• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Во время своего переселения и после прибытия в центральную долину мексиканское племя сохранило довольно простую и, по сути, уравнительную социальную структуру. Мешика, народ воинов-крестьян, иногда оставался на плодородных землях в течение нескольких лет; иногда они воевали, чтобы овладеть пахотными землями, а потом, неся свои немногие пожитки на спинах, вновь начинали свои странствия.

Такая жизнь не требовала ни какой-либо заметной дифференциации в социальных функциях, ни появления организованной власти. Глава каждой семьи был и воином и фермером и вместе со всеми другими принимал участие в долгих разговорах, во время которых принимались важные решения. Что касается уровня жизни ацтеков, то он был для всех одинаков. Все они были бедны. Единственным зародышем правящего класса, который существовал в тот период, были жрецы Уицилопочтли, служители бога, которые к своим жреческим функциям присоединили до какой-то степени военное командование и власть вообще. Но этой зачаточной организации было достаточно, и, когда мексиканцы, пытаясь подражать своим более развитым соседям и подняться до ранга городов, дали своему народу монарха, результат был катастрофическим (здесь имеется в виду захват и казнь «короля» Уицилиуитля-старшего жителями Кольуакана. – Авт.). На момент основания их города у них была та же самая социальная и политическая организация, что и во времена их скитаний.

Какая же огромная перемена произошла с тех времен до начала XVI века! Мексиканское общество видоизменилось, оно приобрело более сложную структуру и разделилось на слои: различные его части имели сильно разнящиеся функции, а власть правящих сановников была очень велика. Духовенство, занимавшее высокое по почету и значимости положение, утратило свой военизированно-мирской вид. Торговля теперь имела дело с огромным количеством ценных товаров, а влияние торговцев росло. Появились богатство и роскошь, а вместе с ними и бедность.

На простые старые черты племенной организации наложились черты государства с умением управлять, а также вырабатывать и осуществлять внешнюю политику; а во главе этого стоял один-единственный человек, тлатоани, император, со своими советниками и чиновниками, занимающий такое высокое и выдающееся положение, что простым людям нельзя даже было смотреть на него.

Перемена произошла огромная, и за очень короткое время: племенную демократию заменила аристократическая имперская монархия.

Правящий класс, находившийся на вершине социально расслоенного общества, сам подразделялся на несколько категорий в зависимости от функций, значимости и веса в обществе. Так, верховный жрец по положению был равен военачальнику, и оба они смотрели сверху вниз на бедного «приходского жреца» или деревенского сборщика податей. И все-таки все они стояли отдельно от тех, кого испанцы называли простолюдинами, масеуальтин (масеуалли – форма единственного числа), у которых не было ни власти, ни должности.

Слово текутли – «сановник» или «господин» – применялось в отношении представителей высшей ступени правящего класса, когда речь шла об армии, исполнительной или судебной власти. Этим словом называли главных военачальников, чиновников высшего ранга в Мехико (например, главного казначея) и в провинциях, управляющих районами столицы и судей, которые разбирали самые важные дела в больших городах. Если бывший правитель города, присоединенного к империи, оставался на своем месте под властью Теночтитлана, он был текутли. Сам император был текутли; и этим выдающимся титулом часто наделяли богов: Миктлантекутли («владыка подземного мира»), например, или Шиутекутли («владыка бирюзы»), бог огня.

Жрецы, в свою очередь, очень редко получали такое отличие. Как мы увидим, у них имелась своя собственная иерархия, которая была не менее выдающаяся и почитаемая, чем у других.

Поначалу текутли избирались или, скорее, назначались, причем при избрании на любую должность выбор почти всегда падал на члена одной и той же семьи. Преемственность поста главы района, например, осуществлялась «не по наследству, а, после его смерти, посредством выбора самого уважаемого, мудрого, талантливого и пожилого человека… Если у умершего остался сын, годный занять это место, выбирают его: всегда выбирают родственника при условии, что таковой имеется и он подходит к этой должности».

Ко времени правления Монтесумы II, однако, единственными постами, которые действительно занимали выбранные кандидаты, были самые высшие: пост императора и четырех «сенаторов», которые его сопровождали. Во всех остальных случаях либо император напрямую давал назначения своим подчиненным, либо районы или города выдвигали своих кандидатов, но это выдвижение вступало в силу лишь в том случае, если оно было утверждено центральной властью.

На практике избирали обычно сына или племянника или даже брата местного текутли, который становился его преемником в деревне, городе или районе. Но хотя внешне это выглядело как соблюдение традиции, на самом деле это уже было не избранием, а презентацией, и последней инстанцией был император, который назначал человека по своему выбору. Власть уже не давалась снизу, а приходила сверху: новая государственная машина поглотила последние следы демократических начинаний.

Текутли всегда занимал очень важное положение, управлял ли он деревней, небольшим городком или большим городом. Именно текутли испанцы назвали словом «касик» (это слово они привезли с Ямайки). Он носил особую одежду и ювелирные украшения, его имя заканчивалось уважительным окончанием – цин; он жил вжтсталалгаер'во дворце, скромном или, случалось, роскошном, который содержали жители деревни или городка, обязанные предоставлять ему, по их выражению, «дрова и воду» и бытовое обслуживание. У него была земля, которую обрабатывали за его счет; доход с нее можно было бы назвать его жалованьем. Помимо этого император жаловал его «продовольствием и платой»: тканями, одеждой, продуктами питания, а в обмен на это был обязан являться к императору, когда бы тот его ни призвал.

Каковы были его функции? Во-первых, он представлял свой народ перед высшими властями: он должен был «говорить за вверенных ему людей» и защищать их в случае необходимости от чрезмерного налогообложения или какого-либо посягательства на их землю. Во-вторых, он выступал в роли судьи во время тяжб, обращался с апелляцией в Мехико или Тецкоко. Далее, в качестве военачальника он возглавлял воинские отряды, которые был обязан предоставить в случае войны. Наконец, на своем посту он должен был поддерживать порядок, надзирать за обработкой полей, особенно тех, которые были выделены для выплаты податей, а также позаботиться о том, чтобы эти подати были заплачены кальпишке из администрации империи.

И в завершение, особенно если его район занимал важное положение, он, в свою очередь, имел право назначать местных чиновников при условии, что будет платить им с доходов от своих земель и из своего денежного содержания. Текутли, его семья и дети не платили налогов.

В давние времена во Франции существовала огромная разница между образом жизни сельских помещиков в Бретани или Гаскони и образом жизни видных аристократов из свиты короля, а также огромное различие в значимости их положения. Точно так же текутли из далекой мексиканской деревушки не имел такого большого авторитета по сравнению с одним из приближенных Монтесумы. Но в то время как французский дворянин был уверен в том, что его титул перейдет к его наследникам, текутли не мог быть в этом уверен. Он обладал им только при жизни, а после его смерти двойная процедура выдвижения кандидата снизу и утверждения его центральной властью могла передать его должность дальнему родственнику или даже кому-то совершенно постороннему. На деле во многих городах, особенно поблизости от Мехико, были текутли, назначенные напрямую императором.

В каждом районе (кальпулли) столицы был свой начальник, кальпуллек, который избирался на пожизненный срок; жители отдавали предпочтение членам одной и той же семьи, а император утверждал их выбор. У него был совет старейшин, уэуэтке, которые являлись, вероятно, самыми почтенными и широко известными главами семей, и «он никогда не предпринимал ничего, не выслушав мнения старейшин». Его обязанности были во многом схожи с обязанностями текутли деревни или города: особенно от него требовалось умение «защищать и оборонять» своих сограждан. Но его главной задачей было вести запись общинных земель, принадлежащих кальпулли и поделенных между разными семьями. Как мы увидим позднее, каждая семья имела право пользования своим наделом и доходами с него, могла обрабатывать его и снимать с него урожай на определенных условиях. Обязанностью кальпуллека и его совета старейшин было следить за тем, чтобы эти условия соблюдались, и вести в книгах запись всех изменений в наделении землей посредством символических рисунков и иероглифов.

Ввиду занимаемой им должности кальпуллек должен был нести весьма значительные расходы. Часто в его доме собирались районные старейшины, и он, как хозяин, должен был предложить им пищу и питье. Даже в наши дни в любой мексиканской деревне, если индеец, занимающий какую-то должность, не делает этого не скупясь, он многое теряет в глазах окружающих. Так было и в те времена. В качестве компенсации глава района не платил налогов, а жители его кальпулли по очереди выполняли работы на его земле и в его доме.

Нет никаких сомнений в том, что здесь мы соприкасаемся с очень старыми порядками, заведенными в племени мексиканцев: кальпулли – это поистине ядро, а его глава и старейшины представляют собой самую древнюю форму территориальной организации ацтеков. Так же верно и то, что во времена, о которых идет сейчас речь, кальпуллек, хоть и был все еще высоко почитаемой фигурой, сталкивался с тем, что его власть становилась все менее реальной, так как со всех сторон ее понемногу ущемляли.

Он избирался на свою должность своими согражданами, но сохранял ее за собой только благодаря милости монарха. Теоретически он возглавлял всю деятельность населения своего района, но храм ему приходилось уступать куакуилли, районному жрецу, который принадлежал к жреческой иерархической системе, а «дом для юношей» – воинам-педагогам, назначенным сверху. По словам Торквемады, каждый день он был обязан приходить во дворец за распоряжениями: «он ожидал уэя кальпишки, главного распорядителя, чтобы тот сообщил ему, что приказал и повелел великий господин (император)». В его подчинении находились чиновники, чьей обязанностью было надзирать за группами из двадцати, сорока и ста семей в отношении выплаты налогов и выполнения коллективных работ, таких, как уборка или общественные работы. По крайней мере, теоретически они были ему подчинены, но возникает определенное впечатление, что они на самом деле принадлежали, если можно так выразиться, к бюрократической административной системе, которая находилась вне его власти. «Число чиновников (oficiales), которое имелось у этого народа для всякой малости, было так велико, а все записи велись так хорошо, что не было недостатка ни в отчетах, ни в списках жителей (padrones); ведь для всего были свои чиновники постарше и помладше (mandoncillos), даже для подметальщиков. Весь город и его районы были поделены, так как человек, который отвечал за сто домов, выбирал и назначал пять или шесть других служащих, подчиненных ему, и делил эту сотню домов между ними так, что каждый, осуществляя надзор за пятнадцатью или двадцатью домами, мог руководить и распоряжаться их жителями с целью обеспечения сбора налогов и выделения необходимого количества людей для общественных работ. Точно так же городские чиновники (oficiales de la republica) были столь многочисленны, что их невозможно было сосчитать».

Эта картина мексиканского чиновничества, странным образом напоминающая административную систему империи инков в Перу, почти не оставляет иллюзий относительно того, насколько большой независимостью мог пользоваться кальпуллек, имея над собой уэй кальпишки, а внизу бюрократическую систему. Он был традиционным вождем, сохранившимся от старых времен, и теперь оказывался в несовместимой связи с централизованной системой управления, которая являлась частью не местных общин, а государства.

Наконец, хотя можно допустить, что в самом начале у него была некоторая военная власть, ее у него отняли почти целиком. На практике все разрозненные отряды объединялись в четыре корпуса в соответствии с четырьмя большими районами города: Теопан, Мойотлан, Ацтакалько и Куэпопан. Эти корпуса находились под командованием гораздо более высокопоставленных лиц, чем местные вожди. В стране, находящейся в состоянии непрекращающейся войны, армия предлагала храбрым и амбициозным людям карьеру, особенно богатую почестями и властью.

Само собой разумеется, что в Теночтитлане каждый мужчина независимо от происхождения либо был воином, либо хотел им стать. Чиновники либо уже были, либо собирались стать воинами: жрецы, по крайней мере в молодости, уходили на войну, чтобы захватить пленника, а некоторые из них, тламакацтекиуаке, были и жрецами, и воинами. Что же касается торговцев, то мы увидим, что их профессия не была такой мирной, как в наши дни, а была больше похожа на вооруженную разведку или колониальную экспедицию.

Мальчику с самого рождения было предназначено стать воином. Его пуповину закапывали вместе со щитом и небольшими стрелами и произносили традиционные слова о том, что он пришел в этот мир воевать. Богом-юношей был Тескатлипока, которого также называли Йаотль, «воин», и Тельпочтли, «юноша». Именно Тескатлипока руководил тельпочкалли, «домами молодых людей», куда начинали ходить мальчики с шести-семи лет. В каждом районе имелся такой дом, и образование, которое там можно было получить, было, по сути, обучением военному делу, в котором мексиканские мальчики жаждали отличиться. Когда им исполнялось десять лет, мальчикам обрезали волосы, оставляя на затылке одну прядь. Эта прядь называлась пиочтли, и им не разрешалось обрезать ее, пока им не удавалось взять в бою пленника, даже если для этого они должны были вдвоем или втроем объединить свои усилия.

Воин, который совершил этот свой первый подвиг, с той поры получал звание ияк. «Я ияк», – сказал Тескатлипока; так молодой воин уже соперничал с богом. Он обрезал прядь волос на затылке и отпускал волосы, пока они не начинали закрывать его правое ухо. Но он поднялся всего лишь на одну ступень, и, если не проявлял себя лучшим образом в двух или трех последующих военных походах, ему приходилось уходить из армии и отказываться от ратного дела. Он был вынужден посвятить себя своему клочку земли и своей семье – принять свой тягостный удел. Ему никогда уже нельзя будет надеть ни раскрашенную и расшитую одежду, ни ювелирных украшений. Он станет всего-навсего масеуалли.

Но с другой стороны, если к нему благоволили боги, если (как сказал бы мексиканец) он родился под счастливым знаком, он продолжал свою воинскую карьеру. После того как он взял в плен или убил четырех врагов, он получал звание текиуа («тот, у кого есть доля дани»), то есть достигал той высшей категории воинов, которая участвовала в дележе добычи. Он становился военачальником и приходил на военные советы, получал право носить определенные головные уборы из перьев и кожаные браслеты. Для него открывались и более высокие чины, и он мог стать куачиком, куаучичимекатлем, то есть «чичимек-орлом», или отомитлем, по названию древнего, дикого, воинственного племени, которое обитало в горах к северу от Мехико. И наконец, он мог стать членом одного из двух высших воинских орденов: ордена «рыцарей-ягуаров», воинов Тескатлипоки, которые в бою надевали шкуры ягуаров, и ордена «рыцарей-орлов», воинов солнца, носивших шлемы в виде головы орла.

В одиннадцатый месяц года, Очпаництли, сам император распределял почести и награды. «Все они стояли ровными рядами перед Монтесумой, который восседал на своей циновке из перьев орла (куаупетлапане): он и в самом деле сидел на орлиных перьях, а спинкой ему служила шкура ягуара… Все стояли перед ним и приветствовали его. У его ног лежало разнообразное оружие и знаки отличия, щиты, мечи, плащи, набедренные повязки. Они стояли перед ним и отдавали ему честь, и каждый по очереди получал от него дары. Затем они отошли в сторону, чтобы украсить себя и надеть свои знаки отличия. Он (император) подарил эти великолепные украшения великим военачальникам… Когда все они таким образом оделись, они снова сомкнули свои ряды перед Монтесумой… Украшения, которые они получили, были их наградами, а служили они, чтобы получать их (за свою службу). А наблюдавшие за этим женщины – старухи, возлюбленные – проливали горючие слезы, а их сердца были полны печалью. Они говорили: «Вот наши любимые дети. Если через пять или шесть дней будут произнесены слова «вода и огонь» (то есть «война»), вернутся ли они когда-нибудь? Найдут ли они дорогу домой? Они действительно уйдут навсегда».

Но эти горестные жалобы, которые допускала традиция, совершенно не отвращали воинов от своей также традиционно уважаемой и овеянной славой карьеры. Для них смерть в бою или, еще лучше, смерть на жертвенном камне обещала им счастливую вечную жизнь после смерти. Ведь воин, который был убит на поле боя или на алтаре, обязательно становился одним из «братьев орла», куаутека, одним из тех, кто сопровождал солнце от его восхода до зенита в сверкающей светом и радостью процессии, а затем перевоплощался в колибри, чтобы вечно жить среди цветов.

На встречах самого высокого уровня высший военный ранг сливался с высшим государственным рангом. Одним из титулов императора был тлакатекутли («господин над людьми», то есть над воинами), и его первейшей функцией было осуществление командования не только мексиканскими армиями, но и армиями городов-союзников. Самые важные из высоких сановников, которые находились рядом с ним, занимали исключительно военные посты, по крайней мере сначала: в военное время четверо из них командовали армиями, получавшими снабжение из четырех районов столицы.

Из этих «четырех великих» выделяются двое из-за почестей, им оказывавшихся. Этими двумя были: тлакатеккатль, «тот, кто командует воинами», и тлакочкалькатль, «человек из дома копий». Очевидно, эти титулы означают, что у первого в руках было военное командование, а второй отвечал за арсеналы (тлакочкалли), где хранилось оружие. Обычно они были близкими родственниками императора, и часто из них и выбирали монарха: Ицкоатль, Ашайакатль, Тисок и Монтесума II были тлакочкалькатлями на момент своего избрания, а Ауицотль – тлакатеккатлем. Они носили роскошную, великолепную одежду: расшитые плащи, ювелирные украшения, перья. Их дома и образ жизни были такими же, как и у императора. Они были среди первых, кого император жаловал подарками и наделял частью добычи в виде земель в захваченных провинциях. Оба они занимали очень высокое положение и обладали огромными богатствами.

Все это относилось и ко всем отличившимся воинам согласно их званию: по мере их продвижения вверх по иерархической лестнице росла их слава, и, когда они заслуживали право носить все более и более великолепные украшения и одежды, они одновременно получали подарки и доходы с различных поместий. Они не только освобождались от обязанности обрабатывать свои собственные земельные наделы, как это делали обычные мексиканцы, но и получали земли, главным образом на завоеванной территории, которые для них обрабатывали другие.

Они были состоятельными людьми, обладая прекрасными домами, множеством слуг, великолепными драгоценностями и одеждой, забитыми до отказа кладовыми и сундуками. Но следует помнить, что это богатство приходило к ним только после славных подвигов и как их следствие. Человек был богат, потому что ему оказывались почести, но они ему оказывались не потому, что он был богат. Кроме того, достойное почета деяние было единственным способом достижения богатства для человека из правящего класса.

Испанцы считали этих военачальников знатью, приближенной к императору, подобно европейским дворянам при дворе короля Испании или Франции. Но они явно ошибались, так как двор императора ацтеков состоял не из потомственных магнатов, обладающих огромными поместьями или унаследованным состоянием, а из военных или гражданских официальных лиц, которые пользовались привилегиями, прилагающимися к их должности.

Правящий класс постоянно обновлялся, вбирая в себя представителей основной массы населения, и в этом была его огромная сила. Любой воин, которому удавалось захватить в плен четырех человек, становился текиуа и, таким образом, попадал в высший класс независимо от своего происхождения. Более того, император заполнял вакансии в более высоких эшелонах власти путем выдвижения достойных людей, и часто в конце сражения или военной кампании он выдвигал на высшие посты целую группу людей: Монтесума II после победы над армией Тутотепека таким образом «поднял» двести шестьдесят человек.

Тесосомок утверждает, что все простолюдины, которые отличились на войне с Койоаканом, были продвинуты на самые высокие посты после сдачи города, и одновременно каждый получил вознаграждение в размере дохода с одного поместья или даже больше. Более того, даже уже на упомянутые важные должности тлакочкалькатля и тлакатеккатля люди назначались таким образом, чтобы по крайней мере одну из них занимал воин, выдвинувшийся из рядовых в офицеры, criado en las guerras,[4] по выражению Саагуна.

В обществе, столь жадном до славы, в котором эта слава основывалась предпочтительно на заслугах перед всеми – о поразительном исключении, которое составляли торговцы, будет рассказано позже, – воины занимали завидное положение. Когда отец читал своему сыну какое-либо наставление, принятое у ацтеков, он постоянно ставил их в пример как образец для подражания. Их превосходство всегда было очевидным не только благодаря их одежде и знакам отличия, но и благодаря привилегиям, которыми они обладали на различных ритуалах и церемониях. Например, в восьмой месяц года под названием Уэй текуильуитль, «большой праздник сановников», только «военачальники и другие храбрецы, привычные к войне» допускались принять участие в священном танце, который происходил ночью у подножия пирамид при свете огромных жаровен и факелов, которые держали юноши. Они танцевали парами, а к каждой паре воинов присоединялась женщина (одна из ауианиме, подружек холостых солдат). Ее волосы были распущены по плечам, а одета она была в расшитую юбку с бахромой. Танцоры носили украшения согласно своему рангу: куачик имел право носить украшение на губе в форме птички, отомитль – в форме листка водоросли. У всех в ушах были диски из бирюзы. Танец длился несколько часов; иногда и император приходил принять в нем участие.

В следующем месяце, тлашочимако, проходил не менее торжественный танец в честь Уицилопочтли перед его теокалли; но этот танец начинался в полдень, ведь Уицилопочтли был богом солнца в зените. Здесь воины вставали по ранжиру; сначала куакуачиктины и отоми, затем текиуаке, за ними молодые люди, взявшие в плен одного врага, потом «старшие братья», отличившиеся солдаты, которые занимались обучением молодежи, и, наконец, юноши из районных школ. «И они держались за руки, как во время танцев простолюдинов в Старой Кастилии – одна женщина между двумя мужчинами и один мужчина между двумя женщинами; они кружились в танце и пели. Наиболее закаленные на войне воины, которые находились в первом ряду, держали своих женщин за талию, как будто обнимали их. Но другие, занимавшие менее высокие воинские посты, не могли заходить так далеко».

И во многих других случаях воины оказывались в центре внимания и почитания восхищенной публики. Так бывало, например, когда каждые четыре года проходили празднества в честь бога огня: император и его главные советники, все в украшениях из драгоценных камней и перьев, исполняли «танец сановников». Или в дни под знаком се шочитль («один цветок»), когда монарх, посреди пения и танцев, раздавал им богатые подарки; или, естественно, всякий раз, когда победоносная армия возвращалась домой из похода, вступая в город по одной из насыпных дорог, старейшины приветствовали их, а звуки тепонацтли и труб сопровождали их от самого берега озера.

Эти высокопоставленные лица не являлись аристократией в европейском понимании этого слова. В те времена, о которых идет сейчас речь, появилась тенденция делать наследуемыми те отличия, что изначально прилагались только к занимаемой должности. Сын текутли не опускался до уровня масеуалли, простолюдина; по одному только праву рождения он получал титул пилли, первоначальное значение которого – «ребенок» или «сын», но который приобрел смысл «сын текутли» или, как говорили испанцы, «сын идальго», «сын важной птицы».

Теоретически пилли не имели привилегий, и, чтобы сделать карьеру в армии, органах управления или религии, он должен был приложить так же много усилий, как и любой масеуалли. На самом же деле у него было множество преимуществ с самого начала благодаря положению его отца и высшему образованию в кальмекаке, а не в местной школе. Именно среди пилли император легко находил чиновников, судей и послов. Пилли, как социальную группу, можно поместить посредине между народом и правящим классом. Они являлись неиссякаемым источником для удовлетворения постоянно возраставших потребностей постоянно возраставшего управленческого аппарата.

Следовательно, постепенно появлялась аристократия. Но все же нельзя забывать, что пилли, который не сделал ничего выдающегося в течение своей жизни, не оставлял своим детям никакого исключительного положения. Престижа положения текутли хватало едва ли более чем на одно поколение, если только к его возрождению не прилагались новые усилия.

По мере того как империя росла, а предпринимаемые государством действия становились все более разнообразными, обязанности ее чиновников неизбежно делались более узкими. Очень трудно дать точную оценку функций тех официальных лиц, чьи звания дошли до нас. Вероятно, большинство этих чинов уже не имели никакого отношения к их буквальному значению, имея в этом сходство с чинами, бывшими в ходу в Римской или Византийской империях или во Франции эпохи королей. Тлилланкальки, вероятно, был «хранителем темного дома» в той же степени, в какой коннетабль Франции (один из высших сановников французской монархии, в XIII–XVII веках главнокомандующий. – Перев.) был человеком, отвечавшим за конюшни. Но, несмотря на все это, во времена Монтесумы II мы можем различить три класса чиновников.

На первом месте стояли правители некоторых городов или опорных пунктов. И хотя они обладали воинскими званиями тлакочтекутли («властелин копий»), тлакатеккатля и даже тлакатекутли или, гораздо реже, тецкакоакатля («зеркальный змей») или тлилланкальки, их обязанности, вероятно, в значительной степени были штатскими и управленческими. В нескольких городах было одновременно два правителя – в Остомане, например, Сосолане и Уашьякаке (Оашаке), – так что вполне возможно, что один правитель отвечал за административные вопросы, а другой – за командование гарнизоном.

Общее слово, которым назывались все чиновники, связанные с аппаратом управления, и в особенности с налогами, было кальпишке, «служащий дома». Испанцызавоеватели и историки переводили его как «мажордом, дворецкий». Кальпишке избирались из пилли, и их главной обязанностью было организовывать обработку земель, предназначенных для уплаты налога, и принимать зерно, товары и продукты питания, которые каждая провинция должна была поставлять через определенные промежутки времени, а также обеспечивать их перевозку до самого Мехико.

Они были обязаны посылать императору отчеты о состоянии сельского хозяйства и торговли: если надвигался голод, именно они должны были сообщить об этом императору и, по его приказу, освободить провинцию от уплаты налога или даже открыть общественные склады зерна и раздать его людям. Они также отвечали за возведение общественных зданий, за ремонт дорог и за подбор слуг во дворцы императоров.

В каждой провинции кальпишке жил в главном городе вместе со своим штатом многочисленных писцов, умевших содержать в порядке налоговые реестры и составлять отчеты. Без сомнения, у него были помощники в городах и главных деревнях его провинции.

Рассказ Берналя Диаса дает некоторое представление о возможностях этих чиновников и об их огромной власти. Впервые испанцы встретились с кальпишке в Киауицтлане на земле народа тотонак, подчиненного империи. «Несколько индейцев из этой же деревни прибежали и сказали всем касикам, которые разговаривали с Кортесом, что видели пятерых мексиканцев, сборщиков налогов от Монтесумы. Услышав это, они побледнели и начали трястись от страха. Они оставили Кортеса одного и вышли приветствовать их. Со всей поспешностью они украсили помещение листьями, приготовили угощение и сварили какао, самый лучший напиток, какой у них только можно найти. Когда эти пятеро индейцев прибыли в деревню, они прошли прямо мимо того места, где мы стояли, с заносчивым и гордым видом и не заговорили ни с Кортесом, ни с кем-либо из нас. На них были надеты богато расшитые плащи, такие же набедренные повязки, а их блестящие волосы были собраны на голове в пучок. У каждого в руках был букет цветов, которые они нюхали, а другие индейцы, вроде слуг, обмахивали их опахалами». Эти надменные представители центральной власти не замедлили призвать к себе вождей тотонаков и стали громко выговаривать им за то, что те осмелились вести переговоры с Кортесом.

Наконец, третья категория назначаемых чиновников – судьи. Они выбирались монархом либо из числа опытных и пожилых сановников, либо из числа простых людей. В Тецкоко половина верховных судей были благородного происхождения, а другая половина – простолюдины. Все составители хроник одинаково превозносят ту тщательность, с которой император и равные ему по положению правители выбирали судей, «особенно заботясь о том, чтобы они не были ни пьяницами, ни легкими на подкуп; чтобы они не принимали решения, руководствуясь личными интересами, и не были бы пристрастны при вынесении приговора».

Судьи пользовались чрезвычайным уважением и властью. В их распоряжении имелось нечто вроде полиции, которая по их приказу могла арестовать даже самых высокопоставленных людей, в каком бы месте они ни находились. Их гонцы «передвигались с величайшей скоростью, будь то день или ночь, в дождь, снег или град». Их писцы вели запись каждого дела с претензиями обеих сторон, свидетельскими показаниями и приговорами. Им оказывался большой почет, но горе тому судье, который дал себя подкупить: от порицания было недалеко до освобождения от должности, а иногда и до смерти. Правитель Тецкоко приказал казнить судью за то, что тот в тяжбе между простолюдином и вельможей проявил благосклонность к вельможе.

Все эти люди: военные или гражданские официальные лица, воины, управляющие, судьи, сановники или сыновья высокопоставленных деятелей, ожидающие своего назначения, а также армия гонцов, служителей, клерков и полицейских, которая их окружала, – все они зависели от светской власти. Они зависели от императора, главы государства; они были многочисленными винтиками в огромном механизме империи. Около них, тесно связанное фамильными узами, образованием и глубиной религиозной веры, но зависящее от другой власти, стояло духовенство. Рядом со слугами государства были слуги богов. Правящий класс был разделен на эти две параллельные иерархии: одна из них завоевывала, управляла и судила, а другая своей добросовестной службой в храмах призывала милость богов пролиться дождем на землю.

Каждый молодой пилли был хорошо знаком с порядками внутри ордена жрецов с детства, так как он воспитывался в кальмекаке, школе монастырского типа, где он жил со жрецами одной жизнью, полной аскетизма. Сыновья торговцев также могли пойти учиться в кальмекак, но как бы сверх штата и в минимальном количестве. В таком случае, казалось бы, путь в жрецы был открыт только для представителей правящего класса или, при определенных усилиях, для сыновей торговцев. И тем не менее Саагун настаивает на том, что иногда самые почитаемые жрецы были родом из простых семей. Поэтому можно предположить, что у масеуалли при желании была возможность стать учеником жреца. Возможно, если он демонстрировал необыкновенное призвание к служению богам во время своего пребывания еще в местной школе, его наставники могли перевести его в кальмекак.

Новичок (буквально: «маленький жрец») был посвящен Кецалькоатлю, который прежде всего был богом жрецов. Если в возрасте двадцати—двадцати двух лет он принимал решение не жениться и полностью посвятить себя карьере служителя культа, он становился тламакаски, жрецом, и с того момента он мог принять на себя это почитаемое звание, которое на самом деле применялось по отношению к Кецалькоатлю, богу, владыке и верховному жрецу легендарной Тулы. Это же звание было дано и Тлалоку, древнему богу дождя и плодородия, более мелким божествам, его сопровождающим, и сияющему, совершающему добрые дела молодому богу музыки и танцев. Быть удостоенным звания тламакаски означало, в какой-то степени, быть приравненным к богу.

Большинство жрецов, вероятно, так и не шли дальше этой ступени. Когда они старились, они брали на себя какие-нибудь постоянные, но второстепенные обязанности, такие, как бить в барабан или быть на подхвате во время жертвоприношений. Еще они могли принять на себя «приход» и тихо закончить свои дни, проводя богослужения в местном храме. Их ранг в иерархии жрецов обозначался словом куакуилли.

Другие жрецы достигали более высокого уровня и получали звание тленамакака. Они могли входить в состав выборщиков, которые избирали императора, и именно из их среды появлялись высшие лица мексиканской церкви.

Два верховных жреца, равные по власти, правили вместе. В ведении одного, кетцалькоатля тотек тламакаски («пернатый змей, жрец нашего владыки»), был культ Уицилопочтли. Другой, кетцалькоатль Тлалок тламакаски («пернатый змей, жрец Тлалока»), занимался культом Тлалока. Как мы уже видели, два бога царили на огромном теокалли вместе, и точно так же два верховных жреца главенствовали в религиозной иерархи.

Титул «пернатый змей», которым они оба обладали, наделял их святостью, которая, согласно мифу, была присуща тольтекскому царю-богу Кецалькоатлю. Короче говоря, они были его представителями и преемниками. «Среди этих жрецов, – пишет Саагун, – выбирали лучших, которые становились верховными жрецами; их называли кекецалькоа, что означает «преемники Кецалькоатля… При этом не придавалось никакого значения происхождению, важны были лишь их моральные устои и соблюдение религиозных обрядов, знание религиозного учения и безупречный образ жизни. Выбирали тех, кто был скромен, благочестив и смиренен, честен и справедлив, кто не был склонен к ветрености, но был воздержанным, строгим и щепетильным в отношении нравственных устоев, кто был полон любви и милосердия, сострадания и дружелюбия ко всем, кто был богобоязненным и истинным приверженцем веры». Надо признать, что это удивительно теплый отзыв, и вышел он из-под пера католического монаха.

Эти два верховных жреца «были равны по статусу и по чести» и окружены глубочайшим уважением: сам император лично наносил им визиты. Их положение во главе духовного мира освящало союз двух основных мировоззрений Мексики, которые ацтеки свели вместе, когда стали правящим народом. С одной стороны, был Уицилопочтли, бог солнца и войны, близкий родственник богов-охотников, модель воина и прототип принесенной жертвы, которая должна возродиться для бессмертия в виде беззаботной птички. И с другой стороны, был Тлалок, древний бог дождя и изобилия, который, не воюя, заставляет кукурузу и все съедобные для человека растения быстро расти, добрый волшебник, который защищает от голода и засухи. С одной стороны, существовала религия воинственных кочевников, а с другой стороны – религия оседлых крестьян, каждая со своими представлениями и своим собственным раем.

В подчинении у двух верховных жрецов находилось много «прелатов», которые отвечали либо за какую-то отдельную отрасль религиозной деятельности, либо за поклонение какому-то конкретному богу. Самый важный из них, исполняющий обязанности как бы генерального секретаря, носил титул мешикатль теоуацин («почтенный – цин, ответственный за богов»). Его выбирали два кекецалькоа, и «он управлял менее высокопоставленными жрецами, вроде епископов, и следил за тем, чтобы все, имеющее отношение к богослужению, исполнялось во всех провинциях и местечках усердно и в совершенстве, согласно законам и обычаям прежних верховных жрецов… в его ведении находилось все, что касалось богослужения во всех провинциях, подвластных Мехико». В его компетенцию также входила дисциплина среди жрецов и контроль за образованием в кальмекаке. Его помощниками были, с одной стороны, уицнауак теоуацин, который в основном отвечал за церемониалы, а с другой стороны, тепан теоуацин, который занимался вопросами образования.

На попечении хранителя ценностей, тлакимилольтекутли, были священные сосуды и другие культовые предметы, а также в его ведении находились храмовые поместья. Богатства богов были огромны: у них были не только постройки и земля, статуи, бесчисленные культовые принадлежности величайшей ценности и дары в виде продовольствия и одежды, которые без конца приносили верующие, но также и сельскохозяйственные угодья, которые духовные власти сдавали в аренду или организовывали их обработку, и их доля податей из завоеванных провинций.

Пиетет перед императорами выражался в потоке подарков, сыплющихся на храмы. В Тецкоко пятнадцать крупных деревень и зависимых территорий занимались исключительно тем, что обслуживали и ремонтировали их, а также поставляли им дрова для их никогда не гаснувших костров. В Мехико было точно так же: некоторые деревни поставляли в храмы кукурузу, дрова, мясо и ладан и не платили больше никаких налогов. Поэтому рядом с храмами были построены хранилища, в которых содержались значительные запасы продовольствия не только для жрецов, но также и для раздачи бедным и больным: в Мехико, Тецкоко, Чолуле и других местах имелись больницы. Управление всей этой собственностью, вероятно, требовало значительного штата писцов, которые должны были быть в распоряжении хранителя.

Оказывается, существовало чрезвычайно большое количество жрецов, приданных для служения разным богам: ни одно божество не удовлетворилось бы меньшим, чем собственное «хозяйство», главный жрец, прислужники и послушники. Четыремстам богам напитков и пьянства служило такое же количество жрецов под руководством Ометочцина, «священного кролика в двух лицах», чье имя совпадало с именем одного из этих богов. Так было принято: каждый жрец носил имя того бога, которому он служил и кого он воплощал при богослужении. Количество церемониалов быстро разрослось до чрезвычайности, и масса жрецов занималась выполнением той или иной конкретной задачи, так как разделение труда достигло очень высокого уровня. Например, ишкосауки тсонмолько теоуа отвечал только за снабжение дровами храма бога огня, а почтлан теоуа йиакатекутли – за организацию праздника бога торговцев.

Понятно, что было необходимо строго придерживаться календаря праздников и точно соблюдать последовательность церемоний. Эта важная обязанность была доверена экоакуакуильцину, «почтенному жрецу храма дождя», который, несмотря на ограничивающее его звание и находясь в подчинении у уитснуак теоуацина, обладал властью во всей религиозной сфере, по крайней мере, что касается ее материального аспекта.

Женщины никоим образом не исключались из сферы служения богам. Через двадцать—сорок дней после рождения девочки мать могла принести ее в храм. Женщина дарила жрецу курильницу и немного копаль (ладана), что означало взаимное соглашение. Но только тогда, когда девочка становилась ичпочтли (взрослой девушкой), она могла уйти в религию в звании жрицы или, буквально, «женщины-жреца» (сиуатламакаски). Пока она носила этот титул, она была обязана соблюдать обет безбрачия. Но у нее была возможность выйти замуж, «если ее позвали замуж, если все было сказано надлежащим образом, если отцы, матери и важные господа были согласны». Совершалась необычно торжественная церемония бракосочетания, и она покидала храм и уходила в свой дом. Но кажется, многие предпочитали всецело посвятить себя религии.

В традиционных описаниях можно найти много примеров, когда довольно часто жрицы совершали богослужения. Праздником в честь великой богини Тоси («нашей прародительницы») руководила женщина, сиуакуакуилли. Другая жрица, ицтаксиуатль («белая женщина»), отвечала за материальную сторону подготовки определенных церемоний, особенно за уборку святых мест и зажигание огня.

В течение Кечолли, четырнадцатого месяца года, множество женщин приходили в храм Мишкоатля, охотника и воина, чтобы вручить своих детей старым жрицам: они брали детей и танцевали с ними на руках. Затем матери, сделав жрицам подарки в виде засахаренных фруктов или других лакомств, забирали своих детей. Эта церемония длилась все утро.

В течение месяца Очпаництли самую главную роль в религиозных празднествах играли молодые жрицы богини кукурузы. Каждая из них олицетворяла богиню и каждая несла на спине семь кукурузных початков, завернутых в богатую ткань. Их лица были раскрашены, а руки и ноги украшены перьями. Напевая, они двигались вереницей вместе со жрецами этой же богини. На закате дня они бросали в толпу пригоршни разноцветных зерен кукурузы и бутылочной тыквы, а люди дрались и устраивали из-за них свалку, потому что это были символы богатства и изобилия в будущем году.

Торквемада утверждает, что некоторые из этих молодых жриц давали обет добиться в течение года у небес какой-нибудь милости: вылечить больного или устроить счастливый брак, но, видимо, они не давали вечных обетов. Пожилые женщины их охраняли, обучали и заботились о них, а они заботились о храме, курили ладан перед изображениями богов с наступлением ночи, в полночь и на заре; они также ткали плащи для жрецов и идолов.

От жреческих обязанностей – переход к прорицательству, знахарству и, наконец, к колдовству: так добро незаметно переходит в зло, уважение в страх и ненависть. Неясные границы мира религии сливались с границами мира злобного колдовства и чародейства.

Прорицания в истинном смысле этого слова не только позволялись, но и практиковались определенной категорией жрецов, которые назывались тональпоуке. Они обучались в монастырских школах, так как именно там давали необходимые для прорицателей знания, которые составляли неотъемлемую часть высшего образования. В этой связи стоит вспомнить, какую важную роль играли предсказания в период расцвета Рима. Но кажется, эти прорицатели не становились членами храмового братства, когда получали свою квалификацию; они были сами по себе. У них не могло быть недостатка ни в работе, ни в доходах, так как каждая семья обязательно приходила к прорицателю в случае рождения ребенка. Более того, не было ни одного важного события в жизни, браке, предпринимаемом путешествии или военном походе и т. д., дата которого не была бы назначена прорицателями либо по просьбе частных лиц, либо официальных. За каждую такую консультацию прорицатель получал плату в виде пищи, подарков, «нескольких плащей, индеек и груды продовольствия».

Врачеватели, мужчины и женщины, были официально признаны, хотя их область деятельности не всегда далеко отстояла от сферы деятельности черных магов. Они открыто принимали участие во многих церемониях. Следует также упомянуть повивальных бабок: эти женщины помогали при рождении ребенка и, более того, при этом они произносили необходимые с точки зрения морали и религии слова. А также, посоветовавшись должным образом с прорицателями, они обеспечивали младенца «именем, данным при крещении». Их положение в обществе было очень уважаемым, и, без сомнения, они были вполне обеспечены.

Наконец, на противоположном полюсе мира религии и жрецов находились колдуны, чародеи, страшные знатоки заклинаний, которые, как считалось, обладали широкими и разнообразными возможностями. Они могли превращаться в животных; они знали магические слова, которые «околдовывают женщин и вызывают страсть, как они того пожелают»; и их заклинания могли убивать на большом расстоянии. Существовали колдуны-мужчины и колдуньи-женщины. Своими темными делами они занимались не в открытую. Но, несмотря на это, они были хорошо известны людям, которые приходили к ним ночью, чтобы купить их помощь. Говорили, что их сила была дана им при рождении, так как они родились под «злым» знаком «один – дождь» или «один – ветер», и что для своих целей они всегда ждали дня, который шел под благоприятным для них знаком. Особенно благоприятной была цифра 9, связанная с богами ночи, преисподней и смертью.

Одним из наиболее часто упоминаемых преступлений, осуществляемых при помощи колдовства, была кража: пятнадцать—двадцать колдунов объединялись, чтобы ограбить какую-либо семью. Они приходили к двери дома ночью и при помощи определенных чар делали обитателей дома неподвижными. «Выглядело так, как будто они все были мертвыми, и все же они слышали и видели все, что происходит… Воры зажигали факелы и заглядывали в дом, чтобы найти съестное. Все они ели совершенно спокойно, и никто не мог помешать им, так как люди были без чувств, словно обращены в камень. Затем, насытившись, колдуны отправлялись в кладовую и хранилища и брали все, что там находили: одежду, золото, серебро, драгоценные камни и перья… Говорят даже, что они чинили бесчестье женщинам в доме».

Колдунов в таком случае сурово осуждало общественное мнение и строго наказывал закон. Если их ловили, то либо вешали, либо приносили в жертву на алтаре, вырвав им сердце. В период правления Чимальпопока мужчина из Куаутитлана и его жена были приговорены к смерти, потому что они при помощи чар обездвижили крестьянина из Тенайуки и, пока он спал, украли его кукурузу.

Не считая этого меньшинства опасных отщепенцев, все упомянутые классы – воины, чиновники и жрецы – обладали одинаковыми чертами руководителей общества и государства. Все вместе они составляли правящий класс общества, недавно возникший, сильный и постоянно крепнущий благодаря свежей крови, привносимой простолюдинами, которые могли достичь самых высоких воинских, административных или религиозных чинов. Происхождение играло свою роль, но все же именно личные заслуги помогали человеку подняться, а их недостаток не давал этого сделать. Мексиканец всегда помнил, что почести так же преходящи, как текущая вода, а рожденный знатным человек может умереть рабом.

Видимо, в начале XVI века в период правления Монтесумы II в среде аристократии возникло противодействие, и реакционеры попытались изгнать сыновей простолюдинов из высших кругов. Однако, согласно документам, это затронуло только отправляющиеся за границу посольства, так как «было бы неприлично для масеуалли входить во дворцы владык». Возможно, это противодействие могло бы привести к тому, что возникла бы чисто наследная аристократия, но существовала сила, ежедневно работавшая в другом направлении. Этой силой было постоянное бремя войны и завоеваний, которые приводили на вершину власти храбрых и амбициозных людей.

Если поразмыслить над образом жизни этого правящего класса, то не может не поразить тот факт, что одна из его неотъемлемых частей, жрецы, жили в аскетической бедности, а другие, воины и чиновники, достигали богатства в виде поместий, домов, рабов, одежды, продовольствия, драгоценностей и т. д. только благодаря своему рангу или должности. За самим богатством не гнались; оно приходило как результат растущей власти и официальных расходов. Это был доход, а не капитал. Единственное, что действительно имело значение в глазах текутли, была репутация.

Однако существовал другой класс, в чьей среде эти ценности имели совершенно другое значение. Этот класс был полностью поглощен материальными ценностями, был не только равнодушен к престижу, но и питал к нему неприязнь. Этот класс находился ниже правящего класса, но поднимался до его уровня. Он так отличался своими обычаями, законами и организацией, что почти принадлежал к другому миру.

Очень многие мексиканцы занимались торговлей, одни – время от времени, другие – постоянно. Были крестьяне, которые продавали свою кукурузу, овощи и домашнюю птицу на рынке; женщины продавали разнообразную приготовленную ими пищу на улицах; торговцы продавали ткани, обувь, напитки, кожи, посуду, веревки, трубки и разные полезные предметы; а рыбаки ежедневно привозили с озера рыбу, лягушек и моллюсков. Эти мелкие и средние торговцы не образовывали определенный класс населения. Словом почтека (торговцы) называли членов могущественных корпораций, которые монопольно занимались внешней торговлей.

Они организовывали и водили караваны носильщиков, которые шли от центральной долины в отдаленные, почти сказочные провинции на побережье Тихого океана или Мексиканского залива. Там они продавали продукцию Мехико: ткани, одеяла из кроличьей шерсти, расшитую одежду, ювелирные украшения из золота, серьги из обсидиана и меди, ножи из обсидиана, краситель кошениль, лечебные и ароматические травы. А назад они привозили такие предметы роскоши, как полупрозрачный зеленый нефрит (чальчиуитль), изумруды (кетсалитцтли), морские раковины, черепаховые панцири для изготовления ложек для помешивания какао, шкуры ягуара и пумы, янтарь, перья попугаев, птиц кецаль и шиутототля. Поэтому их торговля состояла в том, чтобы экспортировать произведенные товары и импортировать предметы роскоши из-за рубежа.

Попутно можно заметить, что этот обмен сам по себе недостаточен, чтобы объяснить экономические отношения между «холодными странами» центра и «жаркими странами» юго-востока. Ювелирные украшения из золота экспортировались, но золото не ввозилось; хлопчатобумажные ткани продавались, но хлопковая пряжа не привозилась. Именно дань или налоги, которые провинции были обязаны платить, обеспечивали Мехико сырьем. Например, провинция миштеков Йоальтепек должна была ежегодно посылать 40 золотых дисков, в палец толщиной каждый и около двух дюймов в поперечнике; провинция Тлачкиауко – 20 бутылочных тыкв золотого песка, а провинции Куауточко и Ауилисапан – 1600 тюков хлопка. Это сырье перерабатывалось в Мехико и, превратившись в ткани или ювелирные украшения, продолжало свое путешествие на юг на плечах носильщиков, идущих вслед за почтека.

Торговые гильдии существовали приблизительно в десяти городах или больших деревнях центрального плато: в Тецкоко, Ацкапотсалько, Уицилопочко, Уэшотла, Куаутитлане, Коатлинчане, Чалько, Отумба и конечно же в Теночтитлане и Тлателолько. Именно в независимом городе Тлателолько до его присоединения к империи ацтеков почтека, очевидно, имели наибольшее влияние. Они проживали в семи районах, один из которых назывался Почтлан; по нему и стали их называть почтека. В каждом из семи районов имелся торговый двор, или «место», буквально: циновка, петлатль. Если верить Чимальпаину, то только в 12-м году текпатля, 1504-м, «инпеу почтекайотль Мешико», то есть в Мехико началась торговля. Он, несомненно, имеет в виду, что гильдия была официально организована недавно на манер почтека в Тлателолько и по их наущению, так как они уже в течение тридцати одного года были жителями Мехико.

В свою очередь, купцы Тлателолько начали свою деятельность в начале XXV века, когда в их городе правил тлатоани Тлакатеотль, взошедший на трон в 1407 году. Нам известно, что именно они впервые привезли тонкие хлопчатобумажные ткани тогдашним жителям города на озере, все еще имевшим деревенский вид. При втором правителе Тлателолько Куаутлатоа (1428–1467) они стали ввозить украшения для губ, перья и шкуры диких животных. При Мокиуицтли, их последнем независимом монархе, список товаров, которые они привозили из своих далеких и долгих поездок, был значительно больше. Заметное место в нем занимало какао, став к тому времени привычным напитком большей части населения. Во главе гильдии стояли два человека, почтекатлатоке, «владыки над купцами», чьи имена содержали выражающий почтение суффикс – цин.

После присоединения Тлателолько к Мехико торговцы обоих городов стали тесно сотрудничать, хотя две гильдии сохранили свою индивидуальность. Их возглавляли старейшины в количестве трех или пяти человек; и в силу их возраста они больше не предпринимали утомительные и рискованные путешествия, а доверяли продавать свои товары более молодым почтека. Они наблюдали за отправкой караванов и возглавляли церемонии в честь их отбытия и прибытия. Они являлись представителями своих гильдий перед императором и выступали в роли судей на всех судебных процессах внутри класса торговцев, не только связанных с коммерцией, но и любого иного рода. Такие суды могли объявить любой приговор, включая смертный.

Эта привилегия была тем более поразительной, что в вопросах правосудия в мексиканском обществе не было никаких других исключений, и императорские суды судили всех, начиная от текутли и кончая масеуалли. Один почтекатль был исключением из этого правила. Во многих отношениях торговцы образовали государство внутри государства: в отличие от воинов и даже жрецов, они не набирали пополнение из простых людей, они передавали профессию от отца к сыну. Они жили все вместе в одних и тех же кварталах и заключали браки в своей среде. У них были свои боги, свои праздники; они поклонялись своим богам особым образом, так как во время долгих путешествий у них не было никаких жрецов, кроме них самих.

Мы увидели очень четкую градацию, которая существовала в правящем классе. То же самое относилось и к торговцам, и между главами гильдий и молодыми купцами, отправляющимися в свое первое путешествие, было много разных рангов. Были текунененке («путешествующие господа»), которых уважали за их долгие и опасные экспедиции; науалоцтомека («переодетые торговцы»), которые носили одежду и говорили на языке враждебных племен, чтобы достичь загадочного Цинакантлана и купить там янтарь и перья кецаля; теальтианиме, которые предлагали рабов для жертвоприношений; тейауалоуаниме («те, кто окружает врага») и текуаниме («дикие звери»). Два последних названия применительно к купцам звучат странно, но их коммерция поистине была непрерывным рискованным предприятием. Чем дальше они уходили от Мехико, тем больше опасностей угрожало их жизни. Их считали шпионами в равной степени, как и купцами, – так оно и было: им приходилось противостоять враждебности племен, которые еще не были покорены. Их товары возбуждали алчность в жителях высокогорья: разбойники нападали на их караваны, и почтекатлю приходилось превращаться в воина, чтобы уцелеть.

На самом деле это была изначальная причина возникновения класса торговцев в общественной системе древнего города. Во время правления Ауицотля караван мексиканских купцов был окружен в деревушке Анауак-Айотлан на Тихоокеанском побережье перешейка Текуантепек. Их осаждали воинские отряды различных племен, но, ведя постоянные бои, они продержались четыре года, и, когда будущий император Монтесума, который был тогда тлакочкалькатлем, пришел во главе мексиканской армии к ним на выручку, он встретил на дороге победителя-почтека, нагруженного добычей, отнятой у нападавших.

Своим внешним видом изможденных победителей эти купцы-воины с волосами, отросшими до пояса, произвели необычайное впечатление в Мехико, где их принял император с величайшей пышностью. Когда их провели во дворец, они положили к ногам Ауицотля знамена и эмблемы из драгоценных перьев, захваченные в боях. Император назвал их «мои дядюшки» и немедленно даровал им право носить украшения из золота и перьев. Правда, это право было ограничено их особыми праздниками, в то время как представители правящего класса имели эту привилегию без всяких ограничений.

По словам Саагуна, человек, который отвечал Ауицотлю от имени купцов, сказал: «Мы, ваши дядюшки – почтека, что находятся здесь, рисковали своей головой и жизнью и трудились день и ночь, так как хоть мы и называемся торговцами и выглядим как торговцы, мы воины и военачальники, которые, скрываясь под личиной, уходят, чтобы завоевывать». Это замечательная речь, так как ее надо рассматривать как выражение в некотором роде узаконенной выдумки, предназначенной для того, чтобы разрешить купцам определенные социальные преимущества и оправдать в глазах воинов то, что до этого показалось бы недопустимой наглостью. На самом деле было бы неправильно утверждать, что почтека являлись переодетыми воинами. В первую очередь и прежде всего они были купцами. Но сами условия ведения их торговли иногда заставляли их предпринимать военные действия. И в этом отношении осада, которую они сумели выдержать на перешейке Текуантепек, имела в истории торговли решающее значение. Эта сторона их жизни была и в самом деле второстепенной, несмотря ни на что, но тем не менее с тех пор именно эту сторону особенно стали выделять. Ауицотль и после него Монтесума II увидели, как полезны могут оказаться для империи эти неутомимые торговцы. Ведь, можно сказать, во времена правления этих двух монархов завоевание следовало за торговым караваном, и купеческую материю сменяло воинское знамя. В качестве вознаграждения считалось, что купец занимается торговыми делами только для того, чтобы скрыть свой истинный облик, облик воина, – это была праведная ложь, которая, тем не менее, позволила торговому сословию подняться в обществе, в отношении основополагающих принципов которого оно оставалось в совершенном неведении.

И в самом деле, как абсолютно противоположны были образ жизни почтекатл я и образ жизни представителя правящего класса. Один был всецело занят службой и репутацией, другой же – стремлением к личной выгоде. Высокопоставленный чиновник с гордостью носил положенные ему по рангу расшитый плащ и перо; торговец же смиренно шел в заплатанной и скромной одежде. При встрече с ним в сопровождении его носильщиков с дорогостоящими ношами он стал бы мягко отрицать, что он владелец, – он всего лишь посредник. По возвращении из путешествия он привозил свои товары на склад ночью, тайком, по озерной глади и хранил их там под именем какого-нибудь родственника или друга.

Представим, что некий почтекатль разбогател и решил устроить пирушку. В таком случае он обычно приглашал гостей, равных себе по положению в среде коммерсантов или стоящих выше его; но ему приходилось мириться со значительной долей оскорблений с их стороны: вышестоящие имели обыкновение бесцеремонно вытаскивать его товары, откровенно обвиняя его в том, что он их украл. Все это он должен был принимать со слезами смирения на глазах. И только после того, как он вытерпел подобное обращение, ему позволялось (или, на самом деле, вменялось в обязанность) продемонстрировать свою щедрость за праздничным столом, который устраивался с таким размахом, что гости и даже жители целого квартала могли бы есть и пить в течение двух дней, а затем забрать остатки домой.

Не считая этих исключительных случаев, торговцы «не выставляли напоказ свое богатство, а, напротив, вели себя тихо и скромно. Они не хотели, чтобы их считали богатыми людьми; они не желали ни почестей, ни славы и ходили скромно, не поднимая глаз. Они носили изношенные плащи и боялись славы и известности больше всего».

Этот смиренный вид, который они на себя напускали, это желание остаться незамеченными были той валютой, которой они платили за свое восхождение по социальной лестнице, той монетой, на которую они покупали себе прощение за свою реальную и все возрастающую значимость; ведь правящий класс стал бы терпеть рядом с собой такого соперника только в том случае, если они избегали открытого конфликта. Если почтека становились высокомерными в своем положении состоятельных людей, император «искал какой-нибудь предлог, чтобы унизить их и приговорить к смерти, не потому что они были виновны, но из ненависти за их самоуверенность и гордость. А их товары он раздавал старым воинам в качестве подарков». Другими словами, смерть и конфискация имущества висели над головой торговца, который забывал свою роль и совершал ошибку, выставляя напоказ свое богатство.

И тем не менее их восхождение было уверенным. Их дети уже могли ходить в кальмекак с детьми вельмож. В течение месяца, который был посвящен Уицилопочтли, торговцам разрешалось приносить в жертву рабов, которых они покупали для великого божества своего народа, после того как воины принесут в жертву пленников, захваченных ими в бою. Так почтекатль подражал текутли, хотя и на более низком уровне. Если купец умирал во время своего путешествия, его тело сжигали, и считалось, что он вознесся на небо к солнцу, как будто он был воином, убитым на поле боя. Своему богу почтека поклонялись наряду с другими великими божествами; для него был сложен особый гимн. И наконец, если верно то, что купцы должны были платить пошлины, взимаемые с их товаров, они все же не занимались ручным трудом и не прислуживали никому.

Поэтому в обществе, в котором основную роль играли война и религия, недавно сформировавшееся торговое сословие неуклонно поднималось к его вершине. Этому сословию предстоял еще долгий путь, и оно было вынуждено вести себя очень осмотрительно, чтобы избежать жаркой враждебной реакции. Но купцы обеспечивали все возрастающий поток предметов роскоши для других и стали незаменимы. Их богатство становилось орудием растущей власти, по мере того как правящий класс постепенно забывал о скромной жизни своих предков, чтобы никогда к ней не возвращаться.

Хотя это, естественно, всего лишь предположение, можно поразмыслить над тем, что случилось бы, если бы иностранное вторжение не положило конец этому развитию, уничтожив все мексиканское общество и само государство. Возможно, эти «господа купцы», у которых уже были такие важные привилегии, свои собственные суды и почетные значки, дарованные им Ауицотлем, встали бы во главе буржуазии, которая либо стала бы частью правящего класса, либо заменила бы его и забрала у него власть.

Но с другой стороны, возможно, что аристократия укрепила бы свое положение, сокрушив всякие дальнейшие попытки торговцев возвыситься. Все, что можно сказать, это следующее: в 1519 году структура мексиканского общества не была жесткой; она постоянно изменялась и, возможно, самым подвижным ее элементом был класс почтека. Этот класс являлся выразителем принципа личного капитала в противовес принципу дохода, прилагающегося к должности, идеи богатства в противоположность славе и роскоши в противовес аскетизму. Он подвергался гонениям и стал прибегать ко лжи и лицемерию; но уже вельможи снисходили до того, чтобы приходить на пиры, устраиваемые купцами, и принимать от них подарки. Во многом это был похоже на то, как французские аристократы Ancien Regime[5] общались с богатыми откупщиками. Даже очень знатные вельможи брали в жены – по крайней мере в качестве второй жены – их дочерей. Так обстояло дело с Несауальпилли, правителем Тецкоко, чьей фавориткой была «женщина, которую они называли госпожой Тулы, но не потому, что она благородного происхождения, так как она была всего лишь дочерью купца».

Чем дальше вниз по социальной лестнице, тем информация скуднее. Ни местные историки, ни испанские авторы хроники не позаботились описать жизнь низших слоев общества.

Ремесленники образовали многочисленный класс со своими кварталами и организациями, которые стояли ниже объединений почтека, но кое в чем были с ними связаны. Известно не так уж и много о полезных, но таких прозаических гильдиях, как гильдия карьерных рабочих или солеваров, которые иногда упоминаются, но мимоходом и без подробностей. Единственные группы ремесленников, которым уделялось значительное внимание, были самые известные, связанные с так называемыми второстепенными искусствами: ювелирным и составлением мозаик из перьев. Эти ремесленники были известны под именем тольтека («тольтеки»), так как происхождение их искусств, по традиции, связывалось с древней цивилизацией тольтеков, цивилизацией бога-повелителя Кецалькоатля и удивительного города Тулы.

Кецалькоатль «открыл несметные сокровища: изумруды, бирюзу, золото, серебро, кораллы, морские раковины и перья кецаля, тлаукечоля, сакуана, цинискана и айокана… в его дворце были ковры из перьев, драгоценных камней и серебра», – писал ацтекский автор летописи Куаутитлана. Саагун идет еще дальше: «Их называли тольтеками, что означает очень искусных мастеров… все они были ремесленниками первой ступени: художники, гранильщики драгоценных камней, составители мозаик из перьев… Они нашли залежи этих драгоценных камней, которые в Мексике называются шиуитль, то есть бирюза… а также месторождения золота и серебра… и янтаря, хрусталя, аметистов, перламутра и всевозможных камней, из которых они делали ювелирные украшения». «Они знали очень многое; ничто для них не представляло труда. Они резали зеленый камень (чальчиуитль), они плавили золото (теокуитлапицайя)… и все эти ремесла и науки пришли от Кецалькоатля».

Как мы только что видели, общее название их занятий обозначалось словом тольтекайотль, «дело тольтеков» или «вещь тольтеков», и отсюда произошло почетное название этих ремесленников.

Кроме того, их притязания на такое завидное происхождение никоим образом не были совершенно беспочвенны. Кочевое племя ацтеков, которое в 1325 году только-только поселилось на заболоченных местах, конечно же не имело в своей среде таких мастеров, а те, которые впоследствии стали членами племени, могли быть только теми, кто уцелел с более древних времен. Иштлильшочитль утверждает, что жители таких маленьких городков на озере, как Кольуакан или Шочимилько, сохранили древние искусства Тулы после упадка этого города, так же как и его язык и обычаи. Считалось, например, что гранильщики драгоценных камней произошли напрямую от жителей Шочимилько.

Удивительная аура чужеродности существовала вокруг этих ремесленников. В отличие от других мексиканцев, которые были членами в высшей степени однородного племени, их происхождение было другое: древнее и даже таинственное. Говорили, что мастера по работе с перьями, которые изготовляли изысканные мозаики из перьев для великих мира сего, их головные украшения, плюмажи и знаки различия, были коренным населением этих краев. Они и их бог Койотлинауаль, «тот, кто скрывается под личиной волка», основали свое поселение Амантлан вокруг храма, где находилось его изображение, одетое в шкуру волка и украшенное золотом и перьями.

В течение исторического периода это селение Амантлан было не чем иным, как районом столицы, но есть признаки того, что, видимо, оно было поглощено Мехико в результате войны. В гимне в честь великого мексиканского бога Уицилопочтли икуик есть такие строчки: «Наши враги – жители Амантлана, соберите их всех вместе для меня. Они будут в своих домах, наши враги». Комментарий ацтеков был недвусмысленен: «Их дома будут сожжены», то есть «они будут порабощены». Поэтому этот древний священный гимн сохраняет в себе след того времени, когда амантеки не были частью города, а были еще врагами, на чью голову нужно было призывать гнев Уицилопочтли.

Теокуитлауаке, золотых дел мастера, также были окружены аурой таинственности. И хотя их тоже называли тольтеками, их обычаи, кажется, очень странным образом связывают их с другим народом, еще более далеким и экзотическим в глазах ацтеков. Их великий бог был Шипе Тотек, «который был богом людей с побережья, по сути дела, богом Цапотлана», который нес в руке золотой щит, «как те люди с побережья». Ему поклонялись в храме под названием Йопико, «земля Йопи». Словом же йопи называли людей, чья страна лежала на западных склонах гор, простираясь от них до Тихого океана между владениями мексиканцев и миштеков, народом, сумевшим остаться почти совершенно независимым от империи ацтеков. Эти йопи, которых также называли тлаппанека, «раскрашенные люди», потому что они раскрашивали свои тела, классифицировались как варвары, то есть они не говорили на языке мексиканцев. «Они жили в бедной и бесплодной стране, труднопроходимой и суровой, в которой свирепствовал голод; но они знали, что такое драгоценные камни и каковы их свойства», – пишет Саагун. Поэтому их считали богатыми, несмотря на скудость их земли. Обработка золота пришла в Центральную Мексику поздно. Самые прекрасные образчики этого искусства были найдены в стране миштеков. Так что, памятуя об этом, можно прийти к гипотезе, что золотых дел мастера с их богом в золотом плаще принесли с собой с побережья южное влияние, всецело чуждое первоначальной культуре ацтеков.

В те времена, о которых мы ведем речь, они совершенно прочно вошли в мексиканское общество, но стояли особняком со своими обычаями. Мастера по работе с перьями из Амантлана не общались почти ни с кем, за исключением торговцев из Почтлана, их соседей. С ними они собирались вместе за общим праздничным столом. Мастерам по работе с перьями, как и почтека, разрешалось в месяц Панкецалицтли принести в жертву раба после принесения в жертву военнопленных. Все члены гильдии в складчину покупали будущую жертву. В месяце Тлашочимако они устраивали свой собственный праздник в честь своего местного бога и в честь четырех других богов и двух богинь своей гильдии, на котором торжественно обещали посвятить своих детей ремеслу, которым сами занимались.

Эти мастера своими простыми инструментами благодаря своему изысканному вкусу и бесконечному терпению могли изготавливать шедевры. Альбрехт Дюрер видел некоторые подарки, преподнесенные Монтесумой Кортесу, которые тот отослал Карлу V. Дюрер писал: «Эти предметы имеют такую ценность, что за них дают сто тысяч флоринов. За всю свою жизнь я не видел ничего, что так порадовало бы мое сердце. Я увидел в них восхитительное искусство, и я был поражен тонкостью натуры обитателей этих чужих стран».

Некоторые из этих мастеров работали непосредственно для императора во дворце, как описывает Берналь Диас. Другие работали дома, получая камни, перья или металл от сановников или торговцев и превращая их в ювелирные украшения или орнаменты. Каждая мастерская состояла только из одной семьи. Например, жены мастеров по работе с перьями пряли и вышивали, делали одеяла из кроличьей шерсти или занимались крашением перьев. Дети находились вместе с родителями и учились их ремеслу.

Социальный статус тольтека был скромный; они не претендовали ни на власть, ни на богатство. Но к ним относились не без доли почтения. Молодые сановники не считали ниже своего достоинства «ради упражнения и отдыха поучиться какому-нибудь искусству или мастерству, такому, как живопись, резьба по камню, дереву или золоту или обработка драгоценных камней». Кажется, мастеру своего дела хорошо платили. Понятно, что это был исключительный случай, но каждый из четырнадцати скульпторов, которые делали статую Монтесумы II, до начала работы получил одежду для себя и своей жены, 10 мер бутылочных тыкв, 10 мер бобов, по 2 меры перца каждого вида, какао и хлопка и лодку кукурузы. А когда работа была закончена – по 2 раба, 2 меры какао, кое-какую посуду и соль, а также одежду. Вероятно, на различных этапах ремесленники получали весьма значительное вознаграждение. Но с другой стороны, они подлежали налогообложению, хотя, как и торговцы, они не были обязаны лично служить или заниматься сельскохозяйственным трудом. Более того, их гильдии пользовались правом, если можно так выразиться, корпоративной личности, и возглавлявшие их люди представляли свои гильдии перед центральной властью и законом.

Значит, здесь мы опять имеем дело со слоем общества, чьи привилегии поднимают его членов над массой простолюдинов. Но различие между ними и торговцами состоит в том, что в этом случае мы не находим ни следа того более или менее подавляемого стремления подняться по социальной лестнице, ни какой-либо напряженности, которая существовала между правящим классом и торговцами, ни привычки все скрывать, присущей почтека. Ремесленнику нечего было прятать: ему не нужно было извиняться за свое заметное положение, поскольку его у ремесленника не было, да он и не претендовал на него. У него было свое собственное место в этом сложном обществе, и он, видимо, намеревался на нем и остаться. Ведь в то время как сословие торговцев было динамичным, активным, сословие ремесленников было статичным, довольным своим положением, на которое его возвели их привилегии и всеобщее уважение к их способностям. Оно находилось на одну ступень выше, чем те, которые не имели никаких привилегий, то есть простолюдины.

Ацтекское слово масеуалли (множественное число – масеуальтин) означало в XVI веке любого человека, который не принадлежал ни к одному из социальных слоев, о которых шла речь, но который, тем не менее, не был рабом. Это были «простые люди», или «плебеи», как часто переводили это слово испанцы. Оказывается, вначале это слово обозначало просто «работяга». Оно происходит от слова масеуало («работать, чтобы получить по заслугам»), из которого появилось слово масеуалицтли, которое означает не буквально «работа», а «действие с целью получить по заслугам». Это же самое слово использовали для описания танцев, которые исполнялись перед изображениями богов, чтобы заслужить их благосклонность. Очевидно, что это слово не несло в себе уничижительного смысла. Литература полна примеров, когда слово масеуальтин означает просто «люди» без каких-либо намеков на более низкое положение. И все же, несомненно, со временем это слово приобрело несколько презрительное звучание: считалось, что масеуалли – это синоним грубости. Масеуаллатоа означало «грубо разговаривать», а масеуальтик означало «вульгарный».

В огромном городе, хотя там и могло быть несколько тысяч чиновников, купцов и ремесленников, число масеуальтин было значительно больше – это было огромное большинство населения. Они были полноправными гражданами, членами племени и жителями квартала, но на них лежали определенные обязанности, которых им было не избежать. Их положение может наилучшим образом проиллюстрировать перечень их прав и соответствующих обязанностей.

Как мексиканец и член кальпулли Теночтитлана или Тлателолько, масеуалли имел право на пожизненное владение участком, где он построил свой дом, и на клочок земли, которую он обрабатывал. Его дети могли ходить в местную школу. Он и его семья, по традиции, принимали участие во всех церемониях своего района и города; а когда власти раздавали пищу и одежду, он имел свою долю. Если он был смел и умен, он мог подняться выше, стать богатым и пользоваться уважением. Он имел право голоса при выборе местных вождей, хотя в конечном счете их назначение зависело от императора.

Но пока он оставался простолюдином, и, если он не делал ничего, чтобы отличиться, в первые годы жизни в своем мирке ему надлежало выполнять тяжелые повинности. Для начала существовала воинская служба, хотя ни один мексиканец не считал ее бременем, а скорее честью и религиозным ритуалом. Далее масеуалли попадал в списки городских чиновников, и в любое время его могли призвать на общественные работы: уборку, ремонт, строительство дорог, мостов и храмов. Если во дворце нуждались в воде или дровах для очагов, немедленно посылали рабочую команду из масеуальтин. Более того, от масеуалли требовалось платить налоги, которые в каждом районе собирал его глава и совет старейшин, а чиновники надзирали за их уплатой.

И все же надо признать, что по сравнению с масеуальтин подвластных городов или – что еще заметнее – сельской местности масеуалли любого из трех объединенных городов: Мехико, Тецкоко и Тлателолько, – возглавлявших империю, находился в привилегированном положении. Он платил налоги, но, с другой стороны, они в значительной степени компенсировались его долей при раздаче одежды и продовольствия (подобно подачкам в Древнем Риме), которая обеспечивалась податями с провинций. Он принадлежал к племени, занимавшему главенствующее положение, и извлекал выгоду из этого: платили те, кто жил в провинциях. Именно крестьянин с его неграмотной речью и простыми манерами был настоящим простолюдином. Именно его труд требовался всегда, именно его урожай всегда облагался налогом. На его плечах лежало все бремя социальной надстройки. И тем не менее это население из свободных людей в городах и сельской местности имело статус не без известной доли достоинства, каким бы скромным он ни был. Этот статус, более того, не препятствовал ни одному человеку подняться над общим уровнем, если его личная храбрость или везение позволяли ему сделать это. Никто не мог ни отнять у масеуалли землю, которую он обрабатывал, ни изгнать его из его кальпулли, разве что это было наказанием за преступления или серьезные проступки. За исключением природных бедствий или войны, он не подвергался риску голода или риску умереть вдали от своего привычного окружения, соседей и богов.

Что же касается шансов на успех и улучшение своего положения, то мы уже видели, что они были весьма значительны: служба в армии и менее доступная карьера жреца могли привести к наивысшим должностям. А необходимость охранять какое-нибудь высокопоставленное лицо открывала путь к огромному количеству профессий, менее блестящих – да, но все же уважаемых и, несомненно, прибыльных: привратников, охранников, посыльных, всевозможных мелких чиновников. Или же милость императора или благосклонность какой-нибудь знатной дамы могли совершенно изменить жизнь простолюдина. Так и случилось с человеком по имени Шочитлакоцин, садовником в пригороде Мехико, во время правления Монтесумы II. Хотя он и был простого происхождения, он не стал раболепствовать перед императором, и тот, тронутый его достоинством, возвысил его, заметив, что относится к нему как к кровному родственнику.

Чимальпахин рассказывает, как дочь Ицкоатля влюбилась в масеуальцинтли, «маленького простолюдина», из Атотонилько; она вышла за него замуж, и благодаря этому браку с принцессой он стал владыкой своей деревни.

Это все говорится к тому, что не было непреодолимых стен, разделявших социальные слои, и, даже живя самой скромной жизнью, можно было питать свои надежды.

Ниже свободных простолюдинов, но выше низшего слоя, рабов, находилась еще одна категория населения, а именно: безземельные крестьяне. Их название тлальмаитль (буквально: «рука земли», откуда и «сельский ручной труд») переводится как «сельскохозяйственный рабочий» или «поденный рабочий». Трудно понять, как эта категория людей могла возникнуть, если каждый член племени имел право на участок пахотной земли. Возможно, эти безземельные крестьяне были теми, кого мы сейчас называем «перемещенными лицами», жертвами войн и государственных переворотов, которые часто происходили в городах Центральной Мексики в предыдущие двести—триста лет. Бежав от своего племени, они, возможно, предложили себя какому-нибудь мексиканскому сановнику, который обеспечил их землей. Или, быть может, это были семьи, которые остались на своем месте, когда сельские угодья завоеванных городов были переданы ацтекским владыкам. Как бы там ни было, тлальмаитль жил на земле, которая была выделена ему и его семье, и, если право владения участком переходило к наследникам, он оставался, будучи привязанным к земле. В обмен за эту землю, которую обрабатывал для себя, обеспечивал «воду и дрова», работу по дому и платил арендную плату, либо отдавая часть своего урожая, либо работая на другом поле для хозяина, от которого он зависел. Следовательно, здесь мы имеем издольщину или сельскохозяйственную аренду.

В отличие от масеуалли тлальмаитль не был горожанином. У него не было прав горожанина, но у него не было и расходов горожанина. Он не платил налоги, и его нельзя было призвать на работы, то есть он ничего не был должен городу и кальпулли. Короче, он рассчитывал только на человека, который дал ему землю.

Однако по двум пунктам его положение напоминало положение простолюдина: он подлежал воинской службе (самое главное исключение) и он находился под гражданской и уголовной юрисдикцией ацтекского правителя. Следовательно, он был не полностью отдан во власть одного человека. Он по-прежнему был свободным человеком.

В самом низу социальной лестницы, ниже всех, на дне общества мы видим того, кого за неимением более точного слова называют рабом, тлакотли (тлатлакотин – форма множественного числа). Он не был горожанином, он не был человеком, он принадлежал своему хозяину, как движимое имущество. В этом отношении его положение напоминало рабство, как оно понималось в античные времена на Западе или до недавних пор в современном мире. Но во многом другом мексиканское рабство отличалось от общепринятого понятия. «Путь в рабство у этих аборигенов Новой Испании совершенно не похож на тот, каким становятся рабами у европейских народов, – пишет отец Мотолиниа. – Мне даже кажется, что те, кого называют рабами (в Мексике), не соответствуют общественному положению раба в полном смысле этого слова». Когда испанцы после завоевания ввели в Мексике тот вид рабства, который был принят в Европе, с клеймением лица раскаленным железом, отправкой на рудники и обращением худшим, чем с животными, несчастные индейцы, должно быть, позавидовали участи своих бывших рабов: безусловно, они не выиграли от таких перемен.

Каковы были отличительные черты положения раба в Мексике в начале XVI века? Первая состояла в том, что раб работал на другого человека как сельскохозяйственный рабочий, или как слуга, или, быть может, как носильщик в купеческом караване. Рабыни пряли, ткали, шили или чинили одежду в доме своего хозяина и зачастую были его наложницами. Тлакотли не получал плату за свою работу. Но ему давали жилье, его кормили и одевали, как обычного гражданина. «Они обращаются со своими рабами почти как с детьми». Есть примеры, когда рабов делали дворецкими, вверяли их попечению большие поместья и наделяли властью над свободными людьми. Более того – и здесь мы полностью забываем о классическом понятии рабства, – тлатлакотин могли обладать товарами, копить деньги, покупать землю и дома и даже рабов для себя. Ничто не препятствовало бракам между рабами и свободными людьми. Раб мог жениться на свободной женщине; и не так уж редко случалось, что вдова выходила замуж за одного из своих рабов, который таким образом становился главой семьи. Все дети рождались свободными, включая тех, у кого оба родителя были рабами. Положение раба не было связано с позором, который передавался по наследству. Император Ицкоатль, один из величайших людей в истории Мексики, был сыном рабыни и Акамапичтли.

Более того, рабское положение не было обязательно пожизненным. Многие получали свободу после смерти их хозяина согласно его завещанию; другие освобождались императором или одним из его соправителей. Например, по приказу Монтесумы II и Несауальпилли было отпущено на волю большое количество рабов. Любой раб, которого собирались продать, мог попытаться вернуть себе свободу: если он бежал с рынка, никто, кроме его хозяина и хозяйского сына, не мог задержать его, не попав сам в рабство. И если однажды ему удавалось проникнуть во дворец, присутствие монарха моментально освобождало его от всех уз, и он становился свободным человеком.

Кроме того, другие могли выкупить себя из рабства, либо выплатив своему хозяину ту сумму, за которую он купил их (и это подкрепляет утверждение, что рабы могли стать свободными и процветать), либо найдя себе замену в лице другого члена своей семьи: несколько братьев могли по очереди служить одному и тому же хозяину. Так что рабство здесь было не таким безнадежным, как в другие времена и в других местах, это состояние могло быть только временным.

Но как же человек становился рабом? Необходимо отметить, что существовали разные рабы, и их статус имел широкие отличия. Военнопленные или, по крайней мере, те, кто не был принесен в жертву сразу же по окончании кампании, продавались в рабство либо в Тлателолько, либо в Ацкапотсалько. По некоторым данным, самыми богатыми торговцами были те, которые совершали набеги на непокоренные племена для захвата рабов. Некоторые города были обязаны поставлять определенное число рабов в качестве налога, и они, несомненно, добывали их за пределами империи при помощи вооруженных вылазок. Циуатлан на Тихоокеанском побережье присылал в Мехико пленников-тарасканов и куитлатеков; Цомпанко присылал тлаппанеков, а Теотитлан – миштеков. Всех этих рабов-чужеземцев, считавшихся варварами и военнопленными, первоначально предназначенных для смерти на алтаре, можно было рассматривать как огромное количество жертв с отсроченным приговором; и большинство из них стоически заканчивали свою жизнь на кровавом камне на вершине пирамиды.

Рабство также могло явиться наказанием за определенные преступления и проступки. Мексиканское правосудие не знало длительных сроков заключения, столь знакомых нашим судам. Но человек, укравший что-либо в храме или во дворце или ограбивший частный дом, становился рабом храма, господина или владельца дома, до тех пор пока он не выкупал себя, выплатив сумму украденного, при помощи своей семьи, если это было необходимо. Рабство также было наказанием для тех, кто похищал детей, чтобы продать их в рабство; для тех, кто мешал рабу скрыться во дворце, чтобы добыть себе свободу; для тех, кто продавал не принадлежавшие им товары; для тех, кто умышлял что-либо против императора. И еще в одном более удивительном случае: когда человек брал себе в любовницы чужую рабыню, причем если она умирала при родах, то этот человек становился рабом, чтобы заменить женщину, виновником чьей смерти он являлся.

Но документы того времени свидетельствуют о том, что самой многочисленной категорией рабов были добровольные рабы. Свободный мужчина или женщина мог распоряжаться собой и совершить обдуманный шаг, продав себя другому человеку. Те, кто вставал на этот путь, иногда были пьяницами и лентяями, которым надоело обрабатывать свою землю, а ее в любом случае забирал кальпулли, если в течение трех лет она оставалась необработанной. Или же это были игроки в патолли, разоренные своим пристрастием к игре, или женщины, которые, побывав проститутками «за гроши по большей части», кончали тем, что продавались в рабство, чтобы иметь гарантированную пищу и крышу над головой.

Акт отказа от своей свободы сопровождался церемонией, которая вместе с тем была и защитой. Она проходила в присутствии по крайней мере четырех пожилых и уважаемых свидетелей; при этом всегда находилось много людей, чтобы увидеть окончательное соглашение. Будущий раб получал за себя цену, которая в то время обычно равнялась одному тюку куачтли, то есть двадцати предметам одежды. Он оставался на свободе, пока не снашивал их все, а это обычно происходило за год или немногим более. Эта цифра – одна из немногих имеющихся у нас точных цифр, касающихся стоимости жизни в Теночтитлане. Когда у него все заканчивалось, он отдавал себя в руки своего хозяина и начиналась его неволя.

Еще одна форма рабства возникла из долговых обязательств, которые одна или более семей могли заключать с частным лицом или сановником. Бедная семья могла продать одного из своих сыновей в рабство и заменить его другим ребенком, когда сын достигнет брачного возраста. Или же в голодные времена несчастные, умирающие от голода люди могли связать себя обязательством выполнять определенные работы пожизненно для хозяина и его наследников: шить, убирать урожай, убирать в доме или приносить дрова. Четыре или пять семей объединялись, чтобы предоставить раба для выполнения этих обязанностей; он выполнял их в течение нескольких лет, а затем его заменял какой-либо другой член этих же семей. Хозяин платил дополнительно три или четыре куачтли при каждой замене и давал немного кукурузы. Это была очень давняя традиция под названием уэуэтлаколли («старое рабство»). Ее недостатком было то, что в обмен на одну сумму, заплаченную раз и навсегда, и несколько небольших дополнительных выплат она приводила в действие принудительное и постоянное обязательство. По этой причине Несауальпилли положил конец этой традиции во время великого голода 1505 года, и ее отмена, очевидно, распространилась по всей территории империи. Во время испанского завоевания, бывало, какая-нибудь семья по-прежнему отдавала одного из своих членов в рабство в качестве уплаты долга. Если случалось, что раб умирал, долг аннулировался. Поэтому с такими рабами обращались на удивление хорошо.

Продажа раба также строго регулировалась. Вообще говоря, хозяин не продавал своих рабов. Если он становился бедным, он отправлял их за свой счет вести торговлю между Мехико и какой-нибудь более или менее дальней деревней. Чтобы этим заниматься, рабы свободно перемещались с места на место. Продать могли только ленивого и плохого раба, и даже тогда было необходимо сначала трижды серьезно увещевать его в присутствии свидетелей, чтобы зафиксировать его нечестность или отказ работать. Если он не исправлялся, его хозяин имел право надеть ему на шею тяжелую деревянную колодку и отвести его на продажу на рынок.

Когда по очереди три хозяина оказывались вынуждены избавиться от него, раб вставал перед лицом самой ужасной перспективы, возможной в его положении: с этого самого момента его могли купить, чтобы принести в жертву. Почтека и ремесленники, которые не могли захватывать военнопленных, обеспечивали себя жертвами таким вот образом. Саагун описывает эти печальные процессии рабов, медленно, с трудом бредущих по дороге навстречу своей смерти, вымытых, согласно ритуалу, роскошно одетых и украшенных, оглушенных выпитым «божественным» теооктли, чтобы закончить свою жизнь на камне перед статуей Уицилопочтли. И тем не менее они не восставали: такая смерть казалась не только нормальной и неизбежной для древних мексиканцев – раз уж те, кто был рожден под определенными знаками, были обречены на такую судьбу, – но даже почетной. Рабы, в перьях и украшениях, на пороге смерти были физическими воплощениями богов: они были богами. Презренный изгой заканчивает свою жизнь обожествленным.

Но в действительности для раба было мало шансов умереть такой смертью. Видимо, подавляющему большинству рабов либо удавалось освободиться из неволи, даже если это случалось только после смерти их хозяина, либо они вели жизнь, по крайней мере, безопасную и далекую от нищеты. Это были, главным образом, люди, которые отказались от своих прав и обязанностей свободного человека.

Никакой военной службы, никаких налогов, никакой барщины – никаких обязанностей по отношению к государству или своему кварталу. Я повторю: с ними хорошо обращались. Более того, считалось, что они находятся под покровительством Тескатлипоки, будучи «его любимыми детьми». Знак се микицтли был священным для великого бога, и в этот день рабам дарили подарки, и никто даже не осмеливался бранить их, боясь попасть в рабство из-за гнева Тескатлипоки. «Хозяева рабов давали всем домашним строгие наказы не сердить раба никоим образом. Говорили, что если кто-нибудь укорял раба в один из этих дней, то он навлекал на себя бедность, и болезни, и несчастья и заслуживал того, чтобы попасть в рабство за плохое обращение с любимым сыном Тескатлипоки… И если случалось, что раб становился свободным и богатым, а владелец раба, в свою очередь, становился рабом, говорили, что такова была воля Тескатлипоки, который услышал молитвы раба и пожалел его и наказал хозяина за его суровость по отношению к своим слугам». Таким образом, верования, законы и обычаи соединялись вместе, чтобы защитить раба, сделать его положение легче и увеличить его шансы на освобождение.

В начале XVI века число тлатлакотин стало явно увеличиваться, что объясняется возросшим количеством податей, ростом торговли с отдаленными регионами и разницей в уровне жизни. В сложном обществе, чья древняя организация почти совершенно разрушилась, восхождение к власти и богатству одних имело в качестве противовеса падение других: бедные и неприспособленные к жизни люди опускались на дно жизни, на самый низший уровень, ниже которого не было ничего. И все же справедливо будет повторить еще раз, что даже это низшее из низших положение было не безнадежным.

В «Кодексе Теллериано-Ременсис» богатство символизируется плетеным сундуком, петлакалли, заполненным зелеными камнями. И действительно, идея материального имущества все более и более принимала податливую форму кусочков нефрита, золота или тканей. Движимое имущество, следует сказать, вытесняло недвижимое. Однако все же в XVI веке в глазах правящего класса земля, пахотная земля, тем не менее оставалась основой всего благосостояния. По мере того как сановник поднимался вверх ранг за рангом, он приобретал права на все большие и большие площади недвижимого имущества.

Теоретически никто не был собственником земельного участка. Земля принадлежала либо коллективному владельцу, кальпулли, либо общественным учреждениям, таким, как храмы, либо самому городу. Не существовало частной собственности на землю, была коллективная собственность с индивидуальным правом использования. «Эти земли, – пишет Зурита, имея в виду земли каждого квартала, – не являются частным владением каждого жителя квартала, а совместным владением кальпулли, и отдельный человек не может распоряжаться ими; но он пользуется ими в течение своей жизни и может оставить их в наследство своим сыновьям и наследникам». Ясно, что мы имеем дело с наследственным правом пожизненного пользования чужим имуществом и доходами от него.

Земельный реестр распределения участков постоянно велся главой кальпулли: он вместе со старейшинами следил, чтобы каждой семье был выделен земельный надел, который ей был нужен. Если человек не обрабатывал свою землю в течение двух лет кряду, ему делали строгий выговор. Если он не обращал на это внимания, то на следующий год он лишался своего права, и земля, которая была у него, возвращалась в общий фонд. То же самое происходило, когда семья покидала этот квартал или вымирала. В собственность кальпулли входила вся земля внутри его границ, даже та, которая не была обработана. Не было ничейной земли, земли без владельца. Глава квартала и его совет старейшин могли сдавать землю в аренду людям, которые не жили в этом кальпулли, но арендная плата поступала в общий котел, а не частному лицу.

Но хотя собственность и была коллективной, право пожизненного пользования чужим имуществом и доходами от него было индивидуальным. Каждый взрослый женатый мужчина имел право, неотъемлемое право получить земельный участок и обрабатывать его. Как только он женился, его вписывали в реестр, и, если он уже не унаследовал право на обработку земли своего отца, кальпулли был обязан обеспечить его земельным наделом. А после своей смерти он оставлял своим детям не земельный участок, а право его обрабатывать.

Таким был первозданный закон мексиканского города, закон демократичного племени: каждый свободный человек получал участок земли и должен был его обрабатывать. Со временем, по мере усиления дифференциации социальных функций, в древнем правиле возникли многие исключения: вельможи, чиновники и жрецы не обрабатывали поля, которыми они владели по праву; торговцы и ремесленники были освобождены от ручного труда. Кроме того, пахотная земля на островках озера была чрезвычайной редкостью в Мехико, и только на его берегах масеуальтин могли получить свои земельные клочки. Многие жители Мехико вели абсолютно городской образ жизни.

Однако надо признать, что случаи, когда у семьи отбирали ее земельный надел, были очень редки. Одно и то же маисовое поле, один и тот же огород из поколения в поколение оставался в руках одной и той же семьи. Без сомнения, кальпулли сохранял за собой право собственности, но на практике горожанин, который наследовал своему отцу и деду в одном и том же земельном владении, на самом деле чувствовал себя там как дома. В период, непосредственно предшествующий вторжению испанцев, продажа земли была предусмотрена законом. Частная собственность находилась в процессе возникновения, проистекая из традиционной коллективной собственности.

Эта эволюция становится яснее, если рассматривать владения других общин и городов, нежели кальпулли. Рост власти монарха и завоевания мешика и их союзников являются двумя связанными между собой фундаментами для этой эволюции, так как они привели к возникновению разнообразных земельных владений с различным регулированием: альтепетлалли, принадлежавших городу, текпантлалли, или земель, отведенных для дворца, тлатокамилли, или полей «военного командования», и йаойотлалли, полей «войны».

Во всех этих случаях нас интересуют поместья, которые обрабатывали либо рабы, либо простолюдины завоеванного города и чья продукция шла «на нужды республики». Например, индейцы из долины Толука обрабатывали поле длиной 1600 ярдов и шириной 800 ярдов для мексиканского императора. Таким образом, значительная часть земли находилась в распоряжении императора и союзных ему владык, и они могли выделять доход либо храму, либо в качестве платы чиновнику, судье или военачальнику. В обществе, где не существовало денег, плата состояла, главным образом, из дохода от земельного надела. Есть много примеров того, когда поместья раздавались воинам в качестве награды за их подвиги.

Во времена, о которых идет речь, появлялось важное новшество: хотя теоретически собственность находилась все еще в общем пользовании, на деле земля, приписанная текутли в пожизненное пользование, передавалась им своим наследникам. Эти поместья затем становились пиллалли, то есть «землей, принадлежащей пилли». То есть сыновья сановников, которые уже благодаря своему происхождению имели нечто вроде приоритетного права на высокие назначения, также получали преимущество получать унаследованные доходы. Частное владение строилось за счет общественного достояния. Было бы преувеличением сказать, что император и сановники были крупными земельными собственниками, так как в действительности чувствовалось, что основной закон совместной собственности существует. Но в равной степени было бы ошибкой утверждать, что на практике признавался только один этот закон.

В это время общество ацтеков находилось в состоянии постоянного движения, развития, и переход земли в частные руки постоянно становился явью. Обычаи и порядки реальной жизни все более и более стали отличаться от традиционных; в то время как старый обычай устанавливал один общий стандарт для всех путем разделения общинных земель, неравенство в земельной собственности на деле стало правилом. Пока масеуалли выжимал все из своего земельного надела, высшие чиновники пользовались значительными владениями в нескольких провинциях, следуя примеру императора, который владел загородными домами и садами увеселений в различных местах.

Это неравенство было не менее поразительным в том, что можно назвать ликвидным состоянием. Хотя не существовало денег, определенные предметы потребления или товары обычно служили мерилом ценности и средством обмена: куачтли, или отрез ткани (многократно увеличенный, он образовывал тюк в двадцать «длин»); какао-бобы, разменная монета у ацтеков (большое их число образовывало шикипилли, то есть мешок, содержащий или должный содержать их восемь тысяч штук); маленькие медные топорики в форме буквы «Т» и полые трубки, наполненные золотым песком. Помимо этих обменных товаров богатство императора или любого частного лица состояло из огромного разнообразия сельскохозяйственной продукции, такой, как кукуруза, бобы, масличные семена, а также разноцветных перьев, драгоценных и полудрагоценных камней, ювелирных и других украшений, одежды и т. д. Это богатство проистекало из двух источников: подати или налоги и торговли. Вот здесь-то на сцене и появляются торговцы.

Все население города и империи платило налоги, за исключением жрецов, сановников, пилли, детей, сирот, нищих и, естественно, рабов. Мексиканские масеуальтин платили, главным образом, своим трудом; торговцы и ремесленники – товарами или изделиями своего ремесла. Они платили каждые двадцать или каждые восемьдесят дней. Подати, которые каждый город или деревня были обязаны платить, сильно варьировались в зависимости от обстоятельств, при которых эти населенные пункты вошли в состав империи, и в зависимости от местных ресурсов.

Согласно индейским понятиям о податях, первоначально система податей основывалась на точном договоре, договоре о выкупе. Завоеватель обладал неограниченными правами над завоеванными, но город-победитель соглашался отказаться от некоторых из них в обмен на официальную сделку. После сражений начинался очень жесткий торг: побежденные старались отделаться как можно легче, в то время как мексиканцы угрожали возобновлением военных действий. Наконец, они приходили к соглашению, и победители никогда не забывали зафиксировать вынужденное повиновение своего неприятеля должным образом. «Не приходите к нам потом и не жалуйтесь, что мы требуем от вас слишком многого, раз сейчас вы соглашаетесь с этим» – таков был смысл тех высказываний, которые можно найти в ацтекских хрониках.

Каждая провинция и каждый город или городок в каждой провинции должны были поставлять определенное количество предметов или продукции раз или два раза в год, а перечни, приведенные в «Кодексе Мендоса», показывают, как разнообразны были эти взносы. Одна провинция «холодной страны», Шилотепек, должна была в качестве ежегодного налога поставить 800 тюков женской одежды (т. е. 16 тысяч наименований), 816 тюков мужских набедренных повязок, 800 тюков вышитых юбок, 3216 тюков куачтли, два комплекта одежды для воина с головным убором и щитом, 4 большие корзины кукурузы и другого зерна и, наконец, от 1 до 4 живых орлов.

Провинция Точпан, расположенная на побережье залива, обязана была поставить 6948 тюков различных плащей, 800 тюков набедренных повязок и столько же юбок, 800 тюков перца, 20 мешков перьев, 2 нефритовых ожерелья, 1 ожерелье из бирюзы, 2 мозаичных диска из бирюзы, 2 богатых костюма для военачальников. Точтепек, который был главным купеческим центром на границах с южными и восточными странами, помимо большого количества одежды поставлял 16 тысяч каучуковых мячей, 24 тысячи пучков перьев попугая, 80 связок перьев кецаля, 1 щит, 1 диадему, 1 золотой обруч на голову, 2 золотых ожерелья, ювелирные украшения из янтаря и хрусталя, а также какао.

В перечнях податей упоминаются хлопчатобумажная ткань, ткань из волокон агавы и другие ткани, кукуруза, зерно, какао, мед, соль, перец, табак, строительные материалы, мебель, посуда, золото из миштекских провинций, бирюза и нефрит с восточного побережья, кошениль, ладан, каучук, бумага из Куаунауака и Уацтепека, раковины из Циуатлана, живые птицы из Шилотепека и Ошитипана. Ежегодно в качестве податей одного только куачтли поступало более 100 тысяч тюков. Как уже было показано, тюк куачтли считался эквивалентом годового прожиточного минимума одного человека. Следовательно, таким образом в Мехико поступало 100 тысяч «годовых прожиточных минимумов», не говоря уж обо всей остальной вышеупомянутой продукции. Например, в виде податей столица получала 32 тысячи больших листов бумаги, 152 тысячи 320 набедренных повязок, 30 тысяч 884 связки драгоценных перьев и т. д.

Без сомнения, определенная доля этого богатства была поделена между кварталами столицы, которая, однако – по крайней мере теоретически, – не забирала себе более двух пятых всей дани; две пятые оставались для Тецкоко и одна пятая для Тлакопана. Но несомненно то, что император и его сановники брали себе львиную долю: после падения Куэтлацтлана Монтесума I, его правая рука Тлакаэлельцин и начальник этой экспедиции взяли себе три четверти всей дани, полученной с этой провинции; только одна ее четверть продолжила свой путь к городским районам, и никто не может сказать, насколько крохотная доля доходила на самом деле до простых людей.

Принимая во внимание масштаб этих цифр, естественно предположить, что налоговое бремя было очень тяжелым. Безусловно, именно такое впечатление получили испанцы по своем прибытии сюда, когда услышали жалобы и протесты тотонаков. Но это племя было подчинено сравнительно недавно, и оно ненавидело мексиканцев. Возможно, их свидетельства не стоит принимать на веру буквально. Нужно также помнить, что некоторые провинции были очень густо заселены. Алонсо де Зурита, превосходный испанский чиновник и очень точный наблюдатель, в частности, утверждает: «Во всем этом было довольно системы и внимания к тому, чтобы ни на одного человека не падало бы более тяжелое бремя, чем на остальных. Каждый платил немного; но так как людей было много, появлялась возможность собирать большое количество (товаров), не затратив большого количества труда и не вызывая недовольства».

Города и деревни долины Мехико облагались только им одним полагавшимся налогом: от них требовалось, чтобы они по очереди заботились о содержании и обслуживании дворцов трех союзных монархов и обеспечивали их домашними слугами и продовольствием. Несауалькойотль, властелин Тецкоко, поделил местность вокруг своей столицы на восемь районов, каждый из которых был обязан исполнять эти обязанности в течение определенного времени каждый год под надзором кальпишки.

Если верить Иштлильшочитлю, то количества всего того, что эти районы должны были поставлять, были действительно очень велики: королевский двор потреблял не менее чем сотню индеек в день.

Конечно, правители и их приближенные имели возможность скопить огромные количества товаров благодаря мощному притоку в Мехико и союзные города богатств в виде податей. Также не вызывает сомнений и то, что их расходы были очень велики. И Несауальпилли в Тецкоко со своим обширным гаремом и сорока любимыми женами, из которых только одна дочь мексиканского императора Ашайакатля имела в услужении более двух тысяч человек, и Монтесума II в Мехико, которого во дворце постоянно окружали три тысячи прислужников, не считая его орлов, змей и ягуаров, содержавшихся в специальных помещениях и съедавших ежедневно 500 индеек, жили как монархи посреди изобилия и богатства, благодаря которому богатела и все возрастающая свита. Но с другой стороны, поскольку не было разграничения между общественным достоянием и личным состоянием монарха, именно он раздавал всему населению пищу и питье во время месяца Уэй текуильуитль, когда в промежутке между урожаями запасы семей истощались, именно он раскрывал свои амбары в период голода и бедствий, и именно он брал на себя военные расходы, оснащение и снабжение войск продовольствием. А каждый сановник, согласно своему рангу, должен был покрывать расходы не только на свое проживание, но также на проживание своей свиты, прием путешественников и прокорм бедняков. Богатство могущественных людей распускалось в роскоши, но в большой степени положение их обязывало к его перераспределению.

У торговцев такого не было. Как мы уже видели, почтека не выставляли напоказ свое богатство, за редкими исключениями, когда обычай и принятые нормы поведения требовали от них быть щедрыми хозяевами. Им не нужно было соответствовать определенному положению, и они не перераспределяли свои богатства. Источником этого богатства не были ни земля, ни налоги, а торговля, на которую у них существовала монополия: оно накапливалось, тщательно сокрытое, в их складах в виде пучков драгоценных перьев, сундуков с зелеными камушками и янтарем, бутылочных тыкв, заполненных золотым песком.

В то время как правящий класс тратил свои богатства расточительно, почтека, ведя комфортный, но ничем не примечательный образ жизни, не были обязаны обеспечивать чьи-либо нужды, кроме своих собственных; их не звали оказывать помощь простолюдинам или беднякам, и они имели возможность накопить то, что в наши дни называется капиталом. Сановники как-никак были всего лишь высокопоставленными чиновниками, которые получали значительные дары или жалованье, но которые в силу своего положения были обязаны тратить значительно большую их часть. Но торговцы, с другой стороны, образовывали первичное ядро состоятельного класса, чьи богатства принадлежали исключительно ему.

В обществе ацтеков начала XVI века можно было найти много весьма разнящихся уровней жизни: великолепие и роскошь монарха и сановников различных рангов, полная комфорта жизнь торговцев как среднего класса и экономность простых людей. Бедняки слишком часто упоминаются в литературе, чтобы можно было игнорировать их значимость. Счастливые посредственности, которыми были большинство мексиканцев двумя веками раньше, мало-помалу исчезали, по мере того как племенная деревня вырастала в столицу империи и становилась центром, к которому стекались все богатства обширной страны. Городская жизнь, усложняющаяся деятельность, увеличение доминионов и связанные с этим административные задачи, а также появление торговли – все это неминуемо и безвозвратно изменило издревле заведенный порядок. Без сомнения, кальпулли с их демократичной организацией, вероятно, выступали в роли мощного стабилизатора; но в равной степени вероятно, что небольшой земельный надел, который казался вполне достаточным простому жителю в XIV веке, выглядел уже крайне маленьким в глазах человека XVI века. Ведь здесь тоже начиналась эволюция, и ее развитие мы можем только воображать, видя, что оно было жестоко прервано вторжением европейцев.

На вершине социальной пирамиды, военный стратег и одновременно даритель наград, представитель привилегированных классов и защитник простых людей, монарх олицетворял собой власть правящего класса, то умиротворяя, то подавляя класс торговцев. Его сопровождали все внешние атрибуты монаршей власти, которые в точности соответствовали действительности: тщетны попытки некоторых современных авторов отрицать эту очевидность.

Хотя конкистадоры, возможно, были людьми грубыми, они были отличными наблюдателями, и их описания недвусмысленны; кроме того, они совпадают с местными источниками, которые с точностью прослеживают генеалогию, даты коронации и смерти каждого правителя. Приходится признать тот факт, что в 1519 году город Мехико был монархией, но остается еще решить, что за монархия это была. Кто был монархом и как он назначался?

Мексиканец, которого мы называем императором, носил титул тлатоани, «тот, кто говорит», от глагола тлатоа – «говорить». Тот же самый корень можно найти в словах, связанных с речью (например, тлатолли означает «язык») и властью, или влиянием (тлатокайотль – «государство»). Эти два значения объединяются в слове тлатокан, которое означает верховный совет, место, где произносятся речи и откуда исходит власть. Словом тлатоани называли правителя не случайно, так как основой его власти было искусство произносить речи, толково говорить на обсуждениях в совете и умение с легкостью и достоинством выступать в том высокопарном и метафорическом стиле, которые так любили ацтеки. Другой его титул был тлакатекухтли, «возглавляющий воинов», что имело отношение к очень важному аспекту его положения: он был главнокомандующим армиями трех городов конфедерации.

Корни мексиканской династии неясны, и эта неясность стала еще запутаннее благодаря попыткам ацтекских летописцев снабдить свой правящий дом благородным происхождением. Они полагали, что обязаны создать видимость того, что эта династия произошла от великих и легендарных тольтекских царей, хотя на самом деле она появилась совсем недавно. Эта цель была достигнута благодаря городу на озере Кольуакану, расположенному на юге, в котором сохранились обычаи и язык Тулы. Было абсолютно необходимо, чтобы первый ацтекский император Акамапичтли был родом из этого города и, таким образом, тольтеком. А чтобы доказать это, было написано много сложных повествований о его приходе к власти. Одна из таких версий, особенно интересная тем, что была составлена после испанского завоевания по приказу конкистадора Хуана Кано, который женился на донье Исабель, дочери Монтесумы II, без сомнения, предоставляет нам официальный вариант этой истории.

По некоторым источникам владыки Кольуакана произошли от Кецалькоатля, «пернатого змея», царя Тулы, а Акамапичтли был приемным сыном самого последнего законного владыки из этой семьи. Согласно другим сведениям, Акамапичтли родился в Кольуакане, хотя его мать была мексиканкой. Но еще одна женщина играет очень важную, хоть и несколько неясную роль в основании этой династии: иногда она появляется в качестве приемной матери молодого царя, иногда как его жена, но всегда она сеньора из великой правящей семьи Кольуакана. Существует не одно указание на то, что в прежние времена знатность и власть наследовались по женской линии. Но как бы там ни было, то звено, посредством которого они хотели связать мексиканскую королевскую фамилию с блистательным и легендарным прошлым, было чрезвычайно хрупким.

После Акамапичтли бирюзовая диадема оставалась в семье без перерыва до самого конца. Второй император, Уицилиуитль, был его сыном, а третий, Чимальпопока, его внуком. После этого власть часто наследовалась братом усопшего императора или его племянником. Различные источники не всегда сходятся во взглядах на то, какова была точно степень родства между следующими друг за другом императорами, но в одном пункте нет никаких сомнений: наследование всегда происходит внутри одной семьи, это одна единая династия.

Этот обычай мог варьироваться в разных городах. Например, в Тецкоко было принято обычное наследование от отца к сыну. Но предстояло все же еще решить, какому сыну вручить трон, а это было нелегко, если правитель состоял в полигамном браке. Одна из царских жен признавалась законной, и теоретически именно ее старший сын должен был наследовать своему отцу. И все же здесь было много неясного, так как, по словам Зуриты, «если никто из его сыновей или внуков не был годен для правления, наследника не провозглашали, и главные сановники приступали к его избранию». По этой причине Несауалькойотль перед своей смертью принял меры предосторожности и назначил своего семилетнего сына Несауальпилли своим наследником, добившись, чтобы его признали царем подобно тому, как римские и византийские императоры делали своих сыновей соправителями, чтобы гарантировать им корону.

В Мехико было принято выбирать. Акамапичтли не назвал своего преемника перед смертью, «а поставил республику перед задачей избрать того, кто окажется самым подходящим… Этот обычай всегда сохранялся у мексиканцев. Сыновья царей правили не по праву наследования, а благодаря выборам». Сначала было так, что все племя или, по крайней мере, главы семей избирали монарха. Город был еще мал, а его жители немногочисленны: всех их можно было собрать на центральной площади, чтобы они шумно одобрили предложения старейшин.

По мере роста города и империи группа людей, которая избирала монарха, становилась меньше: это был уже не народ, а «сенат», который назвал Ауицотля. В начале XVI века коллегия выборщиков состояла приблизительно из ста человек, поделенных на пять категорий: текутлатоке, или высшие сановники в количестве тринадцати человек; ачкакаухтин, или чиновники более низкого ранга, которые были или должны были быть представителями различных районов; две категории военных: служащих и ушедших в отставку; и, наконец, самые главные жрецы, тленамакаске. Как можно будет убедиться, эта коллегия выборщиков представляла только высший уровень правящего класса чиновников, жрецов и военачальников. В нее не были включены не только рабы, не только простые люди, но и торговцы, ремесленники и даже люди знатного происхождения, пилли. Следовательно, избрание императора находилось в руках узкой группы лиц.

Саагун утверждает, что голосования не было. Так обстоят дела в Мексике даже в наше время в деревнях народа нахуатль, когда нужно избрать представителя муниципальной власти или главу общины: выборщики обсуждают все между собой, выдвигаются предложения и каждое имя согласовывается. Не происходит никакого голосования в нашем понимании этого слова. Когда провозглашали нового монарха, он должен был пройти длительные и мучительные церемонии коронации: по их ходу он был обязан понести епитимью перед лицом богов, выслушать многочисленные речи и ответить на них со всем красноречием. Наконец, он обращался к людям, убеждая их прежде всего почитать богов и избегать пьянства. Затем он появлялся во всем великолепии царских одежд: в треугольном венце из золота и бирюзы на голове, в сине-зеленом плаще и украшениях из зеленых камней, неся в руке скипетр в виде змеи.

Речи, которыми обменивался вновь избранный император с вождями, и его обращение к народу дают представление о том, как мексиканцы понимали монаршее достоинство. Без сомнения, его избирала знать, но, согласно официальной версии, на самом деле он был избран богами, особенно Тескатлипокой, который видит все в своем волшебном зеркале, поэтому первый свой долг он должен был отдать им. Он благодарил их за свое избрание, хотя в то же самое время он вздыхал, сетуя на тяжесть такого бремени, как управление империей: он гарантировал защиту храму Уицилопочтли и должное поклонение богам.

Остальные его обязанности были по отношению к народу: по традиции, он считался «отцом и матерью» мексиканцев. Он был обязан вершить правосудие и бороться с голодом, чтобы у них было «изобилие плодов земли». Основные представления о монархии ацтеков, проступающие в стереотипных официальных формулировках, не лишены достоинства; в них присутствует понятие общественного блага и ощущение настоящего единства правителей и их подданных. Более того, все свидетельствует о том, что правители серьезно относились к своим обязанностям. Одно правление сменяло другое, а в традиционных хрониках они изображаются не только стремящимися расширять империю и строить храмы, но также и приходить на помощь к обездоленным. В качестве примера можно привести Монтесуму II, который раздавал пищу и одежду всему населению, или Ауицотля, раздавшего 200 тысяч мер кукурузы пострадавшим от наводнения.

Высокопоставленные чиновники, которые зачастую были ближайшими родственниками императора, вместе с ним занимались управлением страной. Первый среди них, который носил занятный титул Сиуакоатль («женщина-змей»), был настоящим вице-императором. Его титулом было имя великой богини, и очень вероятно, что вначале Сиуакоатль был не более чем ее главным жрецом. Только во время правления Монтесумы I титул Сиуакоатль (раньше его могли встретить и в Мехико, и в других городах) вдруг стал титулом первого сановника государства после монарха. «Ты будешь помогать мне править этой мексиканской республикой», – сказал Монтесума I своему брату Тлакаэлельцину, которого он назвал Сиуакоатлем.

Этот высокопоставленный сановник имел широчайшие полномочия: он был верховным судьей по военным и уголовным делам, и у него «была обязанность обеспечивать потребности правительства и королевских финансов. Он заслушивал дела, которые были переданы ему по апелляции», – пишет Торквемада, называя его «высшим председательствующим судьей». Именно этот сановник называл имена воинов, которых следовало наградить; именно он организовывал военные экспедиции и назначал для них военачальников. Он созывал коллегию выборщиков после смерти монарха и во время междуцарствия выступал в роли главы государства.

Когда император покидал Теночтитлан, чтобы лично командовать войсками конфедерации, во дворец переезжал Сиуакоатль и заменял его в его отсутствие. Почести, которые ему оказывались, стояли на втором месте после почестей императору; только он мог предстать перед императором не сняв обуви. Он получал очень значительную долю дани с завоеванных городов. Он являлся дублером тлатоани во всем, а его черно-белый плащ как символ власти шел непосредственно за сине-зеленым.

Кажется, Монтесума сделал гениальный ход, поместив своего брата Тлакаэлельцина подле себя. Это была сильная личность, и хронисты неизменно восхищаются им. Чимальпахин, например, называет его уэй окичтли, что точно переводится как vir illustris.[6]

Все свидетели в голос превозносят его воинскую доблесть, его умение управлять государством и его верность императору. При нем эта должность приобрела такой блеск, что все его последователи избирались из числа его прямых потомков: его сыновей и внуков вплоть до самого последнего, Тлакоцина, который прожил достаточно долго, чтобы 13 августа 1521 года положить сдавшийся Мехико к ногам Кортеса и принять крещение под именем дон Хуан Веласкес.

Ниже Сиуакоатля стояли четыре высокопоставленных военачальника, которые вместе с ним являлись главными советниками императора. Двое из них, тлакочкалькатль и тлакатеккатль, часто имели прямые родственные отношения с монархом, и именно из них избирали его преемника. Например, Монтесума II занимал должность тлакочкалькатля во время правления своего отца Ауицотля. Некоторые из этих сановников обладали судейскими полномочиями: тлакатеккатль занимался гражданскими и уголовными делами и обладал правом подачи апелляции Сиуакоатлю.

Далее в индейских и испанских летописях говорится о довольно большом количестве титулов, которым невозможно при настоящем уровне знаний дать определение, имея в виду те функции, которые им соответствовали. Например, известно, что в юности император Тисок занимал должность тлайлотлака. Это слово обозначает чужеземное племя и может использоваться для наименования титула подобно тому, как у римлян существовал германикус или парфикус. Мешикатль ачкаутли, возглавлявший чиновников Мехико, был одним из тех, на ком лежала ужасающая ответственность окончательной сдачи города. Текутламакаски, который часто упоминается среди ближайших советников императора, оказывается, был представителем жречества перед центральной властью. Петлакалькатль, «тот, кто отвечает за сундук», занимался зернохранилищами и складами, где хранились подати с провинций. Уэй кальпишки обладал одновременно функциями и префекта столицы, и главы имперских сборщиков налогов. В таком контексте кажется, что плюрализм должностей не был чем-то необычным. Так, тлакочкалькатль Ицкуауцин, находившийся на службе, когда пришли испанцы, был в то же время и правителем Тлателолько.

Не считая петлакалькатля и уэй кальпишки, может быть, исключительно из-за гражданского характера их обязанностей, высокопоставленные сановники состояли членами тлатокана, или верховного совета города. Его возглавлял император, а в его отсутствие – Сиуакоатль. Этот совет собирался до того, как принималось любое важное решение, касающееся посольств, объявления войны и т. д. Он также был главным ядром коллегии выборщиков при избрании императора. При таком положении дел было бы неразумно видеть в нем эквивалент одного из наших совещательных собраний или даже совета вождей племени североамериканских индейцев.

Вначале, без сомнения, в него входили делегаты от различных кальпулли, но в то же время, по крайней мере, его часть состояла из выдвиженцев императора, а остальные были кооптированы. Здесь опять-таки мы имеем случай перехода от племенной демократии к олигархическому режиму, чьим стражем и вождем был император. Но нельзя забывать, что простолюдины могли достичь наивысших почестей, и, хотя аристократия ревниво относилась к своим привилегиям, она не закоснела и все еще могла обновиться и укрепиться, приняв в свои ряды достойных людей. Но нужно заметить, что, хотя простолюдин мог надеяться стать текутли, торговец не мог: человек, рожденный торговать, на всю жизнь оставался купцом. Используя терминологию нашего времени, можно сказать, что аристократия произошла из народной среды, а не из буржуазной.

Город-государство Мехико, будучи в XVI веке сложным общественным и политическим организмом, коренным образом отличался от скитающегося племени, которое в 1325 году нашло себе прибежище на нескольких островках, заросших тростником. И это отличие было не просто количественным, связанным с ростом населения, территории и ресурсов, а качественным. Город представлял собой не просто разросшееся племя, он стал чем-то иным, государством, стремящимся к расширению своих границ, обществом, в котором постоянно росло расслоение и начал появляться антагонизм между классами; в нем стала меняться природа собственности, и идея служения народу вступала в скрытый конфликт с идеей личного обогащения. Но религия, удивительно мощный цемент, скрепляющий различные элементы этого общества, скрывала эту сложность и своей реальной, главенствующей и бесспорной властью навязывала всему обществу единое видение мира, а своими ритуалами регламентировала жизнь каждого его члена.

Именно благодаря религии город и племя были едины, и она же сглаживала все различия. Именно религия придала этому городу (во многих отношениях удивительно современному) его средневековый вид, ведь жизнь мексиканца в рамках общественного и материального имеет смысл только в том случае, если осознать ту степень, до которой всемогущая религия указывала ему на его долг, руководила им в повседневной жизни, окрашивала его видение мироздания и своей судьбы.