• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Первой моей мыслью было запросить свидание с арестованными «братьями». Но им было предъявлено обвинение в терроризме, и все контакты с внешним миром, разумеется, запрещались. Тем более с прессой. Можно было поговорить только с их адвокатом. И тут судьба улыбнулась мне. Мне порой кажется, что мне иногда везет гораздо больше, чем я того заслуживаю. Адвокатом «братьев» была Николь Лажель. А почему я так обрадовался, когда узнал об этом? Да потому, что однажды Николь вела мое дело. Было это несколько лет назад — один из тех нелепых исков, которые мне предъявили после выхода моей книги «Фальсифицированная история». Думаю, что этим не закончится и Николь еще будет разбираться в моих бумагах, представляя мои интересы в очередном бредовом судебном разбирательстве.

Я немедленно позвонил Николь, и мы встретились с ней уже к обеду следующего дня. Николь была сбита с толку моими расспросами и огорчена, хотя выглядела, как всегда, спокойно и профессионально. Не задавая лишних вопросов о том, зачем мне это надо знать, и только попросив не разглашать информацию газетчикам, она рассказала мне все, что ей было известно о «Братьях Магдалины».

— Это бредовое обвинение, Этьен, — говорила Николь. — Такое же бредовое, как и в твоем случае, если даже не хуже. Я веду дела Шарля Марше уже довольно много лет. У меня хранится его завещание, а также я консультировала его, когда он регистрировал братство. Я уладила то дело, когда по ошибке бухгалтера они недоплатили налоги и на них был наложен штраф. Ну и та глупая история с митингом тоже. Получается, что я веду дела всего братства. Буквально пару дней назад мне позвонила Жюли и сказала, что у них неприятности. Она сказала, что отправила мне по почте чек — плату за то, что я буду дальше работать как адвокат братства. Я не сразу поняла, что происходит, — ее было очень плохо слышно, и она тут же бросила трубку. К тому же я ни о каких неприятностях не слышала. С Шарлем Марше к тому моменту мы не общались несколько недель, поскольку никаких общих дел не было. И вдруг такое. Я бы немедленно позвонила окружному прокурору, но был уже поздний вечер. А наутро оказалось, что я правильно сделала, не позвонив: Жюли считалась в розыске, а месье Марше погиб. Мне сообщил об этом один из «братьев», который не был арестован. Я тут же принялась за это дело, поскольку поняла, что именно имела в виду Жюли. О ее звонке я решила помалкивать. Ведь мне вовсе не хотелось, чтобы ее нашли и застрелили, как и ее отца.

Николь немедленно отправилась в окружную прокуратуру и затребовала материалы дела. Потом она поехала в полицейский участок, откуда еще не перевели в тюрьму арестованных «братьев». Те заверили Жюли, что ничего не знают о причине ареста и им не известно ничего о якобы «террористической деятельности» Шарля Марше. В это обвинение они не верили.

Итак, информация о том, что Шарль Марше готовит террористический акт, якобы поступила в полицию от одного из осведомителей. Отряд полицейских был немедленно отправлен на квартиру Марше для задержания. При попытке к бегству Шарль Марше был застрелен. Жюли же удалось непонятным образом скрыться, хотя весь дом был взят в оцепление.

Во время обыска у Марше были найдены и изъяты рисованные планы одного из ресторанчиков на Монмартре. Якобы туда планировалось подложить взрывчатку. Помимо планов и схем в одном из шкафов в подвале были обнаружены взрывчатка, детонаторы, таймеры и прочая электроника для создания бомбы замедленного действия. А также два пакета кокаина и охотничья винтовка без лицензии.

— Представляешь, какой бред, — негодовала Николь. — Шарль Марше не мог иметь дело ни с чем подобным. Не тот он был человек. Да и дочь он воспитал так же. Понимаешь, Этьен, это как в фильмах про злодеев — нужно собрать все вместе: оружие, наркотики, взрывчатку, планы убийства. Чтобы уж точно все поверили, что братство виновно абсолютно во всем. Разве что письма от бен Ладена у них не обнаружили, но, думаю, такое просто не пришло в голову организаторам.

Настоящие террористы, профессионалы, никогда не имеют дела с наркотиками. Они просто выполняют свою «черную работу». А торговля наркотиками — совсем другой бизнес. Они бывают связаны, но только денежными потоками. Никогда организатор теракта не станет барыжить кокаином. Так что вся эта история с «Братством Магдалины» уже и вправду походила на кино. Никаких дневников, планов нападения, перечня требований, который собирались выдвигать «террористы», найдено не было. Не было установлено никакой связи между теми жуткими находками, которые якобы хранились в подвале дома Марше, и другими «братьями». Но тем не менее всех активистов арестовали. Остальным членам братства рекомендовали «не покидать город».

— Я думаю, что все это им подбросили, — сказала напоследок Николь. — В понятых при обыске указаны лица, которые проходят среди осведомителей полиции, я проверяла. Наверняка это все сфабриковано. Но как мне это доказать? Этьен, ты, видимо, был другом Марше, хотя я об этом ничего не знала. Поэтому тебе это должно быть небезразлично. Завтра я передам тебе копию рапорта полицейского, который застрелил Шарля. Я это дело так не оставлю… Ты сам прочитаешь. Это настоящее подставное убийство. И ты должен мне помочь найти и наказать виновного. Шарль не заслуживал такой смерти.

Я не стал отрицать своей дружбы с «Братьями Магдалины» и, заручившись помощью Николь, ее поблагодарил. На следующее утро я читал рапорт лейтенанта Мишеля Бирта, застрелившего профессора Марше «при сопротивлении аресту и попытке к бегству». Кроме формальных вещей, как то: имени, звания и стажа полицейского, номера жетона, времени, места, использованного оружия, количества выстрелов и прочего, там говорилось следующее:

Дверь нам открыла подозреваемая Жюли Марше. Я сообщил ей, что она и ее отец арестованы по подозрению в террористической деятельности. Лейтенант Жиль Верной надел на нее наручники и остался в гостиной, а я стал спускаться по лестнице из кухни в подвал, поскольку, по словам Жюли Марше, ее отец находился там.

Когда я спустился в подвал, я застал подозреваемого Шарля Марше стоящим возле стеллажа с книгами. Я назвал себя, объявил ему об аресте, затем попросил протянуть руки, чтобы я мог надеть на них наручники. В тот же момент подозреваемый с громкой бранью опрокинул на меня стеллаж с книгами и бросился к выходу из подвала. Выбираясь из-под упавшего на меня стеллажа, я достал табельное оружие и произвел предупредительный выстрел в воздух. Тем временем подозреваемый достиг выхода из подвала. Я бросился вслед за ним. Когда я подбежал к подвальной двери, подозреваемый Шарль Марше поднялся почти до самого верхнего пролета лестницы. Я прицелился, чтобы выстрелить в ногу подозреваемому. Внезапно тот оступился на лестнице. По этой причине пуля попала подозреваемому в бедро справа. Я немедленно вызвал «скорую помощь» по рации и все это время оставался с подозреваемым. Когда прибыла «скорая помощь», подозреваемый уже был без сознания. Как мне сообщили после, он скончался в машине «скорой помощи» от кровопотери.

Передав подозреваемого врачам бригады «скорой помощи», я отправился в гостиную, где оставались лейтенант Верной и подозреваемая Жюли Марше. Когда я вошел в комнату, то увидел, что лейтенант Верной лежит на полу без сознания, а подозреваемая Жюли Марше исчезла. Я немедленно вернулся к подвальной лестнице и позвал врача. Когда лейтенант Верной пришел в себя, он рассказал, что Жюли Марше попросила его закрыть окно, а когда он повернулся к ней спиной, она чем-то ударила его по голове и он потерял сознание.

Внешне все выглядело довольно правдоподобно, Но я не мог отделаться от мысли, что все описанное было только поводом, чтобы убить Шарля Марше. Браниться, сопротивляться и опрокидывать стеллажи профессор не стал бы. Хотя кто знает, на что может решиться человек, загнанный в угол. Вот Жюли Марше — другое дело. Но у нее не тот возраст, да и свидетелей происшествия не было. Офицер Бирт был временно отстранен от исполнения обязанностей и направлен в краткий отпуск. И я поручил Жерару найти вольного или невольного убийцу Шарля Марше и выяснить, чем он сейчас занимается.

Жерар отправился на задание, а я стал разбирать утреннюю почту. Среди газет, журналов и писем я обнаружил квадратный конверт, не похожий на все остальные. К конверту скрепкой был пришпилен листок, на котором почерком Софи было помечено: «Лежал под дверью, когда я пришла в офис в 8 утра». На конверте было написано: «Месье Кассе лично». Честно говоря, я очень не люблю такие анонимные письма. Но Софи известно, что мне положено передавать всю почту, без исключения. Осторожно раскрыв конверт, я обнаружил там не споры сибирской язвы и не отравленную иголку, а простой листок бумаги, на котором было написано следующее:

Здравствуйте, месье Кассе. Простите, что пишу Вам и тем, возможно, ставлю Вас под удар. Но ведь Вам не привыкать к риску. Я знаю Вас совсем недолго, но уверена, что Вы не оставите это дело в покое. Поэтому я надеюсь, что мое письмо будет Вам полезно.

Прежде всего хочу извиниться перед Вами за то, что мы пытались использовать Вас как орудие и не рассказали Вам всей правды. На Вашем месте, месье Кассе, я бы очень рассердилась сейчас. И поэтому я прошу Вас простить нас и прочитать мое письмо до конца. Я много думала обо всем этом, и так получается, что и мой отец, и доктор Б., о котором я Вам говорила, погибли из-за этого камня с надписями. Но если бы они не погибли, скорее всего, никто ничего бы так и не понял. Вам не хватало фактов, и в этом наша вина. Вот эти факты.

То, что мы рассказали Вам о фреске в ту нашу встречу, правда. Но не вся. Доктор Б. так и не успел почти ничего нам рассказать, но мы с папой потом догадались сами, когда смотрели его записи. И когда исследовали фреску. Эта фреска, месье Кассе, из Атлантиды. Она подлинная и доказывает, что Атлантида действительно существовала. Вы знаете об Атлантиде наверняка больше, чем мы с отцом. И вы знаете, насколько это важно. Мы пришли к вам в тот же день, когда поняли это.

Потом уже, когда закончились все процедуры и прочли завещание доктора, мы получили, согласно его воле, все научные бумаги и его дневник. Мы нашли в дневнике только одну запись, касающуюся фрески. Я прилагаю этот листок, чтобы Вы увидели его собственными глазами.

Вы понимаете, что опасен даже не сам коллайдер. Опасно то, как его могут использовать. Думаю, всю правду знает лишь жалкая горстка людей, которая манипулирует всеми остальными. И однажды случится страшное. Я очень боюсь, что это уже неизбежно.

Я не знала, что они так могущественны, что могут быть так расчетливы и жестоки, месье Кассе. Когда я услышала выстрелы, я почему-то сразу поняла, что отец мертв. Я ударила полицейского по голове статуэткой, вытащила у него ключ от наручников и спряталась в каминной трубе. В детстве папа рассказывал мне, как Санта-Клаус карабкается изнутри по трубе, упираясь в выступы кирпичей… Мой бедный отец! Мы ожидали, что может случиться что-то такое, но он недооценивал это. Мне очень трудно справиться с этой потерей. Нам всем очень трудно. Мне пришлось покинуть Францию и уехать туда, где они пока меня не достанут. Не волнуйтесь обо мне. Отец научил меня, как самой позаботиться о себе. И у меня еще есть друзья.

Все, что вы захотите сообщить мне, вы можете сказать врачу клошаров, которые живут под мостом Сен-Пьер. Покажите ему этот листок. Я обязательно напишу вам еще. Сохрани Вас Бог.

Жюли, с которой вы знакомы.

К письму прилагался сложенный вчетверо листок, исписанный неровным крючковатым почерком. В листке говорилось:

3 августа. Сегодня утром я подвел итоги расчетов и анализа скола камня. Этому камню минимум пять тысяч лет! Что касается языка надписей, то он очень похож на древнеегипетский. Но это точно не он. Вроде все то, но что-то не так. Я запросил Освальда Зарбера, моего немецкого коллегу-языковеда. Я переслал ему фотографию одного из краев фрески, чтобы он ответил мне, что это за язык. Сама фреска в отличном состоянии, словно хранилась не в сырой пещере, а в музее с кондиционером.

4 августа. Отто пишет, что это язык, на котором, по одной из теорий, говорили и писали в Атлантиде — легендарной затонувшей древней стране. Мне представляется, что она вполне могла существовать на самом деле. И возраст камня позволяет думать, «что это могло быть правдой. Если это так, то это невероятное открытие. Мне и в голову не могло прийти, что я когда-либо доживу до чего-то подобного. Отто дал мне ключ к этому древнему языку. Я переводил написанное на фреске весь вечер и половину ночи, и теперь у меня есть текст на французском. Вот что в нем сказано: «В год спустя восемь лет после второго тысячелетия всемирного первого года люди сами создадут себе свою погибель. Они построят змею, пожирающую свой хвост. Их гордыня и любовь к огромным истуканам на земле погубят их самих. Сначала змея будет лежать спокойно, но люди будут копошиться рядом с ней и даже в ней. Тогда ее голова станет черной и она проглотит весь свет. Весь мир погибнет. И все начнется с самого начала. Но если те люди заслужили свою смерть, то это будет шанс для нас. И мы должны ждать этот день. Потому что сможем пройти сквозь время и спасти нашу тонущую землю. И тогда будущее изменится. Мы ждем того дня. Мы не отступим». «Тонущая земля»?! Это же и в самом деле Атлантида. У себя дома я, насколько это возможно, провел экспертизу камня, но он, несомненно, подлежит более глубокому обследованию. Хотя мне и так ясно, что это. Это невероятно!

6 августа. Непостижимо! Они приходили ко мне и искали фреску. Они все знали о ней и могли бы ее забрать, если бы захотели. Их было трое, и все — высокие, темноволосые и немногословные. Я говорил только с одним из них, и вот что он мне поведал. Могу свободно об этом рассказывать, ведь мне все равно никто не поверит, тут он прав. Годами им удается водить всех за нос, потому что за ними сила. Кроме того, в них попросту никто не верит. Они играют на людском незнании и нежелании знать. Он сказал мне, что я должен приостановить работу над фреской и не сообщать о своем открытии до конца следующего года. А потом, обещал он, мне дадут всю недостающую информацию и я смогу представить это как величайшее открытие. Даже открытие Атлантиды. Но не сейчас, а потом, позже. Он сказал, что фреска — это величайшая их реликвия. Она была утеряна давным-давно, и вот теперь я нашел ее. Они не собираются отнимать ее у меня и помогут в моей научной работе. Фреска должна попасть в Национальный музей. А мое имя — в список лауреатов национальной премии. Но только в конце следующего года. Он говорил о том, что это очень важный шаг, что древние знания необходимо спасти, чтобы они служили человечеству сегодня и предотвратили возможную катастрофу.

Мне казалось, они могли бы убить меня и забрать фреску — да и дело с концом. Когда я сказал им об этом, их главный засмеялся. «Ничего нельзя трогать. Все на своих местах. Мы можем лишь просить вас. А если вы не согласитесь, мы не можем помешать вам.

Сейчас равновесие очень хрупко. Подходит главный день, и время сгущается» — вот что сказал он. А потом они ушли. У меня кружится голова и темнеет в глазах. Я почти не понимаю, о чем идет речь, но должен записать это, чтобы разобраться потом. Я думаю, что они… что это правда. Когда они уходили, я спросил, кто они. Он ответил: «Люди, как и вы. Но наши предки людьми не были. Если вы об этом». Я должен выпить кофе, много кофе, мне нельзя спать эту ночь, нужно во всем разобраться. Нельзя бросать работу над фреской сейчас, кем бы эти посетители ни были.

На этом запись на листке обрывалась. Возможно ли было такое? Еще одно доказательство существования Атлантиды, вдобавок еще и доказательство возможности путешествия во времени? И все это я получил тогда, когда все мои изыскания на эту тему уже завершены. Но это была другая история, мне не стоило забывать об этом. Главным для меня тогда было найти, из-за чего и почему погиб Шарль Марше. И понять роль фрески в этом деле. Я был уверен, что доктор Бернар в своем дневнике не врал. Я допускал, что такие встречи возможны. Если уж такие «люди», как потомки атлантов, сами явились к скромному археологу-лингвисту, то дело явно серьезное. Почему они пытались только убедить непокорного доктора Бернара вместо того, чтобы попросту убить его? Для них такое — невелика трудность. Кажется, передо мной разворачивалось гораздо более масштабное и опасное действо, чем я даже мог представить себе еще вчера.

В записке Жюли был упомянут связной — некий «врач клошаров из-под моста Сен-Пьер». И хотя у меня ничего особенного, что передать девушке, не было, я отправился туда на следующий же день. По правде сказать, мне совсем не хотелось впутывать в это дело никого из агентства. И не только потому, что мне никто не собирался платить никаких гонораров, а о книге я тогда еще и не думал. Просто я считал это своим личным делом, а не делом агентства. Как говорится, это была моя личная война. Война, масштабов которой я тогда еще не представлял.

Я не знал, следит за мной кто-то или нет, но, оставив машину возле офиса, под мост Сен-Пьер я отправился пешком. А на одной из станций метро выскочил из поезда в последнее мгновение, когда двери уже начали закрываться, с видом рассеянного человека, который вдруг вспомнил, куда именно он едет. Вслед за мной никто не вышел, и это меня немного успокоило.

Дойдя до моста, я так и не придумал, с чего начать поиски врача. Вероятнее всего, нужно просто подойти к кому-то из бродяг и рассказать, кого я ищу. На полицейского я вроде не очень похож, хотя кто их знает — наверняка все они будут настороже с незнакомцем. Однако никого искать мне не пришлось. Зайдя с западной оконечности моста и спустившись по ступеням, я увидел картину, которая все расставила по местам. На деревянном ящике, поставленном на попа, сидел мужчина в огромном черном свитере и белых нарукавниках. Рядом с ним лежал раскрытый старый саквояж, из которого торчали горлышки небольших стеклянных бутылок и края бумажных упаковок с бинтами и ватой. На вид мужчине было лет шестьдесят, его длинные седые волосы были забраны в пучок на затылке, а конец их заплетен в тонкую косичку. Мужчина промывал перекисью водорода небольшую рану на руке у одного из бродяг. Остальные клошары сгрудились вокруг и наблюдали за происходящим. На меня никто не обратил внимания. Несколько человек равнодушно глянули в мою сторону и продолжили смотреть, как работает врач. Закончив, мужчина забинтовал бродяге руку и снял нарукавники.

— Ну, все, Жак, — сказал он низким хриплым голосом. — Все будет в порядке, только постарайся пару дней не мочить руку. Послезавтра повязку можно будет снять.

Затем он обернулся ко мне. Я молча стоял поодаль.

— А вы, неизвестный мне месье, тоже ко мне с побоями и ожогами? Если да, то давайте побыстрее, я на сегодня уже заканчиваю.

— Нет, свои последние раны я уже зализал, — ответил я в тон ему. — Як вам по другому делу.

— У меня нет других дел, — сказал мужчина недружелюбно. — Впрочем, кто вы? Вы не похожи ни на полицейского, ни на санитарного инспектора. И вряд ли вас интересует моя врачебная лицензия.

— Я знакомый Жюли Марше, — сказал я без обиняков. — У меня есть письмо от нее, если вам понадобится доказательство.

Мужчина быстро поднялся с ящика и подошел ко мне почти вплотную.

— Давайте, — сказал он, протянув руку.

Я достал письмо. Врач клошаров прочел его, затем еще некоторое время внимательно изучал бумагу, разглядывая ее на свет, затем вернул обратно.

— Малышка Жюли, — пробормотал он. Затем предложил: — Давайте пройдемся. Эти ребята всем хороши, — он кивнул на бродяг, уже расходившихся в стороны, — но страсть до чего любят слушать то, что их не касается. Хотя и не болтливы.

Мы вышли из-под моста и в полном молчании добрались до сквера неподалеку. Там мужчина сел на скамейку, мне оставалось только пристроиться рядом.

— Меня зовут Сирил Гриффа. Я двоюродный сводный брат Шарля Марше. Какие у вас ко мне вопросы, месье…

— Кассе, — продолжил я за него. — Меня зовут Этьен Кассе, и я…

— Я знаю, — перебил он меня хмуро. — Мы здесь, под мостом, тоже читаем газеты, еще побольше вашего. Зовите меня просто Сирил — не выношу расшаркиваний. Вас интересует то, что я могу вам рассказать. Я прочел письмо, и я могу, верно. Но сначала вы расскажете мне, как познакомились с малышкой Жюли и где ваша «лапа» в той скверной истории, что приключилась с ней и с Шарлем.

Я понял, что не нужно хитрить и что-либо скрывать. Сирил вызывал у меня такое же чувство расположения, что и Марше. Поэтому я рассказал ему все начистоту с того момента, как поднял телефонную трубку и услышал в ней голос Жюли. Когда я прешел к рассказу о коллайдере, Сирил поморщился:

— А вот это можете пропустить. Валяйте дальше.

Я рассказал ему то, что поведала мне Николь, вплоть до рапорта офицера Бирта, и замолчал. Молчание длилось некоторое время, затем мой собеседник зажмурился, потер глаза ладонями и мрачно сказал:

— Да, мерзкая история получается. Я бы даже ввязался в нее ради Шарля и Жюли, будь Шарль жив, а девчушка не в дальних краях. Но думаю, если я сейчас выскочу, словно ярмарочный чертик из коробочки, со мной расправятся точно так же, пусть это и займет у них побольше времени. Я тут лицо второстепенное, и убрать меня они не побоятся. Не то что вас.

— Меня? — спросил я удивленно. — Я тут, как вы выражаетесь, лицо вообще третьестепенное. Если не меньше. Я всего несколько часов говорил с Марше, да и знаком-то с ними чисто случайно…

— Бред! — закричал мой собеседник. — Случайностей, Кассе, тут быть не может! Тут все идет уже так, как идет! Один раз все уже было сделано, и в другой должно быть точно так же! — Тут он спохватился: — Ах да, вы же этого еще не знаете. Я все расскажу вам. А вы выслушаете меня, не перебивая, каким бы диким вам это ни казалось. Впрочем, вам так и не покажется. Судя по всему, вы этих ребят знаете не хуже моего.

Откинувшись на горбатую спинку скамейки, Сирил Гриффа, врач клошаров, рассказал мне следующее.

На самом деле он не был врачом. Врачом был его отец, и именно у него Сирил научился тому, что знает, еще в молодости. Сирил Гриффа был ученым, физиком-ядерщиком. В семидесятые и восьмидесятые годы он работал в ЦЕРНе над проектом самого первого, протонного коллайдера. Сирил и его напарник Жорж Саби были ведущими специалистами французской группы. Именно Сирил и Жорж разработали общую концепцию протонного коллайдера, можно сказать, что они были ее отцами. За это после запуска протонного коллайдера и получения первых данных Сирил был номинирован на Нобелевскую премию, но так и не получил ее.

Более того, Сирила и Жоржа отстранили от работы над коллайдером, да и от работы в ЦЕРНе вообще. Затем умерла падчерица Сирила — несчастный случай. После этого наш выдающийся физик окончательно рехнулся: отвернулся от старых друзей по науке, продал свой дом, автомобиль, оставил физику, купил гитару и ушел бродяжничать.

— Такова официальная точка зрения, — усмехнулся Сирил. — А теперь посмотрите на все с другой стороны. Когда мы построили и запустили первый коллайдер, у всех нас была мысль только о том, чтобы на самом деле изучать гравитацию и все такое. Ничего особенного, Кассе, мы не задумывали. Мы тихо-мирно работали. У нас под ногами путалась парочка наблюдателей от ООН, но они особо в дела не лезли. Никаких военных, никого из посторонних не было, никаких журналистов. Народу было плевать на наш протонный коллайдер и на нас вместе с ним. Никакой шумихи не было, хотя мы ничего особо и не скрывали, просто никто не спрашивал. Ученые работают, отрабатывают свои крошечные зарплаты, наука не стоит на месте, и слава богу.

Самые первые данные оказались в точности такими, что мы и ожидали получить. Силенок у того прибора было маловато, не то что у нынешнего. Мы с Жоржем первые проанализировали все цифры — считали днем и ночью, даже на калькуляторе — компьютеры тогда тоже были не те. И были представлены к Нобелевской премии. Казалось бы, сиди и радуйся. Но мы не ради премии работали, Кассе. В процессе расчетов я заметил еще одну, так называемую «паразитную» линию данных. Эта линия шла вроде бы ниоткуда. И явно была электромагнитной. С одной стороны, это было лишним доказательством связи гравитации и электромагнитных полей — в перспективе тянуло еще на одну Нобелевскую премию. Но меня поразил ее график. Если прочие данные шли на спад после ключевого момента — столкновения протонов в камере, то эта информация стабильно продолжала существовать еще какое-то время. А потом резко обрывалась.

Я решил установить дополнительную регистрирующую аппаратуру в камеру, чтобы выяснить, не проходит ли туда какая-нибудь внешняя помеха, или эта информация идет из самого коллайдера. Я не мог понять, с чем ее связать. Разумеется, я все рассказал Жоржу, в работе у нас не было секретов друг от друга. Думаю, он-то и разболтал все наблюдателям из ООН. Те были, конечно, неплохими ребятами, но работа есть работа, и о всяком сбое в эксперименте они должны были докладывать куда следует. Это был еще не сбой, но они со всех ног поспешили выслужиться. И за нами стали приглядывать получше. Это ж какими идиотами нужно было быть, чтобы не заметить этого! Но мы были погружены только в наши исследования. Настоящие яйцеголовые зануды!

Сирил невесело засмеялся.

— После второго эксперимента я записал эти данные отдельно и принялся их изучать. И знаете что, Кассе? После обработки они больше всего напоминали азбуку Морзе. Я служил во флоте, еще в Италии, поэтому кое-что в этом смыслил. Шутки ради — или вполне всерьез, я уж сейчас и не помню — я решил расшифровать эти данные, словно это был не коллайдер, а простая рация. Получил набор цифр: шесть пар через пробел. Я вертел их и так и эдак, пока окончательно не решил, что это не больше чем вздор, что я ошибался насчет азбуки Морзе.

Как сейчас помню тот день. Я сидел у себя дома в кабинете и пялился в листок с цифрами. Похоже, я зашел в тупик. Пришла моя падчерица Лора и забралась на стул рядом. Она тоже посмотрела в листок. Ей тогда было восемь, и она вовсю увлекалась книжками типа «Дети капитана Гранта» и «Таинственный остров». Водя пальчиком по цифрам, она бормотала себе под нос: «Широта… долгота… градусов, минут и секунд…» Затем ей стало скучно, и она как ни в чем не бывало побежала играть дальше. И представьте себе, Кассе: это и в самом деле оказались широта и долгота! В градусах, минутах и секундах. Когда я проверил по карте, то нашел точку в Атлантическом океане. Казалось бы, это нелепость, если бы я не знал, что именно в этой точке, по мнению нескольких историков, и находилась легендарная Атлантида. Несколько экспедиций, даже Кусто совсем недавно искали ее именно там.

Я ходил по кабинету и все думал об этом. Тогда были очень модными разные фильмы и книги о путешествиях во времени и о параллельных мирах. В конце концов я подумал: если это и вправду послание, то что мешает мне передать ответ таким же образом? Это ведь был наш эксперимент, тогда там все еще не было так много посторонних. Я мог незаметно поставить нужную аппаратуру и включить сигнал на передачу. Правда, я не знал, на каком языке это сделать. И что, собственно, передать. Наконец я написал послание на английском, французском, немецком, латыни и русском и перекодировал в сигналы Морзе. Послание содержало вопрос: «Кто вы?» Раз за разом я отправлял его, даже во время самых незначительных, пробных или тестовых пусков коллайдера в десятую долю мощности. Но больше я не получил никакого ответа. Не получил я больше и никаких координат. «Лишняя» информация исчезла, как будто ее и не существовало. Я уже почти совсем решил, что ошибся и напридумывал себе бог знает что. Близилось время подавать документы на какой-то очередной грант, и мы с Жоржем не хотели его пропустить. В конце концов Жоржу я открылся, взяв с него обещание молчать. Да, думаю, это было лишним — он так хохотал над моим рассказом, что я опасался, что он вообразит меня сумасшедшим.

Тем временем нашу номинацию на Нобелевскую премию перенесли на несколько лет — кто-то нас обошел. Но мы работали над следующим коллайдером — суперсинхротроном — и особенно не огорчились. Прошло почти семь лет, и я совсем забыл о тех координатах, которые получил из первого коллайдера. Пришло время запуска синхротрона, и только тогда я вспомнил о них. Не стану описывать вам мои колебания и насмешки Жоржа, но перед запуском синхротрона я, как и в прошлый раз, установил в коллайдер аппаратуру, способную регистрировать электромагнитные колебания. Жорж перестал смеяться надо мной, когда я показал ему линию той самой «лишней» информации на графиках. И то, что мы получили снова: пары цифр, те же координаты в градусах, минутах и секундах — широта и долгота мифической Атлантиды.

Жорж сказал, что мы должны немедленно «сообщить куда следует». Я возразил ему в том смысле, что тогда мы сами отправимся отсюда «куда следует». То есть в ближайший сумасшедший дом. Или в лучшем случае в бессрочный отпуск. Тем временем я продолжал передавать свое послание при каждом запуске синхротрона. И однажды пришел ответ. В нем было: «Мы на…» — и дальше шли те же координаты. Эти два слова, которых не было раньше, были на латыни. И я совершил огромную глупость, Кассе. Ту, за которую не могу простить себя до сих пор. Я рассказал об ответе Жоржу. В конце концов, мы были напарники, Жорж был хорошим парнем. Но слишком законопослушным. Я вообще не понимаю, как он стал ученым, — ведь для того, чтобы быть исследователем, необходим бунтарский дух. А у него его не было. Он тут же сообщил «куда следует». Тогда пришли эти люди, не военные и не наблюдатели от ООН. Лучше бы уж это были военные вместе с психиатрами. Но эти люди… я не знаю, кем они были. Они взяли под контроль суперсинхротрон, а нас с Жоржем отстранили от работы под предлогом нанесения вреда эксперименту. В качестве доказательства они предъявили мою дополнительную аппаратуру, стоявшую в синхротроне. Результаты запусков объявили сфальсифицированными и подлежащими повторной проверке под контролем этих людей. Они переоделись в белые халаты и стали работать вместо ученых. Я не знаю, кем они были на самом деле, но работали довольно грамотно.

Я был отстранен, но у меня остались данные. И было много времени. Я не стал спорить, потому что нутром чуял — все это неспроста. И я стал анализировать все результаты запусков, как говорится, по новой. Прошел год. Меня никто не трогал, а я все считал и считал. К тому моменту умер дед Лоры по материнской линии и оставил ей немалое наследство. О ее будущем я мог больше не беспокоиться, а мне было немного надо: место, где работать, и что есть. И то и другое у меня было. Лоражелела меня и старалась помогать. Она училась уже в выпускном классе, а поскольку она с детства вертелась возле меня в кабинете, то в физике смыслила не намного меньше моего. Именно она и обнаружила ту взаимосвязь. У меня-то к тому моменту были уже чересчур старые для науки мозги. И я все еще переживал свое отстранение от работы. А она ни о чем не переживала. И казалось, просто играла со всеми этими уравнениями и формулами.

То, что она обнаружила, Кассе, заставило меня буквально онеметь. Я пересчитывал это не один десяток раз и не находил ошибок в ее решении. Время, месье Кассе, пространство и сверхскорости. То, что открыл еще Эйнштейн: на огромных скоростях пространственно-временной континуум искажается. И возможен ход его в обратную сторону. Так вот, помимо этого, на огромных скоростях возможно копирование времени и пространства. Смещение на миллионную долю секунды. Раз! И у нас есть параллельное пространство, отстающее от этого на ту самую миллионную долю. Но уже другой, не наш мир. Как бы это объяснить вам, Кассе… Для копирования нужна очень большая мощность, нашего синхротрона было явно недостаточно. Это чаще всего случается на космическом уровне. Но в местах, подобных нашему синхротрону, эта перегородка на миллионную долю секунды становится тоньше. И два мира приближаются друг к другу в этом месте. Потому что синхротрон, как и коллайдер, может искажать пространство-время — очень локально и очень ненадолго, но может. В таких местах время будто бы сгущается и обычный его ход изменяется. Пока неизвестны уравнения траектории такого времени. Это то, к чему я, в конце концов, пришел с помощью Лоры. Еще я просчитал, что при известном искусстве и больших мощностях через эту «дверь» можно не только получить информацию, но и «протащить» материальный объект небольшого размера. Подобные зоны существуют и на земле — но на очень слабом уровне, — так называемые аномальные зоны, где зачастую время выделывает с людьми странные фокусы. Во Вселенной это черные дыры. Я много читал о них и думаю, что они представляют собой прямые ходы в параллельные пространства. Возможно, самые большие из них способны даже создавать эти параллельные пространства — множить, как на ксероксе. Но для этого нужны сильные внешние воздействия — рождения сверхновых, например. Или смерть галактики. Да, я понимаю, что это лежит далеко от физики частиц, но я потихоньку навел справки у тех коллег, кому было наплевать на мое сомнительное положение…

Я не собирался обнародовать эти открытия, но отправился на доклад к главе нашего отдела в ЦЕРНе. Записался к нему за два месяца, и он, вероятно, думал, что я начну просить восстановить меня в рабочей группе. Однако не успел я рассказать ему о своих открытиях, как он тут же заволновался. Затем вышел, будто бы по неотложному делу. Затем пришли эти люди и увели меня.

Они сказали, что я должен бросить свои бредовые исследования и не позорить ЦЕРН. Тем временем у меня дома провели обыск и изъяли все мои бумаги, расчеты и компьютер. Нет, Кассе, они не пытались купить меня тогда. Видимо, дела не обстояли для них настолько серьезно, как сейчас, и они могли себе позволить идти напролом. Они подстроили несчастный случай с Лорой и затем снова явились ко мне. «Мы настроены очень серьезно. К тому же теперь вам больше некому помогать. Но лично вы еще можете понадобиться нам, хотя мы можем передумать, если вы не прекратите», — сказал один из них. Я плюнул ему в лицо, он повернулся и вышел. Тут я понял, что должен бежать. И сбежал сюда.

Я не совсем один из клошаров, я не живу здесь, под мостом. Я живу в дешевом мотеле неподалеку, бесплатно, за это чиню им всякую электрику, стиральные машины и прочую ерунду. Я также иногда играю на гитаре — в ресторане, когда у них там живая музыка, и на улицах, когда мне этого хочется. За эти годы я так изменился, что никто из старых знакомых меня не узнает.

Я лечу этих людей, потому что они мне друзья. С того самого дня, как я пришел сюда в поисках убежища, они сделали мне больше хорошего, чем все мои так называемые друзья в той жизни, от которой я сбежал. Я давно бы мог вернуть если не все из того, что у меня было, то хотя бы дом и деньги. Кассе, они ведь меня уже списали со счетов как полоумного спившегося бродягу. Хотя я не пью, — подмигнул мне Гриффа. — Но пусть лучше думают так. Мне хорошо и здесь, лучше, чем раньше.

— А что случилось с Жоржем? — спросил я. Лицо Сирила потемнело.

— Жоржа упекла в сумасшедший дом его собственная женушка, которой они наговорили о нем черт знает что. Она сделала это не со зла, теперь почти каждый день к нему приходит. Но я уже и не знаю, радуется он этим визитам или нет. Я в последний раз навещал его года три назад, ведь делать это надо было тайком. Жоржа они считают гораздо опаснее. Хотя я много знаю, я молчал все это время. Кое-что я вообще рассказал сегодня в первый раз. А вот Жорж… Он, бедолага, хотел совершить революцию в научном мире. Да и вообще, горел физикой гораздо сильнее, чем я. Меня-то вообще больше история привлекала. И даже в том, что я начал возиться с коллайдером, скорее повинна история, чем физика. Хотел узнать, что там было до начала мира… вот и узнал. А Жорж болтал, болтал и никуда не убегал. Думаю, он в конце концов и вправду рехнулся в этом сумасшедшем доме. Если захотите, Кассе, можете съездить к нему. Скажете, что вы от меня. Только тихо, чтобы врачи не слышали. Я не верю, что там нет никого от «них», поэтому так, на всякий случай. У Жоржа есть племянничек вашего возраста. Фамилия его, кажется… Валери. Да, точно. Он так редко приходит к дяде, что доктора вряд ли его помнят. Так вот вы им и назовитесь. Главное, чтобы в этот момент там не было его благоверной. Но Жорж особенно не занимался этими расчетами и даже был не до конца в курсе событий, хотя я и рассказал ему о своих выводах перед тем, как идти к «большому боссу», который всех нас продал — уж не знаю, за страх или за деньги. Так что вряд ли он вам расскажет что-то новое. Но все же съездите. Купите ему пару фотопленок для «Полароида» от меня. Бедняга будет рад.

На том мы и расстались. Вернувшись в агентство, я получил отчет от Жерара, который следил за убийцей Шарля Марше. Лейтенант Мишель Бирт, родом из Ливии, служил в полиции Парижа четырнадцать лет. За эти годы он зарекомендовал себя как законопослушный и грамотный исполнитель. И только тот факт, что в нем совершенно не было административной жилки, не позволил ему сделать карьеру. Все дни, что Жерар наблюдал за ним, офицер Бирт выходил из дома только к вечеру, шел в супермаркет и покупал там бутылку виски и гамбургеры. Вечером он выпивал эту бутылку и съедал все гамбургеры.

Затем до полуночи слонялся из угла в угод по своей маленькой квартирке и ложился спать. На четвертый день офицер вышел из дома утром, пошел в банк и снял все сбережения со своего счета. Затем сделал на почте денежный перевод, к полудню вернулся к себе домой и не выходил оттуда до вечера, когда Жерар решил сняться со своего поста и прекратить слежку. Наутро в «СофиТ» позвонил осведомитель Жерара из полиции и сообщил, что накануне вечером офицер Бирт вскрыл себе вены в ванной и скончался. Так оборвалась еще одна ниточка, за которую я так и не успел потянуть.

За то время, что я, как выражаются мои недруги, «сую нос в чужие дела», меня не раз похищали, не раз в моей машине и кабинете в агентстве «СофиТ» появлялись незваные гости, я подвергался множеству опасностей. Тем не менее никогда незваные гости не решались навестить меня дома. В тот день, снова и снова обдумывая свой разговор с Сирилом, я начисто забыл о подобной возможности, и меня попросту застигли врасплох. Мне все время кажется, что больше такого не произойдет, что я стану осмотрительнее, внимательнее и осторожнее.

Впрочем, я уверен, что, поджидай я их, сидя возле забаррикадированной комодом двери, с дробовиком в руках, тот человек пришел бы и ушел так же свободно, как если бы это был его собственный дом. Было бесполезно сопротивляться и пытаться избежать встречи. Ведь встретитьс я нужно было не мне — это нужно было им. И значит, это все равно произошло бы тогда и при таких обстоятельствах, как они хотели.

Когда я вернулся домой, все выглядело как обычно. Входная дверь была заперта. Я открыл ее и вошел в прихожую. Из-под двери моего домашнего кабинета сочился свет — там горела лампа. Я был уверен, что выключил ее, когда уходил утром. С неприятным чувством я открыл дверь.

В кресле для посетителей, развернутом боком в сторону двери, сидел высокий смуглый мужчина. Он был одет в черную футболку, обтягивавшую накачанную спину, и больше всего напоминал спортивного тренера. По его расслабленной позе было видно, что мужчина скучал. Он повернул голову в мою сторону. Я закрыл за собой дверь, прошел к столу и сел на свое место. Только тогда посетитель поздоровался.

— А где ваши охранники, — спросил я неприветливо. — Неужели вы заявились в одиночку?

— Что вы, Кассе, — рассмеялся мужчина. Скуку его как рукой сняло. — Какие охранники, вы же цивилизованный человек, не станете кидаться на меня с ножом или пистолетом. Мы же вас не первый год знаем. Да если вам это вдруг и взбредет в голову, я уложу вас одной левой. Но, признаться, мне бы этого не хотелось. Вы мне даже симпатичны.

— Что вам нужно? — прервал я его излияния. Я злился, и в первую очередь на себя. Мне с легкостью показали, что мой дом не был моей крепостью. Я оглядел стол: все оставалось нетронутым. Похоже, посетитель не снизошел до того, чтобы рыться в моих бумагах. Тем временем он наблюдал за мной.

— Что и всегда — поговорить.

— Говорите, — ответил я угрюмо.

— Ладно, — легко согласился незваный гость. — Кассе, не стану скрывать, иногда вам удается переиграть нас. Но вы же сами понимаете, что это ненадолго. И что это принесет вам самому гораздо больше вреда, чем нам. Причем не от нас самих, а от людей, что вас окружают. Вы боретесь с их глупостью и ограниченностью, но они вас и погубят.

Гость помолчал и продолжил:

— Вы нас не проймете, Кассе. Мы попросту никогда не дадим вам возможности получить в руки столько карт, чтобы от версий и предположений перейти к связному изложению событий и фактов. Вы слишком много предположений строите, Кассе. И мало наблюдаете. Иногда мне даже начинает казаться, что вы гораздо глупее, чем мы о вас думаем. И вы тут же переигрываете нас. Именно это не дает нам о вас забыть. Все же вы не чета им. И не чета доктору Бернару. И этому адвокату с маникюром, Лажель. Умная и отважная женщина, да и делец что надо: ради своих подопечных пошла на сделку. И Бернар бы пошел. А вы не идете. И Жюли Марше не пошла. Я не стану пытаться выяснить у вас, где она находится. Она не так глупа, чтобы написать вам об этом. А вы не так умны, чтобы догадаться. Но все же я спрошу вас: что мы можем вам дать, Кассе, что вам нужно? Разумеется, в обмен на услугу с вашей стороны.

— Какую услугу? — спросил я, уже догадываясь, что он попросит.

— Забудьте о коллайдере, Кассе. Не будьте подобны бездельникам, которые днем и ночью обсуждают страшные слухи и сплетни. Мы не враги самим себе, это же очевидно. Все продумано до мелочей, и не суйтесь сюда. — Он наклонился ко мне, и выражение его лица стало жестким. Больше он не напоминал благодушного тренера и не растягивал слова с ленцой. Он выглядел как наемный убийца, который пока почему-то не убивает, а лишь разговаривает — немного непривычное для него занятие. — Оставьте коллайдер в покое, Кассе.

— А что я за это получу взамен? — спокойно спросил я.

— Я не льщу себя надеждой, что вы согласились. Скорее, это прощупывание почвы — так, на всякий случай. Верно?

Я молчал. Гость продолжил:

— Мы сделаем так, что Жюли Марше сможет вернуться во Францию и продолжить искусствоведческие дела своего отца. Мы в состоянии провернуть это дело с открытием фрески, и она станет самой молодой из всех, кто когда-либо получал национальную историческую премию. В конце концов, мы можем дать лично вам уникальные документы о том, что вас так интересует, — об Атлантиде, других мирах и прочем. Не все, разумеется. И не сейчас, а спустя год. Но на книгу-другую наберется. Что вас интересует? Спрашивайте.

— Меня интересует, — спросил я, глядя собеседнику в глаза, — почему вы меня не убьете сейчас? Тогда я не буду путаться у вас под ногами. И даже обещать мне ничего взамен не понадобится, а потом исполнять свои обещания.

— Мы — честная контора. — Мужчина ухмыльнулся. — Мы исполняем свои обещания. И работаем чисто. — В его словах сквозило неприкрытое превосходство. — И вам это известно.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я не обещал, что отвечу на ваш вопрос сегодня, Кассе. Но поверьте мне, сейчас такое время, когда нельзя совершать резких движений, иначе последствия могут быть гораздо более серьезны, чем даже вы можете себе напридумывать.

— Последствия? Что это будет — конец света? Черная дыра? И при чем тут моя смерть?

— А вы фантазер! — Мой посетитель от души расхохотался, чем привел меня в бешенство. И немедленно стал серьезным. — Для вас ничего не изменится. «Для вас» — я имею в виду, для обычных людей. Да и лично для вас, Кассе, тоже. Если все пойдет по нашему плану, вы все только получите шанс жить лучше, чем жили до этого. Как же вы этого, Кассе, не понимаете?

— Я понимаю, — сказал я. — И вы на мой счет все понимаете.

— Вы не бросите совать нос в наши дела, грустно подытожил мой гость. — Впрочем, я особо на это и не рассчитывал. Это был скорее визит вежливости, Кассе.

Он встал и медленно пошел к двери. Я остался сидеть за столом с видом хозяина. Но на душе было паршиво, словно я был не у себя дома. У двери гость обернулся:

— Помните, Кассе, мы и вправду вежливые. Но до поры до времени. И можем стать очень невежливыми.

— Невежливыми, — отозвался я из своего кресла. — Да, можете, разумеется. Как с Шарлем Марше?

— Мы не убивали Шарля Марше. И не приказывали делать это. Как это ни прискорбно, этот идиот полицейский и вправду промахнулся. Я не лгу вам, Кассе. Я лично предупредил его о том, что Шарль Марше нужен нам целым и невредимым. Впрочем, я расплатился с ним за его ошибку.

Он постоял еще немного и помолчал.

— Как видите, что касается случайностей, мы бессильны. А вы бессильны нам помешать. Тут мы похожи, Кассе. Жаль, что вы не идете нам навстречу.

Мой гость тихо открыл дверь, вышел и так же тихо закрыл ее за собой. Замок входной двери не щелкнул. Но когда спустя несколько минут я вышел из кабинета, в прихожей было пусто. В воздухе не осталось ни запаха дорого одеколона, ни запаха табака, которые источал мой гость. Ковер на полу не был примят под его ногами. Не осталось ни одного подтверждения того, что совсем недавно в этом кресле сидел смуглый мужчина в дорогой черной футболке «Армани» и предлагал мне сделку, на которую я не пошел.

Мой посетитель явно меня переоценивал. Я мало что понимал во всей этой истории с коллайдерами и далеко не все понял даже из нашего разговора. Одна только догадка для меня подтвердилась — в деле с ЦЕРНом явно замешаны «эти люди». А кроме небезызвестных мне потомков атлантов, больше подозревать было некого. Визит незнакомца скорее подтвердил, чем опроверг эту мою догадку. Поэтому я взял чистый листок бумаги, чтобы выписать на нем все факты, которые были мне известны, а потом вволю предаться дедукции. Итак…

1. Когда в научных целях были построены самые первые коллайдеры, случайно выяснили, что они способны дать возможность общаться с параллельным миром или, возможно, даже с прошлым. Об этом каким-то образом тут же узнали потомки атлантов — что, зная их, вполне логично. Они взяли исследования под свой контроль. Был построен более мощный, Большой адронный коллайдер, и сейчас его должны тестировать. Зачем нужен коллайдер атлантам? Какова их роль в работе ЦЕРНа сегодня?

2. Атланты предали постройку коллайдера широкой огласке. В том, что это их рук дело, у меня почти нет сомнений. В любом случае, если бы им было это не нужно, скорее всего, такой «рекламы» у эксперимента бы не было. Но зачем? Скорее всего, для того, чтобы отвлечь всех от настоящей сути эксперимента, представив все как «опыт, необходимый всему человечеству». Возможно, произошла какая-то утечка информации, которую они не смогли вовремя ликвидировать, после чего оставался только один выход — сделать слухи как можно более нелепыми, чтобы в них поверили только обыватели. А серьезные люди — ученые, бизнесмены — нет.

3. Зачем коллайдер атлантам? Для сообщения с параллельным миром? Для путешествий во времени? Чем этот огромный коллайдер отличается от маломощных предыдущих? Что он сможет сделать такого, что не смогли те, предыдущие? Открыть туннель во времени?

4. Шарль и Жюли Марше находят старинную фреску, где содержится пророчество о змее с черной головой, которая должна стать концом света. По мнению доктора Бернара, эта фреска подлинная и она из Атлантиды. Слишком много ниточек сходятся в одном и том же месте, чтобы это было совпадением. Как могла эта фреска попасть в пещеры Люсак-де-Шато из прошлого?

5. Допустим, что Шарль Марше и доктор Бернар действительно погибли случайно. Жюли Марше исчезла, потому что боялась за свою жизнь, что я бы на ее месте тоже сделал. Офицер Бирт не покончил с собой. Его самоубийство, возможно, было подстроено, чтобы он ничего никому не рассказал, или его вынудили так поступить, чтобы и вправду наказать за ошибку. Этот момент в расследовании уже не имеет значения.

6. Меня не убили, не похитили и не заставили замолчать еще каким-либо способом. По крайней мере, пока. Если я не представляю для них опасности, зачем тогда ко мне приходили гости? Хотели выяснить, что мне известно? Нет, меня ведь ни о чем не спрашивали. Или меня действительно считают важным звеном в этой истории, поэтому и не могут «убрать»? Так или иначе, этим преимуществом нужно воспользоваться, пока оно есть.

На официальном веб-сайте ЦЕРНа сообщили, что 11 и 24 августа коллайдер «успешно прошел соответственно первый и второй этапы предварительных испытаний», а 10 сентября, буквально накануне, состоялся официальный запуск Большого адронного коллайдера. Впрочем, это не означало, что огромный прибор заработал в полную силу. По официальной версии, еще никакие частицы не сталкивались, проверяли только исправность оборудования. Я был практически уверен, что многие ученые и наблюдатели от ООН были в курсе «их» махинаций.

Следующее тестирование было назначено на 19 сентября, и мне также следовало поторапливаться в своей работе. Я должен был успеть «переиграть» их. В конце концов, мой посетитель сам сознался, что мне это иногда удается. Зная их возможности, нельзя не признать, что я уже делаю очень немалые успехи.