• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Мы шли вчетвером-поручик Л., мой податной инспектор, Ляля и я. Шли по дороге, залитой солнцем. Даже нельзя себе представить, что было так невыносимо холодно ночью.

Вот идет какая-то конная часть. Очевидно, эскадрон дивизии Котовского. Очень приличный внешний вид. Хорошие лошади, седла, амуниция - все в порядке. Если бы они носили погоны, это напоминало бы старую русскую армию.

Мы бредем по дороге вдоль плетней.

- Вы кто такие?

Это спрашивает офицер - не офицер, ну, словом то, что у них заменяет офицера, - "товарищ командир".

- Мы ... мы пленные...

Это тут так принято отвечать. Не в первый раз нас уже спрашивают. Эта дорога в Тирасполь очень напоминает мне что-то такое. Где это было? Да, это было в Галиции, когда мы брали в плен австрийцев. Они вот так шли по дорогам, от одного этапного коменданта к другому. Никто их не трогал, шли себе. Так и мы идем. И много таких же стаек, как наша.

- Так вы пленные... полковника Стесселя?

- Да.

- Ну, так вам в коменданту... В Тирасполь - прямо...

Вошли в предместье города.

- Товарищи, будем меняться.

Это он ко мне обращался. В ворогах стоял мальчишка-красноармеец.

- Что менять?

- Вот папаху менять...

Я стараюсь сообразить, что может из этого выйти. Пожалуй, моя офицерская папаха действительно мне сейчас "без надобности".

И в то же мгновение мелькнула мысль, вернее план, - переодеться этим способом. Мальчишка как бы понял мои мысли. Он сказал:

- Вам, товарищ, в вашем положении лучше меняться.

Я согласился и выменял папаху. То, что он мне дал, было нечто сногсшибательное: какая-то собачья шапка какой-то дикой формы. Моя внешность в "товарищеском" смысле от этого сразу выиграла.

Мы пошли дальше. Теперь я уже сам осматривал, нельзя ли выменять и бекешу на какое-нибудь штатское пальто. Одновременно я стал соображать, что все же тут не обойдется без какого-нибудь обыска. Во всех воротах стояли "товарищи", и в воздухе пахло заставой. Мой податной инспектор был в штатском пальтишке. Я решил, чтобы он отделился от нас и шел вперед самостоятельно, взяв с собой все деньги. Его пропустят.

Это было сделано вовремя. Действительно, к нам подошел патруль или что-то в этом роде. Во главе был молодой офицер - не офицер, словом, человек весь в кожаном. Но лицо у него было симпатичное. Я почувствовал, что надо взять инициативу, и предупредил его вопрос.

- Товарищ, не хотите ли меняться на мою бекешу? Бекеша была у меня очень недурна. Он окинул меня взглядом и ответил:

- А вам, наверное, надо штатское пальто... У меня есть, вам подойдет ... черное ... Идите со мной.

Мы пошли по улицам. День был теплый, и солнце ласково грело. Не помню, как начался разговор. Он сказал:

- Как мы все довольны, что товарищ Котовский прекратил это безобразие ...

- Какое безобразие? Расстрелы?

- Да... Мы все этому рады. В бою, это дело Другое. Вот мы несколько дней назад с вами дрались... еще вы адъютанта Котовского убили ... Ну бой, так бой. Ну кончили, а расстреливать пленных - это безобразие ...

- Котовский хороший человек?

- Очень хороший... И он строго-настрого приказал... И грабить не разрешает ... Меняться - это можно... У меня хорошее пальто, приличное.

Не знаю, почему, разговор скользнул на Петлюру. Он был очень против него восстановлен.

- Отчего вы так против Петлюры?

- Да ведь он самостийник.

- А вы?

- Мы ... мы за "Единую Неделимую".

Я должен сказать, что у меня, выражаясь деликатно, глаза полезли на лоб. Три дня тому назад я с двумя сыновьями с правой и левой руки, с друзьями и родственниками, скифски - эпически дрался за "Единую Неделимую" именно с этой дивизией Котовского. И вот, оказывается, произошло легкое недоразумение: они тоже за "Единую Неделимую".

Мы подходим к караулке. Тут он, правда, пониженным голосом, стал чистить коммунистов. К этому уже я был несколько подготовлен: я вспомнил тех двух делегатов Котовского на берегу Днестра:

- Сволочь коммунисты...

Этот говорил в том же роде. Я посмотрел на него сбоку "не наш ли ты?". Нет, он не был офицер. Это красный командир большевистской формации.

Мы вошли в караулку. Как я и предвидел, без обыска не обошлось. Наступила решающая минута, когда депо дошло до паспортов. У меня их была целая куча. Я решил пойти напрямик. Я сказал ему:

- Товарищ, я скрываться не буду. Вот мой настоящий паспорт... А это подложные ... А это совсем мне не нужный ... случайный ... а вот эти - женские паспорта. Их мне надо отдать... Так вы этот заберите, ненужный, а остальные мне отдайте ...

Я внимательно смотрел ему в лицо, когда он просматривал мой настоящий паспорт.

- Василий Витальевич Шульгин...

Нет, он, по-видимому, не знал, ничего не слыхал обо мне. Проехало...

Он сделал так, как я ему говорил. Взял паспорт, который я объявил ненужным, а остальные отдал мне. Вещей у меня собственно никаких не было. Несколько фотографий. Впрочем, туг была одна маленькая подробность, которую, я не знаю, стоит ли рассказать. У меня в круглой коробке от лепешек Вальда была целая коллекция иконок, подаренных мне в разное время. Он спросил:

- Можно взять одну на память?

- Возьмите.

Остальное он мне все вернул.

Затем началась мена. Я обменял бекешу на черное штатское пальто, не очень приличное, но возможное, самое подходящее к моему положению; обменял френч на нечто достаточно невозможное. Уже не в порядке мены, а просто потому, что "вам, товарищ, это не подходит, и все равно дальше отберут", - содрали с меня кожаные хорошие краги. Их мне было жалко.

В это же время происходила мена с поручиком Л. и с Лялей.

Тут дело не обошлось без некоторых легких недоразумений. Поручик Л. отказался менять свое пальто, которое было, во-первых, штатское, во-вторых, теплое. А у "товарищей" из караулки разгорелись глаза. Они стали "примушивать" (чисто украинское слово от немецкого  mussen [15]).

Тогда "товарищ командир" вступился:

- Товарищи, нельзя принуждать ... Помните, приказано только по соглашению.

У Ляли оказались "колокольчики", которых он не успел передать. Их быстро разобрали - "в карты гулять".

В общем - переодетые, мы продолжали путь. Ляля, впрочем, плохо переоделся; ему дали вместо его английской новой шинели - рваную серую.

Еще произошел маленький инцидент. У Ляли была золотая ложечка, которую ему подарила какая-то барышня на счастье, почему он ею дорожил. Один из "товарищей" отобрал ее у него в караулке. Но не прошли мы и ста шагов, как он нагнал нас.

- Возьмите вашу ложечку, товарищ. Не хочу...

Все шло благополучно. Но на каком-то перекрестке к нам приценились субъекты мрачного вида. В лаптях, в шинелях с обтрепанными полами, худые, видимо, голодные.

Они задержали нас.

- Давайте деньги!

- Какие деньги? Нас уже обыскали там ...

Один из них мрачно смотрел на меня исподлобья.

- А я вам говорю, товарищ, что у вас есть деньги.

- Почему?

- Потому, что вы казначей кадетской партии...

Почему он вообразил меня казначеем кадетской партии, вряд ли может объяснить даже Милюков. Но чем бы это кончилось, неизвестно, если бы поручик Л. вдруг не впал в злость. Он стал кричать на них и показывать какие-то случайно оказавшиеся у него доисторические документы советского происхождения. Устрашенные не то печатью, не то его криками, они оставили нас в покое.

Мы пошли дальше и вскоре встретились и податным инспектором, который благополучно пронес наши деньги сквозь все заставы.

Грязный еврейский заезжий двор в предместьи Тирасполя. Комнатка крохотная, как каюта. Кипит самовар, сравнительно тепло, сладкий чай, белый хлеб.

Морозные испытания, а в особенности эти ужасные звезды, начинают казаться только кошмаром. Неужели это было?

Но живой свидетель этому - совершенно израненные ноги, с почерневшими ногтями и гноящимися пальцами. Кроме того, это ясно видно по психическому состоянию, в которое впали молодые - Ляля и поручик Л.

Как странно. Мы, двое старших, почти стариков, психически как-то меньше подались. Очевидно, все же наша впечатлительность значительно притуплена. А молодые, которые великолепно держались весь поход, попав в эти безопасные условия, впали в какое-то состояние "не в себе". Ляля совсем отсутствует. Правда, у него не прекращаются припадки малярии. Я пичкаю его хиной с знаменитой ложечки. У него уже глаза не страдающей, а полупомешанной газели. Поручик Л., которого пора уже называть Вовкой, хотя бы уже потому, что в новом нашем положении он стал моим племянником, - тоже слегка помешался. Такова реакция тепла, сытости и безопасности после всех испытаний. Впрочем, есть еще одно условие: грязь и вши. Если бы домыться и надеть чистое белье, пожалуй, "сомнамбулизм" сразу прошел бы...

Но где наши? Где остальные?

В Тирасполе мы жили десять дней под чужими фамилиями. Старорежимные паспорта оказывались - хорошими документами пока. Мы ходили свободно по улицам, иногда встречая кое-кого из офицеров, участников нашего совместного похода. За это время мы присмотрелись к тому, что происходит в городе.

Увы, пожалуй сравнение (а его делали местные жители) было бы не в пользу "белых"; судя по рассказам, наши части, которые стояли здесь раньше, произвели обычный для этой эпохи дебош. А дивизия Котовского никогда не обижала - это нужно засвидетельствовать - ни еврейского ни христианского населения.

Мы несколько раз ходили к коменданту, чтобы выяснить, что делается. У коменданта стояла, как полагается, бесконечная очередь в два хвоста. Хвосты вели к столику, где сидело два еврейчика. Субъекты эти записывали имена и фамилии солдат, а также куда они хотят ехать. Все это были наши солдаты, сдавшиеся в плен. Офицеров тут не было видно. Мы с Лялей охотно посиживали у коменданта, потому что там было тепло.

Мы отслужили панихиду по Алеше и по другим. Священник служил как-то особенно хорошо, и удивительно приятно было в церкви. Церковь среди большевизма имеет какую-то особенную, непонятную в обычное время прелесть. Если бы от всей нашей земли ничего не осталось среди враждебного, чужого моря, а остался бы только маленький островочек, на котором все по-старому, так вот это было бы то, что церковь среди красного царства.

Да, они пока не обирали, но расстреливали, не грабили. Может быть, в такой дивизии Котовского гораздо больше близкого и родного, чем мы это думаем. Но все это пока ... Пока здесь работает что-то человеческое, вернее сказать, что-то общее всем нам, русским. Но ведь за этим стоит страшная изуверская сектантская сила, кровожадная, злобная, ненавидящая, которой, увы, подчинены все эта "Котовские" и близкие ему по духу...

Кстати о Котовском.

Этот человек окружен легендой. Но вот что мне удалось более или менее установить.

Он родом из Бесарабии ... Кажется, получил какое-то среднее агрономическое образование. Будучи еще совсем молодым человеком, он убил. Убил человека, который оскорбил его сестру. Был сослан на каторгу. Бежал, вернулся в Бесарабию под чужим именем. Поступил управляющим к одной помещице. Образцово управляя имением, он вместе с тем производил самые дерзкие нападения и грабежи во всей округе, при чем грабил только богатых, будто бы, и широко помогал бедным. Долгое время полиция никак не могла установить, что этот полулегендарный не то Дубровский, не то Робин-Гуд, и Котовский, образцовый управляющий, - один и тот же человек. Но, наконец, его выследили; подробности его ареста рассказываются со всякими украшениями; словом, он был ранен, арестован, снова судим и снова сослан. Революция 1917 г. освободила его, и он появился в Одессе. В юродском театре, в фойе, одна из ограбленных им дам узнала его и упала в обморок. Он весьма галантно привел ее в чувство. Затем отправился на митинг, который шел в театре, и весьма шикарно продал с аукциона в пользу чего-то, наверно свободы, свои кандалы за 5 000 рублей. Как он стал командиром дивизии, я не знаю, но могу засвидетельствовать, что он содержал ее в строгости и благочестии, бывший каторжник, - "honuy soit, qui mal y pense"[16]. В особенности замечательно его отношение к нам - "пленным". Он не только категорически приказал не обижать пленных, но и заставил себя слушать. Не только в Тирасполе, но и во всей округе рассказывали, что он собственноручно застрелил двух красноармейцев, которые ограбили наших больных офицеров и попались ему на глаза.

"Товарищ Котовский не приказал", - это было, можно сказать, лозунгом в районе Тирасполя. Скольким это спасло жизнь...

Надо отдать справедливость и врагам. Я надеюсь, что, если "товарищ Котовский" когда-нибудь попадет в наши руки, ему вспомнят не только "зло", им сделанное, но и добро... И за добро заплатят добром.

Обедать мы ходили в одну столовую. Это куда-то в подвал; там были своды. На кровати лежала больная хозяйка, еще молодая, рыжевато-растрепанная. Она кляла весь мир, как-то забавно-жалобно ругаясь последними словами.

- Большевики, меньшевики, - черт, дьявол... чтобы они все подохли, проклятые. Лазят тут... Что им надо? ..

После этого начинались дальнейшие ламентации на тему, как было хорошо при старом режиме, когда ни большевики, ни меньшевики, ни черт, ни дьявол не лазали, и все было прекрасно.

Впрочем, кормила она нас хорошо и сравнительно довольно дешево.

Цены в это время в Тирасполе были следующие: бублик стоил полтинник фунт, фунт белого хлеба десять рублей, чулки сто рублей, сахарный песок сорок рублей, перочинный ножик сто рублей, обед из двух блюд обходился нам в 60 рублей; стакан чаю три рубля.

Но все же оставаться долго в Тирасполе не представлялось возможным. Скрываться в маленьком городке трудно. Пришлось думать о том, что с собой сделать. Решено было пробраться тем или иным способом в Одессу. Для этого, прежде всего, нужен был пропуск.

Вагон где-то на запасном пути ... Около дверей, как всюду и везде, очередь. Топчутся на морозе часами жаждущие пропусков на выезд из Тирасполя. Впрочем, нашелся благодетель, один из "товарищей-красноармейцев", роздал билетики, чтобы те, которые сегодня не достоялись, уже завтра не мерзли.

Пришли завтра. Наконец, вызывают. Я был под фамилией ... но к чему имена? Nomina odiosa sunt.(см. [8]) Если бы этой поговорки не выдумали римляне, то ее следовало бы изобрести в Совдепии.

Купэ. У столика сидит товарищ. При мне он отказывает какой-то еврейке в пропуске.

"Ну, - думаю, - если ей отказал, то что же вам?".

Еврейка ушла, товарищ вопросительно смотрит на меня.

- Прошу пропуск в Одессу. Обстоятельства следующие.

Тут я ему рассказал целый роман о том, почему я пробивался в Румынию и как румыны меня выгнали

Он выслушал всю мою тираду, не прерывая.

Затем взял мой паспорт и сил меня экзаменовать. Элементарный прием. Часто люди забывают вызубрить фальшивый паспорт и на этом попадаются

По-видимому, я выдержал экзамен вполне, но дело было не в этом Весь трюк состоял в том, что в этом фальшивом паспорте была румынская виза от ноября 1918 года. Эта виза подтвердила вполне мой рассказ о том, почему я пробивался в Румынию

Словом, товарищ комиссар написал мне пропуск.

Разрешается такому то с племянником Владимиром свободное следование в Одессу"

Поставит печать и подписался

Это был первый советский документ, который я получил в моей жизни.