривая дом и облупившуюся краску на стенах. Двери и ставни были заколочены. Изнутри не доносилось ни звука. Ни один лист не шевелился на деревьях.

Мы прошли парадные ворота. Шум машин на улицах затих, приглушённый высокими стенами и деревьями, которые заслоняли жаркое солнце.

— Ты думаешь, Эмилия уже вернулась? — шепнула я, напуганная этой жуткой тишиной. Причудливые тени ветвей метались по широкой аллее.

Не ответив мне, донья Мерседес вошла в дом. Порыв ветра, пахнув разложением, бросил нам под ноги опавшую листву. Мы прошли по широкому коридору, который примыкал к внутреннему патио, наполненному тенью и прохладой. Вода сочилась из плоской посудины, которая была водружена на поднятые руки пухлого ангела.

Мы свернули за угол и пошли по другому коридору мимо бесконечных комнат. Полуоткрытые двери позволяли мельком видеть бесподобные остатки раскиданной как попало обстановки. Я видела простыни поверх диванов и кресел, свёрнутые ковры и опрокинутые статуэтки. Покосившиеся зеркала, картины и портреты были прислонены к стенам, словно ожидая того момента, когда их повесят вновь. Донью Мерседес, по-видимому, совершенно не занимал хаос, царивший в доме, и она только пожала плечами, когда я начала его обсуждать.

Она уверенно вошла в большую, слабо освещённую спальню, в центре которой стояла широкая, из красного дерева кровать, покрытая тонким, как туман, накомарником. Тёмные и тяжёлые портьеры закрывали окна, на туалетном столике стояло зеркало, аккуратно задёрнутое тёмной тканью.

Запах горелого жира, ладана и святой воды заставил меня подумать о церкви.

На полу, кровати, на двух креслах и ночном столике — везде валялись небрежно сваленные книги. Они лежали даже на перевёрнутом ночном горшке.

Мерседес Перальта включила лампу на ночном столике, — Клара, — позвала она тихо, откидывая в сторону сетку накомарника.

Ожидая увидеть ребёнка, я стояла, удивлённо рассматривая молодую женщину, возможно лет двадцати. Она полулежала, прислонясь к передней спинке кровати, все её конечности были перекошены, как у тряпичной куклы, которую небрежно бросили на кровать. Красный китайский шёлковый халат с вышитыми драконами едва прикрывал её сладострастную фигуру. Несмотря на растрёпанный вид, она была потрясающе красива, с высокими выдающимися скулами, чувственным пухлым ртом и тёмной кожей, блестевшей нежным глянцем.

— Негрита, Кларита, — позвала донья Мерседес, мягко встряхивая её за плечи.

Молодая женщина резко открыла глаза, словно кто-то силой вытащил её из кошмара. Она села, её зрачки были невероятно расширены, слёзы потекли по её щекам, но лицо ничего не выражало.

Откинув книги в сторону, донья Мерседес поставила свою корзинку около кровати, вытащила носовой платок и, побрызгав на него своим любимым средством, приложила его к носу женщины.

Духовная инъекция, как донья Мерседес называла свою смесь, по-видимому, не оказала на женщину влияния, она лишь вяло пошевелилась, — ну почему я не могу умереть в покое? — прошептала она, её голос был капризным и усталым.

— Не болтай ерунды, Клара, — сказала донья Мерседес, что-то разыскивая в своей корзине, — когда человек собирается умереть, я с радостью помогаю ему подготовиться к его вечному сну. Конечно, есть болезни, ведущие к смерти тела, но твоё время ещё не пришло, — как только донья Мерседес нашла то, что искала, она встала и кивнула мне подойти поближе, — оставайся с ней. Я скоро вернусь, — тихо шепнула она мне в ухо.

Я с тревогой смотрела, как Мерседес Перальта выходит из комнаты, затем перевела своё внимание на постель и перехватила взгляд женщины, наполненный мертвящей неподвижностью. Она почти не дышала, но кажется сознавала то, что я пристально разглядываю её. Она медленно приоткрыла веки и лениво мигнула, ослеплённая тусклым светом. Клара потянулась к ночному столику, нашарила щётку и спросила: — ты не могла бы заплести мои волосы?

Я кивнула и, улыбаясь, взяла щётку, — на одну или две косички? — спросила я, расчёсывая её длинные вьющиеся волосы и перебирая спутавшиеся прядки. Как у доньи Мерседес, её волосы пахли розмарином, — ну как тебе эта милая толстая косичка?

Клара не ответила. Застывшим отсутствующим взглядом она пристально разглядывала дальнюю стену комнаты, где в овальных рамах висели фотографии, украшенные пальмовыми листьями, сложенными крест накрест.

С искажённым от боли лицом она повернулась ко мне. Её конечности забились сильной дрожью. Лицо потемнело, и она ловила воздух ртом, пытаясь подтолкнуть меня к спинке кровати.

Я побежала к двери, но побоялась оставить её одну и не посмела уйти из комнаты. Несколько раз я кричала, призывая донью Мерседес, но ответа не было. Уверенная, что свежий воздух пойдёт Кларе на пользу, я шагнула к окну и отдёрнула портьеру. Слабый проблеск дневного света еле пробивался снаружи. Его заслоняла листва фруктовых деревьев, которые, переливаясь цветами, гоняли тени по комнате. Но тёплый ветер, влетевший в окно, лишь повредил Кларе. Ей становилось всё хуже. Тело конвульсивно тряслось.

Дёргаясь и задыхаясь, она рухнула на постель.

Испугавшись, что в эпилептическом припадке она может перекусить себе язык, я попыталась засунуть рукоятку щётки для волос между её лязгающими зубами. Это наполнило её ужасом. Её глаза вылезали из орбит. Ногти на руках превратились в фиолетовые пятна. Видно было, как в распухших венах на шее дико пульсировала кровь.

Совершенно не зная, что делать, я вцепилась в золотые медали, которые всё ещё висели на моей шее, и начала качать их перед её глазами. У меня не было никаких идей и мыслей; это была чисто автоматическая реакция, — негрита, Кларита, — шепнула я то, что слышала от доньи Мерседес.

В слабом усилии она попыталась поднять руку. Я опустила ей на ладонь ожерелье. Тихо завывая, она прижала медали к груди. Казалось, она втягивает в себя какую-то магическую силу. Вздутые вены на шее опали, дыхание успокоилось. Зрачки уменьшились, и я заметила, что в её глазах больше не было темноты, в них засиял янтарно-коричневый свет. Слабая улыбка коснулась её губ, насухо приклеенных к зубам. Закрыв глаза, она отпустила медали и боком скользнула в постель.

Донья Мерседес вошла так тихо, что мне показалось, будто она материализовалась около кровати по вызову теней, кружившихся по комнате. В руках она держала большую алюминиевую кружку, наполненную ужасно пахнувшим зельем. В своей руке она крепко сжимала пачку газет. Закусив губы, она жестом приказала мне хранить молчание, затем поставила кружку на ночной столик и опустила газеты на пол. Она подняла с постели золотое ожерелье и повесила его себе на шею.

Зашептав молитву, донья Мерседес зажгла свечу и, покопавшись в своей корзине, вытащила крошечный комочек белого теста, завёрнутого в листья.

Она скатала тесто в шарик и бросила его в кружку. Шарик мгновенно с шипением растворился. Она помешала зелье пальцем и, попробовав его, поднесла кружку к губам Клары.

— Пей, — приказала она. Молча, со странно бесстрастным выражением, целительница наблюдала, как Клара глотает жидкость.

Едва заметная улыбка появилась на лице молодой женщины. Из её губ вырвался резкий смех, который перешёл в ужасную болтовню. Я не могла разобрать ни одного слова. Секундой позже она улеглась в постель, прерывисто шепча извинения и умоляя о прощении.

Совершенно не затронутая её вспышкой, донья Мерседес склонилась над Кларой и начала массировать область вокруг её глаз. Пальцы целительницы описывали круги одинакового диаметра. Она передвигалась к её вискам, затем мазками, идущими вниз, начала массировать оставшуюся часть лица, словно сдирала липкую маску. Искусно передвинув Клару на край постели, она расположила её голову над газетами и давила на спину Клары до тех пор, пока ту не вырвало.

Одобрительно крякнув, донья Мерседес осмотрела тёмную массу на полу, завернула её в бумагу и связала узел верёвкой, — сейчас мы похороним это месиво где-нибудь снаружи, — сказала она и одним быстрым движением подняла Клару на ноги. Она ласково отёрла её лицо и поправила пояс на её халате.

— Музия, — позвала донья Мерседес, обернувшись ко мне, — возьми другую руку Клары.

Поддерживая её с двух сторон, мы медленно прошли коридор, ведущий во двор, и спустились по широким цементным ступеням вниз по склону, туда, где росли фруктовые деревья. Здесь донья Мерседес похоронила свёрток в глубокой яме, которую она заставила меня вырыть. Клара стояла на каменной ступеньке и равнодушно смотрела на нас.

За шесть дней Клара окрепла. Каждый раз после обеда, ровно в шесть часов, я привозила донью Мерседес в гасиенду Эль Ринко. Она лечила Клару таким же образом. Каждая встреча заканчивалась под деревом, где мы хоронили узел из газет, который с каждым днём становился всё меньше и меньше.

На шестой и последний день, несмотря на усилия, Клару не вырвало. Тем не менее донья Мерседес заставила её похоронить пустой обвязанный верёвкой пакет.

— Сейчас с ней всё в порядке? — спросила я по дороге домой, — встреч больше не будет?

— Не совсем. И это ответ на два твоих вопроса, — сказала она, — начиная с завтрашнего дня, ты будешь видеться с Кларой каждый день. Это будет частью её лечения, — она ласково похлопала меня по руке, — ты будешь беседовать с ней. Это принесёт ей много хорошего. И, — добавила она в раздумье, — это также будет полезно для тебя.

С одеждой и обувью в руках Клара вбежала из коридора в ванную. Бросив всё на пол, она сняла ночную рубашку и залюбовалась своим отражением в зеркальной стене. Она подошла поближе, рассматривая, на сколько за ночь подросла её грудь. Довольная улыбка пробежала по её лицу, когда она склонила голову и распустила волосы. Напевая лёгкий мотив, Клара пустила горячую и холодную воду в огромную ванну в виде раковины, затем подошла к туалетному столику и тщательно осмотрела все флаконы, расставленные на мраморной поверхности. Не зная, какой из шампуней выбрать, она понемногу отливала в воду из каждого.

На миг она остановилась, рассматривая пузырьки пены. В пириту всё было иначе. Воду там брали из реки или из крана у дороги, а затем несли по холму в жестяных канистрах.

Лишь год прошёл с тех пор, как она приехала в Эль Ринко, но ей казалось, что она живёт в этом длинном старом доме вечно. Ей не хотелось вспоминать свою жизнь в пириту. И воспоминания увядали, словно мимолётные грёзы. Ей помнилось только лицо бабушки и звук качалки, скрипящей по грунтовому полу, и тот последний день её пребывания в лачуге.

— Ты стала совсем взрослой, Клара, — прошептала бабушка. Её лицо выглядело более старым и уставшим, чем когда-либо прежде. И в этот миг девочка поняла, что этот самый близкий и родной человек скоро умрёт.

— Всему свой черёд, — сказала бабушка, уловив мысли внучки, — когда тело готово умереть, ничего не остаётся, как только лечь и закрыть глаза.

Я уже обменяла свою качалку на гроб, осталось сменить эту лачугу на кладбище.

— Но бабушка…

— Молчи, дитя, — прервала её старая женщина. Она вытащила из кармана носовой платок, развязала узелок в одном углу и отсчитала несколько монет, которые откладывала на чёрный день, — этого тебе будет достаточно для поездки в Эль Ринко.

Она коснулась пальцами лица девочки и погладила её длинные волнистые волосы, — никто не знает, кто твой отец, но мать твоя была внебрачным ребёнком дона Луиса. Она осталась в Каркасе после твоего рождения. Твоя мать по-прежнему ищет удачи, но удачу не надо искать, — её голос угас, она сбилась с мысли. Немного погодя старушка добавила: — я уверена, что дон Луис примет тебя как внучку. Он владелец гасиенды Эль Ринко. Он стар и одинок, — она взяла в свои руки ладони девочки, прижала их к своим морщинистым щекам и поцеловала родинку в форме листа на её правой ладони.

— Покажи это ему.

Свет свечи перед фигуркой Христа расплылся в глазах ребёнка. Взгляд девочки вновь скользнул по раскладушке в углу, по корзине, набитой накрахмаленным, не выглаженным бельём, по коляске, в которой она возила свою бабушку. В последний момент её глаза остановились на старой женщине.

Та сидела в кресле с откинутой головой, её пустой взгляд был устремлён вдаль, лицо сжимали судороги смерти.

Когда автобус подвёз её прямо к арке в стене, окружавшей Эль Ринко, уже смеркалось. Она прошла по склону, где на террасах ровными рядами росли фруктовые деревья. На полпути девочка резко остановилась и замерла, всё её существо было захвачено видом небольшого дерева, покрытого белым цветением.

— Это яблоня, — раздался голос, — а ты кто? Откуда приехала?

На секунду она подумала, что это дерево говорит с ней, но тут же увидела старика, который стоял рядом с ней, — я упала с этой яблони, — сказала она, протягивая руку для знакомства.

Он, по-видимому, этого не ожидал и удивлённо смотрел на её руку.

Вместо того, чтобы пожать её, он нежно взял руку девочки в свою, — странно, — прошептал старик, его большой палец погладил родинку в форме листа, — кто ты? — спросил он ещё раз.

— Мне кажется, я твоя внучка, — сказала она с надеждой. Он понравился ей с первой же минуты. На вид старик был слаб и хрупок, с серебристо-белыми волосами, которые разительно отличались от его загорелого лица. От носа к уголкам губ сбегали две глубокие бороздки.

Интересно, подумалось ей, отчего они возникли: от волнений и тяжёлого труда или от частых улыбок?

— Кто послал тебя ко мне? — спросил старик, его большой палец всё ещё поглаживал листовидную родинку.

— Моя бабушка. Элиза Гомес из Пириты. Когда-то она жила здесь. А вчера вечером она умерла.

— А как тебя зовут? — спросил он, изучая её лицо с большими янтарно-коричневыми глазами, тонким носиком, полным ртом и решительным подбородком.

— Она звала меня Ла Негра… — она запнулась под его пристальным взглядом.

— Ла Негра Клара, — сказал он, — так звали мою бабушку. Она была такая же тёмненькая, как и ты, — он повёл её вокруг яблони, — это дерево было размером с маленькую веточку петрушки, когда я привёз его из путешествия по Европе. Люди смеялись надо мной, говоря, что яблони никогда не будет расти в тропиках. Сейчас она уже старушка. И пусть она высоко не выросла, но всё же приносит кое-какие фрукты. Иногда она стоит вся в белом, — он печально посмотрел на нежные лепестки, затем его взгляд перешёл на любознательное личико девочки, — это прекрасно, что ты упала с яблони. Так мне подарков ещё не дарили.

Голос Эмилии пробудил Клару от мечтаний — Неграааа, — крикнула она, просовывая в щель двери свою голову, — поторопись, детка. Я слышала, как подъезжает машина.

Клара торопливо выскочила из ванны, обтёрлась и почти мокрая скользнула в своё любимое платье. Платье было прекрасного жёлтого цвета с маргаритками, вышитыми вокруг воротничка, рукавов и пояса. Взглянув на себя в зеркало, она радостно хихикнула. Платье делало её ещё темнее, но оно нравилось ей. Она не сомневалась, что кузену Луизито оно тоже понравится. Он проведёт в Эль Ринко целое лето. Правда, она никогда не видела его. Прошлое лето он вместе с родителями путешествовал по Европе.

Услышав шум машины, Клара побежала по коридору в гостиную и в открытое окно увидела блестящий чёрный лимузин. Она с благоговением рассматривала шофёра в кожаной куртке и тучную женщину, одетую в белую блузу.

С хмурыми лицами они начали выгружать бесчисленные чемоданы, коробки, корзины и птичьи клетки. Не говоря ни слова, они вносили всё в дом, наотрез отказавшись от услуг Эмилии, которая выбежала помочь им. Вскоре они закончили разгрузку, и громкий, неприятный гудок огласил окрестности.

Через минуту вторая машина, такая же большая, чёрная и блестящая, въезжала во двор.

Сначала появился небольшой толстый мужчина, одетый в бежевую гваяберу, панаму и чёрные брюки, заправленные в сапоги. Клара узнала в нём Рауля, очень важную персону в правительстве и зятя её сестры.

— Дон Луис! — закричал Рауль, — я привёз твоих дочек. Вот они, три грации! — он низко поклонился, почти коснувшись земли своей шляпой, затем открыл заднюю дверь лимузина и помог выйти трём женщинам: близняшкам Розарио и Марии, и младшей сестре Марии Магдалене, своей жене.

— Луизито, — позвал Рауль, открыв переднюю дверь машины, — помоги мне с этими…

Клара не стала дожидаться конца его фразы и побежала во двор, — Луизито! Я тебя ждала, — она остановилась как вкопанная. Девочка растерянно смотрела на маленького мальчика, который опирался на костыли, — я не знала, что ты попал в аварию.

Покраснев, Луизито взглянул в её тёмное лицо, — я не был в аварии, — деловито ответил он. Для такого маленького и тщедушного существа, как он, у него был довольно громкий голос, — я болел полиомиелитом, — объяснил он, заметив её недоумение и добавил: — я калека.

— Калека? — переспросила она, — мне никто не говорил об этом, — его маленькие белые руки и тёмные локоны, обрамлявшие бледное, утончённое лицо, казались ей чем-то не от мира сего. Он напоминал ей цветение яблони.

Она знала, что ему тринадцать лет, на год больше, чем ей, но выглядел он лет на семь или восемь.

Его губы, загнувшись в уголках, подёргивались, словно он догадался о её мыслях и едва сдерживал смех.

— Ах, Луизито, — она вздохнула с облегчением и поцеловала его в щёку.

— Ты прямо как ангел.

— Кто это? — спросила одна из близняшек, поворачиваясь к Эмилии, — это крошка помогает тебе на кухне? Она твоя родственница?

— Я Клара! — ответила девочка, присев между экономкой и тёткой, — ла Негра Клара, ваша племянница!

— Моя кто? — взвизгнула женщина, хватая Клару за руку и встряхивая её.

— Негрита Кларита, — возбуждённо закричал мальчик. Опираясь на один костыль, он подскочил к ней, — разве ты не слышала, тётушка? Она моя кузина! — взяв руку Клары, он оттянул её подальше от родителей и тёток.

— Ну, показывай, где прячется дедушка.

Прежде чем Клара успела объяснить, что дедушка в городе, Луизито свернул на широкую песчаную аллею, ведущую к фруктовому саду за домом. Он передвигал свои костыли так быстро и ловко, что больше походил на обезьяну, чем на калеку.

— Луизито! — крикнула ему вслед Мария дель Розарио, — тебе нужен отдых. Поездка была долгой и утомительной. К тому же такая жара.

— Оставь его в покое, — вмешался Рауль, сопровождая в дом супругу, — свежий воздух пойдёт ему на пользу.

— Где дедушка? — спросил Луизито, опускаясь на землю в тени мангового дерева, нависшего над стеной.

— В городе, — отозвалась Клара, пристраиваясь рядом с ним. Она очень радовалась тому, что не поехала в этот день с дедушкой. Обычно они заезжали сначала в парикмахерскую, потом в аптеку, где он покупал новейшие медикаменты, которые, кстати, никогда сам не принимал, потом в бар, где он выпивал стаканчик бренди и играл в домино. Но сегодня она не променяла бы встречу с Луизито ни на что на свете.

— Вот удивится дедуля. Он ждёт тебя не раньше вечера, — затараторила Клара, — давай сбежим в город и никому ничего не скажем.

— Я не могу гулять так далеко, — Луизито опустил голову и грустно оттолкнул свои костыли.

Клара пососала свою нижнюю губу, — мы всё же сделаем это, — заявила она с лютой решимостью, — я покачу тебя в огородной коляске. Я это здорово умею, — она положила руку ему на губы, чтобы он не прерывал её, — всё, что тебе надо сделать — это залезть в коляску и сидеть, — она показала рукой на узкую калитку в стене, — встретимся здесь, — и, не дав ему времени на возражения, она вскочила и побежала к сараю за инструментами.

— Видишь, как всё просто, — Клара засмеялась и помогла ему устроиться в коляске, — никто не узнает, где мы, — она положила костыли на его колени и покатила его по широкой, недавно проложенной дороге мимо фабрик и незастроенных пустырей.

Тяжело дыша, Клара затянула коляску на крутой холм. Жара раскачивала окрестности в волнах зноя. Мерцающий свет слепил глаза. Её бабушка весила гораздо больше, но Клара никогда не катала её так далеко.

— Он всегда ходит в город по этой дороге, — сказала она, вытирая ладонью пыль и пот со своего лица, — держись крепче, Луизито! — крикнула она, толкнув коляску вниз по склону, по траве, зелёной от недавних дождей.

— Ты гений, — кричал мальчик, заливаясь смехом, — это лучшее, что может быть на свете! Ты вернула мне счастье. А счастье — это то, что делает людей здоровыми. Я знаю это, потому что сам калека.

Он взволнованно показал своим костылём в небо, — смотри, Клара. Посмотри на грифов над нами. Они так сильны и так свободны, — он схватил её руку, — взгляни на них! Взгляни на их раскинутые чёрные крылья! Как вытянуты их ноги под хвостами. Взгляни на их хищные морды, измазанные кровью. Я могу поспорить с тобой, что они счастливы.

— Здесь поблизости бойня, — объяснила Клара.

— Толкай меня туда, где стая грифов на земле, — просил он, показывая на площадку, где птицы, словно чёрные тени, сидели у стен бойни.

— Быстрее, Клара! — кричал он, — быстрее!

Грифы поскакали в сторону, затем лениво поднялись в воздух и, низко облетев круг над ними, взмыли в вышину.

Рассматривая его покрасневшее лицо, его глаза, блестевшие от возбуждения, Клара знала, что подарила ему счастье. На секунду она отвлеклась и не успела обогнуть большой камень. Луизито упал в заросли высокой травы. Он лежал совершенно неподвижно и выглядел мёртвым.

— Луизито, — тревожно окликнула его Клара, встав перед ним на колени.

Он не отвечал. Она осторожно перевернула его. На лбу из ранки сочилась кровь, а щёки были поцарапаны колючками.

Его веки с трепетом открылись. Его глаза, испуганные и озадаченные, смотрели на неё.

— Ты ушибся, — сказала она. Взяв его руку, Клара прижала её к своему лбу и показала ему его окровавленные пальцы. Но он выглядел таким счастливым и довольным, что девочка просто рассмеялась.

— Давай посмотрим, может быть ты поцарапался где-то ещё, — предположила она, — как твоя нога?

Он сел поднял штанину и сказал: — тяги на месте. Когда тяги выворачиваются, мой отец знает, как поправить их.

— Ну а как сама нога? — настаивала она, — всё в порядке?

Луизито грустно покачал головой, — она никогда не бывает в порядке, — прошептал он и быстро поправил брюки. Мальчик долго объяснял ей, что такое полиомиелит, — я был у многих докторов, — рассказывал он, — отец возил меня в соединённые штаты и в Европу, но я так и остался калекой, — последние слова он кричал с таким надрывом, что его схватил приступ кашля.

Он робко взглянул на неё, — я пойду с тобой, куда бы ты ни захотела, — сказал он, опустив голову на её плечо, — Клара, а ты правда моя кузина?

— Ты думаешь, что я слишком чёрненькая, чтобы быть твоей кузиной? — спросила она.

— Нет, — ответил он задумчиво, — ты слишком хорошая, чтобы быть моей кузиной. Ты единственная, кто не смеётся надо мной, и в то же время не смотрит на меня с жалостью и презрением, — он вытащил из кармана белый платок, сложил его треугольником, затем скатал и обвязал им лоб, — наверно это лето будет самым лучшим в моей жизни, — в голосе мальчика чувствовалась и радость и грусть, — поехали, кузина, вперёд, на поиски нашего дедушки!

Прежде чем открыть дверь столовой, Клара пригладила за уши непокорные прядки волос. После приезда тётушек из Каркаса дедушка и она больше не завтракали на кухне.

Мария дель Розарио сидела в дальнем конце стола, украшенного цветами в вазах, и нетерпеливо общипывала лепестки. Мария дель Кармен уткнулась в служебник и молча сидела рядом с сестрой. Родители Луизито, прогостив несколько дней в Эль Ринко, уехали в Европу.

— Доброе утро, — пробормотала Клара, занимая своё место у длинного стола рядом с Луизито.

Дон Луис приподнял глаза со своей тарелки и заговорщицки подмигнул ей. Ему хотелось подразнить близняшек, и он продолжал макать булку в кофе, шумно обсасывая её.

Тётки никогда не ели перед мессой.

Спрятавшись за шоколадницу, Клара украдкой смотрела на неодобрительные лица близняшек. Как они были непохожи на тех юных красивых девочек, чьи портреты висели в гостиной. Их жёлтые лица, их впалые щуки, тёмные волосы, связанные на затылке в небольшие пучки, напоминали ей ожесточённых монахинь, которые преподают в школе катехизис.

Самой вредной была Мария дель Розарио. В её присутствии Клара всегда чувствовала тревогу и беспокойство. У Марии дель Розарио были нервные глаза человека, который долго не спал. Глаза, полные нетерпения и тревоги.

Глаза, которые всегда следили и осуждали. Она выглядела приятной только тогда, когда всё шло по её желанию.

И наоборот, Мария дель Кармен была почти незаметной. Её глаза, прикрытые тяжёлыми веками, сгибались под тяжестью какой-то родовой усталости. Ходила она бесшумно, а говорила так тихо, словно двигала губами по принуждению.

Резкий голос Марии дель Розарио прервал наблюдения Клары, — Клара, Луизито не уговорил тебя составить нам компанию на это воскресенье? — обратилась она к девочке в такой манере, словно объявляла приговор.

— Нет. Она не пойдёт, — ответил за неё Луизито, — мы собираемся туда вечером, с Эмилией.

Чтобы скрыть улыбку, Клара засунула в рот оладью. Она знала, что Мария дель Розарио настаивать не будет. Клара ненавидела воскресные мессы, а здесь никто не хотел перечить Луизито. Он не слушал никого, кроме дедушки. Стоило его тётушкам хоть в чем-нибудь пойти наперекор его желаниям, он начинал наводить на них ужас. Его неистовство выражалось в безумных ударах костылями по всему, что стояло перед ним, в непристойных жестах и сквернословии. Всё это приводило женщин в крайнюю слабость.

— Клара, заканчивай завтрак, — приказала Мария дель Розарио, — служанке надо всё убрать, прежде чем мы уйдём. Она тоже пойдёт с нами в церковь.

Клара проглотила остатки шоколада и отдала чашку высокой серьёзной женщине, которую близняшки привезли с собой из Каркаса. Она была с Канарских островов и вела в доме хозяйство. Эмилию это нисколько не огорчало, и её единственная забота заключалась в том, чтобы готовить пищу для дона Луиса. Он категорически отказывался есть вегетарианские блюда, обожаемые тётушками, — даже собаки не будут есть эту дрянь, — говорил он всякий раз, когда они приступали к трапезе.

Кларе тоже не очень нравились вегетарианские блюда, но она считала верхом элегантности ежедневные поездки Марии дель Розарио на поля португальских фермеров, где она сама собирала растения для еды, причём платила за них вдвое больше, чем Эмилия на субботнем открытом рынке.

Как только Клара услышала в коридоре лёгкий стук костылей Луизито, она выскочила в окно и побежала на холм к манговому дереву, росшему у стены.

Не заботясь о своём жёлтом платье, она вытянулась во всю длину на земле и сбросила башмачки. Не находя удобной позы, она поворачивалась и так и этак. Кровь стучала в её висках, в груди и бёдрах. Это наполняло её странным желанием, которого она не могла понять. Услышав, что Луизито подходит, Клара резко села.

— Почему ты не отзывалась? — спросил он, опускаясь на землю рядом с ней. Он положил костыли и добавил: — они все ушли, кроме дедушки, конечно.

Улыбаясь, она смотрела ему в лицо с нежным восхищением. Луизито выглядел сонным, тихим, милым, и в то же время отважным. Ей хотелось рассказать ему так много вещей, но она не могла выразить их, — поцелуй меня, как это делают в кино, — потребовала она.

— Хорошо, — шепнул он, и это слово было ответом на всё её смятение, на то странное желание, которого она не понимала, — ах, Негрита, — шептал он, зарываясь лицом в её шею. Она пахла землёй и солнцем.

Его губы шептали, но звука не было. С широко открытыми глазами она наблюдала, как он снимает свои брюки. Она не могла оторвать взгляда.

Его лицо разгоралось растущим воодушевлением, его глаза казалось таяли между длинных ресниц. Бережно, чтобы стальные тяги его протеза не причинили ей боль, он лёг на неё.

— Мы останемся вместе навсегда, — говорил Луизито, — я скажу родителям, что только в Эль Ринко моё счастье. И они пришлют мне репетитора сюда.

Клара закрыла глаза. Последние три месяца её любовь к Луизито стала безумной. Каждый день они наслаждались друг другом в тени мангового дерева, — да, — шептала она, — мы всегда будем вместе, — она обняла его и прижала к себе.

Клара не поняла, что услышала первым: приглушённый вздох Луизито или ужасный вопль Марии дель Розарио. Тётушка заходилась в крике. Она подбежала поближе и, понизив голос, грозно зашипела: — Луизито, ты опозорил честь нашей семьи. То, что ты сделал, нельзя даже выразить, — её строгие, неумолимые глаза ни на секунду не отрывались от красного и белого цветения, нависшего над стеной, — и всё из-за тебя, Клара, — продолжала она, — твоё поведение не удивительно. Я не сомневаюсь, что ты кончишь той же сточной канавой, откуда и вылезла, — она засеменила по ступенькам. На самом верху тётушка остановилась, — мы вернёмся в Каркас сегодня же, Луис. И можешь не закатывать своих истерик. Теперь они тебе не помогут.

Все твои жесты противные, вся ругань — это ничто по сравнению с тем, что ты натворил.

Луизито зарыдал. Клара обхватила ладонями его побледневшее лицо и вытерла кончиками пальцев слёзы на его ресницах, — мы будем любить друг друга вечно. Мы всегда будем вместе, — сказала она и только тогда позволила ему уйти.

Только сейчас Клара заметила вечерние тени, омрачившие всё вокруг неё. Сквозь пелену слёз она посмотрела на дерево перед ней. Листва, отпечатанная на звёздном небе, сплетала неожиданные непредсказуемые формы.

Быстрый ветер тут же стирал узоры, и всё, что запоминалось, было звуком ветра — одинокого плача о прошедшем лете.

— Клара, — позвал дедушка.

Рыдая от угрызений совести и тревоги, она не ответила. Огонёк среди фруктовых деревьев больше не шевелился. Уверенность в том, что дедушка будет ожидать её ответа всю ночь, наполнила её благодарностью.

Она медленно поднялась, стряхивая листья и сырость со своего платья.

— дедушка, — тихо позвала она, направляясь к огоньку — любви и пониманию — который ожидал её.

— Взгляни на эту яблоню, — шепнул дон Луис, — я думаю, она снова зацветёт следующим летом.

Двумя неделями позже, в воскресный полдень, донья Мерседес сообщила нам, что собирается навестить Эль Ринко.

— Клара снова больна? — встревожено спросила я.

— Нет, — успокоила меня донья Мерседес, поднимаясь с гамака, — я хочу проверить, как она выполняет мои инструкции. Она довольно своенравная пациентка.

Донья Мерседес опустила руки мне на плечи, — сегодня мы с тобой должны помочь Кларе. Мы повернём для неё колесо случая, — она повернулась к платяному шкафу, который закрывал дверь, ведущую на улицу, нашарила ключ, но прежде чем отпереть его, взглянула на меня и сказала: — собери все свои вещи и отнеси их в джип. Увидев, что ты упаковалась, Клара подумает о твоём отъезде в Каркас. Это натолкнёт её на решение воспользоваться твоей поездкой. В глубине души она знает, что ей будет лучше только в том случае, если она покинет Эль Ринко.

Сначала я была поражена тем, что многие из моих вещей пропали, но затем вспомнила, как отдала большинство из них юным пациентам Августина.

— История Клары для тебя просто счастливая находка, — говорила донья Мерседес, помогая мне укладывать чемодан, — по крайней мере я не ожидала такого. История возникла из ничего, но она очень кстати. Поэтому я поощряла тебя говорить с Кларой и проводить с ней время. Я уверена, что в её тени ты наконец смогла ощутить движение колеса случая в её жизни. Она — это человек с врождённым даром, естественным контролем над тенью ведьмы.

Действительно, Клара была очень сильной личностью. Правда, я чувствовала, что эмоциональные конфликты делали её несколько мрачной; она казалась, по крайней мере мне, всегда озабоченной, обдумывающей что-то невысказанное.

Донья Мерседес согласилась с моей оценкой Клары и добавила, что Кларе просто необходима наша помощь, причём совместная.

— И мы поможем ей, — продолжала она, — Клара так сильна, что в данный момент заставляет наши тени работать на себя.

— Что всё это значит, донья Мерседес?

— Это значит, что ты и я поможем ей уехать, но не потому, что мы такие уж добрые самаритяне, а потому, что она вынуждает нас делать это.

Что-то внутри принуждало меня не соглашаться с ней или, вернее, привести всё в порядок.

— Никто не принуждает меня делать что-либо, — сказала я.

Донья Мерседес насмешливо оглядела меня, затем подняла мой чемодан и положила его на заднее сиденье.

— Ты хочешь сказать, что пальцем не шевельнёшь, чтобы помочь ей? — спросила она шёпотом.

— Нет. Я этого не говорила. Я просто сказала, что Клара меня не принуждает. Я с радостью сделаю это сама, без её просьб ко мне.

— Ах, ну это же звено. Клара заставляет нас, не говоря ни слова. Ни ты, ни я не можем остаться бесстрастными. Так или иначе, мы были в её тени слишком долго.

В зеркале заднего обзора я увидела туманную одинокую фигуру Канделярии. Она махнула мне на прощанье и привязала к антенне джипа связку жёлтых, голубых и красных лент. Они шумно кружились на ветру.

— Как ты думаешь, может быть, Канделярия хочет поехать с нами в Каркас? — спросила я донью Мерседес.

— Нет, — прошептала она сквозь дремоту, — канделярия ненавидит Каркас: как только она достигает окраин столицы, у неё начинаются головные боли.

Когда я остановилась перед Эль Ринко, донья Мерседес выскочила из машины и бросилась в дом. Я быстро нагнала её, и мы поспешили, увлекаемые звуками метлы.

Клара убирала патио. Она посмотрела на нас, улыбнулась, но ничего не сказала. Казалось, что она подметает тишину и тени, на земле не было ни одного листочка.

Донья Мерседес зажгла две свечи на каменном парапете фонтана, закрыла глаза и стала ждать, когда Клара кончит уборку.

— Я сделала всё так, как ты мне говорила, — сказала Клара, усаживаясь между двух зажжённых свечей.

Донья Мерседес, не глядя на неё, начала нюхать воздух, пытаясь распознать какой-то неуловимый аромат, — слушай внимательно, Клара, — резко сказала она, — единственной вещью, которая поможет тебе обрести здоровье, будет твой отъезд из этого дома.

— Почему я должна бросать его? — встревожено спросила Клара, — дедушка оставил этот дом мне. Он хотел, чтобы я оставалась здесь.

Он хотел, чтобы у тебя был дом, — поправила её донья Мерседес, — но он не хотел, чтобы ты оставалась здесь. Почему ты не вспомнишь того, что он сказал тебе перед смертью?

Донья Мерседес казалась совершенно безразличной к волнениям Клары.

Она зажгла сигару и курила её медленно, ровными затяжками, массируя в то же время голову и плечи Клары. Она выдувала дым так, словно вырисовывала в воздухе контур молодой женщины.

— Этот дом населён призраками и воспоминаниями, которые не принадлежат тебе, Клара, — продолжала она, — ты только гость в этом доме.

Ты царствовала здесь с момента своего приезда лишь потому, что имела удачу и силу. Они помогали тебе воздействовать на людей, легко общаться с ними.

Но теперь их больше нет. Время твоей удачи прошло. И только призраки остались с тобой. Призраки и тени, которые тебе не принадлежат.

— Что же мне делать? — заплакав спросила Клара.

— Уезжай в Каркас! — воскликнула донья Мерседес, — уезжай и помирись с Луизито.

— Вот оно что! — возмущённо закричала Клара, — как ты смеешь предлагать такое? Это просто неприлично.

— Это слова твоих тёток, — донья Мерседес весело посмотрела на неё, откинув голову и расхохоталась, — не будь ослицей, Клара. Если что и неприлично, так это притворяться ханжой. Ну-ка вспомни, чем ты занималась с Луизито, когда тебе было двенадцать?

Клара молчала, собираясь с мыслями, — я не буду торопиться с решением, — она улыбнулась, очертив носком трещину в цементной плите, — пока я не могу оставить всё это.

— Если ты не тряпка, то сможешь, — отозвалась донья Мерседес, — отозвалась донья Мерседес, — музия собралась уезжать сегодня. Мы можем отвезти тебя к Луизито.

— А как же Эмилия? — спросила Клара.

— Эмилия будет счастлива с твоими тётушками. Они же хотят вернуться в Эль Ринко. Эти места наполнят их воспоминаниями и забытыми чувствами. Это будет их лучшее время. Тени прошлого затуманят настоящее и развеют их разочарование.

Донья Мерседес замолчала на секунду и, чтобы придать своим словам большую настойчивость, взяла руки Клары в свои.

— Надень своё жёлтое платье. Жёлтый цвет идёт тебе. Он даёт тебе силу. Скорее переодевайся. Не надо больше ничего. Когда ты приехала в Эль Ринко, на тебе было только одно платье: так и уходи, — заметив колебания Клары, она подлила масла в огонь, — это твой последний шанс, девочка. Я уже говорила Музии, что тебе будет лучше только в том случае, если ты будешь любить Луизито так же страстно и бескомпромиссно, как делала это в детстве.

Крупные слёзы покатились из глаз Клары, — но я люблю его, — прошептала она, — ты знаешь, что я никого не любила, кроме него.

Донья Мерседес внимательно взглянула на неё, — это правда, — произнесла она и, обернувшись ко мне, добавила: — у неё была дюжина богатых ухажёров. Она получала злобное удовольствие, разочаровывая их всех. Насколько я помню, она всех обставила.

Клара громко расхохоталась. Она обняла донью Мерседес за плечи и поцеловала в щёку, — ты всегда всё преувеличиваешь, — её тон выдавал, в каком она была восторге, — но, несмотря на всех моих поклонников, я никого не любила, кроме Луизито.

Донья Мерседес подхватила её под руку и повела в комнату, — вырвавшись отсюда, ты сможешь любить Луизито так же, как любила его под облупленными стенами Эль Ринко, — она подтолкнула её, — иди и одень своё жёлтое платье. Мы подождём тебя в джипе.

Несмотря на описание Кларой Луизито, я была удивлена, увидев поразительно красивого мужчину, который встретил нас в Каркасе в своих апартаментах. Я знала, что ему около двадцати лет, но выглядел он как подросток. У него были чёрные курчавые волосы, зеленовато-жёлтые глаза и гладкая белая кожа. Когда Луизито улыбался, на его щеках появлялись ямочки. Он сильно хромал, но ничего неуклюжего в его движениях не было. Его привлекательность и уверенные манеры не давали ни малейшего повода для жалости.

Луизито не удивился, увидев нас. А когда он угостил нас пышным обедом, я поняла, что донья Мерседес всё устроила заранее.

Мы гостили у них допоздна. Это была незабываемая ночь. Я никогда не видела донью Мерседес в таком прекрасном настроении. Её безупречное умение подражать людям, которых мы прекрасно знали по Курмине, её бесчисленные смешные истории, её талант в их драматизации, её бесстыдное преувеличение превращали анекдоты в незабываемые рассказы.

Незадолго перед полночью, отклонив приглашение Луизито остаться на ночь, Мерседес Перальта встала и обняла Клару и Луизито. Она приблизилась ко мне с распростёртыми объятиями.

— Не обнимай меня так. Ты ещё не простилась со мной. Я провожу тебя.

— Я рассмеялась и вернула ей объятие.

Я потянулась к зажиганию. Вокруг ключа была намотана цепочка.

Дрожащими пальцами я распутала её. Это была длинная золотая цепочка с огромной медалью на ней.

— Ты лучше надень её, — сказала донья Мерседес, взглянув на меня, — это святой Христофор, замечательный покровитель путешественников, — вздох облегчения сорвался с моих губ, когда она села в машину, — так ты будешь лучше защищена. Ведь прежде всего ты путешественница, которая остановилась лишь на миг.

Мы не поехали в Курмину. Донья Мерседес направляла меня, указывая на какие-то улицы. Когда у меня появилось чувство, что мы движемся по кругу, она наконец приказала остановиться перед старым зелёным колониальным домом.

— Кто здесь живёт? — спросила я.

— Здесь жили мои предки, — ответила она, — это был их дом. А я только лист этого громадного дерева, — она смотрела на меня так внимательно, словно отпечатывала моё лицо в глубине своих глаз. Склонясь поближе, она шепнула в моё ухо: — ведьма, имея удачу и силу, вращает колесо случая.

Силу можно растить и холить, но удачу нельзя заманить. Её ничем не завлечь. Удача независима от магии и окружения людей. Она делает свой собственный выбор.

Донья Мерседес пробежала пальцами по моим волосам и добавила: — вот почему она так привлекает ведьм.

Меня наполнило странное предчувствие. Я взглянула на неё вопросительно; но она потянулась к своей корзине и вытащила оттуда красновато-коричневый лист, по форме похожий на бабочку.

— Посмотри на него внимательно, — сказала она, передав мне лист, — души моих предков приказали мне всегда носить с собой сухой лист. Я — этот лист, и мне хочется, чтобы ты забросила его в окно, — она показала на дом перед нами, — когда ты бросишь его, прочти заклинание. Я хочу узнать, как сильны твои заклинания.

Желая ублажить её, я осмотрела лист под разными углами, поворачивая его так и этак. Я обшарила взглядом все его внутренности, всю его поверхность, — он действительно красив, — признала я.

— Брось его в окно, — повторила она.

Я перелезла через чугунную решётку, оттолкнула в сторону тяжёлую портьеру и, когда заклинания полились из меня, бросила лист внутрь. Вместо того, чтобы упасть на пол, лист взлетел в верхний угол, к потолку. Это был уже не лист, а огромный мотылёк. Я спрыгнула в тревоге на землю.

Мерседес Перальты в джипе не было. Уверенная, что она вошла в дом, я тихо постучала в дверь. Она открылась, — донья Мерседес, — прошептала я и шагнула внутрь.

Дом, постройки вокруг патио и тёмные коридоры напоминали молчаливый тёмный монастырь. С чёрной крыши свисали длинные кровельные желоба и металлические кольца болтались в старых, торчащих гнёздах.

Я вышла в центр патио, к плакучей иве, окутанной туманом. Крошечные серебряные капли росы на её листьях, словно призрачные бусы, беззвучно скользили в фонтан. Порыв ветра встряхнул иву, забросав меня сухими листьями. Охваченная необъяснимым ужасом, я выбежала на улицу.

Усевшись в джип, я решила обождать Мерседес Перальту. Под сиденьем что-то было. Я нашла там пачку с записями, нащупала фотоаппарат и кассеты.

Я озадаченно осмотрелась. Ничего, кроме одежды, в машине должно быть не было. К моему великому удивлению, на заднем сидении я обнаружила пакет.

В нём были мои дневники и ленты. К пакету была приклеена недописанная записка. Я узнала чёткий почерк Канделярии. «Прощание ведьмы — как пыль на дороге: оно прилипает, если пытаешься отбросить его прочь».