• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Как доползла до постели, Манька уже не помнила. Может, Дьявол донес. Уснула она где-то на ступенях лестницы подвала, а проснулась в предбаннике и, наверное, время близилось к полудню. Через открытую дверь было видно, что солнце восходит к зениту, но еще далеко от него. Оно светило через открытую дверь прямо ей в лицо.

Лето летом, а солнце все же было зимним — всходило поздно, заходило рано.

Дьявол хлопотал у костра и напевал себе под нос: «Твой образ белым облаком летит! Белым-белым-белым снегом скрыт! Я пожелать могу лишь миллион удач, — он как-то вскинулся и пропел тише, но Манька услышала, — О, королева всех ментальных передач! Скромная, милая, самая красивая…»

От ночного настроения не осталось и следа. Победа над чертями уже выветрилась из головы, и сейчас, когда их не было, казалась не такой значительной. Общегосударственным коллективным мнением чертей на свете не существовало — и скажи она кому, что чертей извела, кто поверит?

Последние слова Дьявола причинили ей боль. Нет, Дьявол не любил ее. А ведь она провела с ним столько времени, что в последнее время ей казалось, будто шли они, как друзья, которые делят между собой горести и радости. Железного каравая деление не предполагалось: Дьявол вообще ничего бы не ел, если бы не поднимал ей аппетит своей компанией, делая вид, что ест. После, когда она обнаруживала съеденное им у себя в мешке, когда садилась передохнуть на привалах, ей иногда казалось, что не целомудренную вампиршу он любит, а ее, — бестолковую, пропахшую смолой и покойниками, уязвленную до кости, с тяжелой ношей на спине, которую она несла безропотно и терпеливо. Запах так въелся в кожу и одежду, что и изба-баня с первого раза не отмыла ее.

Но нет, не желал он ей светлую жизнь! Мало Радиоцарице той любви, которую имела от всея государства? Где справедливость? А что ждать от людей?

У Дьявола в ее путешествии был свой интерес: столкнуть лбами умницу и королевских кровей особу и ее, безродную и бестолковую. Зачем, она не знала, но интерес, в части замысла встреча лицом к лицу, с ее планами совпадал полностью. Именно поэтому все трудности она сносила смиренно. Давно решила, что будет учиться всему, что удастся разузнать. А если Дьявол учить не захочет, то попробует как-нибудь сама достать знания, наблюдая за ним. О нечисти Дьявол знал много, и даже вроде бы невзначай брошенные замечания содержали ту или иную информацию. Хоть и сильно уставала, принимала она помощь с благодарностью — все могло пригодиться. И физические нагрузки. А вдруг за волосы придется Благодетельницу оттаскать?! Так, незаметно для себя самой, научилась отбивать удары, падать, чтобы не ушибиться, ловко бегать и прыгать, прятать следы, готовить пищу из того, что под рукой, не бояться ни черта, ни зверя — даже управляться с топором и посохом, которые могли стать опорой в пути или мощным оружием против неприятеля…

Немногая нечисть могла бы понять, что ей достался самый интересный и обаятельный Бог.

Манька и сама не знала, ради чего так хочет увидеть Благодетельницу, укравшую ее душу, соблазнив вампирскими посулами. Но сама идея и ее воплощение казались очень важной задачей, будто от этого зависела жизнь. В принципе, так оно и было. Если свиделась бы с Благодетельницей, и сумела рассмотреть и услышать голос ее, может, смогла бы вспомнить слова, брошенные в землю, когда она лежала перед вампирами без сознания — а пока каждое слово становилось перстом чужого Бога.

Слова из земли были не просто слова — стрелы, облаченные в истину, хоть и лживые.

Ей бы только увидеть вампирское личико, которое искусственно испоганило ей жизнь — и плюнуть! А лучше разок вдарить! И пусть она будет одна-одинешенька среди старой-престарой бессмертной нечисти, и пусть Дьявол будет на стороне врага — она не будет побежденной.

А там и умереть не страшно!

Манька зажмурилась от удовольствия, когда проехалась по приятной мечте…

Она приберегала ее с той самой поры, как узнала, что вампиры делают с человеком, чтобы заполучить свое благосостояние. Мечта обречь Благодетельницу на муки приятно щекотала сердце — хотелось бросить ей в лицо, что она самое мерзкое отвратительное чудовище — и не сломала ее! Пусть будет, что будет, решила Манька, а там как-нибудь разберется.

И вдруг поймала себя на мысли, что рассуждения ее сходны с теми, как когда потеряла из виду вход в пещеру, и черт, вспрыгнув на спину, завладел головой, с той лишь разницей, что в тот момент мысли не предполагали сомнений, а сейчас она могла размышлять над ними. И первое, что пришло в голову, что у мечты нет ни начала, ни конца, будто она застыла во временном пространстве. Сам собой напрашивался вопрос: а что она будет делать потом? Она уже не думала как раньше, когда отправлялась в поход, что Радиоведущая поймет ее или утрется плевком и начнет оправдываться перед нею. Она осознала: губительница — вампир, ее благословляли оборотни, черти блюли ее счастье, сам Дьявол помазал ее на престол, и люди служили ей верой и правдой!

Ответ так красиво не приходил.

«В том-то и дело, что верой!» — подумала Манька с горечью. Стали бы люди служить, если бы знали, что правит ими вампир, упиваясь людской кровью?

И ответила себе с ужасом — да, стали бы!

Даже те, кто был предназначен на мясо. Люди опускались до уровня неразумных, отвратительных созданий. Слово-то какое: «бич», «бечевка» — как веревка, которую остается надеть на шею, после бичевания. Богатая была у народа фантазия, он всегда точно подмечал сопутствующие слову обстоятельства. И каждый мечтал стать частью толпы, что могла отринуть в один миг, когда кровью насытились вампиры, боялись, старались показать себя не загнанной лошадью, на которой еще можно пахать и пахать. Ни один не протестовал, жили какой-то своей сумрачной жизнью, ожидая каждый день, что судьба-злодейка проявит жалость. А могли бы собраться и отстроить крепость. Мало разве камней на угорах и реках, или глина перевелась? Или деревья у Царицы радиоэфира пересчитаны? Ради чего спали в подвалах здоровые мужики и бабы? Даже когда им рвали глотку, они не проклинали своих мучителей, покорно подчиняясь судьбе. О, нет, завидовали! И когда спрашивала, отвечали: так это раньше народ мог, а нынче время другое, всяк за себя!

И тут же стало стыдно — она вдруг вспомнила похороны, которые устроила растерзанным нечистью людям. Новые грустные мысли отвлекли ее от мыслей о себе. Наверное, имелись у них родственники, семья… Как-то не пришло в голову посмотреть в карманах, может, документ какой был…

А как они себя вели: просили, умоляли? Или же все-таки сопротивлялись?

Наверное, сопротивлялись, и отчаянно — висели в цепях. Баба Яга не снимала кандалы, даже когда от человека не осталось плоти.

А она — смогла бы так напугать нечисть?

Нет, завыла бы! Последнее место она занимала среди них. Да разве ж можно мешать людей в одну кучу с нечистью? Да, люди были слабее, и не так было их много — но живые. Кто-то не верил ни во что, принимая жизнь такой, какая есть, кто-то слепо шел в погибель, уповая на веру — но вот она, глупая и неразумная, прозревает же полученными от Дьявола знаниями! А если бы у тех, отринутых, были такие знания, разве ж не прошли бы свой путь с честью и с достоинством? Разве не убили бы свинью и не выставили чертей, которые уничтожали человеческое достоинство?

Легко!

И, наверное, не прошли бы мимо изб… Она покраснела.

Нечисть отчаянно боролась за человека, чтобы одержать над ним верх. И кажется, понимала, что без человека ей не жить, выставляя напоказ идеологию человеческой природы, как достоинство, которым никогда не соблазнялась сама. Будто открыто признавала: да, мы мерзость — не берите с нас пример! И каждая нечисть посмеивалась: быть человеком — иметь душу. Но у кого она была?! Люди носили в сердце боль, а загляни в него — и увидишь кровь.

Проиграли люди — но на войне как на войне, быть еще битве. Пусть состоится она нескоро, но сама нечисть была тем знанием, которое люди утратили давным-давно. Нечисть ненавидела человека и убивала, но сама она умирала, когда человек уходил в Небытие. И боялась сама себя…

— Манька, ты не забыла, что тебя ждет великая, могучая, никем непобедимая, звездою на небо вошедшая? — сердито прервал Дьявол ее размышления, заслонив собой проход в предбанник. — Живо на четыре круга! Работы у нас — непочатый край!

Боль, когда услышала она о прекрасной Радиоведущей, еще была, но теперь она знала, что не ненавидит Дьявола. Отказаться от его помощи, когда стаи оборотней искали ее, чтобы убить, была преотличнейшая глупость, которую от нее ждал весь белый свет. Портить с единственным своим спутником, который был намного умнее и счастливее, не хотелось.

Ну и пусть любит свою нечисть — на то он и Бог, чтобы любить тех, над кем рука его.

Ей-то что за дело?

А если прилежно будет перенимать умные мысли, может, у нее появиться шанс высказать чудовищу все, что она о нем думает. И пусть это будет перед смертью, которая однозначно наступит на нее костлявым скелетом, в чем Манька уже не сомневалась, — она плюнет!

А хоть бы так! Жить под одной крышей с нечистью — удовольствие никакое…

Хотя чудовищем считали как раз ее. Сама слышала… по радио…

«Чтоб у смерти коса переломилась! — мысленно загадала Манька, обращаясь в пустоту пространства. Если был Дьявол, Бог Нечисти, наверное, и другой был, который мог помиловать человека. Между собой они ж (или он же!) должны были как-то договариваться. Вспомнив, как молилась земле, добавила к желанию мотив: «У меня земля есть, помилуй ради нее, ведь пропадет! Изгадят, лес вырубят, химикалиями затравят!»

Собственная просьба ни о чем и никуда, скорее, насмешила ее. Манька через силу улыбнулась Дьяволу, поднимаясь и заправляя постель. Сразу стало веселее. Не такая она несчастная: у тех же вампиров никогда земли не будет, и плоти — профукали то и другое! — земля и собственная плоть ненавидели их больше, чем она. Жаль, что нечисть об этом не знала, поселяя себя в чужой земле. Но если Дьявол не врал, то горьким будет прозрение. Дьявол любил нечисть, но не настолько, чтобы связать с нею свою жизнь. Он исключал ее из своей жизни точно так же, как нечисть его, не единожды обмолвившись, что есть у него от нее некоторая польза, когда уходит в Небытие. Пусть он любил Радиоведущую, но и ее не обижал. Друзей-то у него тоже было немного.

А иначе, как объяснить его заботу?!

Одно дело быть Богом, другое поговорить о том, о сем, лицом к лицу — Манька это поняла сразу же, как только переоделась и вышла к столу, который ломился от угощения. «Ломился» было громко сказано для нечисти, но для Маньки, оголодавшей за последние три месяца на кедровых орехах и клюкве, он ломился. Кроме железного каравая ее ждала печеная рыба, еловые красноватые нежные початки, зеленые салаты и красная редиска, суп из крапивы и крепкий напиток из обжаренных корней цикория, а вареных раков — целый таз. Глаза у нее округлились от обилия угощений.

Она уже собралась опробовать угощение, но Дьявол постучал половником по чугунку, в котором что-то кипело, распространяя аппетитный запах, жестом отправляя ее в сторону леса. Сам он морщился и протирал глаза от дыма, который подул в его сторону.

Манька шмыгнула носом, натягивая железные башмаки, неспеша направилась к опушке.

Только сейчас она смогла полюбоваться, как изменилась земля за две недели. До этого как-то не было времени. Час после сна, когда была не в пещере, хватал лишь на то, чтобы пробежать четыре круга по краю леса и запастись живой водой на следующий день, а бежала она обычно с закрытыми глазами, прислушиваясь к своему дыханию и контролируя мышцы, как учил Дьявол, чтобы потом они работали в правильном ритме. Но сейчас ее никто не торопил.

Снег стаял. Земля прогрелась. Кругом на деревьях распустились листья, подснежники и черемуха уже отцвели, но обильно цвела рябина и бузина, раскрылись купальницы и ромашки, первые колокольчики, лютики, гвоздика и лягушачья трава. С реки, насколько хватало глаз, сошел лед. Бурные потоки, пенясь, несли прочь льдины откуда-то со стороны гор, выше по течению. Избы взрыхлили целое поле, и на поле пробивалась яркой салатовой зеленью пшеница. Неподалеку несколько внушительных грядок украсились всходами моркови, свеклы, перьями лука, разной травы и даже ровными рядками высаженной капустной рассады. Как избам удалось мощными лапами управиться с капустой, которая была для них, как микроб, осталось загадкой.

«Могли бы попросить!» — подумала она, но тут же вспомнила, что последнее время ей забот хватало. Наверное, для изб было важнее избавиться от чертей. Здоровому море по колено. Капуста была, скорее, хобби, они не нуждались в человеческой пище, а кроме того, у изб было много всяких приспособлений и способностей, о которых она только догадывалась, когда видела, как они управляются сами собой по хозяйству. Жизнь в ее отсутствие текла своим чередом. Манька любовалась, но уже не удивлялась. Она привыкла всюду после себя оставлять весну или лето, если оставалась надолго на одном месте.

Нет, не зря Дьявол разломил ветви неугасимого поленьего дерева, втыкая черенки во многих местах. Тут лето было обширнее и по размеру, и по размаху. Прогрелся и далеко зазеленел даже прилегающий к лугу лес, из которого в сторону реки все еще текли ручьи растаявшего снега. Наверное, пора было запасаться свежими вениками.

Сделав четыре круга, она остановилась у стола, отдышалась, едва кивнув, когда Дьявол пожелал ей доброго утра. Она никогда не отличалась воспитанностью, там более теперь, когда уличила его в любви к Радиоведущей. Буркнула в ответ что-то нечленораздельное, села за стол и набросилась на еду.

По мере того, как приходила сытость, Манька уже начала подозревать, что, может быть, привязанность к Помазаннице у Дьявола связана с его ответственностью за свое детище, а не любовь — нелюбимой себя она не почувствовала. «Может, — подумалось, — и не будет он смеяться вместе со всеми?» Она посмотрела в его сторону, но Дьявол равнодушно и отстраненно тщательно пережевывал пищу, чего обычно не делал, глотая еду целиком.

Этих раков она в котомке не найдет! — пожалела Манька, гадая, читал он ее мысли или нет?

Лучше бы не читал!

Горбушка железного каравая елась, как свежеиспеченный пшеничный хлеб. Она умяла за обе щеки целый ломоть, и доброжелательно растянула рот до ушей, выражая свою признательность, чтобы Дьявол улыбку ее обязательно заметил. Дьявол отстраненно и не улыбчиво, а передразнивая, ощерился в ответ, растянув рот и обнажив все свои зубы.

«Читал!» — расстроилась Манька, почувствовав себя ненадолго виноватой.

После сытного приема пищи хотелось полежать, но Дьявол расслабиться не позволил.

— Маня, время поджимает, — сказал он строго, убирая остатки пищи в тенечек. — Вот умрешь, и будешь лежать тихо-тихо, долго-долго… Телом, пока не сгниешь. А сознание будет искупать твою лень! Нам надо зеркало так установить, чтобы оборотни на отражение полюбовались.

— Наше зеркало еще криво показывает, — пробурчала Манька, нехотя топая вслед Дьявола, который уже поднимался по ступеням старшей избы.

Боялась Манька Дьявола и уважала за непонятные его качества.

Она так и не поняла, то ли он есть, то ли его нет. То есть, быть то он был, но как-то странно — весь какой-то не существующий: проходил сквозь стены, впрочем, и сквозь него при желании можно было пройти, то он говорил, что не умеет ничего — ни взять, ни выстругать, ни дать в зуб ногой, а то тучи раздвигал. И даже обед готовил не по-человечески — рыба сама выбрасывалась на лед, раки выползали дружным строем, шишки шелушились на кедрах и, как снежинки, семечки сыпались в ведерко, которое он подставлял. Вроде был с душой, а нечисти наплодил, аж, тошно, и знал много. Странный был — порой до неузнаваемости.

Иногда ей хотелось спросить про старика, которого она частенько видела под его плащом: был он, или не было его, а если был, то почему сам он вдруг белое на себя напялил, когда избу сканировал?

И ведь правильно говорят; с кем поведешься, от того и наберешься…

Чувствовала она себя обычным человеком — но вот с нечистью воюет, как какой-то богатырь из древних зашифрованных посланий, которые ей все сказками мнились. И билась с преступными элементами, с чертями, хоронила покойников, спасая избы… А кому не мнятся? И на тебе — покатился клубочек. Сказка ложь, да в ней намек, почитай-ка по-Дьявольски и выучи урок. Теперь то она знала, что имел в виду сказочник, когда при каждом послании оставил приписочку: по усам текло, а в рот не попало. Сколько меда выпила, когда слушала истории про Ваньку или Василису, а еще про других богатырей и жадных царей, но ведь и подумать не могла, что правду о себе сказывали герои, тоже в рот не попадало. Получалось, Ванька Ванькой, а голова у него богатырская была, резвился с Бабой-ягой и чертями, доставая Кощея Бессмертного. У Ваньки Кощей, а у нее Кощеиха… Смерть у них, должно быть, похожая — интересно, какую такую иглу герои доставали? Дьявол что-то говорил про игольницу с несколькими иглами, и каждая в своем месте… Уж не ту ли, что в сердце вампира лежит на другом краю земли?

Избушка радостно распахнула дверь, так что Маньке даже показалось, что у нее в уголке окошка блеснула радость.

Она давно воспринимала избы, как одушевленные существа.

Были они с такими же неимоверными странностями, как Дьявол: кудахтали, дрова собирали, топили сами себя. Наверное, и пироги пекли. Что-то же кашеварила изба тихо сама с собою: попробовать ее стряпню, когда вся она была забита трупными останками, Манька отказалась наотрез. Болели своими избушечьими болезнями, насколько можно это сказать о избушках, имели привязанности и антипатии, независимые были, со своими характеристиками, со своими… смешно сказать, избушечьими мыслями. Ведь как-то же приняли решение и пошли через лес, чтобы искать у нее понимания и помощи! И изба-баня не осталась в той земле, сопровождала самую больную избушку на всем пути. И не просили, ждали, когда сама позовет, как дворняг каких. Значит, верили, что не останется она безразличной к их судьбе.

Теперь вот огород развели…

Манька оглянулась, бросила взгляд на грядки, пожала плечами и вошла в избу.

Зеркало отразило ее не то, что криво, половинчато.

Нашло способ, чтобы объяснить ей, что не додумала она одной стороной.

— М-да, — молвил Дьявол, постояв у зеркала. — Не имею я ничего сказать, просто посмотрись и пойми, какой у тебя сегодня ум.

— И что сие значит? — полюбопытствовала Манька, тупо пялясь на свое половинчатое отражение.

— А ты догадайся с трех раз, — предложил Дьявол.

Сам он в зеркале не отражался, не имея ничего общего с материальностью. Или с ним никогда не было такого, чтобы он в себе засомневался.

Пока Манька думала, начала проявляться вторая ее половина.

— Не в ту сторону думаешь, — сообщил Дьявол, наблюдая за Манькиными трансформациями. — Мне было бы приятнее на него смотреть, если бы ты там не показывалась вовсе.

Манька расстроилась еще больше.

— Я красивая, я счастливая, я интересная, — занялась она аутотренингом, но зеркало так не думало, потому что она там стала ярче. — Тьфу! — плюнула она и тут же пропала.

— Теперь совсем другое дело! Можешь же, когда захочешь! — прищелкнул языком Дьявол, сделав жест рукой в сторону зеркала. — Такая ты мне нравишься больше!

— С чего начнем? — поинтересовалась Манька. — Проверим, сколько чертей осталось, или сразу зеркалом займемся?

— И то и другое. Ты пойдешь проверять чертей, а я останусь и попробую рассмотреть его с других точек зрения. У меня их, как известно, девять, так что иди, не надоедай мне!

Как можно иметь девять точек зрения, Манька не представляла, но не удивилась, недвно у нее тоже появилось еще одно — с затылка. Согласно кивнув, она отправилась в горницу.

Получилось не сразу, то ли свет мешал, то ли еще что, но она никак не могла сосредоточиться. Были какие-то сомнения, что делает правильно, но вдруг уловила, почти у самой стены шевеление и поняла, что этот интересный субъект и закрывал вход в пещеру. Пещера уже не была такой каменистой, скорее, пещерка, выемка — земляная и неглубокая.

— Я такая страшная, я такая некрасивая, я само чудовище, — причитал черт. — Все, все любят не меня! Никто про меня песни не поет, именно мне мысли не посвящают, недостойная я! А-а-а-а! — рыдая, черт стал валяться по полу и колотить ногами.

Манька опешила — ну, надо же, достал таки с утра!

А пел Дьявол про нее, просто понял, что она проснулась… Он же мысли читать умеет! — вспомнила она. Совсем из головы вылетело. Наверное, ждал, когда проснется, и специально подразнил ее.

«Задам я тебе сейчас перца!» — подумала Манька, двигаясь задом наперед к входу.

— Любить себя надо, любить! И будет у тебя много-много всего, будут песни тебе петь, стихи сочинять, денег тебе дадут, — ворковала Манька слащавенько, пока черт не исчез. — Я вот тоже сегодня облажалась…

— Я такая красивая, я совершенство! Посмотри на себя, какой головой ты мне даешь? Что?! Что ты сказала?! Стыдно тебе должно быть, зачем ищешь встречи со мной? Голова у тебя есть? Ведь все в тебя плюют, все! Боже, стыдно иметь таких страхолюдин в своем государстве! — Манька заметила еще одного черта.

— Ты достойна любви высокой, высокой любви, но мне надо быть Дьяволом, чтобы любить тебя. — сказала Манька, но ответ прозвучал неубедительно. Распинаться перед чертом ей совсем не хотелось. — Как я, недостойная, могу приравнять себя к тебе?

— Посмотри, на эту дрожащую тварь! — в поле зрения попал еще один черт. Он указал на уже пустое место, где исчез первый черт. Манька поняла, что «тварь дрожащая» идеально изображала ее саму. А черт между тем продолжал стыдить: — Мерзкое чудовище, понимаешь ли ты, что мы видеть тебя не можем?! Достала всех! — он обернулся к черту, который нахваливал себя. — Отравилась бы она, или бы повесилась.… — он перевел взгляд обратно и заорал громко и страшно, — Иди, вешайся! — и снова обернулся ко второму черту. — Судами ее затаскаем за клевету на твою чистоту и непорочность… — пообещал он.

Манька начинала закипать. Мало того, что они достали ее с утра, так еще исчезать не собирались, а изображали…

— Сами вы твари дрожащие, кого собрались пугать судами? Где суды? А нету — мы в лесу! Это не умная мысль — черти у людей судам не подлежат. Но если хочешь, я буду судить. В чем твои претензии к несчастному черту, заключенному в темницу? — выплеснув злость, она слегка успокоилась. В какой-то степени черт был прав — и повесят, и затаскают. — Да-да-да, ты прав, худо будет всем, кто сунется к вам… — согласилась она.

Черт мужского полу растворился. Но черт-Благодетельница продолжал гнуть свою линию:

— Могу! Не мне объяснять, слух и зрение подсказали, что сам Дьявол дал мне Ликом, называя Помазанницей! — гордо продолжал говорить он, обращаясь к исчезнувшим собеседникам. — Боится она меня что ли? — она как-то насмешливо подошла к месту, где была убогая, и будто бы погладила ее по голове. — Сердце у меня наполнено добротою, на весь мир хватит!

— Это я-то боюсь? — грозно прикрикнула на нее Манька, надеясь, что и эта растает. — Это ты, ты, гадина, меня боишься! Кто мне все свои радиопередачи посвятил? Кто мною людей пугает, убийствами, в которых сама повинна?! Кормит тебя Дьявол, поит, учит уму-разуму?!

Но тело черта стало уплотняться. Он вдруг подрос и был теперь размером в две Маньки. Схватив камень, черт бросил его, угодив ей в голову. Голова сразу наполовину сделалась чугунной, будто ее раздавили. Черт излучал самодовольство, самолюбование, спесивость — и Манька почувствовала, как черта распирают приятные ощущения, когда он унижал ее.

— Учил, учил! Тебе лишь объясняет, а меня сразу разумной сделал! Все его знания у меня в уме, а ты только слова слушаешь! — надменно и с усмешкой бросил черт, увидев ее саму. Теперь он смотрел прямо на Маньку, обнаруживал в ней все новые и новые недостатки, увеличивая пропасть между нею и своим совершенством. — Посмотри вокруг, кому столько дал, сколько мне? Даже по обычному человеку не дает тебе, а ты все придумываешь, как оправдать свою убогую жизнь! Вот у меня платья-то какие! — черт вытащил кучу барахла, и Манька отступила, освобождая ему место. Платья у Благодетельницы были одно другого наряднее. — А еда у меня… вот! — и опять Манька увидела — стол, накрытый златом-серебром, и хрусталем, а на столе пития разные, фаршированные поросята и щуки, и фрукты заморские, и вина, и соусы в тончайшего фарфора масленках. — И люди предо мною коленопреклоненные! — и снова Манька увидела, как встают люди на колени…

И еще один камень ударил в грудь и достал до сердца.

Никогда Дьявол не объяснял ей, как надо людей мучить. Ей не надо мучить, а только бы чуть-чуть умнее. Черт уже вырос, да так, что заполнил собой пещеру, которая стала шире, обнажая камни, ушла вглубь. Маньке очень захотелось повернуться к черту лицом, но она удержала себя, сообразив, что сделала что-то не так…

— Я никогда бы не смогла людей убивать, как ты, — сказала Манька, но уверенности в ее голосе не было.

— Ума нет, вот ты и не можешь! Таким, как ты, разве дано унижать людей? Ты ж сама униженная! — засмеялся черт. Теперь он был со всех сторон, умнея на глазах. — Мы люди, нам много дано, мы правим миром, и если для этого должно пожертвовать скотом, что ж, для того он и существует… Разве ради тебя мог бы он, муж мой, твой половинчатый супермен, отказаться от всего что имеет со мной? Какой имидж ты могла бы ему создать? Кто соблазнится местом на помойке? Меня люди видят, слетаются ко мне, как мотыли на свет! А ты, разве хоть один человек удостоил тебя вниманием? Муж мой только отделил свою голову от твоей… И вот, немного оказалось у тебя своего ума! — черт рассмеялся. — Хлев свой скотский помнишь ли? Не было у тебя ничего, и не будет, куда скот поставлю, там и стоять будет!

«Вот я и проиграла», — подумала Манька, закусив губу до крови, багровея в лице.

— Маня, разве я сомневаюсь, что ты справишься? — издалека долетел голос Дьявола. — Что ж ты наделила черта живительной силой? Или мы уже во дворце у Благодетельницы? Кому как не мне знать, кому и сколько я даю! Если у тебя слева пессимисты, справа оптимисты, надо думать, по имиджу получил человек, но было бы наоборот — и было бы наоборот!

Дьявол за нею следил! Все время сидит у нее в голове, читая ее мысли, как раскрытую книжку! И замечательно, что следил! Богатая она была — и пили ее вампиры!

— Давай так, благородное создание, размышляем, первое: вот нет у меня имиджа, а я без всякого имиджа нагрела Благодетельницу, — ты-то всего лишь черт! — на две избы! — усмехнулась Манька. — Да не простые, о двух ногах! У кого еще в мире есть такие? Второе, что же Благодетельница никак не рискнет в глазки-то мои посмотреть, все как-то со спины норовит прыгнуть на хребет, чертом? Неужто страшная такая? И хорошо, что есть у нее маленько, а от Дьявола разве убыло? А больше-то где возьмет? Третье, Дьявол — мне друг, а ей Господин! Вот и думай, захочет ли Господин пожалеть слугу, который друга достал уже?! Четвертое, у меня земля есть, а у нее земли нет, и ближний в Царствии Небесном поджаривается! И у тебя ее нет, смотри, как она отступает! Болезнь ты изубушачья! Ты не Благодетельница, всего лишь черт, а сидишь тут, в пещерке каменной, царицу изображая, потому что запечатали тебя! Ведь и слов-то своих у тебя нет… А у Дьявола в Аду грелся бы у пламени и раздевал нечестивцев догола. Я-то человек, мне трудности положены, а ты чего ради терпишь? Посмотри на себя, какой стал жалкий и убогий! Правильно сказал Спаситель о вас, о нечисти: бревно в глазу! Вампира бревно, хоть и в моем глазу, а в моей земле соринка! Боится нечисть суда, бежит от суда, а я судима уже, и судить буду!

— Почему это не могу своими словами? Очень даже могу, говорю же! — черт ужался до прежних размеров.

— Дважды два, сколько будет? — поинтересовалась Манька, решив, что пришла пора изучить глубину мыслительного процесса черта.

— Не знаю, отстань от меня, — попросил черт.

— А не знаешь! — рассмеялась Манька. — Тебя не учили уму-разуму, когда запирали тут! — она снова едва сдержалась, чтобы не обернуться, и не посмотреть на черта. — Да, много у тебя еды, и платьев много, и люди кланяются — а только не радость у тебя во дворце, а неприятности с избой… И с Матушкой. И с тетушкой…

Больше чертей в пещере не было, но Манька не торопилась. Вышла, но пещеру из виду не выпустила, и видела, как обвалилась земля в том месте, где она только что была. И когда затылком стала видна стена из бревен, решила, что чертей с нее достаточно.

Но что там поделывал Дьявол?

— Манька, с нечистью свяжешься, смеху не оберешься, за то и люблю ее! Иди сюда! — привычным поучительным тоном произнес Дьявол. И едва она спустилась по лестнице, приказал: — Снимай свои железные обутки, будешь полы елозить своим нагим телом — где-то тут тайник есть! Нам кресты твои достать нужно, да так, что бы по самую муку!

— Смеешься что ли? Я все полы тут уже давным-давно отдраила своим телом, когда кровищу с мясом отдирала! Еще драить?

— Поговори мне! — прикрикнул Дьявол и сам про себя рассудил, — Зачем, мне в Аду Манька? Возьми ее в Ад, но как бы и греха за ней нет. Не любит она нечисть. И Богу не шибко нужна: нечисть свищет перед ней, а она слыхом слышит, глазами видит, а не разумеет! — он остановил на ней взгляд. — Так и будешь, день у Бога, день у меня! — Дьявол почесал затылок. — Чисто бомж. Определяться бы пора с местожительством!

— Снимаю уже, видишь, снимаю! — возмущенно отозвалась Манька, стягивая железные обутки.

Дьявол настроился на долгие объяснения, вооружившись указкой. Но вид его был взъерошенным и озадаченным.

— Итак, не многим дано понять, что такое крест идеалов, — Дьявол постучал указкой по зеркалу. — Ты сама только и можешь поднять его и дать мне в руку, — доверительно сообщил он. — Вы видите, я нет. Креста на меня нет, я существо недоказанное! — Дьявол внимательно и долго пялился на зеркало, заметно волнуясь. — Просто быть на мне его не может, — он покачал головой, — кто ж такую заразу на Бога наложит?!. Но методом дедуктивного анализа я просчитал, что когда ты в зеркало смотришься, как раз под такой крест попадаешь.

Дьявол пощупал зеркало и, применительно к нему, пытался за него заглянуть, просунув голову в стену.

— Сейчас, я попытаюсь понять, — промычала Манька, загружаясь размышлениями. — На мне креста нет, потому как я не всегда бываю под ним, и то отражаюсь, то не отражаюсь? То есть он где-то здесь, и то действует на меня, то не действует?.. — Манька тоскливо взглянула на Дьявола, предполагая возможные варианты исхода: очень болезненный, средне болезненный, терпимо болезненный. — А ты сам не пробовал помолиться перед зеркалом? А то все Бог, Бог…

— Нет уж! — как-то слишком торопливо проговорил Дьявол, опасливо на него поглядывая. — Я голое сознание! Мне в зеркале места нет! Это на тебе крестов много — так много, что они сами себя крестить начинают! Я же говорил, что вампиры сначала по неосторожности прививку от бешенства тебе сделали, а потом кусать пытаются. Ну, разве можно так человека инфекцией заразить?! Что до креста… Честное слово, я сам запутался! Не понимаю ни где он, ни как он работает, — озадаченность его стала еще заметнее, потому как он смотрел на Маньку, ожидая ответа на этот раз от нее. — Ты подходишь к зеркалу в сомнениях, и крест начинает объяснять, что ты находишься под неким виртуальным крестом, например: черт на тебя нашел. И крест в нем отражается явно. Но почему только крест мученичества? Крест может и фараоном египетским человека разоблачить, и прочими выдающимися личностями. Где остальные? О приятных крестах он ни слухом, ни духом… Получается, какой-то симбиотический крест: крест на крест и молитвенник… — Дьявол еще раз почесал затылок, но указкой, — Так, Манька, — наконец, решительно заявил он, — иди, встань здесь, будем устанавливать свойства столь не честного симбиоза экспериментальным путем. Как это надо было сделать, чтобы крест крестов стал не враг нечисти, а поборник и ангел мести!

Манька хихикнула. В роли подопытного кролика бывать ей не приходилось. Вернее, приходилось, но тайно, когда Дьявол изображал из себя Бога и мысли свои выдавал как непреложную истину, а она по ним жить пыталась. Сейчас он не скрывал, что не имеет представления, что в итоге получится. Естественно, зеркало ее не отразило — не было на свете ее, как и Дьявола.

— Теперь думай, что это я насильно тебя заставил ушастым зверьком стать, а сама ты ни за что не стояла бы здесь, — приказал Дьявол.

В принципе, думать так было не сложно — так оно и было!

Просто раньше она как-то не додумалась до этого сама. И как только перестала сомневаться в принципиально правильной постановке вопроса, зеркало не замедлило согласиться. Чем больше она углублялась в размышления о Дьявольских издевательствах, тем явственнее проступало отражение, добивая Маньку: сначала левая часть, потом правая. И затягивало ее глубже и глубже, мысли приходили сами собой, совсем как в пещере, когда черт овладел ее умом. Чаша мученичества быстро наполнялась, от настроения не осталось и следа.

Она уже всерьез задумалась: а почему бы Дьяволу самому не управиться со своими изделиями?

С чертями-то не воюет — все самое трудное на нее свалил!

И покойники…

Кто в здравом уме согласился бы на такое? Одно дело черта выдавливать, другое — правде в глаза посмотреть!

Подозрения встали в полный рост. Помазанницей она не была… И другом… Когда это Дьявол стал ей другом? Где-то там, в недрах чрева начала зарождаться на Дьявола злость. Злость, освобождаясь, подкатывала к горлу, сжимая сердце в кулак. И сердце снова заболело. Ей расхотелось искать кого-то там, воевать с кем-то там. Она ничего не могла дать людям, а люди ничего не могли дать ей — не хотели. Страшно признать, но ведь это правильно, что душа выставила ее вон! Разве бы поднялся он так-то?

Манька попробовала вернуть свое настроение, напомнив себе, что земля у вампира принадлежала ей, была ее собственностью, если по Дьяволу, и они закусили ее землей, обеспечивая себе доходность. При любом раскладе вряд ли их интересовала сама она и польза, которую могла бы принести обществу и себе в целом — сопротивляться озлобленности и обреченности сил не хватало, и не хотелось. Сознанием она понимала, что мыслит неправильно, но голова упрямо твердила свое, ее несло, умные мысли о себе сразу же отметались.

Манька уже не сомневалась, что черт правит головой, и готова была сорвать свою злость, но Дьявол опередил:

— Все понятно, — сказал он после некоторого раздумья очень суровым тоном.

Она как-то вдруг одумалась. Желание обвинить во всех своих бедах Дьявола было столь велико, что она не могла посмотреть ему в глаза. Похоже, ума перед зеркалом у нее никакого не осталось. Она проглотила комок — о нечистой силе, оказывается, она ничегошеньки не знала. Вот так, непонятно какая мерзость, легко поборола ее и переставила местами, указав на место, как дрессированной собаке.

И она села. В лужу. На мягкое место.

Посмотрела почти с ненавистью, но не на Дьявола, а на зеркало.

— Воздействие первого фактора можно считать изученным до конца! — Дьявол чуть смягчился и добавил с саркастической издевкой: — Ты еще обвини меня в том, что не ешь жареных куропаток! Я ни при чем, дорогая, я в дороге присоединился, когда ты сама уже поняла, что ничего из того тебе не дано! — напомнил он с издевкой.

«Не простит!» — расстроилась Манька, чувствуя себя виноватой.

— Спасибо скажи, что рыбы к тебе из реки на берег выпрыгивают! — продолжал бранить ее Дьявол и, не давая извиниться, заметил: — Если б не я, тебя уже на свете бы не было!.. — успокоился, взглянув хмуро, и спросил то ли у Маньки, то ли у себя самого. — Но откуда у тебя такая злость? Ведь мыслей у тебя таких не было, пока ты здесь не встала! Кто дает тебе объяснения про счастливую жизнь? Это, может быть, только черт, которого пропустили. И он где-то здесь, в избе! Блин! — выругался Дьявол, как она, меняясь и снова выпуская щупальца, переквалифицировавшись из черного Дьявола в Дьявола белого.

Он откатился назад, и попросил ее жестом отодвинуться к лестнице. Манька поднялась вверх на все ступени, усаживаясь в пролете лестничной площадки за дверью, свесившись вниз головой.

— Черти у баб ягов всегда водятся в изобилии, — сказал он, одновременно занимаясь своим делом. — Тем они и живут. Может, поэтому мы не можем найти крест?.. Ладно, — он устало махнул рукой, приглашая ее спуститься. — Встань посреди комнаты спиной к зеркалу и посмотри за ним, может, что-то увидишь?

Манька смотрела долго, шаря затылочным зрением по стене, на которой висело зеркало, но ничего не обнаружила, кроме одной особенности: зеркало она всегда видела позади себя, но глазами. Просто поняла, что затылком смотрит, а глазами зрит, и подойти к нему не было никакой возможности. Пятясь, она наткнулась на него и прижалась спиной, но протии через него не смогла.

— М-да, — промямлил Дьявол, призадумавшись. — Беда идет, а у нас даже времени нет, чтобы убежище для тебя поискать… — в его голосе прозвучала искренняя тревога.

— Может, как-то обойтись без зеркала? — предложила Манька. — Горы близко, мы бы успели подняться на первую вершину.

— Нечисть не простит избам, что Бабу Ягу не уберегли, развалит, — хмуро напророчествовал Дьявол. — Нам с тобой по возможности не только себя придется защищать. Да и в горах спрятаться не успеем. Если бы за третьей вершиной, но и то — условно! Оборотни бывалые охотники. Все же не человек то, а зверь, и зрение у него звериное, и голова работает как у вампира. А разве вампиры не могут найти свою жертву в любом месте? Им только следы твои унюхать у могилы Бабы Яги, а пойдут по следу, их уже не остановить. А тут в избе подельники засели… Откроют ни за ломаный грош. И на помощь братвы с такою бякой рассчитывать не приходится…

— А разве они не потеряют след в том месте, откуда мы сюда по воздуху прилетели?

— А следы изб? По ним они быстрее быстрого вас вычислят.

Манька промолчала. Дьявол подчеркнуто выделил «вас», значит, быть на ее стороне не собирался.

— Манька, беда не приходит одна. За тобой пока не все вампиры охотятся, всего-то Помазанница, — сказал Дьявол и вздохнул устало. — И пока она не знает, что у тебя и вода живая, и огонь неугасимый, и чеснок, если как следует порыться в кладовых Бабы Яги. В некоторых зельях чеснок используют в качестве приправы для снятия приворота. А вот когда догадаются… — самое интересное начнется! А догадаются они, как только первый оборотень принесет им весть, что есть некто, угрожающий всему вампирскому сообществу! Я такую развязку не планировал, готовил на другое время, но как Дьявол, обязан буду, если у тебя не найдется места, откуда ты могла бы их достать, а они тебя не то, что достать, разглядеть не смогли бы. Но где взять такое место?

Манька снова собиралась промолчать, но внезапно заинтересовалась.

— А разве вампиры не смотрят глазами оборотней?

— Смотрят, но сами они в это время в некоторой бессознательности. И когда выходят из транса, помнят не все и не всегда. Им время нужно, чтобы отмотать и прокрутить и сверить со словами оборотней пережитое. И так у нас появляется еще месяц, а может три… Летом воевать сподручнее. Срок о-го-го!

— А зачем тебе планировать, чтобы все вампиры на меня обозлились?! — изумилась Манька, обнаруживая главную нечисть рядом с собою.

— Два вампира против одной Маньки, разве это интересно? — кисло произнес Дьявол, не замедлив с ответом. — Твою головушку я бросаю всем вампирам сразу! Ты, Маня, понимать должна, что вампирское сообщество в целом рассмеется, если узнает, что человек решил бросить им вызов. Я, можно сказать, иду ва-банк. Я же совершенен во всем — а что касается безумия, в особенности, поэтому в этом году решил поставить на тебя! Если ты умрешь растерзанная оборотнями, то проблемы с Идеальной Царицы всея радиотрансляционного центра сами собой снимутся. Тебя мне будет не жаль, я всегда радуюсь за мое детище. Но как-то недостойно вот так убить человека, который решился умереть геройчески. И потом, чем она провинилась, чтобы иметь подле себя не чистокровного вампира, а вампира-оборотня? Я, можно сказать, спасаю ее от позора… — Дьявол недовольно поморщился. — А если ты справишься с оборотнями, то вампиры поймут, что ты представляешь для них опасность — и тогда они все будут умолять Благодетельницу устроить тебе вампирскую резню. И она, конечно же, с удовольствием возглавит ее, понимая, что страшного в тебе ничего нет, — он помолчал, и доверительно сообщил свои сокровенные мысли, от которых у Маньки волосы на голове зашевелились от ужаса пред тем, какая страшная участь ее ждет. — Ты, конечно, умрешь, но какое удовольствие посмотреть, как мои Воины Тьмы строем выйдут против одного человека! Попробовал бы кто одной фигурой на шахматной доске разыграть партию! А я вот хотел! — он посмотрел на нее с осуждением. — Но, увы, ничего не получается. У тебя голова кривая, а у меня времени нет ее править…

Манька ощутила, как бетонная плита придавила ее всем своим многотонным весом. Язык прилип к гортани, и никакого звука не вылетело изо рта. Она лишь разевала рот и хватала воздух, как рыба, выброшенная на берег. Глаза ее стали круглыми и темными, как у Дьявола, от расширенных зрачков, закрывших всю радужку. А она-то хотела тайно пробраться во дворец!

— Маня, я маленько могу уравновесить численное превосходство противника, — Дьявол пощелкал перед ее носом пальцами, стараясь вывести из состояния идеального шока. — Виртуально, но ты не можешь оспорить, что компьютер — преимущество, если он предугадывает позицию противника за час или два! За этот час можно прийти, положить мины, и угроза сама собой снимется. С таким компьютером, как я, ты уже не такая дура. Вернее, дура-то ты дура, но я маленько прибавляю ума! Я не компьютер, но люди уже не поймут тебя, если начнешь с ними разговаривать, как не понимают программеров, когда они разговаривают программами! А людей, которых не понимают, считают или умнее, или полным отстоем, ибо они знают то, что не знают другие, или не знают то, что знают другие… Просто так получилось, что некоторая часть населения выпала из Бытия и прекрасно себя чувствует. Не в обиду мне будет сказано, что жалкое подобие моей вселенной могло бы быть ими вынуто из Небытия, если бы голос их мог быть услышан Бездной. Но, к сожалению, Бездна — это океан, я — Небо и Земля, а человек — песчинка. Сможет ли песчинка открыть Врата Бездны и увлечь ее за собой? Тогда как мне достаточно лишь поднять бурю и всколыхнуть дно океана, чтобы накрутить Бездне хвост, оторвать копыта и обломать рога.

Утешение Дьявола показалось Маньке слабым.

Она почувствовала себя маленькой и беззащитной.

Планы ее разваливались в пух и прах. Крупные как горошины слезы покатились по щекам.

Почему он подставил ее?

— За что? — выдохнула Манька обиженно. Она размазывала слезы, и вся была такая несчастная. — Я же просто жить хочу, как другие! Головы у меня что ли нет, или я кто, что надо мной все издеваются? А ты-то?! Ты-то!

— Как все! — Дьявол ласково погладил ее по голове, — Ну, не плачь, сейчас заплачу вместе с тобой, и будем плакать до полнолуния, — смешливым-смешливым смешком засмеялся Дьявол. И произнес строгим настойчивым голосом, встряхнув Маньку за плечи, чтобы привести в чувство: — У Бабы Яги на каждый день запрятка нашлась: так нечисть объяснилась в любви. Но все же мы ушли далеко вперед, согласись! Давай, лучше посмеемся и пойдем дальше! Не останавливаться же на полпути! Просто понять это надо и все! Ты о них не думай, они даже не наступают на пятки. В железных обутках ты мне нравилась больше, а сейчас даже я тебя не боюсь!

Манька засмеялась сквозь слезы, представив, что напугался сам Дьявол, а потом, когда поняла, что никого она не напугает, заплакала еще горше. Дьявол знал, что будет дальше. Сам ли он придумал, или выдал, будто сам… Стаи оборотней приведут вампиров, дни ее будут сочтены их безжалостным холодным расчетливым умом, которого не было у нее. Она так и осталась чужой в этом мире — и мир был чужим. Никто никогда не нуждался в ней, а она нуждалась, и не находила. А все потому, что жизнь не заладилась с самого начала. Сначала от нее избавились родители, потом вампиры, после вампиров люди, потом Дьявол избавил ее от них от всех… Но кто сказал, что надо именно так?! Теперь, когда у нее была и земля и избы, умирать совсем не хотелось. Манька с тоской подумала, что их ждет, когда ее убьют. Избам не выстоять против человека, а уж против оборотней и вампиров подавно.

— Представь себе, что крест «генерала песчаных карьеров» тоже полностью не изучен, — с огорчением в голосе произнес Дьявол, нависая над нею, как скала.

— Что еще за крест такой? — она остановила свои горькие всхлипывания и заинтересованно подняла голову, утирая ладонью слезы.

— Это люди, обиженные в детстве на всю оставшуюся жизнь. Представь, что ты выросла брошенным ребенком. Хотя… — он сделал жест, который должен был объяснить Маньке, что она конченый человек, — Ты такой и выросла! Хорошо, — он решил начать с другого конца, — представь, что сейчас черт достает твои слабые места. Что бы он стал говорить, если бы знал, что каждый день своей жизни ты открываешь одиночество?

— Это как? — Манька всхлипывала, но уже только носом.

— Честное слово… Это сложно объяснить… На таких детей наложен крест их матерью, у которой не хватило ума объяснить, что ее ребенок нужный и полезный обществу человек. И у ребенка формируется комплекс обиды на все общество в целом, которое отвергло нового человека при его рождении. Так из-за одного человека человечество теряет людей. Злоба людская катится на них и от них, и один день ураганов не сравниться с тем, что делает это общество с человеком, отброшенным от него, думая, что его нет, и он с этим обществом. Но на самом деле он есть. И только они могут смешать общество с землей, утопив в крови.

Кто первый поддерживает Спасителей? Мытари! Кто меняет один строй на другой? Мытари! Кто преступники в своем большинстве? Мытари!

Они никогда никого не простят, и будут мстить за каждый день своего унижения. Эта страшная сила дремлет, произнося каждый день проклятия, и ждет, что кто-нибудь, больший, чем они, объявит себя Богом, и построит в шеренгу. Но, правда такова, что когда их боги получают желаемое, первым делом они избавляются от своей паствы, что бы уже никто не смог поднять мытарей против них самих. Эпохи начинаются с бойни и заканчиваются тем же.

Генералы песчаных карьеров… ты сейчас как мытарь, который идеализирует отвергнувшее его общество и примеривает его на себя, Но, Манька, общество уже отвергло тебя. Отвергло знаниями, которыми не пожелало делиться с тобой, применив их против тебя. Вот они, — Дьявол костяшками пальцев постучал по зеркалу, — знания, возьми их, и пусть общество примеривает тебя, потому что их знания не сравнимы с твоим знанием. Кто еще кроме Дьявола и Маньки смог бы разгадать тайну зеркала? Они это делают заклятиями, а ты, — Дьявол постучал кулаком по лбу, — лобешником! Думаешь, у них много знаний? Да последний представитель, который мог ими оперировать, и был Спаситель Йеся! Нету, сказал он, объяснений у меня таких, чтобы вы поняли, как больничка в три дня обнаруживается на Престоле Славы — и один сразу понимает, что достигло его Царствие Божье, а ко второму приблизилось Царствие Небесное: «Делайте так, как я сказал, и знайте, что будет так, как я сказал!» Определенно стало так, потому что по-другому и быть не могло! Ну, может быть еще Пророк Отца, он тоже хвалился: два раза совершил бесчестие — и повернул удачу, усадив охраняемого верующего в Раю, где сад и внизу реки, с чистой грудью, а неверного отправив в огонь. Не столько знал, сколько идеализировал.

Но неужто я, создавший этот Закон, не предусмотрел бы такой вариант использования знаний, которые в Нем? Добро побеждает зло, если есть тот, кто ищет доброе. Тогда еще были люди, которые знали, как изнашивать железо, и они их боялись. И правильно боялись — я Живой Бог и мне несложно научить человека. И ты уже сносила один комплект железа.

— А при чем тут я? — сердито спросила Манька. — Не вижу никакой связи. Не железом же они поднимутся против меня!

— А что у тебя, если ты льешь слезы в то время, когда голова должна работать, как часы? Если часы сломались, их в серьез никто не воспринимает! Ты уже не можешь поставить себя над обществом. Ты призналась всему свету, что ты — обиженная единица. Разве ты человек? Или вампир? Ты мытарь, изгой, смоковница, не дающая плода ни доброго, ни худого… Их общество срубает и выбрасывает вон, туда, где скрежет зубов! Сначала вылечись, а потом ищи ответ. И поверь, нет ничего проще, чем ответ: чем общество Дьявола тебя не устраивает? Перестань плакать! Ты мне мешаешь! — прикрикнул он. — Черт возьми, я был тут, я буду там. А общество — это мы еще посмотрим!

— А что я могу?! — горько спросила Манька, всхлипнув, и слезы снова побежали по щекам.

— Все армии мира одинаково управляются личностью… — спокойно сказал Дьявол, утирая ее слезы платочком. — Кто бы заметил полмира, если бы гид Лер не сподвигнул смоковницы, не приносящие плода не доброго ни худого, на масштабную экскурсию? Заметь, он не ломал голову заумными идеями! Он лишь высказал мысль, что весь мир — музей под открытым небом. И ты посмотри! Везде память о нем! А где помянули его, там помянули меня!

А Стальной, который вылечил народы от великой любви к искусству?! Воодушевленный успехом, когда туристов не осталось, он понял, — и свой народ надо отучить! И кто успел посмотреть на Стального с близкого расстояния, одинаково уверен, что гид Лер — всего лишь «пуси-муси»!

А Гиз в чине хана? Сколько обескураженных народов, когда проехался по миру!

Пусть они были вампиры, и, окучивая народную любовь, не расстраивались, когда верноподданные захлебывались кровью, но только благодаря таким сильным спасителям закончилась эпоха человека и началась славная эра вампира!..

А если бы они плакали в то время, когда любители вампирской головушки протыкали их осиной и поливали живой водой?..

На войне, как на войне.

Не важно, закончилась она или нет, соображение и собранность имеют первостепенное значение. Ведь смог же Илья Муромец приголубить соловья разбойника, и на какое-то время отодвинуть крещение народа. Или Никита Кожемяка, который сумел заставить Змея Горыныча проложить новую межу, вернув себе землю! А сколько безымянных героев оставили след, обнадеживая тебя, Манька?

Много было проклинающих вампиров, и вампиров, проклинающих человека, но никто не смог бы поднять это зеркало без имени Дьявола на устах… горе тебе, Манька, горе, — Дьявол навис над Манькой, как Господин Зыбкого тумана и тоже шмыгнул носом, пустив слезу. — Потому что нету у тебя знаний о строении этого зеркала! И я вижу, как оно издевается над тобой, иссушая глазоньки твои горючими слезами!

Манька всхлипнула еще раз и высморкалась.

Дьявол как всегда был прав. Трагические развязки всегда имели два варианта: бесславный и героический.

Если конец один, то почему бы не умереть героем?

Избы подводить не хотелось — слушать вопли Дьявола тем более.

— Ладно, говори что делать, — Манька взяла себя в руки, продолжая шмыгать носом.

— Пока ничего, пока рассуждаем. — Дьявол тоже быстро пришел в себя, оставил вопли и еще раз осмотрел зеркало. Накинул на него покрывало. — Попробуй так посмотреть, — попросил он, отодвигаясь в сторону.

Ничего не изменилось. Манька даже знала, какой зеркало ее показывает, и когда покрывало сдернули, отражение оказалось именно таким, каким она себе его представляла.

— Во-первых, связь креста и зеркала виртуальная, — сделал вывод Дьявол. Материальность для него роли не играет. Во-вторых, мы выяснили, что крест тот, или черт, или то и другое (мы пока не знаем!) делает тебя… как бы это сказать… отшельником, воздействуя на твое сознание и заставляя посылать куда подальше объект, который мог бы быть тебе в помощь. Сотни причин найдет, — Дьявол оживился с некоторым восхищением. — Найдешь ты рубль, он спокойно заставит пройти мимо: люди смотрят, никто не подбирает, а ты позоришься, не нищая, не к добру такой рубль… Меня, например, как бы вообще не существует, а я в твоем уме развенчаться сумел! Не именно я, как индивидуальная личность, а как объект в твоем уме! И рубль он не сможет развенчать. Подберешь или нет, рубль останется рублем — его подберут другие. Тот же вампир. И станет богаче, а ты как была бедной, так и останешься ею. Если бы рубли не подбирали, мостовые можно было бы не ложить! Любой объект схожий со мной или с рублем будет обработан! То есть все как всегда на своих местах, а крыши у тебя нет, ее или чертом, или крестом сдуло!

— Но это же только перед зеркалом?.. Или нет? — заинтересовалась Манька. Приведенная в пример ситуация показалась ей до боли знакомой.

— Не могу сказать… — Дьявол прошелся взад-вперед и поправил свежевыструганные бочки, сдвинув их к стене. Изба обживала подвал, заполняя его барахлишком. — А если зеркало лишь обнажило твой крест, показывая его явно? Простые жизненные ситуации иногда видятся человеку именно через такое зеркало! Разве не было у тебя случаев, когда ты прошла мимо благодеяния?

— Были, — призналась Манька, припоминая один случай за другим.

На берегу реки, где деревенские купались, лежало много добрых камней. Их достали со дна, когда делали запруду. Она много раз проходила мимо, завистливо вздыхала, но принести и положить в каменку не решилась — ибо общественное достояние! Ими можно было и печку залатать. А однажды пришла, а их уже нет. И никто не возмущался. Не заметили даже. И с кирпичами та же история вышла, или прошла мимо доски, а весной подумала, как хорошо бы на парник ее пустить, да только доски на дороге не валяются. Но, в общем-то, ей не везло, не так много у нее было случаев.

— А у вампира посыл еще раз отразился бы от вампирского яйца, и водрузил крышу там, где ее сроду не было… — Дьявол стол рядом и явно опять читал ее мысли. — Проклятый и вампир думают и чувствуют совершенно противоположно: проклятый в уме богат, вампир — беден, проклятый в жизни беден, вампир — богат, проклятый — щедр, вампир — жаден, проклятый — добр, вампир — жесток, у одного последняя корова сдохла, к другому стадо прибилось… Жалобная книга в сердце проклятого не даст ему пройти мимо бедствующего вампира, тогда как вампир не подумает даже взглянуть в сторону бедствующего проклятого. Проклятый будет искать выход, вампир землю, в которой есть чем поживиться. И отсюда третий вывод: симбиотическое сожитие неких факторов безжалостны к любой боли. Когда здесь встанет вампир с энергетическим яйцом в сердце, появился еще один фактор, который сделает зеркало для него безопасным, а не зеркало, которое вспомнит, что перед ним вампир. Ухудшая твое положение, объект не рассматривает проблемы, но действие его избирательно направлено на каждый положительный персонаж.

Дьявол протянул Маньке кинжал. Она застыла в восхищении.

Необыкновенно блестела сталь острого, как бритва, длинного клинка, украшенная руническими знаками. Серебро рукояти почернело от времени. Как только она взяла его в руку, знаки ожили, и между ними пролегла огненная нить. От него вошло в тело необыкновенное тепло.

— Теперь я хочу посмотреть на анализ крови… Давай так, сначала ты сама попробуешь убрать себя с дороги Благодетельницы, не получится, я завершу начатое. Тебе все равно умирать, так какая разница, когда это произойдет? А я не смогу жить спокойно, пока это зеркало не станет моим. Так и быть, попробую уговорить избы прикинуться мертвыми, распластавшись на земле. Оборотни придут, посмотрят, и уйдут. Ну, не будут же они воевать с бревнами!

— А если сожгут? — забеспокоилась Манька.

— Прикинутся умирающими лебедями. Кинутся в реку и залягут на дно. Дно здесь глубокое, пересидят полнолуние.

Манька встала перед зеркалом и задумалась.

Впервые ей предложили сделать то, о чем она думала много и часто. Всю свою жизнь, пока не встретила Дьявола…

И сразу нахлынули воспоминания, одно за другим. Каждый раз, как когда она собиралась сделать это. Оказывается, она ничего не забыла, боль жила в ее сердце. Тупая, как раковая опухоль. Мало ли что она себе придумала. В сердце не было Дьявола. Лета посреди зимы. Изб, которые сами по себе. У нее ничего не было. Она шла по заснеженным полям — одна, в железе, как раненный зверь. Ее убивали. Кузнец Упыреев, Кикимора, Баба Яга, черти — много чертей, которые высмеивали каждый ее шаг. И душа. Разве могла быть душа человеком? Неужели Господь так жесток, чтобы предать человека в руку человека? Только Дьявол мог так посмеяться и обречь человека на вечную муку…

Это что-то внутри, может быть память…

Но почему ей всегда так больно? Почему все оборачивалось против нее?

Манька вдруг отчетливо увидела, как настигают ее красивые и сильные звери и рвут ее тело — так близко, так ясно. Она не понимала: зачем? За что? Смотрела на нож и чувствовала, что только так она могла бы искоренить свою боль, и отдать мучителям то, что ей уже давно не принадлежит — жизнь! Навсегда, насовсем, щедро, последним подаянием, так, чтобы закрыть глаза и больше не думать. Как день и ночь, приходили и уходили горе, боль, расплата. Этого душе было мало — душа желала ее смерти. Будет ли у нее еще такой шанс? Сколько раз ей не хватило мужества… Душа не видела в ней человека, и не верила, что если и существует совет и любовь, то это она и ее руки, искавшие человеческое счастье. Не было души, никто не ждал ее, не спрашивал о ней, не придумывал и не рисовал ее образ. Не осталось надежды на счастье, его не могло быть — черный ужас закрывал ее.

Но, умерев здесь, перед зеркалом, наверное, вся ее жизнь и мука будут стоять у души перед глазами, ибо она видит, значит, увидит и он. Проклят день, когда она зачалась, как тело, лишенное кожи, проклят человек, зачавший ее в чреве проклятой матери, проклят Дьявол, который кроил человека с мыслью, поднять его до себя самого.

«Что, силенок маловато?!» — уловила она мысль, чуть ли не затылочным зрением, но впереди себя, там, где висело зеркало.

Мысль пришла и осталась.

Манька взглянула в зеркало — новая волна накрыла ее. Она вспомнила ни одну веревку, которую держала в руке — и даже ту, которая оборвалась. И горько усмехнулась — даже веревки не нашлось в ее доме, чтобы покончить со всеми бедами раз и навсегда…

Ночь в ее маленьком умишке мешала мысли, но боль ушла.

Манька легонько провела кинжалом по ладони. Нет, не так, выше — в сердце! О, это сладкое чувство свободы, пусть будет гореть в огне, но боль открылась бы ей, и черная мгла осветилась бы пламенем Ада. Избы не пропадут, Дьявол держал слово, когда давал его вот так, открыто, при свидетелях. Изба слышала его.

Кинжал вибрировал и огненная пульсация рунических нитей проникала через кожу. Он будто бы сам подсказывал, куда ударить и как …

Она порой слышала, что перед смертью человек видит чертей, или видения своего бессознательного прошлого, но каждый раз слышала голос внутри себя, который закрывал боль и приносил мысль о несбыточной надежде поднять себя над унижениями и нищетой, чем-то похожий на голос Дьявола — не человека. Это и был Дьявол, только сейчас она поняла это отчетливо. Он продлял ее агонию, которая длилась всю ее жизнь.

Зачем?

На свой вопрос она уже не искала ответа, не взглянула на Дьявола — голос молчал, он больше не звал ее, не манил, не останавливал. Без него было легко. И не было никаких чувств.

В сердце!..

— Ну все, допрыгались, — разочарованно проговорил Дьявол. — Не думал я, Маня, что ты так мечтаешь умереть! Эх, знал бы! Никогда не дал бы тебе ножик, которым можно только врага резать… Правда-правда! Освободила бы меня от неприятной обязанности! Вот если бы ножичек был в это время мой, ты бы непременно умерла!

Манька стояла посреди подвала, покрываясь красными пятнами, закусив губу до крови.

Пробитое кинжалом сердце не желало умирать.

Даже капля крови не пролилась.

Она стояла, сгорая от стыда, и проклинала Дьявола, который любовался заколотой Манькой с чувством глубокого удовлетворения, а у нее в это время в ушах и в голове визжала истеричная баба, которая во весь голос требовала вернуть ее к жизни. Манька с удивлением прислушивалась к голосу, который звал себя умирать и премиленько радовался жизни, ублажая слух заверениями в вечной любви. Ей было так стыдно, как никогда в жизни. Ну, разве ж можно было доверять Дьяволу, у которого все накось-выкуси?

Но сама она понимала, будь у нее другой нож, она могла бы совершить страшную ошибку. Изба была на месте, и Дьявол, и страшное зеркало… — и полнолуние еще не наступило! И ужаснулась тому, что сделала. Все ее чувства, пережитые перед тем, отлетели в один миг, как-то сразу отделившись и пристроившись к той самой бабе…

Манька проглотила комок в горле и вынула из себя нож.

Баба в голове сразу замолчала, и ушам стало тихо-тихо. Даже обычный звон, к которому она привыкла, куда-то подевался. Призрачный клинок сразу стал обыкновенным. Только черным, и все знаки на нем полыхнули огнем, будто клинок напился крови, но не человеческой, вампирской…

— Он что, ненастоящий? — разочарованно спросила она, протягивая кинжал Дьяволу.

— Самый настоящий! — Дьявол с удивительной нежностью погладил кинжал и, заметив в стене вбитое в бревно толстое металлическое кольцо с остатками цепи, которое она не смогла достать, легко срезал его, вытаскивая вместе со штырем и бросая ей под ноги. — Он разит врага, даже если враг в тебе!

Он поиграл кинжалом, вращая его на двух пальцах.

— Вранье! Как может враг во мне сидеть? — не поверила Манька, разглядывая ровно разрезанный металл.

— Маня, ты несешь в себе Проклятие, твоя душа — благоприятное порождение вампира, и ты спрашиваешь какой враг?! Верь мне, сегодня ты заколола свою болезнь, по имени Суицид! Каждый человек, убивая себя, верит, что именно этот бессмысленный, по сути, поступок (я и так заберу каждого!) убедит воинов тьмы открыть ему волшебные врата в мир добра и света! Но к чему этот разговор?! Я устал прикрывать себя, прикидываясь, будто я, Бог Нечисти, имею в себе от человека, — Дьявол вдруг стал насмешливо угрожающим, наступая на нее. Глаза его стали хищными, полыхнув алчным ядовитым огнем. — Маня, весь мир, весь мир помнит мое имя, и между делом платит мне страхом! Давай рассуждать здраво: я разве оберегаю проклятых? Разве я мешал им убивать себя? Разве я не позволяю вампирам убивать вас? Мои дети не ждут подаяний, я дал им бессмертие — вечную жизнь без угрызений совести, без боли. Отдал им Царствие Божье на земле, и оставил себе Царствие Небесное, где огонь и сера пожирают ваши внутренности. Я отдал им вас. Одним миром мазаны мои дети и я! Много ты знаешь примеров, когда я помог бы вам превозмочь нечисть?!

— Ну, не знаю, были же герой, — растерялась Манька, напугавшись, заметив в Дьяволе перемену.

Дьявол стал какой-то бесформенный и видимый, уплотнившись до обычного физического тела.

— Вечно народ придумывает героя, который с папахой и саблей на коне спасет из заточения угнетенных! — усмешка проскользнула на его губах, которые были в крови, и тут же снова стал злобным, окончательно теряя человеческие очертания. С обеих сторон губ свешивались клыки, спускаясь до подбородка, весь он покрывался какой-то слизью, из-под которой проступила металлическая чешуя.

— А избы?! Мы же их вместе лечили! — торопливо напомнила Манька, почти вскрикнув, заметив, что с Дьявольской внешностью происходит нечто. — И Бабу Ягу помог мне превозмочь!

— Избы — достояние государственное, но к чему она нам? Разве дети мои живут в доисторических избах?! — бесстрастно и зловеще ответил Дьявол, — Баба Яга слишком многим мешала! Она была проклятой, и не одну душу держала за горло. Ты не можешь отрицать, что она имела склад боеприпасов: огонь, вода, крест крестов… Разве это свобода?! А если о дочери беспокоилась, почему подарок не развернула? Ковер-самолет, не ступа! Это ты мне ответь, почему я, Бог Нечисти, сопровождал тебя так долго и терпеливо? Ты хоть понимаешь, кто я? Я — Дьявол! У меня миллиарды таких, как ты, заключены во тьме!

Манька замолчала, но первый испуг, когда Дьявол обратил на нее алчный горящий взгляд, уже давно перерос в животный ужас, по мере того, как менялся его облик. Манька смотрела на него не мигая, отступая к стене, тело стало ватными, отчаянно пытаясь понять, что с ним происходит.

Он не выглядел, как она привыкла его видеть.

То был не Дьявол, а страшный змей о ногах и рогатой голове, и страшными лапами, с когтями в четыре ее пальца, а за спиной был уже не плащ, а перепончатые крылья, которые бились об пол избы. Весь он покрылся чешуей и противной с пупырышками кожей и шипами. Он стал большим, и стал бы еще больше, если бы позволили размеры подвала, который изба забила хворостом и разными бочонками, и даже пчелы в нескольких ульях, и небольшая мельница с жерновами, со следами муки — но пространство исказилось и снова стало больше, чем оно было, выказывая Дьяволу почтение и оставляя место для маневра. Из пасти страшного полузмея-полудракона вылетел смрадный огонь, а когда он произносил слово, огненная слюна падала на пол — и пол дымился.

Манька прижалась к стене, открыв от изумления и растерянности рот, с вывернутыми от страха внутренностями. Зеркало полыхало, как огонь в пасти Дьявола, и краем глаза она заметила, как корчится в огне ее отражение. Все ее тело сотрясла дрожь — она вжалась в стену, дальше пятиться было некуда.

— Разве могут мои дети жить спокойно, если есть что-то, чего они должны бояться? Я знаю, где лежит крест! Он у нас за спиной! — продолжал громыхать Дьявол скрипучим голосом, который разрывал ушные перепонки. Бранные слова вырывались из его пасти вместе с огнем. Он медленно приближался, скользя между хозяйственной утварью, сметая ее в сторону легким движением лапы.

Манька внезапно поняла, какой глупой была.

Она даже не посмела обернуться, чтобы посмотреть, какой такой крест нужен был Дьяволу. Она видела клыки в пасти, длинный раздвоенный язык, который был, как обоюдоострый меч. Сердце бешено забилось, неровно и гулко отбивая последние секунды.

Ужас обуял ее, но она не могла сдвинуться с места.

Безвольное тело стало чужим, отказываясь повиноваться.

Она закричала всем своим существом, но изо рта не вырвалось не звука, вздрагивая от каждого Дьявольского слова, которые стали чуть тише, но теперь между словами вырывалось шипение. Он дохнул, и пламя ударилось рядом, едва не опалив ее, поднял кинжал лапой, зажимая между длинными когтями, и стал медленно проводить ножом у самого ее лица.

Она еще помнила, как он вибрировал в руке, указывая нужное место.

Если нож разил врага — а Дьявол, не иначе, посчитал ее врагом, то зарезать ее этим ножом ему ничего не стоило — Манька отвернулась.

— Глупо думать, что за этот крест я не верну дюжину чертей туда, откуда они пришли! — прозвучал голос Дьявола почти над самым ухом. — Но, глупо думать — суть природной особенности недостойных тварей! Стал бы тот, кому нужен крест, и кто не видит его, искать его сам? — Глаза Дьявола пылали холодным светом голубого огня, который она уже видела. — Только проклятый может достать такой крест! Вы — жалкие создания, не способные понять, что плевела дважды дает урожай, пока вызревает пшеницы, и если сорняк не выдернуть с корнем, он задушит посевы! Да, я сею сорняк, плевела проросла на всех полях! И я сам смотрю, когда взойдет пшеница, чтобы ввергнуть ее в Ад!

Голова его потянулась к ней, крылатое чудище щелкнуло зубами.

Манька смотрела на Дьявола затравленно, до нее, наконец, через животный ее ужас, стало доходить, как мало она знает о Дьяволе, вампирах и оборотнях. Сам Владыка Мира приносил клятву верности ножом той, которую она не любила всем своим сердцем. Просто не было на земле для нее места, если сам Дьявол так захотел…

Но разве могла она себе представить, что именно она встанет на пути Благодетельницы? Маленькая, несчастная, жалкая…

Не было ей места, и не надо! Унижаться она не будет. Одно примеряло ее с действительностью, что не было на земле человека, который мог бы сравниться с Владыкой Вечности…

— Я — не червяк! — тихо беззвучно прошипела Манька в ответ, глядя Дьяволу прямо в его пылающие глаза.

Сердце облилось болью, мысленно перед глазами пронеслась вся ее короткая беззлобная жизнь. Не та жизнь, которую показало зеркало, другая. Солнце, весна, сараюшки, в которых она поселялась, из которых ее изгоняли, верные псы, Шарик, Жулька, Цезарь и Лорд — убитые кем-то один за другим…

Она закрыла глаза, задержав дыхание, чтобы вздох ушел вместе с жизнью…

Сердце оборвалось…

— Маня, не многие оказались бы храбрее, чем ты, но я помню, что мы с тобой пуд соли съели! И не какой-нибудь, а железной! Ты меня помнишь еще? Или твой дар речи был утерян вместе с твоей вновь приобретенной памятью? — голос Дьявола прозвучал мягко и насмешливо. — Вот и зверюшек вспомнила! Силенки тебе еще пригодятся… Могу честно признаться, что это была репетиция предстоящей встречи с драконами! Поверь, даже в три избы они не поместятся, и голов таких у них не одна, а двенадцать! Ну, если мерить завершенной стадией…

Маньке приоткрыла один глаз, потом второй, и зажмурила снова.

Дьявол все еще истекал слюной.

И только поверив, что он не собирается ее убивать, она сползла на пол, лишившись последних сил.

Дьявол весело бил хвостом, усевшись на задние лапы, упираясь головой в потолок подвала, и чистил кинжалом свои зубы, как зубочисткой.

Маньке снова стало стыдно: за свой страх, за свои подозрения, и не знала она за что еще. Краска заливала лицо. Но она испытала невероятное облегчение. Тело, наконец, вернулось к ней, но еще обмякшее, слезы и смех, запертые внутри, вырвались наружу.

Как она могла забыть, что Дьявол был Богом и мог принимать любые обличья?!

Все равно его никто не видел, кроме нее. Она смотрела на новый облик Дьявола во все глаза с восхищенным трепетом и благоговейным ужасом. Если уж на то пошло, то новый его вид был не только грозный, но и красивый. Опаловая чешуя изнутри наливалась светом — и каждое движение порождало мириады разноцветных искр, глаза теперь были черные, к которым она привыкла, но в глубине горели огни, и этот тихий, едва заметный огонь струился из глаз. Корону увенчивали огромные камни-самоцветы, каждый коготь был аккуратно подпилен, как и рога, перепончатые крылья, красные изнутри и черные снаружи, пластично охватывали тело.

— На, пригодится! — Дьявол протянул ей кинжал. — Береги его! Он дается, как особый знак отличия проклятому, который тащит на себе Царя…

— Я так испугалась! — тихо произнесла она, сотрясаясь мелкой дрожью, клацая зубами. Зуб на зуб у нее не попадал. — Помяни меня когда-нибудь в своем Аду! Теперь я понимаю, что он из себя представляет!

— О, н-е-е-т! — самодовольно произнес Дьявол. — Ты еще не знаешь, каким безжалостным бывает Ад. Великим и ужасным не дано понять безмятежность беззлобного Рая!

— А как же черти, они же …

— О, да! Поворот на сто восемьдесят градусов. Для них ваш мир примерно то же самое, что зеркало, перед которым ты стоишь. В вашем мире их нельзя увидеть, только затылком, а там их видят лицом к лицу.

Дьявол трансформировался обратно в привычный образ. Провел ладонью по ее лбу и страх прошел, зубы перестали клацать.

— А грешники? — Манька с удивлением прислушалась к себе, обнаружив, что и страх, как воду, можно в нее положить, а можно вынуть.

— Не забывай, я Дьявол! Если в человеке нет праведности, я камень положу на месте его! Каждый человек уверен в своей праведности, но если посмотреть со стороны, найдется тот, кто имел человека и в хвост, и в гриву, и кого имел он! Они не судят друг друга, чтобы не быть судимыми, но я Судья! Я сужу людей Законом. Если не судил и прощал нечисть, тем хуже для человека. Неужели я скажу одному: ты судил, и я буду тебя судить, а второму, ты не судил, и я не буду тебя судить? Так делает только тот, кто менее всего помочь бы мог человеку. Только нечисть может бояться суда! Если человек сберег землю и врос в нее корнями, никто не станет выкорчевывать его.

— А нечисть? У них ведь есть земля, не своя, но есть… Вот я, меня выставили, и на моей земле теперь другой человек…

— Чужая. Свою они обливают проклятием, чтобы обречь душу на погибель. Нарисовал вампир себе имидж со стороны души. Он как Дух Божий парит над собою, но Дух его мертв, Он лишь слепок его самого, который проживает его жизнь, ничего не чувствуя, ничем не загружаясь, постоянно возвращая его в тот момент и то состояние, когда он стоял над тобой, и произносил речь, чтобы быть услышанным и собой, и людьми. Но ведь его сознание никогда не прорастет в твоей земле. Прикрываться имиджем он уже не сможет. И будет стоять передо мной в своей земле, а там… А там обливают душу грязью и посылают ее куда подальше.

— А почему Баба Яга не развернула ковер-самолет? — спросила Манька, прокручивая пережитое в уме.

— Откуда я знаю?! — раздраженно ответил Дьявол. — Ну, хорошо, знаю, но частная жизнь разве должна тебя волновать? Баба Яга готовила подарок своему зятю по случаю твоей смерти и обретении им Неба. И как, стало легче?

Манька молча согласилась, что вопрос был некорректным.

Она оглянулась, и никакого креста не увидела.

— А крест, ты его нашел? — робко спросила она, все еще находясь под впечатлением.

— Нет, я пошутил, — ответил Дьявол, ничуть не расстроившись. — Если я думаю о том самом кресте, который мне отовсюду мерещиться, то он предназначен убивать вампира, а тут его перенастроили. Нонсенс! Сдается мне, что крест находится в двух местах сразу. Только так он мог шутить с тобой шутки, заставляя желать себе смерти от своей руки, и бояться любого, кто мог бы убить тебя. Если кто-то всадит порцию зверя вампиру через тебя, он никогда не будет чистокровным. И где бы он ни появился, лицо твоего убийцы начнет терроризировать встречных.

У вампира в имидже одна любовь, а с убийцей разве имидж?

Оборотни никогда не становятся лидерами. Люди их побаиваются, особенно, если кто-то видел трансформацию. Перед ними преклоняют колени от страха, а не от любви. Понимают, что лучше оборотня не трогать и не ссорится с ним, можно получить сдачу, и будет она много больше. Поэтому с ними интуитивно ведут себя корректно. И не спорят. И не нарываются. В их присутствии ведут себя тихо. И начальство их любит, чувствую силу оборотня.

Но понял, что искать надо в зеркале: нечто должно от него отражаться, и в зеркале это должно быть видно. Крест крестов как бы сам для себя стал крестом, тогда как обычно крестом не раздваиваются. Наоборот. А тут один из крестов говорит одно и от твоего имени, а второй другое. То есть ты подходишь к зеркалу со своим крестом, которых у тебя пруд пруди, крест на крест говорит: Маня, у тебя тут неполадка, а отражение пробивает его и усиливает действие креста, который в тебе.

И тут, глубокое размышление натолкнули меня на интересный факт: крест на крест должен бы открывать любой крест, ан нет, действие креста на крест имеет строгую избирательность. После непродолжительных размышлений я пришел к выводу, что есть третий крест, который привносит дополнительную личность. Она заводит, поднимает, подстегивает. И выбирает определенные кресты, которые в тебе. Сам по себе крест безделушка, им печать снимается, а тут уже мыслеформы в ход идут.

Это может быть только черт!

Если бы два креста между собой спорили, у тебя был бы выбор. Но черт всегда противостоит, как фактор, на стороне негативного креста. Черт пытается обратить на себя внимание и опускает твое эмоциональное состояние до уровня, когда нужно искать ответ. Черт такой же крест в треугольнике крестов. Без него он не был бы таким действенным.

Из объяснений Дьявола Манька опять не поняла, но теперь она знала, что бояться Дьявола не надо. Ей хотелось спросить, часто ли он так шутит и про настоящее его обличие, но постеснялась, понимая, что не просто так он устроил представление. Наверное, он мог превратиться в кого угодно, если мог заказать погоду и заставить раков выползать строем в то время, когда у них зимняя спячка. Дьявол доказал давно, что знал, что делал.

Главную мысль она уловила.

— А зачем Баба-яга держала его здесь? — спросила она, подойдя ближе к зеркалу и разглядывая подвал через отражение.

— Думаю, издевалась над людьми. Она же могла только над телом глумиться, человек сознанием от нее не зависел, а тут она высмеивала сознание. Ей было мало убить человека, нужно было заставить его убить себя! Настоящая кузница чистокровных вампиров! Жаль их. Но разве можно к Бабе Яге без железа? А железом они побрезговали! Решили сначала пользу свою вампирам доказать!

— ??? — Манька вопросительно уставилась на Дьявола.

— Это тоже проклятые, как ты, — признался Дьявол, пожав плечами. — Ты дорожишь нашей дружбой?

— Ну! — неопределенно протянула она.

— А они долго смотрели на меня и признали негодным, — сказал Дьявол с отвращением. — Разве можно против вампира крестным ходом с Вампиром в уме? Но если Бабе Яге удалось собрать столько проклятых в одном месте, значит, Благодетели твои, Маня, создают то самое общество, которое милует их в мечтах.

— А разве раньше у них его не было?

— Нет, раньше больше каждый сам за себя… Существуют кланы вампиров. Группы, которые обращают людей в вампиров и проклятых. А сейчас за Благодетельницу. Представь, сколько верноподданных вампиров будут искать твоей смерти. При другом раскладе радовались бы, что царские палаты освобождаются.

— Это совсем плохо? — понимая, что плохо, спросила Манька. Но подтверждения Дьявола не оставило бы оснований для сомнений.

— Да так себе… Можешь уразуметь, как царевны лягушки устраиваются по совместительству пресвятой царевной лебедью. Думаешь, Баба Яга не объяснила вампирам, кого любить надо? Я бы объяснил! Меня другое беспокоит — вряд ли они оставили Бабу Ягу без присмотра с таким количеством вразумленных душ. А значит, вампиры следят за каждым нашим шагом, и, возможно, знают, что кто-то тебе помогает! Хуже, они могут узнать о тебе. В избушке еще должны быть всевидящие очи и всеслышащие уши…

— Получается, что они знают, что мы задумали?

— Не могу сказать.

— Почему?

— Потому что чертей мы убрали. Общение вампира и черта происходит на уровне мыслеформ. Глаза и уши сами такие не родят. Я проверил баню, в бане я чертей не нашел. А Бабу Ягу ты убила в бане. И потом, она была в облике свиньи, что тоже могло сбить чертей с толку. Они все же настроены на человекообразное существо. Про покойников они, наверное, знают, когда ты их хоронила. Но опять же, вряд ли черти в своих темницах имеют достаточно мыслеформ, чтобы передать информацию точно так, как они ее застали. Никогда не поверю, что Баба Яга объяснила им свою смерть или действия проклятого после ее смерти. Старушка не собиралась умирать.

— Тогда надо их достать!

— Не сможем! Пока крест не достанем. Тут такой клубок змей, что убрать его, надо иметь недюжинные способности и терпение. Так, Маня, встань перед зеркалом и говори где граница того, что в зеркале отражается, а я буду чертить.

Манька посмотрела в зеркало.

— Да почти весь подвал видно!

— Весь, да не весь, стену, на которой висит зеркало, уже можно исключить. Говори, что видишь в проходе. И потолок. Ближе, ближе подойди, — Дьявол достал мел, и показал его Маньке. — Этот мел ты видеть не должна. Лучше перестрахуемся, чем что-то пропустим.

— Да, да… дальше… тут лестница мешает, слепое пятно за лестницей… подожди!.. Если крест должен падать на человека и на зеркало, то за канделябром можно тоже отчертить слепое пятно…

Из полученной поверхности мелком другого цвета исключили площадь, которую могли заслонить случайным образом, в первую очередь пол, и заднюю стену в высоту человеческого роста. Остальную площадь Манька исследовала по сантиметру. Но никаких признаков креста обнаружить не удалось.

— М-да, — неопределенно промычал Дьявол, страшно озадаченный. — Похоже, мы зашли в тупик!

Манька смотрела то на зеркало, то на стены подвала и его потолок, и вдруг ее осенило:

— А как крест может быть связан с чертом, объясни!

Дьявол удивленно посмотрел на Маньку и задумался.

— Это невероятно, но в этом что-то есть! Крест материально применяют, значит, он материальный, а черт виртуальный. Связь между крестом и зеркалом виртуальная! Но, может быть и такое, что крест через пещеру с чертом видит себя в зеркале, тогда, Манька, помолись, мы в пещеру попасть никогда не сможем. А крест надо искать где-то вне подвала. Но пространство такая штука, что его можно свернуть и развернуть на все четыре стороны! Это не параллельный мир, это искусство перехода из одной точки материальности в другую.

— А куда выходит эта стена? — Манька пощупала заднюю от зеркала стену. — По идее, ее быть не должно… Нет у изб подвала снаружи…

— А это я смогу сказать, измерив площадь сечения… — он остановился и почесал макушку. — Подумать только, сколько умных мыслей у тебя в голове! — похвалил он ее. — И правильно, с внешней стороны мы подвал видим? Нет! Избушка начинается почти с самого основания! Предположим, он в ноге, но как тогда избушкина куриная лапа не раздулась до самого основания? Если пространство избушкино больше площади сечения углов, то мы, Манька, находимся где-то вне пределов этого сечения. Но если это пространство где-то бы застолбили, то избушка не смогла бы покинуть то место: далековато она ушла от начала своего начала.

— А изба-банька, которая плетется за ней следом, куда бы избушка не направилась?! Мы же не знаем, когда этот подвал был опушен до нижних пределов. Не такая уж она и новая!

И Манька и Дьявол выскочили из подвала и наперегонки припустили к бане. Манька забыла про свои железные башмаки, которые сняла перед зеркалом, бежала она босиком.

В баньке Манька не успела перевести дух, как Дьявол попросил ее встать спиной к каждой из стен и посмотреть затылочным зрением на зеркало в подвале. Если его догадка была верна, его можно было увидеть, минуя черта, который сам стал стенами этого виртуального прохода, чтобы земля не сдвинула пещеру, оставляя ее открытой.

Что Манька и сделала.

Зеркало обнаружили сразу же. Вход в подвал из бани был во всю стену, и зеркало висело за ее спиной на стене напротив двери. Она смотрела затылком, но видела его не затылочным зрением, а глазами, но посмотреться в него не смогла: ничего из того, что было в бане, зеркало не отражало. И когда она повернулась, зеркало исчезло. Увидеть его только глазами не представлялось возможным.

— Блин! — выругалась Манька с чувственным просчетом, что пещера ей оказалась не по зубам.

— Та-ааа-ак! — с таким же «умным» лицом высказался Дьявол. — Смотри, Мань, что на стене, где дверь!

На стене ничего не было, но Манька заметила замазанный распил в бревне, который при простукивании обнаружил глухой звук некоторой пустоты. Она предупредила баньку, что будет немного больно, но что так надо, вооружилась кинжалом, подаренным Дьяволом, и отковырнула брусок, который прикрывал тайник.

Крест лежал там, но взять его не удалось.

Манька видела крест как материальную вещь, но руки ее проходили сквозь него.

— Странно, — сказал Дьявол с тоской и обреченностью, когда заглянул в тайник и обомлел, заметив крест. — Обрастать начинаю всякой чертовщиной! Я тоже его вижу!

Дьявол отошел, протер глаза, вернулся и не поверил глазам.

— На смех мне вижу я, что это — дьявольский крест! Мой старый знакомый обращается ко мне!.. Неужто на моем собственном изобретении споткнули меня?! Люди меня в глаза высмеивают, другие в спину спасителями тычут! Да что же это твориться-то на белом свете! — он всплеснул руками и обиженно простонал: — Всякий страх перед Богом потеряли! Посмеялись надо мной? А я думаю, что такое, в Раю пополнения не было уж как две тысячи лет! Единичные голуби — один — два в столетие! Абсолют на меня обижается: «посмотри, что творишь, говорит, что за текучесть у тебя!? Я скоро Абсолютом не буду, весь перейду в Бытие! Каждый летит и пищит: «Я Бог!» А Я каждый раз пытаюсь понять, это ты, мой Блудный Сын, или не ты? Настроение у тебя испортилось? Плохо быть сброшенным на землю? Решил, как раньше, парить надо мною? Понял, наконец, что Я твое прошлое и будущее?» И сколько бы ни объяснял Ему, что жизнь у меня замечательная — не верит!

Дьявол нашел объективную проблему и разошелся не на шутку.

Таким Манька его никогда не видела — Дьявола ей стало жалко.

Поняла она, что не завидовать ему сейчас надо, а сказать что-то умное, как обычно делал он, но в голову ничего не приходило. Читать его мысли она не умела.

А Дьявол между тем решил излить на нее всю свою печаль с такой напористостью, что ничего другого не оставалось, как только смотреть и слушать:

— Мы-то как с Абсолютом порешили, — отчаянно жестикулируя, простонал он, с полным недоумением на лице, — что пока жив человек, Он его в свой удел тянет, а я в свой. А как отошел, я Ему всех, кто Его своим назвал, а Он мне — кто меня! И кто назвал меня своим? Ой, горе-то! Кому помолиться?! И полчища тьмы тараканьей, прошлась по моей земле! Как тать нашли на меня Спасители, и спасли всех до единого! А мне-то, мне-то что делать? Кому оставлю я свою Утопию?

Манька кое-как сообразила, что идеализировать Дьявольские причитания не надо: у нее появились сомнения, что крест не подействовал на него с этой стороны. Обычно Дьявол был в здравом уме и твердой памяти, не теряя нить рассуждения, даже когда его заносило — а теперь уподобился человеку и казнил себя. Она же почувствовала себя наоборот, что поумнела до головы Дьявола.

— Ну ладно, что теперь-то! — растерялась она. — Давай лучше подумаем, как разбить этот красивый треугольник.

— Не могу, Маня, ой не могу! — Дьявол сел и залился горючими кровавыми глазами. — Утоплю я в крови Благодетелей моих! Утоплю! — он выскочил из бани и слезы полились ручьем, разбиваясь о землю. И там где он встал на колени, и слезы смешивались с землей, вставали от земли страшные существа, которые, молча внимая ему, уходили на все четыре стороны.

— Стоять! — заорала Манька, сообразив, что Дьявол творит что-то такое, что не смог бы сделать некрещеный. — Это кто?! Посмотри на меня! Я с вампирами бьюсь, а что получу? Этих злодеев? — она ткнула пальцем на исчезающих в пространстве чудовищных существ. — Это кто такие?!

— Это, Маня, пожары, ураганы, смерчи, кислородные голодания, потепления и похолодания, наводнения и пустыни… Кровь это, кровь земли! — продолжал он лить кровавые слезы, но, похоже, что на улице крест на него не действовал. Дьявол начал отходить, он уже не рыдал, а только всхлипывал. Наконец, он и сам понял, что земля ушла у него из-под ног. — Ой, что это со мной? — он схватился за голову и посмотрел на Маньку виноватыми глазами.

— Ну-ка, верни их! — твердо потребовала она, топнув ногой.

Дьявол отвел глаза и посмотрел вслед чудовищам, которых сам только что наплодил.

— Не могу, — виновато пробормотал он, стараясь на нее не смотреть. — Пока на земле всю пролитую кровь не соберут, не успокоятся: где войну развяжут, где золото начнут делить, где разломят землю… Однако, — Дьявол дал себе умницей, поднимаясь, — надо посмотреть, что так меня разворошило…

В баню он не пошел. Своими девятью зрениями он, видимо, мог смотреть из любого места, но спустя минуту был готов зарыдать снова. Манька вцепилась ему в грудки и начала трясти так, что голова у Дьявола едва не отвалилась, болтаясь из стороны в сторону. Она поняла, что у него нет никакого сопротивления кресту, и, самое неприятное, действовал он на него как-то наоборот.

— Говори, что там! — зарычала она не хуже оборотня.

— Маня, там черт — заключенный! Зачем его растянули так?! — тоскливо звхныкал Дьявол, глядя в пространство перед собой. Уголки глаз его снова наполнились кровью, готовые сорваться.

Манька подставила ладонь, чтобы в случае, если Дьявол сорвется, не дать им упасть на землю. Думая, что уж о чертях-то знает все, она выпалила:

— Жалко ее нечисть-то что ли?!

— Манька, не говори ерунды! — Одернул ее Дьявол. Одна слеза все же проскочила мимо пальцев, и тварь унеслась в сторону юга. — И в Раю и в Аду они сущие ангелы! Это тут они материальности не имеют и не знают, как ум у людей достать, а там они умнее! Там они материальнее людей. Раздевают людей и нечисть, и голыми предстаете передо мной! А здесь они раздевают человека, раздевают, а люди материализуют их мысли-то! Ты же заметила, что они бьют человека, когда тот неправильно трактует стены темницы.

И Манька еще раз поняла, что ограниченное ее мышление заключено в какие-то рамки, потому как и в чертях надо уметь разглядеть благо, когда оно явно чертом рисуется. И еще Манька поняла, что если она черта не спасет, то прощаться ей надо с жизнью, потому как ума у Дьявола не прибудет.

— Что делать-то, чтобы он обратно собрался? — простонала Манька, скрипнув зубами от злости. Дьявол расклеился, как старая калоша.

— Ну не знаю, — развел руками Дьявол, хлюпнув носом. — Не знал я, что крест на себе несу!

— Но он же не в тебе! — воскликнула Манька, понимая, что Дьявол все еще недостаточно умен.

— Тело мое намного больше, чем ты себе представить можешь, но его видеть нельзя, — всхлипнул Дьявол горестно. — Я колобок, без рук, без ног, качусь себе сам в себе. И не тот крест, что ты, Маня, руками взять не можешь, на мне лежит, а другой, тот который обнажен был этим крестом. Но я его уже снимать начинаю.

— А этот мне доставать или не доставать? — раздраженно спросила Манька, принимая на себя руководство.

— Доставать, конечно, только сначала надо черта вернуть в родные пенаты. Черт из креста материю высасывает. Черти хоть и не материальные, материей могут управлять, и черт достать его пытается, чтобы вернуться назад, и не понимает, что не уймется крест, пока не расщепит его на мелкие части, а части те летят в зеркало и обратно к черту возвращаются!

— Может, забьем эту дыру землей, — предложила Манька шутя, не предполагая, что Дьявол придет в неописуемый восторг от ее идеи.

Он замахал руками возбужденно:

— Маня, гениально! Гениально! Это может сработать! Если черт уцепиться за материальность, он вполне может развернуться и выйти из этого состояния!

Он схватил ведро и лопату и сунул Маньке в руки, торжественно, как стяг, на котором колыхался идейный символ.

«Ну вот, — подумала Манька, — вернулся Дьявол и опять свалил на нее всю работу!» Но спорить не стала. Она потыкала лопатой землю в нескольких местах, нашла песок и наполнила ведро.

— Вали ее за себя, — предложил Дьявол неуверенно из предбанника, с опаской поглядывая на двери, над которыми лежал его же собственный крест. Но крест уже не действовал на него, как раньше. Дьявол понял, что тот делает его сопливым зверем, и как Манька перед зеркалом, сдерживал себя от слезливости.

Манька вывалила ведро земли в пещеру, но земли оказалось явно недостаточно.

В пещере стояла такая боль, такое отчаяние, что Манька почувствовала, что сочувствует черту всем своим существом. Она нагрузила второе ведро, третье…

Силы были на исходе, она отломила от железного каравая целый ломоть и даже не почувствовала железного привкуса. Пригодился железный посох, Дьявол принес из подвала железные обутки.

Когда земля наполнила пещеру до самого верха, земля вдруг начала разбухать и заполнять ее собой, и, наконец, Манька увидела самого черта.

— Славная ты девушка, славная, славная, — простонал черт, со слезами на глазах.

Маньке было приятно, но черт вдруг начал расти прямо на глазах.

— Славная, посмеялись мы над ними! — простонал черт и отступил от Маньки подальше. — Все-то у тебя как у людей, просто деньги гребешь лопатой, люди тебе до земли кланяться будут, как Благодетельнице своей, как Спасительнице… — И черт стал еще больше. Он схватил камень и залепил им Маньке в глаз.

Манька обернулась и заметила, как Дьявол перемигнулся с чертом, ухмыльнувшись.

Сразу стало ясно, что это шутка такая, черт на самом деле так не думал.

Ей стало обидно: даже поблагодарить по-человечески не умеют! Но вовремя одумалась — это все-таки был не человек, а черт, а все черти повернуты на сто восемьдесят градусов, и понимать их надо наоборот. Или он не так уж рад своему спасению, или стены его темницы не предполагали иной речи. Впрочем, и другие не спешили исчезнуть, когда она с ними столкнулась в пещере старшей избы, но хотя бы не благодарили, как этот: смеются ли, плачут, — все обман!

Манька разозлилась.

— Тварь ты бестолковая, — обижено произнесла она, обращаясь к черту, — посмеши еще меня! У тебя и головы-то нет с извилинами, куда тебе понять, что ты тут делал! Растянули тебя, как свиную шкуру на заборе, а ты и рад! Повторяешь, чего ни попадя. Поди, своими словами говорить не научился, — она сверлила его затылком и пилила, пилила, пока черт, растворившись, не уступил место свету и земле, которая поглотила пространство, соединяющее две избушки.

Манька взяла крест крестов, который по форме напоминал круг с вставленным в него треугольником в виде буквы А, с размашистой выступающей до края круга перекладиной. Крест оказался простеньким медальончиком без всяких украшений, величиной с ширину ладони.

Она одела крест на себя — к нему была приделана цепочка, так что буква А оказалась перевернутой, вышла и обомлела: помниться, в последний раз, когда она заходила в баню с ведром земли, она была одноэтажной, а теперь избушка стала почти двухэтажной.

Да и банька поднялась, обнаруживая под собой тот самый подвал, который был, а которого как будто не было.

Дьявол весело улыбнулся, прикрыв ей разинутый рот.

Выходила Манька поздним утром, а теперь от солнца ничего не осталось. Но поляна была освещена голубоватым сумеречным светом, исходившем от поросли ветвей неугасимого полена, рассаженных тут и там, достаточно ярким, чтобы обозревать окрестность от края луга до другого края. «Наверное, в избушке уже темно!» — подумала она, — доставая из разведенного Дьяволом костра ветку неугасимого полена.

— Пойдем, возьмем зеркало? — предложила она Дьяволу, который доставал из загашника таз с вареными раками и пристраивал его на костер вместе с котелком для кипятка.

— А куда оно от нас денется? — равнодушно ответил он, устраиваясь возле костра. — Завтра достанем. Но тебе не мешает хорошенько отдохнуть. Ты уже две недели не спала, как следует, — он указал на место рядом с собой, приготовленное для Маньки. — Сегодня у нас великий день! В один день ты достала крест крестов и зеркало против оборотней, — он хмыкнул, продолжая улыбаться. — Сдается мне, что ты не так проста, как кажешься! Может, я и не ошибся, когда решил сыграть одной фигурой!

— Да ну тебя! — отмахнулась Манька, сунув ветку обратно в костер. — Тогда я, пожалуй, прогуляюсь по берегу.

Манька набросила на себя шаль, и спустилась к реке, присев на камушек.

Ей было о чем подумать, пока разогревались раки.

До полнолуния оставались две с половиной недели.