• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Сон у Маньки был неспокойный. Снилось ей, что избушка ее совсем развалилась, так что жить ей скоро будет негде, и что покойница мать, которую она, кстати, никогда и не видела — отказалась она от Маньки почти сразу после рождения, осуждающе выговаривает ей за ее непокорность и грозит всякими муками.

А еще снилось, будто она маленькая и сидит под голой железной кроватью. В воздухе летают отрубленные головы, которые уже совсем сгнили, так что одни черепа остались, а которые только начали гнить. Один из черепов, похожий на лошадиный, упал на землю и покатится к ней, чтобы сделать какое-нибудь непотребство. Но она почему-то не испугалась, а начала разглядывать головы, прикидывая, как они могут летать, если крыльев у них нет, и даже тело осталось где-то в другом месте.

И вдруг увидела себя в поле — она почти летела над ним, над большими синими, красными и желтыми цветами, над зеленой до одури травой, а небо было синим-синим, как лазурное море, которое было где-то тут, рядом — сырое и соленое.

Манька ахнула и подумала радостно: неужто это я, Манька?

И как только подумала, сон на нее обиделся, не иначе — вдруг начал выталкивать ее из себя, потому что ей такие сны не полагались…

Сон был чужой — Манька сразу поняла, но из сна уходить не захотела, сопротивляясь выталкиванию. И сразу стала вроде как заключенной в оболочке, где-то в животе у человека, который какое-то время еще продолжал парить над полем. Оболочка его ей уже не принадлежала, и Манька отчаянно позавидовала тому, кто смотрел такие сны.

Проснулась она с тяжелым чувством обреченности. Утро подходило к концу. Дьявол не мешал как следует отдохнуть. Поначалу, когда она только собиралась в это удивительное странствие, все казалось легко. Легко топать в железе, легко тащить на спине запаски, и думалось, что выйдет она за огороды, а Идеальная Женщина Радиоведущая — вот она!

Да не тут-то было!

О железный каравай она уже в который раз обломала все зубы. Дьявол обещал, что новые ломаться не будут, но ломались. Да так быстро, что едва из десны успевали показаться. Ну хоть росли! И почти не убывало железо, убивая желание жить. Тянуло и мозолило, и снашивало мясо до кости — поклажа на спине легче казалась! Котомку с железом хотя бы око не зрило! И получалось наоборот, не она железо — железо ее снашивало. И уж домой бы воротиться, да куда?

Если Дьявол не обманул, то не было у нее дома. И не было людей, которые бы приютили. Все кто на пути попадался, в стороны шарахались, как от прокаженной заразными болезнями. Жизнь ее в родной деревне была бы не легче, чем в глубоком лесу, знала она ее наперед. Странствие же делало жизнь непредсказуемой. К слову сказать, когда отказывали, Манька не обижалась — с голодухи каравай железный казался вкуснее. Одну четверть она осилила. Если верить полученным расчетам, то получалось, что сносить железо она сможет не ранее шести лет. Срок большой, но начало ему было положено — и где-то далеко маячил конец.

Шалаш остыл, уголья потухли, и костер теплился едва-едва. Дьявол экономил дрова, собранные накануне и держал костер не для обогрева, а чтобы отпугнуть хищников, не подпуская их близко. Пора было собираться в дорогу. Манька мечтала, что может сегодня они, наконец, выберутся из этого проклятущего бесконечного леса, но надежда была напрасной. Дьявол сказал, что лес заканчивается у подножия гор, а до гор было ой как далеко! И охотничьи домики уже давно не попадались, в которых могли бы остановиться и подождать, пока заживут раны.

Господи, где ее только не носило! Места были разные — жизнь одинаковая! И люди…

Вначале пошла на восток — и уперлась в синее-синее море-океан, который был таким черным, что ночь стояла рядом в то время, когда она жарилась на солнышке. Потом на север — и вышла к бескрайним промерзлым пустыням. Потом пробовала идти на юг, но дошла до границы с государством, в которое ее не пустили. Но сказали, что идти надо было на запад, вдоль реки до середины государства, а там, у непроходимых гор, она уж найдет дорогу в обход их, предупредив, что много в тех местах езжих и пеших, и всякий сброд, который творил беспредел.

Беспредельничать позволялось только здесь: за горами царство-государство считалось цивилизованным, и беспредельничать могли лишь приближенные к Их Величествам.

В общем, жила Царица всея государства за высокими горами, за широкими реками, за лесами дремучими. Дворец ее стоял у подножия гор, занимавших северо-западную четверть государства. Если относительно Манькиной деревни, то чуть смещено к северу, на берегу моря.

Манька удивилась: на месте Благодетельницы она жила бы на юге, там где тепло. Там и солнца было много, море другое, не как море-океан, и всякие диковинные растения, которые давали обильные урожаи экзотических фруктов. Но жители того государства лишь рассмеялись: с севера и с востока — холодному воздуху горы не давали проникать ко дворцу, с юга и запада — течения земноморских морей приносили тепло — и получалось, что лучшего места в государстве не сыскать.

Странно, чужие знали, а свои ни за что не хотели поинтересоваться…

Если бы кузнец господин Упыреев так понятно объяснил, может, она была бы уже у Благодетельницы. Но он развел руками и сказал: «Иди все прямо и прямо!» А «прямо» выходило и не объяснение — куда ни повернись, везде перед собой прямо будет. А когда появился Дьявол, получилось, что ходить надо на все четыре стороны. Волны в эфире летели беспорядочно, и точное их местоположение отследить было невозможно, потому Идеальная Царица Радиопередач могла жить где угодно. Его мнение было таковым, что если двигаться только на запад, путешествие закончится тем, что она ничего в своем царстве-государстве не повидает.

Вышло по-Дьявольски: река все время старалась то круто, то плавно увильнуть в разные стороны, но видела она только лес, лес, и лес…

Вспомнив о ночном разговоре про вампиров, жить сразу расхотелось. Но глубокие размышления привели к тому, что перед смертью отравить жизнь отравляющим надо настолько, насколько получится. Начало было положено — колодец и Кикимора не так много, но не так мало. Во-первых, объяснилась с драконами Благодетельницы, во-вторых — хоть как-то отплатила долг за изведенную скотину и хуление тетками Благодетельницы.

Ну, если про нежить сказки не врали, то и про все остальное, значит, тоже…

Перед дорогой, когда представиться удобный случай, она решила запастись осиновыми кольями, пока единственное доступное оружие. Волки и прочие звери это хорошо, но куда по снегу по брюхо-то? Может быть, еще огонь, если в это время костер будет гореть. Но как-то странно, будто во дворце печки не топили. Крест, решила, потом где-нибудь прикупить — благо церквушки стояли в каждой деревушке. Но до селений далеко, не возвращаться же назад ради крестика. И опять странно, что вампиру кресты, если все четыре идеологии славили Благодетельницу? Или вода?

Наверное, это та, из колодца, которая лечила ее… Получалось, осиновые колья самое надежное оружие.

Она натянула железные обутки, взвалила на плечи мешок, взяла в руку посох. И сразу жизнь показалась гнусной до неприличия, серой. И даже услышала, как всеобщая Благодетельница опять расхваливает себя в эфире. Радио наводило на тоскливые размышления, которые были не с ноги и короче дорогу не делали. М-да, наверное, только мысли о лете помогали не плюнуть на себя, удерживая от того, чтобы лечь и заснуть навеки.

Где-то недалеко завыли волки, — стая провожала ее. Сердце ушло в пятки.

Рядом топал Дьявол, но какая от него помощь, если он топал напрямик, через деревья, которых даже не замечал? Если только провожала взглядом, делал вид, как бы приравнивая себя к человеку — сразу тонул в снегу, застревал и крыл матом материальность. Иногда, правда, материализовался очень сильно, тогда у него все получалось по-человечески, но то было редким явлением. Вряд ли стая напугалась бы ветки, сорванной и брошенной ветром. Наслать дождь или тучи нагнать, или наоборот, разогнать — это он мог. Умел поднять бурю, в костер ветку подбросить руками, если хворост был рядом с костром. Когда хворост заканчивался, обычно не утруждался и гнал ветром. Но ветром у Дьявола получалось криво-косо: летела не одна ветка, а все сразу, закручиваясь в смерч, и костер разлетался в разные стороны. Чтобы не остаться на ночь без огня, она складывала рядом несколько кучек хвороста, соединяла их ветками хворостины, а он уже направлял огонь, пока она спала — и так занималась одна куча за другой. Хоть это ему можно было доверить: он не спал и следил за костром исправно.

Придумала систему она сама, Дьяволу идея понравилась — так он ощущал себя в полном смысле слова материальным объектом.

А еще, как оказалось, он мог запросто запалить костер, но только если долго не могла высечь искры с помощью кремния. Спички давно закончились, а бить камень о камень она могла часами. И когда время было позднее, Дьявол корчил недовольную физиономию, ворчал, потом садился, уставившись в одну точку, пока в этой точке ни от чего не начинало полыхать пламя. Оставалось подставить хворостину, чтобы занялась. Манька взяла это на заметку и старалась идти так долго, чтобы Дьявол прекратил ее мучения сразу же, после нескольких высеченных искр.

Летом Дьявол пару раз запалил деревья, вызвав к жизни молнию, которая ударила в верхушку, и деревья горели всю ночь. Хоть хороводы води…

Однажды она спросила, почему зимой не может повторить свой фокус — было бы здорово. На что Дьявол ответил, что воздух зимой не наэлектризовывается, потому что, в результате холодной температуры, столько влажности нет, и понес что-то про то, сколько должно быть отрицательно заряженных масс, сколько положительных, и как располагаться должны, а еще про то, сколько должно падать космических излучений на миллиметр площади экзосферы, и про какие-то процессы взаимообмена разных энергий, плавно перешел на атомный и субатомный уровень, про устройство атомной структуры электростанций, про слои материальности…

Связь между тем, как Дьявол вызывает молнию и почему не может вызвать ее зимой, Манька потеряла окончательно где-то на десятом предложении. Больше она никогда об этом не заикалась…

На осинник набрели на второй день. Осинки тоненькие, как на подбор, как раз для кольев. Манька срубила пару осин и выстругала тонкие колья в локоть длиной, с толстой рукоятью и острым концом. Проткнуть вампира — должно было хватить. Она не сомневалась, если вампиров будет больше, или даже столько, сколько кольев, колья не понадобятся — убьют раньше, чем успеет их достать. Так зачем таскать лишнюю тяжесть?! Даже один вампир, наверное, был не такой дурак, чтобы подставить грудь, чтобы она протыкала ее осиновым колом. Кузнеца господина Упыреева хилым не назовешь, щеки со спины торчат. Одно утешало, что посланник Идеальной Женщины — и как бы значило, что она все же приблизилась к Ее Величеству. А если успеет хоть одного убить, то даже плюнула.

Дьявол придирчиво осмотрел колья, пока Манька грызла свой железный каравай, разрыл снег и попробовал его воткнуть в замерзшую землю. Кол вошел, но неглубоко. Конец его обломился.

— Ох, Манька, — только и вздохнул он, — Колья тебе не помогут, если ты до вампира головой не достанешь.

— Это как? — поинтересовалась Манька.

— А так, — ответил Дьявол, — что надо предугадывать действия вампира. А воткнуть кол, в лучшем случае, ты сможешь, только если он добровольно перед тобой поляжет. Ну, или в гробу его застанешь. И даже так кол в грудь надо будет вгонять обухом топорика. Силу махать такими кольями, надо иметь нечеловеческую. На, вон, потренируйся, проткни-ка землю. Думаешь, в плоть эту деревяшку воткнуть легче? Но разве ты достанешь то место, где он спит, если ничего о вампирах не знаешь? Или решила, что я сейчас возьму, да все тебе выложу? — Дьявол помолчал, заметив, что Манька последними словами заинтересовалась, и закончил печально: — А мне, Манька, то место не ведомо! Вампир, когда спит, мыслей не имеет, холодный он, как айсберг в океане, никакого инфернального излучения. Прах прахом. Но это древние вампиры так время проводят, а современные времени не теряют, получая от жизни многие радости. Их в гроб никаким калачом не заманишь.

— Ладно, отыщем, — успокоила Манька Дьявола, но больше, конечно, себя. — А может, и проскочим, авось не заметят!

— Куда проскочим? — опешил Дьявол, — Мы что же, передумали уже по Благодетельнице пройтись? Испугалась, значит?

— И ничего не испугалась! Голову можно за так сложить, а можно за дорого, — разумно рассудила Манька. — Мне не всякий вампир нужен.

Шел четвертый день после того ночного разговора. За три последних дня прошли больше, чем за предыдущие две недели. Шли целый день почти без отдыху. Манька бежала, не останавливаясь на передышки, как обычно, на этот раз не позволив адреналину погрызть здоровье — бежала от страха.

Сначала чужой яркий сон, как будто все происходило на самом деле, не выходил из мыслей и не давал покоя — не иначе Благодетельница похвасталась. Да так обозлилась, что даже сны и те чужими стали — злость придала ей сил. Она была полна решимости разобраться с мучительницей. Но время шло, сон потихоньку стал забываться. А вместе со злостью ушла сила, которая гнала ее, к конце предыдущего дня ползли, как черепахи. Настроение поднялось лишь к вечеру, когда набрели на трухлявый пень, в котором добыли немного меда. И, в конце концов, устроили пляску вокруг костра, импровизируя танец духов огня…

Утро началось как обычно…

А в обед произошло событие, которое начисто затмило и вампиров, и железо, и мысли о возмездии, и сон, и даже Благодетельницу… Колени и руки все еще тряслись, обдавало кипятком — стоило вспомнить, от быстрого шага она вспотела, пот катился градом со лба. Только Дьяволу могло прийти такое в голову — безумие было, храбрости ни в одном глазу!

Весь предыдущий день стояла оттепель, за ночь снег подморозило. Идти по снегу стало легче. Когда река свернула в очередной раз, недолго думая, потопали напрямик.

И наткнулись на ложбину…

Большое сборное стадо жвачных животных паслось неподалеку, объедая побеги ивы и не полностью занесенные снегом метелки амаранта, торчавшие из-под снега. Как вырос амарант, неизвестно, в государстве по большей части он считался декоративным растением, им украшали сады. Здесь было еще много всякой травы, которая ушла под снег едва подвяленной. И такая густая, что снег не смог придавить ее своей тяжестью. Проваливались уже не в снег, а в пустоту под снегом. Очевидно, ложбина затапливалась по весне рекой и приносила много плодородного ила.

И вдруг наткнулись на оставленного волками недавно задранного оленя. У обглоданной туши сидели три лисицы, отгоняя ворон. Волков поблизости было не видать.

Манька сразу же насторожилась. Такую добычу мог достать только большой хищный зверь, и вряд ли он ушел далеко. Она сразу спряталась за деревьями, внимательно осматриваясь по сторонам, вооружившись ножом.

Стая из двенадцати волков на другом конце ложбины, в трехстах метрах, обступила медведя, который пытался разодрать тушу второго оленя, крупнее по размеру, видимого задранного немного раньше. Он то закапывал ее в снег, то сидел на ней и ревел, то тащил за собой. Волки явно дразнили его, развлекаясь всей стаей. Обходили и слева, и справа, и тягали тушу и за ногу, и за голову, удивительно напоминая людей, которые изводят безусых и малочисленных…

И снова стало так холодно, будто облили ледяной водой, но плеснули внутрь. Хоть и далеко, вряд ли волки не следили за добычей. Она не раз убеждалась в их необыкновенной мудрости, которая помогала им выжить.

Пока ее не заметили, Манька попятилась назад, наткнувшись на Дьявола, который стоял позади и смеялся, наблюдая за потасовкой.

— Маня, надо запастись едой, — сказал он, зашагав прямо к туше.

— Ты что, сдурел?! — опешила Манька, клацая зубами, не смея даже выйти на открытое место.

Дьявол вернулся.

— Чем мы хуже лисицы, или тех же ворон? Волки существа умные. Не было бы их, не было бы всей этой шушеры. Здесь еды для всех достаточно. Они сытые, не побегут. Тем более привыкли уже, наверное, к нам. Ну, ладно, — смягчился он.

— Это они? — Манька кивнула в сторону волков и медведя. — Они охраняли?

— Конечно они! Кому еще тут быть? Тут слишком много старых непродуктивных животных… — окинув низину, прищурился Дьявол. — Не иначе, охотники здесь частые гости, хищников они в первую очередь изводят. Странно, что стадо от болезней не вымерло, — Дьявол кивнул на торчавший из-под снега целый скелет. Кости были не белые, а сероватые и старые. — Наверное, дальше за нами не пойдут. Им тут есть чем заняться…

— Их тоже убьют? — грустно спросила Манька.

Дьявол кивнул, потом пожал плечами.

— Возможно, — ответил он.

Как ни тяжело было сознавать, что дальше она пойдет без охраны, Манька вздохнула с облегчением. Соседство с хищниками ее не радовало. Она помогла Дьяволу отломить большую ветку, завернули ее в старую рубаху, полив сверху черной маслянистой жидкостью, которую держали, чтобы разжигать сырые ветки. Нефть подобрали на старой заброшенной станции, на которую бочками свозили утилизированный ядовитый продукт жизнедеятельности и топили в озере. Продукт на пару километров выжег все живое, а бочки с нефтью, видимо, остались еще с тех времен, когда на станции жили люди. Нефть горела долго, и пламя было достаточным, чтобы напугать любого зверя.

Пока шли до туши, сердце билось где-то у горла. Туша промерзла, но не так, чтобы очень.

Волки сразу насторожились. Заметив ее, половина стаи неспеша потрусила в их сторону. Уж с кем, с кем, а с человеком, наверное, делиться им хотелось бы меньше всего. Медведь — тот хоть свой был…

Заметив высоко поднятый огонь в ее руке, стая замерла на половине пути.

Манька отрезала добрый кусок от ляжки, сняв часть шкуры. Очевидно, олень был у стаи не первый и не второй — мясо обглодали только там, где его было больше всего и по верху, оторвав передние ноги, которые валялись неподалеку. Сунула в котомку и, не торопясь, как учил Дьявол, пошла дальше.

Коленки подгибались, живот рвался наружу, глаза лезли из орбит…

— А говорил, что падаль нельзя… — проклацала она зубами, пытаясь унять трясущиеся руки.

— Падаль, Маня, когда падают… — от болезни, от бедности, от желания добежать первым… А это, — Дьявол приподнял увесистый кусок мяса, килограмма на три, — задранный хищником зверь. Может быть, не самый здоровый, но не падаль. Естественно, варить мы его будем долго, неизвестно чем волки сами болеют. Их слюна вполне могла попасть на мясо. Точно так же, как слюна собаки, которая ловит и тащит добычу для человека. Ну и паразиты…

У опушки, когда ложбина осталась позади, шагнув под сень деревьев, она оглянулась.

Видимо, волки съехали с катушек — оказывается, их тоже можно было удивить. Вся стая сидела вокруг туши на некотором расстоянии. Один из волков несколько раз прошел по кругу мимо, ближе, ближе, наконец, совсем рядом. Постоял, обнюхал тушу — подошла стая. И так застыла в тупом недоумении, забыв о медведе…

Дожидаться конца развязки Манька не стала. Но на всякий случай факел несла еще долго, пока не стало ясно, что волки кусок мяса возвращать не собирались. Сытый волк — ленивый волк.

Смеркалось. Было еще не поздно, около шести часов вечера. Но для леса и для зимы, когда все спит укутанное снегом, начиналась самая что ни наесть ночь. Для ночевки присмотрели большую ель, занесенную снегом, под ветвями которой можно было устроить шалаш. Манька обошла ее кругом, высматривая, в каком месте начать копать проход, по дороге собирая сучья. Дьявол занялся приготовлением ужина.

Через час от котелка приятно запахло. Потекли слюнки. Но до готовности было еще далеко.

Манька собирала сучья, выбирая те, которые толще, чтобы горели в костре дольше, посматривая в сторону реки и приравниваясь к погоде. Они снова вышли к реке, и если за ночь как следует заморозит, то с утра по льду пройти можно будет километров двадцать. Манька тяжело вздохнула: был у нее план — сделать санки и катить железо впереди себя. Тогда можно было держаться за них, не проваливаясь. Санки сделать было бы несложно, если бы у нее был инструмент и гвозди, или на худой конец, проволока. Снег набивался во все щели и таял, согреваемый теплом тела, а к вечеру вся одежда была сырая, застывая коробом. В кино люди в снег почему-то так не проваливались.

Пока обустраивались, совсем стемнело. И вдруг вдали на другом конце изгиба реки, среди деревьев, мелькнул огонек…

Манька вздрогнула, выронив вязанку, тревожно всматриваясь вдаль. Встретить в лесу человека было совсем не безопасно, так что передумала все. И, может, было бы лучше ночевать по соседству с волками, но сбор сучьев и обустройство шалаша уже не шли на ум. До огонька по такому снегу было около двух часов ходу.

Дьявол тоже заметил огонек, когда спустился за нею, чтобы позвать на ужин.

— Вряд ли в таком месте добрые люди живут, но вряд ли это вампир. Вампиру кровь нужна, он держится поближе к людям. А это, черте что! — сказал он, рассматривая огонек в ночи сквозь кругляшки пальцев.

Манька прыснула со смеха, заметив, что Дьявол опять поднес руки к глазам. Все время он умел ее рассмешить. Что он мог так увидеть?!

— Ну, если не кровопивец, уже легче! Мы тоже в лесу — недобрые что ли? А то, что в лесу живут, может, Благодетельницу не слушают… — рассудила она. — А еще, быть может, скоро лесу конец, должен же хозяин хоть как-то общаться с внешним миром: соль, сахар, спички…

— Ой, это навряд ли! — с сомнением покачал головой Дьявол и заметил скептически: — Маня, мы идем Благодетельницу пощупать — какие же мы добрые?! Любой нас в разбойники запишет…

И все же Манька решила, если ее не пустят на порог, хотя бы посмотреть на жилье, в котором светилось окошечко. Мясо, добытое таким старанием и страхом, выкидывать не стали. А вдруг не накормят?! Перед тем, как пуститься в путь, хорошенько поели — до отвала.

К концу ужина на огонек среди деревьев Манька посматривала уже без интереса, но рубить ветки для лежака и собирать сучья, чтобы хватило на всю ночь, хотелось еще меньше, чем куда-то идти.

Добирались чуть меньше обозначенного времени. Река в этом месте промерзла, образуя толстый лед. Снега на льду было не так много, как в лесу, его сдувало. Но все же, старались идти по краю, у берега. По сырой погоде мог и отойти. Пришлось сделать крюк, зато сэкономили добрую половину часа. Наконец, вышли на открытое поле, прилегающее к реке.

Прямо посередине Манька увидела два дома, по самую крышу вросшие в сугробы. И сверху были сугробы, будто избы специально закидали снегом. Она не сразу сообразила, что домик поменьше был баней. А еще в стороне Манька заметила колодец, вокруг которого снег оттаял, и он как бы стоял в снежной яме. Колодец был украшен резьбой как тот, в который она однажды плюнула, а потом жалела, что воды набрала мало. Даже озерцо было и ручей, который стекал по оврагу к реке. Никаких человеческих следов ни к бане, ни к колодцу. Ни тропинки, ни дорожки. И дом, и баня, и колодец стояли сами по себе. И звериных не было — разве что птицы прилетали к озерцу, подтверждая ее догадку.

Признак был нехороший — или люди злые, обходили их стороной, или, наоборот, добрые — старались не тревожить хозяев. Но сердце, при виде колодца, радостно екнуло.

Первым делом ей захотелось броситься к колодцу, однако она удержалась — у колодца был хозяин. Если вода живая — хорошо, если мертвая, снова плюнет — делов-то! Никому не запрещалось пить из колодца, и когда просила воды, не отказывали и денег не брали. Разве только заметив язвы и страшные опухшие десны, черпали сами, наливая из ведра в подставленную кружку.

— Что же, люди вообще никуда не ходят? — удивленно спросила она у Дьявола.

— А куда им ходить? — равнодушно ответил он, погружаясь в какое-то странное пограничное состояние, при котором Манька его слышала, но уже не узнавала. Нет, его тело еще было с нею, но сам он… — как она во сне, когда влезла в чужую оболочку. Дьявол был в другом месте.

Манька порылась в своем заплечном мешке, нашла среди прочего железа нож, сунула за пояс, прикрыла свитером. Так она чувствовала себя разбойником, но интересная у нее мелькнула мысль, что не надо походить в этом лесу на хорошего человека. Следов не было, поэтому знала она наверняка, что народу в домике живет или немного и весь обездвиженный — или дома никого нет. Второй вариант исключался, свет зажигали и тушили, из трубы все еще шел легкий дымок. Но все же обезопасить себя как-то следовало

Она с замиранием сердца постучала в дверь.

За дверью долго никто не отвечал. Пока шли, огонь в окнах погас, и от стука загорелся не скоро. Наконец раздался не то старческий, не то больной хриплый голос:

— Кто там, какой леший по ночам бродит? Кто приперся? Фу-у, человеческим духом запахло! — голос оживился. — Душа девица?

— Ни хрена нюх у бабки! — изумленная Манька обернулась к Дьяволу, надеясь услышать от него хоть какие-то пояснения на сей счет.

Но Дьявол пинал ногой сугробину, сбивая снег, и слюнявил палец, отгрызая себе ноготь. На Маньку он даже не взглянул.

— Бабушка, откройте, это я! Я одна, я в лесу заблудилась! — попросила Манька, стараясь врать убедительно и встать так, чтобы ее было видно из окна.

Окна избы промерзли, и сравнение такое на ум пришло, что покрыты они бельмом, потому что вроде промерзли, а вроде нет — точно грязным молоком в стекло плеснули. Дверь долго никто не открывал. А между тем, на улице стало совсем темно, хоть глаз выколи, такая тьма опустилась. Манька подумала, что дверь, наверное, уже не откроют, и что, по-видимому, пора возвращаться в лес.

Но вдруг щелкнула щеколда, и дверь слегка отошла от стены, выпустив полоску света.

Манька обрадовалась и вошла в избу — и сразу задохнулась от вони гниющей плоти.

Дышать в избе она научилась не сразу. Запах в доме стоял спертый, будто в доме был морг, куда свозили покойников со всей округи. Изба разила тухлым мясом и помоями, да так, что сытый Манькин желудок рвался наружу. Хорошо, что пока шли, пища успела протолкнуть себя в кишки.

«Посредница!» — догадалась Манька. Она нашла ее! — Фу-у-у!»

Именно вспомнив про запах, о котором предупреждал ее кузнец господин Упыреев, мелькнула догадка, что она, наконец, добралась до нужного человека. Но радости не испытала. Трудно было поверить, что кузнец господин Упыреев имел в виду именно натуральные ее внутренности — но, судя по запаху, с Посредницы станется!

Манька пощупала нож, примеривая, как скоро она смогла бы его достать и крепче сжала посох. Глаза заслезились, захотелось выбежать на улицу. Но когда обернулась, заметила, что не то бабка, не то женщина отрезала ее от двери, закрывая за нею дверь.

Сама хозяйка выглядела бы молодой, если бы из-под лица у нее не выставлялось еще одно, которое выдавало в ней старуху. Не так, чтобы выставлялось, просто видела Манька и морщины, и скрюченность — а ум отверзал увиденное, придумывая старуху приятной женщиной без определенного возраста.

Назвать домом то, что она увидела, было сложно.

Горница была очень большая, но пустая. Кровать да широкий стол с лавками вдоль стены, в углу большой сундук, на котором стояла ступа. В ступе поместился бы человек, но вместо человека в нее была засунута метла. И еще один сундук у входа, над которым приколочена вешалка. По стенам развешаны разные травы, высушенные змеи, лягушки, склянки со всякими порошками и снадобьями, грибы сушеные. Были здесь и дорогие вещи: подсвечники в виде драконов на много свечей, на вешалке висела новехонькая широкая с капюшоном соболиная шуба, на лавке лежали небрежно брошенные кожаные перчатки на меху и дорогая сумка с каменьями. Просторная кухня была за печью, полузакрытая сдвинутыми занавесками, но сама печь — что-то среднее между камином, русской печью и печами для обогрева, непривычно выставляла себя напоказ длинному широкому столу, который занимал передний угол — обычно в избах выделяли угол для кухни, куда и печь смотрела. Маньке даже показалось, что когда она вошла, печка смотрела в окно, а теперь она повернулась на нее и на Дьявола. На плите перед зевом булькало в котле что-то зеленое, но явно не овощи. И все кругом покрыто пылью с отпечатками рук или ног, но так мало, что можно было подумать, что женщина жила где-то в другом месте.

А еще Манька заметила, что старуха-молодуха на каждом пальце имела золотое украшение, губы ярко накрашены помадой, глаза обведены сурьмой, крашенные в рыжий цвет волосы собраны в узел на макушке, и одета она была по-модному, но как-то уж слишком по-молодежному.

Манька с любопытством уставилась на печь, изучая ее устройство. Когда строила дом, она мечтала именно об этом — чтобы у огня посидеть, и пироги испечь, и обогреть избу, а если слишком жарко не надо, то просто истопить один ее угол, где бы еду приготовить. Уложить в одну ее задумку не получилось, пришлось печнику заказать две.

— Проходи, ласточка моя долгожданная! Думала, не дождусь! — проскрипела женщина по-старушечьи, и не по-доброму хихикнула.

— Откуда вы знали, что я буду проходить здесь? — изумилась Манька, смекнув, что Посредница дожидалась ее неспроста.

Манька испытующе взглянула на старуху-молодуху, приложив варежку ко рту и носу. Если она здесь не жила, как она подгадала вернуться как раз в такое время, когда будет мимо проходить? Неужели вампиры знают, где она? Слегка испугалась: интересно, знает ли про Кикимору? Старуха-молодуха была крепкая, выше ее на полторы головы. Если завяжется драка, то не известно, кто кого — одно дело посохом по Дьяволу молотить, он пустое место. Старуха-молодуха могла и пришибить с одного удара. Она еще крепче сжала посох.

— Ворона на хвосте принесла! — съязвила Посредница и мягко добавила: — Давно тебя поджидаю! — но голос у старухи остался недовольный. И правда, кровать не заправлена — от кровати к столу и до печки дорожка из множества следов. — Видели тебя неделю назад охотники… Ой-ой, как же ты среди зверей-то уцелела? Боязно, небось, тебе было? — проголосила она и стала сердитой: — Ведь даже в лесу от тебя житья нету! С кем равнять себя надумала! Чего учудила — людей пугать!

Манька виновато шмыгнула носом.

— С Зеленым Миром…

— С зеленым миром… — передразнила Посредница. — Мы, Маня, свое умеем поберечь! Благодетельница наша миллионы из казны выделяет, а ты, этот самый зеленый мир, по ветру пустила… Как в глаза-то будешь теперь людям смотреть?! Ох бестолковая ты, ох, бестолковая! Сижу, как пришитая, а меня, между тем, люди ждут! Далеко до деревни, путь не близкий. Туда время, сюда время. Мы с тобой, Маня, соседи, а тут у меня рабочее место, — пояснила она. — Ну, куда ж ты пропала надолго так? Да кабы эту … взбесившуюся курицу, — она недовольно ткнула клюкой в половицу, и смачно выругалась на избу. От половицы или еще откуда-то пронесся стон умирающего, — не пришлось на цепь посадить, разве ж не встретила бы тебя, душа-девица?

— Так вы та самая Посредница? — открылась Манька, хмуро поглядывая на старуху-молодуху.

Никаким Зеленым Миром в домиках браконьеров и охотников не пахло. Хуже, к Посреднице наведывались охотники — следовательно, звериной охране жить осталось недолго….

— Она самая! Баба Яга! — представилась та и слегка наклонила голову, сверкнув жадно глазами.

Это было лишь мгновение, но Манька уловила огонек в ее глазах. Тот же самый, как у кузнеца господина Упыреева. Баба Яга даже не пыталась скрыть неприязнь — но слова у нее получались ласковые, совсем как у Кикиморы.

От известия, что попала в избушку на курьих ногах, Манька только охнула, столько мыслей в голове пронеслось — забыла и про запах, и зачем пришла, и про боль. И привиделась ей изба по-другому. Запах был. Но кто знает, чем пахнет во внутренности у человека! А тут — внутренность избы! Но не красивая разве? Эх, ее бы прибрать да проветрить…

Она с досадой посмотрела на Дьявола.

Богом ли он был? Рассказывал про слои материальности, про астралы и менталы, про электромагнитности, про сопли с сахаром, душу какую-то придумал… Разве, это возможно, чтобы на огромном расстоянии быть с кем-то связанным? Бред, чистой воды бред! А про чудеса, когда деревянные избы, которые приходилось на цепи держать, чтобы шибко не бегали, ни сном, ни духом! После всего, что наговорил этот выброс из Небытия, угождающий нечисти, он должен был провалиться сквозь землю, завидуя Бабе Яге черной завистью! Наверное, завидовал — вот и чернил людей…

— Да зачем же так далеко от людей такую избу держать?! — изумилась Манька, озираясь по сторонам.

— Чего людей-то пугать, — объяснила Баба Яга, — в сказках одно, а на деле страшно в ней жить! Куринным ее мозгам много ли надо? Хозяин добрый, а какой хозяин жить в такой избе стал бы? Мучаюсь, а терплю, куда деваться-то, раз уж согласилась…

— А баня? Она ж не может за твоей избой плестись по стежкам-дорожкам, — ошарашено проговорила Манька, разглядывая во все глаза хозяйку сокровища, о котором только в сказках слыхивали.

— Это почему же? — ехидно поинтересовалась старуха-молодуха.

— Ну, как, не положено избам… — растерялась Манька. — Ну, если одна полукурица, вторая тоже что ли?

Она не могла прийти в себя, чувства бушевали противоречивые. Не верилось, что стояла на половице, под которой, может, как раз нога была! Богатая Посредница, если две избы на курьих ногах имела. У такой избы все четыре угла — красные! И где такие продавали?! Кто мог сделать?! Хоть не прикладывала Баба Яга руки, все же была хозяйкой, и знала, наверное, что избе по нраву. Везло же людям, все-то у них было! Как после этого не подумаешь, что умнее не найдешь человека? Нехорошо думать о хозяйке плохо, укорила она себя, разве ж могла бы изба приветить плохого человека? Мало ли что наговорит Дьявол — ему кругом одна нечисть!

— И баня полукурица-полуизба! — доверительно призналась старуха-молодуха. — Сами пришли и уговорили принять их, как имущество. Всем я хороша! — похвасталась она, выставляя грудь и подперев руки в бока. — Так ведь и ты меня искала! И тебе ума на жизнь не хватило!

— Да-а?! — совсем уж удивилась Манька, признавая правоту Бабы Яги.

Что правда, то правда. Вот разве к ней изба прилепилась бы? Да ни за что! А вдвоем и Манька была бы при доме, и изба при хозяйке. Так, разве, обошлась бы она с избами? И не нужна была бы ей Посредница, и наплевала бы на Благодетельницу… Но жизнь у нее текла не к морю-океану, а обратно, в болото. Реку вспять она повернула, а жизнь как была, так и осталась против течения…

Манька вдруг явно ощутила, или ей так хотелось думать, что в пространстве над всею этой вонью ворошили избы свою боль и несбывшуюся надежду, когда о гранит разбивается мечта. Или это были ее надежды?.. С другой стороны, взять тот же дом, который построила — не хватило ей ума в нем пожить, а кузнец господин Упыреев и пожить смог, и резные ставенки поставить, и огород был любо-дорого — пока драконовым дерьмом ее не изгадило.

Маньке стало горько. Да в Благодетельнице ли дело? Нет, изба-курица не стала бы ее искать.

Дьявол скромно присел в уголке у двери на сундуке, заложив ногу на ногу, почти слившись со стеной. Вел он себя очень скромно, посматривая на Бабу Ягу с почтением. Баба Яга Дьявола не замечала — как все. Она прошла к тому самому углу, просунув сквозь Дьявола руку, порылась в кармане шубы, вытащила кошелек и сунула его за пазуху. Дьявол даже не успел посторониться.

Манька не удивилась, все так делали.

Посредница сразу успокоилась, даже обрадовалась, вздохнув с облегчением и проворчав себе под нос: «Ну вот…»

«Расскажи про избу! — мысленно попросила Манька Дьявола, когда старуха скрылась за занавеской. — Откуда избы взялись? Вылупились что ли?»

— Избушка не курица, размножается по-своему, — ответил Дьявол вслух, нисколько не заботясь, что Баба Яга его услышит, он прошел к столу и сел на лавку рядом. — Ну, из яйца! А яйцо кто сделал?

— А, так все же был плотник! — забывшись, радостно воскликнула Манька тоже вслух, во все горло.

Заметив, что старуха-молодуха выглянула из-за занавески и смотрит на нее с недоумением, перешла на мысленное обращение: «А мне могут такое яйцо сделать? Может, мы не к Благодетельнице, может, мы избу достанем сначала? — Манька сделала умоляющее лицо, переведя жалобливый взгляд свой на Посредницу, когда она нахмурилась.

— Я говорю, богато живете! — виновато произнесла она, улыбнувшись ей. — Это ж, какой плотник мог такую избу родить!

И снова перешла на мысленное обращение, ткнув Дьявола в бок — «А там и железо сносится, и препятствия не будет между мной и Помазанницей. Без железа-то мы скоренько добежим!»

— Ну, Манька, — угрюмо проворчал Дьявол, скорчив кислое лицо. — Сама-то понимаешь, чего просишь? Где ж такому плотнику найдешь заплатить? Он руки тебе не подаст! Избы-то, поди, сбежали от такой как ты… И поделом им, избе руки хозяйки нужны — а ты разве хозяйка?!

Манька опустила взгляд на колени, безусловно понимая, что Дьявол прав. Зачем она избам со своими язвами и железом? От нее и люди-то шарахались. Руки сразу стали лишними, сунуть их было некуда — она положила одну руку на колени, вторую на стол, но они все равно остались чужими.

— Был плотник, не был, что тебе от моей избы? — старуха уставилась на Маньку подозрительно, голос у нее стал угрожающим. — Уж не позавидовала ли ты мне? Чай, обобрать решила?

— Нет, что вы! — горячо воскликнула Манька, замотав головой. — Я это… я понять хочу!

— Да хоть на цепи, а со мной избе-то все одно лучше! — проворчала Баба Яга, отворачиваясь к котелку. — По делу ведь и прийти не можешь… — заругалась она. — Вон как обернула — соблазнилась избой моей! Ты, Маня, мое оставь! Мы тому и рады, чем Бог подает. А не подает, значит, не достойна ты — вот и прими убогость свою, как должное. Вот оно, нутро твое, вылазит! Достать такую внутренность не грех, а благо! Как с таким нутром жить? Не удивительно, что мать и отец от тебя отказались, и люди бегут, и даже Дьявол побрезговал, — хмуро проворчала она, — прибрать не сподобился…

— Так вы про это… в смысле, про внутренность? Чтобы я поняла? — Манька сердито взглянула на Дьявола.

— Ну а как же! Вот рассмотрим тебя, — проскрипела Баба Яга, слегка поперхнувшись. — Ведь человеку проще спалить свое добро, чем в твою руку передать! А отчего, думаешь, такое происходит? — она прищурилась.

— Не знаю, — ответила Манька с видом прилежной ученицы. Она скромно потупилась и слегка покраснела, поправляя скатерть все еще чужими руками. Она не ожидала, что Посредница будет рассматривать ее внутренности прямо с порога.

— Уважаю такого человека, — похвалила баба Яга мудрого человека. — Умеет поберечь добро свое, — с видом строгой учительницы продолжила Баба Яга. — Но постыдного в этом ничего нет… Да разве ж можно тебе его доверить? — обратилась к Маньке осуждающе, повернувшись и пройдясь перед нею с важным видом, зажимая в руке поварешку. — Доброму хозяину служба ищущих мудрости его и преумножающих благо его в радость. И научит, и поднимет добрым именем своим. И преступят избы черту, а там снова меня вспомнят — по службе оправдание им. Вот, нет таких изб ни у кого, а эти все еще живы. Образцовое служение в заслугу поставит Господь и тому, кто хозяином им был, за то, что могла грамотно своим добром распорядиться, поставить на место, не позволив на Господа заступить. Сына своего позовет — и будут думать, как наградить сестринский труд. А ты, что могла бы дать избе? Какое от тебя добро? Гнилая ты — и Бога нет на тебя, отверз уста и проклял за грехи твои. Карма это, Маня. Тяжелы грехи, но не за горами смерть твоя. Пройдешь до смерти со смирением, и вот она твоя радость — Царствие Небесное. Награда душе твоей. Умри достойно — и отойдут грехи, ибо поняла, тяжелы они были. А жизнь наша, Маня, по грехам нашим из прошлой жизни дается. Куринный у избы ум, а и то в страхе бежали бы от тебя, — она погрозила костлявым кулаком куда-то в воздух и грозно прикрикнула: — Если еще раз взбрыкнете своими погаными лапами, поминки я вам справлю, горстью пепла развею по закоулочкам!

Баба Яга сразу успокоилась, заметив заинтересованный Манькин взгляд и посеревшее вытянутое лицо.

Получается, они ее не захотели искать?

Посылала их Баба Яга, наверное… Сидят на цепи, а туда же… Пастухи всегда умнее коров — и молоко им, и мясо. Избы пришли пастись к Бабе Яге, не к ней — чем не награда? Но ей пастух был не нужен — она шла, чтобы избавиться от пастуха. Пренебрежение изб ее задело — может, вонь изб изнутри прикрывала гнилые нечистоты умного начала, которыми они рассматривали ее, Маньку?! И как только достигали возвышения над человеком, бегали по нечисти и доказывали свою хитро-мудрую науку побеждать?!

Манька скептически про себя усмехнулась: не видела она заслуги старухи-молодухи перед избами, чтобы позволить так над собой измываться, хоть ты тресни! Разве жила Баба Яга в них? Разве видела в них избы? Разве любила? Да, не было у Маньки денег, но ведь и у изб их сроду не бывало — вряд ли Баба Яга платила им за верную службу.

Но избы, видимо, считали по-другому.

Манька горько вздохнула: сама-то, чем лучше их? Не к нечисти разве шла на поклон? Вот так же, как избы — а нечисти много не докажешь!

Она хотела возразить Бабе Яге, что как раз наоборот, Бог учил только себя любить, не сотворив перед ним кумира, идола или их иконы, но вовремя вспомнила, что учил ее Дьявол, который для людей был Пугалом. А Сын Отца учил прежде любить себя, а Отец как бы сам собой приложится. Даже апостолы не имели в себе заповедей Дьявола: «Что же вы ныне искушаете Бога — сказал Апостол Петр, когда Посланцы к язычникам заспорили между собой, — возложить на хребтину учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатью Господа Йеси Спасителя спасемся, как и они…» Вера в спасение не мучает людей, как Дьявол, который не верил, что с железом, которое суть кровь, можно хоть как-то спастись.

Она промолчала, прикусив губу, еще раз огляделась, с сожалением оставляя мысли об избах.

Каждому по вере.

Правильно верили, неправильно — во что верили, то и получили. Кузнец Упыреев верил, Баба Яга верила, Благодетельница верила — имели. Сама она то верила, то не верила — и не имела. Может, надо было верить так, как они верят? И изба, наверное, верила — не верила, поэтому и не поднялась до своего стада. Но опять же, мало таких, которые молятся день и ночь? А где счастье? У Бабы Яги место перед иконой не протерто — не по молитвам Спаситель раздает… Наверное, тоже карма — грехи из прошлой жизни… И перестала слышать в тихом постанывании половиц неосуществленные мечты, отпуская избу от себя. Точно так же, как отпускала человека, который исторгал ее из своей жизни, когда убогость своя, в его собственных глазах, начинала казаться ему меньшей по размерам, чем видел он ее в Маньке. Нет у нее такой — и не надо! Чужие это были избы, но умные, наверное… Что бы они увидели, если бы посмотрели на нее? Железный ужас… — и бежали бы на край света к той же Бабе Яге, у которой железа на себе не было, или было, но такое, как у тех разбойников, которые железом своим не тяготились. Дьявольское железо.

Ей ли учить?

— Вот, Маня, раскрыла грехи твои перед тобой. И больно мне, что противишься судьбе своей, — произнесла Баба Яга с горечью. Весь вид ее был таким расстроенным, что не почувствовать себя виноватой, у Маньки не получилось. — Ведь злое задумала против Благодетельницы нашей! Вижу, мучает тебя злоба и зависть! Чистота ее, непорочность, ясные слова ее покоя тебе не дают. Черна голова твоя — закрыл Господь в яму и закрылся, гноит, как мертвую. Мертвая ты и есть!

Манька молча отрицательно замотала головой, отказываясь от обвинений Бабы Яги в свой адрес. Но голова была черная, а в словах Благодетельницы, действительно, не находила ни чистоты, ни непорочности, с этим не поспоришь. И снова замотала, но утвердительно.

Баба Яга умилилась, рассматривая ее с глубоко затаенной усмешкой, которая виделась только в глазах. Она как будто смягчилась.

Но Маньке не раз приходилось убеждаться, что, воспитывая или обличая ее, люди запросто решали свои проблемы, покушаясь на то малое, что она имела — и Баба Яга злопыхала, получив необходимую уверенность, что слова ее пустили корни и подмяли обвиняемого человека под себя. Посредница, очевидно, уже видела свою цель достигнутой. А она еще размышляла: давненько ее так не унижали — месяца три. Сразу после того, как отошла от людей. Она только сейчас сообразила, что Дьявол ругал, срамил, но как-то не так, не обидно, как будто не ее, а дело, на которое она сподвиглась. А, бывало, хвалил — но хвалил уже не дело, а ее. Манька удивилась, как это у него получалось?! Ведь не радовался ей, не любил, сто раз от нее открестился… Воспитанным был сверхмеры, чистоплюй…

— Ты, давай за стол садись, поешь, попей и ступай в баню, как заведено. Ночь на дворе, — сказала Баба Яга, раскладывая на столе салфетки. — Караулю, будто дел у меня нет, — проворчала она сокрушенно. — Болезни и немощи ваши хоть кого подкосят. Помощь моя неоценима, окромя тебя люди есть, кто по делу, кто с бедой приходит, а я растрачиваю время на недостойную тварь, которой всякий побрезговал бы.

Дьявол в углу масляно заулыбался, состроил Маньке скорбные рожи, помахал рукой, будто прощался, благодарно обратив к Посреднице взгляд с надеждой, что вот-вот Баба Яга отряхнет ее как прах с его ног. Молитвенно сложил перед собой руки, поднес ко лбу, к сердцу и поцеловал, прослезившись.

При виде Дьявольских панихидных приготовлений, в чреве повернулась тошнота — он все еще был здесь. Думать о Дьяволе плохо не получалось, что поделать, он не испытывал к ней добрых чувств, и возможно, радость его была искренней. Наверное, надо было попрощаться с ним прямо сейчас и встать на правильный путь… Одни слова у него.

Слово за слово, но из слова избу не построишь. Доброе слово, злое — кирпичом не летит, как добро к кузнецу господину Упырееву. Но тут же засомневалась. А ну как посмотрит старушенция внутренности, поправит, выпишет пропуск и пошлет далеко — а как одной-то идти, без Дьявола, с железом?! Кто в лесу охранит от зверей, из сугроба втащит, шишки соберет? Пусть неправедный Дьявол — и не Бог совсем! — но жизнь ее после встречи с ним стала другая.

Вот была бы я Дьяволом… — подумала Манька, сообразив, что на ее месте, Дьявол не стал бы терпеть, разоблачив Бабу Ягу в одну секунду. Повеситься на люстре в насмешку над разбойниками мог только он. А разве смогла бы Посредница у волчьей стаи кусок мяса умыкнуть? А половину государства пешком пройти? А она смогла — ужас! И только Дьявол выдерживал как-то, все это время оставаясь рядом, низводя любые трудности до испытания, которые и подножия настоящей беды не доставали. И не хвалился, не обещал ничего — и вот, не волнуют упреки старушенции, не ранят так глубоко, как раньше, и карма вызывает сомнение…

Манька удивилась сама себе — оказывается, она сильно изменилась!

Раньше сжалась бы вся, болезни наживая, а теперь всякие мысли в голове — и не ранят! Спасителем Баба Яга тычет, а что Спаситель… по земле ходил — спал, ел, пил вино, учеников набирал, лечил, проклинал, лобзания любил, женщин… «Приветствуйте друг друга лобзанием любви… Приветствуйте друг друга лобзанием святым… Приветствуйте всех братьев лобзанием святым…» И не прощал, если ноги не целуют: «ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги… А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.»

Да разве ж это любовь?

Взять того же Симона — в дом пустил ораву беспризорников и мытарей, стол накрыл, лежаки застелил… Много ли проку в слезах и в пролитом масле? Будь она на месте Спасителя, перво-наперво бы спросила: отчего, дева, плачешь? Не то же ли делает каждый человек? Кто ценит многие заботы перед кувшином елея? Если сам босяком жизнь прожил, чего взъелся-то? Ну да, у кого-то от избытка говорят уста, от избытка приносят дар Богу, а кто-то от скудости ложит все свое пропитание, и слова от скудости берут начало — так от чего скудость не поправишь на избыток, что бы и ее слова были от избытка, и дар она приносила от избытка? Не семи пядей во лбу мудрость — понять, семи пядей — изменить худое на доброе. Недоказанная его жизнь была для всех примером, поступали, как Он — проклинали, учили, взывали. А чем, тогда, Йеся отличался от всех остальных? Какого лешего в слова учения апостолов Его вчитывались, вглядывались, вслушивались, обливали слезами умиления, поливая елеем, искали мудрость — и находили! Себя оправдать? Еще раз подтвердить, что Свят и Бог?

Не таков был Дьявол, он покатился со смеху, когда она начала рассуждать о том, как правильно говорил Спаситель Йеся, когда сидел в синагоге у сокровищницы: «Двенадцатью-то апостолами собрал бы хвороста на зиму, дом поправил, прошлись бы по городу, взяли у каждого по горсти пшеницы — и скудоумие закончилось бы и скудость подношения!» — сказал Дьявол, когда ему надоело слушать ее рассуждения о своей тяжелой жизни.

От унизительных слов Бабы Яги Манька закрылась в себе, настроившись сурово. Нисколько она о себе так не думала. Пропуски выписываешь — вот и выписывай! Не за подачками пришла, а подъяремную упряжь с себя снять. Она не ослица, как та же изба, которой хоть на цепи, лишь бы с Благодетелем. И в баню не пойдет. Все равно на ночь в избе не останется, даже если Баба Яга станет уговаривать. Нос ее за время путешествия привык к свежести, а спать сырой на улице — всю жизнь работать на таблетки. А завтра, если баба Яга насчет бани не передумает, с утра и воды наносит, и истопит, и попарит, а брезгует — помоет за собой. За день она устала, сил совсем не осталось — а после себя не помоешь баню, старушенция грязнулей назовет, еще один повод вытащить из внутренностей праведное обличение…

Но праведное ли?

Так она ей до конца жизни пропуск не выпишет. Сама Баба Яга в баню не ходила — после бани не красят губы и глаза не подводят, волосы сухие, одета не по-домашнему, будто собралась куда-то. И в еде надо скромнее быть. Оплевала, обозвала банным листом, а потом подала и думает: на, собака, подними кусок хлеба — и радость, что человека уподобила собаке. Пусть Баба Яга подавится своей едой! Не голодная!

В сырой одежде сидеть было неудобно, хотелось переодеться в сухое. Они бы с Дьяволом натянули веревку над костром и повесили сушить. До лагеря, где они остановились, далековато, но лес, он и есть лес, где одна елка, там вторая. Время было уже позднее, на часах большая стрелка указывала на десять вечера, минутная висела неподвижно на половине. Обычно в это время она уже укладывалась спать, избитая Дьяволом. Нещадное избиение он продолжал упорно называть физическими упражнениями. Она никак не могла взять в толк — это он свою мышцу накачивал, или ее тело тренировал на выносливость перед побоями. Но лучше так, чем задохнуться в избе.

— У меня есть хлебушек, — сказала Манька пасмурно и гордо. — Не голодная я!

— Свой хлебушко на дороге пригодится, а пока мой поешь, — наставительно произнесла Баба Яга, бесцеремонно взвесив котомку в руках. Поднять она ее не смогла, чуть приподняла и бросила. Наличие несъеденого и несношенного железа немало ее порадовало.

— Сейчас принесу полотенце и мыло, — предупредила Баба Яга. — Чистым должен быть человек, чтобы о Царице, о Матушке государства говорить. Иначе поганым ртом оскверняют самое святое в государстве, — проворчала она и осуждающе покачала головой. — Вон, какая ты грязная, и гноища, а кровь должна на грех твой ложиться. Мы гной-то выпустим, и разберем дело по крови. Некогда мне тут с тобой, на завтра у меня другие дела… — Баба Яга будто прочитала ее мысли.

Манька поморщилась. Получалось, что завтра уже не будет, теперь придется всю ночь разбирать себя самою. Наверное, напрасно она сюда пришла — вряд ли старушенция выпишет ей пропуск. Она вдруг спохватилась, что не спросила у кузнеца господина Упыреева, сколько Посреднице надо за пропуск заплатить. Денег у нее не было, но был золотой песок, который даже показывать Посреднице не стоило. Дьявол, когда посмотрел на него, пожал плечами: «Не все то золото, что золото, это металл, а не золото». Она оставила его на всякий случай, просто из любопытства, понять, что за металл, который так похож на золото — вроде песок тот же, как тот, который у нее раньше был, точь-в-точь. И сразу решила, что пока Посредница плату не попросит, будет держать язык за зубами.

Баба Яга поставила на стол огромную тарелку с супом, налила стакан чая, отрезала ломоть хлеба и вышла. Но не в дверь, а в проход, где были лестницы, одна вверх, другая вниз. Суп был так себе, из сухого субпродукта, из пакета. Наверное, старуха думала, что сильно они с Дьяволом голодают. Манька только сейчас сообразила, зачем Баба Яга ходила на кухню. Варить она его начала, когда они с Дьяволом пришли, сильно не утруждаясь.

Она несколько раз громко постучала по тарелке ложкой и выплеснула и суп, и чай в ту самую зеленую жидкость, которая булькала в котле. Может быть, она бы и съела его, но не сейчас, когда еще помнила запах и вкус наваристого бульона и мяса, приготовленного Дьяволом — не хотелось забыть. И не здесь, когда еда мешалась с запахом трупного разложения. Она старалась не дышать, чтобы не потревожить желудок.

Жидкость тут же пожелтела, потом снова приобрела зеленый цвет.

Хлеб кинула на печку: станет сухарем, еще самой старухе пригодится. Постучала ложкой еще, пока не заметила, что старуха возвращается с полотенцем, мылом и огромной бутылью самого настоящего дорого шампуня. Дьявол явно расстроился и посмотрел на Маньку не то зло, не то, примеривая голову ее к Бабе Яге.

Манька отодвинула тарелку от себя.

— Я все, я поела! — сообщила она, когда та вошла в горницу.

— Что-то быстро, еще налить? — уставилась Баба Яга подозрительно, осматривая избу. Даже в варево заглянула, над которым в это время стоял Дьявол и показывал старухе на него пальцем. — А говорила не голодная! До смерти не наедаются такие ненасытные утробы, — покачала недоверчиво она головой.

— Нет, нет, нет, — замотала Манька головой, похлопав себя по животу, который в это самое время урчал от запашища в избе. Мясо, приготовленное Дьяволом, заключенное в кишки, то пробовало выйти наружу через желудок, то внезапно искало выход в другом месте. — Я голодная была, не ела несколько дней! — доверительно сообщила она, выпучивая глаза. — Слышала я, как люди после голода съедят много, а потом умирают, и рвет их со страшной силой! Я чуть позже, когда пойму, что желудок заработал, как следует. Слышите, как урчит!

Вот опять Баба Яга плюнула в нее и перекроила на свой лад — ведь не просила.

Манька расстроилась — понятно, что пропуск она ей не выпишет. Но терять было что: она вдруг вспомнила о колодце, о котором совсем забыла, когда прознала, что находиться в избе на курьих ногах. Сразу сообразила, что о живой воде лучше не заикаться и просить не стоило. Если в колодце вода живая, никакое железо ей уже страшно — жизнь только начиналась. Она и без пропуска Благодетельницу достанет, а если та станет упираться, плеснет в нее этой водой. Если драконы Ее Величества пили только мертвую воду, то живая на них должна была подействовать, как мертвая на нее. А старухе лучше пока отвести глаза — пусть думает, что она слушает ее и молится на нее, как безутешные девицы на Спасителя. Спина не переломится, а Посреднице приятно.

Манька радостно приветила Бабу Ягу, открыто встретив ее взгляд влюбленными глазами:

— Мне теперь умереть никак нельзя! Я вас, бабушка Посредница, полтора года искала! Жизнь-то, жизнь впереди какая у меня! — и вдруг запнулась на полуслове, рвотная потуга перекосила лицо.

На улицу захотелось очень. И не только для того, чтобы уйти. Запертая еда, которая разделилась надвое, одной половиной, наконец, добралась до того самого места, откуда выйти ей было проще всего, вторая решительно желала вернуться тем же путем, каким попала в кишки. Она терпела вонь, но только пока не думала. Стоило подумать — глаза ело, а во рту, будто каша застревала, настолько воздух в избе был густой и спертый.

Нет, внутренности изб уж слишком сильно воняли, гноились и гнили.

— Ой! — Манька схватилась за живот. — Ну вот! — она виновато посмотрела на Бабу Ягу. — Я же говорила!

Или внутренности, но не избы…

После всего, что наговорила ей Баба Яга, искать в ней что-то доброе она тоже не собиралась. Однажды ей пришлось ночевать около покойника, которого вынули из воды, и еще два дня не могли похоронить, ждали, когда приедут мудрые люди и опровергнут утверждение, будто утопили его. Запах разложения было трудно спутать с каким-то еще. На ум начали приходить страшные истории, например: продавала одна женщина пироги, купили, а в начинке ноготь человеческий — и так поняли, убивала женщина людей и пироги из них стряпала. А попадись Маньке такой пирог, дальше бы ела. Ну, сломался ноготь у поварихи, с кем не бывает? Непонятно, пусть изба людоедом была, пусть Посредница пироги из людей стряпала, а гноить мясо зачем? Моргом здесь пахло — самым настоящим, без дезинфекции. Сразу вспомнились рассказы о пропавших людях. Возможно, не все они лежали в болоте у Кикиморы.

Она не представляла, как можно спать в такой избе, и всерьез подумывала сбежать, не дожидаясь пропуска. Хотелось вернуться в лес, свернуться калачиком и проспать до утра. Но высказать свое решение не торопилась, чтобы не обидеть Посредницу. Возможно, она и в самом деле могла разрешить ее вопрос. Если Баба Яга была Посредницей между людьми и Благодетельницей, стоило послушать, о чем она скажет. Хотя бы ради любопытства. Значит, надо было потерпеть. Какая Бабе Яге польза, что она не попадет к Благодетельнице? А вдруг она все же ошибалась, и Дьявол оговаривал Идеальную Женщину, чтобы расстроить ее планы и заманить в свои сети — да хоть ради той же Идеальной Женщины! Именно: идут они с Дьяволом и идут, мучается она помаленьку, ему на радость, поговорить есть с кем, и Благодетельнице ни холодно, ни жарко, и людям не мешает — чем не устранение? А потом окажется, что вопрос решить могла за пару дней.

Манька сглотнула едкий желудочный сок с желчью, поджимая заднее выходное отверстие.

— Ну, съела, так съела, а стакан чаю выпила? От чая не умирают, еще налью, и выпей! — приказала Баба Яга. — Не ругаюсь я. Если голодала, изнеможешь, упадешь на каменку.

— Ой, бабушка, некуда уже! — слабо запротестовала Манька, зажимая рот.

От проглоченной желудочной кислоты стало еще хуже.

Но Баба Яга протянула стакан с чаем, сунув его в ее руку, крепко сжала пальцы, не позволяя отказаться от угощения. Руки у нее были холодными, как у покойника. И сразу подумалось, что крови у старухи нет. Манька слышала про таких: выглядят как человек, а сами нежить. Не поверила бы, но Кикимора тоже была гнилая изнутри. От таких мыслей волосы на голове зашевелились.

— Вот, чай выпьешь, отпущу! — настойчиво произнесла Баба Яга и погладила ее по голове, подбадривая.

После Дьявольского чая, чай Бабы Яги казался самыми настоящими помоями. Ни цвета, ни запаха. Серо-коричневая бурда, в которой плавали ворсинки от малины. Уж если пить чай с вареньем, то вприкуску. Дьявол и сам любил побаловать себя чаем, зная каждую травинку наперечет. Не столько по названиям, названиями он себя не утруждал, оставляя выбрать его человеку, сколько обо всех полезных и вредных свойствах каждого растения. А Баба Яга чай не пила — и вообще, жила в избе по-походному. Из-за стола в горнице, когда она откинула занавеску, стал виден на кухне стол и мойка, заваленные грязной посудой, огрызками заплесневелой колбасы, недоеденной соленой рыбой.

Манька порадовалась, что не попробовала суп. Вряд ли Баба Яга помыла миску перед тем, как его варить — она бы услышала. После такого угощения Дьявол месяц будет отпаивать ее горькими травами — каждый день! «Маня, — говорил он, — глисты — хуже железа! Человека могут заживо съесть!» И дважды в месяц травил ее. От травы она была сама не своя, то проносило, то тошнило, то начинала болеть голова, а если отказывалась, обязательно искал место, чтобы доказать, что прав он, а не она, обращая внимание на загаженность вокруг реки всякими отходами.

Нет-нет, да и выходила на берег реки дорога, и повсюду от этой дороги, обязательно устраивали свалку. Наверное, в сторону реки везли мусор, а обратно загружались песком и гравием, совмещая вредительство с доходностью.

— А вы что же не пьете? — поинтересовалась Манька у Бабы Яги.

— А у меня еще работа есть, — ответила она, неотрывно наблюдая за Манькиным стаканом.

Манька сделала вид, что приложилась к нему губами и сглотнула.

— Ой, ну я так не могу, — отказалась она от угощения простодушно. — Будто вы мне в рот смотрите, как люди, которые каждую крошку считают, кабы лишнее не проглотила. Мне, лично, чужого не надо. Вот если бы мы с вами задушевную беседу вели! Может, я помогла бы вам?

— И правильно считают! — ответила старуха с негодованием, но заступила за печку и повернулась спиной, накрывая хлеб рушником. — Тебе, Маня, эта работа будет не под силу. Голова в моей работе нужна!

Какая ночью работа — да еще в лесу?! Манька воспользовалась минуткой и как бы пошла за Бабой Ягой следом мимо шестка, на котором стоял чугунок с ядовито-зеленым варевом. Слила чай в него и обхватила стакан ладонями, чтобы не было видно стенок. Попивая из пустого стакана, она встала у старухи-молодухи сбоку, нахваливая крепкий напиток.

— Ох, согрелась! А как рада-то, как рада, что огонек заметила! Как вы сюда добираетесь? Я иду-иду, и не думала уже, что найду… — благодарно по-дружески проговорила Манька, протягивая пустой стакан. — Холодно в лесу, голодно… — она вспомнила сытный кусок мяса и про себя благодарно улыбнулась Дьяволу.

Он прохаживался по избе, приятно удивляясь старухиным запасам.

Баба Яга приняла ее улыбку на свой счет.

— Ну и славно! А теперь в баню иди, а то от тебя на всю избу вонища, — поморщилась она.

Манька понюхала свои подмышки, но ничего криминального не учуяла. При той вони, что стояла в избе, не то, что подмышки не учуешь, никакой другой запах не проскочит.

— Да ты не носом нюхай, умом! — насмешливо свысока прошамкала Баба Яга, и опять Манька заметила недобрый огонек в глазах, который загорелся и мгновенно потух.

«Что же она там у себя в уме задумала?» — Манька посмотрела на Дьявола, зная, что он ее слышит.

Но Дьявол догрызал свои ногти с добрейшим взглядом, ласковым и подбадривающим. Признак был нехороший. «Понюхала бы, чем у самой пахнет! — с раздражением подумала она. Сама Баба Яга, когда проходила мимо, сильно пахла ароматными духами, запах которых смешивался с запахом трупного разложения — от этого становилось только хуже.

— Но ведь в баню можно с утра сходить! — воспротивилась Манька. — Как же я пойду-то, там, поди, света нет, да и баня не натоплена, — высказала она свои сомнения. — Ночью идти в какую-то баню, которая и не баня вовсе, а птица… Я спать хочу, пожалуй, пойду я, не буду мешать, а приду завтра с утра.…

— Что, касатушка, неужто бани испугалась? — усмехнулась добродушно Баба Яга, подталкивая ее вперед. — Помолиться-то не думала Благодетельнице нашей, когда зубы свои выставляла, не было в тебе страха! Иди-иди! Баня не лес, хоть маленько на человека станешь походить. Залезешь как-нибудь на полог. Да не переверни мне там все, а то с тебя станется. Не руки у тебя, а крюки, ведь что ни приказывали, плюются потом люди-то…

Упоминание о Царице Радиовещания на Маньку подействовало как-то непонятно. Дьявол часто говорил ей то же самое: «Что, касатушка, помолиться-то не думала никому?..» — и сразу после этих слов следовали или физические, или другие испытания, которые разоблачали все ее ленивые и малодушные помыслы. Наверное, Баба Яга продолжала проверять ее внутренность, готовность к встрече с Благодетельницей.

Она с интересом взглянула на Бабу Ягу.

— Ты пришла, не я, — Баба Яга словно прочитала ее мысли. — Пропуск-то я выпишу, да пропустят ли тебя? Кто язвами твоими не побрезгует. Ведь и дотронуться до тебя страшно, сколько заразы!

Манька покраснела. Пожалуй, Баба Яга была права, как она с такими язвами во дворец? Наверное, зря придумала искать встречи с Благодетельницей через железо. Но если она достанет живую воду, все измениться. Ладно, пусть Баба Яга смотрит, что она не боится, решила Манька, она человек, а не отрыжка какая-нибудь…

Баба Яга взяла один из оставленных без дела подсвечников со свечами, керосиновую лампу и сдернула с вешалки соболиную шубу, набрасывая на плечи. Дьявол тоже встал и приготовился идти следом. Манька подобрала рюкзак и потащила его за собой волоком с угрюмым видом. Зря, наверное, согласилась остаться. Но, может, удастся уйти незаметно в лес. И заметила, как Баба Яга насмешливо покачала головой, взглянув на рюкзак в ее руке.

— Боишься, подозревая хорошего человека, у которого просилась на ночлег? Да на что мне твое железо?

— Одежда там! — хмуро буркнула Манька, вспомнив, как «хороший человек» прятал от нее кошелек. И на ночлег она не просилась. — Не грязное же после бани надевать! Опять же, железо из рюкзака за мной побежит, собирай потом. Это вы про Ее Величество… ей не молюсь?

— Про нее самую, — ответила Баба Яга, толкнув дверь рукой.

Она щелкнула пальцами, и все свечи в подсвечнике сразу загорелись.

Ого! — подумала Манька, слегка опешив. Дьявол ее такому не учил. Ее откровенное удивление порадовало Бабу Ягу, которая усмехнулась, уничижительно бросив на нее взгляд. Была она статной и на голову с четвертью выше, так что любой ее взгляд казался свысока. Она сунула Маньке в руки розовое со слониками полотенце, душистое мыло, шампунь, керосиновую лампу, которая загорелась вместе со свечами, и вышла в ночь.

— А чего мне на нее молиться?! — проворчала Манька, выходя следом.

Она подбирала на крыльце оставленную вязанку посохов, осиновые колья и топорик, перевязанные и укутанные в брючины, чтобы то одно, то другое не вылазило из вязанки. Ей ничего не оставалось, как следовать за Бабой Ягой.

На воздухе она едва отдышалась, вдыхая полной грудью. Выйдя из избы, ей еще меньше туда захотелось вернуться. На баню она смотрела почти с испугом. И в сказках избы на курьих ногах не слишком жаловали, отведя им место в глухом лесу, где только какая-нибудь Баба Яга и могла в них жить, привечая нечисть. Полезной информации было мало. Вроде избы, как избы, но своенравные, раз искали Благодетелей, и не пойми, чего от них ждать — сами себе на уме. Не иначе, людей боялись, прятались. Может, из-за запаха? Люди могли преследовать их, обвинив во всех смертных грехах, как крыс, как лошадей, как других животных, которых мучили каленым железом и сжигали в кострах, устраивая показательные суды. Ничему она уже не удивлялась.

Не сказочная у нее была жизнь, но кругом одна сказочность. Как жила Посредница в такой вони, непонятно…

«Ни за что не буду спать в доме, — решила Манька. — Помоюсь и в лес уйду!»

А помыться хотелось, она не мылась нормально с тех пор, как оставила людей и селения, в которых были общественные бани. Тело вдруг начало нестерпимо чесаться во всех местах, будто и в самом деле заразу подцепила. Запах въелся в кожу и в одежду. И она все еще слышала этот запах, теперь уже от себя.

Но повела ее старуха-молодуха не в баню, а к колодцу.

Манька шла за ней, затаив дыхание…

Надежда, что она опять сможет отрастить себе новые зубы и мясо на ногах и руках, была вот она, рядом. Воду, если она живая, она могла у нее украсть, и даже не украсть, а как бы черпнуть маленько, а потом развела бы — лишь бы вода оказалась живая. Она уже не сомневалась, что воду ей Баба Яга ни за что не даст, а если поймет, что вода ей нужна, чего доброго закроет колодец под замок. На улицу она выходила редко — подойти незаметно и черпнуть несколько капель не составит труда, а можно было набрать ниже по ручью.

Но если вода в колодце мертвая, а Баба Яга его закроет, как плюнешь?

— Ты, душечка, плюнь сюда, — попросила старуха ласково, строго взглянув на Маньку — Традицию надо соблюсти, чтобы вором не позарилась на воду мою.

Манька в отчаянии посмотрела на Дьявола, который в это время стоял от старухи сбоку, будто прикрывал ее, ожидая от Маньки нападения.

О плевках она знала немало — однажды плюнула и изменила природу воды. Не испортить бы. Было темно — воду не разглядеть. Но, скорее всего, вода была живая: костей нет, трава вокруг колодца высокая — драконы к колодцу не прилетали. И сразу вспомнилась ложбина, на которой паслись стада, поедая ушедшую под снег траву.

Вот и разгадка, почему не вымерло стадо, не имея над собой санитара!

Если к Бабе Яге наведывались охотники, то понятно, почему звери обходили колодец стороной — и так смерть, и так смерть. Сопутствующие признаки, как сказал бы Дьявол, были на лицо. Зато она теперь знала наверняка, что воду можно взять ниже по ручью, который пробивался по оврагу к реке. Обидишь колодец, вода лечить не станет.

— А не боишься, что заразный станет? — Манька плюнула под ноги Бабе Яге и порадовалась, что та усмотрела кровавое пятно, отступив. Сказала зло — она уже не искала ее дружбы. С живой водой до Благодетельницы она и без Бабы Яги доберется.

— Молодец, Маня, — Дьявол отступил от Бабы Яги и присел на сруб колодца, опершись локтем на боковое бревно, на котором крепилось бревно с цепью и ведром.

— Ты это что же, в меня плюнула?! За хлебосольность мою?! — изумилась Баба Яга, подавившись слюной и слегка растерявшись. — Не к месту мне объяснять, — сладенько и с угрозой проговорила она, прищуриваясь, — что колодец этот яму всякому роет, кто воистину не ведает имя святого Благодетеля. Уразумей, мне нужда посмотреть, сколь мертва ты в себе!

Такого сопротивления она от Маньки явно не ожидала, лицо ее, даже при свечах, заметно побагровело. Сама по себе Баба Яга была крупная, с крупными чертами лица, но стройная, с какой-то уж не по-бабски тоненькой талией. Она двигалась на Маньку, Манька пятилась назад.

— Сама плюнь! — сказала Манька, разворачиваясь в сторону бани. — Может, мне напиться из него придется — что же, свой плевок на себе понесу?

— Маня! — окрикнула ее Баба Яга, сделав еще одну попытку уладить дело миром. — Я-то плюну… Запомни, живую воду живым не испоганишь, а конченый человек, не имея внутри себя живого — обгадит колодец. Но станет вода лечить себя и проявит все, что гнилое в тебе нашла… Вот, смотри! — Баба Яга смачно плюнула в колодец.

— Видела я, как колодец сам себя лечит! Из него только драконам воду пить — на сотню километров пустыня… А если в нем вода живая, она и без рассмотрения внутренности вылечит! Завтра посмотрю, и решим, буду я в него плевать или нет, — твердо заявила Манька.

Но сразу испугалась. Ссориться с Бабой Ягой все же не след. А ну как огородит колодец и ручей, стражу поставит? Подозрения насчет колодца вызывать не стоило — это она зря, погорячилась. Пусть бы лучше думала, что не знает она о колодце и о живой воде…

Манька вернулась к Бабе Яге. В голову ничего не приходило, оставалось помолиться.

— Бабушка Яга, я плюну, но ведь темно, не разглядеть нам! Как болячки лечит, я видела, кость одну оставляет, а мяса на кости нет! Я ужас как испугалась! Боюсь я, не заставляйте меня!

— Вот и посмотрю я! — Баба Яга схватила Маньку и потащила ее к колодцу, нагибая голову над водой.

— Не-е-ет! — Манька вывернулась и побежала к бане, пожалев, что не придумала ничего умнее. Молиться — это она тоже зря… и захныкала, похлюпав для верности носом: — Я боюсь! Я завтра, может быть, издалека…

Старуха еще чего-то говорила, грозила, ругалась, уговаривала, но Манька не слушала. Дьявол в свое время тоже уговаривал плюнуть второй раз — наверное, неспроста, мог бы и сам, если уж на то пошло. Не воспринимал колодец старухин плевок, как ее. Если бы Баба Яга знала, сколь быстро плевок ее вылечил мертвую воду, сто раз бы подумала, стоит ли воловью упряжь на нее примеривать. Поворачивался он к человеку задом наперед, только неизвестно, сколько раз.

Наверное, у Бабы Яги лимит вышел…

И пока она шла, придумывая Бабе Яге смертную муку за насильственные плевки, которыми потчевала животворящую воду, вряд ли заметила, что обе избы слегка повернулись окнами и дверным проемом в ее сторону, чуть привстали, осыпав с себя снег, и испуганно прижались к земле снова, заметив, что Баба Яга семенит следом и злобно смотрит ей в спину. Манька только удивилась, когда дверь бани оказалась на новом месте, а не так как она ее приметила, когда вышла из первой избы.

Она секунду постояла у лестницы и решительно ступила за порог.

В бане, пожалуй, можно было жить, как в избе. Теплый предбанник в половину бани, с выходом на улицу и двумя окнами. Совсем как в первой избе — увешанный вениками, с удобными плетеными беседками вокруг стола, на котором стоял пузатый задымленный самовар. С тазами, сложенными друг в друга, на широкой лавке. Узорный, как колодец, шкаф-буфет, с красными в белый горошек пыльными чашками, которыми, видимо, тоже давно не пользовались, стояли, как попало, некоторые с трещинами и битые. Такие же, как в большой избе лестницы с узорными перилами — вверх на чердак и вниз в подвал.

Парная и помывочная были вместе, занимая вторую половину избы-бани, с широкими пологом на возвышении и скамейками вдоль стен и вдоль полога, на полог вела лестница из пяти ступеней с ограждением. И никакой вони — внутренность избы-бани ничем не пахла.

Манька подивилась: надо же, две избы, а какие разные! Здесь бы она, пожалуй, осталась…

Жара в бане было хоть отбавляй и горячей воды целый котел. Котел огромный, в котором она поместилась бы дважды, и еще место останется. Дрова в топке горели в полную силу. И топка была большая, вместительная, чем-то похожая на печь, которая стояла в большой избе, только утопленная в половицы. Внутри печи и в боковой каменке лежали камни для испускания пара. Вдоль стены в ряд стояли четыре бочки с холодной водой. Но вода была явно не из колодца — не такая чистая. Обойдя помывочную, Манька заметила просунутый через стену шланг, который все еще опускался в одну из бочек.

Сама мысль, что она могла взять воду в бане, радовала ее, но утро наступает вместе с прозрением — Манькино пробуждение было пасмурным. Видимо, Баба Яга качала воду из реки, не имея желания исцелять ее больное тело. Ну, ничего, день или неделю она еще потерпит, но без живой воды не уйдет.

— Так баня же еще не закрыта! — возмутилась Манька, ткнув пальцем в сторону топки. В топке лежали два больших, толстых, похожих на два оструганных со всех сторон чурбанчика, только что подброшенных полена. Они полыхали странным бело-желтоватым огнем, и вроде горели, а без углей. — Хочешь, чтобы я угорела?

— Это… ее нельзя закрыть, — Баба Яга немного смешалась, разведя руками, но быстро пришла в себя. — Это Маня у нас, у людей, доброе к доброму. Не иметь тебе такую баню, и дрова ей нужны особенные.

После Манькиного бунта старуха затаила злобу. Заметить ее можно было только при внимательном рассмотрении: губы ее приветливо улыбались, но с них слетела утраченная спесь, и улыбка больше походила на злорадствующую кривую усмешку.

Она взяла ведро с водой и плеснула воду прямо в печь.

Поднялся пар, жар, дым и копоть, а когда все рассеялось, поленья горели по-прежнему. Причем были они такими, как будто в печь их положили только что, еще и обгореть не успели.

— Полезная вещь, — сказала Манька восхищенно, разглядывая поленья. — А я и не знала, что такие бывают.… Но на себе не понесешь, если все время горят! — и отвернулась, осматриваясь и снимая с себя котомку и вязанку, складывая на лавке в углу парной, подвешивая повыше керосиновую лампу. От огня поленьев в бане было светло.

Деревянные ушаты с ковшом, в виде утки стояли на лавке, еще в одном ушате был замочен веник. Мыло и шампунь Баба Яга сложила на поддон, который лежал на верхнем пологе.

— Вот и узнала! Благодетельнице, Маня, принадлежат они, — с какой-то глубокой радостью, плохо скрываемой, которую Манька списала на гордость за столь ценные поленья, проворковала Баба Яга, заложив руки за спину. — Вот и позавидуй. Есть у нее и скатерти-самобранки, и сапоги-скороходы, и блюдечки с голубой каемочкой, на котором все царство-государство как на ладони. Тебе разве доступно такое богатство? — она помолчала. Сообразив, что Манька не собирается отвечать, продолжила поучающе. — Хорошо в нашем царстве-государстве люди живут, у которых голова настоящая! А ты самый что ни наесть вампир, который у людей кровушку пьет. Вот подведу я тебя к зеркалу, да увидишь, как черна внутренность твоя, и согласишься расстаться с той внутренностью с радостью — еще и просить будешь!

При слове «вампир» Манька сразу насторожилась. Знакомое слово резануло по ушам. Сразу стало не по себе.

На всякий случай Манька отошла от котла подальше.

Не приведи Господь, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо. Про Баб Яг всякое говорили: будто усаживает хороших людей на широкую лопату, какими доставали пироги из печи, сует в печь и зажаривает живьем, но были и добрые Бабы Яги, которые кормили, поили, в бане мыли, а потом снабжали клубочком, который катился в нужное место, тем же блюдечком с голубой каемочкой. По сказке выходило, что ей попалась Баба Яга добрая. Но по жизни она до доброй не дотягивала. Не лучше и не хуже других Благодетелей, которые искали свою выгоду, пытаясь отравить ей жизнь, оставляя ни с чем.

— Это я-то вампир? — зыркнула на нее Манька, доставая из котомки сменное белье, придерживая посох рукой. — Правильно — голова у них. Только в руке, которая перекладывает иго бремени на другую голову. Я чужую кровь не пила, я своей давлюсь — а от этого вампирами не стают. Это мы еще посмотрим, кто вампир, а кто нет! — пригрозила она Бабе Яге,

Баба Яга слегка побледнела, краска с нее слетела и как-то ужалась — теперь она всеми своими мощами походила на старуху. Манька видела только изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, украшенное бородавками. Видимо, Баба Яга сообразила, что ляпнула что-то не то, перегнув палку, и сразу стала строгой и надменной.

— Я крепко на земле стою, костью в землю врастая — земля мне силы дает. Ей без меня никак — голоса не останется! — похвалилась она, прищурив один глаз. Второй остался спокойный.

Манька взглянула на нее хмуро.

— Вот бы вы ее и вылечили! А то там свалка, тут свалка — а здесь токсичная свалка… Пожалели бы землю-то! — укорила Манька Бабу Ягу. — На что ей такой голос, который только собой похваляется?

Поджимая губы и не сказавши больше ни слова, Баба Яга попятилась и исчезла за порогом.

Манька проводила ее тяжелый взглядом, проворчав про себя: «Голос у нее…», взяла тазик, замочила веник, сняла с себя одежду, скинула скарб нехитрый, дорожный плащ, разделась донага и с удовольствием намылилась душистым мылом, окатившись водой из тазика. Достала веник и начала хлестать себя по ногам, по спине, по груди. Блаженство доставало до самых костей.

Она еще раз окатилась водой, жалея, что вода не из колодца, повернулась, чтоб налить воды еще, и чуть не налетела на Дьявола, который смотрел на Маньку с ужасом, отказываясь верить увиденному.

— Ты что, бани не видала? — отступил от нее Дьявол, давая ей пройти и разглядывая с интересом обнаженное тело. — Вот-вот полночь наступит, а она моется, как ни в чем не бывало! Ты думаешь, что старушка наша независимая? Если баня из руки нечисти по вкусу тебе, тогда продолжай в том же духе…

Он повернулся, собираясь провалиться сквозь стену.

— А что? — Манька поддалась панике, бросаясь к лавке с одеждой.

— Что-что?! — Дьявол остановился и присел на лавку, придумывая, как сообщить известие, приятное для нечисти и неприятное для Маньки. — Мочить тебя будем! — весело сказал он и повысил тон до крика. — Ты с наготой своей куда залезла, курица жертвенная? Как в уме поместилось, сказать старухе о вампирах? Думаешь, после этого Баба Яга скатерть-самобранку разложит перед тобой?

— Как мочить, за что мочить? — начала выспрашивать Манька, натягивая на сырое тело свою рубаху и обутки дрожащими руками, путаясь в рукавах. — Эта Баба Яга меня мочить будет?

— Посмотрим, — ответил Дьявол, подавая ей в одну руку посох, в другую топорик, сунув за перевязь нож и осиновые колья. — Подождем, увидим. Так, отставить панику! — прикрикнул он, заметив, что Манька трясется. — Нам ночь простоять, да третьего крика петуха дождаться!

— Откуда здесь петуху-то взяться? — заметила Манька обреченно. — Разве что изба прокукарекает!

— Тогда придется биться до последнего вздоха, — мудро подытожил Дьявол. — И в целом, Манька, биться будешь ты. Сама знаешь, помощник из меня никудышный… Но как смело ты в нее плюнула! Что же чуть выше не взяла?!

— Зато помылилась! — сказала Манька, замечая, что мыло в нескольких местах на теле осталось.

Посидели молча. В бане, между тем, становилось еще жарче.

Долго ей не хватало тепла, пока она бродила по лесу. Пожалуй, как только лето закончилось. У костра греет с одной стороны, с другой поддувает, вот и крутишься, как на шампуре, подставляя огню то перед, то зад, а тут в бане жарко было со всех сторон, пот катился градом. Ей бы в сугроб нырнуть! Манька еще раз горько пожалела, что не осталась в лесу.

— Может, выйдем на улицу, что мы сидим тут как два дурака? — взмолилась Манька.

— Цыть! Тихо! — шикнул Дьявол, приложив палец ко рту.

— Да ну тебя! Хоть в предбанник выйдем! — не согласилась Манька, помянув, что доверять ему особо нельзя.

Она дернула ручку двери, толкнула, но дверь не открылась. Баба Яга заперла дверь со стороны предбанника.

«Спалить, что ли решила?!» — мелькнула догадка, и с ожиданием чуда она обернулась к Дьяволу. Пусть не дождь среди зимы, но снегопад-то мог бы вызвать. Не зря ведь упомянул про петуха… Сказал бы «красный»! Неужто, избу на курьих ногах Баба Яга не пожалеет?! Спалит вместе с нею? Дороговато…

— Смотри и слушай во все глаза! Сейчас Баба Яга явится — может, с помощниками… Убивать тебя будут, — почти весело сообщил Дьявол. Вид у него был таинственный.

Манька кинулась к маленькому окошечку, которое предназначалось, чтобы выпускать пар и впускать свет, но оно было в снегу и заколочено с наружной стороны наглухо.

— Дура, повернись к печке передом! Господи! — запричитал Дьявол, взведя очи к небу. — Господи, за что ты меня так?! Что я с этой мученицей делаю?! Она и о бабах-ягах ничего не знает! Ну чем, чем можно ее помучить, чтобы ума ей прибавилось?!

— Да что знать-то?! — раскрыв рот и вытаращив глаза, растеряно неровным голосом воскликнула Манька.

— Бабы Яги как пространство покоряют? — быстро спросил Дьявол. — Ну-ну, вспоминай!

— По небу… В ступе… На помеле еще… наверное…

— Через печку она из дома вылетает, — Дьявол не стал дожидаться, пока Манька сообразит, какого ответа он от нее добивается. — И через печку домой возвращается! А в баню, думаешь, по-другому ходит? Потому и следов возле дома нет!

— А-а-а!..О-о-о!… — задумалась Манька, пытаясь образно сообразить, как можно выходить и заходить в дом через печку. — Через трубу что ли? — изумилась она. — Не пролезет же!

— Пролезет! — уверенно заявил Дьявол. — Она вполовину не от мира сего, а пространственно-временные рамки того мира изучены недостаточно хорошо. Все, что не от мира сего, относиться к непознаваемому, и в лучшем случае, может восприниматься, как набор аксиом. Меня в принципе тоже быть не должно, но я же есть! У меня даже ребер нет, чтобы персты в них вложить! Вот! — он взял Манькину руку и сунул в себя. — А у нее, Маня, обе ноги костяные! Предположим, существуют две материальности…

Закончить Дьявол не успел. Неугасимые поленья вспыхнули ярко и выбросили огромный язык жидкого пламени, так что Манька едва успела отскочить в сторону. Дьяволу же огонь не причинил вреда, он прошел сквозь него. Из огня появилась огромных размеров свинья, которая заполнила полбани — разинула пасть, тесня Маньку к стене и нацеливаясь на нее огромными клыками.

— Дьявол, что мне делать с ней?! — закричала Манька, отмахиваясь железным посохом и отбегая свинье за спину, тут же оценив свою физподготовку.

Та живенько повернулась, снова оказавшись к Маньке пятаком, размером с добрую тарелку.

— Зарезать, как свинью! Я всегда говорил, что это грязное животное! — гаркнул Дьявол, внезапно обнаруживая неприязнь к животине.

— Как? — закричала Манька, продолжая лупцевать свинью своим посохом по морде, отслеживая моменты, когда можно проскочить мимо.

Свинья потеснила ее в угол, и Манька, вспомнив уроки Дьявола, вскочила на скамейку, прыгнула свинье на спину, и оказалась позади ее, мгновенно оказавшись на пологе.

— В глаз, в глаз ее коли, а то сожрет! Слепи ее, тварь бессовестную! — метался Дьявол по всей бане, стараясь увернуться от свиньи тоже, показывая ей факю, в ответственный момент, путаясь под ногами.

На пологе, Манька для свиньи была открыта, как на блюде. При своих размерах она оказалась поворотливей, чем обычные свиньи. Привстала и хищно прохрюкала, резко набросившись и вцепившись в ногу.

Манька едва успела ногу выдернуть, когда пасть свиньи захлопнулась, сплющив зубами железный ботинок. Она нацелилась второй ногой и с силой пнула железным каблуком в глаз. Просунув железный посох между зубами, как ломик, повернула, чуть раздвинув пасть и освободила ногу, отползла и поднялась.

Свинья развернулась и почти схватила ее.

Манька бросила посох, выдернув из-за пояса топор. Перерубала сучья она с одного удара, управляясь с топориком не хуже, чем с посохом — не размахиваясь, рубанула по свинячьему глазу.

Их глаза потекла жидкость, свинья завизжала — но не отступила.

Манька нацелила топорик еще раз и тюкнула чуть сильнее, пробивая глазное яблоко, отскочила в сторону, подобрала посох, спрыгнула с полога, пробежав по спине свиньи — и когда свинья ринулась на нее снова, залепила посохом во второй глаз.

— Шею руби! — закричал Дьявол, размахивая руками. — Да не подпускай близко! Зацепит — тушей задавит!

Топор Манька выронила, но лежал он недалеко. Она два раза проскочила мимо топора, уворачиваясь от клыков, пробегая по лавкам, и подняла только на третий. Топор рядом с тушей казался маленьким, как перочинный ножик. Манька изловчилась, рубанув там, где предполагалась шея.

Хлынула кровянисто-белая жидкость, но до вены было далеко. Свинья взметнула головой, зацепив подол рубахи, дернула на себя, отрывая лоскут.

Манька пошатнулась, но при падении успела еще раз рубануть по второму глазу, откатилась и вскочила, изготовившись к удару, пока ослепленная свинья металась по бане, сшибая на ходу бочки и ушаты. Она выскочила из-за бочки, ударила по хребтине, добираясь до позвоночника. Посох пришлось бросить. Топор вошел в тело и застрял, как в чурке — чтобы вытащить его, пришлось упереться в свинью коленом. Позвоночник надежно защищал толстый слой жира, как броня. Взбешенная свинья сразу же развернулась, разыскивая ее, яростно напирая, хватая и подбрасывая клыками все, что ей попадалось по пути. Но теперь она не прыгала с ходу, а принюхиваясь.

И неожиданно Манька заметила, что движения ее стали ленивыми.

Воспользовалась моментом, она с удвоенной силой всадила топор так глубоко, как только смогла, стараясь добраться до вены или до позвонка, прокатившись под самой мордой с клыками, свисающими и снизу и сверху. Как у хряка бородавочника.

На этот раз, возможно, задела жизненно важный орган. Мало, но во рту у свиньи забулькало, из раны показалась кровь. Медленно она начала заваливаться набок, издавая звуки, похожие на храп. А вскоре и совсем затихла, протянув толстые ноги с копытами.

Манька молча остановилась, застыв над свиньей, утирая струйки пота со лба, заливающие глаза. Ужас пробрал ее до костей.

Дьявол обошел свинью, изучающее потыкал в нее своим пальцем.

— Это… я ее… убила?! — осипшим голосом простонала Манька, лишаясь сил и падая на лавку.

— Ты, ты! Только ты ее еще не завалила, она белены своей объелась, — сообщил Дьявол, прислушиваясь к храпу свиньи.

— В смысле? — Манька с надеждой посмотрела на Дьявола, тоже приблизилась к свинье, приложив ухо к тому месту, где у нее предполагалось сердце. Ударов она не услышала, но живые звуки изнутри исходили.

— Ты ж и чай, и суп в котел вылила, а в ней варево готовилось, которое ее в свинью превращает, — ответил Дьявол, пнув свинью ногой. — Надо добить ее…

— Она ж человек! Ты что?! — протестующее вскинулась Манька. — Я не могу! — отказалась она. — Лучше уж я…

— Она не человек, а свинья, — возразил Дьявол. — А больное животное убить, чтоб не мучилось — гуманность. Ты же не собираешься торчать здесь до конца дней и ухаживать за слепой свиньей? Думаешь, у нее новые глаза нарастут? И потом, Манька, — мягко сказал Дьявол, — когда-то надо начинать! Впереди найдется какая угодно зараза: оборотни, вампиры, всякий странный народец… Хуже, когда судьба начнет от тебя избавляться. Если все прочее полгоря, то последнее горе, потому что подманить судьбу ты не сможешь, — голос его стал отвратным и решительным. — Нечисть, она и есть нечисть, убивай!

— И не жалко тебе совсем? — простонала Манька, засомневавшись.

Дьяволу все же нельзя было доверять, ждать от него можно было все, что угодно. С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься, а вдруг он из нее убийцу собрался сделать?! Варево выйдет, и будут в нее после пальцем тыкать… Ни рук, ни ног она не чувствовала, тело лишилось последних сил.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — поманил ее Дьявол, направляясь к выходу.

Манька поплелась следом. Дверь пришлось выбить топором.

В избушке все еще горел свет. Дьявол поднялся по ступеням, вошел в дом и указал на лестницу, ведущую в нижнее подвальное помещение. Манька спустилась. Ниже, наполовину утопленная, была железная дверь, заложенная крепкими засовами. Она сняла засов, открыла дверь и отпрянула от резкого запаха тухлого мяса.

— Иди туда! — приказал Дьявол. — И объясни им, по каким таким соображениям ты этой свинье выдаешь амнистию. Это такие же люди! — Он подал ей зажженную керосиновую лампу и тряпку, чтобы заткнуть рот. — Давай, лезь! Только ты — случайно! — поверила в сказочку и железо открыла, а они хотели на саночках прокатиться. Думали засовестят нечисть, она и рассыплется в извинениях. Да не тут-то было!

За дверью была еще одна лестница. Манька спустилась в подвал.

Он был каким-то уж слишком огромным, снаружи ни за что не догадаешься о таком подвале — высокий свод и пол, залитый кровью. И весь он битком был набит трупами и скелетами, частью качающимися на цепях, частью сваленными в углу. Плоть у свежих трупов была вырвана и объедена, многие безглазые, безухие, с вырванными внутренностями.

Любила Баба Яга поваляться на человеческих косточках и мясцом себя побаловать.

Манька застыла в ужасе, сообразив, что Дьявол не шутил, когда прочил ей смерть. Речь шла о ее натуральных внутренностях… И сожрала бы ее Посредница, если бы не накормил и не надоумил… Ее вывернуло несколько раз — она выскочила из подвала, скорченная судорогами, выблевывая желтую едкую слизь.

До двери на улицу она ползла.

Дьявол закрыл люк, чтобы гнилые испарения не распространялись по избе еще больше.

Рвало ее долго, она едва отдышалась.

— Ладно, пойдем, добьем эту тварь, а то еще оживет! — отрешенно сказала Манька, когда пришла в себя. Она вернулась в избу, подобрала внушительных размеров секач, который присмотрела еще раньше, когда примеряла силу Бабы Яги на себя, сравнивая секач с ножом, который держала под рубахой. — Побудь со мной, а то мне одной страшно. Пожалуйста! — попросила она Дьявола.

Дьявол спорить не стал.

Вышел впереди нее, довел до бани и терпеливо подождал, пока она перерубала свинье шею. Ей пришлось здорово повозиться. Не выпей свинья свою отраву, ни за что бы она с нею не справилась. Манька поняла это, когда измерила диаметр шеи: трудоемкость была такая же, как перерубить дерево в три обхвата. Да и глаза не так уж сильно были повреждены, чтобы не зажить, скорее, залиты кровью рассеченных век и сдавленные ударом.

— Кол еще надо бы в сердце вогнать, — посоветовал Дьявол. — Вдруг она в роду вампирических родственников имела, оживет!

Манька согласилась и на это — вбила кол. До сердца он не доставал, едва протиснувшись сквозь ребро. Пришлось сначала разрубить грудину и чрево. Но так было надежнее.

Когда закончила, с удивлением заметила, что крови у свиньи было не так много, как можно было ожидать. И сразу вышла на воздух, к колодцу, черпая ковшом воду и отпивая большими глотками. Потрясения и усталость были столь велики, что она не сразу пришла в себя. Но после живой воды силы стали возвращаться. Спать решили на улице, недалеко от колодца. В бане оставался неподъемный труп свиньи, в доме битком набитый подвал с покойниками. Для лежака набросали березовые веники, рядом, с той и с другой стороны, положили оба неугасимых полена, которые весело потрескивали, отправляя сноп искр в небо.

Манька сразу же уснула мертвым состоянием без всяких снов. Она даже подумать не успела хорошо это или плохо убить свинью, которая вовсе и не свинья, а злая старуха, и кто были те люди в подвале, и что она будет делать завтра.

Ни один волк в эту ночь не завыл. Звери остались в лесу.

Проснулась Манька поздно, Дьявол ее не будил. Возле неугасимых поленьев было тепло как летом. Смоляной воздух шибал в нос — и едва уловимый запах цветов. Манька представила себя на лесной поляне, а сверху синее-синее небо и белые облака. Вот так лежать бы и лежать! О вчерашнем она старалась не думать — сразу начинало поташнивать. Она потянулась: глаза открывать не хотелось — но все же пора было вставать и грызть свой железный каравай, при воспоминании о котором десны с остатками корней от зубов заныли. Но стоило облизать небо, как она почувствовала, что раненные десны зажили и за ночь прорезались ровненькие зубы, выталкивая старые корни, которые можно было сковырнуть языком.

Манька расплылась в улыбке от уха до уха. Десны не болели, но страшно чесались.

Она сладко потянулась — открыла глаза… И охнула, а глаза сделались круглыми, как пятаки.

Она резко села, озираясь вокруг себя и соображая — если это ей снится, в своем ли она сне?!

Поленья лежали рядом, но не горели. Они почти полностью ушли в землю. Нижняя часть поленьев пустила корни, в нескольких местах корни подняли землю и выставлялись наружу. Небольшие верхушки выбросили вверх побеги, которые уже выпустили листья, и потихоньку начинали ветвиться. Трава вокруг, почти до самой опушки, где еще лежал снег, была зеленая-презеленая, небо синее-синее с белыми облаками, а вокруг, почти на всем лугу, густо зацветали подснежники и другие первоцветы. Деревья и кусты поблизости окутались в зеленоватое марево. Рядом, в оттаявшей и очистившейся ото льда реке, у самого берега плескались рыбины, выскакивали из воды и хватали на лету разбуженных мух.

Избушки квохтали и выгребали что-то лапами из земли, перебираясь с места на место, насколько позволяла тяжелая здоровая стальная цепь, с диаметром прута с Манькино тело, позади их тянулись кандалы с добрую повозку. Но передвигались избы сравнительно легко. Цепи крепились к огромному железному столбу, вбитому посередине луга, чуть-чуть не доставая до опушки и колодца. Чтобы не запутаться в цепи, избы ходили вокруг столба кругом, как зеки на выгуле, сначала в одну сторону, потом в другую.

Вспомнив о себе, Манька подумала, что ее железо нисколько не легче, если мерить по силе. Но ей со своим железом было свободней. Не хотела бы она оказаться на их месте.

Дьявол сидел чуть поодаль с блаженной улыбкой на губах и отсутствующим взглядом, выпуская флюиды, которые стекали в землю, и ловил те, которые поднимались от земли, только уже другого цвета.

Манька до боли протерла глаза, но ничего не изменилось.

— Я что, всю зиму проспала? Как спящая царевна? Ущипни меня за ухо! — жалобно попросила она.

— Что ты, брось! Такой должна быть вся земля! — мечтательно и протяжно проговорил Дьявол, не отвлекаясь от своего занятия.

— Да что случилось-то, ты можешь хоть как-то объяснить? И чего поленья… проросли? — Манька ткнула пальцем в поленья, которые выпускали по пятому и десятому листу.

— Ровным счетом ничего! Теперь тут всегда будет так. Лето! Поленья отдали свой огонь земле, и она согрелась. Это неугасимые поленья. Сами они не местные, но ведь и земля перед тобой только самая нижняя часть… — Дьявол засуетился, выставляя вперед себя котелок с порубленной зеленью. — Я набрал крапивы свежей и щавеля, поешь, Да, и надо бы избы освободить, перерубить железо! — И снова ушел в нирвану.

— Чем перерубить? — спросила Манька.

Дьявол поморщился, что ему приходится отвлекаться.

— Топором, — ответил он. — Иди, не мешай мне! — и снова ушел в состояние энергообмена, демонстративно повернувшись к ней спиной.

Манька взяла топор, отметив про себя, что с такой цепью вряд ли вообще возможно справиться, даже если сварочный аппарат на руках, боязливо приблизилась к избам, обходя их и присматривая дорогу для отступления. Избы насторожились, нахохлились, если так можно назвать съеженное состояние с некоторым наклоном в ее сторону.

— Я только посмотрю на цепь, — успокоила она их, выставляя вперед ладони. С собаками такой трюк помогал: лаяли, но не кидались.

И тут же решила, что Дьявол опять над ней поиздевался. Ключ от замков висел тут же, прикованный к железному обручу, который охватывал ногу изб, врезаясь в плоть. Смешно бы она выглядела, если бы махала тут полжизни топором, как кузнец, перерубая железо. А каково было избам, которые носили освобождение на себе и не могли им воспользоваться?! Чтобы достать ключ, пришлось повозиться. Избы обрадовались, когда Манька сняла замки, открыв их ломиком и откатив в сторону, и даже последовали за ней, но она шикнула, и избы послушно отошли, сразу же направившись к колодцу.

Она прошлась по лугу, изумляясь, как изменилась за ночь земля, сняв железные обутки и пройдясь по земле босиком. Потом, заметив, что избы уже отошли к опушке, она тоже спустилась к колодцу с опустевшим после изб озерцом, зачерпнула воды и вылила ее на себя. Вода была холодная и пробирала до костей, но не холодом. Было такое ощущение, что в тело вливалась сила. Голова сразу стала ясной, тело бодрым, появилась необычайная легкость. «Ну и чудеса!» — подумала она, дождавшись, когда озерцо, выпитое до дна избами, наполнится водой снова. Вода прибывала быстро, переливаясь из колодца по желобку. Потом осторожно погрузилась в живую воду.

Озерцо было не то, чтобы глубокое, но дна не доставала, болтаясь на поверхности, как поплавок. Вдохнула глубже, ушла под воду — вынырнула через несколько секунд с восторженными восклицаниями: «Ух ты! Ух! Ух!..» Если уж выпал шанс подлечить свое больное тело, то упускать его не стоило, а если лечиться, то так, чтобы болячек не осталось.

Вышла из озерца обновленной — даже дурой себя не чувствовала. Было столько сил, что попадись ей под руку Идеальная Радиоведущая, она бы пришлепнула ее одним щелчком. Ссадины и раны за ночь зажили, ступни стали бело-розовые, как будто Манька никогда не носила железных башмаков. А после купания и вовсе окрепли. Дьявол между тем развел костер и кашеварил. От костра шел одуряющий запах. После купания сразу же захотелось есть. У Маньки потекли слюнки вместе с теплым чувством, которое она испытала к Дьяволу. Хотел он того или нет, но именно он предупредил ее об опасности. Сколько раз он спасал ей жизнь, а доверить ее нельзя было даже близкому человеку, который слушал радиопередачи. Наверное, Дьявол был выше радиоволн, особенно ими не загружаясь. Она, конечно, понимала, что он не человек, но не просто Дьявол — был он еще какой-то другой. Дьявол между тем соорудил подобие стола из ящиков и поперечной доски, выложил салат и печеную рыбу, налил в березовый чумпель чай из смородиновых листьев, добыл из котомки железный каравай, отломил от него целый ломоть и поманил ее пальцем.

Она обрадовалась и уселась на скамеечку за стол, потирая руки.

Жизнь налаживалась — и у нее, и у изб.

Манька подумала, что избы, обломавшись единожды, не ко всякому хозяину попросятся. Найдут такого, который приберет их, очистит от скверны — и примут его, и будут охранять, как не стали бы охранять ее. Нормальные были избы — богатые, в такой избе жить, горя не знать. Если, конечно, урок пошел впрок… — люди не всегда умнели после первого раза. Жаль, если наступят на те же грабли. Она много раз видела, как человек из одной беды попадал в другую, как раз по той же причине, что выбирал таких же людей, которые его уже обманули. Но избы живые, когда насильно мил не будешь.

Дьявол протянул Маньке чумпель и кусок железного каравая, налил и себе березового сока, устроился поудобнее. Вид у него был торжественный. Черные глубокие глаза казались еще чернее, но они блестели и прыгали в них озорные искорки.

— Помолись, Маня, земле, которая тебя сегодня кормит, чтобы вечно она была твоей кормилицей, — сказал он, взглядом останавливая ее, когда она собралась отпить. — Глядишь и отринет она Царицу Радиоэфира, когда придет время, и будет тебе опорой!

Манька шмыгнула носом и встала. Все так делали.

Радостное чувство, что она обрела воду, которую уже не надеялась добыть, не проходило. Было ей неловко, не умела она принимать дары, но рядом не было человека — неловкость ее никто не видел, а Дьявол не обращал внимания. Она сроду не молилась и как молиться не знала, но в последнее время Дьявол правильно ее учил, поэтому без лишних слов вышла из-за стола, нагнулась, дотронувшись рукой до земли, и сказала тихо:

— Благодарю тебя, земля кормилица, за хлеб насущный…

Манька покосилась на железный каравай на столе. Это было неправдой, потому что тащила каравай она издалека. Но, заметив рыбу, решила, что это тоже хорошо, а, кроме того, вспомнила, что тело нигде не болит и даже ступни зажили, будто не топала она в железных обутках.

И это было хорошо.

— Благодарю за живую воду и тепло, которым ты согрела меня! Не оставь меня в трудную минуту, и да будут лета твои долгими и счастливыми и никакое зло не проникнет в тебя!

Что сказать еще, она так и не придумала. Она даже не была уверена, слышит ли ее земля.

— Ну, иди, Маня за стол, и пусть камень тает у тебя во рту! — позвал ее Дьявол.

Манька села за стол, подвинула к себе рыбу, впившись в нее зубами. Ничего вкуснее она не едала. И каравай железный жевался легко. Ломоть, отломленный Дьяволом, закончился быстро. Она даже подумала, не съесть ли ей каравай за раз, чтобы исчез он из ее жизни, но следующий кусок, который она попыталась отломить сама, мягким не был, а был он таким же железным, как и в прочие дни. Видимо, была какая-то норма, которую Дьявол помог съесть, и норму установил из вредности, чтобы не думала она, что он уже посчитал ее Помазанницей. Но Манька была рада и этому — от каравая осталась ровно половина.

Уходить Маньке совсем не хотелось. Но вечером, когда она надивилась на быстро наступившее лето, Дьявол объяснил, что жизни и тут не будет, если радиопередачи не прекратить. Радиоведущая обязательно прознает про Манькино злое дело — и слетится сюда столько нечисти, что места для нее не останется. Хуже, избам житья не будет… И надо бы так сделать, чтобы земля была такой во всем царстве государстве…

Ну, или как можно больше…

Утром следующего дня он разбудил ее как обычно ни свет ни заря. Заставил ее размяться на лугу и пододвинул котомку.

— Маня, эта земля всегда будет помнить тебя. В любое время ты сможешь вернуться, — сказал он мягко, взваливая ей на плечи мешок с железом. — Но жизнь такова, что если не умеешь защитить добро, ты его теряешь. И горы мусора примнут траву и пропитают землю ядом. И потом, с чего ты решила, что она твоя? Разве ты за нее заплатила? Или бумаги справила? Разве не обязала тебя нечисть просить ее каждый раз, как добро нашло на тебя?!?

Манька низко молча поклонилась земле, когда они стояли на опушке, без молитвы. Но на этот раз сознание ее было искренним. Она просила у земли защиты. Молча.

Избы провожали ее издали, стоя у реки, встав в полный рост, который был у них выше самых высоких деревьев, прижимаясь друг к дружке. Манька залюбовалась ими — хорошие были избы, крепкие и теплые, наверное. Ей бы такую, вот уж в деревне удивились бы!

А потом, скрепив сердце наставлениями Дьявола, шагнула под густую крону…