• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В человеческом облике оборотни безмолвно взирали на представшую перед ними картину.

Во многих взглядах сквозило искреннее удивление, и они потерянно бродили между трупами своих однополчан, приседая над ними и обливая слезой. Кто-то взвыл, как раненый зверь, над сыном или над братом…

Дьявол исчез на несколько минут убрать зеркала. Вернулся со стариком Борзеевичем, достал из-под полы две бутылки вина, открыл обе и протянул одну с бокалом старику. Но тот лишь неопределенно хмыкнул, приложился к бутылке и не выпустил до тех пор, пока не осушил до дна. На этот раз Дьявол не останавливал старика. Вторую он разлил, не пропустив третий бокал. И от наполненного бокала старик Борзеевич не отказался. Глаза его весело заблестели, он шмыгнул носом, непристойно отрыгнул, крякнул и выпил, не дожидаясь тоста, который приготовился сказать Дьявол.

— Погоди ты, бочка бездонная, наполнять себя надо постепенно, — укорил его Дьявол, наливая ему до краев еще один бокал. — Уж и не знаю, то ли тебя по голове погладить, то ли снести ее с плеч?! Удивительные у меня мысли: счастье, что ты у нас есть, или несчастье, что ты всеми оплаканный?

— Хе-хе! — ухмыльнулся старик Борзеевич, проведя ладонью по подозрительно чистым волосам, по ровно остриженной бороде, пригладив их.

Старик уже не выглядел таким грязным и неухоженным, а был он чистеньким и постиранным, и сразу стало ясно, чем старик Борзеевич занимался, пока оборотни атаковали избу-баню. Расстраиваться он не стал, а просто попарил себя по всем правилам. И Манька ничуть не удивилась, когда старик признался, что успел выспаться. Правильно про него Дьявол говорил: толку от него было, как от козла молока… — она слегка рассердилась. Но изба-баня все еще оставалась их передовой позицией, и она промолчала.

— Я и сам в себе не разберусь, — сказал он загадочно с легкой задумчивостью, потягивая вино, но уже не так жадно. — Подумай, мог бы я мыться в баньке, если не умел бы объяснять, что всяк будет счастливый, если с почтением ко моей великой голове?! Старость моя заслуживает боголепного отношения!

— Разбазариваешь мое имущество! — проворчал Дьявол, но по-доброму.

Вместо того, чтобы охранять избу, он мылся, стирался и спал. И о каких, интересно, заслугах он мог говорить? Стрел у него было немного, на чердак избы-бани унесли лишь последние партии, ну еще те, которые отдал Дьявол, но и те он вряд ли не успел потратить. Летели они редко. Но Дьявол наоборот, похлопал старика Борзеевича по плечу, доставая еще одну бутылку вина. Старик уже выпил бокал и теперь с завистью нацеливаясь на их бокалы. Манька отпивала маленькими глоточками, растягивая удовольствие, прикрыв бокал рукой.

— Есть, есть порох в пороховнице! — он протянул бутылку старику. — Правда твоя, не молился!

Манька нахмурила брови и выглянула в окно.

Возле ее избы разорванные окровавленные тела лежали как попало, разбросанные по земле, тогда как возле бани трупы оборотней лежали ровненько в рядок, а иные поднимались штабелями на три пять рядков, и по ним было заметно, что они и в самом деле умирали счастливые.

Получалось, что оборотни подходили к избе-бане, смотрелись по очереди в зеркало и отходили, чтобы лечь и умереть?!

Заметив изумленный взгляд Маньки, и Дьявол и Борзеевич переглянулись, перемигнулись и продолжили свою беседу, как ни в чем не бывало. Даже бессмертный Дьявол не мог так посмешить свою нечисть, которая потеряно бродила по лугу, с ужасом взирая на растерзанные трупы, которыми брезговали даже мухи. И как она, обязательно останавливались у сложенных в ряд оборотней, удивленно вскидывали брови и снимали перед мертвыми братьями головной убор. Пожалуй, Борзеевич положил оборотней даже больше, чем она.

Манька чутко прислушивалась к тому, что твориться с другой стороны.

Некоторые из оборотней уже пришли в себя и, возбужденно обсуждая происшедшее, пытались выдвинуть хоть какие-то предположения.

— Еханый бабай! А я говорил, что тут не чисто! Поимели нас, ох, как поимели!

— Да ну, можно подумать… оборотни среди нас! Это что же…

— Хватит, хотя бы себе признаться честно! Ловим кого-то среди леса… Нас, выходит, поймали… Опоили сонным зельем что ли?

— Ты и есть оборотень, не зря от серебра шарахаешься…

— А эта не боялась? А этот? Если я оборотень, почему ты живой остался? Мы что ли их всех? Я к серебру любви не испытываю, так любой золото поболее любит…

— Ну, хоть кто-то что-то помнит?.. Или нет?

— Я чуть-чуть… Драку помню, еще стрелы летели во-о-он оттуда!

— Ты хочешь сказать, что в избе сидит некто, который шутя перебил добрую тыщу человек? Эх, жалко, сначала надо было поляну-то понюхать, понять, сколько их там, а то все следы затоптали, теперь что, теперь гадай, кто там и сколько!

— Нет, не людей… Я еще помню, что драка была. Со зверями.

— Получается, что мы ими были?

— Ой, ну ладно вам, я давно об этом знаю. Со мной каждое полнолуние так, очнулась — в лесу. И как раз полнолуние. Только не надо говорить, что это я их! Он помнит, что зверей тут было много.

— Получается, что нас в ловушку заманили? Собрали всех разом и заманили в ловушку? Ну да, я оборотень, давно знаю, и ты, и он, и он, и она, а они разве не были? За каким их тогда сюда понесло?

— Может это, того, мы их? Они были такие, а мы другие…

— Брось! Не смеши, они такие же, как мы. Смотри сколько стрел на земле! Черт, стрелы тают… Глянь, горят… Многие стрелой убиты, а остальные… не понимаю! А эти что улеглись?

— Я тоже нашел! Смотрите-ка, с серебряным наконечником! Ждали нас! Суки!

— Это в нас?! На нас?!

— Ай-яй-яй, это ж какая варфоломеевская гнида запоганила нам охоту?

— Это из избы, там вчера головы торчали! А что они к нам не выходят? Боятся нас?

— Я поняла, это они Бабушку Ягу!

— Ну… Там свинья лежала, я сам там был, вряд ли она… Запах ее, а не она. В плену, наверное, держат…

— Господи, за что?! Нам надо их достать! Нас за ними послали!

— А давайте красного петуха пустим! Поджарятся, никуда не денутся. Кто за?

— Думаешь, этому монументу хоть что-то станется?

— А почему бы нет? Расплавим да продадим! Это ж сколько бабла! Я за!

— Надо ребят собрать… И это, будете петуха пускать, поставьте охрану, они по реке могут свалить, караулить надо…

— Меня тошнит от вида крови… Я не могу на это смотреть, я лучше приготовлю поесть…

— Ой, гляньте, серебряного озера нет!

— Зато в других местах навалом… Порву! Кишки выпущу! По стенке размажу! Жрать заставлю свое дерьмо! За веру, Царя и Отечество!

— Манька, ты, может, вздремнешь чуть-чуть, вместо того, чтобы слушать, как они между собой препираются? Думаешь, они полюбят тебя, когда поляну разминируют? — услышала Манька голос за спиной. И Дьявол, и старик Борзеевич смотрели на нее недовольно и с укором. Старик Борзеевич уже притащил из избы два одеяла и подушки.

— Поговорят-поговорят, и решат, что надо спустить с нас шкуру и кошелек из нее сделать, — обиженно проговорил он, укладываясь рядом с Дьяволом, бесцеремонно подлезая под его плащ. — Батюшка! — взмолился он. — Дай хоть одним глазком перед смертью побеспредельничать!

— Уже решили, — недовольно проворчала Манька, расправляя отутюженную простыню.

Дьявол снял плащ, накрыл старика и спустился вниз, вернувшись с самоваром, заварил душистого чаю из смородиновых листьев на живой воде. Пока чай настаивался, спустился еще раз и поднялся с подносом румяных пирогов.

После чая усталость сняло как рукой. Осталась легкая истома. Манька подремала, и как только зашевелился Борзеевич, которого Дьявол толкал в бок, вскочила, прильнув к оконцу. Дьявол что-то проговорил избе, и открылись еще оконце с чердака на чердак двух изб. Теперь можно было быстро перебраться с одной избы на другую. Старик Борзеевич исчез в проходе, искреннее поблагодарив Дьявола, что не заставил лезть его в воду.

Оборотни носили к избам охапки хвороста, поливая их горючей жидкостью. Своих мертвых они уже собрали, частично сложив на костер.

— Они их решили в качестве дров использовать? — удивилась Манька.

— Нет, две проблемы решить: спалить избу и костер погребальный устроить, — ответил Дьявол. — Представляешь, сколько могил им придется вырыть? До нас ли им будет?! У них же нет экскаватора, чтобы могилы вырыть.

— Умно, — согласилась Манька. — Спалить? Нас? Мы сгорим? Заживо?

— Бог с тобой, Манька, сколько горела изба, а если уж совсем худо будет, окунется в реке, пока ходить, — Слава мне, Слава! — не разучилась. Я бесплотный. Старик Борзеевич тот горел. Сгорает. Синим пламенем. Но потом восстанавливается. Естественно, психует, каждый раз дите малое. А тебе — будет худо…

Манька уже почувствовала гарь. Дым стелился по земле, поднимался и заползал в избу. Дышать стало тяжело. Сразу несколько автоматных очередей, ударили одновременно в чердачные окна обеих изб. Свинцовые пули ударялись в стены и доски, и будто прилипали к ним, не пробивая. Стреляли теперь и с другого берега реки, но одиночными прицельными выстрелами. Пули, выпущенные из автомата, не долетали, все же река была широкой, разливаясь в берегах от тающего снега с вершины горы.

Манька поняла, что сделать уже ничего нельзя. И Дьявол молчал.

Она взяла лук и стрелы:

— Раз все равно умирать, прихвачу с собой еще несколько оборотней. Все миру легче! — она развела руками. — Ну, не сдаваться же просто так!

— Дай-ка я посмотрю, какой бедный лучник оттуда высунется! — услышала она снизу.

Хохотнул женский голос.

— Я бы этих тварей так уделал, чтобы жизнь им тут медом не казалась!

— Уделай, — посоветовали ему, благословляя. — Думаете, их много?

— А вдруг бабушка Яга и вправду в плену?

— Не-а, запаха нет, мы все проверили… Велено никого не жалеть!

Оборотни столпились на опушке и выжидали, пока другие сваливали новую партию хвороста. Манька прицелилась и выстрелила в ближайшего оборотня. Он взвыл и повалился наземь, выронив охапку. Это был первый ее оборотень, убитый в образе человека. Манька слегка побледнела, когда поняла, что рука дрожит, и сама она вспотела от напряжения и внутренней борьбы. Но люди готовили смерть ей, и всему, что она любила. Враг выжигал ее из земли Дьявола.

— О… бьян… аха…аха… а-а-а… — оборотень лежал мертвый, но люди не кинулись его рвать, а замерли, с ненависть и порой с тревогой наблюдая за окном. Многие отступили за деревья и прижались к стенам.

— Мудро, — произнес Дьявол, на сей раз одобрительно. — Простенько так, положила … Человек, думаешь?

Но Манька уже целилась в следующую жертву. Изба горела, или не горела, но Манька начала задыхаться. Горячий жар обжигал легкие. Прильнув к чердачному окну, которое выходило на реку, она хватала воздух, бежала ко второму окну на лес и гору, стреляла, и снова искала воздух.

Петляя, оборотни отступали.

Дьявол разложил стрелы, проверив их на заточенность.

То ли благодаря выпитому вину, то ли пришел опыт, стрелы летели в цель с необыкновенным послушанием, поражая одного оборотня за другим. В ответ из леса снова полетели пули. Манька чуть отступила, скрываясь за обшивкой и бревнами.

Заметив, что у бани оборотни не валятся и стрелы не летят, Дьявол пролетел по чердаку, не касаясь пола, исчез в проходе. Старик Борзеевич имел опыт стрелка, но последние оборотни без ущерба для себя свалили хворост, и теперь поливали его горючей смесью. Пламя взвивалось до самой крыши.

Манька бросилась следом. Сунув сырую тряпицу в рот, она положила еще шестерых, которые закладывали под избу динамит. Избы разбрызгивали воду, стачивая ее из бревен, чуть уняв огонь. И сразу затрещали бревна, сотрясаясь от ударной волны. Манька покатилась по полу чердака, ударившись головой о стену.

Избы устояли, но местами серебро осыпалось.

В стане оборотней прокатилось дружное «Ура!»

Старик Борзеевич лежал без сознания, задохнувшись в дыму. Манька сразу же подползла, помогая Дьяволу влить в его рот кружку живой воды, придерживая голову. Борзеевич закашлялся, и снова впал в беспамятство. Его высунули в окно на реку, давая отдышаться. Втянули обратно — и вовремя, меткий снайпер пробил наличник в том месте, где свешивалась голова Борзеевича. Снова влили живую воду — старик повис на руках, как тряпичная кукла. Ноги его не держали: как только он приходил в себя, он порывался встать, глаза его дико блуждали, он виновато улыбался, бредил и валился. Дьявол перенес его на чердак старшей избы, уложил в постель у окна на реку, накрыв мокрой простыней.

Манька спустилась в баню, выпила ковш живой воды, облилась — сразу стало легче. Теперь ей приходилось сторожить обе избы. Она металась по всем окнам, выпуская одну стрелу за другой, отражая яростные атаки. Лезть в огонь враг не рисковал, подбегали и швыряли гранаты — и груды тел оборотней, сваленные вокруг изб, разлетались на многие десятки метров.

Наконец, оборотни отступили.

Выпущенные пули рикошетили от стен. Среди оборотней появились раненные своими же. Ветер дул от гор со стороны леса, и до Маньки долетали обрывки разговоров. К счастью, люди не молчали, объясняясь по-человечески.

— Сколько наших полегло! — услышала Манька и представила, как сплюнул оборотень.

— Я могу попробовать закинуть в окно, — предложил другой, — если вы мне обеспечите подходы.

— Действуй! Будь осторожен!

— Главное, динамит закинь, а там… Эх, мало мы оружия взяли… Нам бы посолиднее чего-нибудь, помощь вызвали?!

— Да кто же знал!

— Пробовали, связь не работает, все каналы перекрыты!..

Оборотни были где-то недалеко от избы, но высунуться Манька не рискнула. Пули летели нескончаемой чередой, не переставая ни на секунду. Патроны не экономили. Она пригнулась, переползая с одного места на другое. Дьявол гордо стоял в окне, прошиваемый пулями, слегка наморщив лоб. Избы огонь потушили, но полуобгоревшие трупы оборотней начали вонять палеными волосами и мясом.

— Они все наши позиции знают! — с сожалением произнесла Манька. — Мне бы обозрение с другой точки зрения. Может мне попробовать из-под избы?

— Сама себе говоришь, или избе предложишь? — поинтересовался Дьявол. Он щупал пульс у старика Борзеевича, который то впадал в беспамятство, то ненадолго приходил в себя, пытаясь встать и пройти куда-то, каждый раз натыкаясь на стену. — Здорово его, — обеспокоено проговорил он. — Боюсь, если не оклемается до вечера, будем ребеночка нянчить!

— А живую воду сколько выпил! — возмутилась Манька. — Лишние глаза нам бы не помешали. Проводил бы меня…

— Он не человек, ему что эта вода, что та, он от нее только пухнет и мокнет, если сам не в памяти, — просветил ее расстроенный Дьявол, не отпуская руку старика Борзеевича. — А от огня горит не хуже того костра, что под избу заложили. Изнутри горит. Ты это… с крыши попробуй их достать, — посоветовал он.

Дьявол махнул рукой, и у изб над крышей поднялись гребни.

В сложной конструкции Манька разобралась не сразу.

Теперь у нее появился коридор, который разворачивался под разным наклоном, и вокруг оси на некоторое расстояние, и она могла легко скатиться вниз, или вынырнуть там, где оборотни ее не ждали.

Изба была полна сюрпризов, но Манька не удивилась — курице гребень иметь положено. Правда, с таким гребнем, это, пожалуй, уже не курица, а петух…

Один из оборотней поднял голову над насыпью и полег первым, поскольку вопрос, кто кого переборет, она решила оставить открытым. Оборотни нападения с крыши не ожидали, и пока сориентировались в обстановке, еще три десятка оборотней корчились на земле. С крыши видимость была преотличная, отсюда стрелы разили врага чуть дальше опушки, но оборотни были повсюду — их цветистые палатки просвечивали далеко сквозь деревья. Кто-то прятался за деревьями, кто-то в наскоро вырытых окопах, кто-то искал защиту у самой избы…

Но взрывы все же прозвучали. Два — почти рядом, и три достигли цели.

На этот раз избы не шелохнулись, лишь покачнулись, словно отпрянув, — все-таки это были не избы, а Бог знает что… Манька едва удержалась, чтобы не скатится по покатой крыше вниз. Но скаты крыши были не крутыми.

Когда оборотни отступили в лес, она спустилась на чердак. Три пули ее все же достали — одна в бедро, едва не задев кость, вторая прошила легкое, третья застряла в животе. Она устала и выдохлась, живая вода лечила, но уже не так действенно. Кровь, перестала течь сразу же, как выпила живой воды, но каждое движение причиняло боль. Нога у нее еще волочилась, начиная потихоньку заживать, а живот жгло, застрявшая пуля причиняла боль при каждом движении.

Борзеевич все еще лежал в беспамятстве и стонал во сне.

Манька положила руку на его лоб — лоб у старика был горячим. После этого приблизилась к Дьяволу, который смотрел в оконце, опираясь на лук Борзеевича. — Боже, Дьявол, костерок бы запалить, гори они синим пламенем! — сказала Манька, разглядывая множественность врага. — Мне не выстоять, — честно призналась она, боясь вздохнуть. — Их там сотни и сотни! Против зверей еще куда ни шло, но против этих…

Дьявол сунул в нее руку и вынул пулю. Положил ей в ладонь.

— Обрастать начинаешь раритетами! — посочувствовал он. — Правильно, а нехай горят! Зверей, которые здесь остались, они давно слопали, еще ночью. Рядом река, дальше озеро, с обеих сторон зима, огонь далеко не разлетится. Ну, если что, пригоню тучку, делов-то! От леса что осталось?! Заодно мусор сгорит и пеньки! — Последние слова Дьявол произнес зловеще. Он уже привязывал на стрелу немного пакли, чтобы зажечь древко, обмакнув его сначала в светлую жидкость, потом в маслянистую черную. «Технический керосин» — прочитала Манька на бутыли. На второй надписи не было, но она и так знала, что это нефть, которая у них оставалась. — Если у них есть еще динамит, думаю, динамит нам уже не страшен! — Дьявол с любовью взял ее лук в руки. — Показать ученику не мешает, как из такого лука да такими стрелами дичь в углы загоняют!

Манька никогда не видела Дьявола таким хладнокровным. Он натянул тетиву, и она замерла. Стрела вонзилась в ближайшее дерево.

— И что? — Манька хохотнула, применив разоблачение.

Она выпустила не одну стрелу в то же дерево, но Дьявол как будто не заметил.

— Подгони-ка мне еще стрел! — сказал он. Сказал так, словно удивил ее.

Манька подала вторую и третью стрелу, и они вонзились в ближайшие деревья.

Но удивить ее Дьяволу все же удалось.

Три дерева — и огонь в одно мгновение охватил всю опушку. Среди оборотней началась паника. Кто-то пытался проскочить к реке, но Манька была наготове, теперь уже стреляя из лука Борзеевича.

«Наверное, какое-то волшебство применил!» — подумала она, любуясь ровнехонькой стеной огня, отделившую ее от оборотней. Палатки взлетали на воздух, горел порох и динамит. Выстрелы прекратились. Побросав пожитки, неприятель бежал в сторону гор, или в обход к реке, спасаясь от пожара.

— А теперь, Мань, положи мне ладонь на руки, вот так… и держи… — Дьявол мягко сжал ее пальцы, и установил лук, фиксируя положение. — Только точнехонько в то место, где оборотень должен стоять.

— Это как? — удивилась Манька.

— Ну, представь то место, только думай, что эта стрела вот-вот его пробьет. О деревьях не думай, ищи оборотней, как я тебя учил, третьим глазом. А два лучше закрой! — Дьявол поправил пальцы Маньки, между которыми стрела должна была пролететь. Манька вдруг почувствовала, что какой-то оборотень проскочил огненную стену и собирается крикнуть соплеменникам кличь. Манька выпустила стрелу. И тотчас увидела, как с глухим стоном оборотень повалился на землю, пожирая себя. Она открыла глаза, не веря в происшедшее, но оборотень корчился на земле.

— Вот так, Маня, стреляют моими стрелами. И не надо искать цель, она сама прилипает к моим стрелам! А теперь во-он в те деревья целься, которые у гор стоят, — Дьявол указал на горы. — Надо их взять в кольцо.

Манька закрыла глаза, представила дерево, и как оно должно вспыхнуть.

И спустила стелу, представляя ее полет.

— Мань, полет стрелы не твоя задача, твоя — цель! — прокомментировал Дьявол ее выстрел.

Она открыла глаза, убедилась, что промахнулась, взяла новую стрелу и снова спустила ее, на этот раз не выпуская из ума дерево. Через секунд двадцать почувствовала, что дерево вспыхнуло — и тут же порадовалась глазами: далеко у самых гор загорелась маленький точечный костерок. Жить стало веселее.

— Ох, ох, ох… Что со мной было… — старик Борзеевич держался за голову, но на этот раз не ткнулся в стену, а присел рядом, размахивая руками для равновесия.

Манька обрадовалась, а Дьявол добродушно ухмыльнулся.

— Беспамятный ты мне нравился больше! — поддел он старика. — Ну да ладно, живи уж, нянчить тебя время нужно, а его ни у меня, ни у Мани нет, — произнес Дьявол, покосившись в Манькину сторону, которая с усердием отличницы усваивала новый метод.

— О, обагренная светлой памятью Дьявольской нави, как ты хорошо стрелять научилась! — изумился старик Борзеевич, когда заметил, что Манька стреляет с закрытыми глазами. Он быстро приходил в себя. — Я думаю…

— Мы думаем, — поправил его Дьявол, — Обед… или полдник… или ужин уже с нас, пока Маня разминает руку. Пойдем, Хоттабыч, мой неразумный последователь идейного проблеска, которому отсутствие оного скажется еще… Посмотрим, что на день грядущий наготовила нам изба.

Они ушли, оставив Маньку наедине с собой и стрелами.

Без Дьявола стрелы так красиво врага не разили. Она кряхтела, пыхтела, тужилась и пыталась осмыслить, почему иной раз одно выходит, а другой противоположно… Но все же через одну — три долетали до нужного места. Не так красиво, видимо, Дьявол каким-то образом подправлял ее мысль, будто придерживал палец на излучине лука. Читать мысли он умел, возможно, умел и править. Наверное, и оставил ее не просто так, опять посмеяться решил или проверить, справиться она без него или нет. Манька смерила взглядом дыру в чердачном проеме, в котором исчезли оба боевых товарища.

«Ну что ж, если с ним получилось, то и без него смогу, — подумала она, прикладывая новую стрелу к луку. — Вот так бы шутя Благодетельницу подстрелить!»

На сорок пятой выпущенной стреле почувствовала себя уверенней — теперь почти каждая стрела достигала цели. По земле стелился черный дым, пожар быстро охватил обширную территорию, оборотни уже не выли, а метались среди огня, обнаружив, что самострельное оружие иной раз стреляет не хуже изготовленного в производственных условиях. Среди них началась паника. Манька вдруг успокоилась, стреляя методично и метко, не чувствуя ни угрызений совести, ни злобы, ни азарта, как на тренировках, когда она училась держать дыхание во время бега. Не оборотни — там, где-то там за горами, душа-вампир и Бог ее земли стояли перед нею — и море крови не остановило бы ее в этот миг, как Бога, который бился с другим Богом.

Оборотни валились один за другим, открывая беспорядочную пальбу, собирая по дороге то, что осталось из вещей, оружие и палатки. Все же спаслось их много, и многие выходили из леса обгоревшие, израненные. Каждый убитый ею оборотень увеличивал шансы выжить в неравной битве не на жизнь, а на смерть…

Трапезу изба приготовила отменейшую. На сей раз, наставлениями Борзеевича, изба приоткрыла для себя завесу кулинарного искусства, познав, что не только пироги да шаньги, щи да каша могут стать украшением стола.

— Если реку не обидеть, она сумеет накормить… — произнес старик Борзеевич, засовывая Маньке в рот между ее пальбой канопе с икрой и зеленью.

— Не мечи так, прожуй сначала, проглоти, а после стреляй! Куда они от нас денутся? Мы их так завели, что им теперь, Маня, не жить с тобой на белом свете! — привычно добавлял Дьявол, засовывая ей в рот копченого лосося, завернутого рогаликом.

— Маня, я никогда не надеялся, что кто-то найдет во мне ценные качества, — признавался Борзеевич. — Абы как обо мне лукаво мудрствуют. Пришел человек в мир гол как сокол, пожил на удачу, и канул в лету… все суета сует! — рассуждал старик Борзеевич, отправляя в Манькин рот порцию желе, в котором как насекомое в янтаре застыли изваяния печеной картошки и гриба, с прожилками сметаны. — А мудрый там ищет, где другие спотыкаются, а народ, коллективно спотыкнувшийся, понять не может, чем он мудрый тот мудрее, если народ в одну сторону, а мудрый в другую. Вроде и не мудрый был, а пройдет один век, другой, и мудрым стал… Просто, куда ни повернись, на мудреца наскочишь, а мудростью по сей день не пахнет. Сколько на свете живу, а кто-то разве разглядел мой горошек? Если бы не Дьявол, то тебе, Маня, не разгляделось бы!

— Не давай воли глазам, работай умом, — строго советовал Дьявол, толкая в нее ложку малинового варенья, и поднося к губам чайный напиток с вином собственного изготовления. — Я, Маня, существо бесплотное, но мысли у меня, как овечки на пастбище… Я их пасу, холю, лелею… А как, думаешь, сужу я людей и нечисть? Пришли они ко мне, встали передо мной — а мне только и остается, что отделить пестрых от черных с белыми. И никакая овца мимо меня не проскочит. А уж коли не пасут овец, зверей холят, думают, не смогу уловить, так ведь мне только то и надо, чтобы за каждую овцу к ответу призвать. А неработи и овец не пасут, и зверей не привечают… Ты вот как думаешь, Борзеич, мала у меня земля или велика?

— Дьявольскую землю ногами не измеришь! — запихивая в Манькин рот брусничный пирог, совершенно серьезно отвечал старик Борзеевич, — А махонькая мена у нее!

— Я понять хочу, — проглотив и отмахнувшись от обоих, спросила Манька у старика Борзеевича, — как ты так ровненько, оборотень к оборотню уложил? Что же они, дураки совсем?

— А я им раз горошину, они ее хвать, а она им: «лежать надо, пока война да дело, за что воевать должен? А ты как герой встанешь, когда другие полягут, и будет почет и уважение! Вон сколько мудрых лежат! Что же ты отдуваешься за них?!» — вот они и лежали.

Манька в уме повредилась.

— Так они живые?

— Нет! — ответил Борзеевич. — Зеркало не обманешь, да и зверя тоже. Вампир приказывает: беги — зверь бежит, а человек ни в жизнь бы голову за вампира не положил. Тут они и разошлись во мнениях. А коли человек зверю сказать не смог, что он и не он вовсе, разве ж сделает человек что-то против зверя? Мертвые они, но пока Маня, я одного закидаю горохом, твои стрелы десятерых нагоняли. Но мне горохом сподручнее, не привычен я пока ко стрелам…

— А что за горошины? — поинтересовалась Манька.

— Есть такие, я ими стрелять у самого Батюшки моего, у Дьявола учился, — хитро подмигнул Борзеевич, кивнув на Дьявола. — Разбрасываю я горошины по всему свету, ни вампиры, ни оборотни ими не брезгуют. Я и вампира, и оборотня убогими делаю, а они меня благодарят за это. Ты у меня одну-то съела, когда обратно к оборотням засобиралась. Богато они устроены, подумала ты. Проста ты, Манька, но есть в тебе такая сила, которая моими горошинами не давиться, слетела она с тебя. Вот ты смотрела туда вниз, и людей видела, а оглянулась, и на свои места все встало. А не все оглядываются, некоторым мои горошины, как вино Дьявольское, которым он нас сегодня попотчевал. Только вино это обратно, а горошина наоборот! И прямехонько к Батюшке! Мы хоть и разные, но одним коромыслом воду носим. Дело у нас одно и источники те же.

— А-а-а… — неопределенно кивнула Манька.

День закончился, и стало темно, но подступы к избе теперь освещались со всех сторон. Спать хотелось, но силы еще были: помогало Дьявольское вино и живая вода. От пожара в лесном массиве становилось жарко. Все еще раздавались взрывы — продолжал гореть склад боеприпасов, который оборотни устроили позади лагеря. Те, кто выбрался из леса, собирались у реки, и толпились группами, дожидаясь, когда огонь поутихнет, устраивая окопы. По окнам снова открыли пальбу, и пули летели, стоило выдать себя тенью. Оборотней осталось не так уж много, Дьявол, ненадолго исчезнув и полетав над позициями врага, насчитал чуть больше двенадцати сотен. Почти половина полегла ночью — отравленные живой водой, от зеркала, от стрел и Борзеевского гороха. Чуть больше четверти положили за день. В основном стрелами, кто-то сгорел, задохнувшись в дыму. Вся надежда оставалась на ночь, воевать со зверями было легче. Оружия у оборотней осталось не так уж много, только то, которое успели вынести из огня.

Нога зажила, и теперь Манька стояла на гребне избы открыто и целилась далеко. Но оборотни быстро приходили в себя. Разозлились они не на шутку. Уже спустя час она услышала, как застучали топоры и молотки. Доносившийся стук не стихал до самого полнолуния. Остальные оборотни надежно укрылись за холмом, где оборотни разбили новый лагерь, ниже по течению реки.

И Дьявол и Борзеевич тоже прислушивались.

— Ну, вот и славно! — констатировал Дьявол. — Ох, не люблю я современные методы борьбы. Все норовят из-за спины в глаз плюнуть. То ли дело в врукопашную… Три сотни бойцов! Три сотни бойцов! — расстроено запричитал он, безнадежно махнув рукой. — Могли бы уже почетными грамотами хвастать!

— Ну, видимо, без мыслительной материи не привыкли еще… Я, на сегодняшний день, нечисть рангом выше… Что делать-то будем?! — забеспокоилась Манька. — Атаковать будут?

— Сегодня уже не успеют, скоро луна взойдет, — успокоил старик Борзеевич. — Не сподручно зверем по лестнице… А ночью еще сколько-нибудь упокоим. Слышь, Отче Дьявол, чувствую себя, как тот старик на переправе… ну, который души переправляет. Только он души, а я нечисть!

— Ты и есть тот старик на переправе! — ухмыльнулся Дьявол, попивая вино. Это была уже десятая бутылка, которую он достал из-под полы. Видимо, стоял у него в Аду какой-то пресс, который из каждого оборотня выдавливал по бутылке. И собрав за последние сутки обильный урожай, он не жадничал. — Один из тех. У каждого есть тот, кто везет его в царство мертвых. Всю жизнь везет.

— А если он весло отдаст? — поинтересовалась Манька.

— Если паромщика увидит и весло примет, тогда править будет сам, переправляя мертвых. Аллегория, — сказал Дьявол с усмешкой. — И собака такого человека не тронет. Страх не во благо.

— Идеи есть, — услышала Манька снизу под стенами избы. — Ой, ты мне на ногу наступил!

— Тихо! Тихо! Услышат! — одернули взвизгнувшего оборотня.

— Нет идей. Поможет ли?! Тут волшебство какое-то!

— Ты прикрой меня сзади!

— Как?! Кто меня прикроет?!

— Боже, я присяду, а вы мне дайте… место, очередью прошью!

— Опять наступают, — разозлилась она, с досадой поднимая лук,

Манька выглянула вниз, совсем как Дьявол, уперевшись ладонями в подоконник. Несколько оборотней, спрятавшись за надежными, как им думалось, досками, устроенными наподобие щита, подобрались к избе и ковыряли дверь.

— Мань, вали их всех! — устало проворчал Дьявол.

— Мань, вот тебе горошинка. Кинь, пусть мужественно погибнут! — сказал старик Борзеевич, передавая Маньке маленькую розоватую горошину.

— А как кидать, тоже мыслью, или как-то по-другому? — поинтересовалась Манька.

— А кидай и все! — весело подсказал старик Борзеевич. — Подумай просто, чего хочешь.

Манька прицелилась и бросила горошину. Горошина попала в щель и провалилась под ноги оборотней.

— С чего мне прятаться за этими досками? — громовым голосом проговорил один из оборотней, сбрасывая с себя щит. — У меня раны не остаются! Я оборотень! Эй! — крикнул он Маньке. — Эй! Всех перебью! — Он встал гордо, осматривая стену. И сразу же полез на нее, цепляясь за углы бревенчатых выступов.

— Вот гад! Он же нас всех угробит! — пропищал сдавленный голосок.

Из-под доски высунулась пара рук, подбирая брошенный щит.

— Может, поговорить надо было, чего они нас убивают? Мы им ничего плохого не сделали! Мы все вымрем в этой глухомани, — поддержал осмелевшего оборотня еще один. — Домой мне пора!

— Поговори мне! Держите его, он нас всех подставит!

«И среди оборотней есть трезвенники!» — подумала Манька с удивлением.

— Манька, а ты какую горошину съела?! — с хитринкой воскликнул Борзеевич, ткнув в оборотней пальцем. — Пали, пока они открылись! Одумаются ведь!

Манька прицелилась и выстрелила, еще прицелилась, еще раз выстрелила… Около десяти оборотней лежали у избы, истекая кровью. В основном кровью самоистязания.

До самого восхода луны ни один из оборотней не рискнул приблизиться к избушке. Ночью все еще горевший лес выглядел зловеще. Часа три удалось поспать. Ночью оборотни нападали вяло. Их серебристая шкура щетинилась, они скалились, но на открытое место не выходили. Поляна вся была пропитана серебром, и даже вода, которую они пили, стала для них отравой, настигая через какое-то время. Среди выживших начался мор. Видели, как они оттаскивали своих, сбрасывая в реку. Они уже не рвали их, обожравшись кровью и плотью. Но выли, когда кто-то обнаруживал родственника. И мимо избы, покачиваясь, на наскоро сколоченных плотах проплывали трупы.

Плоты Маньку и Борзеевича не обрадовали. Оба понимали, что нападать будут и спереди и сзади. Оборотней оставалось не так много, как вначале, но силами превосходящими. С таким численным превосходством в рукопашной схватке, признал Дьявол, выстоять двум бойцам против двенадцати сотен не удастся.

Борзеевич предложил подключить водяных, Дьявол тут же осерчал, запретив даже думать об этом.

Перевернуть плот можно, но как подобраться?! В открытой схватке водяным было не место, их и так осталось меньше, чем реки того требуют, и текли они бесхозными и беспризорными, обрастая консервными банками и ржавым железом, и рыба из реки уходила. Оказалось, что все водяные у Дьявола были посчитаны и к делу важнее, чем Манька, приставлены. Не сегодня-завтра человек вымрет, его слепить, раз плюнуть, а водяному надо новую материальную основу готовить. И размножались они не как человек, а яйцом — а в яйце одни русалки. От них толку не было никакого. Русалки поливали деревья, кусты, траву, помогали выплодовке рыбного хозяйства, поднимали водяным настроение. К тому же, как заставишь водяного снесть мужского полу яичко, когда вот-вот придет пора впасть в спячку или поджариться?! Редкий представитель водяных выживал в экологически неблагоприятной обстановке: не успел слово вымолвить — пересох, избавленный от воды запрудою или плотиною, или живьем в землю закопали.

— Изб тоже только две! — Манька попробовала обратить внимание Дьявола на уникальность изб.

Но Дьявол только руками замахал.

— Это человеку было добро, а на что они, если человек не нуждается?

— Я нуждаюсь, — обиделась Манька.

— Я две избы на водяного не променяю! — отрезал Дьявол.

Борзеевич разговор мотал на ус, и шмыгал носом, жалеючи и себя и Манькины избы, но признавая правоту Дьявола.

— Ну ладно, — устало вздохнула Манька. — Тогда, пожалуй, попросим избы встать, если совсем будет худо.

— Не помню, говорил ли я тебе, — обескуражил их Дьявол, о чем-то пошептавшись с избами, — что у земли есть своя военная доктрина? Если изба встанет, то вам не еще день и одну ночь простоять и продержаться, а все время, пока против нас оборотень стоять будет. Там за горами, за лесами, образумленные вампиры страшно удивились, что голодные оборотни не умничают как обычно, а головы свои подсчитывают. И по Ее Величества хотению, по Его Величества велению, собралось сюда войско малюсенькое, но современное и обученное копать могилу человеку. И летит сюда птичка-невеличка, и несет в своем чреве не сомневающихся в себе опытных бойцов, которым велено вызнать, что оборотней так напугало и молиться заставило, и тактические умные головки, которым избу в щепу разнести, на радость, — покачал он головой. — Через день-два эта свора будет здесь. И раньше послезавтра избы ноги из земли достать не смогут, потому что руководят процессом изучения материализации оборотней и изготовления вакцины, которая, если не убьет зверя, то хотя бы обезопасит.

— ??? — Манька обнаружила, что погромные мероприятия не столько важны численностью падежа, сколько продолжительностью по времени.

— Понимаешь, Манька, неугасимое дерево и избы, как два близнеца, который думает, что он думает, а на самом деле думает другой, а по отдельности они как избы и дерево, — сцепив руки перед собой, поведал Дьявол. — Вот, Манька, прошла по твоему телу болезнь, а потом у него своя хитрость против болезни появилась. Так и земля…

— Но они точно чего-то надумают?! — спросила Манька, заметив, что Борзеевич, понял ровно столько же, сколько она.

— Не могу знать, так сказали, — ответил Дьявол. — Болезнь, знаешь ли, по части выздоровления нередко бывает непредсказуемой.

Манька расстроилась в конец.

Стрел оставался еще целый арсенал. Но не сказать, чтобы много. Она раскладывала их так, чтобы если отступить, то под рукой обязательно нашлось другая стрела. Но как угадаешь, что будет, когда нападут оборотни в образе человека?! Манька мало знала людей, которых бы поборола в образе человека. Впрочем, сроду она ни с кем не боролась, разве что в школе, а если били, или закрывалась подручными средствами, или пыталась нападавшего образумить.

Можно ли подумать, что женщина против здорового мужика осатанеет?

А оборотни сплошь состояли из таких…

Борзеевич ушел спать. Манька подремала на боевом посту, пока Дьявол на пост не поставил Борзеевича, отправив отсыпаться ее. Выспалась она как следует — оборотни оживились не раньше, чем солнце было высоко. Они тоже уставали. Не легко всю ночь бегать зверем, а потом стать человеком и сразу идти в бой. Пока отсыпались, выспалась и она. Борзеевич разбудил ее к обеду, заметив шевеление в стане неприятеля, и пока неприятель вел приготовления, хорошенько поели, еще раз проверили боевую готовность.

Карманы Борзеевича оттопыривались заполненные его собственным оружием.

Коротая время, Манька показывала Борзеевичу чудесный камень-кристалл, с которым он расстаться уже не пожелал. Она завернула камень в старую газету, перевязала алой лентой, нацарапала чернилами пожелания и вручила как подарок, поздравив его с Новым Годом.

Борзеевич долго восхищался камнем, сравнивая его с плащом Дьявола, только круче. Плащ не уставал и не изнемогал, показывая свое, а камень рисовал в красоте неописуемой мысли, открывая их по-своему. И стоило подумать, как там враз обнаруживался и сам Борзеевич, и Манька, и расплывчатый Дьявол в виде темного пятна.

Потом он послонялся по чердаку, заглядывая в каждый угол, заглянул в сундук, выбрал книжку со сказками, перевязал той же лентой и вручил Маньке, поздравив с Новым Годом ее.

После пили чай с печеньем и медовым земляничным вареньем.

Получился настоящий Новый год.

Празднование прервалось на самом интересном месте, когда Манька, неожиданно для себя открыла, что можно вот так, без всяких головных болей, посидеть в добром здравии с умным человеком, не думая о том, что у тебя разваливается печка, что нет дров, что поесть на завра нечего. У Маньки все было, и она даже представить себе не могла, что можно пожелать что-то еще. Могла ли она, Манька, мечтать о такой жизни?! О чем бы она не подумала, все было исполнимо. И ей хотелось показать кому-нибудь из прошлой жизни, как хорошо ей стало, поделиться своими впечатлениями, рассказать о том, что Дьявол — только по разговорам как злодей, а на самом деле добрый, а Борзеевич…

Дьявол как всегда испортил обедню.

— Поделись, Маня, поделись! Покажи! — согласно кивнул он головой. — Вон она, идет к тебе твоя прошлая жизнь!

— Мы предупреждаем, вы окружены, выходить с поднятыми руками! Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь! Вы находитесь на территории суверенного государства, мы предупреждаем… Их Величества обещают помилование всем, кто сдастся добровольно!

Громкий и скрипучий голос шел отовсюду.

— Они что, больные? — опешила Манька, уставившись на присмиревших Борзеевича и Дьявола. — Пришли, напали, нагадили, полегли… И нам же сдаваться?

— Надо посмотреть, не крадется ли кто сзади? — оскалился Борзеевич, как шелудивый кот.

Манька бросилась ко второму окну.

Продолжение битвы разгоралось с новой силой. И сейчас было самое время доказать, на что она способна. Борзеевич скользнул тихо, как мышь в избу-баню, а Манька прильнула к чердачным окнам.

Оборотней было больше, чем она ожидала увидеть. Двенадцать сотен никак не укладывались с голове, и мерила она школьной линейкой, которая выстраивалась перед школой каждое первое сентября. Получалось школьную линейку надо умножить на два с половиной. Только она никак не могла вспомнить, стояли в ряд по двое, или по четверо. Количество оборотней, которые окружили избы, сомнений не оставили — по четверо.

Многие выбрались из горящего леса, и, очевидно, отлеживались, восстанавливая силы. Но пожар обезоружил их. Это было заметно по тому, как они стреляли: одиночные выстрелы звучали все реже и реже. Но теперь оборотней прикрывали толстые щиты. Манька начала стрелять. Она стреляла так, как учил ее Дьявол, иные стрелы достигали цели, пробивая защиту. И тогда под щитами начиналась возня. Стрелы приходилось тоже экономить. Оборотни на этот раз были настроено решительно, каждый неукоснительно исполнял свою обязанность.

Стреляли они метко, еще четыре или пять пуль прошили ее навылет.

Дьявол украдкой смахнул слезу, поливая живой водой. На голову пришлось водрузить чугунок, на грудь привязать котомку с железным караваем. Это не облегчило ей задачу, но теперь она могла выбирать цель и бить наверняка. Очень скоро оборотни подошли так близко, что Манька с Борзеевичем не успевали отбрасывать приставленные лестницы и подъемники. На крышу полетели бутылки с зажигательной смесью, взрываясь прямо под ногами. Двери рубили топором.

Голос по радио все еще вещал: «сдавайтесь! сдавайтесь!»

Манька носилась по крышам, как гарпия.

В ход пошли кинжал Дьявола, посох, и крепкие натренированные ноги.

Только теперь Манька оценила уроки Дьявола, и поняла, как изменилась с тех, когда оставила свой дом, и пошла по белу свету искать счастья. Она была сильнее многих бойцов, и отработанными ударами, которым учил ее Дьявол, могла метнуть бойца через себя, как куль с мукой.

— Наверное, и ты бы меня полюбил, такую! — говорила она, ничуть не задумываясь, отбрасывая ударом ноги оборотня, который рискнул поднять над краем крыши голову, отбрасывая его далеко назад, потом разминала ступню, и тихо с сочувствием добавляя: — Не все то золото, что блестит! Поверь, та я была просто душка!

— Неужели ты думаешь, что соблазнюсь?! Посмотри на свою харю! Ряху отъел, мозгам места не осталось! — следующий оборотень, летел далеко от крыши.

— Ну, вот зачем я тебе? Че те надо?! Звали тебя?! — Манька пожимала плечами, и со всего размаха всаживала кинжал или стрелу в лоб оборотня, и он съезжал, увлекая за собой остальных:

— Я ж не умею готовить!.. Борзеевич, тот накормил бы… — следующий оборотень катился по лестнице вниз, подминая остальных.

— И избы! — и еще один оборотень летел, как Икар, растопырив руки, как крылья.

Пару раз, когда оборотням удалось влезть на крышу и закрепится, гребень избы крутанулся вокруг оси по кругу, сгрудив их и раскатав в сочни. Кто-то сначала выставлял лишь голову, чтобы метко прицелится, но Борзеевич почему-то всегда успевал достать стрелка первым, швыряя горстями гороха, выигрывая время для пританцовывающей между пулями Маньки, которая порой уже просто бросала стрелы, как дротик, заметив, что брошенная рукой стрела достает оборотня на близком расстоянии не хуже, чем выпущенная из лука. Борзеевич метался рядом, используя в качестве оружия в основном горох и свой посох, которым вращал с такой скоростью, что его почти не было видно — и когда очередной оборотень старался поймать его в свои растопыренные лапища, проскальзывал между ног, успевая позабавиться с его достоинством.

Оборотни лезли, как муравьи, порядка десяти оборотней заняли позиции на гребне — завязалась битва.

— Дьявол! Пусть избы зажгут костер вокруг себя! Там хворост остался! — страшно закричала Манька, заметив, что детинушки окружили ее с двух сторон, перепрыгнула через перила, пробежала по скату, оказавшись позади всех.

— Так пусти стрелу! — крикнул ей он в ответ.

Манька скрипнула зубами, скатываясь к краю.

Дьявол метался между воюющими, закрываясь от ударов и рассматривая проткнутые места, которых не было, поправлял свой плащ, зловеще грозил кулаком. Несколько ударов на него пришлись от Маньки и Борзеевича. Наконец, сообразив, что он больше мешает, нежели помогает, и перевес сил на стороне оборотней, Дьявол занял место на самом верху чуть в стороне, где никому не мешал, и начал молиться, всеми способами, которыми молился человек, то перстом, то щепотью, то складывая руки перед собой, то поднимая их к небу и падая ниц, самым кощунственным образом выставляя в небо мягкое место, громко пуская газы, или просто о чем-то беседовал с воюющей стороной противника, прорвавшимися на крышу, успевая перекрестить перед тем, как в очередного оборотня воткнется стрела.

Огонь взвился мгновенно, почти под самую крышу, пожирая лестницы и тех, кто не успел отпрыгнуть. Теперь оборотни наступали только со стороны реки.

Стало легче.

Манька успевала передохнуть и глотнуть живую воду. Оборотни отступили, сгрудившись в отдалении, дожидаясь, когда догорит костер. Кто-то пробовал тушить его водой. И волосы вставали дыбом, когда вода начинала гореть, как керосин.

Манька хохотнула, и начала неспешно отстреливать одного оборотня за другим.

Трупы устилали землю, так что на ней не было живого места.

Начинало быстро темнеть.

Наконец оборотни поняли, что избу огнем не напугаешь, и, перестроившись, отступили к лагерю, обнесенному за прошлый вечер частоколом.

Манька не могла поверить, что они с Борзеевичем отстояла землю. Изумлению ее не было предела, рот, растянутый в блаженной улыбке от уха до уха, и до самого восхода луны не менял своего положения. И даже Дьявол, который напомнил, что он все еще Бог Нечисти, что никому, кроме Помазанницы не ищет милостыню, что битва, если закончится поражением противной стороны, все расставит по своим местам, что помогал он не ради Маньки, не ради изб, а если уж на то пошло, в силу своей болезни, которую называют «игромания», и исключительно ради подвига Благодетельницы, которая сама накажет и Маньку, и Борзеевича, и избы, и прочих христопродавцев за вероломство и разжигание межкоцессиональной розни, настроение ее не убывало, а только прибывало.

Борзеевич победой был ошеломлен не меньше Маньки, рассматривая и подсчитывая через чердачное окно трупы оборотней, которые странным образом начали исчезать, погружаясь в землю, как в трясину болота.

— Это…? — Манька кивнула на то, что творится внизу.

— Навоз, он и на Черном Земноморье навоз! — ответил Дьявол, ничуть не удивившись.

Изба горела, потушить пламя, поддерживаемое неугасимым древком, не удавалось — чтобы не сгореть, пришлось выйти наружу и разыскать стрелу. Полнолуние еще не наступило, и звери были в образе человека. Как человек, оборотень имел немногим больше, чем Манька — решили рискнуть. Сидеть в избе, поджариваясь, не хватало никакого терпения. Привычной в последнее время к огню Маньке еще ничего, а Борзеевич начал терять и терпение, и сознание, худея на глазах от потери жидкости. Кожа у него стала желтая и сухая, как пергамент. Того и гляди начнет шелушиться.

Стрелу долго высматривали с крыши. Она лежала недалеко от дверей, не доставая земли. Попробовали выйти через дверь, но тут же отказались от этой мысли. Даже маленькая щель вызвала на себя такой шквал огня, которого не ожидал никто. Избы были не только под присмотром, но и под прицелом.

Вспомнили про выход через подвал.

Манька нырнула вниз и вынырнула со стороны реки, проползла по земле, повалявшись в грязи для камуфляжа, быстро обогнула избу, достала стрелу и вернулась тем же путем. Хворост на всякий случай быстро затушили водой, чтобы разжечь на следующий день, если оборотни повторят попытку взять избы штурмом. Проверили дверь, дверь была основательно изрублена, но уже заживала. Дьявол полил ее живой водой из бочки: живая вода действовала на избу так же, как на Маньку.

Борзеевича в воду погрузили на четверть часа.

— Они столько долбились и не смогли прорубить?! — рассматривая рубцы в досках, поразилась Манька.

— Это не простые избы, — ответил Дьявол загадочно. — Сколько берут из земли, знаешь?! А там железо, там разные металлы, которые топора тверже. Древесина у избы крепкая. Что ж я врать буду? У нее гарантия ни на одну тысячу лет!

Дружным строем пришли к столу и поели.

По очереди сходили в баню, смывая с себя остатки крови, копоти, и усталость. Она помылась быстро. Другое дело Дьявол и Борзеевич…

На этот раз, впервые за все время, Дьявол, выбрав самые большие махровые полотенца, тоже пошел в баню, составив компанию Борзеевичу. Оба вернулись усталые и разморенные. Мылись они долго, Манька успела развернуть подарок Борзеевича прочитать от корки до корки, изредка заглядывая в кристалл, который уже принадлежал Борзеевичу. Чудесный камень-кристалл умел повторить все мысли, которых даже в голове не было. Она всласть полюбовалась красавицами и чудовищами, замками и неведомыми зверями.

На ночь Дьявол оставил их одних, отправившись устрашать человека и нечисть самым предсказуемым образом: где поставит стеной волну, где шуганет вулканом, где пронесется смерчем, вздымаясь от земли к небу, или благословит горячую точку…

Манька проснулась, когда луна взошла на небосклоне.

Дьявол умел разбудить ее из далека. На этот раз он ее не пнул, а крикнув прямо в ухо:

— Оборотней проспите! Подъем!

Оборотни-звери Маньку уже не пугали. До крыши чердака им не допрыгнуть, в другом месте в избу не пролезть. Зеркало выставили, но улов был не таким большим, как в предыдущие ночи. Оборотни избы обходили стороной.

Но странное дело, сами они будто стали закадычными друзьями луны, выползая и воя на ночное светило. Некоторым из них во чтобы-то не стало приспичило спариваться, и они очередью ставали к сучке, обрабатывая именитое место языком, будто не замечая, что по ним палят и валят одного за другим. Даже радовались, что конкурентов осталось меньше, и очередь идет быстрее.

И уж тут Манька собирала урожай, пока не устали руки.

Борзеевич потерянно переходил от одного оконца к другому и пытался понять, каким местом оборотни думают. Манька уже ничему не удивлялась, понимая, что природа и у оборотней берет свое. Но и она испытала те же чувства, что были у Борзеевича, когда луна скрылась за горизонтом, показался край солнца, а оборотни продолжали охранять место возле самки, не собираясь трансформироваться назад в человека.

— Так, надо звать Дьявола, — Манька судорожно сглотнула слюну, понимая, что с оборотнями происходит нечто необыкновенное.

— Я понял, — сказал Борзеевич, — это им человека в уме убрали… Избы и неугасимое поленье дерево, но как?

— Может, живая вода? — не отрываясь от совокупляющихся оборотней, тупо предположила Манька.

— Ой, не знаю, но думаю, лучше добивать их, чем звать Дьявола. По головке он нас не погладит! Не забыла, тут скоро снова будет жарко!

Манька одумалась. Выпила живой воды. И поразмяв пальцы, принялась вычищать землю от скверны.

Последних оборотней добивали по замыслу Дьявола прицельными одиночными выстрелами, выискивая на таких расстояниях, о которых раньше не подумали бы. Как дикие звери, оборотни надеялись на лес, и на стволы, но стрела умела искать себе дорогу. Манька научилась чувствовать оборотней вокруг себя на необъятном расстоянии земли, и где бы не находился, могла его достать.

На четвертый день вокруг изб было пусто, кроме разбросанных по всему периметру вражеских тел. Это были человеческие тела, но она так привыкла видеть в них зверя, что тела ее не смущали. Последние убитые оборотни так и остались зверями, на радость Борзеевича, который, заметно повеселев, принялся изучать анатомию зверя.

Хоронить их не стали, заметив, что земля сама поглощает останки.

Птичка невеличка потеряла управление, как только пересекла черту, за которой началось лето. Все оборотни выжили, но было их не так много.

Выползли из вертолета самыми настоящими зверями. Ничуть не страшнее остальных. И оставили о себе на добрую память превеликое множество разного полезного имущества.

Сама птичка-невеличка пострадала, запутавшись в ветвях деревьев. Борзеевич предпринял попытку объяснить Маньке ее физиологическое строение — ничего сложного в ней не было. Он признался, что птички-невелички летают и падают, а Дьявол остается… Имущество, свалившееся с неба, подобрали, саму птичку разобрали. Борзеевич пообещал, что вскоре и у них загорится электрическая лампочка, и заработает радио — и не только в голове, но и снаружи, а если получится, то и посмотреть смогут на то, что творится в мире.

— Зря так оборотни обо мне, — обиделась Манька на оборотней, вспомнив слова Дьявола, обрадовавшись, что Борзеевич так много знает обо всем. — Мы тоже лампочки зажигать умеем…