• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Вскоре Манька к Дьяволу привыкла, даже к философии его. Но много рассчитывать на Дьявола не приходилось. Надо заметить, не смотря на занудство, он оказался преинтереснейшим собеседником — хлебом не корми, дай язык почесать, обладая какой-то своей, особенной совестью, которая не умещалась в человеческой голове, выворачивая все представления о жизни. И если подумать как Дьявол, то обратно его истина не поворачивалась никак. Знал он много, нравилось ему, когда напрягаются у человека извилины, в каждую ниточку его плетений вникая. И не упускал случая выявить ее невежество. А Манька к философии она способностей не имела, у нее от этого одна головная боль.

Откуда у нее извилины?

Она иногда не знала, что хуже: люди, с их злобой, или Дьявол, с его вывернутой праведностью. Манька видела, что он и в самом деле действует как бы во вред, часто скрывая плохие новости о дороге, применяя волшебное умение убивать осторожность, заманивая елейными речами в смертельную беду. Как только что-то получалось, он тут же размножал свою нечисть (в смысле, плохих людей), спускал с цепи, и снова открывалась ей правда жизни. И если бы не рубашка, в которой, она родилась, ни за что бы ей не выжить. А потом юлил, выказывая себя с невиновной стороны, задабривая нравоучениями и солидарными поступками, за которые она его прощала. Сердиться на Дьявола у нее не получалось. Да и как не простишь: в друзья не набивался, от любопытства рядом шел. А если не друг, так и не слушай, своей головой живи! С другой стороны, если столько времени вместе, и совет, на первый взгляд, дельный, как мимо ушей пропустишь?!

А жалоблив был — еще поискать!

— Ой, Маня, — бывало, сетовал он, смахивая слезу, — как мы по дорогам неухоженным да разбитым?! Голодные, обремененные, обращенные не в ту сторону, былинки в поле, ветром гнет, с корнем рвет! — И просит слезливым голосочком, хлюпая носом: — Повороти назад, чего нам Благодетельницу обижать?!

А Манька как посмотрит на малюсенькую Дьявольскую голову, и чудится ей, будто он именно ее и передразнивает. Только она подумала, а он вслух повторил. И так противно станет на саму себя. А Дьявол, как увидит, что своего не добился, уже опять расставляет сети, чтобы в новую беду заманить!

В общем, не единожды намекая, кто она, а кто Благодетельница, и что не каждый смог бы управлять государством, всеми силами он старался заставить ее признать, что правильно Благодетельница на ее счет прохаживается, когда называет выскочкой и другими нехорошими словами. На что Манька злилась и ставила вопрос ребром:

— Да на что оно мне — ваше государство?! Хоть бы совсем его не было, а жил бы человек, как вольная птица! Я не жаловалась бы, если бы вы ко мне не приставали. Я ведь не жду, что вы мне поклонитесь, но хрен вам в конопляном поле, я молиться тоже не буду, не дождетесь! Нужна тебе Помазанница, вот и иди к ней, иди! А я без тебя обойдусь! — И гордо шествовала на восток, на север и на юг.

Противиться Дьяволу для Маньки стало привычным делом. И каждый раз обходила она ловушки, которыми он щедро ее улавливал.

А самомнение у него было, как у всего человечества!

По Дьяволу выходило, что каждый человек сам в себе дьявол. Но при этом человек не обладал полномочиями, как у него. Будто бы прописывал он бедного родственника на своей территории, а тот садился на шею и начинал прописывать не совсем умной головой свои уставы. Мог подставить, если вздумалось человеку поиграть с огнем, да так, чтобы земля под ногами горела. Взять тех же неполадивших соседей, которые устроили друг другу геенну огненную, иначе не назовешь. Но сделать что-то сам, Дьявол никогда не брался, напоминая:

— Это твоя дорога! Вредить идешь, а не голову склонить! Я бы в раз доставил к Помазаннице, если бы корчила мысль, что пора чучело из тебя сделать, посаженное на кол!

Иногда Манька придумывала, что именно за этим и идет. Но Дьявол тут же ее улавливал:

— Не искренно у тебя, хочешь проехаться на мне! — упрекал он ее. — Вроде как думаешь, а уже мечтаешь Благодетельнице в глазик плюнуть! Но у меня так задумано, чтобы силенок у тебя не осталось к вашей встрече! Я ж Бог Нечисти, я оберегать Благодетеля должен! А ты, смотрю, — начинал подозревать он ее, — умницу из себя строишь! Мерзость не укроется от меня. Вот сносишь об железо всю плоть, какая есть в тебе — там поглядим!

Наконец, она поняла, что Дьявол не мог сделать ничего из того, о чем говорил. Или не хотел, что одно и то же.

Говорил он всегда витиевато, и пророчества его сбывались — правда, навыворот. Послушать его, так все масляно, а выйдет шершаво да колюче, напугает, а на деле точно маслом дорогу смазали, навел тень на плетень. Скажет о добром — и черная полоса началась, недоброе — повалила удача, хоть ведрами греби. А иногда как есть, так и скажет, когда уже не скроешь. И снова валится она с ног. Доброе в Дьяволе было только то, что каждый раз, как она угождала в неприятность, он поучал ее: «Вот, Маня беда не пришла бы…» И дальше следовали размышления, которые она должна была перебрать в уме, прежде чем на что-то решиться.

Да откуда ж столько умных мыслей?! Если бы хоть половина их роилась в ее голове, умнее ее на земле человека не нашлось бы!

Сам по себе Дьявол оказался не подарком, но была в редких случаях от него польза, когда вперед забегал. И чаще врал, но порой говорил правду разными намеками, что, мол, Маня, стучится в твою дверь неожиданность. И тут она ухо сразу навострит, глазами по сторонам зыркнет, потому как неизвестно, какого рода неожиданность.

А неожиданности случались всякие. Много оказалось доселе невиданных ею чудес в царстве-государстве, и плохих, и хороших — но чаще плохих.

Первое время, как и предыдущий год, ходила она по дорогам от дома к дому, от селения к селению, стараясь обходить места, в которых дикие звери запросто могли употребить ее в пищу. А люди с ужасом, шарахались от нее в сторону, когда она открывала им свои незаживающие кровоточащие язвы, беззубый рот — и не было на ней живого места.

И давно запросила бы смерти, если бы вдруг не заметила, что от каравая немного убыло, посох стал короче, и обутки ее потеряли прежний вид…

А когда поняла, что с железом ждать от людей милости бесполезно, и не снять его, разве что износить, перестала себя жалеть. Но нет-нет, да и не выдерживала, и пока Дьявола не было рядом, горько плакала, рассматривая раны и прикладывая к ним лекарства. Но лекарства против железа оказались бессильны. Стоило подлечить язву, как железо тут же становилось таким железным, будто булатное, и на следующий день новые раны язвили еще глубже. В последнее время она даже боялась себя лечить — сил не было, а терпела. К слову сказать, была у таких язв одна особенность: гноились, чернели, но редко поражались инфекцией, грубели и будто сами становились железными. Конечно, люди показывали на нее пальцем, и побивали, и пугались вида. Но мог иной пожалеть и поделиться куском хлеба, который Манька сразу же съедала, откладывая железный каравай на другой день.

Долгие переходы от одного селения к другому становились для нее сущим адом. Она чувствовала, как люди отворачиваются и брезгливо плюют в спину, отстраняясь, точно видели перед собой чудовище. А у огня не оставляли места, указывая туда, куда не доставал свет костра. И тогда Дьявол пристраивался рядом и призывал ее образумиться, намекая на праведность Благодетельницы, которая голосом своим умеет отрезвить и пристыдить человека даже в этом лесу. А когда Манька не соглашалась, до самого сна рассказывал удивительные истории из жизни разных людей, которые находились поблизости.

Поначалу Манька ему верила, подходила и приставала с расспросами — и злилась, когда оказывалось, что Дьявол наврал от первого до последнего слова. Но однажды история, которую он рассказал, произошла с человеком прямо на глазах. Как раз, как тот заявил, что в жизни с ним ничего подобного не происходило.

А история была о том, как больной пассажир просыпал свои порошки у него в телеге. И товар, который он вез, после дождя пропитался этим порошком. Три дня он продавал этот товар, а на четвертый уехал. И вот, когда покупатели использовали товар по назначению, вдруг выяснилось, что порошок тот стал сильно действующим средством, и многие лечились от всех хворей на глазах у изумленных свидетелей. Целыми семьями! И так обрадовались, что решили непременно сказать ему спасибо, ибо среди покупателей были Большие Люди.

Слушатели Маньке не поверили, сам он удивился, и даже обрадовался.

А спустя час обоз нагнали Чрезвычайные Стражи и объяснили человеку, что товар его… имел некоторые особенности. И многие жители того селение приглашают его на похороны своих родственников.

Товар конфисковали, самого его забрали…

Сразу же после отъезда Стражей и того человека, Маньку обвинили во всех грехах и оставили одну посреди леса, чтобы еще кому-нибудь чего-нибудь не ляпнула. И благо, что в обозе не оказались Святые Отцы — могли сжечь или утопить, высматривая экстрасенсорные способности, которых отродясь не имела.

С того времени каждое повествование она слушала с осторожностью, пытаясь определить: повествование на белое, или на черное? И с удивлением понимала, что язык у Дьявола обоюдоострый. И так поверни, и так поверни, нипочем не поймешь, то ли шутит, то ли угрожает…

А леса она боялась. И как только оказывалась в стороне от костра, тут же слышалось ей завывания зверей и урчание их желудков. Когда темнело, страх проникал во все внутренности, и люди, бывшие неподалеку, на которых смотрела с завистью и обидой, не придавали ей смелости. Она думала, как бы отнеслись они к ней, если бы Благодетельница не пилила их каждый день: были бы такими же злыми? Ведь ничем не хуже была, и помогала. Однажды в деревне дом сгорел, и голые хозяева выскочили на улицу — проходила мимо и первая подала человеку рубаху. С себя сняла…

Река осталась далеко. Она попадала то в одно место, то в другое, но только не туда, куда нужно. Переходам не было конца. О Посреднице никто ничего не знал — и еще дальше отодвигали ее, когда она начинала выспрашивать. И каждый смеялся, когда рассказывала, что собирается показать себя Совершенной Женщине. Люди демонстративно закрывали уши, просили друг друга избавить их от ее общества, спрашивали, кто такая, как попала в караван.

Дьявол уговаривал отойти от людей, если уж собралась завершить начатое предприятие. Злился, что не имеет в очах такую муку, которая не походила бы на обычную, всякому доступную. Он считал, что гонения, в то время, как где-то там люди резали друг другу глотки — обычное дело, дрались, выгоняли на улицу семью — тоже обычное дело, поджигали дома, издевались над животиной, что, в общем-то, и мукой не считалось, чтобы развеять его смертную тоску, мука недостаточная, ибо имел перед глазами муки пострашнее. Половина из тех, с кем она ехала, точила на кого-то зуб, половина боялась, что вдруг окажется на ее месте — вне зоны теплого костра, половина рассталась с надеждой однажды подняться над суетой, а еще половина только то и делала, что пыталась устроить свою жизнь, как у соседа слева или справа… В ее муке ему нравилось, что мучила она себя добровольно, да еще таким необычным способом, И раздражался, когда больные люди низводили благородную ее муку до своей низменной железной болезни, а она терпела. И когда была с людьми, ему становилось скучно. Он надолго оставлял ее одну, когда слышал в ответ, будто специально заманивает в лес, чтобы скормить зверью и порадоваться за Помазанницу.

Манька знала, что Дьявол, хоть и говорил так, не их, а ее не любил. А кто пойдет на смерть добровольно?

Впрочем, есть такие… самоубийцы… Но Манька была не из их числа…

Конечно, из правды слов не выкинешь, совсем не согласиться с Дьяволом Манька не могла. Ей и самой не нравилось, что получалось все как-то не так, как задумала. Но у людей она могла дорогу спросить, заработать немного на пропитание, а когда следующее селение было далеко, дождаться проезжающих, которым платила немалые деньги, чтобы идти рядом. Бывало, удавалось проехать в повозке, если караванщик или старший по обозу попадал сердобольный или жадный до денег, нанимая ее вместо сторожа и приставляя к товару. Плату она обычно не просила.

Но однажды Дьяволу все же удалось вылечить ее от лесофобии…

Не увидеть в этом злой промысел было нельзя, но потом она часто вспоминала свое упрямство, и ругала, что не послушала Дьявола раньше.

Шла она с людьми. Еда закончилась, денег не осталось. Основную часть сбережений пришлось сразу отдать караванщику. Дорога была длинная, обозный караван двигался быстро, и все на лошадях. А кто-то на железном, который бежал быстро, но то и дело застревал в колдобинах и ухабах, и ждал, что его вытащат всем миром. Дорога местами была хорошая, местами разбитая и размытая, и непонятно, почему называлась «новой». Пешком за людьми не успела бы. Остальные сбережения, завернутые в узелок и подвешенные на шею, кто-то умыкнул, пока спала, перерезав шнурок.

Когда Манька пожаловалась на вора, караванщик сделал вид, будто удивился, а потом заявил, что, мол, когда плату брал, думал, что не может она расплатиться по настоящей цене, занизив стоимость проезда себе в убыток. А раз деньги есть, насчитал такой долг, что Манька ахнула. И предупредил, что если не найдет чем расплатиться, когда обозначенное расстояние закончится, пойдет пешком. И чай с того вечера ей уже не наливали, да и у костра смотрели косо.

И осталась бы на дороге опять одна, если бы не Дьявол…

Заметив, что люди обозлились на нее, Манька тоже обозлилась. Ведь не она, кто-то из них ее обворовал, а другие покрывали вора! И начала разводить свой костер, заваривая чай из разных трав, которые на коротких привалах собирала с Дьяволом. Люди его не видели, и он спокойно мог сидеть рядом с нею, или, обуздав лошадь, прокатится с ветерком, оборачивая вверх дном и повозку с товарами, и тех, кто в ней сидел. Она в это время старалась скрыть смех, делала испуганное лицо, чтобы не заподозрили во вредительстве, как уже было однажды.

От чая шел одуряющий аромат — Дьявол в травах разбирался. В первый же вечер многие не смогли устоять, подсаживаясь к ее костру, пробуя напиток на вкус. Он был сладковатый, и здорово поднимал настроение. В отличие от караванщика, она поила людей бесплатно, а они в ответ иногда давали ей сахар и даже кормили, зазывая к себе в телегу. Платить караванщику не пришлось. Стоило тому отвернуться, она показывала ему язык и строила рожу.

Дорога подходила к концу, осталось два перехода. По словам проводника до деревни, где караван собирался остановиться на несколько дней, оставалось немного. А потом еще три дня — и окажутся в большом селении, где она могла найти другой или караван, или обоз. Манька радовалась, и тому, что больше не увидит караванщика, который каждый день искал способ рассчитаться с ней за упущенную выгоду, и что скоро увидит родные места.

Погода стояла ясная, и от этого ей стало еще радостнее. Середина июля — лето в самом разгаре. И вдруг увидела, как навстречу из леса вышли женщины с полными ведрами сочной спелой малины.

Караван остановился, многие захотели малину купить. И стали женщины торговаться, за недорого отсыпая полные горсти ягод. У Маньки потекли слюнки. Попросить малину она не посмела, даром никому не давали, а как поняли, что чужая для торговых людей, посматривали недобро или не замечали вовсе. По опыту она знала, что в селе без денег никто не покормит и на ночлег не пустит, приют придется искать в стогу сена в поле. Разве что на следующий день найдет человека, который имеет нужду в рабочих руках — а руки летом нужны. Она уже мечтала, что наймется пастухом, тогда можно и помыться, и постираться, и напиться вдоволь молока.

Приятно удивленная, почем продавали малину, она прикинула и получила, что если соберет и продаст ягоды, то денег ей хватит и на ночлег, и еще останется на следующий переход. Малина только начиналась. Кроме того, год выдался неурожайный — в садах, где они проезжали, ягода сохла на корню, цена на малину была высокая.

По словам выходило, что малинник был недалеко. Дикие звери в этих краях лет пять уже не водились. Солнце стояло высоко, едва минуло за полдень. Спешить ей было некуда, у нее не было товара, чтобы успеть выставить на прилавок. До темноты должна была успеть обернуться туда и обратно. Дьявол оживился, он был только «за», идея ему понравилась. Наконец-то начнет зарабатывать! Похвалил и объяснил, что именно так люди могут угодить Благодетельнице, которая радела о благополучии своих подданных, денно и нощно приучая к трудолюбию, которое у Маньки отродясь не водилось.

И Манька перестала сомневаться.

Она взвалила котомку за спину, перекинула посохи через плечо, наскоро попрощалась, предупредив, что нагонит вечером. Один из торговый людей, который дал ей место в повозке, вменил в обязанность убирать товар на ночь и караулить до утра. Не спать ночь, потом день, а потом еще ночь было тяжело, но не тяжелее, чем нести железо. Пока она тряслась с ним в повозке, успевала вздремнуть.

На малинник вела широкая дорога, будто не на малинник шли, а в деревню, не иначе. Пока она сидела в повозке и слушала описания урожайного места, найти его казалось просто, теперь же вертела головой и видела только мшистый сумрачный лес по обе стороны дороги. Дорога вела вглубь, без всяких признаков малинника. Манька удивилась, и засомневался Дьявол. В хоженом месте вряд ли торговки насобирали бы по ведру за утро, обобрали бы ягоду раньше. И стала она приглядываться, не свернет ли куда тропинка.

И нашла. След, вдавленный в сырую землю, уводил в сторону, заметный лишь по свеже примятой траве. Она обрадовалась, углубляясь в чащу, собирая по дороге недозревшие ягоды черники и голубики.

Спохватилась, когда солнце склонилось за крайние верхушки деревьев. И хотела идти обратно, но и тут трава примята, и там. Манька растерялась, понимая, что опять заблудилась, да еще в незнакомом месте. Получалось, что одурачила сама себя, а Дьявол поспособствовал, обратив ее задумку против нее же.

Но обвинять Дьявола — ему на радость. Она прислушалась. Ни одного звука, который бы принадлежал живому человеку.

Маньке стало страшно. И кинулась бы прочь, но куда? Между тем, в лесу начало темнеть…

И тут Дьявол не выдержал, напомнив, что не он, а она не расспросила о дороге как следует. Немного успокоился, и как бы, между прочим, про себя, но, совершенно ясно давая понять, что видит перед собой дуру, посоветовал:

— Забралась бы на высокую ель, да посмотрела вокруг! Вдруг просвет имеется… А где просвет, там поле или дорога. А поле или дорога — это люди. Хоть какая голова, а все лучше, чем Манькина… — он состроил обиженную мину, усаживаясь на поваленное дерево.

Совет у Дьявола был дельный. Понимая, что виновата (нельзя же канючить по каждому поводу, обвиняя белый свет, что нет в нем света), она тут же простила и себя, и Дьявола. Достала железный каравай, погрызла, чтобы сделать ему приятное, засунула обратно в котомку и взобралась на ель.

Дерево, на которое она влезла с таким трудом, для обзора оказалось не самое удачное. Она находилась как бы в яме. Горизонт открыл не так много: лес обступал со всех сторон, просвета никакого — кроны деревьев колыхались, как море, то синевато-зеленые, то с желта, то серые. Шпили самых высоких деревьев выставлялись из общего массива то тут, то там. Ель в три обхвата, на которой она сидела, уцепившись обеими руками за верхушку, увешанную прошлогодними шишками, не доставала по сравнению с ними и двух третей их высоты. Но все же не так далеко она заметила, что лес как бы обрывается, а чуть дальше начинается снова, сливаясь с массивом чуть ярче освещенной солнцем зеленой полосой.

Манька обрадовалась и этому.

Она слезла и припустила бегом, пока совсем не стемнело. Ветви хлестали ее по лицу, иглы втыкались в кожу и сучья ранили, цепляясь за одежду. Но она не замечала, такие раны не пугали ее. Она и к язвам начала привыкать, уже не так остро чувствуя боль и не жалуясь каждый раньше, когда снимала железо. Не прошло и получаса, когда она обнаружила себя на берегу реки.

И каково же было удивление, когда узнала место, которое оставила полтора месяца назад!

Манька не поверила глазам…

Вот поле, осинник, и три древние березы, а еще старая дорога, которая вилась по берегу реки, по которой люди ездили редко, разве что местные жители, которые использовали ее кто за сеном, кто за дровами.

В прошлый раз крестьянин, который подбросил ее, ехал на свое поле…

Он-то и рассказал, что заселенные места здесь заканчивались. Дальше старая дорога поворачивала к южной границе, а река плавно уходила на север, в места дикие и безлюдные к Мутным Топям. И предложил ей добираться до столицы по той самой новой дороге, по которой она теперь возвращалась назад. Дьявол и тогда был за реку, но, выбирая между рекой и дорогой, Манька естественно выбрала второе.

Так она попала в трипятое государство…

К тому времени найти Посредницу она уже потеряла всякую надежду. Где она, знал только кузнец господин Упыреев, а объяснения его ни в одном разе не привели ее в нужное место. Единственное, что она знала, что Посредница ждет ее где-то на реке, за каким-то болотом — и бесцельно бродила по государству, съедая и изнашивая железо, которое вдруг перестало убывать, и даже как будто прибывало и становилось тяжелее.

За границу ее не пустили. Но с удовольствием раскрыли секрет установленного во дворце порядка для приема посетителей, по которым она, Манька, не имея рекомендации, попасть к Ее Величеству никак не могла, особенно, если лицо обозначили недостойным и занесли в черный список. Ей даже карту выдали — приблизительную, сделанную рукой неизвестного разведчика, который единственный, кто смог побывать в Манилкиных землях и вернуться, лишенный памяти лишь наполовину.

Получалось, что без Посредницы с Благодетельницей не свидеться…

Карта трипятого государства оказалась точнее, чем те, которые имелись в ходу у государства. Там даже ее деревня была. Манька долго разглядывала карту, пытаясь разгадать, о какой реке говорил господин Упыреев. Рек и речушек в государстве было пруд пруди, и все они впадали в одну большую реку, которая разделила нецивилизованную часть государства надвое. Пока Дьявол сам не ткнул пальцем в то место, куда она боялась смотреть — Мутные Топи и в Зачарованные Горние Земли…

Но соваться в Мутные Топи было чистым безумием, да и как, если там никто не жил?! Как можно было идти туда, куда люди не ходят? И как могла Посредница жить среди дремучих лесов и болот? Нет! Нет, нет и нет! Там, в этих землях пропало без вести столько народу, что и думать о тех местах было страшно.

Но спустя какое-то время она уже сомневалась.

Если верить карте, то дальше, недалеко от реки с южной ее стороны, была еще одна дорога, которая родные края не доставала. А вдоль дороги селения, к которым добирались со стороны гор. Кроме того, выяснилось, что в тех землях бывали многие, не только пропавшие. И за клюквой туда хаживали, и охотники в тех местах зимовали. Да и сами пропавшие теперь уже вызывали подозрение. Не от хорошей жизни уходили без вести пропавшие в Мутные Топи и Зачарованные Горние Земли. Но если не вернулись, значит, шли к Посреднице и, возможно, поднимала их Благодетельница — да так, что домой не тянуло. Тогда понятно, почему пропавших людей никто никогда не искал, а если кто спрашивал, (таких было немного), им всегда отвечали ласково и с намеком на тайну великую: «не извольте беспокоиться, нет никаких оснований!»

Пожалуй, попробовать стоило. После полученных дополнительных сведений поиск Посредницы решено было продолжить. Уверенность крепла с каждым днем. Конечно, не через лес и болота, а в обход. Или с людьми, которые знали те места. Бесцельное хождение закончилось, теперь в каждом селении она выспрашивала людей, которые станут ей проводниками. И даже нашла, но раньше зимы в Мутные топи и Зачарованные Горние Земли никто не рисковал сунуться, так что времени на подготовиться к походу у нее было достаточно.

Оставалось дождаться зимы…

Попасть в деревню до темноты Манька никак не успевала. В прошлый раз от деревни до развилки они с крестьянином добирались больше трех часов. Солнце уже стало красным, зависнув над горизонтом крупным огненным шаром. Было еще не темно, но тени расползались по земле. Ей очень не хотелось оказаться в дремучем лесу посреди ночи одной, когда и волк, и рысь могли запросто ее выследить. Мало ли, что не видели! На то они и звери, чтобы хорониться. Здесь же местность со всех сторон была открытая. По берегам и с той и с другой стороны раскинулись луга со свежескошенным сеном, сбитым в стога, разбросанными по всему берегу. На таком стогу ее никакой зверь не достанет. Она сразу же решила, что лучше завтра добежит вполдня, чем застрянет на дороге ночью.

Река здесь оставалась широкой и глубокой, как возле ее деревни, но берега местами были очень крутые. Река бурлила и струилась, обволакивая валуны, как кипяток, падая и поднимаясь водопадами, местами выплескивалась из берегов и топила берег. А по берегам на угорах, к ее радости, стоял красный от спелых сочных ягод малинник, может быть, тот самый, из-за которого она заблудилась в лесу. Получалось, что с вечера она могла себя ягодой побаловать, а с утра набрать свежей, и не только в котелок, но и в корзинку, которую могла запросто сплести из ивовых прутьев, выложив дно берестой.

Перво-наперво собрали побольше хворосту, чтобы хватило для костра на всю ночь. Дьявол помогал, управились быстро, хвороста вокруг было в достатке. Лес пилили и вывозили, освобождая место под покосы, оставляя гнить обрубленные сучья. Когда костер развели, Манька взяла один из котелков и углубилась в малинник, на ходу успевая попробовать ягоды на вкус, радуясь, что на завтра в деревню придет не с пустыми руками. Малина таяла во рту — давно она так вкусно не ела. Дьявол остался сторожить костер, пообещав к ее приходу приготовить такой чай, который и сладкий, будто с медом, и душистый, как осеннее яблоко и нажарить грибов. И тут же начал обрывать лепестки цветущего шиповника. Манька покачала головой и оставила его на хозяйстве.

Манька уже почти наполнила котелок и собиралась возвращаться, заметив, что ушла от костра немного дальше, чем следовало. Как вдруг, раздался треск…

Она вздрогнула, и резко обернулась, превратившись в слух. Треск был рядом, за спиной, шагах в трех, из-за трухлявого сломленного дерева, к которому повернулась спиной. Она осторожно привстала на цыпочки, вытягивая шею из-за высоких кустов.

И неожиданно, к своему ужасу, нос в нос уткнулась в страшную мохнатую морду с огромной клыкастой пастью, которая, видимо, тоже не ожидала ее увидеть. Зверь привстал на задние лапы. Глаза у морды — две блестящие черные пуговицы, уставились на нее с растерянностью…

Манька почувствовала — Бог наступил на нее ногой! Оцепенела от страха, руки ноги отнялись… Ужас пронзил до костей.

Морда сориентировалась быстрее…

Бурая медведица махнула перед собою лапой, достав ее вскользь. Манька упала, сшибленная ударом… не сразу сообразив, что умирает. Через силу заставила себя пошевелиться… И чудом откатилась в сторону.

Огромная, старая с проседью медведица встала на четыре лапы и неспеша потрусила за ней, ломая по дороге кусты и принюхиваясь, не отрываясь от нее взглядом. Манька в отчаянии покатилась вниз по склону, съезжая на заднем месте, не успев встать на ноги, да так быстро, как получалось. Язык прилип к гортани, не получилось даже крикнуть.

Медведица нагнала ее у самого берега — ухватила лапой за штанину, и открыла пасть, ткнувшись влажным носом в грудь, угодив в подвязанный к шее платком котелок с высыпавшейся малиной, который она успела выставить перед собой, как щит, вцепившись в него обеими руками.

Кровь прошла по телу… Краем глаза Манька успела заметить, что наполовину висит над кручей, и если бы медведица не держала ее за штанину, свалилась бы в реку. Мысль пришла сама собой и вырвала ее из небытия — Манька выпустила из рук котелок, вцепившись в шерсть зверя обеими руками, оттолкнулась ногами, увлекая за собой. Проехав по мягкой глине и галечнику, кубарем свалились в воду…

Их тут же растащило в разные стороны бурным потоком.

И сразу поняла, что день не ее…

Ее потащило с огромной скоростью, кидая на валуны и прижимая ко дну, мгновенно засыпая щебнем и песком, который река тащила потоком. Она едва успевала глотнуть воздух, и совершенно выбилась из сил, пока добралась до мелководья, и на минуту ей даже показалось, что кто-то держит ее над водой холодной рукой, направляя к берегу.

Наконец, Манька оказалась на прибрежной косе, встала на ноги, едва удержавшись на ногах, выползла на насыпь, уткнувшись носом в землю. Она вымазалась глиной с головы до ног. Последние добрые штаны, разорванные медведицей, были безнадежно испорчены. Штанина висела лохмотьями. Край рубахи оторван, пожалуй, ее тоже можно было выбросить. Вставать не хотелось, и она уже пожалела, что осталась живая. Зачем, куда она идет? Почему слушала Дьявола, который все время называл ее мучителей Любимыми Помазанниками, расписывая красоту Идеальной Женщины и совершенный образ ее мышления? Он был не лучше и не хуже своей нечисти — именно такой конец готовил ей. Все они недобрые были мазаны одним миром.

Неужели она всю жизнь цеплялась за каждого, кто мог стать ей хоть какой-то опорой, не спрашивая, нужна ли она им?

Придя в себя, Манька выбралась по крутому склону. Это оказалось труднее, чем упасть вниз. Она то и дело скатывалась назад по сырой насыпи, а когда оказалась вверху, обнаружила, что находится довольно далеко от того места, где она и медведица свалились в реку. И тут же открыла в изумлении рот, сообразив, что река тащила ее против течения. Манька уже забыла про медведицу, тупо уставившись на воду…

Выходит, и вправду смотрела на реку как-то не так?! Получается, все время шла против течения, когда думала, что по течению?! Но как такое возможно?! Как река могла быть дважды в одном месте? Никогда прежде, не слыхала она о таком чуде.

Немного времени спустя, когда пришла в себя, она направилась в сторону костра. Пора было уносить ноги, думать она могла и на ходу. И слегка испугалась еще раз, заметив двух медвежат. Они весело катались по поляне, как раз в том месте, где стоял хохочущий Дьявол, таская пустую коробку из-под сахара.

Она быстро свои вещи, затушила костер, взвалила на себя железо. Сахар она берегла, позволяя себе лишь лизнуть языком сахарок, чтобы запить чаем. Ей стало вдвойне обидно. Дьявол будто в насмешку издевался над нею, чтобы унизить перед всем миром. Не глядя на него, побрела по течению реки. Медведица была не одна, и от этого становилась еще опасней. От разных людей она слышала, что медведи обычно имеют свою территорию, которую охраняют, где один медведь, там другой, только в пяти-шести километрах. Нерест прошел давно, все медведи должны были уйти от реки. И, если уйти от этой медведицы, других можно было не бояться, но всякий случай не мешало перебраться на другой берег.

Но перебраться на другой берег оказалось непросто, река словно взбесилась, чуть сузившись на этом участке, испещренном порогами и ямами.

Дьявол, то ли чувствуя себя виновным, то ли меньше всего думая о Маньке, радуясь, что сумел навредить, лишив ее последней радости, примолк. Держась поодаль, он изредка чесал затылок и хлопал на себе комаров, которые тучами вились в воздухе, пытаясь изобразить из себя перепуганного насмерть… Наблюдая за ним искоса, Манька жалела, что не достала его, когда выплеснула чай в его сторону. Он всегда был такой чистенький — до противного. И не только в одежде! Ведь чуть не убил ее, и не было никакой силы, чтобы заставить его держать ответ…

Медвежата, как назло, увязались за нею. Она прошла далеко, и начинало беспокоить, что мать не ищет и не зовет их. Брошенные камни, похоже, их только веселили. Манька торопилась — медведице не составит труда отыскать выводок по запаху. Встречи с медведицей она уже не боялась, знала, что кинется в реку раньше, чем страшный зверь успеет к ней приступить, но все же встретиться с нею второй раз не хотелось. По спине все еще пробегали мурашки, стоило вспомнить мохнатую морду с огромной пастью и клыками и огромные когтищи. Но, глядя на беспомощных малышей, Манка уже подумывала вернуться, чтобы подождать ее. Медвежатам без матери было не выжить, здесь слишком часто появлялись люди, и если пошли за ней, пойдут и за другими.

И вдруг увидела морду над водой…

Медведица барахталась на одном месте и тихо ревела, ухватившись за валун. Она захлебывалась. Вода заливала ее, окатывая волнами. Черный нос выставлялся уже изредка.

Манька бросила котомку и подбежала ближе, пытаясь рассмотреть, что происходит.

Медведица тонула, угодив в рыбацкую сеть. Сеть опутала все тело, часть ее висела на морде. Сквозь шелковые нити из последних сил она старалась протолкнуть голову, чтобы поднять себя над водой и набрать воздуха. Выглядела она испуганной, было заметно, что устала…

Не раздумывая, Манька вернулась к котомке, вытащила нож и быстро скатилась по откосу в воду. Заметила ее, медведица забилась в сети сильнее. И тут же скрылась под водой.

Манька с ужасом вспомнила, что именно так утопающие убивали своих спасителей, утягивая на дно, но успокаивать зверя было бесполезно, а отступать поздно. Она нырнула глубже, заплывая со спины. И промахнулась… Бурный поток оттащил ее в сторону быстрее, чем она успела ухватиться за сеть, не позволив приблизиться к утопающей.

Второй раз она смогла разрезать сеть в двух местах, и медведица чуть-чуть приподнялась над водой. И неожиданно, то ли поняв, что человек хочет ее спасти ее, то ли выдохлась совсем, то ли, и вправду Дьявол умел объяснить зверю, стала смирной, только кряхтела, обхватив валун лапами и царапая его когтями, размером с нож.

Подплыть на достаточное расстояние и разрезать шелковые нити получилось только с четвертого раза. Зверь, почувствовав свободу, ушел под воду и вынырнул почти рядом. Медведица плавала много лучше человека. Но сразу развернулась и поплыл к медвежатам, которые скатились за Манькой, и теперь нерешительно топтались на прибрежной полосе. А Манька из последних сил поплыла к другому берегу, понимая, что зверюга спасибо не скажет. Река в этом месте была глубокой и широкой, прокладывая русло между двумя каменными плитами, но чуть спокойнее. До противоположного берега было метров сто пятьдесят. Все пожитки: спички, топор, сухая одежда — остались там, где она их бросила, кроме ножа, который держала в руке. Она выбралась на берег и села, дожидаясь, когда медведица уйдет в другое место. Зубы ее стучали, струями лилась вода.

Но медведица не торопилась. Она что-то вынюхивала на берегу, копая лапой, переходила с одного места на другое, нюхала воздух, и тихо ревела…

Дьявол присел рядом, задумчиво уставившись на воду. Манька сделала вид, что не заметила его. Другие не видели, вот и она не видела! В ее сердце закипала тихая ярость. Он не мог не знать, что рядом бродит зверь — она не раз замечала, что перед бедой или ворона, или сорока обязательно низехонько пролетит над головой, словно бы в насмешку, и несколько раз каркнет во все горло. Он умел поманить зверя, значит, чувствовал их.

Дьявол тяжело вздохнул, почесал голову, и вдруг щелкнул пальцами… Как змеи, со всех сторон к нему стали сползаться сухие ветви, которые валялись на берегу и в кустах. Спустя минуты три он сел в позе лотоса перед кучей, помедитировал… Хворост сразу занялся огнем, весело потрескивая…

— Иди, погрейся, — сказал он, будто попросил, кивнув на костер.

— Не ходи за мной! — хмуро попросила Манька, не переставая стучать зубами от холода.

— Ну не ради меня, ради себя, — не обиделся Дьявол. — Простынешь ведь! А твой мужественный поступок я обязательно занесу в Летопись Времен, — пообещал он с легкой иронией. — Иди, погрейся, куда оно, железо, от тебя денется? Не умеешь ты… стучать в закрытую дверь! А как устоишь, когда Благодетель скажет: иди, Маня, противно и тошно с тобой, и прикажет: вынесите ее вперед ногами! Разобидишься, гордость начнешь показывать… Вот Помазанница моя умеет! Тебе, Маня, не надо ее, а она через голову переступила, и снова перед тобой стоит! Хоть гони ее, хоть не гони. Зачем же отказываться оттого, что даю? Брать надо, пока есть… И брать, когда не дают…

Но Манька уже не слушала Дьявола…

Привстав с камня, на котором сидела, она ступила в воду, приложив руку козырьком, чтобы получше рассмотреть, что происходит на противоположном берегу. И ахнула, заметив, что медведица зацепила лапой ту самую сеть и тянет к себе, будто не с бухты-барахты обнюхивала берег. Хоть и порезана была сеть, и порвана местами, рыбы в ней застряло много. Манька тупо смотрела на медведей, убедившись, какой лакомый кусок им достался, сообразив, что зря бросалась в воду — могла бы так же вытянуть медведицу на берег.

Медвежата подошли к матери и, обнюхав ловушку со всех сторон, стали вытаскивать лакомство, пугаясь, когда рыбина била хвостом. И тут медведица, совсем как человек, стала показывать, как глушить добычу, как рвать сеть лапами и зубами, как бы играясь. А когда рыбы осталось немного, посмотрела на Маньку, встала на задние лапы и помахала ими, будто звала к себе — и сразу же отошла, направившись против течения, зазывая медвежат за собой, по пути еще высматривая ловушки.

Манька в недоумении смотрела то вслед медведям, то на Дьявола, то на костер…

Она крепко зажмурилась, ущипнула себя за ухо, открыла глаза, но ничего не изменилось.

— Зверь не человек, он видит не слева направо, а право и лево. Пойми, наконец, что мы умнее, чем думаешь о нас! — с горечью произнес Дьявол. — Тебе ведь не в деревню нужно. Как ты найдешь Посредницу, если все время идешь в другую сторону? Я уже устал ждать, когда закончится наша эпопея… Кстати, если идти вдоль реки, через недели две будет перевал, а за перевалом снова цивилизация. Люди везде живут! А если по проторенным дорогам, мы будет ходить всю жизнь! И дойдем ли? Там, Маня, уже все хожено-перехожено, и сто раз доказано, что со стороны дороги ужас какая охрана у Их Величеств! Если люди похвастать не могут, что повидали Их Величества, думаешь, тебе больше повезет?!

— Ну, а как я… — Манька колебалась. — Значит, вдоль реки пойдем, по течению? — спросила она, так и не придя в себя от пережитого и увиденного.

— Тебе решать! — ответил Дьявол и засмеялся. — Сними ты этот груз со своей шеи!

И Манька только сейчас заметила, что когда собирала котомку, забыла сунуть в нее котелок. Косынка развернулась, и котелок висел на спине.

Так случилось, что после того случая она не искала общества людей. Стало ей вольготно в лесу и звери ее не трогали. Даже мошки кусали для острастки. Будто своя стала. Сеть подобрали. Ужин, который они с Дьяволом устроили тем вечером, был бы для любого стола на зависть. Манька долго не спала, и смотрела в ночное небо, пока не вышла луна. А на следующий день проснулась другим человеком — на сердце было легко, будто камень упал. Правда, от добычи медведей досталось ей немного…

От реки с того времени уже далеко не отходили, следуя пути, который указал господин Упыреев. И часто на ночь закидывала сеть, обнаруживая утром небольшой улов, пока однажды на месте ее не оказалось. То ли медведь баловал, то ли течением унесло… А рыбу пекли в костре — и она заедала ею железный каравай, который только после того раза и начал уменьшаться в объеме. Ела она его каждый день — и на завтрак, и на обед, и на ужин.

Железо стирало ноги до кости, болели и крошились зубы, рука, в которой несла посох, отказывала ей — но было хорошо в лесу. Увидела, как велико государство, в котором благодатная земля лежала от края до края, и богата и щедра, когда по-доброму. Раньше еду покупала, а лес и река кормили ее бесплатно — грибами, рыбой, фруктами, орехами. Всего было в изобилии, и пока шли, успевали набрать достаточно, чтобы ужин был сытным. Научилась понимать травы: соленые были, и сладкие, и лечебные. И дикий мед имели про запас. Дьявол всегда знал, где пчелы его отложили. Он быстро научил ее зажигать костер, имея в руках лишь два камня, оберегая его по ночам. Ровно добрее стал, проявляя удивительное сострадание и объясняя на примерах звериные знаки и предупреждения. Научилась строить на ночь укрытия из веток.

Несколько раз попадались зимовья охотников и старателей — и тогда пополняли запасы соли, крупы, одежды. Искали люди золото и не гнушались браконьерством. Обнаруживая мешки с пушниной, Манька выносила их во двор, снимала высушенные шкуры, и все продукты, чтобы на зимовье нечего не осталось, обливала керосином и поджигала, чтобы труды хищной нечисти пропали даром. Оружие приводила в негодность. Капкан оставляла у порога, чтобы уж наверняка. И обязательно записку хозяину, что, мол, мы, Зеленый Мир, место ваше знаем, и каждый раз будем наведываться, проверяя взятые под охрану заповедные угодья.

Дьявол, не слишком усердствуя, журил ее, обещая о вредительстве обязательно доложить, куда следует, чтобы наказали по всем правилам. Но Маньке было жалко зверей — медведицу и медвежат тоже могли убить, и она не слушала его. Может, как раз наоборот, похвалят за радение флоры и фауны. Все-таки лес и звери были государственные. Она иногда вспоминала про тот случай с медведями, и гадала, хотел ли Дьявол ее погубить, или случайно все произошло? Но обернулось все наилучшим образом, и не однажды пожалела, что столько времени потеряла, пока держалась за людей. Дьявол прощения не просил, но Манька простила — мало ли чего в жизни не случается между товарищами в дороге. Если от конца польза, надо полагать, доброе дело сделано — она была благодарна ему, но молча, а он как будто понимал ее.