• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В большой избе все еще неприятно шибало в нос протухшим горелым мясом. Запах с ног не валил, но был — а откуда шел непонятно. Манька подумала, что надо еще раз проверить: не было ли у Бабы Яги в избе тайных комнат. Запах вроде должен был выветриться. Но пока дверь была открыта, он уходил, а за ночь копился снова — и с утра в избу не сунешься. Ее передернуло от одной мысли о покойниках, а каково было избе носить в себе такой кошмар?! Любой бы на ее месте заболел!

— Да-а, память твоя все еще у вампира! — заметил Дьявол, глядя, как она озирается по сторонам и топчется на месте. Зеркало она видела, а вот где, забыла. — Ты давай ищи, а я избу проверю! — предложил он, будто прочитав ее мысли. Он подозрительно передернулся, принюхиваясь. — Что-то мне это тоже не нравится, жутко не люблю мертвечину, — сказал он, прислушиваясь к скрипу половиц. — А изба нам еще пригодиться!

Дьявол слегка зарумянился, когда Манька удивленно приподняла бровь.

— Я, конечно, не ругаю нечисть, даже поощряю, если она привносит нетрадиционные способы наказания проклятому народу, — оправдался он. — Но только не в случае, когда я сам выступаю в качестве передовой позиции! Будет неприятно в пылу битвы обнаружить за спиной черта…

Дьявол прошел по избе взад-вперед.

А Манька вдруг с нескрываемой радостью поняла, что на этот раз Дьявол собирается объединиться с ней, а не с нечистью. Наверное, потому, что она собиралась воевать с нечистью, которая уже ее боялась, рассудила Манька. По крайней мере, вероятно, нечисть забеспокоилась, узнав, что некто разделал старую-престарую нечисть, как самую настоящую свинью… Даже с обычным хряком мало кто мог справиться в одиночку, трое держали, а кто-то один вскрывал артерию на шее — Баба Яга по размерам превосходила взрослого откормленного хряка раз в шесть…

Лицо Дьявола стало по-деловому озабоченным.

— Мой друг меньше всего хотел бы выступать шпионом на стороне противника, — объяснил он, наталкивая ее на мысль, что в избе есть некто нестрашный… — И уж если я могу дать вам шанс подружиться… Чувствую, пространство изогнулось в нескольких местах — больнее пространства я не видел! — сделал он заключение. — Но о пространстве, твоим умом, Манька, не понять! — Дьявол тяжело вздохнул, прошелся по ней безнадежным взглядом и шагнул вперед. И застыл. Но, заметив ее недовольное лицо, напомнил ворчливо: — Ты не забывай, до совершенства тебе еще далеко! Я, между прочим, не в угоду тебе тут медитирую! Пространство — мой конек. Многие пытались с ним шутить, но у меня получается лучше всех, потому что тренирую себя каждый день. Вот если бы ты себя так изнуряла!..

Манька и сама знала, что была неуклюжей. Когда Дьявол бил ее дубиной, удары пропускала — ко всем ранам, полученным в походе от железа, добавлялись синяки. Но кое-какие приемы, которые показывал, она запоминала, и раз или два Дьяволу тоже досталось…

Бы! Он как всегда ушел от удара, перестав существовать в плотном виде. Призрачный след от посоха он потом долго рассматривал и рассказывал, что многие в таком поединке перестали бы существовать. Манька принимала похвалу на свой счет, но на десятом разе догадалась, что Дьявол глумился, а не хвалил. Было обидно, но втайне она радовалась, что показала себя Богу Нечисти с плохой стороны.

А Дьявол забыл о ней, уставившись во все пространство сразу.

Манька чувствовала, что он стал больше, чем она его видела. Лицо окаменело, в уголках губ заиграла зловещая улыбка, и обычно черные, как провалы в ночи глаза, вдруг зажглись призрачным голубым сиянием. От Дьявола повеяло холодом — занемели руки, и в мгновение продрогла до костей, а ведь держала в руках живой огонь! Весь он стал необычный, грозный. Даже показалось, что из Дьявола выползают толстенные щупальца: она улавливала их тень и искажение пространства, словно марево — и эти щупальца начинают прощупывать стены избушки, проваливаясь в стены. Плащ, всегда черный снаружи и красный внутри, вдруг стал снежно-белый, совсем как у того старика, которого она видела во сне. Призрачный плащ развевался — как крылья, но ветра в избе не было и в помине. А еще он держал в руке белый посох с прозрачным камнем, и от камня тоже лился свет.

Дьявол был уже не черный, а белый…

Но черный он нравился ей больше. Белый Дьявол был весь безжалостный и беспощадный.

Видели бы его таким вампиры царства государства, может, сто раз бы подумали, прежде чем становиться вампирами.

Со всех сторон к нему стекались лучи, сначала прозрачные, а по мере приближения явные, и получалось, что будто он стал столпом огня. Света в его глазах хватило бы осветить, или освятить! не одну горницу. И вроде он был, но как будто не был: когда Манька хотела посмотреть, на то, что твориться вокруг, она видела сквозь него даже лучше, чем обычно.

Она немного струхнула. От света, озарившего Дьявола, хотелось упасть на колени и каяться, но вовремя удержалась: каяться ей было не в чем. Ей захотелось подойти и ткнуть в него пальцем, но вид грозного Дьявола заставил ее тут же отказаться от этой глупой мысли. Она даже подумала, что, возможно, он и не врет, когда рассказывает о себе, что он кого-то судит, наказывает и отправляет в Небытие.

Если Дьявол такой, то, пожалуй, мог бы!..

Заметив, что Дьявол медленно поворачивается в ее сторону, она сиганула на чердак что есть мочи. «Свят, свят, свят!» — мысленно помолилась она, когда Дьявола не оказалось рядом. И с облегчением вздохнула, принимаясь за поиски.

Когда она впервые увидела чердак, он был забит доверху. Теперь вещей осталось немного. Только те, которые могли бы пригодиться самой избушке и тому, кто будет в ней жить. Были тут инструменты, которые гвозди вбивали исправно и пилили тоже по-человечески. А еще добротный пиломатериал, печные новенькие кирпичи, краска для наличников и стен, ткацкий станок и прялки. Соль, спички, свечи, облезлый пишущий стол, украшенный резьбой и золотыми вензелями. В ящиках стола высохшая чернильница, перья и промокашки. Платяной и книжный шкафы, с такой же резьбой, что и стол. Хозяйственные принадлежности: чугунки, ухваты, кочерги для углей, печные щипцы, и прочая утварь.

Ну и прочие домашние полезности.

Чудо-метла, которая сама мела и немного помогла Маньке с уборкой изб, в основном, когда надо было вышаркать половицы, а мела она, пританцовывая, и получалось, что гоняла мусор туда и обратно.

Чудо-коромысло с двумя бадьями, которое само ходило по воду, и от работы не отлынивало. Разве что запиналось за ступени. Но деревянные бадьи высохли, и вода проливалась сквозь щели — их работоспособность оказалась бесполезной. (Манька напомнила себе сунуть их в бочку с водой на вымачивание — мало ли для чего пригодятся.).

Современные моющие средства.

Второй месяц мылась она душистым мылом и голову мыла шампунью — не было в них колдунства. И даже швейная машина. А еще резной сундук с детскими сказочными книгами. На них у Маньки рука не поднялась, сказки она любила. И несколько волшебных вещей, которые ей приглянулись.

Она так и не смогла придумать, за что их можно наказать, например: чудесный камень-кристалл, который рисовал такую красивую землю, что смотреть в него можно было до бесконечности. По небу летели птицы, струилось в солнечном свете синее-синее море, деревья и цветы росли прямо на глазах. Можно было думать о чем угодно, а камень показывал мысль в красоте неописуемой.

Манька обошла весь чердак, по дороге заглянув в камень-кристалл.

Он нарисовал новогоднюю елку, про которую она давно перестала думать, и еще нечто, завешанное покрывалом — и сразу вспомнила, что видела зеркало в подвале, на стене под лестницей. Она сама его занавесила в первый день, после того, как протерла от пыли, чтобы оно не увеличивало количество покойников и не видеть себя измученную и изможденную в окружении мертвецов.

Картина была еще та! И так замоталась, что зеркало вылетело из головы.

Спускаясь вниз, она еще раз заглянула в горницу: Дьявол уже был как прежде — черный. Заметив ее, поманил к себе.

— Я только в подвале возьму зеркало! — сказала она, согласно кивнув.

Но он остановил ее озабоченно:

— Зеркало потом, тут у нас другая заботушка … — сказал он нехорошим загробным голосом.

— Что, опять покойников хоронить? — ужаснулась Манька.

— М-м-м!.. — как-то неопределенно протянул Дьявол, а потом рассердился и топнул ногой, гаркнув во весь голос, от которого Манька вздрогнула: — Если ума не хватает потерпеть, сидела бы дома!

И она сразу поняла, что ему не до смеха. И покойники в ее жизни еще не кончились.

— Да что случилось-то? — спросила она, подходя ближе. Она посмотрела на стену, которую Дьявол сверлил глазами, но ничего интересного не увидела: стена, как стена — обычная, ровненькая, бревенчатая…

— Стена-то, может, как стена, да только пещерка за ней! — произнес Дьявол. — А в той пещерке чудо чудное, диво дивное. Лежат там, Маня, запредельные люди, которые головы не имеют, а ума у них много. Не представляю даже, как мы туда пройдем? Твоя головная боль!

— Ох, это обязательно? — понимая, что обязательно, жалобно проблеяла Манька.

Дьявол в ответ промолчал, простукивая стену. Потом повернулся к ней.

— Маня, таких тайных мест, чтобы схорониться, у нечисти много. Посмотреть бы надо. А если завтра война? Проиграешь, как янки проиграли узкоглазым.

— Чего-чего? — вскинулась она.

— Был такой страшно избранный народ, — устало объяснил Дьявол, — который хотел повелевать народами, и все звали людей того народа грязными янками. Был такой маленький и невзрачный народец, худенький и с косыми глазками… которого никак не звали. И вот решили установить янки над косоглазыми мировое господство. Но не знали янки, что под землей народец тот любит жить. Догонят янки косоглазого, а он раз, и провалился под землю. Думают, что в безопасности, а косоглазые раз и выскочили перед янками, как лист перед травой. И тебя, Маня, раз — и обойдут со спины!

Манька постучала по стене кулаком, но ничего не услышала, кроме звука о дерево. Надо заметить, она и в звуках-то разбиралась не очень.

— Так не видно ж ничего! Даже если так оно, как я в стену-то залезу? — сдурела она, сомневаясь, что Дьявол в своем уме. — Разве что с улицы посмотреть? Но мы же видели, нет там никакой пещеры!

— На эти места не глазами смотрят, а затылком, — сказал Дьявол с серьезным видом. — А вот пойди-ка сюда, встань спиной… — Дьявол подвел ее к стене и развернул. — Глаза можешь не закрывать, они роли не играют. А теперь смотри, но только смотри позади себя, и смотри так, как будто глазами зришь.

Манька посмотрела и ничего не увидела. Даже стену. И чего он несет?!

Зато хорошо разглядела окно противоположной стены, к которому стояла лицом. Ничего интересного за ним не было: темно, как раз миновала полночь, минутная стрелка продолжала висеть на половине неподвижно — опять припозднились. Ночная жизнь становилась не исключением, а нормой. Часы с кукушкой на стене показывали то же самое: она уже собиралась спать, когда Дьявол обозначил спасение.

— Смотри еще, да не пялься, куда не просят! — приказал Дьявол.

И снова она ничего не увидела. Хуже, она и не собиралась смотреть — ясно как божий день, что с Дьяволом что-то не то. Он явно попутал их физиологическое строение.

Дьявол зарычал, заметив, что она думает не о том, и предложил сыграть в игру.

— Ну, я же говорю, дурак человек, а вампир об этом всегда знал. Это же так просто! Проверь себя: вот смотри перед собой и попробуй внезапно оказаться в мочке уха… Так, а теперь пятку прощупай. Сознанием… Палец руки… Не смотри! Только сознанием! Это затылочное зрение, — объяснил он. — Если бы работал как надо, вампир не сидел бы в голове, и худо-бедно, ориентировалась бы в пространстве. С закрытыми глазами. Оно направлено взад себя. Давай, работай!

Долго Манька старалась смотреть, от напряжения глаза застило слезой, и на секунду ей даже показалось, что есть там за спиной что-то тяжелое…

— Посмотреть не могу я, — наконец, взмолилась она, — но ощущение есть, что кто-то глаза отводит.

— Это обманка! — сказал Дьявол настойчиво. — Смотри туда снова. Пробиться надо…

Манька посмотрела, не давая отводить себя от стены, и на этот раз — ахнула…

То ли затылочное зрение открылось, то ли третье око, но за спиной явно было пространство. С левой стороны оно было почти чистое, а с права нависала скала. И пещера изогнутая, неровная, из скальных пород. Камни острыми глыбами торчали из всех стен, и вглубь вела тоненькая тропинка, петляя между острыми камнями, едва приметная. И где-то дальше тропинка разветвлялась на несколько ходов.

— Что еще видишь? — спросил Дьявол.

Теперь Манька уже не сомневалась, усматривая в кромешной тьме пещеры смутные тени.

— Там разговаривает кто-то… — прислушиваясь, доложила она. — Неслышно… и говорит кто-то…

— Что именно? — поинтересовался Дьявол.

— Плачу я, плачу… а ему отвечают: все мы сделали… и еще кто-то, как будто маленький просит: пойде-е-м домой, а ему отвечают: там тетя страшная… а справа, как будто кто-то вверху сидит и говорит: кончайте вы… И подслушивает… И… и обещает: поможем, поможем… Ух, ты! — изумилась Манька.

— Это черти, Маня! Поймай они тебя, на носилках вынесут вперед ногами. Как только первый оборотень у избы появится! Осторожнее! — Дьявол придержал ее, заметив, что она пятится на стул. — У избы и так мозги куриные, так они последнего ума ее лишают! — сказал он расстроено, с горечью. — Они, избы-то, наверное, уж и забыли, что не совсем избами должны быть!

В который раз за день, Манька облилась ужасом, отскакивая к двери.

Чертей боялись все. Про чертей народ помнил, но никто конкретно не знал, как они выглядят. На чертей, как и на Дьявола, сваливали все плохое: черт попутал, черт дернул, сам черт не брат, выглядишь, как черт, чертова дюжина, черти воду мутят… Но любопытство превысило. Манька вернулась к Дьяволу.

— А теперь на другие стены посмотри! Сдается мне, избы с большими секретами! — сказал Дьявол, но подумал и недовольно остановил: — Хотя нет, ты пока не готова… Черти — нижний уровень, а и то насилу заметила. Уж, скорее, интуиция сработала, чем зрение вернулось. Видеть, Маня, надо так же ясно, как будто глаза у тебя там. Отставить!

— Так старуха тут не одна жила? — изумилась Манька.

— Конечно, не одна! Баба Яга тут хорошими людьми питалась, — ответил Дьявол, поморщившись. — Следовательно, люди приходили. На счастье дана изба такая человеку, да не было ей счастья. Вампиры избы не жалуют. У них гробы. И не будет ей счастья, пока разная гадость в ней живет. Надо бы извести, а то так и останется больная, одна-одинешенька посреди нечисти. Добрые духи земли ей побрезгуют. Один водяной, но он сам себе на уме, у него домашним пирогом соблазн, а не избой, в избы он редко заходит… Не жалко тебе ее?

— У нас меньше трех с половиной недель до дня любви с оборотнями, а тут целая толпа чертей! — Манька закипела от злости. — Ты мне что предлагаешь — воевать и с теми и с другими? Я что-то не пойму, ты так шутишь или смеешься?

На то, что избы ей помогут, рассчитывать не приходилось. Сроду такого не было, чтобы кто-то пожалел ее — но ей было жалко избы. И она уже знала, что будет заниматься чертями, вместо того, чтобы бежать в горы.

— Я предлагаю бить тех и других до смерти по одиночке, пока не объединились, — тоном, не терпящем возражений, произнес Дьявол. — Нечисть дружна между собой. Это вас, людей, разделить легко! Даже две недели — срок ого-го-го! Но если ты решила, что терять тебе нечего, можешь лечь в лесу и подождать, когда оборотень на тебя найдет. Поверь, это случиться скоро! Но я бы на твоем месте перед смертью сделал одно хорошее дело: помог избе. И не потому, что тебя вампиры попросили! Поймать черта и подружиться с чертом — два разных понятия! Черт у нечисти примета плохая, а человеку хорошая. Если бы люди чертей не любили, забыли бы о них. В Аду черт — самое доброе подспорье. Сама подумай, черт людей поджаривает на сковороде, а тут раз — и друг! Будет он в тебя головней тыкать, или предложит разобраться с этой головней? У меня все как у людей — связи выводят в люди. Но валюта другая!

— Пожалуй, кроме своих цепей терять мне нечего, пойду-ка и лягу, — задумчиво произнесла Манька, представляя, как оно это будет.

Но умирать не хотелось, терять было что. Те же избы: добрые были и ей радовались.

Сиюминутная слабость прошла. Она уже сердилась на себя: конечно, Дьявол прав! Уж если умирать, то почему бы не помочь?! Избы нуждались в помощи. Шли потихоньку за ней, присматриваясь, или думали сама она поймет, что плохо быть, как она, сиротой, у которой нет ни друга, ни… человека. Наверное, будь она такой больной, слезами бы обливала себя, что нет ей помощи, в то время как, может, кому-то требовалось только немножко обратить на нее внимание. А избы не плакали, и не бросили друг дружку. Крепко за дружбу держались.

— Так как ты, говоришь, этих чертей изводят? — спросила Манька с видом прилежной ученицы, заложив руки за спину.

Дьявол остался довольным. Он уже смотрел на нее мягко, с легкой иронией.

— Я знал, что ты пока еще дура, но поимела немного ума! — произнес он одобрительно и объяснил: — Все дело в том, что черти необычные существа, которые не имеют материальности вовсе. Но некоторые нечистые умом люди умеют придать им материальность, заключая в пространственной материи. Пощупать ее ты не можешь, но для чертей она — самая настоящая тюрьма! Так они остаются на земле рядом с человеком, в устроенных скрытых жилищах, и ждут, когда плюнет кого-то в человека, или в глаз ему заедет, или зависть выскажет. И тут-то черти предстают во всей красе, потому что мысль умеют сделать материальной. Хорошие мысли они не исполняют, черт — старый проверенный способ вывести объект на чистую воду. Так устроены: хотят, чтобы их заметили и вызволили. А если хорошее, кто ж станет вызволять?! И пошло-поехало! Пока человек не поймет, что злобу таит на пустом месте или зависть у него себе в убыток. Но это — если умеет провериться, а не умеет — тут уж черт нечисти доброе подспорье! И загоняет она чертей в землю, и лишает взаимовыручки и свободы передвижения. И сказать уже могут только то, что темница велит. Про человека, у которого черт на привязи пасется, говорят: у него дурной глаз! Улетает удача к вампиру, если черт рядом. А люди и вампиры думают, будто это они сами от себя такие…

— А зачем Бабе Яге у себя дома черта привязывать, если он это… дурной глаз! — удивилась Манька.

— Нечисть, она на то и нечисть, чтобы не иметь против себя нечистую силу, — Дьявол щелкнул ее по носу. — Вот твою землю вампир полонил — а Баба Яга землю изб. У избы тоже есть своя земля, а Баба Яга разобралась и отрезала ее. Своей-то нет, не вернула в свое время, когда душу-вампира отправляла на тот свет, а безземельной среди вампиров долго ли походишь?! Страшное дело делали две избы против себя самих. Обе они украденные у поленьев. В земле должны были быть неугасимые поленья, а изба — на земле. И получилось, что деревом неугасимым сами топились, которое им самая что ни есть душа.

— Так мне нельзя с ветками неугасимыми сюда заходить? — ужаснулась Манька, бросив взгляд на ветвь, которая стояла в вазе, и горела вместо свечей.

— В печку положить нельзя, а освятить избу — святое дело! Дерево в земле, а ветка — мудрое его начало. А теперь представь, что оборотни каверзу задумали. Где бы ты не пряталась, черти выведут их прямо на тебя: «Мы, Маня, здесь! выпусти нас на волю!» — Дьявол посмотрел на нее и успокоил, заметив, что она сама не своя: — Да не бойся, черт убивается взглядом. Вернее, не убивается, а разваливаются стены его темницы, а сам он уходит в свою обитель.

— И только-то? Не будет никаких трупов?! Ни с кем не надо биться?! Никакого кровопролития?! — Манька облегченно вздохнула, прищуриваясь недоверчиво и сверля Дьявола взглядом. — Ну, хорошо, — согласилась она. — А как мне в пещеру-то попасть? Я ж не могу пройти сквозь стену!

— Не спеши! Стань спиной к пещере, — Дьявол приставил ее к тому месту, где она видела вход. — Так, теперь смотри и иди назад себя, и не думай о стене, просто иди, и, когда будешь в пещере, не оборачивайся. Выйдешь так же. Запомни, потеряешь след, заплутаешь! Смотреть на черта можно только затылочным зрением. И убиваться он так же.

— Так как же я их разгляжу?! — засомневалась Манька в который раз. — Сам сказал: убиваются взглядом, а на затылке разве есть глаза?!

— Разглядела же, — спокойно ответил Дьявол.

— Услышала я их, — поправила она.

— А пещеру кто мне описал? — напомнил Дьявол, подталкивая ее в грудь.

И вдруг Манька поняла, тупо уставившись на Дьявола — опять прав! Было у нее другое зрение, о котором никогда не догадалась бы, если бы Дьявол не надоумил. Ведь не смотрела она глазами, а пещеру запомнила зримо!

Как такое могло быть, если не смотрела?

Как видела, объяснить она себе не могла. Там стеночка была, и были какие-то мысли, но пространство за стеной просматривалось ясно. Голова ее при этом стала сумрачной, обе мозговые доли налились свинцовой тяжестью, и заломило в височных областях, но как-то неправильно, не в самой голове, а снаружи. Но она точно знала, что никто в этот момент ее не бьет, а значит, боль была ненастоящей. Может, это оттого, что заработал третий глаз, тогда причин паниковать не было, но как она туда попадет, если стена у нее за спиной стоит? И пусть она видит вход, но ведь реально-то его не существует!

Она приноровилась, настраиваясь на пещеру, попятилась назад. И вдруг обнаружила себя в пещере. Но видела впереди не стену, а только вход, и самой избы как будто не было.

Задом пятиться было неудобно. Пару раз она споткнулась, и чуть было не потерялась, но вовремя сумела остановиться и нащупать твердую почву, восстанавливая равновесие. Она двигалась назад себя не спеша, прощупывая своим открывшимся затылочным зрением тропинку. Немного заболела голова, то ли от напряжения, то ли сама пещера на нее так подействовала. То, что она приняла за тропинку, оказалось черным маслом, которое натекало со стен, и было разлито везде, замазывая видимость. От этого в пещере стояла густая темень, хоть глаз выколи, но оказалось, что для затылочного зрения свет как таковой не требовался, рассмотренное масло мешало, но столько же выдавало спрятанные в нем объекты, у которых святились угольками глаза.

Масло оказалось масла масленей, оно само по себе имело некоторую способность отводить глаза, когда капало с потолка — сразу появлялось необъективное желание получать от жизни удовольствие, хотелось все бросить и расположить к себе хоть одного вампира. И сомнений не возникало, что поступит он иначе, как разве что протянет ей руку и поднимет до себя, но это было состояние, а не мысли. И уже не свое.

Сначала она чувствовала только присутствие и неясное ощущение, что некто за ней следит, и независимые эмоциональные волны. Слева — может быть, недовольство, униженность, отчаяние, презрение и явный вздох. А справа — прочная уверенность в своих силах, направленная на нее, явно подавляя. Уверенность была где-то выше, чем вход в пещеру, будто с потолка. А еще такое состояние, которое можно определить, как мы были, мы — есть, мы — будем!

Наконец, она заметила, что искала. Умасленный черт, черный, лохматый, сливаясь со всем, что было в пещере, сидел на стене, и непонятно, как удерживался. Он почти висел. Выдали его глаза — красные угольки, как источник волны. Он тоскливо смотрел не на Маньку, а на вход в пещеру, и она поняла, что он ее не видит. Манька смотрела на него во весь затылок, но от ее взгляда отдавать концы он не собирался, даже со стены не свалился.

— А я тебя вижу! — сказала Манька просто так, чтобы проверить реакцию черта.

Черт на секунду замер, глазки его забегали, весь он стал жалким и несчастным — и залился горючими слезами, сползая по стене:

— Ой, жалкая я, несчастная я, все-то у меня не как у людей, из рук валится, ой, дура я, дура! Посмотрите на меня, люди добрые, свихнулась я в чреве матушки, горюшко я, ноша тяжелая… — Черт уже катался по пещере, хватался за шею, и голосил, голосил, голосил…

Манька растерялась: она не понимала: зачем надо убивать это существо? Пожалеть разве что! Никакой злобы черт не выказал.

И вдруг он схватил огромный булыжник и залепил ей в глаз.

Этого она никак не ожидала. Кинул он с затылка, а угодил именно в глаз. Глаз был обычный, передний… в смысле, который глазом и был.

— Ах ты свинья! — разозлилась Манька, схватившись за глаз. — Я тебя человеком посчитала, а ты мне что?! А ну как пну сейчас?! — пригрозила она, понимая, что сделать ему ничего не сможет, но ответить стоило.

Как-то нехорошо получалось — разве это дружба? О том, что черти умеют драться, Дьявол не предупредил, — открытие оказалось не из приятных.

И сразу вспомнила, что Дьявол говорил что-то про пустое место. Самое время обругать себя — она не знала про чертей ровным счетом ничего. Конечно, он будет плакать, он же в темнице сидит! Она взяла себя в руки и пожалела черта — и тут же пожалела, что пожалела его…

Черт подрос, слезы из него полились в три ручья. Он голосил про себя, не останавливаясь.

Манька растерялась, разглядывая черта. Похоже, зря она согласилась на эту работенку… Дьявол явно что-то напутал, или заманив в очередную ловушку, или не рассчитав ее силу. От чертей одна морока и морок, и немногие сведения, которые остались в народе, описывали их лукавыми, лживыми, вредными.

— С чертями надо дружить, как нечисть между собой дружат. А по душам они не говорят, у них души нету! — услышала она насмешливый голос Дьявола. — Один говорит: у меня все хорошо, второй отвечает — а у меня лучше! Один говорит: плохо мне, а второй отвечает — а мне хуже! Если подарки, то на вечер, если в глаз — то навечно. Подумай-ка, разве знаешь, с чего он так голосит? Вот нечисть, готовит стены темницы, и слеза должна упасть кому-то в руки. Кому?

— Мне с ним поплакать, или что? — догадалась Манька. — Он явно саму избу изображает, чтобы она умнела с ним. А видели бы ее жалкой и убогой…

— Ну, или человеком, который в избу войдет… И на себя жалко, и на избу жалко… — Дьявол ответил не сразу, в доме что-то грохотало и падало. — Печка тут… Убираю золу… Баба Яга подъемник кирпичами завалила, а во внутренностях яму выбила. Хитрая конструкция! Подкинула дровишек, и злато-серебро по желобку стекает… Это у избы — кровь… Манька, я занят!

Манька постояла еще немного, но Дьявол замолчал. Звуки в избе стали походить на разное: то он, то обратно складывал, то простукивал… А черт уже не плакал, он придвинулся к Маньке и наступил на нее, но не раздавил, а вошел, и ей показалось, что ее засунули в воздушный шар, наполненный густым туманом. И сразу обнаружила, что сама как черт, болезная…

— Ну и плачь! Сиди и плачь! — выдавила она из себя. — Сказал бы, о чем плачешь, поплачу с тобой.

— Ой, я несчастная, все-то у меня через пень-колоду, и счастья нет, и пироги из мертвецов, и сама старая и убогая… А там дворцы, там замки высокие, терема стоят, в небо упираются…

Пока черт печалился, его воздушная пространность убывала.

Манька тяжело вздохнула.

— У меня та же история! — грустно пожаловалась она. Черт был, видеть — видела, и жизнь из него не вышла. — Я вот тут с тобой несчастливая, не могу понять, как вызволить тебя…

И вдруг черт стал съеживаться, как-то беззвучно повторяя за ней ее слова, но на свой лад, стал прозрачным — и исчез, как будто его не было, и глаз прошел. Маньке даже показалось, что в пещере стало светлее. Она обрадовалась, пробиралась дальше — и вроде шла, а вход в пещеру оставался впереди на том же расстоянии. Затылочным зрением она видела его, как белое пятно.

Следующий черт сидел посреди пещеры и загораживал проход. И если бы не угольки глаз, вряд ли сумела бы его разглядеть. Черт очень смахивал на человека: высокий, мускулистый, неопределенного возраста, и весь вид выражал презрение. Только лицо у черта — характерное для черта, смазанное, с вдавленными чертами, с шерстью, но не звериной, а будто проведешь по нему и сразу умрешь от удовольствия.

И как только она его увидела, голова ее поплыла, в ухе что-то щелкнуло и ухо оглохло.

— Хочу, и скажу, — надменно выплевывал он в пустоту словами. — По мне, так ты не можешь! И зачем тебе думать? У тебя же мозгов нет! Куринные! Умереть — это все, что тебе нужно! Знать тебя не хочу, пошла вон! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! — и сплевывал — Птьфу! Птьфу! Птьфу! Ну, ну, — подпрыгивал он, внезапно ударив ее в дых. — Забью насмерть!

И Маньке даже показалось, что один плевок угодил в нее. И опять в лицо.

Она слегка испугалась. Стало обидно, черту она ничего не могла сделать, он открылся ей, как махина-Благодетель, только озвученный, в то время, как она наличие подобного мышления в Благодетелях подозревала. И тут же второго черта, который сидел, можно сказать, молча, ибо мычал, соглашаясь с первым.

Но Манька уже сообразила, что нужно делать:

— Смотри, какой гад, он в тебя плюет! — подсказала она второму черту, который ужасно растроганно закосил в сторону.

Открылся еще один черт, который тяжело вздыхал и поддакивал обеим, обнаруживая солидарность, но не агрессивную, а сочувствующую. Она засмеялась: черт был существо недоказуемое — но вели они себя совсем как люди, открывая то, что людьми скрывалось, обнаруживаясь после в поведении.

— Мразь, вот, я вижу, сидит мразь! С чего это ты решила, что он не имеет право указывать другому черту? Я слушаю и слушаюсь! — подзуживая, с осуждением подтрунила Манька, примериваясь к плаксивому черту. Он, безусловно, исполнял женскую роль. И тут же перешла на первого черта, поддержав его: — Посмотри, она же под нечисть косит! Между делом, ничего собой не представляет, сидит с убитой головой! Где у нее грамотность? Учить надо, а то займет наше место… — и продолжала в том же духе, выдавливая последнюю, которая сочувствовала уже в одиночестве: — А ты… а ты… главное действующее лицо, очень хочешь навредить, ну так навреди, чтобы святой остаться! Вот я, забодала, и умерли, а ты, слабее?

Троицей Манька была возмущена до предела. Каждый черт именно изображал своего героя, но в каждом из них жил человек. Но как-то так, противоположно направлено, логически вывернуто. Отвечать у меня лучше, или мне хуже оказалось не так-то просто.

— Это не человек, — долетел до Маньки голос Дьявола. — Это стены темницы создавал человек. Припасая черта на каждый случай. Иди дальше.

Еще один черт, вполне довольный своим заключением, стоял, заложив руки за спину, и надменно посматривал по сторонам. Он не жаловался, не высмеивал себя, но так она думала до тех пор, пока черт не выступил в качестве обвинителя.

— Я счастливый, я доволен своей судьбой! Посмотреть на меня, кто я, как не Бог? Сужу, ряжу, выставляю бомжей… Кому мне помогать? Зачем? Что я, дурак? Что эта бестолковая тут делает? Облить керосином и поджечь… Я вот смотрю и вижу, да разве ж это изба?!

И тут Манька, наконец, увидела, с кем он объясняется, а увидела лишь потому, что один из чертей одной фразой сыграл под нее:

— Я не умею так говорить! Я сейчас опять сбилась… — и грозно взглянула в ту же сторону, куда смотрел первый довольный собой черт: — Идите, вырвите ей сердце, если оно сочувствует глупому созданию…

А там сидела пародия на избу, с перекошенным лицом, с соломенной крышей, сделанной из перевернутого снопа, в рваной рубахе, из которой торчали щепки, и вокруг были щепки и опил, с жирными короедами… Черт сидел, и хотел бы, но не мог попросить помощи — не у кого было. Его шпыняли, подпинывали, обливали керосином…

Глаза у Маньки налились кровью: изба была такой же проклятой, как сама она — только у нее вампиры, а у избы черти! И покраснела до корней волос, боясь, что или Дьявол, или изба догадаются, о чем она думала в этот момент. Сначала надо было избу вычистить, а потом уходить с Дьяволом! Получалось, что сама она, как богатый человек, как вампир, прошла мимо бедствующей избы. Как после этого избы могли принять ее, как простят? Как вернет она доверие? И, правильно, что не сказал ей Дьявол об избах: ах, Манечка, там две избы умирают, не пожалеешь ли, а они за это понесут железо твое на себе, накормят и переночевать пустят, и будешь ты у них как добрая хозяйка! Это не о покойниках он говорил, когда заявил, что с мертвецами за ручку не братается! Это она мертвец — у барана всегда ум мертвый! И потеряла она избы, идет к ним человек… Благодетельница и идет — это она им добрая хозяйка, это ее они идут встречать!

— Мрази, суки, падаль — пошли вон! Твари! — голос у Маньки дрожал, она крепко сжала кулаки. И сразу брызнули от обиды слезы. Ей нестерпимо захотелось обернуться, и защитить черта, который уже успел погореть.

Но черти, вместо того, чтобы растаять, вдруг начали расти на глазах, быстро увеличиваясь в размере, и стояли за спиной, как материальные объекты, намного сильнее и здоровее, чем она. Манька попробовала взять себя в руки, но слепая ярость на чертей, которые легко провели ее и обиды на саму себя, потерявшую избы, хлестали из нее, как горние потоки, смывая благоразумие. И вдруг она почувствовала, как ее ударили по голове, да так сильно, что искры из глаз посыпались.

— Ох! — схватилась она за голову и обернулась, не сдержавшись, чтобы посмотреть нормальным глазом …

Никого не было. И пещеры не было.

А стояла она непонятно где — кривые-косые линии, и вся она немощная и убогая…

От ненависти не осталось и следа, только чувство, что ненавистников, с омерзением оплевывающих ее за спиной, было много больше, чем когда она раскрыла секрет избы.

Мысли были.

По крайней мере, одна их них. Но как будто не ее, а самая ближняя зависла и торчала в голове, как вбитый гвоздь. Чувствуя присутствие мыслей, Манька не имела о них ни малейшего представления. И каждая мысль силилась пробиться и стать ею и захватить тело, а когда она замечала ее, мысль промахивалась и принимала расплывчатый, закрытый пеленой вид, напоминающий Бабу Ягу. Манька забыла, кто она и куда идет — осталась только та Манька, которая всю жизнь околачивает груши возле дома богатого человека, припертая к стене, окруженная его домочадцами, которые пытаются искоренить зло и избивают ее…

«Что меня понесло? Куда меня понесло? — удивлялась она сама себе. — Какой Дьявол меня принес в этот дом? — мысль оборвалась, и Дьявол стал исчезать из памяти. — Дьявол? Дьявол? — она наморщила лоб, пытаясь вспомнить образ, чье имя было на губах.

Имя ушло в небытие.

— Откуда у меня взялась надежда, будто я как человек? Позавидовала!.. Да ведь это избы Благодетельницы, а я матушку ее…

Манька казнилась, и было ей мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, потому что хуже, чем она, вряд ли жил на земле человек, который бы вошел в чужую избу и показал зубы. Воры и те на место хозяина не метят!

— Продажная тварь, оборванка! Совести у меня нет! Железо на себя напялила, да разве железо люди несут положить перед Благодетелями?

Такого стыда Манька в жизни не испытывала, стыд был как прозрение.

— Кто я, чтобы голосить на всю страну и высмеиваться перед людьми, что муж Благодетельницы моими мозгами государем стал? — спрашивала она себя и не находила оправдания. — С чего мне это в голову-то взбрело?

Горячее раскаяние заливало краской уши и лицо, сжимая сердце.

— Иду плюнуть на ангела помазанного, да разве я достойна жить?

Маньке стало тоскливо. Внезапно нахлынули мысли о самоубийстве. Ум не высказывал протеста, будто сам посылал ее оборвать нить, связующую ее с землей, с жизнью. Мысли набрасывались, как стая одичавших псов.

— Да могу ли я с наиважнейшей женщиной государства, с идеальной женой и матерью, тварь безродная, сравниться? Величества-то — и есть два голубя! До того умна, что передачи ведет на всю страну — и глаза у нее словно яхонты… словно лебедь плывет, рученьки ее белые, точеные… Ведь о мире печется! С чего я взяла, что она станет мною интересоваться? Ведь кумир миллионов!.. Это ж надо было так высоко взлететь, чтобы голову потерять?!.

Манька видела мудрость Благодетельницы каждую свою минуту, и проклинала себя за то, что выдумывала, будто не хуже, и ум отказывался верить, что есть Дьявол, избы…

Их не было ни в сердце, ни в уме.

Она уже не сомневалась, что ум у нее не свой, и своего не осталось.

— А что ум-то тогда, если я не думаю, но думаю? — произнесла она вслух, и тот, кто играл головой, примкнул к нетопырям.

И тут же потеряла нить рассуждения…

— Люди понимают счастье свое! — завистливо подумала она, и ей стало обидно за бестолковую жизнь, но не внутри, а снаружи, будто обида повисела перед нею, как выстиранное белье.

Все шло к тому, что она или зрила в корень, или нечисть проникла внутрь ее. Похоже, кровососы присосались к ее сознанию и пили, как пьют человека комары, не прибегая к ранее испытанным средствам, когда расстраивают сначала, а только потом угрожают и высмеивают.

Черти оказались хуже, чем вампиры!

Будто она пришла на чужой праздник с завязанными глазами, и виновник торжества опознал в ней незваного гостя.

Собственный ум саму ее никак не воспринимал. Она была — и ее не было.

Манька поймала себя на мысли, что, наверное, именно так человек сидит на своей могиле и стыдится себя. Помимо ее воли, ум соглашался со всеми мысленными посылами, и стоило ей выразить протест, как во всем теле вставала боль — и искры сыпались из глаз, а протест тонул в хоре обличений. Мысли проплывали перед нею, давая всласть налюбоваться ими, но их языка она не понимала, слова сливались и наползали, проглатывая начало и окончание, и десятки новых выползали из марева, чтобы украсить собой ее голову.

Как выйти из этого состояния, Манька не знала. Убоявшись перестать существовать в подлунном мире, лишь упрямо твердила: «Я — Манька! Я — Манька!»

Но перед лицом ужаса, который творился в ее голове, она была беспомощной, он не отпускал ее.

«Я умерла! — подумала она смертельном унынии, уже не сомневаясь, что судный день предстал перед нею во всей красе. Она горела и плавилась, исторгая из себя геенну воплями чертей на самом видном месте посреди кладбища, за забором, который исключал всякую живую мысль, кроме этих… И меньше всего в этом момент ей хотелось бы, чтобы ее судил Спаситель, который исключил ее из жизни, потому что она не давала ему плода — сама ела…

— Дьявол! Дьявол! Помоги! Дья-а-авол! — позвала она самого несуществующего Бога, который был тоже изгнан начальниками — так ведь и она не имела со своей головой ничего общего! Мысль о Дьяволе вышла от нее самой, и на мысль тут же набросились другие мысли, высмеивая ее.

«Какой Дьявол? Откуда Дьяволу взяться? — подумала Манька чужой головой, и опять поняла, что с умом не дружит. — Но был же, был, вот же башмаки железные на ней и…

И башмаков железных у нее не было, босые ноги, все в язвах и струпьях, как у нечисти, лишенные живого места, со сгнившими ногтями, как у покойников, с оголившеюся костью…

— Господи, и зачем я надела эти железные башмаки? — Манька смотрела на ноги в ужасе. — Чтобы умереть? А как же живая вода? — снова где-то поднялась мысль. — Здоровая же была!?»

«Помолись! Помолись» — прикатила мысль, обращаясь с ней, как с какой-то рабыней, грубо схватив за голову, пригибая к полу, так что захрустели шейные позвонки.

И опять пришла боль…

— Манька! — громко позвал ее Дьявол со спины, там, где она видела чертей.

Судя по веселому голосу, он явно наслаждался ее беспомощностью. Но она обрадовалась: Дьявол задвинул все мысли назад, откуда прозвучал его голос и вернул ее обратно в избу, в пещеру.

— Люди, думаешь, удивляются, когда высмеиваясь чертями. Они себя не помнят! Черти задом наперед деланные — посмотри за спину! Кто твою голову чемерицей кормит!

Голос ушел, но некоторые мысли остались за спиной.

Манька села, обхватила коленки, настраивая затылочное зрение. Сил не хватало. Она боролась сама с собой: мысли вопили, что им никто не нужен, не нужен Дьявол, чужая она избам, которые имущество недостойное, и жизни нет ни у нее, ни у изб. Она спрашивала себя вновь и вновь: а какая есть жизнь, за которую бы стоило ухватиться? И не находила ответа. И опять стало ей больно и одиноко, и пусто, как раньше, перед тем, как решиться на отчаянное путешествие, когда мучилась она в сомнениях, проливая по ночам слезы на соломенную подушку.

И вдруг заметила, что боль идет не от нее. Она будто лежала где-то позади и внизу, и только с правой стороны. Кто-то холодно согласился и поставил на ней крест, приговаривая ее к беспросветной ненужной жизни, в которой она должна влачить жалкое существование, не должная прыгнуть выше себя с крестом.

Или умереть…

Пещеру она увидела не сразу, потому как стоял там невообразимый шум, галдеж и гам. Черти скакали, махались, орали и гонялись друг за другом, и, казалось, что на нее они внимания как раз не обращают. Их было много. У Маньки появились сомнения, что ее хватит на всех, — тут бы за год управиться! А черти рассматривали себя… сами! И пристраивались к ней сзади и орали во всю глотку прямо в уши.

Наверное, и тут Дьявол был прав! Черти не виноваты, они лишь использовали шанс быть услышанными. И каждый старался протолкнуться без очереди, расталкивая остальных. Драки шли по всему периметру пещеры. Самые догадливые приберегали камень, вытаскивая из-за пазухи, швыряли в нее, когда произносили речь и довольные прислушивались, помянула ли она их темницу. Она догадалась, что к черту надо подходить наоборот, доставая его какими угодно словами, но по теме, импровизируя на ходу и вынуждая обратить на себя внимание, или может быть, найти слова, которые держали его в темнице, но так, чтобы самой не загружаться чертом.

Манька присмотрела небольшую группу чертей и пошла задом в их сторону.

Остальные, заметив, что она выбрала исключительно примерных, начали рассаживаться группами, прислушиваясь к тому, что она говорит, завели речи, перекрикивая друг друга. В пещере снова поднялся невообразимый галдеж. Нетерпеливые нет-нет, да и швыряли камни, показывая свое местонахождение. Но Манька уже не обращала внимания на боль. Она приблизилась к группе чертей, внимательно прислушиваясь к тому, что они говорят. То, что происходило между чертями — было что-то вообще несусветное. Казалось, что сами черти думают так же, вытаскивая на свет божий какой угодно бред.

— Молодец, что ты меня бьешь, — утверждала черт, женского полу, — а когда ты меня деньгами, я не знаю, как людям в глаза смотреть! Я ведь ворую, и ворую у всех. А ты у меня самый доступный, потому что любить меня стараешься. Но деньги и любовь несовместимые. Всю жизнь я тебе поломала, всю жизнь я тебя обманываю, рога наставляю, перед людьми тебя высмеиваю, — и никаких сомнений у тебя не должно быть!

«Это что за ерунда?» — подумала Манька и поняла, что умом тронуться уже никогда не сможет, потому что дальше трогаться было некуда…

— Я не имею ни малейшего желания любить деньгами! Меня вполне устраивают побои, которыми я кормил бы тебя, но только мне пора идти к жене и деткам. Позвони, пусть я еще не женат, но столько лет убитых с тобой показали мне, что жить надо как люди городят огород! В бедности и в богатстве, в болезни и во здравии, аминь! Спасибо, что кормила меня все годы, не заслужила, но Бог с тобой!

— Откуда деньгам-то взяться, я ж нищаю с тобой день ото дня. Чем Бог пошлет, чем бог пошлет… Уж куда послал! Без тебя все одинаково хорошо!

— Я Бог! Я, я, я! Можно мне сказать? Я никому не дал бы, а сам себе, пожалуйста! И вам и тебе… А ты не думай, снимешься в кино, и будет тебе!

— Какое кино? Они тут белены объелись? — удивилась Манька, подозревая, что жизнь обывателей пещеры вполне могла протекать именно в такой объективности. Черти — что с них возьмешь! Но группа чертей вдруг начала бледнеть, исчезать, и опять пещера стала чуть светлее.

Чертового народу собралась тьма тьмущая. Они сбились в большие группы, где каждый перебивал другого, не давая высказаться до конца. Маньке приходилось слушать их всех сразу. Между тем, в полную силу заработала радиостанция, перебивая голоса чертей, и выставляя свою версию темницы. И черти сразу начинали извиваться, как ужаленные, завывая под радиоканалы, устрашающе вырастая в размерах.

Манька остановилась посреди пещеры, не имея представления, что ей делать дальше. Каждый черт требовал отдельный взгляд. Хуже, что радио покрывало чертей черным защитным слоем, и расслышать их она уже не могла. Голоса Радиоведущих не умолкали для вздоха и выдоха или коротких передышек между словами.

«Миссия провалилась!» — обреченно подумала она, растерянно подсчитывая количество чертей, сидевших друг на друге. И когда только Баба Яга успела их все усадить за решетку?!

— Манька, поиметь надо всех, — услышала она снова настойчивый голос Дьявола, в тоне которого читался смех и довольство, но его самого нигде не было, а голос летел, пролетая сквозь чертей и стены пещеры. Сам он все еще возился с печью, судя по тому, как подгонял кирпичи, постукивая по каждому. — Давай, носись, дерись, плюй, горюй вместе с ними, но делай это как человек!

— Как?! — упавшим голосом спросила Манька, не выпуская пещеру из виду.

— Денег проси, взаймы и насовсем давай, сокровища, а еще любовь, послушание, презрение, голод и нищету! — посоветовал он. — Нечисть движима выгодой, когда лепит черту темницу! Темница сама собой ничего бы не представляла, если бы не была болячкой для человека… Или тех же изб!

— Ладно, попробую… — фраза, произнесенная вслух, показалось ей искусственной, но она сработала: — Кому нужны деньги?

— Мне!

— Мне, мне, мне! — сразу отозвались из нескольких мест.

Некоторое время происходила раздача. За неимением денег, Манька просто придумывала их, протягивая пустые руки, но черти или подыгрывали ей, или в самом деле что-то видели, и вели себя соответствующе.

— Откроюсь, я знаю, что ума нет — у тех, кто деньги ищет, но я всегда думаю о них! — прослезился один из чертей, забирая с руки ее пустоту, и тут же растворился, лопнув, как мыльный пузырь.

— Откуда?! Я сам бы взял! — вторил ему второй, стоя в очереди.

— У Бабушки Яги что ли займешь? — посмеялись над ним.

— Ну, найди деньги! Найди! — слезно вопила чертениха, мечась по пещере, заламывая руки. — Они убьют нас! Они убьют!

«Это кто-то в избе метался, до Бабы Яги еще…» — сообразила Манька, заметив, что рядом с чертенихой стоит мужчина в страной одежде, нахмурив лоб, озабочено и болезненно уставившись в пространство перед собою. На руке черта-мужчины она заметила чернильные неотмытые пятна, и сразу вспомнила о чернильнице, найденной на чердаке избы. — «Наверное, их обоих убили… Или подстава…» — заподозрила она, внимательно присматриваясь к чертенихе. Пока она металась, глаза ее не переставали следить за чертом, как-то сухо, и слез не было.

Черт подошел к чертенихе, обнял ее, и она сразу прижалась к нему, уткнувшись в грудь. И оба растаяли.

— Кому еще нужны деньги? — проводив их затылочным взглядом, переспросила Манька строгим голосом, заметив, что левая сторона пещеры оглушительно молчит.

— Бегаю, убиваюсь, а тут деньги раздают! — подал недовольный голос один из молчаливых чертей, словно обвинил ее.

— Это моя жизнь так устроена, никому никогда до меня дела нет! — окатил признанием второй из того же ряда.

— Открой рот и закрой! Только попробуй дать! Да откуда у нее деньги?! — презрительно бросил еще один. — Нет же ничего! Навоз и понос…

— Я не могу взять, у меня совесть заболит! — произнес насмешливо черт женского полу, невзрачного измученного вида, спрятав руки за спиной.

— Отку-уда?! Откуда деньги-то? Своровала? Бабу Ягу ограбила? Воровка! — набросились на нее.

Манька сначала испугалась, но, согласившись с чертями, снова обнаружила, что черти разговаривают только между собой. Черт, похожий на сгоревшего, опять же с перевернутым снопом на голове, изображавший избу, пытался задобрить толпу подаяниями, но никто его всерьез не воспринимал, и почему-то вытаскивая их мешка всякую гадость, он был уверен, что раздает разное полезное. Недолгое наблюдение привело ее к открытию, что левую сторону занимают пессимисты, правую оптимисты. И сразу решила тактику поменять.

— Так, мне нужны деньги, кто первый будет отдавать?

— Я, я, я! — закричали с левой стороны.

— А ей? — Манька обратилась взглядом на черта-избу.

— Фу-у! — понеслось презрительное со всех сторон. — Фу-у! Вонючка она!

— Я тебе давал уже, возьми, если можешь, вот! — черт протянул черту-избе пустую ладонь и загнул фигу.

— У меня есть деньги, — сообщили с правой стороны.

— На, вот, возьми! — радостно сообщили оттуда же.

— Твои деньги, все можешь забрать.

— Откройся кошель по щучьему веленью!

— От тебя одни неприятности. Стоишь ты столько-то? — снова набросились с левой.

— Пошла на такие буквы, от которых удовольствие получают. Вот там и возьми!

— Пошла ты…

— И все-е… Нету денег!

— Это мои деньги, это мое все! Попробуй взять, и я тебе щас башку снесу!

— На, возьми, пусть у тебя будет маленько…

— Богатой будешь, бомжам деньги не нужны! — предостерегли Маньку.

— Все понятно, — подытожила Манька. — Денег не дождусь, людей тут нет. И еще раз правильно, дать их тоже некому, людей нет. Остальные что, про деньги ни дать ни взять не думают? Ни мне, не избе… Я как ты, — обратилась она к черту-избе, — мне еще хуже, с деньгами или без денег, изба — изба, сама по себе ценное имущество, а я ни дать, ни взять — бомжа…

Черт-изба избавился от темницы, и многие и слева, и справа поредели.

— Я искренне верю, что мир состоит из атомов кислорода, водорода и первородных материй. Но где взять коммутативную энергию? — произнес черт, подергав ее за подол.

Манька открыла рот и уже не смогла его закрыть.

— А зачем?.. Куматит-тивная энергия? — поинтересовалась она, старательно запоминая умное слово, чтобы расспросить о нем Дьявола.

— Открой рот. Закрой. Остальное скажут люди! — в который раз грубо повторил черт, который все время пытался заглянуть в лицо, перед которым ничего не было, кроме белого пятна — входа в пещеру.

— Огороды городить — это одно, а книжки писать, или болезнь с землей смешать — это другое, — ответил печально умный черт, будто выдал жизненные наблюдения.

— И что же? — удивилась Манька.

— Полезная информация… По лесу, ума много не надо. А столько крови? Жить тошно… Калеку жалко!

— А про энергию все что ли? — не унималась Манька, пытаясь сообразить, что собственно, черт представлял из себя и на кого работал.

— А то, что нет, и не будет имен! — тоном, не терпящим возражений, произнес умный черт.

— Согласен, — качнул головой еще один черт, поддерживая умную беседу. — умные государствами управляют, а дуракам в лесу самое место.

— Наука закончилась, — сама догадалась Манька.

Черти показывались и уходили, открывая и закрывая всякое слово не согласному человеку. Черти были разные: интеллигентные, хамы, попрошайки, богатые, интеллектуалы и просто идиоты, не умеющие сказать слово. Но каждый черт имел сказать только то, что имел сказать за душой. И как только словарный запас истощался, черт таял и уходил в другое измерение. Черти то и дело путали ее половую принадлежность, иногда свою, не отличаясь воспитанностью, и порою имели самые скверные наклонности — и у каждого черта за пазухой был камень, который он держал на тот случай, если она с первого раза не определит, как он тут оказался. Радио кричало на весь мир, что ему тяжело, что оно знает, скольким людям Манька принесла зло, и вот у нее бы… И небеса исторгали проклятие на голову обреченных жить в ночи людей и чертей, которые сразу сходили с ума и бились о стены.

Почти две недели, день за днем, ночь за ночью, Манька судила чертей, пока глаза ее не слипались, и Дьявол не приказывал отправляться в постель. Она уже забыла, когда последний раз мылась в бане, переодевалась и спала по-человечески. И когда Дьявол забывал позвать, Манька падала и засыпала в пещере.

И тогда ей даже ночью снились черти.

Не столько снились, сколько она видела их затылочным зрением: черти сновали вокруг нее и пытались поднять или пинками, или глумились над ее телом. А когда просыпалась, она первым делом выискивала озорничавших чертей, чтобы всыпать им как следует, но их-то как раз не доставало.

Дьявол объяснил, что так черту тоже можно избавиться от темницы, если сможет показать, как его лепили. Она успокоилась, только смотрела, отмечая все детали.

Как правило, когда она выходила из темницы, уже наступало раннее утро. Дьявол давал ей поспать, но недолго, намекая, что при сумеречном состоянии, когда глаза, еще или уже, спят, затылочное зрение начинает как раз работать в полную силу. Кормил и снова отправил в избу.

До следующего утра сыпались искры из глаз.

В пещере сначала ничего не менялось, но потом она сразу как-то разделилась на две части. Левая женская половина отвечала Маньке, что она неправильная и начали ее стыдить, и единично обнаруживались мученики, а правая половины пещеры радостно соглашалась считать ее любимой, признаваясь в щедрости, славили Бабу Ягу, которая выступала на правой стороне богатой покровительницей всех обездоленных и угнетенных. Мужская часть вела себя не лучшим образом. Раскусила она их не сразу, к концу первой недели, к своему неудовольствию, поначалу принимая славословие на свой счет. Славить-то славили, но имели в виду совсем не ее, а ту же бабу Ягу и некую Благодетельницу, у которой достоинств было хоть отбавляй, и получалось, что она, или изба, как бы заслоняла собой недостатки бабы Яги и этой самой Благодетельницы.

— Надо вам обиды иметь, а то, как без обид? Давайте обижаться друг на друга! — предлагала Манька на рассмотрение новую тему.

И левая женская половины пещеры отвечала, что недостаточно оснований для обид, а правая дружно начинала рыдать от обиды. Мужская половина иной раз вела себя совершенно противоположно. Прочие мнения на той и на другой стороне были редкими, в хоре подстегнутых Манькой чертей, почти тонули, но она и к ним старалась присмотреться. После обид была раздача и изъятие денег, любви, достоинства, сомнений, самоуничижения и восхваление.…

Иногда ее били. Били очень сильно.

У чертей это было в порядке вещей, особенно, когда мнения не совпадали. Но так она их находила. На боль, когда ей перепадало от того или иного черта, она перестала обращать внимание уже на четвертый день. Друг друга черти лупцевали тоже почем зря. Боль сразу же проходила, как только черт, бросивший в нее камень, был рассмотрен во всех ипостасях. Дьявол не менее оптимистично заявлял, что если уж пришлось стать чертом, терпи! — в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Сложнее было с чертями, которые были животными. Их то гладили, то резали, а говорить они не могли, только мычали, кричали, лаяли, блеяли и мяукали. Даже кукарекали. Оказалось, что такие черти думают по-особенному. Дьявол объяснил, что это язык индиго, когда «я» как таковое отсутствует. Кровь у их сознания была, но они никогда не роняли ее в землю и не пытались убить. Еще проблемы были с чертями, которые изображали немых и убогих. Понять их оказалось сложно: слова они произносили с разрывами, говорили одно, а подразумевали другое, мышление было чудное — думали о чем угодно, кроме себя. И все время ориентировались на внутренний голос, который отдавал им приказы, будто был кукловодом, и вроде не произносились слова радио вслух, но как бы цементировалось им пространство вокруг чертей. Иногда у чертей было все как в жизни, и кроме них удавалось рассмотреть некоторые детали ландшафта или часть комнаты, будто кроме слов, которые держали черта, в стену его темницы попадало и пространство извне.

Манька то ругалась, то удивлялась, то вела интересную задушевную беседу, то отбивалась от насильников и убийц. И так раззадорилась к концу второй недели, что не сразу заметила, что чертей почти не осталось. Пещера стала гротом, грот углублением, а сверху нависла земля, готовая вот-вот рухнуть. С последней дюжиной чертей пришлось покорпеть: объясняться они ни в какую не хотели, считая ее недостойной речей. А уж последние совсем расстроили: иной черт мог метелить ее два, а то и три дня. Пока она, наконец, не догадалась, что они удивляются удивлению или удивляются вместе с ней, изображая ее саму.

Но вдруг чертей не осталось…

Она еще раз хотела осмотреть пещеру, но ее настиг голос Дьявола:

— Манька, беги обратно в избу! Пещеру завалит! Скорее!

И Манька что есть мочи рванула к выходу трусцой. Хорошо, что вперед можно было бежать привычным ходом.

Дьявол сидел в кресле качалке, на лице его светилась снисходительная улыбочка, а полуприкрытые глаза были краснющими, как у чертей. Только если в глазах чертей был лишь отсвет, то его глаза были самыми, что ни на есть, настоящими углями.

— Уф! — она оглянулась и ничего не увидела кроме бревенчатой стены.

Никакой дыры в стене не было, но ее это почему-то не волновало…

И вообще ее ничего не интересует, кроме ее самой! — вдруг поняла она.

Чувство было новое, приятное. Она немножко завинилась, понимая, что, наверное, нельзя любить себя такой любовью. Но оправдание пришло само собой: Дьявол тоже любил себя. Манька с интересом посмотрела в сторону Дьявола и открыла в себе новую ипостась: ей тоже нравилось быть Богом, как Дьявол, когда каждую свою мысль, каждый свой поступок можно разложить на приятное времяпровождение и невозмутимое состояние при различных обстоятельствах, — и не искать Благодетеля, который приступит и порешит… Он был Бог, она теперь тоже немного чувствовала себя Богом. Для себя, в себе. Даже похвала Дьявола не стала ей чертом: она выиграла самую интересную битву. Настроение было веселое. И хотя за окном брезжил тринадцатый рассвет, после того, как она вошла первый раз в пещеру с чертями, спать совсем не хотелось!

— Будем смотреть на другие стены? — поинтересовалась она у Дьявола.

— Нет, — ответил он, и легкая, как рябь на воде, усталость прошла по его лицу. — Посмотрим зеркало, подойдет ли оно нам, а прочие помещения в этой избушке смотреть будем, когда встанешь, а то голова заболит. Кроме того, черти — они такие, могут и в земле быть закопанными. Если хоть один остался, после твоего головокружительного успеха он обязательно себя проявит. Огорчу тебя: в одной стене ранние трупики… И не только люди там лежат! Но черти не дадут смотреть правильно. Если хоть один остался, не сможешь понять, что в избе происходит. Да и пройти к объекту, вряд ли получится, покуда черт мельтешит в глазу…

— Начинаю чувствовать себя маньяком, не знаю, нормально ли это? — с сомнением сказала Манька, покачав головой.

— Маня, ты пока никого не убила, — хладнокровно успокоил ее Дьявол. — Кикимора, к твоему сведению, уже пять тысяч лет мертвее мертвой жила, а Баба Яга… Если бы сама по земле с косой не ходила… тоже, еще тот мертвец! Пора уже старушке на пенсию! Два преступных элемента долго уходили от возмездия. И пусть ты была не на высоте, ибо не ты охотилась — это они охотились на тебя, заслуженная кара настигла разбойников. Это все нечисть. Человек должен ее убивать. Ты же поняла, как она может свести с ума. А каково было избам, у которых она во внутренностях окопалась?! — он посмотрел на задумчивую Маньку и с усмешкой произнес, подтрунивая: — А то давай, оборотней заключим в объятия!

— Но я не настолько чувствую, — призналась она, улыбнувшись во весь рот.

Манька взяла ветку неугасимого полена, которую перед тем, как уйти в пещеру, за неимением другой посудины, поставила в чугунок (ваза теперь стояла в избе-баньке с забытыми подснежниками), и они смело двинулись в подвал. В подвале уже ничто не напоминало о происшедшей здесь трагедии. Зеркало висело там. Оно было очень большим, в бронзовой оправе в виде двух львов с коронами, которые лапами ступали на голову вола с закатившимися глазами.

Манька приблизилась к зеркалу, сняла наскоро наброшенное покрывало и газеты, и … не увидела своего отражения! Оно было почти черным, как глаза Дьявола.

Разве что в свете ветки неугасимого полена чуть-чуть отражались стены подвала.

Выглядело отражение весьма зловеще.

— Ой! — ее радость улетучилась вместе с ее отражением. — А я там… меня там… — она растеряно ткнула в него пальцем.

Дьявол устало вздохнул.

— Вот скажи мне, — произнес он с прискорбием. — Почему ты всегда попадаешь в неприятную историю, вместо приятной, где эльфы, феи, волшебники и прочая нечисть с добрейшими намерениями?! Когда последний раз мы сидели бы по-домашнему и пили чай с вареньем… или со сгущенкой, на худой конец? Почему даже зеркало пытается тебя побить?

— Потому что я с Дьяволом? — выдала Манька версию, шмыгнув носом, озадаченная исчезновением своего отражения.

Дьявол ничего не ответил, лишь потер ладони в предвкушении интересной задачи. Она слегка струсила — ее опять будут бить, но Дьявол не замедлил бросить осуждающий взгляд.

— Проблема у нас, Маня! — сообщил он через минуту. — В этом зеркале ни один оборотень себя не увидит. Их настроение никогда не бывает ниже уровня зомбирования.

— И что теперь? — Манька закусила губу, и вдруг поняла, что чуть-чуть ее все же видно. — Ой, — выдохнула она, — а я там!

— Ты там, потому как перестала идеалом себя считать! — Дьявол пощупал зеркало. — Ты видишь в нем только свои недостатки, которые у тебя здесь! — он постучал пальцем по ее лбу. — А оборотни свои оборотнические способности недостатком не считают. Скорее всего, они даже не поймут, что это зеркало!

Маньке жутко захотелось пролить слезу.

Неудачи преследовали ее одна за другой. Лицо ее в зеркальном отражении проступило еще явственнее. Это был конец, ее конец: ей оставалось пойти в лес, чтобы не подставить под удар избу, лечь и дождаться, когда оборотни растерзают несчастливое бренное тело…

— Манька, это еще не конец, — успокоил ее Дьявол, как всегда, прочитав ее мысли, и снисходительно добавил: — Гаденышем буду, если начну в себе сомневаться. Я обязательно столкну тебя лбом с Прекраснейшей из Женщин, если ты к тому времени не передумаешь — не будь я Дьявол! Но если бросить тебя королевишне сейчас, это будет не гладиаторский бой, а убийство невинного ребенка… Взвалить на Прекраснейшую из Женщин такой грех, чтобы потом стыдить ее… — он покачал головой, прощупывая раму зеркала. — Перекрестись, это не честно! Дело тут не в зеркале, надо найти вторую его часть. Мы пока его даже снять его не сможем!

— Вряд ли она постыдиться убийства! Ей не привыкать… — хмуро промычала Манька, открывая в своей внешности изменения не в лучшую сторону.

Она вдруг почувствовала, что от усталости, голова стала чугунная, все тело сделано из ваты, а еще что вряд ли ей хватит сил доползти до постели. Теперь она виделась в зеркале полностью: с синяками вокруг глаз, с синяками от камней, которыми потчевали ее черти, вся такая неказистая и убогая… Она вспомнила, что до полнолуния оставалось две с половиной недели. На чистку избы от чертей ушло слишком много времени…

И зеркало, будто в насмешку, отразило ее синюшными и зеленоватыми припухлостями, намекая на скорую смерть…

Она попыталась что-то сказать, но Дьявол решительно перебил:

— Завтра! Все оставляем на завтра — тебе надо поспать! Утро вечера мудренее…