• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Первый экзамен, заключавшийся в написании двух этюдов (тема каждого из них выбиралась из четырех предложенных), Гитлер выдержал успешно. На этом этапе из 112 претендентов отсеялись 33. Второй этап экзамена заключался в том, что абитуриенты демонстрировали приемной комиссии привезенные с собой рисунки. И здесь Гитлеру не повезло. Основанием, по которому ему отказали в приеме, послужило то, что среди его рисунков было очень мало портретов. Вместе с ним неудачу потерпел еще 51 кандидат. Только 28 счастливцев поступили в Академию. Интересно, что, по иронии судьбы, вместе с Гитлером отсеяли и Робина Христиана Андерсена, который после 1945 года руководил мастерской живописи в Венской академии изобразительных искусств, а в 1946–1948 годах был даже ее ректором. Еще раз подтвердилась истина, что любой экзамен — лотерея и его исход в большей мере зависит не от талантов и способностей студентов, а от субъективных мнений экзаменаторов и даже от их настроения. Гитлера неудача не заставила разочароваться в своем таланте живописца. Он был до конца жизни убежден, что «гения только гений может оценить по достоинству».

К тому же в тот момент еще не все казалось потерянным. Ректор академии Зигмунд д'Альман, которому Гитлер был представлен сразу после экзамена, сказал, что «привезенные им рисунки однозначно свидетельствуют о том, что его способности, несомненно, лучше всего проявятся в области архитектуры». Действительно, на его картинах люди встречаются сравнительно редко, зато архитектурные детали прорисованы весьма тщательно.

После провала при поступлении на отделение живописи Гитлер решил попытать счастья на отделении архитектуры. Но тут непреодолимым препятствием стало отсутствие у него аттестата о среднем образовании. В данном случае это было необходимо, поскольку от будущих архитекторов требовали хотя бы элементарных знаний по математике и геометрии. Сдавать экзамены для получения аттестата Гитлер так и не захотел. Да и домашние проблемы не оставляли времени для такой подготовки.

В ноябре 1907 года он вернулся в Урфар под Линцем, чтобы ухаживать за безнадежно больной матерью. Ее лечащий врач еврей Эдуард Блох в 1938 году (тогда было совершенно невозможно заподозрить его хоть в каком-то сочувствии Адольфу Гитлеру) вспоминал: «Он относился к матери с самой трогательной любовью, ловя каждое ее движение, чтобы сразу же прийти на помощь. Его обычно устремленный вдаль печальный взгляд прояснялся, когда боль у матери отступала... За всю свою почти сорокалетнюю врачебную практику я никогда не видел молодого человека, который бы так страдал, как Адольф Гитлер». 21 декабря 1907 года Клара Гитлер отошла в мир иной. Два дня спустя Адольф похоронил мать рядом с отцом на кладбище в Леондинге. В извещении о ее смерти говорилось: «Адольф и Паула Гитлер от своего имени и от имени родственников сообщают о смерти нашей горячо любимой и незабвенной матери, тещи, бабушки и сестры Клары Гитлер, вдовы императорского королевского старшего официала, которая отошла в мир иной 21 декабря 1907 г. в 2 часа ночи...» Это, как мы убедились из свидетельства доктора Блоха, не было формальным выражением любви и скорби. С этикой любви к ближнему у Гитлера было все в порядке. Вот с этикой любви к дальнему, как свидетельствует история, у германского фюрера дело обстояло совсем скверно.

Гитлер и его сестра теперь были круглыми сиротами. Главу о своей жизни в Вене он назвал «Годы учебы и страданий в Вене», где утверждал: «Нужда и суровая действительность заставили меня быстро принять решения. Скудные отцовские средства были в значительной мере израсходованы во время тяжелой болезни матери, а причитающейся мне пенсии по случаю потери кормильца не хватало на жизнь. Значит, нужно было самому зарабатывать себе на жизнь... Я благодарен тому времени за то, что я возмужал и сохраняю эту твердость характера до сих пор, а еще больше за то, что оно вырвало меня из пустоты безмятежного существования».

Здесь Гитлер, создавая образ борца с буржуазным мещанством, человека, который с молодых лет познал суровую нужду, умышленно передергивал. В. Мазер скрупулезно выяснил доходы Гитлера в венский период и доказал, что у него было вполне достаточно средств как раз для безмятежной жизни.

Еще в 1905 году Клара продала дом в Леондинге, получив за него 7480 крон. С 1903 года она получала ежегодную пенсию в 1200 крон как вдова, а с 1905 года — еще 220 крон в год в виде процентов на деньги, вырученные за продажу дома. Алоиз Гитлер имел годовой оклад в 2600 крон, пенсия от которого составила 2196 крон. Кроме того, Клара имела право на наследство своей тетки крестьянки Вальбурги Гитлер, которая умерла позже Клары, так что наследство перешло непосредственно Адольфу и Пауле. Оно составило около 3800 крон. По расчетам В. Мазера, Клара, Адольф и Паула Гитлер имели ежемесячный доход около 120 крон. После смерти матери Паула и Гитлер ежемесячно получали 58 и 25 крон «сиротской» пенсии. Кроме того, им досталась еще и та часть наследства Вальбурги Гитлер, которая приходилась сестре Кларе Иоганне и была завещана последней детям Клары.

Таким образом, ежемесячные доходы Гитлера в бытность его в Вене значительно превышали 80 крон, из которых 10 он платил за наем комнаты. В то время в австрийской столице юрист с годичным стажем работы в суде зарабатывал 70 крон в месяц, школьный учитель в первые пять лет преподавания получал 66 крон, почтовый служащий — 60 крон, а асессор Венского реального училища — 82 кроны. Будущий друг и союзник фюрера Бенито Муссолини, который в тогда еще австрийском Триесте трудился главным редактором газеты «Авенире дель Лавораторе», а по совместительству — секретарем местного отделения социалистической рабочей палаты, получал на обеих службах 120 крон.

В начале 1908 года хозяйка дома, который незадолго до смерти снимала в Урфаре Клара Гитлер, решила похлопотать за Адольфа перед известным театральным художником Альфредом Роллером, профессором Венской школы художественных промыслов, с которым была хорошо знакома ее мать. Хозяйка просила свою мать о рекомендательном письме для Гитлера:

«Сын одной моей знакомой хочет стать художником, с осени учится в Вене. Он хотел поступить в Академию изобразительных искусств, но прием уже закончился, и он пошел в частное учебное заведение... Это серьезный и усердный молодой человек, зрелый не по годам, хотя ему всего 19 лет, очень обаятельный и солидный, из в высшей степени порядочной семьи. Его мать умерла перед Рождеством... Молодого человека, за которого я прошу, зовут Адольф Гитлер.

Мы недавно разговорились случайно об искусстве и художниках, и он упомянул между прочим, что профессор Роллер — знаменитость среди художников и известен не только в Вене, но и обладает мировой славой... Он обожает его произведения.

Гитлер даже не подозревал, что мне знакомо имя Роллера, а когда я ему сказала, что была знакома с братом знаменитого Роллера, и спросила, не могу ли я помочь, раздобыв рекомендательное письмо к директору сценографической части придворной оперы, у молодого человека засветились глаза и он густо покраснел... Мне бы очень хотелось помочь молодому человеку. У него никого нет, кто бы мог замолвить за него слово или дать хороший совет. Он приехал в Вену совсем один, ему пришлось самому, без всяких рекомендаций, устраивать свои дела по поводу приема. У него твердое намерение получить хорошее образование. Насколько я его знаю, он не собьется с пути, потому что у него перед глазами серьезная цель. Я надеюсь, что он достоин твоих хлопот. Возможно, ты сделаешь доброе дело.

Дорогая мамочка, я прошу тебя, если возможно, напиши несколько рекомендательных строк директору Альфреду Роллеру... Я передам их молодому Гитлеру в Вену... Я думаю, тебе не составит труда написать несколько слов... Он ожидает сейчас решения опекунского совета по поводу пенсии для себя и своей сестры».

Рекомендательное письмо удалось добыть без особого труда. И уже 8 февраля 1908 года квартирная хозяйка Гитлера благодарила свою мать за успешные хлопоты и сообщала: «Лучшей наградой за твои труды было счастливое лицо молодого человека, когда я... сказала ему, что ты рекомендуешь его директору Роллеру и тот дает ему аудиенцию!.. Я разрешила ему прочесть письмо директора Роллера. Видела бы ты этого мальчика! Медленно, слово за словом, он с благоговением и со счастливой улыбкой на лице читал письмо, будто хотел выучить его наизусть. Затем он с глубокой благодарностью выложил его передо мной. Он спросил меня, можно ли написать тебе, чтобы выразить свою благодарность. Я ответила: «Да!»

Да вознаградит тебя Господь за твои хлопоты... Хотя из опекунского совета до сих пор нет ответа, Гитлер больше не хочет ждать и через неделю уезжает в Вену...»

Два дня спустя Гитлер написал матери своей хозяйки благодарственное письмо за то, что она помогла ему «получить доступ к великому мастеру сценической декорации профессору Роллеру».

Несколько дней спустя, подписав у своего опекуна протокол о наследстве, Гитлер уехал в Вену. Вместе со своим другом еще по Линцу Августом Кубичеком, собиравшимся учиться на альтиста, он поселился у некой Закрейс, которая была родом из Галиции. Как писал Гитлер впоследствии, «во мне вновь проснулось былое упрямство, и у меня теперь была конечная цель. Я решил стать архитектором».

Кубичек свидетельствовал: «Таким был мой друг: книги, одни только книги! Я не могу себе представить Адольфа без книг. Дома они лежали вокруг него грудами. Ему хотелось, чтобы заинтересовавшая его книга всегда была под рукой. Даже если он не читал ее в данный момент, она должна была находиться рядом. Иногда у него не было возможности захватить книгу с собой. Тогда он скорее жертвовал прогулкой на свежем воздухе и лицезрением природы, чем книгой. Книги были его миром. В Линце он, чтобы иметь возможность достать любую нужную книгу, записался сразу в три библиотеки. В Вене он посещал придворную библиотеку, и притом настолько часто, что я однажды поинтересовался у него, не собирается ли он перечитать всю библиотеку, за что он грубо отчитал меня. Однажды он привел меня в читальный зал библиотеки. Я был потрясен количеством книг, которыми были уставлены все стены, и спросил, как он выбирает нужную книгу из всего этого многообразия. Он попробовал объяснить мне, как пользоваться каталогом, но я только еще больше запутался. Когда он читал, его ничто не могло оторвать от книги. Но иногда он отвлекался сам. Если книга захватывала его, он начинал говорить о ней. Мне приходилось терпеливо слушать независимо от того, интересовала меня тема или нет».

Добавлю, что Гитлер уже тогда достаточно владел французским и английским языками, чтобы читать на них книги и периодику и смотреть фильмы в кинотеатрах. Вообще же человек, стремящийся целиком замкнуться в мире книг, вполне может стать опасным для окружающих, что блестяще подтвердил Гитлер своим примером. Книгочеи, живущие в мире литературных фантазий и желающие перестроить реальный мир по книжному образцу и подобию — для придания миру совершенных, по их мнению, форм, способны на самые жуткие преступления. Особенно если образцами служат антисемитские памфлеты и сочинения о превосходстве какой-либо расы или народа.

Как мы убедились, Гитлер мог быть усердным и упорным в достижении цели, которая по-настоящему его увлекала. Он нравился окружающим, в том числе женщинам самого разного возраста. Молодой Адольф был вежливым и предупредительным, что называется, вполне вменяемым человеком. Никто бы тогда не заподозрил в нем будущего губителя миллионов людей. И жаль, что все хлопоты добрых женщин так и не увенчались успехом. Как знать, будь он великим художником или великим архитектором масштаба Ле Корбюзье или Антонио Гауди, возможно, его честолюбие было бы удовлетворено и он не ударился бы в политику... Правда, шансы на такое развитие событий были ничтожны, а уж стать святым Гитлеру точно не грозило ни при каких обстоятельствах.

Тем временем по рекомендации Роллера, которого он впоследствии назвал одним из своих учителей, Гитлер начал брать уроки искусства у венского скульптора Панхольцера, не оставляя мысли поступить в академию. Однако на экзаменах осенью 1908 года все на то же отделение живописи он провалился уже в первом туре, получив «неуд» по композиции. До демонстрации картин, созданных по наставлениям Панхольцера, дело даже не дошло.

После неудачи с экзаменами Гитлер съехал с прежней квартиры на Штумпераллее, 29 и не оставил своего нового адреса никому, в том числе Августу Кубичеку, удачно поступившему в консерваторию. Как вспоминал Кубичек, «Гитлер был отвергнут миром и оттого стал неуравновешенным». В этом уходе от всех родных и знакомых был и свой плюс. Австрийское военное ведомство так и не сыскало кочующего по Вене Гитлера, чтобы призвать его в императорско-королевскую армию. Но наивно было бы объяснять подобный образ жизни Гитлера тем, что он хотел всеми способами избежать военной службы. Нет, как мы скоро убедимся, Гитлер в дальнейшем пошел добровольцем — правда, не в австрийскую, а в германскую армию — и показал себя умелым и храбрым солдатом. Скорее причина заключалась в состоянии его души, которая переживала потрясение из-за крушения надежд на карьеру профессионального художника или архитектора и требовала уединения.

Какое-то время Адольф зарабатывал на жизнь трудом художника-самоучки. Он рисовал венские пейзажи и продавал их туристам и горожанам, иногда писал портреты по заказу прохожих. Он вполне освоил к тому времени технику портретной живописи. Но портреты продавались гораздо хуже пейзажей, поэтому Гитлер чаще писал пейзажи. Рисовал он и рекламные плакаты и буклеты, а порой даже давал консультации по архитектуре. Писал как маслом, так и акварелью. Рисовал чаще с фотографии, чем с натуры, так как не хотел тратить время на то, чтобы рисовать, стоя на улице за мольбертом. Это было дольше и труднее.

В 1910 году у Гитлера произошел конфликт с его партнером по артистическому бизнесу Райнхольдом Ханишем. Гитлер заявил в полицейский комиссариат, что Ханиш украл у него акварель стоимостью в 9 крон и присвоил выручку от продажи другой акварели — в 19 крон. Незадачливый партнер в результате был осужден на семь дней тюрьмы. Впоследствии Ханиш распространял о Гитлере разного рода порочащие небылицы, которыми позднее охотно пользовались политические противники и биографы фюрера. После 1933 года Ханиш выдавал свои рисунки за гитлеровские и бойко продавал их коллекционерам. Эти сплетни не прошли бедняге даром. Сразу после аншлюса Австрии Ханиш был арестован гестапо и, по одним данным, умер во время следствия от воспаления легких, а согласно другим — повесился.

После того как Гитлер расстался с Ханишем, он стал продавать свои картины самостоятельно, и довольно удачно. Он работал по строго определенному расписанию: ежедневно в первой половине дня писал по одной небольшой акварели (реже — картины маслом), а во второй половине дня ходил по потенциальным покупателям и заказчикам. В это время он зарабатывал достаточно денег, чтобы уже в мае 1911 года отказаться от ежемесячной пенсии в 25 крон по случаю потери кормильца (причитавшейся ему еще на протяжении двух лет) в пользу своей сестры Паулы.

По иронии судьбы среди покупателей гитлеровских акварелей было немало евреев из числа венских коммерсантов и интеллигенции. В их числе были и те, кто покупал картины главным образом для того, чтобы поддержать молодого талантливого художника. Четверть века спустя Гитлер с лихвой отблагодарил их за это участие.

В целом коммерческой живописью в Вене Гитлер занимался не слишком усердно, зарабатывая ровно столько, сколько хватало на более или менее сносное существование, но никак не больше. Он предпочитал иметь досуг для чтения. В Вене будущий фюрер впервые начал интересоваться политикой и проникся лютой ненавистью к евреям и стойкой нелюбовью — к дунайской монархии. Эти чувства подогревались тем, что живописная халтура ради денег в глубине души претила Гитлеру. Он считал себя непризнанным великим художником, чьи картины достойны украшать лучшие галереи мира. Позднее, уже в годы Второй мировой войны, фюрер уверял своих собеседников в ставке «Вольфшанце» (она располагалась в Растенбурге, в Восточной Пруссии), что, если бы не началась Первая мировая война, то он бы стал одним из первых архитекторов Германии, если вообще не самым первым.

Вену, в отличие от Линца, Гитлер так и не полюбил по-настоящему. Она была для него слишком космополитичным городом, давно утратившим подлинный «германский дух». Вот к Линцу он на всю жизнь сохранил самые теплые чувства и после победы во Второй мировой войне мечтал сделать его самым красивым немецким городом на Дунае и рассчитывал возвести там ряд монументальных зданий по собственным проектам. Фюрер мечтал после победы поселиться там навсегда, отойти от государственных дел и жить в уединении, предаваясь размышлениям об историческом предназначении германской расы и благотворной силе искусства. Впрочем, эти мечты представляли собой несбыточные фантазии, и фюрер понимал это. В то же время за многими зданиями Вены начала XX века Гитлер признавал несомненные эстетические достоинства. Например, здание Венской оперы он называл «самым изумительным оперным зданием мира».

Все-таки Гитлер не считал Вену подлинной столицей германского народа, несмотря на ее неоспоримые культурные богатства и многовековую традицию, не считал и Мюнхен, куда он переехал в 1913 году, — только Берлин! С самого начала он мыслил себя политиком Великой Германии, включающей в свой состав Австрию, Судеты и все иные германские земли, не удовлетворяясь Малой Германией, какую объединил Бисмарк в 1871 году в составе Германской империи. В «застольном разговоре» в «Вольфшанце» (ставка вблизи Растенбурга в Восточной Пруссии) 11 марта 1942 года Гитлер утверждал: «Берлин станет мировой столицей, сравнимой лишь с Древним Египтом, Вавилоном или Римом». И готовился осуществить в столице Тысячелетнего Рейха собственные грандиозные архитектурные замыслы. А когда три года спустя эти планы потерпели полный крах, фюрер именно в Берлине предпочел свести счеты с жизнью. Но до этого было еще далеко.

Кстати, архитектурные пристрастия Гитлера в дальнейшем тесно сплелись с представлениями о превосходстве германской нации над всеми другими и даже вылились в бесчеловечные планы разрушить другие столицы, чтобы ни один архитектурный ансамбль не мог превзойти архитектуру Нового Берлина, здания и памятники которой предполагалось возвести после окончательной победы германского оружия. Эти варварские планы были реализованы только по отношению к Варшаве после подавления Варшавского восстания 1944 года. Польская столица была буквально стерта с лица земли. Но по отношению к столицам других государств — противников Германии Гитлер вынашивал столь же чудовищные замыслы. В той или иной степени обсуждались планы уничтожения Москвы, Ленинграда, Парижа... Альберт Шпеер, бывший личный архитектор Гитлера и министр вооружений, вспоминал, как вскоре после капитуляции Франции Гитлер осматривал Париж и под впечатлением увиденного разразился следующей сентенцией: «Приготовьте указ о возобновлении строительных работ в Берлине... Разве Париж не прекрасный город? Но Берлин должен стать еще лучше! Прежде я часто задумывался над тем, что, может быть, Париж следует разрушить». Гитлер произносил эти слова с таким спокойствием, как будто речь шла о чем-то обычном и вполне приемлемом. «Когда мы закончим свои строительные дела в Берлине, Париж станет только тенью. Так зачем же разрушать его!»

Только в отношении Вены и Праги, которые Гитлер считал исконно германскими городами и неотъемлемой частью Великогерманского Рейха, подобных планов всеобщего разрушения у фюрера никогда не существовало.

Как заметил Шпеер, у Гитлера были нераздельны «вера в свое политическое призвание и страсть к архитектуре». Свидетельством этого архитектор фюрера считал два эскиза, которые Гитлер сделал в 1925 году, когда, как казалось многим, он вроде бы потерял всякие надежды на успешную политическую карьеру. Данные эскизы доказывали, что будущий фюрер сохранил веру в то, что когда-нибудь сможет увенчать свои государственные свершения Триумфальной аркой и Народным домом с гигантским куполом. На гранитной Триумфальной арке он собирался выбить имена всех 1 800 000 немцев, павших в Первой мировой войне.

Что же касается таланта Гитлера как художника, то на этот счет сохранились несколько достаточно высоких и беспристрастных оценок. Так, британский режиссер и художник Эдвард Гордон Крэг, по своим политическим убеждениям решительный противник Гитлера, после знакомства с его акварелями периода Первой мировой войны записал в дневнике, что считает эти работы заметным достижением в искусстве. А один из идеологов национал-социализма Альфред Розенберг в предсмертных записках в Нюрнберге, где вряд ли был смысл лукавить и уж во всяком случае специально хвалить Гитлера, утверждал, что гитлеровские акварели, сделанные во Франции, свидетельствуют о «природном таланте, умении подмечать самое существенное и ярко выраженном художественном чутье». Косвенным свидетельством того, что Гитлер был очень неплохим художником, служит тот факт, что многие его акварели их владельцы бережно сохраняли на протяжении десятилетий задолго до того, как их автор стал известным политическим деятелем. Но ни одной не то что великой, но сколько-нибудь запоминающейся картины Гитлер так и не создал. Может быть, потому, что никогда не сосредоточивался исключительно на живописи, и тем более — на попытке написать хотя бы одну картину по гамбургскому счету.

Зато в истории Гитлер создал свою великую и страшную картину, воплотившую в себе вселенские бедствия Второй мировой войны.

Что же касается занятий Гитлера архитектурой, то и в венский период, и позднее они, естественно, ограничивались эскизами. Для создания полноценного проекта у фюрера не хватало специальных технических и математических знаний. Он рисовал монументальные сооружения в стиле неоклассицизма, популярного во второй половине XIX и начале XX века. Не случайно в 1938 году на открытии выставки архитектуры и художественных ремесел в Мюнхене Гитлер с пафосом заявил: «Каждое великое время находит выражение в своих строениях. Народы переживают великие времена внутри себя, но эти времена проявляют себя и вовне. И все эти проявления более убедительны, чем произнесенное слово: это слово в камне... Эта выставка знаменует собой начало нового времени. В ней мы видим документы начала новой эпохи... Со времен создания наших соборов мы впервые наблюдаем здесь действительно великую архитектуру — не ту, которая потребляет сама себя, служа повседневным нуждам, а ту архитектуру, которая выходит далеко за рамки повседневности и ее запросов. Она может выдержать критическую проверку тысячелетий и на многие тысячи лет стать гордостью нашего народа, создавшего эти произведения... Есть вещи недискуссионные. К ним относятся вечные ценности. Кто может измерить их, приложив к делу жизни великих и одухотворенных Богом натур свой мелкий повседневный рассудок? Великие художники и зодчие имеют право на то, чтобы быть избавленными от критического созерцания со стороны ничтожных современников. Окончательную оценку этим произведениям дадут века, а не мелкие повседневные явления... Здесь собраны архитектурные достижения, которые имеют вечную ценность и которые по человеческим измерениям будут стоять вечно, нерушимо в своей непреходящей красоте и гармонии форм!»

Архитектуру, живопись, искусство и культурные ценности вообще Гитлер ставил не только выше повседневной реальности, но и гораздо выше пафоса политической борьбы и военного героизма. И первые годы своей сознательной жизни он собирался стать свободным художником, а вовсе не политиком, чтобы иметь возможность созидать действительно вечные ценности. Но Первая мировая война круто изменила его жизненные планы, равно как и судьбы сотен миллионов людей во всем мире. После 1918 года Гитлер стал мечтать об основании великого государства германской расы, которое будет господствовать в мире и создаст условия для творения выдающихся памятников культуры германским народом. Памятники же других народов надо было либо уничтожить, либо, в лучшем случае, превратить в оправу для настоящих германских бриллиантов.

Вспоминая Вену, Гитлер говорил своим собеседникам в «Вольфшанце» в январе 1942 года: «Я стал политиком против своей воли. Политика для меня лишь средство достижения поставленной цели. Есть люди, которые считают, что мне будет трудно отказаться от этого рода деятельности. Нет! Это будет самый счастливый день моей жизни, когда я уйду из политики и оставлю за спиной все заботы, мучения и огорчения. Я сделаю это, как только после окончания войны решу свои политические задачи. 5–10 лет после этого я буду приводить в порядок и записывать свои мысли. Войны приходят и уходят. Единственное, что остается, это культурные ценности. Отсюда и моя любовь к искусству. Музыка, архитектура — разве jto не те силы, которые указывают путь грядущему человечеству?»

Гитлер мечтал, что после военной победы над своими противниками Германия сможет одержать над ними не менее важную культурную победу, возведя здания, мосты и арки, создав симфонии и оперы, способные потрясти мир.

А свое архитектурное кредо Гитлер сформулировал в книге «Моя борьба»: «То, что в античности находило свое выражение в Акрополе или Пантеоне, в Средневековье облачилось в формы готического собора. Эти монументальные сооружения возвышались подобно гигантам над мешаниной фахверковых (одно- и двухэтажных домов, сделанных из деревянных брусчатых каркасов, заполненных камнем, кирпичом или глиной. — Б. С.), деревянных и кирпичных домов средневекового города и становились символами, которые и сегодня, когда с ними вровень встают многоэтажные дома, определяют характер и облик городов. Соборы, ратуши и крытые рынки, равно как и оборонительные крепостные башни, — это видимые признаки концепции, которая по своей сути является античной. Насколько же жалким стало сегодня соотношение между государственными и частными постройками. Если Берлину выпадет судьба Рима, то потомки с удивлением узнают, что самыми грандиозными творениями нашего времени и самым характерным выражением культуры наших дней были магазины нескольких евреев и отели нескольких компаний».

Гитлер мечтал об огромных общественных зданиях — зримом воплощении мощи Германского государства. В юности его раздражали высокие здания в Вене — это были особняки или частные магазины, нередко принадлежащие евреям и своим великолепием конкурирующие с государственными учреждениями. Уже тогда будущий фюрер воспринимал евреев как народ антигосударственный, начисто лишенный германского духа, размывающий национальную идентичность немцев, а потому служащий препятствием к реализации идеи Великогерманского Рейха. В состав Рейха должны были войти все немцы, все германские народы, тогда как прочие — превратиться в зависимые от Рейха нации. Монументальный Народный дом в виде гигантского купола на украшенном гигантскими колоннами бетонном параллелепипеде, призванный украсить Берлин после победы, почти десятикратно превосходил по своим размерам рейхстаг. Гигантомания, свойственная архитектурным замыслам Гитлера, соответствовала его гипертрофированным представлениям о собственном величии и величии германского народа, грандиозные свершения которого могли быть достойно увековечены только в гигантских зданиях и сооружениях, превосходящих все прежде существовавшее на земле, в том числе и пирамиду Хеопса, которую прежде всего и должен был затмить Народный дом. На его возведение должны были пойти богатства и рабочие руки побежденных народов. Это здание, вмещавшее по проекту от 150 до 180 тысяч человек, должно быть выше, шире и объемнее любой другой постройки в мире. Победители могли бы проследить, чтобы никто в мире не попытался бы даже повторить это восьмое чудо света. Диаметр Народного дома должен был составить 250 метров, высота — 220 метров (из них 122 метра приходилось на купол). В куполе было предусмотрено отверстие для света диаметром 46 метров. Фюрер мыслил начать строить это здание после победы, как он думал в начале войны — не позднее 1943 года, а завершить к 1950 году. Гитлеру и в страшном сне не снилось, что уже в 1945 году в Берлине благодаря англо-американским бомбардировкам и работе советской артиллерии расчистится гигантская строительная площадка для доброго десятка Народных домов, а целых зданий почти не останется.

Кстати, построивший модель Народного дома главный архитектор Рейха, а потом министр вооружений Альберт Шпеер утверждал, уже выйдя из тюрьмы Шпандау в 1966 году: «Я не могу исключить, что Гитлер... был бы заметной фигурой в ряду других архитекторов. У него ведь был талант». Интересно, что идея Гитлера по перекрытию купольных сооружений с помощью стальных и железобетонных конструкций оказалась плодотворной и была позднее освоена конструкторами мостов.

Свое пристрастие к гигантским архитектурным формам Гитлер объяснял Шпееру уже после прихода к власти следующим образом: «Почему всегда самое большое? Я делаю это затем, чтобы вернуть каждому отдельному немцу чувство собственного достоинства. Чтобы в сотне различных областей сказать каждому: мы ни в чем не уступаем другим народам, напротив, мы равны любому из них». 9 сентября 1937 года фюрер заложил первый камень Нюрнбергского стадиона на 400 тысяч мест, предназначенного для партийных форумов. Этому проекту, стоимость которого оценивалась в четверть миллиарда марок, как и другим великим стройкам Третьего Рейха, положила конец Вторая мировая война.