• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Резолюция спецсессии ООН от 29 ноября 1947 года. — Почему обе стороны сразу начали подготовку к войне? — Что такое Баб-эль-Уэд и кто такой Муфтий? — Короли и офицеры на ближневосточной шахматной доске. — Взаимное ожесточение двух противников. — Винтовками и пулеметами уже не обойтись. Болевая точка Еврейского квартала. — И вновь бомбисты. — Город в осаде. Операция Нахсон и сражение за Кастель. — Злодеяния одно за другим. Расстановка сил накануне 14 мая 1948 года.

Решение «палестинского вопроса» было назначено на субботу 29 ноября 1947 года. В этот день после полудня делегаты Генеральной Ассамблеи собрались в пригороде Нью-Йорка, Флашинг Мидоу.

Сверкающий небоскреб ООН на Ист-Ривер тогда еще не был построен, поэтому заседали в приспособленном здании, в зале большого спортивного комплекса, где до этого работал каток с искусственным льдом. Собралось 56 делегаций из 57, которые тогда представляли мировое сообщество.

Им предстояло решить судьбу кусочка земли, прилепившегося на восточном берегу Средиземного моря. Но как нужно и как можно было правильно разделить его между еврейским населением той поры в 600 тысяч человек и палестинскими арабами, жившими там же бок о бок с евреями, но имевшими численность в 1,2 миллиона?

Тем не менее Специальный подготовительный комитет ООН по поручению Генеральной Ассамблеи проделал эту работу, обозначив границы — по крайней мере на географических картах — двух новых государств, еврейского и арабского.

Не решена была только судьба древнейшего города, важнейшего культурного центра всех жителей Палестины, а именно судьба Иерусалима. И евреям, и арабам согласно плана ООН было отказано в суверенитете над этим городом. Специальный комитет ООН рекомендовал, чтобы Иерусалим и его пригороды были переданы под международную опеку и управление. Это предложение было сокрушительным ударом по надеждам всех евреев. Воссоздание еврейского государства без Иерусалима в качестве его столицы было, на их взгляд, попыткой оживить мертвое тело, лишив его души. По тем же мотивам рекомендации Спецкомитета были неприемлемыми и для арабской стороны…

Всего в зале собралось где-то три сотни делегатов. Председательствовал посланник Бразилии, дородный господин по имени Освальдо Аранья. Объявленное слушание вопроса не затянулось, потому что позиции многих, в том числе и трех великих держав, уже были известны.

Для Великобритании, которая правила Палестиной последние 30 лет, после изгнания оттуда турок, союзников Германии, в конце Первой мировой войны, последние два-три года превратились в сущий кошмар. Это было единственное место на планете, где уже после окончания Второй мировой продолжали гибнуть английские солдаты. Британский делегат, сэр Александр Кадоган, заранее известил коллег, что Соединенное Королевство проголосует за раздел Палестины и выведет оттуда свои войска в тот день и час, которые будут назначены.

Также было известно, что по разным причинам, но одинаково «за» будут голосовать главы делегаций США и СССР. Тогда, в самом начале «холодной войны», это будет последним примером такого согласия двух супердержав…

Прения были завершены, и Освальдо Аранья водрузил перед собой корзину со свернутыми бумажками в количестве 56 штук. На каждом листке бумаги было написано название государства, чей делегат должен был тут же сообщить решение «за», «против», «воздержался». Бразилец наугад достал первый листок, развернул его и прочитал: «Гватемала». Зал смолк, и из рядов поднялся посланник этой страны… Легенда гласит, что в этот момент с галереи прессы, со зрительских мест, раздался истошный крик, словно он прилетел из древности, из года 70-го, когда римляне подступили к стенам Старого Храма. И крик прозвучал на их древнем языке иврите: Ана хашем хошийя! — что означало: «Господь, спаси нас!».

…За 10 тысяч километров от этого бывшего катка люди прильнули к радиоприемникам. В одном из домов Иерусалима, вокруг стола, где был водружен ламповый «Филипс», собралась группа мужчин, портреты которых красовались на всех фонарных столбах этого города в рамке Most wanted срочно разыскивается. Это были предводители еврейской армии «Хагана» той поры, а главным среди них был Ицхак Садех. Когда из динамика прозвучало первое «за», он поднял первый тост. «Какой же будет результат голосования?» — опередил его с вопросом один из соратников. «Мне все равно, — ответствовал Садех. — Если Объединенные Нации проголосуют «за», то арабы ответят нам войной, которая будет нам стоить пяти тысяч жизней. Окружающие смолкли, уставившись на Садеха после столь категоричного заявления. — Но если голосование пройдет отрицательно, то… войну арабам объявим мы!» — завершил он.

В телетайпной радиостанции «Палестайн Бродкастинг Систем» каждая поступившая телетайпограмма тут же срывалась с телепринтера, перевод на иврит тут же уносился в еврейскую студию, перевод на арабский — в арабскую, для немедленной передачи в эфир. Хасем Нуссейби, арабский редактор, непрерывно молился, считая, что Аллах не допустит столь жестокой несправедливости к народу Палестины. Наконец поступило последнее сообщение, гласившее: «Генеральная Ассамблея Объединенных Наций 33 голосами «за», 13 голосами «против» при 10 воздержавшихся проголосовала за раздел Палестины». «Все, — подумал Нуссейби, — рубеж перейден, и занавес опустился на наши несчастные головы…» Из соседнего помещения он уже слышал торжествующие возгласы своих коллег из «Иврит-сервис».

Была поздняя ночь, но в еврейской части города в окнах ярко зажигался свет, жители выходили во двор и на улицу, громко окликали соседей, оповещая их о сногсшибательной новости, автомобилисты изо всех сил давили на клаксоны.

Арабский город замер. По радио все еще шла трансляция из Нью-Йорка, и из динамиков звучал полный боли, возмущения и гнева голос сирийского делегата Фареса Эль-Хури: «Трагедия уже началась… Наша земля теперь пройдет сквозь долгие годы войны, и мира не будет на Святых Местах на несколько поколений вперед…»

Это мрачное предсказание, как мы теперь знаем, полностью сбылось.

Как Париж и Рим в День Освобождения, как Лондон, Нью-Йорк и Москва в День Победы, так и еврейский Иерусалим взорвался криками радости и торжества в ночь и наутро после дня голосования.

Кафе и рестораны были переполнены, вино лилось рекой. Со всех сторон слышался еврейский тост «Ле Хаим!» — «За жизнь!». На центральной улице Бен Яхуда сотни людей танцевали «Хору», тысячи распевали гимн сионистов «Хатиква» (Надежда). Тель-Авив, первый собственно еврейский город Палестины, напоминал в тот момент какую-нибудь латиноамериканскую столицу в пик карнавала. В Иерусалиме, с балкона здания, где размещалось Еврейское Агентство, говорила Голда Меир. Свое эмоциональное выступление дочь плотника из Киева закончила традиционным еврейским возгласом «Мазель Тов!» (Счастья, удачи).

…На обезлюдевших улицах арабской части города царило мрачное молчание. И если одни еще были в состоянии какой-то растерянности и смятения, задавая себе вопрос: что делать? — другие уже знали ответ: надо готовиться к войне (словно следуя словам Ицхака Садеха на другой стороне).

…В тот момент, когда евреи еще танцевали в Новом Иерусалиме, в старой арабской части города десятки шустрых мальчишек уже разносили по данным им адресам записки с нарисованным полумесяцем и арабской вязью, которые произносились как «Э.Г.». Это были инициалы Эмиля Гори, араба-христианина и тем не менее члена Высшего Арабского комитета. Двери любого арабского дома беспрепятственно открывались, как только владельцу предъявлялась эта загадочная записка, после чего хозяин жилища с домочадцами сразу приступал к непонятной на вид работе: он вскрывал панели стен или доски пола, разбирал глиняную печку или лез на затянутый паутиной чердак… И все это для того, чтобы извлечь пару-тройку ружей или пяток револьверов, припрятанных со времен арабского восстания 1936 года. За несколько дней таким образом было «эксгумировано» 800 единиц огнестрельного оружия. Они составили первое ядро арсенала будущих арабских формирований, в преддверии наступающего кровопролития. Эмиль Гори и его коллеги по Высшему комитету могли поздравить себя с первым успехом…

Если для какой-то части евреев приказы Эмиля Гори, нацарапанные на клочках бумаги, представляли собой на тот момент не бEольшую угрозу, чем первое серое облачко от надвигавшегося грозового урагана, то только не для Исраэля Амира, командира еврейской армии «Хагана» в районе Большого Иерусалима. В те дни, когда пацаны еще продолжали разносить по городу зловещие записочки, Амир с приближенными вел лихорадочную «инвентаризацию» наличия боевых сил и средств «Хаганы».

Итог был неутешительный: на первой неделе декабря 1947 года «Хагана» располагала в городе не более чем полутысячей относительно подготовленных людей и приблизительно таким же количеством стрелкового оружия десятков различных моделей, марок и заводов-изготовителей от Мексики до России включительно. Если не принять каких-либо других срочных мер, то с этим количеством бойцов и огневой мощи предстояло защищать сто тысяч еще живых еврейских душ… Конечно, людей можно было набрать гораздо больше, но главной проблемой было оружие, его не хватало катастрофически…

…Со своими черными блестящими волосами, загорелой кожей и носом с горбинкой он выглядел более арабом, чем любой настоящий араб. Однако Абрахам Жиль был евреем. Именно это абсолютное сходство с представителями арабской нации было причиной его нахождения среди густой толпы на «суке» (рынке) Старого города. Абрахам Жиль был членом «арабской секции» только что формирующейся разведслужбы «Хаганы», посланным в числе прочих на ту сторону шпионить за противником. Он медленно перемещался в толпе и вдруг вздрогнул и резко остановился — целая группа местных лавочников, опустив железные жалюзи своих бутиков, спешно рисовали на каждом арабский полумесяц. Это был плохой знак. Он означал, что готовятся «беспорядки» и лавочники не хотели, чтобы их магазинчики перепутали с такими же лавками соседей-евреев и, как следствие, подвергли их разграблению.

…«Беспорядки» не заставили себя долго ждать. Как бурлящий поток воды прорывает земляную дамбу, все увеличивающаяся толпа арабов устремилась из Яффских ворот Старого города по направлению к улице Принцессы Марии. Здесь уже находилась вовремя предупрежденная группа еврейских боевиков, которой командовал молодой офицер по имени Зви Сайнай. Стараясь казаться группой беспечных зевак, они держались позади британского патруля, вооруженного автоматами.

Возбужденная кричащая толпа, размахивая палками, дубинками и металлической арматурой, быстро выходила на уровень еврейского квартала. К своему изумлению, затем к ужасу, Зви увидел, что англичане даже не пытаются преградить им доступ в Новый город. Они вели себя не менее безмятежно, чем лондонские «бобби», наблюдающие за десятком расшалившихся студентов где-нибудь на Пикадилли-Серкус, после сдачи очередного экзамена. До катастрофы оставалось несколько секунд, Сайнай выхватил из-под рубашки свою «Беретту» и произвел несколько выстрелов прямо поверх голов первых подступивших в толпе.

Эти несколько хлопков произвели удивительно парализующее воздействие на первые ряды. Взмахи дубинок остановились, движение замерло, и кто-то воскликнул: «Внимание! У них есть оружие!» Толпа несколько отхлынула назад, в свою очередь полицейские, обернувшись, решили задержать нарушителя порядка, и несколько полисменов устремились к нему. Зви Сайнай бросился в ближайшую лавку и сумел уйти сквозь заднюю дверь.

Беспорядки на улице Принцессы Марии были сорваны, тем не менее в тот день в другой части города был разграблен и сожжен универмаг, называвшийся «Центр Коммерсьяль». Размежевание в городе только углублялось.

Среди этой же толпы прохаживался еще один человек. В отличие от Абрахама Жиля он был настоящим арабом, но в отличие от других он не размахивал прутком арматуры. Одетый в опрятный цивильный костюм, он больше походил на богатенького отпрыска из зажиточной семьи местных буржуа. Его действительное имя было Абдель Азиз Керин, а звание — капитан сирийской армии. В этот день в Иерусалиме он находился проездом перед ответственной командировкой в Европу, а на улицу вышел, намереваясь, так сказать, набраться впечатлений.

Маршрут поездки этого сирийского эмиссара был весьма любопытным — он должен был добраться до Праги, а затем, возможно, и в Брно, где находились знаменитые заводы «Зброевка», крупнейший оружейный комплекс Центральной и Восточной Европы. Там капитану Керину поручалось сделать все максимально возможное в его силах, чтобы реализовать заказ на закупку 10 000 автоматических винтовок, 1000 автоматов и 200 пулеметов.

Этой массой оружия арабская сторона намеревалась решительно склонить баланс сил в свою пользу.

Вот так выглядела обстановка в первой декаде декабря 47-го года.

Иерусалим — самый оспариваемый город в истории человечества — должен был вновь подвергнуться испытанию огнем и кровью.

«Дуглас DC-4» авиакомпании «СвиссЭр», рейс 442 «Тель-Авив — Париж», оставил под собой бурлящую полосу прибоя и выровнял полет над сине-зеленой гладью Средиземного моря. Капитан Азиз Керин отстегнул ремень, с наслаждением вытянул ноги и закурил первую сигарету после взлета. Салон «Дугласа» был достаточно заполнен, и через несколько рядов кресел от Керина сидел другой неприметный пассажир в гражданском костюме.

Если бы заглянуть в его паспорт, мы узнали бы его имя — Александр Убероль, в графе «Род занятий» — коммерческий директор Предприятия общественных работ «Солел боне», возраст, правда, был указан верно — 31 год, а вот подлинное его имя было Эхуд Авриель и к «Солел боне» он не имел никакого отношения, как, впрочем, и к любой другой коммерческой или государственной фирме. Эхуд Авриель зато был известен в совсем других кругах, по поручению которых частенько исполнял весьма «деликатные» миссии. Дорого бы дали Азиз Керин и его начальники, если бы только узнали, что за пару дней до этого рейса Авриеля принимал сам лидер сионистского движения Давид Бен-Гурион. Еще бы дороже они дали, если бы узнали о словах, с которыми ведущий сионист обратился к своему соратнику: «Послушай, Эхуд, война разразится через шесть месяцев, и арабы уже готовятся. В момент ухода последнего британского солдата 15 мая нас атакуют регулярные армии пяти соседних арабских государств. Но еще до этого у нас под носом разгорится такое восстание мусульман, по сравнению с которым события 1936 года покажутся всего лишь игрой детишек на площадке детсадика». (Прогноз оказался абсолютно верным. — Примеч. авт.) После этого Бен-Гурион процитировал из списка, лежащего перед ним: «…10 000 винтовок, миллион патронов к ним, тысяча автоматов, полторы тысячи пулеметов». Из этих цифр читатель поймет, что прогноз был более пессимистичным, раз требовалась такая масса оружия, а оценка подступающих событий очень реалистичной.

Еще бы больше Керин изумился, если б узнал конечный пункт миссии Авриеля, а именно: Прага — Брно — «Зброевка». Но командировочного предписания как такового у последнего не было, а указанный адрес он держал в голове, как, впрочем, и реквизиты женевского банка, со счета которого он имел право распорядиться суммой в 1 миллион долларов под обеспечение этого заказа.

Керин и Авриель еще находились в пути, а в это время в неприметном здании по улице Хаяркон, 44 в Тель-Авиве проходило новое совещание. Лишь очень немногие в то время знали, что по этому адресу в то время размещался подпольный Генеральный штаб «Хаганы». В тот декабрьский день в совещании участвовали лишь трое высших руководителей: Якоб Дори, Игал Ядин и Мишель Сачем. Обсуждался вопрос даже еще более критический для еврейского населения, чем приобретение и доставка современного оружия.

Тон задал Я. Дори: «Грядущая война будет выиграна или проиграна на дорогах Палестины. Наше выживание полностью зависит от того, как мы защитим наши линии коммуникаций. Сачем, вам лично поручается задача обеспечить безопасность наших перевозок…»

Все трое перешли к карте во всю стену кабинета Дори. Это было подлинное произведение искусства, составленное картографами 512-й спецроты армии Его Величества. На 16-ти больших листах-квадратах была отражена вся Палестина — от ливанской границы на севере до пустыни Негев на юге и от моря Средиземного до моря Мертвого по оси «запад — восток».

Почти вся карта была усеяна булавками с красной головкой. Каждая из них означала еврейское поселение «киббуц», тут же очень мелко было написано его название на иврите. Некоторые киббуцы располагались плотной компактной группой, в других местах торчали лишь одиночные булавки, но все до единой были соединены прочерченными красными линиями дорог и коммуникаций. Издали это производило впечатление паутины, причем несколько зловещего вида, и если бы кто из арабов увидел именно эту карту, он бы наверное содрогнулся от страха или отвращения. Но увидеть эту карту им дано не было.

Хотя противник как таковой на этой карте обозначен не был, все трое присутствующих знали, что большую часть горной Палестины (и значительную часть равнинной) контролировали арабы. Любая из этих тонких нитей могла быть перерезана в любой момент, что автоматически приводило к изоляции этой «булавки», а затем, возможно, и к ее «смерти».

Дискуссия шла достаточно плодотворно, просматривая квадрат за квадратом, присутствующие быстро отрабатывали план контрмер для противодействия надвигающейся волне терроризма на дорогах. Вот только лист № 10 стал для них настоящим «камнем преткновения». Там, в отличие от других — толстым красным карандашом, — был оттрассирован маршрут, начинавшийся прямо от уровня моря и через 72 километра достигавший высоты по альтиметру в 760 м. Это была самая известная и самая важная дорога Палестины, соединявшая Тель-Авив с Иерусалимом. Этот путь был известен и существовал, начиная с библейских времен. По нему перемещались караваны древности, маршировали легионы Рима, скакали рыцари-крестоносцы, по своим делам ехали многочисленные купцы, а паломники совершали свой неизменный «хадж» в Мекку и Медину.

Если какой путешественник начинал на своей «легковушке» путь из Тель-Авива, то первую часть он путешествовал в относительной безопасности, вплоть до еврейской придорожной деревни под названием Хулда, дальше начинался спецучасток, где в худшем случае можно было элементарно сложить свою голову. Если путешественнику везло, то через 30 км он невредимым добирался до киббуца Кирьят Анавим, здесь можно было перевести дух, помолиться или прочитать псалом из Торы, благодаря Всевышнего за свое чудесное спасение. Еще десять километров вперед, и после очередного виража дороги перед путешественником разворачивалась величественная панорама пригородов Иерусалима со сверкающим куполом мечети Омара на горизонте.

Этот 30-километровый участок пересекает один из многочисленных горных хребтов Палестины. Там располагается ущелье, которое по-арабски называется Баб-эль-Уэд, что в переводе на русский — «Ворота Долины». Именно здесь и проходит жизненная артерия Тель-Авив — Иерусалим. Два фактора определяли безопасность всего движения по Баб-эль-Уэду. Первый — обрывистые горные склоны по обеим сторонам дороги, густо поросшие кустарником и зарослями средиземноморской ели. В их тени могли скрываться и окапываться не то что снайперы-индивидуалы, а целые отряды «воинов Аллаха». Это было самое удобное место для засад и нападений.

И второе — многочисленные арабские деревни по окрестным хребтам и склонам, как правило, на доминирующих высотах. Они служили и жилищем, и убежищем, и опорными пунктами, оперативными базами и центрами рекрутирования для всех тех, кто был готов противостоять центральной власти. Мягко говоря, «промысел на дорогах» достаточно традиционно практиковался местными жителями, а когда к этому добавились чисто антиеврейские сантименты, вызванные сообщениями о возможном грядущем разделе их родной земли, то образовался такой смертоносный «коктейль», о последствиях которого тогда можно было только догадываться.

Еврейских поселений в этой зоне не было совсем, и опереться было не на кого.

После длительных обсуждений Дори, Ядин и Сачем согласились только о нижеследующем: с учетом многочисленного английского гарнизона, все еще размещавшегося в Святом городе, можно было с уверенностью предположить, что британские власти ни в коем случае не допустят, чтобы движение по этой жизненной артерии было прервано и подвоз продуктов и снаряжения осложнен. Надо полагать, для английских солдат, недавно вновь ставших одними из победителей в очередной мировой войне, не составило бы большого труда, в случае получения соответствующего приказа, быстро расправиться с «придорожными бандитами»… На том и порешили.

Эх, знали бы Дори, Ядин и Сачем, чем обернется позднее для них и всего высшего политического и военного руководства Израиля этот Баб-эль-Уэд! Тогда бы и свой декабрьский «планинг» провели по-иному, и «логистику», то есть мат. тех. обеспечение войск, предусмотрели другую, и нашли бы дополнительные и силы, и средства… Но «нам не дано предугадать…»

Пока констатируем, что ситуация вокруг Баб-эль-Уэда будет обостряться, точнее ухудшаться, день ото дня и постепенно превратится для новорожденного государства сначала в «зубную боль», затем в «головную», пока не приведет в июне 48-го почти что к «инсульту» и едва ли не к смерти всего организма.

Рассказ об этом позднее.

Молодой офицер Натаниэль Лорх во главе отряда новобранцев из 20 юношей и 6 девушек был направлен в ультрарелигиозный квартал Меа-Шеарим, где они заняли один из пустующих домов. Их первой задачей было осуществлять наблюдение за действиями противника в окружающих арабских кварталах, а второй — быстро пройти «курс молодого бойца», то есть: огневая подготовка, строевая, умение окапываться, обращаться с ручной гранатой, умение пользоваться аптечкой и т. п.

Совместное проживание парней и девушек в одном помещении стало причиной взрыва неподдельного гнева и обвинений в распутстве со стороны религиозной общины квартала. Еще большее негодование вызывал вид марширующих юных сионисток, одетых в шорты, в сандалиях и мужских рубахах, что уж вообще никак не вязалось с образом добропорядочных еврейских девушек. Посыпались жалобы в Верховный раввинат, но, к счастью, дальше им хода не дали…

Вот так проходила подготовка и обучение групп молодых рекрутов «Хаганы», и это начало практиковаться за многие годы до описываемых событий. В подвале еврейской школы или лицея, в потайном дворике профсоюзного клуба молодые люди осваивали приемы борьбы дзюдо, умение собирать автомат, перевязывать раненых, карабкаться по веревке, силой врываться в дом или взрывать на ходу машину. В летнее время под видом студентов, посланных на сельхозработы (как похоже на нас, но только в первой части. — Примеч. авт.), они учились окапываться на местности, отрывать пулеметные гнезда или устраивать окопчик для миномета. Главное, что ограничивало подготовку, в частности огневую, — это крайний недостаток боеприпасов и часто тот единственный патрон, который выдавался «курсанту» для практического выстрела и служил ему вместо выпускного диплома.

Одним словом, подпольная армия «Хагана» была одной из самых динамичных составляющих еврейского общества в тот подмандатный период. Она сумела вдохнуть дух надежды, патриотизма и настроений «мы преодолеем!» во все слои еврейского народа.

…Никакая подобная активность совсем не наблюдалась на противоположной стороне у противника. Западные авторы утверждают, что молодые образованные арабы тех лет, происходящие из зажиточных буржуазных семей, не любили военного дела и не занимались им, оставляя эту обязанность представителям других классов. Редким среди них был человек, который прошел ту или иную военную подготовку. (Сейчас трудно судить, насколько эти утверждения соответствуют действительности, «Интифада» 1987–1993 гг. и текущие столкновения свидетельствуют вообще-то о другом, но, может быть, для 1947 г. это было верно?)

Хасем Нуссейби, тот самый арабский редактор, который так истово молился в ночь Раздела к своему удивлению, обнаружил, что в десятке вилл, окружавших его дом, едва ли найдется 1–2 револьвера, просто для нужд личной самообороны (это подтверждает ту мысль, что арабы в своей массе тогда к войне не готовились). Жители обратились в Высший Арабский комитет за защитой, и решение было найдено. После бесконечного восточного торга, прерываемого нескончаемыми чашечками турецкого кофе, комитет предоставил им десять вооруженных охранников, все происхождением из одной деревни в Самарии, с оплатой по 10 палестинских фунтов каждому в месяц.

В Бека-Ле-От, пригороде Эль-Кодса, населенном мелкими и средними буржуа, три брата Диб решили организовать внутриквартальную милицию самообороны. К своему удивлению, из 5 тысяч жителей они сумели набрать всего-то 60 добровольцев. Под любым предлогом женщины квартала препятствовали, чтобы их сын, муж, отец, брат вступали в милицию. Некоторые поторопились отправить своих детей в Бейрут или Амман. В результате братья Диб были вынуждены обратиться за помощью к единственной другой вооруженной арабской группировке в Эль-Кодсе, то есть к формированиям Муфтия.

За ту же цену в 10 фунтов были наняты 28 человек, все из одной деревни на Севере, которых разместили в гаражах и на террасах, под обязательство, что кормежку им обеспечат жители квартала. Командовал этим отрядом очень колоритный человек, бывший агент полиции по имени Абу Халил Генно. Большой любитель скотч-виски, обладатель взрывного темперамента и громового голоса, он со своей бандой наемников стал подлинным кошмаром для братьев Диб и других жителей. Дневные часы они в основном проводили, «кулача» (по-русски говоря) пустующие дома, а в ночное время приступали к караульной службе. При этом любой пустяк — пробежавший в кустах кот, какой-то необычный звук, дальний выстрел или разрыв в горах — вызывал с их стороны такой шквал беспорядочного огня, что он только приводил в ужас арабов из Бека-Ле-От, равно как и их еврейских соседей.

Вообще владение ружьем или любым другим огнестрельным оружием занимает значительное место в менталитете сельского араба. Оно служит для него таким же подтверждением мужественности, как и рождение мальчика — наследника. Ружье для него — это оружие, но также и самая любимая мужская игрушка. Оглушительные выстрелы в воздух — это непременные атрибуты всех серьезных событий, начиная от свадьбы и включая похороны. (Вспомним, как совсем недавно, во время 3-часового парада своих войск в Багдаде, Саддам Хусейн палил в воздух.) Из этой традиции проистекает природное умение любого араба владеть и пользоваться огнестрельным оружием, так же как и привычка к невероятной растрате боеприпасов — вещь, немыслимая у «Хаганы», где каждый патрон был на счету.

Никто не может отрицать таких качеств, как личное мужество и отвага у простых бедуинов, их горячего патриотизма и любви к родной земле. При хорошем адекватном командовании они превращались в умелого и жестокого противника. Их боевых качеств ни в коем случае нельзя было преуменьшать или недооценивать.

Заблуждение было в другом — Муфтий и его ближайшие соратники искренне считали, что в их распоряжении находится боевая сила, способная всерьез померяться с «Хаганой», а на самом деле они располагали отрядами сельских ополченцев непостоянной численности, слабой дисциплины, без какого-либо понятия приемов современного боя, с полным отсутствием интендантской службы, медицинской службы, средств связи и т. п.

Да и само арабское руководство оказалось не на уровне. Чего стоил только один из их руководителей, которого звали Камаль Ирекат. Он был позер — особенно любил фотографироваться в кавалерийских бриджах и белом тюрбане. Со своими горящими глазами и усами в стиле Панчо Вилья (предводителя мексиканских повстанцев 1910 года. — Примеч. авт.) он считал, что имеет весьма грозный вид. Ему отдают авторство знаменитой фразы, когда он публично поклялся «сбросить евреев в море».

Тем не менее на начало 1948 года положение арабской стороны выглядело достаточно прочным и моментами даже предпочтительным. Численность их населения в два раза превышала население противника. Они могли на вполне законной основе делать закупки оружия, чего не дозволялось евреям. В их руках находилось большинство стратегических высот и позиций, что сразу обеспечивало им серьезное преимущество на местности.

Но самое главное — по радиоволнам и со страниц газет каждодневно звучали голоса братьев-арабов, что палестинцы не останутся одиноки в той складывающейся ситуации. Никогда их арабские соседи не позволят, чтобы Филистын (Палестина) и Эль-Кодс попали в руки сионистов. Со своими танками, артиллерией, авиацией они отомстят за ту жестокую несправедливость, которая уже произошла. Палестинцам осталось только ждать. Их земля будет возвращена им силой арабских регулярных армий.

При этом достаточно часто цитировались заявления некоторых высокопоставленных английских военных, которые говорили: «…в будущей войне победа несомненно будет за арабской стороной… евреи продержатся в лучшем случае 2–4 недели… их разгром неминуем…» Эти заявления с удовольствием повторялись как в аристократических гостиных, так и в уличных кофейнях. Зная всю последующую историю арабо-израильского конфликта, можно сделать два предположения о причинах столь серьезного заблуждения английских официальных лиц:

— частичное (или даже полное) непонимание англичанами складывающейся обстановки;

— англичане традиционно вооружали, оснащали и обучали арабские армии, и заявить в той ситуации что-либо другое — это просто означало бы для них потерю лица с одновременной постановкой под сомнение всей ценности их помощи. На это они пойти не могли.

Декабрьским вечером 1947 года центр Каира бурлил народом. Толпы прогуливавшихся зевак останавливались поглазеть на ярко иллюминированные окна дворца «Каман Адин», который служил официальной резиденцией и дворцом приемов Министерства иностранных дел Египта. Там, в облаках табачного дыма, в тот момент проходила конференция Лиги арабских государств. Присутствовали и принимали участие представители семи стран: Египта, Ирака, Саудовской Аравии, Сирии, Йемена, Ливана и Трансиордании. Восьмым участником был генеральный секретарь этой организации.

Потенциальное могущество собравшихся было достойно уважения. Все вместе они управляли населением в 45 миллионов человек, рассыпанным на 5 миллионах квадратных километров, что по населению превышало всю Палестину в 30 раз, по территории в двести. Они обладали крупнейшими в мире запасами нефти. Пять стран из семи имели регулярные армии, из них три — у Египта, Ирака и Трансиордании — были весьма значительными на региональном уровне.

Присутствующих руководителей связывали общий язык, религия и историческое прошлое. Правда, эти связи были скорее кажущимися, чем реальными. Что их разделяло — так это политика. Различным было и государственное устройство представленных стран. Сирия и Ливан были республиками, скопированными с RF, Республики Франция. Йемен, Трансиордания и Саудовская Аравия продолжали жить в услових феодальных королевств, где сохранялись традиционные племенные структуры. Египет и Ирак представляли собой конституционные монархии по типу британской.

Всю стройность их внешне монолитного союза подрывало внутреннее соперничество. Оно могло быть историческим — уходя ко временам, когда Багдадский халифат конфликтовал с Каирским. Оно могло быть более современным — например, из зависти к разбогатевшим на нефти саудовцем со стороны более обездоленных соседей. Оно могло быть из области фантазий так, иракский режим хотел «проглотить» Сирию, а те, в свою очередь, Ливан.

Однако «палестинский вопрос» отныне доминировал над всеми остальными. Он стал тем эталоном, меркой, по которой измерялся патриотизм и в конечном итоге политический вес того или иного общественного деятеля.

Произнесенные речи, особенно в той части, которая касалась противника, были не просто горячими, а пламенными. Однако в тот момент ораторы совсем не соразмеряли свою риторику с какими-то конкретными делами. Более того, в те декабрьские дни они даже не думали о каких-то потерях или жертвах, которые станут неизбежными, если только ввязаться в серьезный бой с сионистами. Впрочем, звучали иногда и вполне трезвые мысли.

Египетский премьер Махмуд Нукраши Паша заявлял несколько раз: да — за выделение денег и предоставление оружия, нет — что касается египетской армии. Он вполне обоснованно мотивировал это тем, что Египет готовится к борьбе за установление своего суверенитета над зоной Суэцкого канала и отправлять войска на далекий «палестинский фронт», оставляя в тылу англичан, которые смогут легко перерезать линии коммуникаций, чревато серьезным риском.

Принц Фейсал начал с того, что зачитал телеграмму своего суверена, саудовского короля Ибн Сауда, в которой тот говорил, что его единственным желанием было умереть в Палестине «во главе своих войск». Это был весьма благородный жест, но лишенный какой-то субстанции, так как все прекрасно знали, что у Ибн Сауда совсем не было войск. Правда, у него было много нефти.

Иракский премьер Нури Саид Паша в свое время, в 1917 году, был свидетелем, как англичане, при поддержке восставшего арабского населения, освобождали Дамаск и Иерусалим из-под ига турок-оттоманов. Его предложение было простым: «Подождем, пока англичане сами не уйдут из Палестины, и тогда арабские армии, во главе с иракской, обрушатся прямо на Тель-Авив…»

Премьер-министр Ливана Риад Сольх, ветеран освободительной борьбы на Ближнем Востоке, в разное время 6 раз приговоренный к смерти турками и французами, был более категоричен. Он потребовал немедленного развязывания «герильи», т. е. партизанской войны, на всех палестинских землях, — видимо чтобы компенсировать слабость своей армии, которая являлась только символической.

Сириец Джамиль Мардам тоже был за немедленное разворачивание боевых операций в Палестине. Рассчитывая, что Сирия сразу займет здесь главенствующую позицию, он полагал, что это послужит хорошим противовесом экспансионистским устремлениям иракцев и иорданцев.

На протяжении многих часов Абдель Рахман Аззам Паша, генеральный секретарь Лиги арабских государств, был вынужден лавировать между этими часто противоречивыми позициями.

Результатом его работы явились лежащие перед ним четыре странички Меморандума с пометкой сверху «Secret». Суть этого документа вполне умещалась прямо в первой статье, гласившей: «…Лига арабских государств приняла решение… воспрепятствовать созданию еврейского государства и защитить целостность Палестины в качестве арабского государства, единого и независимого».

Далее там говорилось, что государства Лиги совместно выделят в единый фонд защиты арабской Палестины 10 тысяч ружей, 3 тысячи добровольцев и один миллион фунтов стерлингов для финансового обеспечения боевых операций.

И в завершение, иракскому генералу Исмаилу Сафуату поручалась подготовка плана скоординированного вторжения арабских армий на земли Палестины.

На этом декабрьская конференция была завершена. Стоит отметить, что на ней отсутствовали три ведущих персонажа, которые спустя 5–6 месяцев окажутся прямо в центре грядущих событий. Имя первого — Хадж Амин Хуссейни, Верховный Муфтий Эль-Кодса (арабское название Иерусалима).

Муфтий являлся религиозным (и политическим) руководителем всех мусульман в Большом Эль-Кодсе. Он был ярым ненавистником англичан и, видимо, по этой причине все годы Второй мировой провел в таком прелестном городе, как Берлин, где был обласкан и где ему лично покровительствовал один из главарей нацистского режима — Йозеф Геббельс. Его лично принимал сам Адольф Гитлер. Амин Хуссейни безусловно был человеком умным, многоопытным, проницательным, хотя и не лишенным определенных ошибок и заблуждений. К весне 1945 года было ясно, что третий рейх проигрывает войну, и где-то в это время он благополучно исчез из Берлина, не дожидаясь, пока столицу рейха окружат победоносные армии Конева и Рокоссовского. Несомненно, это был вполне мудрый шаг с его стороны, потому что попадись он в руки наших СМЕРШевцев да чекистов, карьера этого политического деятеля завершилась бы не на Ближнем, а где-нибудь на Дальнем Востоке. (Также отметим, что в момент побега он не забыл прихватить с собой пуленепробиваемый жилет — личный подарок фюрера.)

Все из-за тех же «проклятых англичан» Амин Хуссейни не остановился в Эль-Кодсе, а поселился в пригороде Каира, где у него со временем появилась комфортабельная вилла. Он внимательно следил за ходом конференции. Все ведущие участники совершили своего рода «паломничество» на эту виллу, где он принимал их под огромным фотоснимком — панорамой Иерусалима.

Хадж Амин Хуссейни совсем не был настроен на вмешательство регулярных арабских армий, так как вполне резонно опасался, что в этом случае его абсолютная власть в Эль-Кодсе сразу станет под вопросом. Поэтому решения Лиги о выделении ружей, добровольцев и денег его устраивали лучше всего, и он считал, что при благоприятном развитии событий он сумеет побить евреев своими собственными силами. Чтобы создать эти «благоприятные обстоятельства», в этот вечер он принял еще одно важное решение, а именно: вызвать к нему «на инструктаж» самого талантливого и ведущего арабского командира, который столь блистательно зарекомендовал себя за десять лет до этого в ходе арабского восстания 1936 года.

Другой важный персонаж, не принявший участия в работе конференции, был правящий суверен Трансиордании король Абдалла. Прекрасный шахматист, он уже заранее просматривал вероятные комбинации на ближневосточной шахматной доске.

Никто из политических фигур того времени не был ближе к евреям, чем король Абдалла. Покои его королевского дворца в пригороде Аммана освещались электрическим светом, который подавался с еврейской электростанции на северо-западе его страны. Именно в домике директора этой станции он встречался с Голдой Меир в ноябре 47-го. Беседа была долгой и откровенной, и в ходе ее было установлено, что Муфтий Амин Хуссейни является их общим врагом. А когда король удостоверился, что сионисты намерены решительно и серьезно идти на раздел Палестины, он тоже пришел к одному немаловажному решению.

Никто не знал евреев лучше, чем король Абдалла. И его знания о них были совсем другие, чем у того же Муфтия, который представлял последних представления 30-летней (!) давности — в виде тихих ремесленников или забитых учащихся талмудистских школ, безмолвно разбегавшихся, только завидев поднятую арабскую дубинку. Король знал своих еврейских соседей уже совсем в другом качестве, и он достойно оценивал их компетенцию, энергию, напор и целеустремленность в реализации поставленных целей.

Он имел собственное мнение о своих коллегах, собравшихся в Каире. Саму Лигу он называл «мешком, куда сбросили семь голов». Он не любил египтян и особенно короля Фарука, заявляя, что «сын балканского крестьянина никогда не станет джентльменом за одно поколение». А Муфтия он невзлюбил еще со времен их первой и единственной беседы в 1921 году. «Мой отец всегда предостерегал меня от встреч с проповедниками», — говорил Абдалла.

На итоговом Меморандуме Каирской конференции еще не успели просохнуть чернила, а король уже двинул свою первую пешку, точнее офицера… Спустя час его премьер-министр уже входил в гостиную представителя Его Величества в Аммане сэра Алека Керкбриджа. После нескольких обязательных чашечек восточного кофе посланник короля перешел к сути вопроса и изложил видение своего монарха относительно ситуации, складывающейся в Палестине: «…с некоторой долей вероятности, нельзя также исключить, что власть в Иерусалиме может перейти к Муфтию, а он является человеком, наименее способным служить интересам Великобритании в этом регионе.

Также можно предположить, что в этой сумятице в Палестине воцарится такой хаос, которым непременно воспользуются сионисты и в конечном итоге сметут планируемое арабское государство… Однако уже есть некий план, способный предотвратить грядущую катастрофу, так позволено ли будет скромному слуге короля задать достопочтенному сэру Алеку один интересный вопрос: а какова будет реакция Правительства Его Величества, если король в перспективе аннексирует и присоединит к своему королевству ту часть Палестины, которая выделена арабам?»

Третьим человеком, не приглашенным на конференцию, был признанный лидер сионистов, будущий премьер-министр Государства Израиль Давид Бен-Гурион. Впрочем, поступи такое приглашение, он бы и сам туда не поехал.

Конечно, Д. Бен-Гурион отнюдь не сидел без дела. В эти дни со своими приближенными он проводил свое собственное совещание, посвященное разработке мер противодействия. Вот выдержки из его выступления: «…именно в этом городе евреи подвергнутся жесточайшим испытаниям… Город находится в полной изоляции, с другими еврейскими поселениями его связывает единственный путь, который может быть в любой момент перерезан в ущелье Баб-эль-Уэд… Йерушалаим — это наша «ахиллесова пята», и если мусульмане сумеют удушить его, то наше государство умрет, не родившись…»

На несколько необдуманную реплику одного из своих подчиненных: «…неужели можно представить, что арабы из Назарета атакуют нас с помощью танков?» — Бен-Гурион ответил, что никогда не следует недооценивать своего врага и ничто не сможет быть более опасным для новорожденного государства, чем скоординированная атака пяти арабских армий. Вместе с тем не следует переоценивать своих противников, особенно зная их склонность к самому безумному хвастовству, привычку смешивать действительность и риторику, увлекаться химерами, а не готовиться к реальным опасностям.

Их бряцание оружием представляло очень серьезную опасность для еврейского народа, но вместе с тем оно предоставляло еврейской нации и неоценимый шанс. Раз арабы сразу стали заявлять, что они не будут признавать новых границ разделенной Палестины, то«…это позволит нам совершить такие действия и добиться таких результатов, которых мы никогда не достигли бы другим способом. У нас появится право забрать все, что мы только сможем…»

Окружавшие Бен-Гуриона молодые люди — будущие генералы и полковники израильской армии — сразу поняли, о чем собственно идет речь, и им уже не требовалось дополнительных разъяснений.

Месяц декабрь перевалил на вторую половину. Песни и пляски начала месяца уже давно были забыты. Другие заботы одолевали иерусалимцев, причем одинаковые как для одних, так и для других. Главной из них стала каждодневная стрельба, причем редкие выстрелы снайперов-одиночек все чаще стали сменяться достаточно дружными ружейными залпами. Хуже того, в ход уже пошли «машингеверы», то есть ручные пулеметы, которые тогда в условиях Ближнего Востока считались весьма совершенным оружием. В основном это были германские MG-34, которые к евреям нелегально поступали из Европы, а к арабам чаще всего из Северной Африки, где несколько групп «черных археологов» уже вели раскопки на полях бывших сражений с Afrika korps.

В истории сохранилось описание такого эпизода: прямо с крепостных стен Старого города арабы держали под постоянным обстрелом еврейский квартал Эмин Мойша. «Решить проблему» вызвался боевик Мишка Рабинович. Вместе со своей подружкой по имени Дина он пробрался в дом по авеню Король Георг V, из окон которого раскрывался прекрасный вид на оживленный арабский перекресток у Яффских ворот Старой крепости. Установив пулемет прямо в окне, боевик поднялся с биноклем на крышу здания. Ждать пришлось недолго. При первом выстреле с арабской стороны он подал Дине сигнал, и еврейский «ответ» был ужасен. Нажав на спуск, она держала палец, пока весь магазин не опустел. Наверху Мишка с удовлетворением увидел в бинокль, как с полудюжины прохожих, словно тряпичные куклы, повалились на мостовую. Остальные бросились врассыпную. Быстро спустившись с крыши, он разобрал пулемет, спрятал его, и, обняв Дину за талию, словно парочка влюбленных, они удалились вниз по проспекту.

Следует упомянуть, что на «разборе» того дня боец Рабинович получил замечание, и вышестоящий командир заявил ему: «…твое дело — бой, а не убийство». Только убитым от этого легче не стало.

Даже городское кладбище — последнее место, где евреи и арабы продолжали пребывать в мире и согласии — также оказалось под прицелом. Со второй декады месяца были отмечены случаи обстрела печальных процессий, поднимавшихся на Оливковую гору, чтобы похоронить своих близких.

Итог этих столкновений был грустным. К концу года счет (только непонятно, в чью пользу) составил 175 погибших арабов, 150 убитых евреев и 15 павших британских солдат. Можно констатировать, что арабы и евреи словно соревновались в кровожадности и жестокости для того, чтобы увеличить счет с другой стороны. «Хороши» были и те, и другие.

…«Битва на дорогах» уже началась. Одиночные грузовики и «легковушки» уже не рисковали проскочить Баб-эль-Уэд в одиночку. «Хагана» перешла на систему конвоев, когда ежедневно две колонны автомашин направлялись из Тель-Авива и две возвращались. Автобусы блиндировались, кабины грузовиков покрывались дополнительными листами металла, но все чаще прибывающие транспорты приходили в пулевых пробоинах, со следами и подпалинами от взрывов самодельных гранат. Самые патетические моменты были обычно по вечерам, когда толпы собравшихся родственников и друзей встречали последний прибывающий конвой на центральной автостанции компании автобусных сообщений «Эггед».

Первые выходящие пассажиры часто были покрыты кровью и импровизированными повязками. Поддерживаемые другими путешественниками, они медленно шли к ожидавшим каретам «скорой помощи». Затем, под радостные восклицания встречавших, в проемах дверей показывались непострадавшие пассажиры. Последними выносили покойных, которых под трагические крики толпы укладывали для опознания тут же на перроне прибытия…

Счет смертей продолжал увеличиваться.

В этот прохладный декабрьский денек, прямо с раннего утра, десятки людей устремились в один известный им адрес. Они ехали из Яффы, Хайфы, Наблуса, Дженина, Тулкарема и десятка других мест. Конечный адрес следования у всех был единый — арабская деревня Бейт Суриф к югу от Эль-Кодса. К полудню все уже были на месте; еще какой-то час ожидания, и наэлектризованная толпа взорвалась криками восторга и оваций при виде остановившегося запыленного «крайслера», из которого вышел мужчина в европейском костюме, но с традиционным палестинским платком «куфия» на голове. Он был среднего роста, круглолицый, плотно сбитый, в возрасте 40 лет. Его подлинное имя было Абдель Кадер, но большинству он был известен под своим боевым псевдонимом Абу Мусса. Происходя из клана Хуссейни, за два дня до этого он встречался в Каире со своим дядей, Муфтием Хуссейни, который дал ему необходимый инструктаж и одновременно назначил командующим армией, которая отныне должна была противостоять «Хагане». Эта армия уже получила название, которое ныне будет хорошо понятно и российскому читателю, а именно: «Воины Джихада».

Абу Мусса завоевал широкую известность еще в ходе арабского антиеврейского восстания 1936 года, когда он был дважды ранен. Харизматическая фигура, человек необычайного личного мужества, он одним своим появлением мог увлечь в бой сотни и тысячи арабских феллахов. В отличие от многих других соратников Муфтия, он был хорошо образован, но вместе с тем оставался близок к простым людям. Абдель Кадер прекрасно знал добродетели, достоинства и недостатки своего народа, и все это отныне следовало обратить на пользу объявленного джихада…

В гостиной простого каменного дома его с поклонами усадили перед традиционным праздничным блюдом. Это была гора дымящегося риса, обложенного овощами, с цельным запеченным бараном поверху. Все присутствующие приступили к еде, но бедуинский банкет не затянулся. Обтерев губы кончиком «куфии», Абдель Кадер подал знак своим компаньонам, что обед закончен и пора приступать к серьезным вещам. Во многом отличаясь от других соратников своего дяди, Абу Мусса был наименее склонен к словесным всплескам и взрывам. Это действительно был умный, мыслящий человек, который всегда предпочитал говорить по делу и знал, что и как надо сказать.«…Дипломатия и политика не позволили нам достичь наших целей, — констатировал он. Арабский народ Палестины больше не имеет выбора, и нам остается лишь одно: своей саблей защитить нашу честь, достоинство и целостность страны».

Медленно, методично он излагал свою военно-политическую концепцию. Точно так же, как Игал Ядин и Якоб Дори на той стороне, он заявил, что война в Палестине развернется в основном на дорогах. Изолировать киббуцы, нарушить их снабжение, перерезать линии коммуникаций — такова была первостепенная задача «Воинов джихада». Он знал, что никакая другая военная тактика не была лучше знакома мусульманам, чем тактика засад и внезапных нападений на конвои, а возможность безнаказанно «взять трофеи» (то есть пограбить) только воспламеняла их боевой дух. На этих струнах сыграл Абу Мусса, и попадание в цель было стопроцентным. План получил полное одобрение всех присутствующих.

Итак, предположив, что контроль над дорогами обеспечен, можно было переходить к решению следующей стратегической задачи. Палец Абдель Кадера передвинулся к центру развернутой карты. Большое черное пятно под английской надписью Jerusalem означало 100 тысяч евреев, сконцентрированных в одном месте. Арабский командир решительно накрыл это пятно ладонью и произнес: «Джерузалем будет задушен».

В Иерусалиме, как и во всей Палестине, стратегия «Хаганы» была определена Д. Бен-Гурионом. Она была простой: все, что держат в руках евреи, должно быть сохранено. Ни один еврей не мог оставить свой дом, свою ферму, свой киббуц или свое рабочее место без разрешения. Каждый аванпост, каждое поселение или деревня, как бы они не были изолированы, должны были защищаться, как будто речь шла о самом Тель-Авиве.

Кто действительно и не помышлял о каком-то отъезде, так это жители Еврейского квартала. Это было единственное место в Палестине, где евреи продолжали жить на протяжении уже двадцати столетий, даже после того, как все остальные были рассеяны по всему миру. Еврейский квартал находился внутри самой крепости Старого города, в ее юго-западной части. Внешней границей его служила часть крепостной стены с воротами Сиона и Дунга, а внутри крепости он граничил с кварталами Армянским, Христианским и Мусульманским. Одной своей частью он выходил прямо к Стене плача, которая, как считается, является основанием разрушенного римлянами Храма Соломона, древнейшей иудейской святыни. Вообще Еврейский квартал — это центр иудаизма, место поклонения евреев всего мира. На конец 1947 года на сравнительно небольшой территории стояли 27 синагог, из которых Эли Ханави, Бен Закай и Хурва являлись жемчужинами иудейской архитектуры.

На тот момент население квартала насчитывало неполных 2000 человек, то есть одну десятую численности проживавших в Старом Иерусалиме. В основном это были действительно тихие ремесленники, мелкие торговцы, но в первую очередь «служители культа», включая преподавателей и учащихся многочисленных религиозных школ. Это были люди, строго придерживающиеся традиционного, жестко ортодоксального образа жизни, большую часть времени проводившие в молитвах и песнопениях.

В силу этого они не совсем адекватно воспринимали ту реальность, которая уже складывалась за стенами Старого города. Традиционно у них поддерживались очень хорошие отношения с арабскими соседями, и им просто было непонятно, почему настало время готовиться с ними к войне. С другой стороны, отношения между ними и сионистскими кадрами из Нового города были весьма натянутыми. Это, видимо, и объясняло тот факт, что «Хагана» не смогла хорошо укорениться в Старом городе и насчитывала на 1 декабря ровно 18 «штыков», вокруг которых противник мог в течение минут мобилизовать тысячи мусульманских ополченцев.

Сохранился отчет о «командировке» на «место действия» ведущего эксперта «Хаганы» по вооружениям. Его отчет уместился в полторы рукописных строчки: «…арсенал квартала составляет сейчас 16 ружей (из них 14 исправных), 25 пистолетов, 3 автомата, остальное — ножи».

Единственную постоянную связь между Еврейским кварталом и Новым городом осуществляли автобусы городского маршрута № 2, причем, заходя в Яффские ворота, следующие 800 метров они проезжали практически по «вражеской» территории и их путь мог быть перерезан в любой момент. Поэтому и заторопился Исраэль Амир направить в крепость столько людей и вооружения, насколько это было тогда возможно. В течение декабря было отправлено 120 человек и среди них Моше Русснак, будущий героический командир защитников Еврейского квартала.

За 4 тысячи км. от Яффских ворот другой еврей приступил к своей части решения задачи по спасению Иерусалима. Его звали Ксиель Федерман, и он был совсем молод (возраст не достиг еще и 25 лет). Будучи удачливым бизнесменом, он сумел разнюхать, где находится один из центральных складов излишков военного имущества союзников. Прямо сказать, «за взятки» его пропустили внутрь огромного складского комплекса в порту Антверпен, Бельгия… У Ксиеля поистине захватило дух… Там не было боеприпасов и оружия как такового; но там были… десятки «хав-траков», то есть полугусеничных бронетранспортеров, десятки, если не сотни, машин «скорой помощи», автоцистерн, тягачей, бульдозеров, джипов, бортовых грузовиков. Тут же грудами лежали палатки, некоторые вместимостью до сотни человек, километры телефонных проводов и шлангов различного назначения, сотни переносных радиостанций, генераторов, осветительных ламп, полевых кухонь и оборудование целых полевых госпиталей. Десятками тысяч были складированы комплекты воинской униформы, ботинки, куртки, шинели, носки, кальсоны, шлемы и подшлемники, медицинские аптечки и бритвенные принадлежности. «Здесь можно оснастить половину всех евреев мира», — подумал он.

Блокнот Федермана распух от многих записей. Среди прочего его внимание привлекли сваленные в кучу предметы непонятного вида. На вопрос «что это?» ему сказали, что это называется US Army pack racks, то есть рюкзаки специальной конструкции, с помощью которых американские пехотинцы переносили особо громоздкие и тяжелые грузы.

На вопрос о стоимости Федерман получил ответ — «один франк за штуку». Внутренне изумившись столь смехотворной цене, Ксиель подумал и записал в блокнот: «Рюкзаки — взять 300 штук».

Через пять месяцев, в самый критический час эти рюкзаки тоже сыграют свою роль в спасении Иерусалима.

Ксиель Федерман выполнил свою часть миссии.

Мрачные, свинцового цвета тучи нависли над городом. Изредка они исторгали очередной заряд мокрого снега, который одинаково ложился на черепичные крыши еврейских домов, так же как и зубцы башен и бастионов Старой крепости. Моментами в просветах показывалась звезда, которая за 1947 лет до этого привела пастухов Иудеи к одному хлеву в Вифлееме. Но никогда мир не казался более отдаленным, а люди доброй воли столь малочисленными, как в том 1947-м.

В эти предновогодние дни разгорелась проблема первого КА, то есть квартала Катамон; затем будут Кастель и Кфар Этцион, — почему-то названия у них у всех начинаются на букву К. Для еврейской нации они станут тем же, что и Смоленск, Новороссийск и Курск для советской за 5 лет до этого (конечно, при неизмеримо меньших масштабах). Но вернемся к Катамону.

Именно, в этом буржуазном квартале, населенном арабами-христианами и зажиточными евреями, обстановка ухудшалась быстрее всего.

К этому его «приговорили» географическое положение и стратегические интересы сторон. Находясь в южной части города, Катамон со своим смешанным населением, где иудеи были в меньшинстве, отрезал кварталы Мекор Хаим и Талбия от основной аггломерации евреев и представлял собой нарыв, который своим разрывом грозил расчленить еврейский Новый город надвое.

Для арабской стороны он представлял собой клин, удачно вбитый между позициями врага, своего рода плацдарм, с которого в заданный день можно было развернуть наступление сразу в двух направлениях.

Командование «Хаганы» решило не ждать этого дня и перехватить инициативу в свои руки. Приступив к реализации своей политики террора и запугивания, в ночь на 1 января еврейские боевики одновременно взорвали сразу 8 домов в Катамоне. Через пару дней был отмечен отъезд ряда арабских семей, очевидно в направлении Бейрута, Аммана и Дамаска.

Одновременно выяснилось и следующее: некоторые евреи, вопреки приказам «стоять насмерть» (что вообще-то не было пустой фразой), также стали покидать свои жилища, предпочитая перебраться со своими семьями туда, где их соплеменники составляли большинство. По большому счету, трудно было упрекнуть в чем-то этих людей, ведь каждый думал о своей семье, своих близких и детях. Правда, была одна большая разница — для евреев не существовало Бейрута, Аммана, Дамаска, — конечным пунктом следования могло стать только море. Тем не менее указание «защищать каждый клочок земли» было нарушено, и если бы эта тенденция возобладала, то она могла в конечном итоге привести к катастрофическим последствиям.

Иерусалим стал первым местом, где эта проблема выявилась, а в Катамоне она стала быстро обостряться.

В город с самыми широкими полномочиями был направлен член Верховного командования Мишель Сачем.

С его прибытием сразу началось заседание штаба обороны. Докладывающий офицер завершил свое выступление, огласив мнение присутствующих, что единственным способом переломить ход событий было бы нанесение решительного удара в Катамоне. В случае удачи арабы получили бы такой шок, что психологический климат в городе был бы сразу изменен, их отъезд ускорился, а выезд евреев остановлен.

…Долгая служба в подпольной армии, в том числе и на высших постах, научила Сачема, где искать то главное звено, которое позволит вытащить всю цепь… Пауза длилась всего лишь пару секунд, после чего он произнес: «Я согласен, только скажите мне, где находится арабский штаб в Катамоне?..»

Присутствующие офицеры затруднились с ответом, и он продолжил: «Хорошо, даю вам сутки, чтобы определиться. Завтра доложите мне в это же время».

…Самое интересное, что никакого арабского штаба на тот момент в Катамоне не существовало. Но произошло следующее: встревоженный уничтожением сразу восьми домов, местный комитет самообороны обратился за помощью, и Абдель Кадер лично направил в Катамон сотню партизан из Хеврона, которыми командовал лично ему знакомый с 1936 года Ибрагим Абу Дайя, по профессии пастух, человек необразованный, но безусловно бесстрашный и преданный общему делу. Во второй половине того же дня, т. е. в субботу 3 января 1948 года, Абдель Кадер, Абу Дайя и Эмиль Гори совершили поездку по Катамону, лично определяя места для размещения караулов ополченцев из Хеврона.

К вечеру они остановились в отеле «Семирамис», приятном трехэтажном здании, где у них была назначена встреча с наиболее влиятельными людьми квартала. Там они пробыли всего полтора часа и после этого благополучно уехали по своим делам дальше.

Разведка действовала быстро, и уже к утру информаторы сообщили, что в Катамоне, по видимости, есть два арабских штаба — один в пансионе «Кларидж», другой в отеле «Семирамис». При этом был особо отмечен факт парковки накануне у отеля в течение полутора часов джипа, характерной песчаной раскраски, что ясно указывало на прибытие каких-то важных лиц из (арабской) пустыни.

В 10 часов утра, в воскресенье 4 января эти разведданные были доложены Сачему. Он попросил показать ему на карте расположение одного и второго штаба. Второй квадратик находился ближе и удобнее к еврейским коммуникациям. Сачем ткнул карандашом: «Итак, это будет «Семирамис».

Приговор был произнесен, до казни оставалось лишь несколько часов.

Сохранилось достаточно подробное описание того дня и, главное, ночи… Еще до наступления темноты информаторы прямо на месте достаточно тщательно изучили все подходы к «Семирамису», также убедились, что здание располагает обширным подвалом, где стоят несущие колонны, а сам подвал «защищен» обыкновенной дверью, причем накинутая на петлю щеколда «закреплена» и удерживается на месте куском проволоки.

В это время другие готовили в рейс два автомобиля, на первом должна была следовать ударная группа из 4-х специалистов-подрывников, прикрывать ее в случае необходимости должна была вторая группа из пяти автоматчиков. К вечеру из всех возможных источников сумели собрать 75 килограммов взрывчатки, тротила (ТНТ); со всеми предосторожностями эти брикеты разместили в двух больших кожаных чемоданах…

…В ту ночь с 4 на 5 января над Иерусалимом разразилась сильнейшая грозовая буря. Беспрерывно хлестал холодный дождь, громовые раскаты заглушали все вокруг. Караульная служба наемников Абу Дайя оказалась не на высоте — из десяти постов, где должны были находиться часовые, семеро остались без таковых, так как они сочли, что уж в такую ночь и такую погоду евреи точно не высунут и носа. Поэтому два авто беспрепятственно подкатили к отелю прямо к назначенному часу «Ч» — 1.00 5 января. Однако один добросовестный караульный все же оказался на месте, два автомобиля с непонятными людьми внутри показались ему подозрительными, и, чуть поколебавшись, он вскинул автомат и дал очередь в их направлении. Боевики высыпали наружу, готовясь открыть огонь. Часовой убедился в их подавляющем численном преимуществе и, решив больше не испытывать судьбу, благополучно исчез с места событий. Чертыхаясь, под потоками проливного дождя, евреи потащили чемоданы с ТНТ к лестнице с подвальной дверью. Там их ждал первый сюрприз — вместо проволоки там висел солидных размеров навесной замок с дужкой. Решив не тратить зря времени, они действовали «как учили» — за ту же щеколду была вставлена ручная граната, чека выдернута, и спустя положенные секунды раздался взрыв. Дверь сорвалась с петель и улетела в подвал. Боевики затопали по внутренней лестнице, спуская чемоданы вниз. При свете фонариков были выбраны две колонны и возле каждой стали размещать брикеты со смертоносной взрывчаткой….

Взрыв «лимонки» наконец-то всполошил обитателей наверху. Один из постояльцев сумел дозвониться до поста британской полиции и сообщить им, что на гостиницу совершено нападение с применением ручной гранаты, срочно нужна помощь… Отвечавший с того конца буркнул что-то нечленораздельное и бросил трубку. Помощь пришла только утром, когда уже было нужно разбирать развалины. Женщины пытались уложить переполошенных детей, мужчины в пижамах, стоя в общем холле, долго дискутировали, стоит ли спускаться вниз под таким дождем…

Бикфордовы шнуры отсырели и не хотели разгораться, наконец-то два характерных оранжевых огонька замерцали во тьме… «Ну все, бежим!» громко крикнул, естественно на иврите, командир. Боевики затопали наверх, как позднее свидетельствовал один из выживших, этот крик и топот он услышал за минуту до взрыва… Автомобили рванули от отеля… спустя секунды взрывчатка сдетонировала, и казалось, все три этажа поднялись в воздух, чтобы затем упасть водопадом камней. Взрыв был слышан всему Иерусалиму…

Погибло 37 человек, такое же количество получили ранения и контузии. Больше всего прибывших утром спасателей поразил вид обезумевшей арабской женщины, которая на руках баюкала оторванную голову своей маленькой дочурки…

Городской автобусный маршрут № 2 прекратил свое существование. У Яффских ворот арабы возвели огромную баррикаду, и все сообщение с Еврейским кварталом было прервано. Ни одного грамма пищи или литра воды уже не поступало жителям, более того — заканчивалось молоко для младенцев и керосин для приготовления пищи.

Еврейское Агентство обратилось с бурными протестами к британским властям. Последним нужно было бы только отдать приказ, и в течение дня баррикада была бы снесена, но они предложили более простое — на их взгляд решение: эвакуировать Еврейский квартал. Ответом было решительное «нет». Тогда был предложен компромисс: англичане обязались обеспечить сопровождение одного конвоя в неделю при условии, что он предварительно будет подвергнут тщательному досмотру, т. к. доставка любого оружия и боеприпасов была категорически запрещена.

Агентство согласилось, оговорив при этом, что оно не будет побуждать жителей к выезду, на чем так настаивали британцы.

Помимо официальной «Хаганы» в состав еврейских сил входили и экстремистские группировки «Иргун» и «Штерн». Они с готовностью взялись за осуществление политики «террора и запугивания». Один из таких актов был совершен 7 января. Предварительно с городской СТО был угнан британский полицейский автомобиль-фургон, также имелось несколько припасенных полицейских униформ. В фургон загрузили 200-литровую бочку, набитую взрывчаткой, гвоздями, болтами и гайками. На задание пошло пять человек, впереди рядом с шофером сидел командир группы. Возле бочки расположился Ури Коген, ему предстояло привести этот дьявольский заряд в действие. Два последних «коммандоса» были вооружены автоматами, и им поручалось прикрытие огнем.

Фургон беспрепятственно вкатил в самый центр Арабского города, причем стоявшие на посту «джихадовцы» не обратили на британскую полицейскую машину никакого внимания…. Командир подал сигнал готовности, и Ури Коген привел запал в действие. Автомашина притормозила на остановке, створки задних дверей были распахнуты. Ури толчком скатил бочку наружу. Его поразил вид десятков ошеломленных лиц. «Казалось, они увидели самого сатану». Он поторопился захлопнуть дверцы изнутри. Автомобиль резко тронулся, а толпа, словно под гипнозом, как кролик перед пастью удава, недвижимо стояла на месте. И грянул взрыв… 17 убитых на этот раз. Фургон зигзагами пошел по улице. Спохватившиеся караульные с разных сторон обрушили на него огонь. Машина была остановлена, и диверсанты бросились врассыпную. Троих уложили на месте, один погиб пару дней спустя. Единственный оставшийся в живых Ури Коген — был ранен, прооперирован и дожил до наших дней.

Евреи вновь увеличили счет с той стороны.

«Жизнь для евреев должна стать адом!» — так можно было резюмировать реакцию сторонников Муфтия после совершения этих актов. Они не остались в долгу, и в центре Иерусалима разгорелась война «бомбистов». Тем не менее уничтожение отеля «Семирамис» и кровавое злодеяние на автобусной станции привели к ожидаемым результатам. Отъезд евреев из смешанных кварталов остановился, а арабы стали выезжать из города во все больших количествах. Боевики «Иргуна» и «Штерна» своими действиями сумели вызвать поистине психоз в стане своих противников.

Всю неделю арабский пастух перегонял свою отару овец с места на место. Со своим подпаском он то удалялся, то приближался к недалекому Эль-Кодсу, при этом внимательно осматривая каждую складку на местности, каменистый склон или неглубокую расщелину. Но это был не простой пастух, а один из предводителей местного «тейпа» по имени Харун Бен Яззи. Он выполнял личное поручение Абделя Кадера, относительно детальной разведки всех подходов к «святому городу».

Настало время претворить в жизнь данное обещание.

Абу Мусса правильно рассудил, что воздвигнуть постоянное заграждение где-нибудь у входа или на выходе из «бутылочного горлышка» Баб-эль-Уэда было бы несложно, но сразу возникал риск серьезной конфронтации с англичанами. Это было бы не в интересах арабов. Поэтому временно была принята более подходящая тактика «летучих засад». В развевающейся «куфии», умело манипулируя винтовкой, Абдель Кадер лично возглавил первую серьезную атаку, когда было сожжено сразу несколько еврейских грузовиков. Абдель Кадер был удовлетворен; оставив указание своим соратникам «действуй, как я», он отбыл по другим делам.

Таким образом, сразу осложнилась ежедневная задача доставки в Иерусалим 30 грузовиков с питанием, необходимым для выживания жителей.

Не перечислить, сколько бед и забот обрушилось на мэра еврейской части Иерусалима Дова Джозефа уже в первые дни 1948 года.

Первая опасность — отсутствие каких-либо серьезных запасов продовольствия. Предвидя дальнейшее ухудшение ситуации, Джозеф дал распоряжение секретно печатать бланки продовольственных карточек.

Жителям также угрожала вторая опасность — умереть от жажды. Водоснабжение шло из местечка Рас-эль-Айн, и город можно было поставить на колени без единого выстрела. Достаточно было одного заряда динамита в удачном месте под акведуком. Дов Джозеф распорядился учесть все возможные подземные емкости, постепенно заполнить их водой и опломбировать.

Электроэнергия. Единственная существующая электростанция требовала для вращения генераторов 3 тонны горючего в день. Необходимо было сделать его запас.

Медицинская помощь. Основной госпиталь находился на горе Скопус, в некотором отдалении от города.

Учитывая возможность его изоляции или блокады, было решено открыть несколько вспомогательных медицинских пунктов в городе, также приступить к созданию банка крови. И наконец, самая критическая задача. После первых серьезных и удачных попыток арабов прервать снабжение города прозвучало предложение эвакуировать женщин и детей. Это сразу бы уменьшило население Иерусалима вполовину, если не на две трети.

После долгих раздумий Дов Джозеф отказался санкционировать этот акт. Соображений было два: столь массовый исход евреев вновь изменит психологический климат в городе, который только-только был поправлен после событий 4 и 7 января. И второе: если дойдет до «серьезного», то наверняка мужчины будут защищать своих близких с большей стойкостью и упорством, чем просто пустые дома.

Дов Джозеф не питал иллюзий относительно судьбы, что ждала их в случае захвата города противником.

Но позволить уйти из города сначала женщинам, потом мужчинам и вновь повторить год 70-й — это было бы недопустимо. Он знал, какая ответственность ложилась на его плечи с этой минуты.

Опять глубокая ночь (но без дождя). Грузовик остановился у входа в Менора-клуб, в пригороде Иерусалима.

Пять человек, оснащенные на этот раз не динамитом, а слесарным инструментом и веревками, направились вглубь территории этого аристократического заведения. Там на лужайке на невысоких пьедесталах были установлены две небольшие турецкие пушки в качестве одного из символов победы Британии над империей Оттоманов.

Времени для бригады рабочих потребовалось не очень много — орудия были аккуратно сняты и увезены в неизвестном для британской армии направлении.

А утром предводители «Хаганы» могли поздравить себя, что у них появилась своя артиллерия. Факт кражи этих старинных пушек лишний раз свидетельствовал, насколько нуждалась еврейская сторона в тяжелом оружии.

…Спустя пару дней инженеры убедились, что в том состоянии, в каком они есть, пушки уже непригодны для нормальной стрельбы. Тогда они были переделаны в две «давидки» (по имени изобретателя Давида Лейбовича).

«Давидка» представляла собой своеобразный миномет, который стрелял снарядом, изготовленным из куска водопроводной трубы. Снаряд, в свою очередь, набивался взрывчаткой, гвоздями и болтами. Вообще дальность действия и его поражающий эффект вызвали бы только насмешки у профессиональных артиллеристов вермахта или Красной армии. Но ценность «давидки» была в другом — громоподобный оглушительный разрыв снаряда, как правило, сеял панику в стане врага, а паникеры в очередной раз рассказывали, что евреи вновь применили свое «секретное оружие».

Противник, конечно, не оставался в бездействии. Помимо официальных поставок в арабские армии, оружие, так сказать чисто в индивидуальном порядке, выменивалось, выманивалось, похищалось и покупалось в многочисленных британских гарнизонах, еще стоявших в государствах и княжествах Арабского Востока. Как уже говорилось, все больший размах приобретали раскопки в Ливийской и Западной пустыне в Египте.

Но здесь со всей очевидностью в очередной раз проявились все те внутренние разногласия и арабское соперничество, которые так часто сводили на нет все их усилия в борьбе с сионистским противником.

Выкопанное бедуинами оружие сразу становилось предметом спора, и на него претендовали египетские «братья-мусульмане», палестинские арабы и просто уличные бандиты. Караваны грабились, оружие отнималось, и пока очередная партия пистолетов или ружей прибывала в Рамаллах или Наблус, она обычно перекупалась несколько раз. В эту зиму германская винтовка системы «маузер» — часто со следами ржавчины и изношенным механизмом — стоила на «суке» до 100 фунтов, в то время как в чешском оружейном раю под названием «Зброевка», где усердно трудились «коммерсанты» Азиз Керин и Эхуд Авриель, за ее новейший и более совершенный образец запрашивали только четверть указанной суммы.

Дамаск той зимой был поистине бурлящим городом. Слово Филистын звучало повсюду. На Центральном «суке», там, где традиционно торговали роскошными вышивками и шелками, которыми так славился Дамаск, теперь в открытую предлагали совсем другой товар, в частности германские «маузеры» и французские «лебели», английские автоматы и даже новейшие американские «базуки», которые тогда считались весьма совершенным оружием. В одном из пригородов, совсем недалеко от скромного мавзолея, где захоронен самый блестящий генерал Ислама — Саладин, разместился штаб генерала Исмаила Сафуата, который теоретически объединял под своим командованием все силы, противостоящие еврейским поселенцам (и мировому сионизму).

Эти силы уже включали:

— формирования Муфтия, то есть «Воинов джихада»;

— «Армию освобождения», которую должны были составить добровольцы, финансируемые Лигой;

— и даже регулярные арабские армии.

Однако Сафуат Паша осознавал, что реально его власть распространялась разве что на горстку подчиненных ему офицеров. Впрочем, не отличаясь от многих своих коллег, иракский генерал соединял в себе великолепное «владение глаголом» с решительным отказом посмотреть реальности в лицо. Он уже пообещал арабским войскам «триумфальный марш на Тель-Авив». А в ответ на обращение группы палестинцев, что они не могут атаковать еврейские конвои из-за крайней нехватки оружия, он бросил им: «Бомбардируйте их камнями» (?!).

В его штабе работал молодой и очень способный начальник оперативного отдела, иорданец Васфи Телль. Он провел анализ сложившейся ситуации и написал рапорт, выводы которого гласили: «…с учетом удручающего состояния арабских сил, триумфальный марш на Тель-Авив может закончиться только катастрофой».

Ознакомившись с этим отчетом, Сафуат сделал только одну предосторожность — чтобы этот документ не попал в руки членов Лиги. А в частном порядке он заявил Теллю, что если бы арабские правительства знали об этих опасностях, ни одно из них не взяло бы на себя риск отправить своих солдат в Палестину. (А не такая ли была у нас ситуация в декабре 1994 г.?)

Одним из центров политической жизни в Дамаске в то время был старинный аристократический отель «Ориент палас». Помимо обычных постояльцев, в тот период он был заполнен загадочными личностями, включая, очевидно, шпионов, информаторов, доносчиков, агентов влияния, каждый из которых работал на своего хозяина или на нескольких сразу. Здесь для них было широкое поле деятельности. Но появлялись среди них и весьма значительные персонажи, в частности Муфтий Хуссейни. Вместе со своими сподвижниками он занял целый этаж. Хадж Амин не сидел на месте, активно посещая кабинеты высокопоставленных лиц. При этом он всегда имел таинственный вид, и его непременно сопровождали шестеро телохранителей, за вышитым поясом у каждого торчали по несколько кинжалов и пистолетов сразу. Сам Амин Хуссейни не снимал из-под халата пуленепробиваемый жилет — подарок фюрера, и для этого у него были весьма веские причины, т. к. врагов у него в Дамаске было с избытком.

Его безудержные амбиции превратить Палестину в свою собственную вотчину, таинственные убийства, сопровождавшие его восхождение во власть, упрямство и жестокость в достижении поставленных целей не давали ему шанса сохранить или обзавестись подлинными друзьями в арабском мире. Начиная с декабрьской конференции Лиги он неустанно требовал, чтобы все собранные деньги и оружие передавались именно ему. В принципе он вообще был против создания Армии освобождения с привлечением туда многочисленных добровольцев. «Зачем нужна эта армия иностранцев, когда у меня в Палестине есть тысячи мужчин, готовых вступить в бой, если им только дать оружие?..»

Но в Дамаске Хадж Хуссейни убедился, что он далеко не всесилен, и имел ряд весьма неприятных для его самолюбия сюрпризов. Первый удар — точнее «холодный душ» — он получил от Исмаила Сафуата. Их встреча была далека от сердечности. Иракский генерал впрямую обвинил его в разворовывании средств, краже оружия, коррупции, кумовстве и стремлении назначать на ответственные посты лиц, исходя из политической лояльности, а не военной компетенции.

Генеральный секретарь Лиги Аззам Паша зашел с другого конца, и вообще он действовал тоньше. Он заявил следующее: «…после раскрытия ужасов «Холокоста» мир полон симпатии к евреям, и этим объясняется почти единогласная резолюция спецсессии ООН по разделу Палестины… но будут ли европейские народы столь снисходительны к палестинским арабам, если узнают, что в свое время их руководитель пользовался покровительством Адольфа Гитлера и Йозефа Геббельса?»

И наконец, дал о себе знать король Абдулла. Иорданский монарх впрямую заявил, что будет враждебно относиться к любому правительству в Палестине, если во главе его встанет Муфтий Хуссейни.

К этому времени в Армию освобождения записалось столько добровольцев, что ее уже невозможно было игнорировать. И произошел второй раздел Палестины. Было решено, что вся северная часть страны будет отдана Армии освобождения, Муфтию и его формированиям поручили сектор, где находится ось Иерусалим — Яффа.

И затем Амин Хуссейни потерпел самое серьезное крушение своих надежд. Он вообще-то надеялся если не впрямую подчинить себе Армию освобождения, то хотя бы поставить во главе ее своего человека. Этого не случилось; во главе Армии был поставлен его враг, которого звали Фавзи Эль-Каукджи. Он был уроженец северного Ливана, но со своим оплывшим лицом, толстой шеей и светлыми, коротко остриженными волосами он больше напоминал представителя германской расы. Этой расой он восхищался на протяжении многих лет, начиная со времен Первой мировой, когда молодым лейтенантом турецкой армии начинал свою службу под водительством генерала фон Кройсса. Тогда же на земле Палестины он заработал свою самую почитаемую им награду «Железный крест 2-го класса».

Когда Оттоманская империя рухнула, он работал на англичан против турок, затем против англичан в пользу немцев и т. д. Когда в 1941 году в Ираке разгорелось антианглийское восстание, он, естественно, очутился в гуще событий, получил под это дело «кредиты» в виде денег и оружия, затем он вовремя исчез, «проглотив», как утверждали сторонники Муфтия, «и деньги, и оружие».

Правда, к этому времени он очень вовремя получил ранение и под этим предлогом эвакуировался в Германию, где прошел курс лечения (очевидно, продолжавшийся и за столиками немногочисленных ночных ресторанов, которые еще существовали в стране, проигрывающей войну). Там он увидел очаровательную блондинку и, как восточный принц из «1001 ночи», послал ей на столик два продукта, наиболее ценимых в полуразрушенной столице рейха, бутылку французского шампанского «Вдова Клико» и пачку американских «Camel». С той минуты сердце белокурой Гретхен навсегда принадлежало ее Фавзи, и отныне фрау Эль-Каукджи везде следовала за ним как тень. Совсем другие отношения сложились у него с Муфтием. Хотя вроде бы последний был выше его по положению, «генерал» Эль-Каукджи демонстративно не желал показывать ему своей лояльности или подчиненности. От этого возникла взаимная неприязнь, которая с годами только усиливалась.

Назначение Эль-Каукджи на пост командующего АО объяснялось, видимо, теми соображениями арабских руководителей, что Муфтию и его устремлениям нужно было обеспечить хороший противовес, и во-вторых, армию должен был возглавить не просто политик, а подлинный генерал. И последний тонкий штрих: сирийские власти, очевидно, не совсем доверяли «генералу», поэтому все его выезды из предоставленной виллы контролировались и вообще ограничивались — похоже, сирийцы всерьез опасались, как бы под влиянием той или иной политической фракции Эль-Каукджи вместо киббуцев в Палестине не повел свои войска на министерский квартал в Дамаске.

А войска уже собирались. Радиоволны, объявления в газетах, проповеди в мечетях — все призывали арабов записываться в армию добровольцев для защиты «святых земель». Волонтеры прибывали из перенаселенных кварталов Каира, рынков Алеппо, берегов Тигра и Евфрата, побережья Залива и Красного моря.

Все они устремлялись в Дамаск.

Здесь были рафинированные франкоговорящие ливанцы, образованные сирийцы, египетские «братья-мусульмане», так же озабоченные желанием сбросить свой режим, как и маршировать на Тель-Авив, иракцы, пострадавшие в ходе восстания 1941 года, неграмотные йеменцы и афганцы, черкесы, друзы, курды.

Тут же были идеалисты, авантюристы, воры, грабители, шарлатаны, иными словами, те отбросы общества, которые ненавидели евреев, англичан, французов, свои правительства, для кого объявленный «джихад» был таким же приглашением к будущему грабежу, как и к защите мечети Омара.

Постепенно в бараках местечка Катана, в 40 км от Дамаска, собралась толпа где-то в 4 тысячи человек.

Питание, снабжение, оснащение, экипировка были организованы безобразно. То же самое и с обучением: волонтер, сделавший из своего ружья с десяток выстрелов и метнувший 1–2 учебных гранаты, считался обученным бойцом.

Но были среди них и вполне компетентные в военном отношении люди, а именно: небольшое количество дезертиров из английской армии, немецкие военнопленные, сбежавшие из союзнических лагерей, французы бывшего режима Виши, которые у себя на родине считались преступниками, и даже югославские мусульмане, которые служили в вермахте и прославились своими зверствами в Сербии и Словении. Возврата домой им не было, и они знали, что маршал Тито их всех заочно приговорил к смерти. Вот эти действительно были профессионалами своего дела, в том числе и по «еврейскому вопросу». В случае их успеха киббуцников в северной Палестине ожидала поистине незавидная судьба.

В те дни, когда Эль-Каукджи и его подчиненные с удовлетворением пересчитывали сотни и тысячи прибывающих добровольцев, в Тель-Авив пришла шифрограмма с другим подсчетом. Эхуд с гордостью извещал Давида, что ему удалось разместить заказы на 25 тысяч ружей, 5 тысяч легких и 300 тяжелых пулеметов, также 50 миллионов патронов. Вместо ожидаемой благодарности он получил телеграмму, которая гласила: «…срочно приступить к закупке танков, пушек и боевых самолетов. О деньгах не беспокойся…»

Авриель понял: за те полтора месяца его отсутствия что-то сильно изменилось на «земле обетованной», раз дело стало так, что винтовками и пулеметами уже не обойдешься.

Вопрос о деньгах всегда является самым непростым на всех уровнях человеческого общества. Деньги нужны всегда. А здесь предстояло создать новое государство, причем в окружении весьма воинственных соседей, которые отнюдь не скрывали своих злодейских намерений. Был отработан план раздобыть эти деньги, и одной из составляющих этого плана стал визит Голды Меир в США. В Нью-Йорк она прибыла рейсовым самолетом, причем в момент прибытия в кошельке у нее была только одна купюра в 10 долларов. Любопытствующий таможенник все-таки не утерпел и спросил: «А как мадам рассчитывает прожить в Америке на столь скромную сумму денег?» — «А у меня здесь семья…» таков был ответ опытной конспираторши-сионистки.

Ее визит продлился месяц с лишним. Практически каждый день она выступала на собраниях и встречах еврейских общин разных городов Америки. Вот суть ее заявлений: «…В ходе последней войны европейское еврейство потерпело национальную катастрофу. В результате развязанного «Холокоста» погибло свыше пяти миллионов наших соплеменников и единоверцев… Сейчас нам предоставлен шанс возродить нашу нацию и государство… но мы находимся во враждебном окружении… Нам не нужно, чтобы парни из Цинциннати или Денвера рисковали своими жизнями для защиты наших жителей в Яффе или Иерусалиме. Более того, понимая все реалии внешней и внутренней политики США, что вам нельзя портить отношения с Великобританией и арабским миром, который вам поставляет нефть, — нам даже не нужно вашего оружия. Нам нужно одно — дайте нам денег! Все остальное мы сделаем сами… Я заклинаю вас дайте нам денег…»

Визит завершился полным успехом. Прибыв в Нью-Йорк с 10 долларами в кошельке, она уехала с 50 000 000, переведенными в банки Тель-Авива, Цюриха, Парижа и Люксембурга. В завершение отметим две вещи: доллар тогда действительно был «золотым», а указанная сумма превышала все доходы Саудовской Аравии от экспорта нефти за весь 1947 год.

Так что денег на танки и самолеты должно было хватить.

Кстати о самолетах. В отличие от Амина Хуссейни и Эль-Каукджи, Давид Бен-Гурион несколько лет провел в Англии, причем он был свидетелем германского «блица», то есть жестоких атак нацистского воздушного флота против городов и военных сооружений Великобритании. Он лично наблюдал, какое морально-психологическое воздействие оказывают современные самолеты, обрушивая свой ракетно-бомбовый груз на население городов и на войска, окопавшиеся на местности. Поэтому на одном из заседаний штаба была поставлена задача — еще не рожденному государству нужен воздушный флот. Но как создать подпольную авиацию в оккупированной стране?

Тем не менее это им удалось. Создание IAF — Israeli Air Force — не является предметом данной книги.

Однако мы считаем необходимым отметить пару фактов, относящихся к началу 1948 года.

В аэроклубе Палестины на тот момент находились четыре официально зарегистрированных самолета марки «Тейлоркрафт». Это была легкая машина с высокорасположенным крылом и кабиной, куда помещались пилот и 1–2 пассажира. (Кстати, именно этот самолет получил кличку «примус» за свое характерное высокое шасси «на три точки».) На каждом из них, на крыльях и хвостовом оперении была нанесена маркировка VQ PAI.

По цене металлолома евреям удалось купить у англичан 20 самолетов абсолютно схожей модели «Остер». Из них механики сумели собрать 13 штук летающих образцов, а маркировка на каждом нанесена все та же — VQ PAI.

Все 13 самолетов интенсивно использовались для обучения пилотов, а озадаченные инспекторы британской гражданской аэронавтики никак не могли установить причины столь ошеломляющей активности самолетиков с маркировкой VQ PAI. Единственное, за чем строго следили евреи — чтобы число аппаратов, одновременно находящихся в воздухе, никогда не превышало четырех. Маленькие невооруженные монопланы служили воздушной «скорой помощью» для удаленных и изолированных киббуцев, сбрасывая им питание и боеприпасы. Они с воздуха следили за ситуацией на дорогах, предупреждая о засадах. Пилоты даже стали практиковать ночные полеты, совершая посадки на отдаленных аэродромах, освещаемых автомобильными фарами.

В Иерусалиме «Хагана» оборудовала импровизированную посадочную площадку у подножья холма, где позднее будет возведено здание израильского парламента. Уклоняясь от пилонов ЛЭП и высоких домов, летчики совершали поистине акробатические трюки, поднимая свои «Остеры» в небо.

Нескончаемый воздушный балет и акробатика четырех самолетиков служили для жителей города воодушевляющим элементом их ежедневного существования.

Кто бы мог предположить тогда, что пройдет совсем немного времени, и в небе Палестины появятся вместо неуклюжих «примусов» и элегантных авиеток совсем другие «боевые птицы», которые своим клекочущим пулеметным огнем калибра 12,7 мм будут столь успешно рассеивать толпы добровольцев АО, вооруженных разве что только не средневековыми мушкетами?

Месяц январь заканчивался, но перед тем как перейти к событиям 1 февраля, расскажем еще об одном персонаже, еще одном Фавзи, который один стоил десятков, если не сотен рядовых «Воинов джихада».

Его имя было Фавзи Эль-Кутуб, в отличие от других, он был самым что ни на есть настоящим палестинцем, причем родился в арабском квартале Старой крепости. Свою первую гранату он метнул в еврейскую лавку, еще будучи совсем зеленым юнцом, в ходе восстания 1936 года. Позже он хвастался, что таких эпизодов с Mills bomb (официальное название боевой гранаты английской армии) у него было аж 56, по его счету. Такая активность молодого араба привлекла внимание британской полиции, и Фавзи пришлось бежать сначала в Дамаск, затем в Багдад. Оттуда, следуя логике вещей, он перебрался в Берлин, где был представлен Амину Хуссейни. По рекомендации последнего его приняли в школу диверсантов СС, где он в течение года осваивал самые изощренные методы диверсий и саботажа. После этого немцы предложили ему отправиться в Палестину во главе банды диверсантов из пяти человек. По неизвестным причинам он отказался. Такой неблагодарности его германские хозяева снести не смогли, и Фавзи в результате оказался в концентрационном лагере. Самое интересное — в том самом, где содержались еврейские заключенные. Это был один из парадоксов, что самого ярого ненавистника иудеев поместили среди ходячих скелетов, где он едва не отдал Богу душу. Только личное вмешательство и ходатайство Муфтия перед Гиммлером спасло его от смерти. Эль-Кутуб был извлечен из концлагеря и затем какое-то время даже работал на радио, в службе пропаганды на арабском языке.

Конечно, он не был столь умен и прозорлив, как Хадж Амин, и, несомненно, «затянул» со своим пребыванием в Берлине. Город уже был окружен советскими армиями, когда Фавзи наконец-то спохватился. Он переоделся в униформу, снятую с убитого немецкого солдата, и сумел выбраться из Берлина. В суматошные и радостные дни первой декады мая 1945 года он добрался до австрийского Зальцбурга. Там он опять попал в руки полиции, на этот раз американской. Американцы разбирались достаточно долго, но все-таки установили, что перед ними не диверсант калибра Отто Скорцени, а всего лишь безобидный — как он притворился — палестинский араб.

Эль-Кутуб был отпущен, затем уехал во Францию и на корабле с еврейскими беженцами — пребывание в концлагере, несомненно, помогло ему столь успешно замаскироваться под одного из них — убыл в Палестину.

В отличие от Эль-Каукджи, у этого Фавзи никаких проблем с Хадж Амином не было, и он мог приступить к очередному раунду своей личной войны с евреями.

Именно Эль-Кутубу Абдель Кадер поручил самую ответственную миссию: нанести удар прямо в сердце еврейского Иерусалима. Это должно было стать ответом на уничтожение отеля «Семирамис». Вообще-то у знаменитого бомбиста был список из 160 объектов, предназначенных для разрушения, но в данном случае выбор пал на редакцию ведущей еврейской газеты «Палестайн Пост».

Схема была в принципе отработанной, и она в значительной степени повторяла еврейскую. Опять у британских полицейских был угнан автомобиль-фургон. В укромном месте его начинили взрывчаткой и затем в полдень 1 февраля удачно припарковали прямо у центрального входа в «Палестайн Пост».

Взрыв был оглушительным. Все стекла в окружающем квартале повылетали, фасад здания был обезображен, типографские машины в большинстве выведены из строя из-за рухнувших внутренних перекрытий. К счастью, жертв оказалось не так много, но психологический эффект был весьма велик.

Абдель Кадер и Фавзи Эль-Кутуб показали, что они действительно могут поразить противника прямо в сердце. Абдель Кадер был вновь приглашен в Каир, где Муфтий сердечно поздравил своего племянника. Растроганный Абу Мусса сообщил дяде, что сейчас готовится новый удар, и он будет такой силы, что евреям не останется ничего другого, как запросить мира и отдать Эль-Кодс арабам!

Взрыв у редакции «Палестайн Пост», несомненно, встревожил еврейское руководство. На заседании Верховного штаба было решено заменить Исраеля Амира и назначить на пост командующего зоной Большого Иерусалима Давида Шалтиеля. 6 февраля днем на центральном автовокзале Тель-Авива он уже садился в блиндированный автобус для следования к своей цели. Прощание с женой было недолгим, и вот уже автобус, натужно ревя мотором, в составе колонны таких же машин стал одолевать подъем в направлении Хулда Баб-эль-Уэд. Среднего роста и комплекции, в простом цивильном костюме, с очками на носу, Шалтиель ничем не отличался от других пассажиров этого ревущего бронеавтобуса.

Никто из окружавших, естественно, не знал, что за сутки до этого его принимал другой Давид, по фамилии Бен-Гурион. Вот те инструкции, которые ему дал лидер сионистов: ни кусочка еврейской земли не должно оставляться противнику — город оборонять квартал за квартал, каждую улицу, каждый дом; население должно оставаться в местах постоянного проживания; все оставляемые арабские дома должны заниматься поселенцами; должен быть создан непрерывный фронт еврейской обороны; там, где этому препятствуют зоны с арабским населением, последние должны быть ликвидированы — по максимуму; нужно установить прочную наземную связь с окрестностями горы Скопус, где находится Иерусалимский университет и центральный больничный комплекс «Хадасса» (при этом было необходимо так или иначе решить судьбу квартала Шейх Джерра, плотно заселенного арабами); и особое внимание уделить поддержанию сообщения с Еврейским кварталом в Старом городе и близлежащими киббуцами, которые защищали подходы к Иерусалиму.

Предшествующая судьба Давида была не менее бурной, чем у Фавзи Эль-Кутуба. Шалтиель родился в буржуазной еврейской семье в Гамбурге, и вообще-то родители прочили ему карьеру раввина, но вопросы религии совсем не интересовали молодого Давида. Неполных 20 лет он уже очутился на земле Палестины, где сначала работал на табачной плантации, затем в гостиничном бизнесе в Тель-Авиве. Но работа клерком и даже менеджером отеля его никак не устраивала. Шалтиель перебрался в Милан, где для начала устроился на работу в «Горэлектросеть». Скопив немного денег, он решил сразу умножить свой капитал, поиграв в рулетку в Монте-Карло. В результате без единого су в кармане он очутился у входа в бюро по вербовке во французский Иностранный легион. В Легионе он прослужил ровно пять лет, заработав нашивки старшего сержанта и Военный крест «За заслуги». Там, в ущельях марокканского плоскогорья Риф, он первый раз столкнулся с арабскими повстанцами, которыми тоже командовал Абдель, но по фамилии Керим.

Те жестокости, которые стали творить нацисты по отношению к еврейскому населению Германии, в конце концов привели его к сионизму, и он вновь очутился в Палестине, но на этот раз не на табачной плантации, а в рядах «Хаганы». Как опытного в военном отношении человека в 1936 году его направили в Европу для закупок оружия. Здесь ему не повезло: попав в лапы гестапо, он очутился в Дахау, который тогда еще только приобретал славу «эшафота для всех евреев». Чудом ему удалось вырваться оттуда и вернуться на «землю обетованную».

К моменту описываемых событий Давид Шалтиель занимал достойное место в подпольных структурах «Хаганы», но и задачи, поставленные Бен-Гурионом, были весьма ответственными.

(Кстати, о характере этого человека скажет такой факт: находясь в Дахау, когда каждый начавшийся день мог стать последним, он сам себя учил ивриту по случайно найденному учебнику и позднее овладел им в совершенстве. Родным своим языком он считал, естественно, немецкий.)

Первый бой, который ему пришлось выдержать по прибытии в Иерусалим, был совсем не против партизан Абделя Кадера, а против бюрократов Еврейского Агентства. Дело в том, что штаб «Хаганы» занимал в то время всего лишь две комнаты в подвале этого здания, и Исраель Амир искренне считал, что этого вполне достаточно. Шалтиель сразу потребовал десять комнат, но ему было отказано «вплоть до вынесения этого вопроса на специальную комиссию для решения». (Оказывается, бюрократия — еврейская? — существовала и тогда, еще в неродившемся государстве.) Тогда он просто распорядился занять все пустующие помещения.

Всем членам штаба было приказано носить на службе униформу и приветствовать друг друга отданием чести. Приказы отныне должны были отдаваться в письменном виде, а все члены штаба регулярно отчитываться о своих действиях. Как заявил один из молодых офицеров: «Наконец-то у нас появилась ясность, куда мы идем».

Его первое сообщение в Тель-Авив было весьма симптоматичным: он попросил срочно прислать 3000 курток, т. к. прохладная погода и простуда пока наносили больший урон, чем пули ополченцев Абделя Кадера. Не хватало всего: оружия, боеприпасов, людей, питания, только врагов было в избытке и число их продолжало возрастать. Однажды, в минуту откровения, он доверился другу, заявив: «Иерусалим должен стать нашим Сталинградом».

Для некоторой части города осадное положение уже стало свершившимся фактом. С момента прекращения движения автобусов маршрута № 2 Еврейский квартал превратился в осажденное гетто за стенами Старого города. Чтобы «гальванизировать» их сопротивление, в квартал был направлен опытный офицер родом из России Абрам Гальперин. Первое, что он увидел «на той стороне», как группа его будущих солдат дубинками и прикладами пыталась оттеснить и рассеять толпу своих единоверцев, решивших покинуть квартал. А всего за два месяца выехала уже четверть всех жителей.

Эту тенденцию следовало переломить, иначе в конечном итоге боевикам «Хаганы» пришлось бы защищать только камни обезлюдевших синагог. Гальперин рассудил так: если для жителей создать приемлемые условия для существования, то исчезнут и причины для их отъезда. Он сумел договориться с англичанами об увеличении еженедельных конвоев с одного до двух, стало больше доставляться питания и воды. Более того, всем жителям стали платить такое же жалование, как и рядовым боевикам «Хаганы».

Правда, здесь он сразу вступил в конфликт с Верховным раввином квартала Мордехаем Вайнгартеном. Эта семья жила здесь безвыездно свыше 200 лет, уже пять поколений мужчин Вайнгартенов служили гражданам, как правило, в качестве раввинов. Часть его власти основывалась на ежемесячной сумме в 5000 фунтов, которую ему переводило Еврейское Агентство для оплаты расходов, включая коммунальные. Через неделю после прибытия Гальперина он уже не получил этой суммы, так как она ушла на выплату жалованья и другие, более неотложные нужды. Последовало резкое объяснение между молодым командиром и престарелым «рабби». Каждый остался при своем мнении. Взаимная неприязнь продолжала обостряться, пока этот конфликт не был разрешен три месяца спустя.

Очередной террористический акт в самом центре города на улице Бен Ехуда был совершен утром в воскресенье 22 февраля. На этот раз взрывчатка была доставлена сразу на трех английских военных грузовиках, в каждом из которых было загружено по тонне тротила. Руководил всей операцией, естественно, Фавзи Эль-Кутуб. Вспомнив все, чему его учили в школе СС, он приказал, чтобы каждый кузов был дополнен 50 килограммами калия и 50 килограммами алюминиевой пудры, что делало эту смесь особенно смертоносной. Опыт показывал, что в результате сгорания этих элементов температура взрыва будет значительно увеличена, а образовавшиеся миниатюрные зажигательные бомбочки разлетятся на сотни метров вокруг. Два первых грузовика вели два настоящих английских солдата — Эдди Браун и Питер Марсден; правда, к этому времени они уже были дезертирами и за их участие им пообещали хорошую плату. За рулем третьего сидел араб с обесцвеченными волосами и загримированный под англичанина.

Грузовики были удачно припаркованы прямо в центре города: один у отеля «Амдурски», второй — у здания «Виленчик», а третий — просто у большого жилого дома. Приведя запалы в действие, все трое диверсантов благополучно скрылись.

…Отель «Амдурски» обрушился в одно медленное и величественное движение. Здание «Виленчик» как бы раздулось и грудой камней вывалилось на улицу. Третий объект, внутри которого еще безмятежно спали жильцы, также претерпел большой урон. Стекла повыбивало в радиусе двух километров.

Эхо взрывов еще продолжало перекатываться по улицам города, а во многих местах, как и надеялся Эль-Кутуб, рвануло пламя многочисленных пожаров. Итог этой операции был внушителен: 57 убитых, 88 раненых. Как результат последовал взрыв антиарабских сентиментов, но в первую очередь жители Йерушалаима обрушили свой гнев на англичан. Считалось, что это с их прямого пособничества арабы могли загнать в центр города три военных грузовика с таким количеством взрывчатки.

Поэтому последовал приказ о запрещении британским патрулям заходить в еврейский город. Разгорелась нешуточная стрельба; потеряв к концу дня где-то с десяток человек, британские власти сдались, и такой запрет был узаконен ими, но на временной основе…

В этот февральский день эхо далекого взрыва никак не долетало из залитого солнцем Иерусалима до туманного Лондона. Обстановка в одной из гостиных Уайтхолла — официальной резиденции британского «Форин оффиса» была изысканной, здесь пахло не сгоревшей взрывчаткой с примесью калия и алюминия, а восхитительным ароматом кофе «Арабика» и вкусных сигар. Атмосфера была спокойной, беседа обстоятельной — сам министр иностранных дел Эрнст Бевин принимал знатных посетителей с Ближнего Востока.

Гостями его были премьер-министр королевства Трансиордания Тауфик Абу Худа и генерал Глабб Паша. Вообще-то подлинное имя последнего было сэр Джон Бэггот Глабб. Наряду с премьером он был третьим по важности человеком в Иордании, а возможно и вторым, так как он занимал пост командующего Арабским легионом — единственной профессиональной армии на Арабском Востоке. А на эту армию опирался трон самого короля.

Джон Глабб (тогда еще без приставки сэр) оказался на этой земле в чине лейтенанта еще во времена Лоуренса Аравийского. Спустя 20 лет он встал во главе Легиона и в 1940 — начале 1941 года вел своих солдат в бой против французов режима Виши, окопавшихся в Сирии и Ливане. Чуть позже, в том же 1941 году его солдаты подавляли антианглийское восстание братьев-арабов, которое разгорелось в Ираке. Сейчас, в начале 48-го года он был на пике своей власти, авторитета и популярности среди подчиненных ему военнослужащих и даже в различных слоях иорданского общества.

Находящиеся под его командованием войска были прекрасно обучены и вооружены, тем более что сейчас, после окончания мировой войны, англичане могли поставлять ему любое, самое современное оружие, уже не нужное в Европе.

Джон Глабб безукоризненно освоил местный язык, причем с солдатами-бедуинами он предпочитал говорить на более понятном им сельском диалекте, а в аристократических приемных Аммана и Дамаска он демонстрировал мастерское владение литературным арабским.

Он досконально знал местные привычки, обычаи и даже менталитет окружавших его арабов. По складкам платка-«куфии» он сразу определял местность, из которой происходил этот человек, и положение, которое он занимал в обществе.

Один из подчиненных ему офицеров свидетельствовал: «…Моментами мы даже не знали, к чему готовиться, потому что он действовал нелогично, как любой настоящий араб. Но при этом он заранее просчитывал и мог предугадать любой иллогизм арабского мышления, и это было для нас непостижимо…»

Беседа в принципе не затянулась. Премьер-министр и генерал быстро убедили шефа британской дипломатии, что возвращение Муфтия в Иерусалим было бы совсем не в интересах Великобритании и Иордании и этому следовало помешать любыми доступными средствами. Бевин согласился, что стабильная монархия в Трансиордании, связанная узами крови с иракской и усилившаяся за счет палестинских земель, была бы твердым оплотом для Его Величества на Арабском Востоке. «Вряд ли можно предложить что-то лучшее, — сказал он и заключил в качестве серьезного наставления: — Только не трогайте зон, выделенных евреям…» После обсуждения еще нескольких вопросов встреча была завершена.

Еще в декабре ООН выдвинула предложение о направлении на «святую землю» группы своих представителей для претворения в жизнь резолюции о Разделе от 29 ноября 1947 года. Английские власти резко воспротивились этому — скорее всего с подачи своих друзей арабов. При этом было заявлено, что они не смогут «гарантировать безопасность прибывающим дипломатам. И если только те посмеют вступить на землю Палестины… то рискуют быть расстрелянными экстремистами на месте». Кто такие таинственные «экстремисты», какой они национальности — при этом почему-то не уточнялось. Данный вопрос был на время отложен.

Прошел январь, наступил февраль. Откладывать дальше реализацию претворения в жизнь решения ООН уже было нельзя. Это никак не вязалось с нормами цивилизованной международной жизни и вообще уже было неприличным. Нехотя, но британцы были вынуждены снять свои бурные протесты.

Наконец-то в Иерусалим вылетели комиссары ООН. Во главе их был поставлен Пабло де Азкарате, испанский дипломат высокого ранга с многолетним стажем и опытом работы. В его группу вошли еще пять человек: полковник-норвежец, индийский экономист, юрист-грек и две секретарши. Экстремистов с ножами и револьверами в аэропорту почему-то не наблюдалось, но сердечного welcome тоже не было. Встречавший английский лейтенант вел себя подчеркнуто индифферентно, а в качестве транспорта в город предложил военный грузовик. Девушкам все-таки нашлось место в кабине, а остальные были вынуждены забраться в кузов. Когда машина уже тронулась, лейтенант потребовал, чтобы пассажиры опустились «на корточки» — «для обеспечения вашей же собственной безопасности».

Прибыв на место, далеко не молодой Азкарате с трудом разогнулся после столь малокомфортной поездки. Следующий шок его ожидал, когда он ознакомился с тем зданием, которое англичане выделили под представительство ООН: этот небольшой двухэтажный дом, хотя и стоял напротив престижного отеля «Кинг-Давид», был малопригоден для жилья и работы. Электроэнергия часто отключалась, водопровод действовал с перебоями, расставленная по комнатам убогая мебель напоминала обстановку в тюремной камере. Британцы не дали ни листка бумаги, ни единой чернильницы для работы (а шариковые ручки тогда в уличных киосках не продавались).

Дальше — больше. Обслуживающий арабский персонал категорически отказался готовить пищу для комиссаров ООН. Каждый раз приходилось искать кого-то, чтобы послать с судками в город. Положение спасли две молоденькие секретарши. Помимо умения печатать и стенографировать, они имели миленькие личики и стройные фигурки. Быстро был установлен контакт с местными полицейскими, и с тех пор снабжение заметно улучшилось…

Самый большой шок бравый испанец испытал через пару дней после прибытия. Он все-таки потребовал установить на балконе второго этажа наклонный флагшток и в назначенный час водрузил флаг ООН, в знак покровительства Объединенных Наций над этим клочком земли, наиболее почитаемым всем человечеством. При этом Пабло принял торжественный вид, выпрямил спину как матадор перед нанесением решающего удара и даже отдал военный салют. Флаг развернулся и затрепетал по ветру.

Через секунды град ружейных пуль обрушился на фасад здания. Пабло де Азкарате не учел одного — флаг ООН имел те же цвета — белый и голубой, что и флаг сионистов, а арабские снайперы издали, естественно, решили, что очередной городской объект попал в руки евреев, и ответили дружным залпом.

Опытный дипломат, конечно, знал о своей малой популярности в городе, но на ружейные выстрелы в адрес комиссии ООН он никак не рассчитывал…

Все еще было впереди.

В ночь с 5 на 6-е марта колонна из 25 грузовиков пересекла Иорданию, затем по мосту Алленби реку Иордан. Без единого выстрела на территорию Палестины вошел авангард Армии освобождения из 500 человек.

Гордон МакМиллан, командующий британскими войсками в Палестине, был выведен из себя, особенно после получения телеграммы из «Форин оффиса», гласившей, что пребывание армии Эль-Каукджи является незаконным и он вместе со своими бойцами «должен быть выставлен за дверь». А вот этого как раз и не хотел делать Гордон МакМиллан. Хорошо зная характер своих арабских союзников, он имел все основания предположить, что так или иначе «разборка» с ними окончится кровопролитием, а этого ему и не хотелось, ведь до вывода подчиненных ему войск оставалось всего-то два месяца… Ему удалось убедить Верховного комиссара Алана Каннингхэма, и с Эль-Каукджи были проведены переговоры. Араб, естественно, пообещал «вести себя хорошо», и на этом условии его формированиям было позволено оставаться возле города Наблус…

Впрочем, результат беседы с британскими наместниками не очень занимал Эль-Каукджи. Он уже повел свою, как ему казалось, достаточно тонкую игру.

Во-первых, в Аммане его лично принял король Абдулла, причем с почестями, достойными злейшего врага Муфтия. Именно благодаря королю прибытие «освободителей» прошло без малейшей заминки.

Во-вторых, уже в Наблусе он громогласно заявил: «Я приехал, чтобы сражаться, и я останусь здесь, пока Палестина не станет свободной и единой… или пока я не буду убит и захоронен в этой земле… Но в любом случае евреев ждет один конец: они будут сброшены в море, где и потонут».

Авангард из 500 человек занялся подготовкой к прибытию оставшихся трех с половиной тысяч. В отличие от партизан Абделя Кадера, «каукджевцы» были прилично вооружены, но у них опять не было средств связи, интендантской и медицинской служб (в полковых аптечках имелись только слабительное, аспирин и какое-то количество бинтов). Впрочем, это тоже не занимало Эль-Каукджи он не предвидел ни долгой кампании, ни серьезных потерь.

А что касается питания, то «освободителям» было предложено самоснабжаться за счет еврейских колоний. Впрочем, это оказалось совсем не простым, а даже опасным делом: когда один из офицеров бросил своих людей на киббуц Тират Зви, то эта авантюра потерпела полное фиаско: погибло сразу 38 человек из числа атаковавших, а 50 было ранено. Киббуц остался в еврейских руках, и последние потеряли только одного поселенца.

Фавзи сделал вид, что ничего страшного не произошло. Болезненный провал у Тират Зви он отнес к неправильной тактике подчиненного ему офицера. «Настоящая битва начнется только тогда, когда я захочу, и будет вестись совсем по-другому». Несомненно, он имел в виду: «Айне колонне марширт, цвайте колонне марширт…» Но действительность оказалась совсем другой.

Хотя боевые качества «каукджевцев» были в принципе еще неизвестны, появление новой вражеской армии на севере страны встревожило еврейское руководство и даже вызвало небольшой внутренний кризис. На заседании своего штаба Давид Шалтиель категорически заявил: «…надо срочно попросить у Центра подкреплений… или нам придется сократить свои линии, отказавшись от обороны удаленных объектов». Реально число защитников города составляло тогда не более 3 тысяч человек. Но город находился в изоляции, а оборона должна была быть круговой. Более того, прибытие свежих сил извне помогло бы решить следующую проблему, которую Шалтиель изложил так: «У нас практически все знают всех, и каждый раз, когда погибает житель Иерусалима, то боевой дух падает у остальных… Я считал бы полезным добавить в число защитников Иерушалаима уроженцев других мест».

С учетом складывающейся обстановки, официальная «Хагана» уже не возражала против идеи интернационализации города, хотя это означало, что в перспективе они заведомо не получат суверенитета над городом, о чем так мечтали. Для экстремистских групп «Иргун» и «Штерн» это было неприемлемо, и в принципе любой еврей, согласившийся с этой идеей, был для них таким же врагом, как и любой араб. По этой и другим причинам «иргуновцы» и «штерновцы» отказывались подчиняться общему командованию и открыто заявляли, что будут действовать самостоятельно. Шалтиель просил их хотя бы взять на себя защиту близлежащих деревень. Ведущий «штерновец» Ехошуа Зетлер бросил в ответ: «Никаких компромиссов, пока вы принимаете интернационализацию города! Что касается деревень — то к черту их! Иерушалаим — вот что нас интересует!»

Не менее сложно складывались отношения с многочисленными религиозными общинами города, где традиционно работали талмудистские учебные заведения с большим количеством учащихся. Попытки привлечь их к активной обороне кончились ничем. Большой совет раввинов дал только согласие, что четыре дня в неделю после занятий учащихся можно привлекать «на хозработы», а три дня в неделю они «будут молиться, чтобы Господь даровал нам победу».

В конечном итоге Шалтиель, чувствуя, что все новые подкрепления отныне будут направляться на северный фронт против Эль-Каукджи, изложил свое видение следующим образом (в письме Бен-Гуриону), хотя он и знал, что это все противоречит данным ему ранее инструкциям: «…требуется эвакуировать все киббуцы к западу и к югу от города, и даже Еврейский квартал в Старой крепости… Их дальнейшая оборона будет только истощать наш невеликий потенциал… К первой неделе мая, по нашим оценкам, соотношение арабских сил к нашим составит 5 к 1. Эвакуация критически необходима, несмотря на все политические соображения, так как они не сравнимы с нашими военными императивами, от которых в конце концов зависит общее выживание всех».

В этот же период Шалтиель с подчиненными вплотную занимался другим немаловажным вопросом: взятием под свой контроль оставляемых британских военных объектов. Главным из них был «Бевинград», названный по имени английского министра иностранных дел. Это был большой укрепленный лагерь, прямо на границе между еврейской и арабскими зонами. Там за несколькими рядами колючей проволоки находились главный штаб, центр связи, полицейский участок, суд с камерами для содержания задержанных, многочисленные казармы, столовые, склады, госпиталь, огромное здание Нотр Дам де Франс (о нем чуть позже).

Тот, кто в перспективе овладевал «Бевинградом», получал неоспоримые преимущества в городе. Но были и другие весьма интересные объекты, в частности интернат «Шнеллер», который англичане решили эвакуировать досрочно. И вновь сработала разведка «Хаганы», причем за информацию о дне и часе вывода солдат их командиру была обещана «премия». Договорились, что его устроит сумма в 2000 долларов. Однажды мартовским вечером британский майор позвонил на данный ему номер: «Мы уходим. Будьте завтра к 10 часам у входа… с деньгами».

Как и было условлено, встретились в десять. Получив связку ключей, два еврея-посредника не постеснялись провести «инвентаризацию» помещений и только тогда передали ему конверт с деньгами. «Желаю успехов», — коротко бросил им на прощание майор.

Спустя минуту боевики, засевшие в домах вокруг, бросились в здание интерната и, клацая затворами, разбежались по всем этажам. А еще через четверть часа арабы с изумлением узнали, что в «Шнеллере» появились новые жильцы. Разъяренные, они бросились на штурм, но атака была отбита. Шалтиель мог поздравить себя с серьезным успехом. Уже через неделю интернат стал одной из основных оперативных баз «Хаганы».

И опять арабы не остались «в долгу», и вновь отличился Фавзи Эль-Кутуб: 11 марта, в результате мастерски проведенной операции был произведен взрыв самого Еврейского Агентства. Это импозантное здание выходило фасадом на центральную артерию города — авеню Король Георг Пятый. Для Фавзи и других оно стало символом тех несчастий, которые обрушились на Палестину с приходом туда сионистов — узурпаторов их земель и поругателей их веры.

Здесь хранились их архивы и их казна, находился важнейший узел связи и пропагандистский центр, проходили все важнейшие заседания военно-политической верхушки сионистов и принимались серьезнейшие решения.

Это, пожалуй, был самый охраняемый объект в Иерусалиме, его окружала металлическая трехметровая ограда, а многочисленные часовые тщательно проверяли все бумаги при входе. Многим из них был знаком араб-христианин Антуан Дауд, который работал шофером в консульстве США. Каждое утро он прибывал на своем «форде» к воротам, где его уже ожидали две еврейских секретарши, которых он затем отвозил на службу в консулат.

Дауд настолько примелькался своим караульным и вошел в такое доверие, что они даже обратились к нему с просьбой, а не может ли Антуан достать им какое оружие? С разрешения своего шефа — Фавзи Эль-Кутуба — он привез им несколько пистолетов и гранат и уступил за небольшие деньги. После этого часовые попросили ручной пулемет, на что он ответил: это будет сложнее, но попробую…

По прибытии в то утро 11 марта он заговорщицки шепнул им, что пулемет привез, но передаст его только в тени у ступенек перед зданием — подальше от любопытных посторонних взоров. Часовые разрешили ему заехать, естественно не подозревая, что в автомобиль уже загружено свыше 200 килограммов взрывчатки. (Эта работа была проделана на так называемом «оружейном заводе» Эль-Кутуба, который уже существовал внутри Старого города и исправно снабжал его «коммандосов» смертельными зарядами.) Дауд припарковал «форд» прямо под окнами штаба Давида Шалтиеля. Завернутый в мешковину пулемет он, озираясь, вручил солдатам караула. Те, удовлетворясь осмотром, пошли собирать затребованную сумму. Дауд, извинившись, сказал, что отойдет пока купить пачку сигарет…

На какое-то время машина осталась без присмотра.

В этот момент подошел часовой, который не участвовал в этой сомнительной коммерческой сделке. Вид пустого автомобиля без водителя насторожил его, и, сняв машину с «ручника», он стал проталкивать ее вдоль здания. «Форд» не «ушел» далеко, мужественного солдата разорвало на месте, но Шалтиель и его ближайшие офицеры чудом остались живы.

Всего погибло 13 человек, ранено 87.

Взрыв «цитадели сионизма» стал сенсационным событием в те дни, а Фавзи вновь доказал, что у него «длинные руки».

Подобные акты совсем не облегчали обстановку в городе. На фонарных столбах в еврейской части появились листовки, где синим по белому национальными цветами сионистов — объявлялась перепись и мобилизация всех лиц, в возрасте от 18 до 45 лет, способных носить оружие, для службы в вооруженных силах. Солдаты с повязками на рукаве патрулировали по улицам и проверяли документы у посетителей кафе, выявляя «уклонистов». А такие находились. Одних родители поторопились отправить «на учебу» в Англию и Францию, зато других, не достигших 18-летия, патриотически настроенные родственники записывали в организацию еврейской молодежи «Гадна», где они сразу приступали к «курсу молодого бойца».

Подобные же картины наблюдались и у арабов. 14-летний подросток Касем Муграби пришел записываться в «Воины джихада». Ему отказали по причине малого возраста. Тогда мальчишка вытащил украдкой из кошелька своей матери сумму, приготовленную для покупки продуктов, и на ближайшем «суке» купил боевую гранату. Выбрав подходящую еврейскую лавку, он без колебаний швырнул свой снаряд прямо в витринное стекло. «Сегодня я стал мужчиной», — с гордостью заявил он вечером своим друзьям.

А в это время все большее число обеспеченных семей, с детьми и без, продолжали выезжать в соседние арабские страны. Дело дошло до того, что сам Муфтий сделал ряд пламенных обращений к «сынам Палестины», предостерегая их от этого шага. Наверное, они имели какой-то эффект, но отъезды тем не менее не прекратились.

В одном из кварталов бок о бок находились арабский колледж и еврейская сельскохозяйственная школа. Дочь директора колледжа, младшая школьница, с удовольствием общалась со своими соседями, которые непременно приветствовали ее скромным «шалом», и вдруг в одночасье Наум, Абрам, Натан и Ури перестали с ней здороваться, зато увлеченно приступили к рытью глубоких траншей и ходов сообщения, прямо на границе между двумя учебными заведениями.

Но иногда диалог между двумя представителями одной семитской семьи продолжался. Одного из них звали Ехошуа Палмон, он был достаточно известный еврейский ученый-арабист и в те времена пребывал в основном в пустыне под видом арабского странствующего торговца. Прекрасно владея арабским, также бедуинским и другими диалектами, у совместных ночных костерков он внимательно впитывал любую озвученную информацию и постепенно стал улавливать обрывки неких «шепотков» о разногласиях и соперничестве между Эль-Каукджи и Муфтием. Это был весьма интересный «момент», и Палмон стал догадываться, что если бы он узнал что-то подробнее, то оказал бы своим шефам неоценимую услугу (так как являлся одним из лучших сотрудников секретной службы Еврейского Агентства).

До Муфтия было далеко, а вот «генерал» сидел здесь, под боком, в Наблусе. Через вторых-третьих-пятых лиц он стал добиваться встречи с обладателем «Железного креста». И вот наконец-то Эль-Каукджи принял Ехошуа Палмона (последний, естественно, не открывал, что является тайным агентом «Хаганы»).

Два часа, с использованием всех красот и оборотов литературного арабского, они вели разговор об истории мусульманского Востока, о религии и мировой политике.

Постепенно еврей стал переводить беседу на Хадж Амина Хуссейни. К его великому изумлению, Эль-Каукджи буквально вскочил на него и, несмотря на присутствие десятка своих подчиненных, обрушился с гневной тирадой против «Хуссейни — этой семьи убийц» и против «политических амбиций Хадж Амина, противоречащих интересам арабской нации и которым должны противостоять все подлинные патриоты».

Далее еврей сделал тонкую аллюзию к личности Абделя Кадера. Попавшись на крючок, араб вошел в еще больший раж. Он обвинил народного героя в еще более темных злонамеренных амбициях. Более того, он заявил: «…мне безразлично, побьют ли его евреи в следующем бою. Было бы даже лучше, чтобы они ему преподали такой урок, чтобы он больше не рассчитывал на мою помощь…» (Это заяление было очень ценно для Палмона.) И наконец: «Я уже готовлю свой реванш за Тират Зви… Скоро киббуцники в долине Джезреель еще узнают обо мне…»

На пути домой Ехошуа долго размышлял об услышанном. Было ясно, что пребывание в Германии и Железный крест оказали серьезное воздействие на военное воспитание «генерала». Беда была в другом: «генерал» командовал не закаленными германскими солдатами, а арабскими ополченцами совсем другого менталитета и других боевых возможностей.

И второе — поселенцы в Джезрееле должны быть срочно предупреждены.

24 марта — еще один черный день в истории еврейского Иерусалима весны 1948 года. Он начался как обычно, с той только разницей, что еще с ночи вход в Баб-эль-Уэд был намертво запечатан огромными валунами и стволами поваленных деревьев. 300 «джихадовцев» распластались в предутренних сумерках по обеим сторонам дороги. Помимо обычных ружей и обрезов, на этот раз у них были два пулемета «Викерс», подступы к заграждению были заминированы, а самым бесстрашным вручены ручные гранаты для подрыва еврейского транспорта. Всем отрядом командовал тот самый «пастух» Харун Бен Яззи, который так успешно провел здесь рекогносцировку еще в январе месяце.

Колонну из 40 грузовиков возглавляла бронемашина лейтенанта Моше Рашкеса. Грузовики везли важный груз, состоящий из сотен мешков муки, тысяч банок тушенки, сардин, маргарина, даже апельсины для детей.

Сделаем отступление и дадим некоторые объяснения терминологии, которая ниже будет часто встречаться в книге.

Русскому термину бронетехника соответствует столь же нейтральное в английском armored cars.

Французские авторы дают более точное определение: у них в тексте automitrailleuse читается как аутомитрайеза и означает «броневик с пулеметным вооружением» (официальный французско-русский словарь дает просто «бронемашина»).

Но есть еще и autocanon (по словарю «самоходное орудие»), а по тексту следует понимать «колесный броневик с пушечным вооружением» (от 37 мм и выше), что будет точнее, так как самоходных орудий на гусеничном ходу в то время ни у одной из сторон не было.

…Итак, аутомитрайеза Моше Рашкеса медленно выплыла из предутреннего тумана и остановилась прямо перед баррикадой. Сразу захлопали ружейные выстрелы, но они не нанесли никакого вреда бронированному корпусу. Рашкес подал команду, броневик потеснился, и в дело вступил «прорыватель баррикад» — специальный тяжелый грузовик, оборудованный ковшом и краном, позволяющими поднимать и отбрасывать тяжелые валуны. С арабской стороны в дело вступили гранатометчики, и спустя какие-то мгновения грузовик-кран уже лежал на боку и его лизали языки пламени. Уже не было речи о прорыве баррикады, надо было спасать экипаж грузовика из пяти человек. Машина Рашкеса приблизилась к горящей кабине, но было поздно, грузовик взорвался.

Передние автомобили уже пытались развернуться на узкой дороге, а задние еще продолжали напирать. Ставшая более компактной колонна превратилась в прекрасную цель для стрелков Бен Яззи. Некоторые грузовики запылали, другие опрокинулись. От больших потерь спасали только кабины, блиндированные листами металла.

Привлекаемые криками и звуками стрельбы, к месту засады бросились окрестные жители. Цитата из еврейских свидетельств: «Испуская победные крики, словно саранча, они налетали на брошенные грузовики, вычищая их до голого каркаса. Апельсины, не доставшиеся нашим детям, прыгая с камня на камень, словно мячики, усеяли все окружавшие склоны. Загрузившись мешками с мукой, банками и упаковками сардин и мяса, мусульмане стали уходить в горы. На их место устремлялись другие…»

Машины, не потерявшие ход, медленно выбирались к деревне Хулда. Как пастушья собака подгоняет отару овец, так и бронемашина Моше Рашкеса металась вдоль колонны, прикрывая печальное возвращение конвоя в исходную точку. «Исаак, Исаак, сегодня смерть будет для тебя!» — как свидетельствовали водители, эти крики на ломаном иврите слышали многие из них.

Итог дня был печальным — из сорока единиц транспорта евреи потеряли 19, из них 16 грузовиков и 3 аутомитрайезы, третьей и последней из них стала броневая машина лейтенанта Моше Рашкеса, которую партизаны на прицепе утащили с места боя и вручили ее Харуну Бен Яззи, как памятный подарок в честь этой победы. Судьба лейтенанта и его экипажа осталась неизвестной (ясно, что погибли, но случилось ли это в тот день или позже в плену, их родные об этом так и не узнали).

Впервые с 29 ноября 1947 года еврейский конвой полностью не смог пробиться в город.

Когда в конце дня Дов Джозеф получил по радио окончательное подтверждение этому, он произнес: «Итак, отныне мы уже в осаде».

Мы уже говорили о первом КА — квартале Катамон. Расскажем и о втором это киббуц Кфар Этцион. Он находился к югу от Иерусалима, в районе города Хеврон, и включал в себя еще три более мелких поселения — Массют, Цурим и Ревадим. Все они составляли так называемый Блок Кфар Этцион.

Евреи пытались укорениться здесь сначала в 20-е, потом в 30-е годы, причем эту землю они рассчитывали взять не силой, а купить у местного помещика, даже сделали ему какие-то платежи. Но ненависть местных жителей к нежелательным пришельцам из другого мира помешала осуществиться эти планам.

Первая маленькая группа иудеев появилась на этих пологих холмах только в 1942 году, причем они воспользовались тем обстоятельством, что в разгар войны англичане наконец-то догадались интернировать проживавших здесь немецких монахов-бенедектинцев, и их земли освободились. При всех обстоятельствах арабы рассматривали Блок Этцион как злостный «нарыв» на их здоровом теле и вообще как поругание их земель неверными.

Не прошло и двух недель после 29.11.1947, как очередной еврейский конвой из Иерусалима был полностью сожжен, десять из 26 человек сопровождающих погибли, а Кфар Этцион оказался в осаде.

5 января большинство детей и женщин под британским эскортом были вывезены из Этциона. Как оказалось, очень вовремя, так как 9 января сотни арабов атаковали эту аггломерацию из четырех киббуцев. С большим трудом и потерями этот штурм был отбит. Спустя четыре дня Неве Овадия — синагога и она же культурный центр колонии — была превращена в импровизированный морг, куда свезли изувеченные тела 35 молодых новобранцев «Хаганы». Этому отряду было поручено пробраться в Кфар, пользуясь мраком безлунной январской ночи. Юношам не повезло, они попали в засаду и были перебиты все до единого. На тот момент это было самое сокрушительное поражение иудеев от рук разъяренных арабских крестьян.

Уничтожение конвоя 24 марта и начало осады самого Иерусалима автоматически решало судьбу Кфара (естественно, негативным образом).

Но вдруг… солнце выглянуло из-за туч и на короткое время залило светом «святую землю».

25 марта колонна из 60 тяжело нагруженных грузовиков без единой потери благополучно прибыла в Иерусалим. Арабы, видимо, настолько были увлечены празднованием своего триумфа, что не допускали и мысли, что противник вновь рискнет организовать такую массированную доставку припасов.

Но это случилось.

Итак, в Иерусалиме на тот момент сконцентрировался практически весь действующий парк грузовиков, автобусов и бронемашин. Так как 27 марта была суббота, по-еврейски «шабат» и всегда нерабочий день, когда конвои не организовывались, было решено воспользоваться этим и вместо возврата машин в Тель-Авив сделать в этот день вылазку, которая позднее получила название «первая катастрофа у Кфар Этциона».

26 марта территория интерната «Шнеллер» напоминала разворошенный муравейник.

Десятки людей грузили в машины 200 тонн продовольствия, также медикаменты, боеприпасы, цемент, металлические балки, мотки колючей проволоки и бочки с мазутом.

В путь готовились 40 грузовиков, 4 бронеавтобуса для перевозки людей, один «прорыватель баррикад» и все наличные еврейские «бронетанковые силы» из 19 аутомитрайез. В городе оставались только пехотинцы, действительно пешие солдаты, которые передали уходящему элитному батальону «Палмах» свое самое лучшее вооружение — 18 ручных пулеметов, 45 автоматов, 47 современных винтовок и 2 миномета в качестве тяжелого оружия. Четыре радиопередатчика должны были обеспечивать связь. Самолет-наблюдатель «Остер» уже был заправлен и стоял в готовности для обеспечения поддержки с воздуха.

Сохранилось практически поминутное описание событий того трагического дня.

Короче, конвой благополучно прибыл в Этцион, разгрузился, но по нескольким (если вдуматься, действительно дурацким) причинам затянул со своим отбытием в Иерусалим.

Но было уже поздно, теперь настала очередь арабов вынести им свой приговор и приступить к экзекуции. На обратном пути конвой был перехвачен в месте, называемом Неби Даниэль. Лишь 10 машин и 35 человек сумели вернуться в Этцион. 180 мужчин и женщин остались посреди бушующего арабского моря…

Поставив машины в каре, как в самом классическом из «вестернов», в течение одних суток они отстреливались от нападавших. К полудню следующего дня, 28 марта, силы евреев, моральные и физические, а также боеприпасы были на исходе.

По радио, которое едва пробивалось из-за ослабших батарей, они непрерывно просили о помощи, но Шалтиель был бессилен и его пехотинцы с устаревшими винтовками ничем не могли помочь.

Наконец, через посредство парламентеров евреи сообщили противнику, что готовы вести переговоры о своей сдаче.

Условия арабов были просты — сдать все оружие, транспорт и стать их военнопленными. На это осажденные ответили, что им проще погибнуть на месте без всякой сдачи, так как это было одно и то же.

Ситуацию спасли подоспевшие англичане. Их посредники предложили следующее: все оружие и весь транспорт сдается, а все оставшиеся в живых под их гарантии и на их транспорте, забрав раненых и погибших, доставляются в Иерусалим. Это был единственный приемлемый вариант для евреев, и они дали согласие.

Пока подходили британские грузовики, «палмахники» складывали у ног полковника Харпера свое оружие, амуницию, радиостанции; затем стали грузить в кузова 13 тел погибших и устраивать 40 человек раненых, потом залезать сами. Все это время плотная цепочка английских солдат с автоматами наизготовку держала беснующуюся арабскую толпу на расстоянии.

Когда последний «палмахник» оказался в кузове «Бедфорда», полковник жестом показал арабскому вождю на кучу оружия. «Теперь это все ваше» просто сказал он, и колонна сразу двинулась в путь…

Словно стая хищных птиц, победители налетели на груду оружия, расхватывая столь ценные для них трофеи. Чуть позже они погрузились в оставленные грузовики и бронемашины, а торжествующий конвой, беспрерывно паля в воздух, устремился в Хеврон, где ему уже готовилась поистине королевская встреча.

Итак, мы рассказали о первом и втором КА. Но, говоря кинематографическим языком, это был только «дубль первый». Пройдет не так много времени, и в Катамоне и Кфар Этционе произойдут два «вторых дубля», гораздо более кровавых и серьезных, чем первые.

В одном случае арабская сторона потерпит поражение, в другом — одержит весьма достойную победу.

То же самое и их еврейский противник, естественно в обратном порядке, и отголоски этого донесутся и до наших дней. Казалось бы, счет будет равным, 1:1, но окончательный итог получится совсем другим, ведь фронтов было много.

Но об этом позже, а пока переходим к третьему КА.

Словно провинившиеся школьники, опустив глаза и наклонив головы, стояли Игал Ядин и Мишель Сачем перед Бен-Гурионом. Им было больно и стыдно докладывать, какой позорной катастрофой завершилась столь удачно начавшаяся вылазка на Кфар Этцион.

…Никогда прежде горизонт не казался таким мрачным, а положение евреев столь безнадежным, как в эти последние дни марта 1948 года. Арабы, как представлялось, достаточно целеустремленно и уже вполне результативно выигрывали «битву на дорогах». Наземная связь со многими киббуцами была прервана или поддерживалась только за счет опасного истощения сил иудеев.

Весь север страны находился под серьезной угрозой со стороны армии Эль-Каукджи, который наконец-то одержал свой первый заметный успех: в одной из засад возле сирийской границы было перебито сразу 45 еврейских поселенцев.

Даже на международной арене наметилась весьма тревожная тенденция: по мере того как размах арабского сопротивления Разделу становился все масштабнее, западные державы стали приходить к выводу, что мирного претворения Резолюции от 29.11.1947 не получится. Значит, надо было предлагать что-то другое.

Однако некоторые факторы продолжали оставаться обнадеживающими. В частности, ни один клочок еврейской земли не был отдан арабам, а подпольные мастерские выдали первые образцы огнестрельного оружия, пусть примитивного, но пригодного к использованию. Эхуд Авриель сообщал о продолжении массовых закупок, хотя ни одна чешская винтовка еще не была доставлена на «землю обетованную».

Но самым тревожным все-таки было следующее — впервые за много лет «Хагана» перешла в положение обороняющейся. Причем это было сделано не регулярными армиями, а полуграмотными партизанами Абдель Кадера. Этот народный полководец уже почти сдержал свое обещание удушить еврейский Иерусалим.

С момента потери такой массы техники возле Неби Даниэля ни один конвой с припасами не мог пробиться к городу. Заблокированный Баб-эль-Уэд означал изоляцию, неизбежный голод и возможную сдачу Иерусалима, где находилась тогда одна шестая всего еврейского населения Палестины.

Бен-Гуриону был предложен смелый план, подготовленный Игал Ядином; там говорилось о необходимости мобилизации самого большого числа солдат «Хаганы» — 400 человек, которые когда-либо привлекались для осуществления одной операции. План был решительно отвергнут лидером сионистов, который категорически заявил: «Эти четыреста человек заведомо будут отрядом смертников, и они ничего не решат! Пригласите ко мне на завтра всех командующих секторами!»

Утром в понедельник 29 марта на стол Бен-Гуриона положили сухую сводку, которая гласила: мяса в городе осталось на 10 дней, маргарина — на 5, крупы и макарон — на 4. Город жил запасами сухих овощных концентратов и консервов. Солдат «Палмаха» — элитных подразделений «Хаганы», получал в день 4 куска хлеба, миску супа, коробку сардин, две картофелины и три сигареты. Их снабжали лучше всего, другие получали меньше.

Положение в городе было известно арабам… Однажды Хаим Галлер услышал, как посреди ночи его кто-то окликает. Поколебавшись — ведь это могла быть буквально смертельная для него уловка врагов, — он приблизился к колючей проволоке, ограждавшей его участок. С той стороны он узнал Саломею, пожилую арабскую женщину, работавшую у него много лет. «Держите, прошептала арабка, — я знаю, вы нуждаетесь во всем», — и она протянула еврею два десятка мелких помидор…

Совсем другим было отношение арабских руководителей. Когда в ООН был поднят вопрос о возможном объявлении перемирия в зоне Большого Иерусалима, то еврейская сторона сразу сообщила о своем согласии. В свою очередь, Высший Арабский комитет без колебаний отверг эту идею, причем их вожди были настолько уверены в близком успехе, что не постеснялись заявить о следующем: «Положение в городе станет совсем невыносимым, когда мы отрежем его от питьевой воды и воздвигнем 300 баррикад на пути от Иерусалима к морю…»

Заседание началось в назначенное время. В своем выступлении Бен-Гурион был краток и говорил по существу: «Я собрал вас здесь, чтобы мы совместно нашли средства разблокировать Иерусалим. Сейчас мы имеем три жизненно важных еврейских центра — Тель-Авив, Хайфу и Иерусалим. Мы сможем выжить, если даже потеряем один из них, при условии, что это будет не Иерусалим… Арабы просчитали все точно. Взятие или уничтожение еврейского Иерусалима нанесет фатальный удар по устремлениям и надеждам нашего народа и, возможно, приведет к смерти еще не рожденное государства. Чтобы помешать этой катастрофе, мы должны быть готовы пойти на самый серьезный риск…»

Далее Бен-Гурион заявил, что впервые «Хагана» должна будет отказаться от тактики секретной войны и бросить свои силы на взятие конкретного географического пункта, чего до этого она никогда не делала. Для этого он потребовал выделить с других секторов и собрать группировку в 1500 человек, причем это должны быть лучшие подразделения с лучшим вооружением. Жозеф Авидар, который заведовал всем арсеналом «Хаганы», заметил, что у них всего-то насчитывалось 10 000 единиц современного стрелкового оружия, а все остальное было отнесено в категорию устаревшего, восстановленного, самодельного и малопригодного оружия.

Приказ командующего был однозначен — полторы тысячи «маузеров», «томпсонов», МГ-34 и «стенганов» должно быть выделено участникам операции. Это означало одно — серьезно оголить все другие фронты. А в случае неудачи, как это случилось совсем недавно у Кфар Этциона, силы сопротивления сразу лишались одной шестой части своего лучшего вооружения. Риск, несомненно, был.

Далее Бен-Гурион объявил о назначениях.

Самый трудный участок поручался молодому офицеру Исааку Рабину (который так прославится двадцать лет спустя). Общее руководство операцией должен был осуществлять Шимон Авидан. Оба они были из подразделений «Палмах».

В завершение, согласно традиции, грядущей военной акции присвоили имя собственное «операция «Нахсон», по имени того иудея, который, согласно легенде, первым пошел навстречу неизвестности, бросившись в кипящие волны Красного моря.

После этого большинство командиров было отпущено и лишь самому узкому кругу офицеров, которые конкретно будут заниматься осуществлением операции «Нахсон», Бен-Гурион объявил название этого географического пункта. Им должна была стать арабская деревня с европейским названием, которое ей дали крестоносцы, — Кастель.

Самое интересное, что Абдель Кадер инстинктивно чувствовал и догадывался, что что-то зреет и что-то вот-вот случится. И чтобы опередить это что-то, он выехал, кстати, в противоположную от Кастеля сторону — в Дамаск.

Пройдет неделя, и его пути пересекутся с указанными выше «палмахниками».

5-7 апреля произойдет одна из развязок запутанных узлов весны 1948 года, и это случится в Кастеле.

Рассказ о первом, действительно «кровавом» месяце в жизни Палестины середины прошлого столетия начнем с идиллической, даже пасторальной картины арабских деревень, нанизанных словно бусы по отрогам горных хребтов на запад от Иерусалима. Именно из них поступала в город значительная часть продовольствия в виде овощей, фруктов, именно оттуда гнали крестьяне отары овец для продажи на знаменитом Мясном рынке у ворот Ирода возле Старой крепости.

Редкой была деревня, в которую по тем временам было проведено электричество. Ни в одной из них тогда не было водопровода или телефона. В каждой деревне обязательно доминировали два здания: мечеть и дом местного старосты (по-арабски «мухтара»). Как правило, это были весьма солидные сооружения, обязательно построенные из местного прочного камня. Здесь концентрировалась вся социальная жизнь деревни. Сюда приходили феллахи на молитву, здесь же долгими вечерами просиживали они, обсуждая последние новости, которые им доносили радиоволны или соседи, съездившие на рынок в Хеврон или Вифлеем. Единственный батарейный приемник обычно принадлежал «мухтару». Этот человек всегда пользовался непререкаемым авторитетом в деревне, а должность его обычно была наследственной.

И вот в этот пасторальный мир должна была вторгнуться ударная бригада «Харель», из элитных подразделений «Палмах». Ее командующий, тогда совсем молодой Исаак Рабин (в 1967 г. он будет начальником Генерального штаба), был настроен решительно: «…не оставить в деревнях камня на камне, изгнать оттуда все население… Лишившись их, банды разбойников будут парализованы…» — вот его слова.

Операция «Нахсон» на своем первом этапе предусматривала взятие деревни Кастель, которая контролировала въезд в Иерусалим. Непосредственный захват деревни был поручен боевому офицеру по имени Узи Наркисс (запомните это имя). За неделю до этого он претерпел позорное унижение, сдав свое оружие у Неби Даниэль, и поэтому сейчас просто сгорал от желания расквитаться с арабами. В ночь на 3 апреля возглавляемые им 180 «палмахников» начали восхождение по горному склону. Приблизившись к деревне и расставив несколько пулеметов, ровно в полночь они обрушили огонь на мирно спящие дома. Небольшой местный отряд самообороны не смог противостоять столь организованному противнику и тут же бежал. Вслед за ним бежали все до единого жители Кастеля.

Утром в субботу 3 апреля впервые целая арабская деревня оказалась в руках евреев.

Новость об этом быстро распространилась по всей арабской Палестине вплоть до Дамаска, где тогда находился Абдель Кадер. Он отдал приказ Камалю Ирекату (кстати, весьма неплохо проявившему себя все у того же Неби Даниэль) немедленно отвоевать этот объект. Ирекат тут же выслал связных по всей Иудее собирать добровольцев для штурма.

В это время бойцов Узи Наркисса, которые уже требовались в другом месте, сменил отряд регулярной «Хаганы» под командованием офицера Мотке Газит (запомните это имя). Он был происхождением из Прибалтики и, хотя в свое время учился на дипломата, стал одним из заслуженных полевых командиров «Хаганы».

Мотке Газит прибыл в Кастель, имея на руках два приказа:

— оборонять деревню до последнего вздоха;

— при первой возможности «динамитировать» все строения и полностью снести деревню с лица земли, чтобы она больше не служила базой для «придорожных разбойников».

Вскоре после полудня Камаль Ирекат имел в своем распоряжении 400 бойцов, и он лично возглавил первую атаку. К этому времени выяснилось, что первая линия еврейской обороны проходит в каменном карьере Цуба, расположенном ниже деревни. С криками «Аллах акбар!» (это что-то напоминает читателю. — Примеч. авт.) нападавшие атаковали карьер. Немногочисленные защитники Цубы, продержавшись сколько можно, в конце концов все укрылись в большом каменном доме прямо в центре карьера, где находилась его контора. Толстые прочные стены оберегали их от ружейных пуль, и бой затянулся далеко заполночь.

Прошли первые сутки обороны Кастеля. Утром 4 апреля на помощь «ирекатавцам» прибыл со своим отрядом старый боец Ибрагим Абу Дайя, который командовал арабской милицией в Катамоне. Атаки возобновились с прежней силой. Наконец под стенами конторы заложили заряд тротила, и дом был взорван. Уцелевшие евреи отступили уже в пределы собственно деревни. Воодушевленные несомненным успехом, арабы стали подступать уже к деревенским постройкам. Но здесь, к полному изумлению оборонявшихся, они остановились. Причина была простой (и этот фактор так часто будет подводить арабов и позже): когда сутки назад они начинали бой, никто даже не побеспокоился о каком-либо питании. И сейчас, 24 часа спустя, у многих во рту не было ни крошки хлеба, ни глотка воды. Находясь на пределе своих физических сил, ополченцы были вынуждены прекратить сражение.

Вновь Ирекат выслал посыльных по окрестным деревням. Спустя какое-то время стали прибывать импровизированные интенданты (в основном женщины) с корзинками хлеба, сыра, овощей, оливок.

Тем не менее евреи получили неожиданную передышку. В это время Мотке Газит мысленно сам себя поздравлял, что не успел выполнить приказ о «динамитировании» деревни. Его подчиненные стали спешно превращать каменные дома в подлинные мини-крепости. Ближе к вечеру стрельба возобновилась, но внезапно опять смолкла — теперь у нападавших кончились боеприпасы.

Вновь Ирекат отправил гонцов по всем азимутам. Глабб Паша (он же генерал Джон Бэгот Глабб), который в тот день находился в Рамаллахе, вспоминает арабского парня, который скакал по улице верхом на неоседланном ишаке, выкрикивая: «Кто продаст патроны? Плачу наличными! У кого есть патроны? Я заплачу вам». Сражение возобновилось поздно вечером. Подкрепив силы, получив патроны, мусульмане атаковали неустанно. К полуночи их первая группа ворвалась уже внутрь деревни. Но тут произошло следующее: от разрыва недалекой гранаты мельчайший осколок угодил Ирекату прямо в бровь. Ранение было неопасным для жизни, но кровь потоком заливала лицо арабского командира.

Единственный (!) находящийся в их рядах санитар, служащий больницы в Вифлееме, кое-как промыл ему рану, наложил повязку и настоял на отправке в госпиталь, что и было сделано.

Хорошо зная характер своих соплеменников, Ирекат заранее предвидел, чем это кончится. И действительно, едва он отбыл с поля боя, на спине ишака и в сопровождении ближайших помощников, как арабы прекратили атаки и, подгоняемые выстрелами обороняющихся, убрались из пределов деревни. В их обществе, где еще строго соблюдались племенные традиции, это был далеко не первый случай. При хорошем адекватном командовании палестинцы были способны на величайшие акты храбрости и самопожертвования. Как только шеф выбывал из боя, у остальных опускались руки и следовало беспорядочное бегство.

Это и произошло. Наступило утро 5 апреля, и уже третий день Кастель продолжал оставаться в еврейских руках…

Этот день прошел относительно спокойно. Арабы, однако, не ушли далеко, но, видимо, из-за недостатка боеприпасов ограничились лишь редкой перестрелкой. То же самое наблюдалось и 6 апреля. Мотке Газит и его оставшиеся в живых 70 человек держали деревню уже 5-й день, успешно выполняя первый приказ. Что касается второго, то вместо разрушения крестьянских домов они непрестанно укрепляли их, готовясь драться за каждый. Это произойдет уже 7 апреля.

Но сначала вернемся вновь в понедельник 5 апреля. В этот день три батальона бригады «Харель», по пятьсот человек каждый, стали «вычищать» все ближайшие окрестности «дороги жизни» Тель-Авив — Иерусалим. Арабское население бежало, деревни разорялись… Но кстати сказать, в двух местах, в Бейт Махсире и Сарисе, мусульмане оказали столь жестокое сопротивление, что эти деревни взять не удалось. Пришлось их обойти, ограничившись только занятием господствующих высот. Поздним вечером, после интенсивных радиообменов между штабами и передовыми отрядами, обстановка была сочтена благоприятной и последовало решение: «Да, этой ночью…»

В местечко Кфар Билу, возле Тель-Авива, ушел кодированный радиосигнал… В этом заброшенном английском военном лагере находился пункт сбора гигантского автомобильного конвоя, который стал собираться еще за несколько суток до того. В течение пяти дней весь свободный автотранспорт направлялся в Кфар Билу. Вооруженные патрули останавливали на улицах Тель-Авива любую подходящую машину, хозяину грузовика объяснялась задача, и если он не соглашался присоединиться к конвою, так сказать «на добровольной основе», то он это делал в принудительном порядке. При этом к нему в кабину садился солдат с приказом стрелять при любой попытке уклониться от данного маршрута. В брошенных казармах разместилась одна тысяча человек — водители, механики, грузчики и будущая охрана конвоя.

Встал вопрос об организации питания. В 11 часов утра командующий конвоем Бар Шемер вызвал к себе хозяина ресторанной сети «Шаскаль» Езекиля Вайнштейна. «Еврейская нация нуждается в вас» — высокопарно начал Бар Шемер и затем объяснил последнему задачу… В 17 часов тысяче человек сразу уже выдавали горячую пищу.

С получением радиосигнала автомобили стали строиться в колонну. Их было несколько сот. Все малотоннажные машины поставили впереди, это были легкие пикапчики и полуторки, обычно занимавшиеся развозкой товаров, и даже в темноте на их бортах хорошо просматривалась реклама мыла, обуви, молочных продуктов и «кошерного» мяса. За ними следовали более тяжелые «доджи», «бедфорды», вплоть до шеститонных «маков» и седельных прицепов «уайт». Колонну замыкали скверно пахнущие «скотовозы» и тракторные тележки, мобилизованные из ближайших киббуцев.

В каждой кабине сидели трое: водитель, механик и вооруженный солдат «Хаганы». Все машины были снабжены обязательным тросом для буксировки. Бар Шемер лично удостоверился, чтобы из всех фар и «габаритников» были вывернуты все лампочки, для соблюдения полного затемнения.

Уже наступило 6 апреля, когда в полной темноте колонна двинулась в путь. Словно огромная гусеница, она медленно поползла по извилистой дороге. Рев сотен моторов далеко разносился окрест, арабы — если таковые находились поблизости — легко могли бы догадаться, что происходит. Но в эту ночь они уже были не в состоянии противопоставить силу, способную остановить этот гросс-конвой. Было произведено лишь несколько одиночных выстрелов, по-видимому, теми стрелками, которые сумели проскользнуть сквозь мелкоячеистую сеть «Хаганы».

Каких-либо ЧП и других происшествий не было, лишь несколько уж совсем дряхлых машин были взяты на буксир, и с первыми лучами солнца 6 апреля колонна вошла в Иерусалим. Новость о ее прибытии распространилась по городу, словно огонь по пороховым дорожкам.

Навстречу колонне бежали женщины в утренних пеньюарах, школьники с ранцами за спиной, верующие, которые выбегали из синагог, так и не сняв с плеч особую молитвенную шаль.

Последовали до слез трогательные сцены встречи. Даже те водители, которых мобилизовали в конвой под угрозой расстрела, почувствовали себя героями и сразу забыли о своих обидах, когда дети стали им бросать на капоты цветы, а девушки слать им воздушные поцелуи. В памяти у всех встречавших остался передний легковой «форд» синего цвета, на котором ехал Бар Шемер и на бампере которого кто-то написал белой краской: «Если я тебя забуду, Иерусалим…» Это псалм 137-й песни детей-изгнаннников Израиля. Эту молитву читает каждый верующий, думая о Йерушалаиме: «Если я тебя забуду, Иерусалим, то пусть отсохнет моя правая рука…», и еще много подобных строк. Бар Шемер, Узи Наркисс и Мотке Газит уже могли гордиться, что они совершили.

Совсем другие настроения были в это время у арабской стороны, и острее всего их чувствовал, конечно, Абдель Кадер. По его весьма реалистичным оценкам, положение арабских сил — несмотря на все успехи конца марта — было далеко не блестящим. Самое главное, что за истекшие месяцы вооружение «Воинов джихада» практически не улучшилось, даже несмотря на некоторое количество пулеметов и современных винтовок, захваченных у Неби Даниэль.

Абдель Кадер знал, что все успехи в столкновениях с «Хаганой» были достигнуты только за счет значительного численного превосходства его партизан и ополченцев. Любая решительная атака крепко сколоченных подразделений «Хаганы», оснащенных современным вооружением, представляла бы из себя совсем другой расклад.

Сопровождаемый Эмилем Гори, в первых числах апреля он выехал в Дамаск. Цель была одна — добиться выделения давно обещанного оружия и любой другой помощи. Уже после первой пары часов, проведенных в Дамаске, они оценили атмосферу сирийской столицы как особенно удручающую. С момента, когда делегат США в ООН призвал к пересмотру Резолюции от 29.11.1947, «все решили, что война выиграна, теперь можно сложить руки и ждать, когда Объединенные Нации окончательно решат «палестинский вопрос» в пользу арабов».

Это ошибочное мнение только заводило в тупик всю стратегию и тактику арабской стороны. Более того, как с горечью констатировали Кадер и Гори, внутреннее соперничество и разногласия различных арабских кланов только обострились.

И наконец, дополнительным неприятным сюрпризом послужила для них и острая враждебность, которую даже и не пытались скрыть их собеседники к прибывшим посланцам Муфтия.

Тем не менее Абдель Кадера пригласили на заседание штаба Арабской лиги, где он и сделал доклад о «текущем моменте». Без экивоков и дипломатии он постарался донести до присутствующих, что «евреи никак не могут позволить Иерусалиму оставаться в изоляции… Скорее всего, они атакуют именно Кастель, который контролирует въезд в город. А когда дорога на Джерузалем будет открыта, у них будут развязаны руки, чтобы следующий удар нанести по Яффе или Хайфе… Мои люди готовы стоять насмерть, но без современного оружия мы заведомо обречены на поражение…» Прогноз оказался очень реалистичным. Самое удивительное, что присутствующие офицеры штаба совсем не проявляли какого-то уважения (во всяком случае, внешне не показывали) к покорителю Баб-эль-Уэда, — это, кстати, в отличие от их еврейского противника, который уже должным образом оценивал личность и способности Абделя Кадера. Дискуссию на весьма «кислой» для Абу Муссы ноте продолжил их руководитель — генерал Сафуат Паша. С его слов все поступавшее современное стрелковое вооружение передавалось в АО, а что касается артиллерии, то пушки никак нельзя было доверить партизанам, так как они вообще не умели ими пользоваться, да еще существовал риск, что они могут попасть «в руки евреев». Аргументацию подобного рода народный полководец счел просто издевательской. Разгорелся ожесточенный спор, который завершился тем, что все свои словесные молнии Абдель Кадер обрушил на присутствующих и в конечном итоге хлопнул дверью, бросив на прощание иракскому генералу фразу: «Сафуат, вы не кто иной, как предатель».

Именно в Дамаске его застала новость о захвате Кастеля. Отдав Камалю Ирекату — последний, кстати, несмотря на все свое позерство, оказался, пожалуй, самым толковым из его полевых командиров — приказание отвоевать деревню, он решил задержаться еще на пару дней, надеясь переломить ситуацию в свою пользу.

По истечении двух дней стало ясно, что дальнейшее пребывание становится бессмысленной потерей времени. Утром 6 апреля Абдель Кадер засобирался в дорогу; в багажник его машины уже были погружены три ручных пулемета, которые он купил на Центральном рынке Дамаска за свои собственные деньги.

Но прямо накануне его отъезда состоялась еще одна встреча с Исмаилом Сафуатом. Как выяснилось, иракский генерал повел себя еще более высокомерно и оскорбительно, заявив: «Если ваши люди не в состоянии отбить у иудеев свою же собственную деревню, то я поручу это сделать Эль-Каукджи…» (который, напомним, был злейшим врагом Муфтия и, естественно, его племянника).

Такого отношения к себе и своим бойцам Абдель Кадер уже совсем не мог вынести. Не в силах сдержаться, он впрямую заявил присутствующим генерал-предателям: «Вы подлецы! Кровь Палестины и проклятье ее сынов обрушится на ваши головы!»

И в завершение он призвал к себе в свидетели самого Пророка, процитировав из Корана: «Те, кто согласится обменять свою жизнь в этом мире на борьбу во имя Аллаха, всепрощающего и милосердного, получат величайшую награду на небесах!» С этим он и отбыл, а к вечеру 6 апреля уже вернулся в Эль-Кодс. С собой он привез три уже упомянутых ручных пулемета и 50 современных винтовок, которые ему в последний момент вручили в качестве личного подарка от президента Сирийской республики. Встретивший его Багет Абу Гарбия, бывший школьный учитель, а сейчас один из ближайших сподвижников, никогда не видел своего шефа в столь нервно-удрученном состоянии.

«Нас предали…» — только и бросил ему коротко Абу Мусса.

Он не спал значительную часть этой ночи, приводя в порядок служебные бумаги, также написал большое прощальное письмо своей жене, гласившее: «Моя дорогая Вахья! По воле Аллаха мы должны принести себя в жертву…» и т. д. Там же были и поэтические строки его собственного сочинения:

Эта земля храбрых мужчин и почтенных старцев,

Как я смогу спать спокойно, когда ее уже терзает враг…

На утреннем заседании штаба он доложил об обстоятельствах своего визита в Дамаск и завершил следующим: «Они нам сейчас оставили на выбор три возможности: забрать свои семьи и бежать в Ирак, застрелиться или пасть на поле брани. Я выбрал последнее».

После этого он отдал распоряжения: Багету Абу Гарбия — пригнать к карьеру Цуба два бронеавтомобиля из числа тех, которые были захвачены у Неби Даниэль, Ибрагиму Абу Дайя — в тот же пункт обеспечить к такому-то часу свой отряд.

Поведет людей в бой сам Абу Мусса, таково было его решение.

Атака началась поздним вечером 7 апреля. На этот раз евреи сразу почувствовали, что им противостоит настоящий «шеф». Град пуль обрушился на их позиции. Наступавшие 300 человек были разделены на три отряда; один из них, под прикрытием пулеметного огня из двух броневиков, атаковал от карьера «в лоб», а два других стали осуществлять маневр по окружению.

Более того, евреям был уготован еще один неприятный сюрприз. Абу Мусса сумел «организовать» четыре миномета с запасом мин. Так как партизаны не умели обращаться с этим сложным для них оружием, то пришлось срочно привлечь четырех английских наемников. Эти дезертиры оказались вполне профессиональными наводчиками (а подноску боеприпасов и перемещение орудий доверили арабам), и мины стали кучно ложиться на еврейские позиции.

Впервые в своей истории «Хагана» оказалась под прямым воздействием тяжелого оружия, что неблагоприятно сказалось на ее психологическом состоянии. Не прошло и часа, как ополченцы Абу Дайя вновь оказались внутри периметра деревни и уже подступали к дому «мухтара», который в силу своей солидности служил главным опорным пунктом у евреев.

Вновь под стенами дома была заложена взрывчатка, и только по счастливому стечению обстоятельств взрыва не произошло.

После полуночи бой стал стихать, так как физические силы обороняющихся и атакующих опять были на исходе. Гарнизон дома сморил сон. Бодрствовала лишь пара-тройка часовых, которые, борясь со сном, продолжали вглядываться в сгустившуюся темноту. Один из них сидел на балкончике второго этажа дома «мухтара». В какой-то момент ему почудилось приближение со стороны арабских линий непонятных очертаний фигуры. «Кто там?» — наконец-то выкрикнул солдат. «Это мы, старина», — прозвучало в ответ. Реакция часового на этот ответ, произнесенный по-арабски, была инстинктивной и молниеносной. Он вскинул автомат и дал очередь «на голос». Фигура исчезла, и было непонятно — как, куда и что: араб убит? ранен? упал? убежал?

Ближе к утру в доме «мухтара» неожиданно появился Узи Наркисс, тот самый офицер бригады «Харель», который первым овладел Кастелем. Пробравшись сквозь арабские линии, он привел с собой дюжину своих людей, которые на себе притащили неоценимое сокровище — 5000 штук патронов. Он же сообщил Газиту, что днем его солдат сменит свежий отряд «палмахников». Газит, в свою очередь, ввел его в курс обстановки. Среди прочего он упомянул о ночном происшествии. В предутренних сумерках, пользуясь тем, что настоящая стрельба еще не началась, Наркисс спустился на несколько десятков метров вниз по склону и сразу обнаружил убитого араба в цивильном пиджаке, надетом прямо поверх длинной арабской рубахи «галабея». Автоматные пули пробили его насквозь, и он скончался на месте. Хотя он никогда не делал этого ранее, Узи решил проверить его карманы, и улов, вопреки его ожиданиям, оказался весьма значительным: рабочая тетрадь плюс какие-то рукописные бумаги с затейливой арабской вязью, некоторое количество палестинских фунтов, миниатюрная копия Корана очень тонкого филигранного исполнения и… водительское удостоверение.

Утро 8 апреля началось в арабском лагере на тревожной ноте: исчез Абдель Кадер. Его не было ни среди живых, ни среди раненых или убитых. Убежденный, что командир скорее всего убыл в Эль-Кодс за подкреплениями, Абу Дайя направил в город своих связных, но и там Абу Мусса не был найден.

Это была какая-то загадка. Боясь предположить самое страшное, командиры решили, что разгадка скорее всего кроется в пределах маленького клочка земли, который все еще находился в еврейских руках. Полуразрушенная, полусгоревшая деревня Кастель должна была обеспечить им ключ к этой разгадке.

Тем временем эта тревожная новость черной птицей разнеслась от Хеврона на юге до Рамаллы на севере. Ошеломление и отчаяние охватили простых палестинцев. В инстинктивном порыве мужчины устремились к Кастелю. Рынки и лавки опустели. Городская компания автобусных сообщений направила весь свой парк машин по маршруту Эль-Кодс — Кастель, таксисты и водители пикапчиков гроздьями усаживали к себе людей и везли их прямо на поле боя. Те, у кого не было огнестрельного оружия, вооружались серпами и разделочными ножами из мясных лавок. К полудню у Кастеля собралась толпа в два с лишним тысячи человек, и бой разгорелся вновь. Вся эта масса мусульман устремилась по склону вверх. Оружие у евреев перегревалось и заклинивало, но напор атакующих только усиливался. Сдержать его было невозможно. Наконец-то дом «мухтара» пал, и было ясно, что в последних оставшихся домах задержаться надолго не удастся. Газит отдал команду: «Спасайся, кто может!»

Уцелевшие боевики побежали в разные стороны. Некоторых спасли их собственные ноги; другим повезло меньше, и их приканчивали на месте. Сам Мотке Газит оказался в последнем деревенском доме, сразу за которым начинался крутой обрыв, почти что пропасть. В дверь уже колотили прикладами и слышались возбужденные голоса на арабском, а с ним находились трое раненых, которые умоляли о помощи. Единственное, что он мог для них сделать, — по очереди подтащить каждого к задней двери избы и столкнуть вниз; последним, словно парашютист, прыгнул он сам и кубарем покатился вниз с террасы на террасу. Падение прекратилось только на самом дне глубокой расщелины. Удивительно, но все четверо остались живы. Хромая и поддерживая друг друга, они выбирались несколько километров, пока их не подобрал первый встреченный патруль «Хаганы».

В это же самое время над домом «мухтара» взвился зеленый флаг ислама, и Кастель вновь стал арабской деревней. Возбужденные победители под возгласы «Аллах акбар!» беспрерывно разряжали свои ружья в воздух.

И вдруг в какой-то момент душераздирающий истошный крик заглушил эту какофонию звуков. Затем заголосили сразу несколько человек. В толпе произошло непонятное колыхание, потом все стали сбегаться на покатый склон ниже все того же дома «мухтара». Там было обнаружено, затем опознано тело Абделя Кадера — именно в том месте, где его сразил ночной автоматчик.

Как будто сам сатана наслал свои проклятия на этих счастливых людей в такой день. Их поразило словно громом и молнией с безоблачного неба. Последовали сцены непередаваемого горя, отчаяния и истерии. Мужчины, сотрясаемые рыданиями, бросались на тело, покрывая его поцелуями. Другие, перехватив ружье, колотили прикладом себе по голове, что выражало высшую степень несчастья, переживаемого этим арабом. Третьи, вздымая руки к небу и прося о милосердии божьем, бежали по пустыне словно безумные.

Наконец, тело было уложено на погребальные носилки, но не было нужды сносить их по склону. Толпа стояла так плотно, а руки вздымались в таком порыве, что носилки, передаваемые из ладоней в ладони, поплыли вниз в сцене, достойной увековечивания Эйзенштейном или Спиллбергом.

Багет Абу Гарбия (запомните это имя) произнес: «Он был лучшим среди нас, и никто не сможет его заменить».

Так как вообще-то на этот день планировалась не сдача Кастеля, а смена его гарнизона, Узи Наркисс еще поутру отбыл в недалекий Иерусалим. К полудню, когда арабы уже готовились поднимать зеленый флаг, привезенные им бумаги были изучены во Втором бюро (Внутренняя разведка). Сомнений не было — они были сняты с трупа Абделя Кадера. Об этом ясно говорил официальный документ — водительское удостоверение. Дешифровальщики-арабисты также доложили, что на листках содержались скорее всего черновики личного письма к какой-то Вахье, обрывки непонятной поэмы и тому подобное.

В это время толпы жителей Арабского Иерусалима уже выходили на улицы праздновать победу своего оружия. Война есть война… Кто-то сказал, что на войне, как и в любви, все средства хороши. А сионисты были серьезным противником. Кастель пал, и уже не было нужды отправлять туда смену «палмахников». Вместо этого был отработан и тут же реализован другой план… Евреи не могли не воспользоваться сложившейся ситуацией. В 17.30 их радиопередатчик объявил, что будет передано «важное сообщение». После этого диктор зачитал по-арабски, что «в ночь накануне на поле брани был сражен и скончался известный командир, один из руководителей организации «Воины джихада» Абдель Кадер, он же Абу Мусса…». Сообщение было все-таки выдержано в корректных тонах, без элементов торжества или злорадства. С короткими интервалами оно было повторено несколько раз, и его слышали многие.

Народный фестиваль на улицах города сразу прекратился. Итак, трагическая весть наконец-то донеслась до Эль-Кодса. Евреи вновь нанесли психологический удар по противнику.

Наступало утро 9 апреля. А этот день вспоминают на Арабском Востоке вплоть до наших дней. Об этом мы расскажем в следующем эпизоде.

Но пока вернемся в предшествующий вечер 8 апреля. Кастель вновь опустел: сотни арабов убыли в Эль-Кодс для участия в похоронах своего любимца. В деревне остались где-то 40 человек во главе с тем же Багетом Абу Гарбия. Надо полагать, это не укрылось от зоркого глаза еврейской разведки.

Чтобы операция «Нахсон» была продолжена, сионисты должны были вновь оккупировать Кастель. Ближе к полуночи две роты «палмахников» начали подъем все по тому же склону в направлении карьер Цуба — деревня Кастель.

Они шли открыто, не таясь, и это опять оказало свой психологический эффект. Услышав в ночной тишине слитный топот десятков ног, Багет понял, что он будет не в силах им противостоять. И первая же упавшая в их расположении мина укрепила его в этом решении. Решив сберечь жизни своих людей, которые и так уже столько претерпели в этот день, с тяжестью в душе он отдал распоряжение отступить без боя.

Мусульманский отряд исчез в темноте. На несколько последующих дней Кастель вновь стал еврейским опорным пунктом.

…Деир Яссин был небольшой деревней к западу от Иерусалима. Жители в основном занимались разработкой и добычей камня, который поставлялся на различные стройки в Иерусалим. Эта деревня каменотесов была абсолютно мирной, и есть данные, что «мухтар» даже запретил арабским агитаторам заходить в нее, дабы не будоражить население. Он надеялся, что беды весны 1948 года обойдут деревеньку стороной. Но так не случилось. С первых чисел апреля эхо битвы за недалекий Кастель долетало и до Деир Яссина. Моментами на окрестных проселках появлялись израильские патрули, сюда же перебрасывались подкрепления «джихадовцев».

Но все было спокойно вплоть до 4.30 утра 9 апреля. После этого мира в Деир Яссине уже не будет никогда. В деревню вошли 132 боевика, принадлежащих к экстремистским группировкам «Иргун» и «Штерн». За пару дней до этого они получили на руки оружие, причем командование «Хаганы» поставило им условие включиться в оборону Кастеля. Но у руководства «Иргуна» были свои соображения. Они решили самостоятельно захватить арабскую деревню и в известном смысле перехватить лавры у официальной «Хаганы». Вообще израильские публицисты утверждают, что кроме задачи «взять деревню» никто из «иргуновцев» подробной проработкой деталей не занимался и все, что случилось потом, произошло спонтанно и непредсказуемо. Не будем это комментировать, но их сторона тоже имеет право высказаться.

На подходе к деревне все-таки находился караул местной самообороны. Пока одни караульные пытались сдержать евреев выстрелами из старых турецких ружей, которые больше подходили для шумных салютов на свадьбах, другие побежали по деревне, поднимая жителей со сна. Вообще-то первоначально «иргуновцы» хотели предложить жителям просто покинуть деревню, но одновременно они не оставили им ни времени, ни шанса, когда уже вошли в нее. Так как в любом арабском доме всегда находилось хоть какое-то огнестрельное оружие, арабы попытались отстреливаться из-за каменных оград. Всего за весь день погибло четверо нападавших. Было несколько раненых, среди них двое из предводителей; затем получил ранение некий Джиора, «шеф-коммандо» «Иргуна». Вид собственной крови вызвал у боевиков своего рода массовый психоз. Оказалось, для неопытных боевиков овладеть деревней было гораздо сложнее, чем просто швырнуть бомбу в безоружную толпу на остановке.

По мере того как сопротивление таких же неопытных феллахов ослабевало, какая-то коллективная истерия все больше охватывала обезумевших евреев (так они говорят).

Показания 12-летнего Фахми Зейдан: «Яхуди выстроили всю нашу семью лицом к стене и стали стрелять. Уцелели только я, моя сестра Кадри, 4-х лет, сестра Сами, 8-ми лет, брат Мухаммед, 7-ми лет, потому что мы были малы ростом и взрослые нас прикрывали телами. Погибли моя мать и отец, мои дедушка и бабушка, мои дяди и тети и их дети».

Показания 16-летнего Нани Халил: «Я видел, как человек каким-то огромным ножом разрубил моего соседа Джамиля Хиш, прямо на ступеньках его дома, затем таким же способом убил моего кузена Фати». Назра Ассад, 36 лет: «Я видела, как у моей молодой соседки Сальхед Эйсса мужчина выхватил из рук ребенка, бросил его на землю и стал топтать ногами. Потом он изнасиловал ее, а затем убил и мать, и ребенка».

Сафия Аттийя, сорока лет: «Мужчина набросился на меня, сорвал одежду и стал насиловать. Рядом со мной насиловали и других женщин…»

Из некоторых домов еще продолжали звучать выстрелы, тогда «штерновцы» стали динамитировать их вместе с обитателями.

Зейнаб Аттийя, 25 лет, сестра предшествующей свидетельницы: «Нас, группу женщин, среди которых были и беременные, согнали в один дворик. «Как вы хотите умереть?» — кричал нам по-арабски один еврей. Одна из женщин в ужасе упала на землю и стала целовать ему ноги, прося о пощаде…»

Другие свидетели указывали, что среди нападавших было на удивление много женщин и в своем варварстве они не уступали мужчинам.

Именно в это время в недалеком Иерусалиме проходили похороны Абделя Кадера, тело которого было найдено в Кастеле ровно за сутки до этого. Эти похороны по своему размаху затмили все, что когда-либо видел арабский Эль-Кодс. Однако для уроженцев Деир Яссина — для 254 мужчин, женщин, детей и стариков — погребальная церемония не будет столь грандиозной.

Первым на место трагедии прибыл швейцарец Жак де Рейнье из «Международного Красного Креста». Здесь ему оказал содействие один из «штерновцев», которого он в свое время вытащил из нацистского концлагеря. Его свидетельства являются особо ценными, так как они должны быть беспристрастными: «Я увидел множество молодых парней и девушек, они были вооружены до зубов пистолетами, автоматами, гранатами, очень возбуждены и все испачканы кровью… это живо напомнило мне действия СС-коммандос при расправах с гражданским населением Афин…»

Пока в арабской половине города еще шли похороны, боевики решили представить доказательства своей победы. В кузова трех грузовиков погрузили тех, кому подарили жизнь, и три машины с пленниками, с руками поднятыми вверх, медленно прокатили по авеню Короля Георга Пятого. На лицах пленных был написан непередаваемый ужас.

Весьма достоверные слухи о случившемся быстро распространились по городу и достигли британских властей, которые в конце концов несли ответственность за все, что творилось на подмандатных территориях. Верховный комиссар сэр Алан Каннингхэм был вне себя от гнева: «Мерзавцы! Наконец-то они попались с поличным! Генерал МакМиллан, приказываю срочно задержать этих подлецов!». Но по ряду причин этого сделать не удалось. На место событий сначала прибыл Эли Ариели с группой «Гадна», затем адъютант Шалтиеля Ешу Шифф с вооруженной охраной. Они увидели множество арабских трупов, при этом, как представлялось, «ни один из мусульман не погиб с оружием в руках».

«Негодяй!» — бросил Шифф в лицо командиру группы «Штерн». Террористов собрали в центре деревни. Обе группы стояли лицом к лицу, сжимая в руках оружие. На виду у всех присутствующих Шифф подробно доложил по радио Шалтиелю об увиденном. «Разоружить их! Если откажутся, открывайте огонь!» скомандовал Шалтиель.

Но это было слишком для его адъютанта, он не мог стрелять по своим единоверцам. «Я не спрашиваю тебя, ты можешь или нет! Это приказ!» — кричал в микрофон Шалтиель. «Давид, — умолял Шифф, — ты навсегда покроешь свое имя братской кровью. Еврейский народ тебя никогда не простит…»

В конце концов, палачи получили приказ «убраться за собой». Тела погибших были утащены в каменный карьер, нагромождены в кучу, облиты бензином и подожжены.

…Тошнотворный запах сгоревшего человеческого мяса встретил членов британской следственной комиссии, которые наконец-то прибыли на место трагедии. Спустя несколько дней ее руководитель сэр Катлинг представил Алану Каннингхэму под грифом «срочно и секретно» свой доклад за № 179.11.17.65, где содержались многочисленные показания потерпевших и уцелевших, а также выводы комиссии, гласившие: «…нет никакого сомнения, что были совершены многочисленные акты зверств, насилий и просто убийств, включая убийства новорожденных и еще не родившихся».

Однако есть сведения, что позднее израильские власти формально подвергли сомнению аутентичность этих данных. При этом упоминалась антисемитская позиция Катлинга, и что вообще-то они не собирались выслушивать нравоучения от арабов.

Но в момент совершения этого злодеяния шок был велик.

Деир Яссин надолго останется грязным пятном на совести будущего Государства Израиль. Совершив это гнусное преступление, «коммандосы» групп «Иргун» и «Штерн» превратили маленькую деревушку в «шахида», то есть в жертву, а ее павших жителей в символ тех несчастий, которые обрушились на Палестину с приходом туда сионистов. В наступающие месяцы во многих случаях услышат теперь израильтяне в момент своего пленения мстительный крик «Деир Яссин». И многие из них лягут в могилу, искупая вину за то преступление, которое они не совершили.

Еврейское Агентство поторопилось официально заявить, что оно было в абсолютном неведении о планах этих двух групп и было «потрясено» этой новостью. Давид Бен-Гурион направил королю Абдалла личную телеграмму, где выразил свое сожаление о происшедшем, а Великий Раввин Иерусалима наслал свои проклятья на всех, кто участвовал в этой атаке. Таким образом, израильское руководство признало вину и свою ответственность (пусть хоть в какой-то степени) за действия своих граждан.

Однако арабы оказались в не менее сложном положении. В течение часов Хуссейн Халиди, Генеральный секретарь Высщего Арабского комитета, и Хасем Нуссейби, который 29 ноября предыдущего года объявлял новость о Разделе по антеннам «Радио-Палестайн», спорили, как преподнести эту новость арабскому миру. В конце концов, решили изложить ее во всей «красе», с описанием всех мерзопакостных деталей. Как позднее рассказывал Нуссейби о мотивах данного решения: «Мы все еще сомневались в решимости руководителей соседних государств послать свои армии для спасения палестинских братьев. Поэтому считали, что создав психологический шок, мы заставим народы надавить на свои правительства…» Это оказалось «фатальной ошибкой». Позиция арабских вождей не претерпела серьезных изменений, зато арабские пропагандисты, изображая еврейских поселенцев какими-то безжалостными чудовищами, способными к совершению самых мерзких и вообще немыслимых в человеческом обществе преступлений, сумели посеять в своем народе такую панику, последствия которой они не смогли ликвидировать и поныне.

Таким образом, «erreur de jugement» — то есть ошибка или просчет в суждениях — нескольких арабских интеллигентов в сущности послужила, помимо прочего, одной из первопричин всей последующей палестинской драмы.

Израильское руководство принесло свои извинения по поводу случившегося в Деир Яссине, и, наверное, многие рядовые израильтяне считали, что как-нибудь все обойдется. Но не обошлось. И арабский ответ был ужасен. Он случился всего лишь на четвертый день после 9 апреля.

Но сначала несколько слов о месте действия. Если Деир Яссин представлял собой Богом забытую деревушку (расположенную хотя и вблизи самого Иерусалима), то гора Скопус с находящимися там «Хадасса-госпиталь» и университетом «Хебрю» была центром израильской медицины и научной мысли того времени. Она находилась на некотором расстоянии от города, и путь на нее — так называемая Хадасса-Роуд — пролегал через плотно заселенный арабский квартал Шейх Джерра. После 29 ноября сообщение с еврейским анклавом было затруднено. «Легковушки» и автобусы с еврейскими пассажирами обстреливались, грузовики с грузами перехватывались. Постепенно «Хагана» перешла на систему конвоев. И вот такой очередной конвой выходил утром 13 апреля. В его состав входили две бронемашины (естественно, передовая и замыкающая), две «скорых помощи» (где, кстати, находились два террориста из «Иргун-Штерн», получившие ранения в Деир Яссине), два автобуса с медиками, преподавателями и исследователями и четыре грузовика, которые везли продукты, а также стальные балки, цемент и «колючку», необходимые для укрепления позиций на горе Скопус. Необходимо отметить, что «Хагана» использовала гору Скопус уже чисто в оперативных целях. Оттуда открывался хороший обзор всех северных и восточных подходов к городу и даже внутренней части Старой крепости.

Уходивший около 9 часов утра конвой не знал, какая судьба ему уготована. Зато об этом почти точно знал портной по имени Мохаммед Неггар. Он возглавил операцию того дня. Очевидно, в промежутках между сеансами примерок и глажкой готовых изделий он с сообщниками изготовил, как мы сейчас говорим, фугас, затем в ночной тьме закопал его прямо посреди дороги на выезде из Шейх Джерра.

К утру 13 апреля все было готово. Укрывшись в окрестных домах, Неггар и помощники с напряжением следили за движением конвоя. Где-то около 9 часов утра передняя аутомитрайеза вышла в нужную точку, и Неггар лично замкнул электродетонатор (вот такие тогда были в Палестине портные!). Но он не рассчитал буквально чуть-чуть, и взрыв прозвучал ровно на секунду раньше, чем требовалось. Броневик не разнесло на куски, он просто упал в кратер, разверзшийся перед ним. Тут же из окрестных домов на машины конвоя обрушился шквал ружейного огня. Поняв, что дело плохо, четыре грузовика, одна машина «скорой помощи» и замыкающий броневик сумели развернуться и уйти в Западный Иерусалим. Передний броневик, вторая «скорая» и, самое главное, два автобуса с людьми были выведены из строя, потеряли ход, и теперь уже их оставалось только добить. Судьба почти что ста человек была во власти храброго портного. Но, наверное, на тот момент эта сотня евреев считала, что еще не все потеряно и что так или иначе их выручат.

Полковник Джек Черчилль, ответственный за эту зону Иерусалима, не был ни антисемитом, ни сторонником арабов. Несмотря на свой богатый боевой опыт, включавший десантную операцию во французском Дюнкерке и высадку на итальянской Сицилии, он продолжал оставаться «человечным человеком». Поэтому, получив известие о непонятной, но очень интенсивной стрельбе, разгоревшейся в квартале Шейх Джерра, он лично отправился на место событий.

Быстро разобравшись, что происходит, он сначала попытался утихомирить арабов с помощью громкоговорителя. Но это не удалось. После этого Джек Черчилль срочно попросил подкреплений и разрешения применить силу для разгона арабских стрелков, засевших в укрытиях вдоль Хадасса-Роуд.

Но вот дальше случилось непонятное: в течение долгих часов полковник не получил ни помощи, ни разрешения. Что это было: полное безразличие, какая-то глупость или мстительное желание покарать евреев за содеянное в Деир Яссине — до сих пор неясно.

Солнце поднималось все выше, бронированные кузова автобусов раскалялись все больше и больше. Внутри, в удушливом пороховом дыму, над головами сгрудившихся пассажиров, несколько сопровождавших охранников разряжали обоймы своих «маузеров» сквозь бойницы. Хотя арабы подбирались все ближе и ближе, осажденные все еще надеялись, что помощь и спасение придут в лице братьев из подпольной армии «Хагана».

Но и тут им не повезло. Именно в тот день все руководство Еврейского Агентства находилось в другом месте, принимая на Центральном автовокзале второй пришедший после 6 апреля конвой из 165 грузовиков. Узнав о нападении, Шалтиель сделал попытку уговорить начальника конвоя срочно отрядить все эскортные броневики на Хадасса-Роуд. Но тот категорически отказался, сославшись на строгий приказ немедленно возвращаться в Тель-Авив.

После этого Шалтиель распорядился собирать всех свободных людей с оружием и начинать их переброску на место инцидента. Но здесь англичане сработали на удивление быстро. В категорических выражениях «Хагана» была предупреждена, что любая попытка несанкционированного вмешательства в создавшуюся ситуацию вызовет жестокий отпор со стороны британских властей. Шалтиель был вынужден отменить свое распоряжение.

С крыш и из окон, с террасс и балконов, с Масличной горы и горы Скопус половина жителей Иерусалима следила за агонией конвоя на Хадасса-Роуд. Одни — с торжествующим злорадством, другие — с невысказанной болью. Только после полудня англичане стали выдвигать свою бронетехнику, но все время что-то мешало: то заклинило пушку у переднего броневика, то долго решали, какого рода дымовыми снарядами обстрелять арабские позиции. К 15 часам пополудни все было кончено. Осажденные так и не получили помощи, а их собственные силы иссякли. Сначала автобусы забросали «молотовскими коктейлями», затем просто облили бензином и подожгли. Увидев заполыхавшие костры, англичане дружно пошли в атаку и в 15.30 полностью овладели дымящимися останками машин. С разными степенями ожогов и ранений удалось спасти где-то с дюжину человек. Итог смерти был внушителен: погибло 75 человек, из них 24 трупа так и не были до конца опознаны. Все 75 человек за 6 часов до этого были абсолютно здоровыми людьми, и, как говорят израильские авторы, «они прибыли в Палестину лечить, а не убивать». Приводятся их имена: Хаим Ясский, офтальмолог с мировым именем, и его жена, доктор Ехуда Матот, Эстер Пассман, доктор социологических наук и другие.

Нет сомнений, что жизнь любой неграмотной арабской крестьянки, погибшей со своим невинным ребенком и стариком отцом в Деир Яссине, являлась такой же ценной. Авторы не приводят здесь никаких параллелей или сравнений, но ясно, что сгоревшие семьдесят пять совсем не заслуживали такой печальной участи, так же как и такой ужасной смерти.

По итогам этого дня запись в журнале Хайлендского пехотного полка лаконично гласила: «…остатки автомобилей были подорваны и сброшены с дороги, после этого движение вновь было восстановлено».

Никаких извинений за содеянное арабская сторона не принесла.

И вот на этом фоне, когда еще вовсю шла операция «Нахсон», а обе стороны с разрывом в три дня совершили свои злодеяния — евреи в Деир Яссине, а арабы на Хадасса-Роуд, — открылась очередная конференция Лиги арабских стран в Каире. Как и на декабрьской конференции, центральным вопросом в повестке дня оставался палестинский, а момент был действительно поворотным.

Первоначальные успехи «герильи» (т. е. партизанской войны против евреев) были сведены на нет их мастерски реализованной операцией «Нахсон». Путь на Иерусалим был открыт, а самый талантливый и опасный для иудеев палестинский военачальник был убит. Хотя кроме Кастеля так и не удалось овладеть другими «бандитскими» деревнями, из многих из них наблюдался исход жителей, объятых ужасом после совершенного в Деир Яссине.

Вывод напрашивался сам собой: с провалом герильи только комбинированная атака регулярных арабких армий могла развернуть ситуацию. Это означало одно: объявление тотальной войны еврейским поселенцам в Палестине. Все присутствующие арабские руководители были людьми умеренными, если не сказать консервативными. Даже английские колонизаторы были им ближе, чем уличные экстремистские массы. В приватных беседах между собой они высказывали весьма реалистичные, умеренные и продуманные мысли, но как только оказывались на публике…

Хвастовство и фанфаронство заводило их очень далеко, и они совсем не соразмеряли свою браваду с теми тяжелыми и даже трагическими последствиями, которые могли бы возникнуть (и действительно случились в реальности).

Отвергнув мир, арабы должны были готовиться к войне. А это уже было не так просто. Из 4 миллионов фунтов, которые выделялись на войну, реально поступило лишь 400 000, то есть всего 10 процентов, и это была одна из причин провала кампании закупок оружия. Реально подготовка к войне выразилась пока в составлении одного документа из 15-ти страниц и 3-х карт. Это был план вторжения арабских армий, который в одиночку разработал блестящий штабист, иорданский офицер Васфи Телль. По этому плану наступление должно было развернуться одновременно на трех фронтах. Иракские танки при поддержке войск Сирии, Ливана и добровольцев «генерала» Эль-Каукджи должны были разрубить страну надвое, выйти к Средиземному морю и занять порт Хайфу. Египетская армия, наступая с запада, должна была занять порт Яффа, а затем и сам Тель-Авив. Центральную часть страны должны были оккупировать полки элитного Арабского легиона, при этом всю необходимую помощь ему окажут «Воины джихада», а также марокканцы, алжирцы, саудовцы, — если сумеют прибыть вовремя на место сражения.

План был неплох и при его толковой реализации вполне мог бы стать причиной многодневных кошмаров у Давида Бен-Гуриона и всего израильского руководства.

Много пришлось приложить посредникам сил, чтобы суметь уговорить короля Фарука принять решение вступить в войну. При этом часто повторялся тот тезис, что нельзя позволить его хашемитскому сопернику королю Абдулле узурпировать Эль-Кодс в одиночку.

Наконец-то было объявлено: Египет собирается воевать.

Когда египетский премьер Нукраши вызвал к себе главнокомандующего Хайдар-Пашу, то задал ему один вопрос: «Готова ли армия к битве?» Тот на секунду задумался. Ответить «нет» означало конец всей его военной карьере. Но Хайдар-Паша, несмотря на свою устрашающую внешность, был человеком совсем не того калибра. И поэтому он ответил «да!», добавив для собственного успокоения: «…войны ведь все равно не будет. Будет наш парад на Тель-Авив, который мы возьмем через две недели».

Нукраши-Паша удовлетворенно кивнул головой, ведь приблизительно такого ответа он и ожидал.

Настало время встряхнуть и начать готовить египетское общество к предстоящим сражениям. При этом западные авторы справедливо указывают, что на тот период египтяне и иудеи, граждане Египта, жили бок о бок в полной гармонии, а народ в целом был еще равнодушен к палестинской драме. Поэтому с подачи, как бы мы сейчас сказали, «черных пиарщиков» был изготовлен и на многих столбах в Каире развешан плакат, где над картой Палестины был занесен в волосатой руке окровавленный кинжал с шестиконечной звездой Давида на рукоятке (благо, трагедия Деир Яссина давала неизвестному художнику право изобразить все «как надо»).

Одновременно в канцелярию премьер-министра был вызван молодой, но очень проницательтный журналист ведущей столичной газеты «Аль-ахрам» Мохаммед Хейкал. Он только что совершил поездку в Палестину и опубликовал серию «дорожных репортажей». Из них, помимо чисто этнографических описаний, думающий читатель мог узнать, что евреи представляют собой мужественного, умного и изобретательного противника, они хорошо организованы, сплочены единой идеей, поставили себе на службу все новинки технической мысли того времени и т. п. В канцелярии премьера журналисту Хейкалу настоятельно рекомендовали кардинально изменить тон его статей, чтобы не подрывать морально-политическое настроение нации накануне решающих событий. И последний штрих. Где-то в это же время у одного из братьев Диб, упомянутых в Главе без номера, раздался телефонный звонок. Звонил знакомый офицер египетского генерального штаба. Он попросил Диба срочно разыскать и при первой возможности переправить ему в Каир не меньше пятидесяти экземпляров карт с указанием дорожной сети Палестины.

Иначе египетская армия и не знала бы, по какой дороге ей триумфально маршировать на Тель-Авив. (Отдадим должное этому египетскому офицеру просьба его была очень своевременной, хуже, если бы этот вопрос возник в самый последний момент.)

Итоги апрельской конференции Лиги были широко обнародованы в арабском мире. Твердое обещание вступить в войну и покончить с сионистами гальванизировало действия «Воинов джихада», и в промежутке с 15 до 20 апреля операция «Нахсон» сошла на нет. Кастель наконец-то был оставлен, и к 21 апреля бригада «Харель» была выведена из Баб-эль-Уэда. Она понесла достаточно серьезные потери, особенно в период 3–8 апреля, да и солдаты просто-напросто устали, гоняясь в пешем строю за арабскими снайперами и лазутчиками по горным склонам в секторе Хулда — Латрун — Бейт Джиз — Кирьят Анавим. Ведь вертолетов тогда у них не было, точно так же как и БТР с БРДМами. Но была и еще одна причина для такого решения военного руководства: с грифом Top secret поступили агентурные данные, что англичане планируют вывести свои войска с ряда объектов досрочно. Поэтому резервы потребовались в другом месте.

Три автомобильных конвоя были проведены в Иерусалим, начиная с 6 апреля, четвертый и последний вышел из Кфар Билу утром 20 апреля. В нем насчитывалось почти 300 грузовиков. Его арьергард уже был атакован в обычной манере, 6 грузовиков сожжены, а троих убитых и 30 человек раненых евреи сумели забрать с собой в Иерусалим.

Дов Джозеф лично встречал каждый подходящий конвой, делая записи в своем рабочем блокноте. Итог был следующим: 1800 тонн продовольствия за все четыре конвоя, что составляло всего лишь половину потребности в 3500 тонн, необходимых, чтобы город мог выдержать двухмесячную осаду.

Ночью 21 апреля он еще продолжал обрабатывать свои записи, а в это время арабы под наблюдением Эмиля Гори вновь начали громоздить громадные валуны поперек автомобильной дороги.

Иерусалим вновь был в осаде.

Вторая половина апреля стала свидетелем массового исхода арабов со своих земель. В соседних арабских странах образовалась проблема лагерей палестинских беженцев. Многие из них существуют уже 50 с лишним лет, и в них уже выросло третье поколение изгнанников с родной земли. Все происходившее стало предметом оживленной полемики у израильтян и арабов, причем с участием посредников и миротворцев ООН, мировой прессы и т. д.

На тот момент многие палестинцы были убеждены, что только присутствие британских войск удерживает евреев от тотальной атаки на их владения, и поэтому лучше убраться оттуда, пока еще есть время. Решающее воздействие оказал действительно трагический эпизод с резней мирных жителей в деревне Деир Яссин (хотя израильская сторона продолжала утверждать, что это было непреднамеренное, случайное стечение обстоятельств, и даже принесла свои извинения).

В первую очередь стали уезжать влиятельные уважаемые лица. Дело кончилось тем, что накануне 14 мая в самом Иерусалиме осталось только два действующих члена Высшего арабского комитета. Это были два почтенных старца, люди безусловно мужественные, но бессильные.

Глядя на своих руководителей, стали массово уезжать и рядовые палестинцы с семьями. При этом подразумевалось, что они всего лишь освобождают пути для скорого подхода наступающих арабских армий, и не пройдет и 8… 11… 14… 20 дней, как они вернутся обратно.

Израильские полемисты, как правило, утверждали, что слухи о таинственных телефонных звонках в квартиры арабов со словами «Убирайтесь, пока целы!», о черных метках в виде шестиконечных звезд, нарисованных углем на дверях понравившихся им арабских квартир, — это все чушь. Наоборот, они побуждали арабов остаться и жить «в мире и согласии».

И вообще, «человек, который считает себя патриотом и который любит свою землю, не бежит с нее, он остается и защищает ее». Видно, не нам судить, сколько здесь правды и сколько простого лукавства.

В свою очередь, европейские авторы часто вспоминают, как ровно за восемь лет до описываемых событий, в мае 1940 года, толпы французских и бельгийских беженцев запрудили дороги перед наступающими германскими армиями. Если образованные европейцы поддались такой панике и психозу, то что же можно было ожидать от арабских масс, гораздо менее развитых и часто вообще неграмотных?

Вопрос такой запутанный, что на страницах данного тома нам его просто не распутать. Да мы и не ставим эту цель, а просто рассказываем о развитии событий. 18 апреля евреи заняли Тибериаду — древнюю столицу римских наместников на землях Палестины. Не прошло и недели, как в результате 24-часового сражения они заняли крупный портовый город Хайфа. В это же время был взят и другой важный порт — Яффа, который фактически стоял в городской черте Тель-Авива. По приказу из Лондона английские войска вновь вошли в него, чтобы вернуть этот порт арабам. Оказалось — его некому возвращать, так как из 70 тысяч арабского населения бежало 65.

Но не все так гладко проходило и для израильской стороны. К этому времени Давид Шалтиель уже неоднократно обращался к Бен-Гуриону с посланиями о необходимости эвакуировать близлежащие киббуцы. Постепенно лидер сионистов пришел к выводу, что последний утратил свои боевые качества, а его воля ослабла. В результате Шалтиель был освобожден со своего поста, а на его место назначен ветеран «Хаганы» Ицхак Садех.

Новый командующий решил, естественно, отличиться и предложил провести операцию «Джебусси». Джебусси — это древнее название деревни, которая еще четыре тысячи лет назад стояла на месте нынешнего Иерусалима и принадлежала одному семитскому племени.

Операция «Джебусси», которую Ицхак Садех планировал как своего рода маленький еврейский «блицкриг», началась с двойного провала. Попытка захватить доминирующие высоты Неби Самюэль (запомните это название) на северо-запад от города закончилась неожиданным и обидным разгромом роты «палмахников»; причем сразу погибло 35 человек, а высоты остались в арабских руках.

Атака на квартал Шейх Джерра увенчалась не менее обидным, хотя и не столь кровавым финалом. Здесь боевики наткнулись на решительное противодействие англичан, причем генерал Джонс, военный комендант Иерусалима, счел, что «Хагана» пытается поставить под угрозу пути эвакуации его войск на морской порт Хайфа. В силу этого он вывел на улицы батальон Хайлендского легкопехотного полка (Highland Light Infantry), поддержанный танками и орудиями на мехтяге. Завидя их, боевики сочли более благоразумным рассеяться без выстрела.

Провалившись на севере и востоке, Садех обратил свое внимание на юг. Здесь «Хагане» сопутствовал успех, но какой это далось ценой!

Итак, настало время решить судьбу квартала Катамон. После кровавого злодеяния в начале января, когда был взорван отель «Семирамис» со всеми его мирными арабскими обитателями, население квартала заметно уменьшилось. Многие из наиболее обеспеченных семей предпочли уехать. Тем не менее Ибрагим Абу Дайя, благополучно вернувшись со своим отрядом из-под Кастеля, продолжал нести караульную службу. Он и не догадывался, что иудеи приготовили ему новое испытание…

Сражение за Катамон началось на рассвете 30 апреля. Главным опорным пунктом квартала являлся греческий православный монастырь Сент-Симон. Его огромное здание с окружающими постройками доминировало над всеми окрестностями.

Командовал группой захвата все тот же герой Кастеля Давид Элазар.

Прикрываемые залпами ружейного огня и бросками ручных гранат, еврейские боевики отвоевали так называемый «гостевой дом» и затем ворвались в главное здание. Под командованием Абу Дайя находились палестинцы из Вифлеема-Хеврона и отряд добровольцев из Ирака. Поняв, что отступать некуда, они вцепились в молитвенный зал монастыря буквально «когтями». Последовала жестокая битва, вплоть до рукопашных схваток и ударов кинжалами и штыками. В клубах порохового дыма со стенных росписей Богоматерь с младенцем на руках грустно взирала на представителей двух ветвей одного семитского народа, которые у нее на глазах полосовали друг друга ножами. Перебросив все те же четыре 80-мм миномета, арабы накрыли всю окружающую территорию плотным огнем, отсекая возможную переброску еврейских подкреплений.

Внутри здания они стали теснить евреев к выходу, и казалось, чаша весов решительно склонилась в их пользу. Нарядный узорчатый пол был усеян мертвыми и ранеными с той и другой стороны.

С крыши здания беспрерывно палил чешский пулемет. За его рукоятки держался седьмой пулеметчик-еврей, шестеро его предшественников лежали тут же трупами, «снятые» арабскими снайперами с разных сторон.

Шел час за часом, но накал боя все не стихал. Сам Абу Дайя был поражен осколками гранаты в позвоночник и не мог стоять на своих собственных ногах. Его усадили в глубокое кресло, и двое подчиненных переносили его с места на место.

После полудня Давид Элазар в очередной раз оценил обстановку. Медикаменты и бинты закончились, боеприпасы были на исходе, половина людей убиты или ранены. Элазар принял решение отступить, чтобы сберечь хотя бы оставшуюся половину состава.

Всех людей разделили на три группы. В первую вошли легкораненые, которые могли передвигаться сами. Они должны были эвакуироваться первыми, под прикрытием огня уцелевших, каждый из которых затем должен был вынести на спине тяжелораненого. В третью группу вошли шестеро офицеров-добровольцев и нетранспортабельные раненые. Им поручалось отстаивать молитвенный зал и затем в последний момент подорвать несущие колонны, чтобы обрушить здание и не оставить его никому.

Первая группа из тридцати человек ринулась наружу… Из-за плотного пулеметного огня до еврейских линий живым добрался лишь один. Вторая группа стала концентрироваться у входного портала. Их спас перехваченный телефонный звонок. Муфтий Амин Хуссейни, даже будучи в Каире, пристально следил за ходом битвы за Катамон. Абу Дайя звонил и докладывал ему ежечасно.

В то время как Эли Ранана и пятеро других офицеров уже готовились совершить коллективное самоубийство, Абу Дайя сообщил Муфтию, что патроны у него заканчивались, в строю осталось всего где-то с полтора десятка человек, а выбить евреев из главного здания так и не удалось. «Мы проиграли битву, прошу разрешения отвести уцелевших людей», — завершил арабский командир.

Этот звонок был перехвачен на коммутаторе Центральной телефонной станции. Элазару тут же по радио приказали прекратить всю эвакуацию и ждать подкреплений.

Спустя какие-то минуты стрельба с арабской стороны практически прекратилась. Подхватив кресло со своим предводителем, мусульмане исчезли. Сил у Элазара и его подчиненных уже не было. Пока они приходили в себя, на окончательную «зачистку» квартала был брошен со своим отрядом офицер Джозеф Нево. Организованного сопротивления они уже не встретили. Лишившись защиты, последние оставшиеся жители квартала бежали как мыши. Солдаты Нево, заходя в дома, обнаруживали накрытые столы, непогашенные плиты, гардеробы, наполненные изысканными вещами.

Глава гражданской администрации Дов Джозеф срочно направил своих интендантов, чтобы конфисковать все обнаруженные запасы муки, масла и других продуктов. Но они уже опоздали. Все самое ценное — драгоценности, ковры, одежда, кухонные принадлежности — уже было разграблено шпаной, которая опередила солдат Джозефа Нево. Разъяренный офицер отдал приказание задерживать всех лиц, уличенных в грабежах, если необходимо, стрелять в воздух, а затем по ногам. После этого еврейские (!) мародеры исчезли так же быстро, как и появились.

Квартал Катамон стал самым ценным приобретением «Хаганы» на тот период. Во исполнение приказов Бен-Гуриона его элегантные дома сразу стали заселяться еврейскими переселенцами. Когда пару дней спустя один из владельцев виллы решил позвонить на свой домашний номер телефона — а телефонная связь исправно работала, — то трубку кто-то взял, и затем он услышал незнакомый голос, произнесший одно слово — «Шалом». Несколько секунд араб — бывший хозяин виллы — находился в полной растерянности, не зная, что и сказать, затем безмолвно повесил трубку.

Вечером того же решающего дня Давид Элазар с несколькими подчиненными поднялся на крышу, чтобы эвакуировать вниз тела погибших пулеметчиков. Его внимание привлек необычный красный свет над недалеким киббуцем Рамат Рашель (запомните это название). Приглядевшись, он понял, что это связка красных флагов, поднятых на большой вертикальной мачте. «Боже, а ведь завтра уже 1 Мая», — вспомнил молодой офицер…

Наступила первая декада мая 1948 года. До начала первой арабо-израильской войны — раз уж стороны решили воевать — оставалось совсем немного времени.

Итак, с чем пришли противники к этому рубежу…

Общий численный состав египетской армии той поры составлял 40 000 человек. Из них 15 тысяч было выделено в своего рода экспедиционный корпус, который перебрасывался на Синай — Палестину. Правда, из этого корпуса боеготовыми было сочтено всего лишь 4 батальона и, таким образом, реальную угрозу для Израиля на ту минуту могли составить всего лишь 2–3 тысячи солдат. Таков был показатель самого населенного и мощного арабского государства.

Карты дорожной сети Палестины к этому времени выдали, стрелки на них нарисовали… Однако в последний момент выяснилось, что в армии нет ни одной самой обыкновенной полевой кухни! Но времени искать и закупать их за границей уже не оставалось. Решили обойтись без них, просто сухим пайком в виде закаменевших английских морских галет, и это будет одной из причин провала усилий египетской армии той поры.

Вторым по численности был Иорданский арабский легион. На войну отправлялись 4,5 тысячи бойцов, вот тут картина была другая, но об этом чуть ниже.

Сирийская армия той поры разочаровала и свой народ и весь арабский мир. Но она хоть что-то попыталась сделать.

Что касается армий Ливана и Ирака, то в решающий момент они фактически так и не появились на поле боя и вообще никак себя не проявили.

Остались еще «Воины джихада», Армия освобождения и другие добровольческие формирования. Таким образом, коалиция арабских государств выставила на передовую в середине мая всего где-то 20 тысяч человек. Такое же количество было и с израильской стороны, таким образом, реальное соотношение сил было 1:1 и никаких преимуществ ни у кого не было.

Что касается еврейской армии, то она насчитывала в целом 20 000 человек и состояла из шести бригад «Хаганы» и двух бригад «Палмах». Две из них находились на севере, защищая Галилею и прибрежную полосу на север от Хайфы, две прикрывали Тель-Авив, две находились на юге в пустыне Негев, одна защищала Иерусалим и последняя сражалась в Баб-эль-Уэде. Эти силы были разбросаны на слишком обширной территории. Ряд участков на местности представляли собой большую опасность для будущего государства. Так, арабские города Лидда и Рамле стояли прямо у ворот Тель-Авива. В пустыне Негев значительные пространства не защищал никто, а Иерусалим вообще находился в осаде.

Считалось, что всего на тот момент в будущем Израиле насчитывалось 60 тысяч человек, прошедших ту или иную военную подготовку. Но «под ружьем» находилось 20 тысяч по той простой причине, что ружей просто больше не было, а тяжелого вооружения — пушек, танков, боевых самолетов — у евреев в то время не имелось вовсе.

Однако израильское руководство еще надеялось, что войны тем или иным способом можно избежать. С этой целью 10 мая Голда Меир была отправлена для тайной встречи с самим иорданским монархом. Она была загримирована и переодета в платье арабской женщины. Голда знала, что грозит ей и двум сопровождающим: если бы их опознали, то просто растерзали бы на месте. Тем не менее автомобиль успешно преодолел все кордоны и в темноте наступившей ночи доставил ее прямо к неприметной двери служебного входа в королевские покои.

Беседа была достаточно продолжительной. Вот ее суть: на вопрос, что нужно сделать, чтобы избежать войны, король ответил, «…что он не испытывает никакой враждебности к своим соседям-евреям, но он связан обязательствами со своими арабскими братьями и не вправе действовать самостоятельно. Откажитесь от своей независимости, и я заявляю вам: войны не будет. Палестина должна остаться единой и неделимой, а в ответ я обещаю вам ровно половину мест в составе будущего парламента, где на равных арабы и евреи будут решать все возникающие вопросы и им будет гарантирована самая широкая автономия…»

Голда Меир ответила, что решение уже принято и они не могут отказаться от независимости. «Почему вы так торопитесь? — спросил король. — Отложите свое решение на год, и я уверен, многое переменится». — «Мы и так ждали достаточно долго — без малого две тысячи лет», — сказала Меир. В таком ключе беседа продолжалась и дальше и закончилась ничем. В ту же ночь Голда благополучно вернулась в Иерусалим, но на прощание она высказала пожелание вновь встретиться с королем уже «после войны».

Начиналась вторая, решающая декада мая 1948 года. За несколько дней до истечения британского мандата уже стало ясно: «Воины джихада» не только не смогли сбросить евреев в море, они с трудом защищали ту территорию, которую еще держали в своих руках. Рухнули надежды Муфтия провозгласить в момент ухода англичан Арабское государство Палестина под контролем Высшего арабского комитета (который был полностью в его распоряжении).

Было решено, что все грядущее государственное устройство будущей Палестины будет поручено Лиге арабских государств, то есть — понимай королю Абдалле, так как он единственный обладал реальной военной силой для решения всех вытекающих из этого проблем.

Но Хадж Амин еще не считал себя побежденным. Из Дамаска он направил два секретных послания в Каир. В первом он поздравлял короля Фарука с его решением вступить в войну «во имя спасения Палестины, единой и неделимой, и чтобы спасти ее от поругания неверными». Во втором он давал рекомендации египетскому генеральному штабу сосредоточить основные усилия не на марше на Тель-Авив, а в походе на Иерусалим.

Хадж Амин понимал, что единственной надеждой для него перенести свою резиденцию из Дамаска в пределы стен Старой крепости оставалась армия короля Фарука. И если бы она провалилась, то его шансы вернуться в Иерусалим в случае победы иорданского монарха были бы столь же ничтожными, как и в случае захвата города сионистами.

Та военная сила, которая могла бы решить и развязать все узлы на ближневосточной шахматной доске весны 1948 года, называлась Арабский легион.

К началу мая он насчитывал 7 тысяч человек, из которых 2,5 тысячи относились к тыловым частям обеспечения (включая многочисленные рембаты, реммастерские, госпитали, склады, а боеприпасов было запасено, по оценкам англичан, на полных 30 дней «тотальной войны»).

Другие четыре с половиной тысячи были настоящими боевыми войсками, разделенными на 4 механизированных полка. Их тяжелое британское вооружение за 6–7 лет до этого весьма успешно подтвердило свои боевые качества и достоинства в сражениях против «Африканского корпуса» фельдмаршала Эрвина Роммеля. Оно включало противотанковые пушки калибра 55 мм, полевые гаубицы калибра 88, минометы 81 и 50 мм, десятки аутомитрайез и, самое главное, тяжелые пушечные трехосные броневики модели «Мармон Харрингтон», каждый из которых был вооружен 37-мм пушкой и спаренным пулеметом с возимым боезапасом в 60 снарядов и 1500 патронов.

Подобных аутоканонов у евреев не было совсем, и счет по ним сразу составил 50:0 в пользу иорданцев.

Иными словами, Арабский легион с его гаубицами и «Харрингтонами» был той реальной силой, которую всерьез опасались и побаивались боевики подпольной армии «Хагана».

Но чем еще гордился Легион, так это своими людьми. Служба в нем была престижной и заманчивой для любого молодого человека. И если молодого иорданца принимали в его ряды — а комплектовался он только добровольцами на конкурсной основе, то вместе с платком-«куфией» в характерную бело-красную клетку он приобретал совсем другой социальный статус, неизмеримо поднимавший его в глазах и мнении односельчан и соседей.

Все солдаты были прекрасно обучены, отлично вооружены и бесконечно преданы Богу и его Пророку — наместнику его на земле.

Сложнее было с офицерами. Основу штаба Джона Глабба составляли британские офицеры, в свое время воевавшие в Бирме, на Крите, у Эль-Аламейна и Монте-Кассино и прошедшие с места высадки в Нормандии вплоть до Гамбурга. Они являлись действительно профессионалами своего дела, но им был в принципе абсолютно безразличен разгоравшийся арабо-еврейский конфликт, а Джерузалем представлял для них всего лишь очередной пункт на географической карте в их долгой военной карьере.

Совсем другое мнение было у арабских офицеров, занимавших все должности на уровне «батальон — рота» и ниже. И эта разница во взглядах и подходах станет причиной серьезного конфликта, который разгорится позднее. Пока и те, и другие были вынуждены, естественно, следовать приказам Глабб-Паши, который, в свою очередь, исполнял данные ему в Лондоне инструкции:

— никакого вторжения в зоны, отведенные евреям, и вообще по возможности изобразить некое «подобие войны», но не более, так как главная роль отводилась поднаторевшим дворцовым политикам, которые в образовавшейся «мутной воде» должны были выловить «золотую рыбку»;

— Легион действует только на центральном участке, в секторе Иерусалим — Наблус;

— южная часть до Беэршевы отдается египтянам, северная — в Галилее сирийцам и иракцам, которые должны были ворваться туда, как съязвил Глабб, «словно стая волков в овчарню»;

— относительно вступления в сам город, так это вообще не предусматривалось. Джон Глабб считал, что Легион в первую очередь предназначен для действий в пустыне и ввязываться в схватку с решительным противником, засевшим в хорошо знакомых ему лабиринтах городских кварталов, означало бы серьезное истощение его сил.

Он знал, что король не пошел бы на риск лишиться своей армии именно в момент, когда ему всерьез засветила надежда стать новым Саладином или Калиф Омаром, и это вполне совпадало с личными воззрениями Джона Бэгота Глабба.

Но совсем другим было настроение среди солдат и простого населения тогдашней Трансиордании. Под воздействием разнузданной пропаганды, доносившейся из арабских столиц, попавшись на крючок самых хвастливых и безответственных заявлений генералов, народные массы Аммана требовали не «подобия войны», а войны настоящей, причем священной.

Масла в огонь подливали рассказы палестинских беженцев, особенно о злодеянии сионистов, совершенном в Деир Яссине (что, в сущности, было правдой). Все это держало народные массы в состоянии постоянного возбуждения, и король не мог не учитывать таких настроений своих подданных.

Но по-другому он вел себя со своими политическими противниками. Когда, затоптав свою гордость, к нему прибыла делегация Высшего арабского комитета и стала просить о финансовой помощи, он ответил им в очень резком тоне: «И после того как всю свою жизнь вы собирали средства, чтобы оплачивать услуги убийц, действующих по указке Муфтия, вы осмеливаетесь просить у меня денег?!»

Эти уважаемые лица стали приводить доводы, что оружия у них страшная нехватка, боеприпасы растрачены в столкновениях с сионистами и т. п. Но король, после всех последних провалов «Воинов джихада», видимо, не считал нужным церемониться со своими гостями и резко бросил: «У вас там много камней, и если хотите уцелеть, забрасывайте их камнями!».

Если какая-то часть Легиона уже вступила в схватку с еврейскими поселенцами в Кфар Этционе (об этом чуть ниже), то основной состав в этот день 13 мая, за сутки до истечения мандата, еще только начинал свое выдвижение со своих баз на восточном берегу реки Иордан, в местечках Мафрак и Зерка.

В движение пришло свыше пятисот машин — аутомитрайезы и пушечные «Мармон Харрингтоны», артиллерийские тягачи с прицепленными орудиями, «хав-траки» (т. е. полугусеничные бронетранспортеры), грузовики и джипы с пехотой, радиостанции, реммастерские, санитарные машины, интендантские грузовики и прочее, и прочее, и прочее…

На всем пути их провожали толпы восторженных жителей. Дети бросали цветы, старики били поклоны, прославляя Аллаха. Автомобили были украшены ветвями вечнозеленого лавра и пальм (и совсем не в качестве маскировки против налетов вражеских ВВС, которых тогда просто не существовало). Все это напоминало, со слов Глабба, «карнавальное шествие, а не армию на тропе войны». Рядовые солдаты были искренне убеждены, что их ведут сражаться, маршировать на Тель-Авив и довести свои машины до берегов Средиземного моря.

Что касается их командующего, то Тель-Авив его не занимал совсем, а мысли были прежде всего об организации «подобия войны».

Но в самом лагере Зерка, точнее в центре связи арабских армий, эйфории было гораздо меньше, чем на улицах Аммана. Генсек Лиги Аззам-Паша с грустью констатировал: «Там царил полнейший беспорядок…» Прибывший генерал египетской армии, который должен был держать коллег в курсе всех ее передвижений, был в полном неведении, где она собственно находилась. От Ирака вообще никто не появился.

Не появился там и Сафуат-Паша. Вместо этого он прислал телеграмму: «Будучи убежденным, что отсутствие согласованного плана действий может привести только к катастрофе, направляю вам свое прошение об отставке». Так, в самый решающий момент армия оказалась без командующего.

Единственный обнадеживающий голос принадлежал английскому офицеру связи, представлявшему Легион: «Эффенди! (Господа!) Ну и зададим мы им трепку! Я вам обещаю!» — повторял он всем встреченным арабам.

Трудно сказать, насколько он был искренен, ведь находились англичане, которые придерживались совсем других мнений. Этот день 13 мая был последним, когда солдаты и офицеры могли напоследок обзавестись восточными сувенирами. Поторопился на рынок и полковник Джек Черчилль, который месяц назад так пытался спасти еврейский конвой на Хадасса-Роуд. Он присмотрел там два симпатичных ковра. Торговец запросил сто палестинских фунтов, на что Черчилль только рассмеялся. Отсчитав четыре бумажки по десять, он широким жестом припечатал их к протянутой ладони продавца: «Приятель, радуйся хоть этому, так как завтра придут евреи и отберут весь твой товар задаром».

Утром 30 апреля, с началом битвы за Катамон, гарнизон Кфар Этциона получил приказ поддержать «палмахников» Давида Элазара. Нарушить сообщение Хеврон — Иерусалим, сорвать переброску всех арабских подкреплений, взорвать мосты, перерезать телефонную связь — все это проводилось под девизом «Нет-са Йерушалаим!», что в переводе на русский: «Пусть вечно живет Иерусалим!» или «Да здравствует!..»

Такого арабы уже не смогли стерпеть. 4 мая, впервые с начала текущей конфронтации, в бой вступили тяжелые пушечные бронемашины и солдаты Арабского легиона. Передний аванпост евреев был смят. Бой был остановлен только по приказу командующего Глабб-Паши, который не желал ввязываться в большое сражение накануне больших событий. «Мы скоро вернемся», — бросил арабский офицер окружавшим его «иррегулярам».

А на следующий день в Неве Овадия вновь хоронили своих погибших. «Что стоят наши жизни? — произнес Моше Силбершмидт, который был у них кем-то вроде комиссара, над отрытой братской могилой двенадцати человек. — Ничто по сравнению с нашей миссией, ибо здесь мы защищаем крепостные стены. Нет-са Йерушалаим!». (Вот так тогда велась политработа в войсках.)

…Они вернулись 12 мая. Во главе был тот же офицер, и теперь пора рассказать о нем, так как в наступившем мае месяце он будет одним из главных действующих лиц, достойным противником Давида Шалтиеля. Его имя и звание — Абдулла Телль, майор иорданской армии. Он происходил из семьи зажиточных иорданских землевладельцев. Телль был воплощением древней арабской цивилизации в нашей современности. Безукоризненного телосложения, с правильными чертами лица и черными усами, он вполне бы сошел за героя какой-либо восточной драмы, снятой в Голливуде. Он был достойно оценен англичанами и за не столь долгую службу в Легионе сумел подняться до звания майора. Самый большой шок он испытал, когда вечером 29 ноября, находясь в офицерской столовой, он, как и другие, услышал по радио сообщение о разделе Палестины. Эта новость потрясла его, но не вызвала никаких эмоций среди присутствующих британских офицеров. В этот момент он поклялся «покончить с несправедливостью и позором раздела Палестины».

…12 и 13 мая непосредственно на поле боя командовал заместитель Телля капитан Хикмет Мухьяр. Он имел две роты легионеров и роту «Харрингтонов». Также в его распоряжении были сотни местных «иррегуляров». Но решающего успеха так и не было. Умело перебрасывая с места на место единственный тяжелый пулемет «Шпандау» и пару минометов, евреи пока отбивали его атаки. Стало ясно, что необходимо личное вмешательство Телля.

По прибытии на место утром 14 мая майор Телль обнаружил, что ситуация весьма далека от блестящей. Капитан Мухьяр позволил своим аутоканонам растянуться по столь большой дуге, что они утратили значительную часть своей эффективности. Более того, легионеры тоже поддались вирусу грабежа и уже не столь рьяно шли в атаку.

Телль решительно взял ситуацию в свои руки. Легионеры были отделены от партизан, а аутоканоны стянуты к высоте «Одинокое дерево», чтобы усилить мощность их огня. Атаки следовали волна за волной. Как позднее писал в мемуарах Телль, «евреи сражались с невероятным мужеством». Наконец, все было кончено, и от «Одинокого дерева» легионеры, поддерживаемые броневиками, устремились уже к главному киббуцу. Среди защитников там были Наум Бен Сира и Абрам Гесснер, у которых была единственная базука. Прицелившись в переднюю бронемашину, Бен Сира нажал на спуск. Ничего не произошло, может быть по причине, что они никогда не пользовались этим оружием прежде. Аутоканоны уже ворвались в периметр деревни.

Это был конец, и с командного пункта радистка Элиза Фейтвангер радировала в Иерусалим: «Арабы внутри киббуца! Их тысячи вокруг! Прощайте!» Сопротивление уже было бесполезно, и на крыше КП подняли белую простыню, испачканную кровью. Увидев этот сигнал, стали сдаваться один за другим еще уцелевшие опорные пункты. Их защитники, живые и раненые, стали подтягиваться на КП. Среди них были Яков Эдельштайн, братья Наум и Исаак Бен Сира, последние из оставшихся в живых шести братьев и сестер Бен Сира, живших в этом киббуце.

Всего собралось где-то около 50 человек. Подняв руки, они сгрудились в одну группу. Тем временем иррегуляры продолжали теснить их, и уже послышались крики «Деир Яссин». Вдруг застрочил недалекий пулемет; одновременно Эдельштайн увидел, как арабский штык с хрустом вошел в грудь соседнего камрада, стоявшего с поднятыми руками. В инстинктивном порыве он перепрыгнул через упавшего и бросился в сторону, понимая, что это его последний шанс. За ним устремились еще с десяток обреченных. Среди них были и братья Бен Сира. Как позднее рассказывал Эдельштайн, «арабы были повсюду, и шансов спастись ничтожно мало». В конце концов, он и Исаак очутились в густом винограднике, где закопались в землю, набросав на себя листвы. Им были слышны возбужденные крики арабов, которые занимались поисками бежавших, иногда одиночные выстрелы — очевидно, приканчивали задержанных.

…Листья вдруг зашевелились, и стало ясно, что их обнаружили. Поднявшись, они очутились лицом к лицу с пожилым морщинистым арабом. В руках у него не было оружия. «Не бойтесь!» — неожиданно произнес он, и в тот же момент несколько появившихся партизан с криками набросились на двух несчастных. «Вы уже достаточно убили сегодня, пощадите их!» — возвысил свой голос пожилой араб. «Мы прикончим и этих!» — прорычал партизан. Но старик обнял двух евреев за плечи и произнес: «Они под моей защитой!» Это был старинный и благородный арабский обычай, и иррегуляры не посмели нарушить его. Появившиеся два легионера оттеснили «Воинов джихада» и повели двух пленников на место сбора.

…Выстрелы в кустах продолжались, там приканчивали других несчастных…

Элиза Фейтвангер было брошена во внутренний дворик вместе с десятком других уцелевших. Когда их стали убивать, ее не тронули. С очевидной целью изнасиловать два араба потащили ее к посадкам, по пути срывая одежду. Ее отчаянные крики даже заглушили недалекую стрельбу. И вдруг прозвучала автоматная очередь. Оба араба замертво упали у ее ног. Ошеломленная, она поднялась с земли. Невдалеке стоял офицер Легиона с автоматом, ствол которого еще дымился. Имя этого офицера сохранилось. Лейтенант Науф Эль-Хамуд неожиданно достал из кармана кусок хлеба и произнес: «Поешь! Она стала машинально жевать. — Теперь ты под моей защитой!» — несколько театрально произнес Хамуд и повел ее к своей бронемашине.

Из 88 защитников Кфара на утро того дня, к вечеру в живых осталось только четверо: Элиза Фейтвангер из прикомандированного отряда «Палмах» и трое собственно жителей киббуца — братья Наум и Исаак Бен Сира и Яков Эдельштайн. Всего, как утверждают израильтяне, в центральном Блок Этционе погибло 148 человек с их стороны.

Так что обе стороны были квиты. И если арабы запомнили два слова Деир Яссин, то евреи помнят четыре — Кфар Этцион и Хадасса-Роуд. Им бы здесь и остановиться… но не получилось.

С падением главного киббуца была решена судьба трех киббуцев-сателлитов — Массуот, Цурим, Ревадим. Их положение было безнадежным. В течение дня шли активные радиообмены с Иерусалимом. Мнения защитников разделились. Одни предлагали защищать свои позиции до последнего, другие считали, что необходимо прорываться пешим порядком в недалекий Иерусалим. О сдаче разговор не шел, уже зная о судьбе братьев в Кфаре, которых перебили, когда они уже подняли руки.

Вмешался Шалтиель. Убедившись, как он был прав, когда настаивал на эвакуации Блока, он срочно связался с «Международным Красным Крестом». Условия капитуляции были согласованы, и жизни оставшихся жителей Этциона, всего 349 человек, были спасены. Все они были депортированы в Иорданию, кроме где-то сорока раненых, погруженных в большой автобус и отправленных в Иерусалим.

Был вечер 14 мая. Арабы наконец-то расквитались и за Кастель, и за Катамон. Абрас Тамир был в очень плохом состоянии и лежал, пристегнутый к носилкам, в этом автобусе. Как он позднее вспоминал, при въезде в Вифлеем, что лежал у них на пути, какой-то военный в униформе Легиона вспрыгнул на подножку и прокричал в глубину автобуса по-арабски: «Ваш Бен-Гурион только что провозгласил еврейское государство, но в течение восьми дней с ним будет покончено!»

Слезы полились из глаз Тамира; он понял одно: жертвы того дня, его собственные мучения были не напрасны. Итак, свершилось! Евреи имели свое собственное государство.

…Занавес был отдернут, началась ближневосточная драма, продолжающаяся и по нынешний день.

Провозглашение государства Израиль 14 мая 1948 года. — Совместная атака арабских армий. — Евреи захватывают большинство объектов в Иерусалиме, Арабский легион вступает в Старый город. — Окончание трагедии Кврейского квартала. — Три провальных наступления на Латрун. Артиллерийская канонада; только перемирие спасает город от разрушения. «Вы только подождите 9 июля». — Иерусалим остается разделенным на последующие 19 лет. — Октябрьская, затем декабрьская вспышка боевых действий, египетская армия возвращается в Каир. — Переговорный процесс и подписание перемирия, первый раунд закончен.

Наступало 14 мая 1948 года, последний день официального мандата Великобритании над Палестиной. Накануне был собран Национальный совет, высший орган сионистского движения. Он должен был принять окончательное решение по завтрашнему дню.

Голда Меир доложила о своем тайном визите к королю и какой из этого следовал ее прогноз на дальнейшие события. Игал Ядин от Генштаба дал свою оценку военной ситуации. В конечном итоге Генштаб оценивал шансы на победу как 50:50.

Далее пошла дискуссия, стоит ли принимать последнее предложение ООН объявить перемирие и одновременно отложить провозглашение независимости. Решающее слово было за Бен-Гурионом, он сказал: «Я понимаю, что потери в людях и, возможно, в территории будут неизбежны. Но я осмелюсь предположить, что окончательная победа будет за нами. Перемирие ничего не решит, только подорвет моральный дух народа… Итак, наша независимость будет провозглашена завтра». Дальше перешли к деталям и согласованию текста Декларации.

Бен-Гурион категорически возражал против любого упоминания в тексте границ нового государства. Он привел пример США, где отцы-основатели тоже не упоминали их, а границами стали те, которые сложились позднее.

Тем более что арабы решительно отвергли саму идею Раздела Палестины, то есть проведения границ внутри нее.

«В таком случае и мы не будем заранее их обозначать».

Далее обсуждали время проведения этого события и консультировались с религиозными деятелями, в конце концов единственно приемлемым часом согласовали 16 часов, в пятницу 14 мая, так как в полночь наступал «шабат», еврейская суббота, и по правилам любая деятельность прекращалась или резко ограничивалась.

И наконец, согласовали название нового государства. На выбор были предложены имена «Сион», «Израиль», но остановились на официальном «Государство Израиль».

Историческое событие началось ровно в 16 часов в здании городского музея на бульваре Ротшильда, куда были приглашены наиболее уважаемые лица. Место действия держалось в секрете вплоть до последнего момента, были предприняты самые крайние меры безопасности и были стянуты дополнительные патрули военных и полицейских.

Итак, открыв заседание и развернув пергамент, Бен-Гурион стал читать перед аудиторией текст Декларации о независимости. Текст он напечатал лично на машинке накануне, но из-за недостатка времени его не успели перенести на пергамент, а только прикололи скрепками. Вот наиболее интересные выдержки из него: «…Земля Израиля — это место, где родился еврейский народ. Именно здесь сформировался его духовный, религиозный и национальный характер… Здесь была написана Книга Книг, которая как подарок была передана остальному миру… Нацистская гекатомба, которая уничтожила миллионы евреев в Европе, вновь подтвердила необходимость восстановления еврейского государства, единственного, способного обеспечить защиту евреям и гарантировать им равенство в мировой семье народов.

В ходе Второй мировой войны еврейский народ Палестины сделал большой вклад в борьбу народов за свободу против заразы нацизма. Жертвы и усилия еврейских солдат и рабочих обеспечивают нашей нации право занять место среди народов, которые основали Организацию Объединенных Наций. Основываясь на неотъемлемом и историческом праве еврейского народа, мы провозглашаем создание еврейского государства на Святой земле. Это государство будет носить имя Израиль».

И далее: «Государство Израиль будет открыто для иммиграции евреев из всех стран, где они рассеяны. Оно будет основано на принципах свободы, справедливости и мира, как было завещано Отцами-Пророками… Оно будет гарантировать свободу религии, совести, образования и культуры. Оно будет защищать святые места всех вероисповеданий и будет в полном объеме следовать принципам Хартии ООН».

И, наконец, пожалуй, самое главное: «Мы приглашаем арабских жителей Государства Израиль сохранять мирный образ жизни и сыграть свою роль в развитии Государства, на базе полного и равноправного гражданства, со справедливым представительством во всех институтах, будь они постоянные или временные. Мы протягиваем руку всем государствам, которые нас окружают, и приглашаем их к сотрудничеству с независимой еврейской нацией, во имя процветания всех. Государство Израиль готово внести свой вклад в прогресс всех народов Ближнего Востока».

Конечно, у арабской стороны будет свое мнение, но от себя скажем красивый получился документ.

Пока Бен-Гурион зачитывал этот текст, техники израильского радио, втиснутые со своим оборудованием в туалет музея (так как другого места для них просто не нашлось), обеспечивали прямую радиопередачу происходящего на окружающий мир.

…Лидер сионистов завершил следующим: «…Доверяя Всемогущему, мы подписываем эту Декларацию на земле Родины, в городе, называемом Тель-Авив, на этом заседании Учредительной Ассамблеи, созванной накануне «шабата», а именно 5-го Иара 5708-го или 14 мая 1948-го по христианскому календарю». После этого члены Национального совета, не скрывая эмоций, один за одним подписали этот документ.

Главный раввин зачитал молитву, поблагодарив Всевышнего и попросив Его благословить всех присутствующих и новорожденное государство. «Аминь», завершил он, и затем зазвучали звуки национального гимна «Хатиква». Все поднялись, и, когда гимн отзвучал, Бен-Гурион, вновь стукнув деревянным молоточком, произнес «Государство Израиль рождено. Заседание закрыто». На часах было 16.37.

В этот же вечер оригинал Декларации был должным образом оформлен и передан на хранение в подземное хранилище Национального банка — чтобы уберечь его на случай возможных воздушных бомбардировок.

Это был достаточно предусмотрительный шаг, так как на следующий день, 15-го, несколько египетских «Спитфайров» атаковали Тель-Авив; до подземных хранилищ своими авиационными пушками и пулеметами они, конечно, не добрались (а другого вооружения у них просто не было), но по крайней мере продемонстрировали, что у египтян «длинные руки». Подобные же налеты продолжались еще несколько дней.

В тот же день 14-го проходила другая церемония, но достаточно далеко от Тель-Авива, на берегах Нила.

Здесь тоже зачитывался пергамент, но совсем другого содержания. В Академии Генштаба Королевской армии Египта состоялся досрочный выпуск офицеров, тут же направляемых в действующую армию.

Среди тех, кто получил красиво украшенный диплом о присвоении звания капитана, был и тридцатилетний Гамаль Абдель Насер. Вместе с дипломом он получил предписание прибыть в течение 48 часов в 6-й батальон, уже находящийся на Синае, и там приступить к исполнению обязанностей начальника штаба.

Этот батальон в составе других египетских сил должен был маршировать на Тель-Авив, чтобы разрушить то государство, которое только что провозгласил Бен-Гурион.

Арабская сторона жестоко просчиталась. Она искренне считала, что раз мандат заканчивается 15 мая, значит, и будут англичане уходить именно в этот день. Но те решили эвакуироваться на сутки раньше, то есть четырнадцатого, о чем уже через своих многочисленных агентов и информаторов было хорошо известно еврейской стороне. Поэтому и подготовка у них была соответственная.

С 7 часов утра солдаты уже стали грузить в автобусы и грузовики свои ранцы, вещмешки и скатки, гражданские лица свои чемоданы. Вся обстановка Бевинграда стала напоминать разворошенный муравейник. В восьмом часу грузовики уже начинали строиться в длинные колонны. Все британские объекты были устроены так, что ворота и проходные пункты выходили на арабскую сторону. И пока колонны выходили в ворота, еврейские боевики с противоположного конца прорезали колючую проволоку и, пиная ногами пустые бутылки из-под пива и виски, разбегались по территории объектов. По какой-то неведомой причине военный комендант генерал Джонс присвоил операции того дня название не историческое и не библейское, а рыбье. Иерусалим в тот день назывался очень просто — «Треска».

С израильской стороны командовал в тот день офицер Ария Шурр, которому выделили 400 солдат «Палмаха» и 600 территориальных гвардейцев — то есть всего тысячу человек, но и задачи были велики.

Объекты брались молниеносно и в основном без сопротивления. Пожалуй, самым важным было здание Главпочтамта с Центральной телефонной станцией; оттуда евреи сразу стали звонить на следующие пункты.

Таким психологическим давлением они пытались заставить арабов уйти оттуда добровольно. Почти везде арабы были захвачены врасплох: как быстрым уходом англичан, так и прибытием своего противника. Тем не менее они не отдали Центральную тюрьму и даже изгнали евреев из здания «Нотр-Дам де Франс». Эмиль Гори, прибыв в штаб «Рауда», не нашел там никакой «координации или толковых разумных действий». (Кстати, захват Бевинграда имел и другие — весьма положительные — последствия для еврейской стороны.) Несмотря на тщательную продуманность операции «Треска», англичане оставили после себя значительную массу военного имущества, которое они по разным причинам так и не смогли вывезти. Хотя там не оказалось оружия и боеприпасов, на что израильтяне втайне надеялись, тем не менее они нашли: сразу 40 000 пар армейских ботинок (то есть по две пары на каждого бойца), множество карманных фонарей, сигнальных ракет, полевых ламп, телефонного провода, шанцевого инструмента, металлической армейской посуды и тому подобного. Была подобрана даже парадная сабля очень тонкой работы (позднее она использовалась на церемонии инаугурации первого президента Израиля).

Тем не менее к вечеру 14 мая, то есть к моменту окончания операции «Треска» и выводу англичан, выявилось два достоверных гнезда арабского сопротивления, достойных упоминания в дневной сводке.

Первое — в южной части города, где отряд иракцев продолжал удерживать «Казармы Алленби», таким образом разрывая единый фронт еврейской обороны по линии Мекор Хаим — Талбия — Рамат Рашель. Это было неприемлемо, и Шурр направил против них единственный резерв, который у него еще был под рукой, — офицера Абрама Узиели, два взвода пехоты плюс один миномет «Давидка» и три снаряда к нему.

Вторым, гораздо более серьезным очагом — особенно по месту расположения, — являлся квартал, находившийся к северу, прямо возле стен Старого города. Здесь командовал Багет Абу Гарбия, который имел в своем распоряжении интернациональный отряд добровольцев из Сирии, Ирака и Ливана.

В этом квартале под названием Мусрара сирийцы засели в школе, иракцы в отеле «Рагдан», а ливанцы по улице Сент-Поль, сразу позади здания «Нотр-Дам». Свой единственный пулемет они направили на еврейский опорный пункт в «Доме Мандельбаума» и едва не захватили его. В этот день «воины-интернационалисты» (если назвать их по-современному) под командованием учителя Багета Абу Гарбия сорвали на своем участке все усилия штурмовых групп Давида Шалтиеля.

Такое не могло продолжаться долго. Ночью прошла необходимая подготовка. С первыми утренними лучами солнца бойцы Абрама Узиели пустили на казармы Алленби свой первый снаряд. Он упал, не разорвавшись, собственно, иракцы и не поняли в тот момент, что их кто-то обстреливает. Евреи сделали второй и предпоследний выстрел. На этот раз мина взорвалась с оглушительным грохотом. По телефонным линиям был перехвачен их панический крик, обращенный в арабский штаб: «На помощь! Евреи сбросили на нас какую-то свою атомную бомбу!» (!)

Узиели понял — сейчас или никогда. Был запущен третий снаряд, и он сработал. Спустя полчаса казармы Алленби были пусты — иракцы бежали.

В квартале Мусрара сценарий был другим. (Такое бы разнообразие действий да нашим генералам в Афгане и Чечне). Ровно в 7 часов несколько громкоговорителей, выставленных в окна окружающих зданий, стали вести «радиопередачу», естественно на арабском языке: «Арабские защитники отеля «Рагдан» и улицы Сент-Поль!

Предлагаем вам оставить свои позиции и вернуться в Старый город! В этом случае гарантируем вам жизнь! Арабские защитники отеля «Рагдан» и улицы Сент-Поль! Предлагаем вам… и ваша жизнь будет спасена! Арабские защитники!» — и так много раз.

Железный радиоусиленный голос разносился на сотни метров вокруг и был слышен даже за стенами Старого города в школе «Рауда».

Столь упорное психологическое воздействие подействовало и на командиров Багета. Они отдали приказ отступить. Но Багет был упрям. Еще несколько часов его бойцы вели огонь по окружавшим его «палмахникам».

И только исчерпав боеприпасы, убрались за стены Старой крепости. Евреи им не препятствовали.

В тот же день из города ушли две радиограммы, содержание которых удивительно повторяло друг друга (дайте какой-либо еще пример, когда разными словами можно так коротко и емко изложить один и тот же предмет).

Итак, Давид Шалтиель — в Тель-Авив: «…Сопротивление противника оказалось совсем незначительным…»

Арабский штаб — в Дамаск, Амину Хуссейни: «…Ситуация критическая. Евреи уже подступают к стенам Старого города».

Первый день независимости Израиля был отмечен многими событиями, которые остались в памяти его жителей. Хотя больших сражений внутри города, повторяем, не было, моментами то в одной, то в другой его части вспыхивала дружная перестрелка, которую заглушали только завывающие сирены машин «скорой помощи», одни с нарисованным полумесяцем на бортах, другие с эмблемой «Щита Давида». В течение дня хирургические операционные работали в лихорадочном темпе и израсходовали большое количество антибиотиков, перевязочного материала, плазмы и запасов крови. Этот день запомнился также как День Большого грабежа. Некоторые жители арабских кварталов, которые оказались под контролем израильтян, свидетельствовали: сначала с утра появились какие-то жалкие люди, которые на ломаном арабском просили еды и воды. Однако уже в полдень предъявились персонажи другого рода, которые требовали продуктов уже в другом тоне. А если обнаруживалось какое-либо брошенное арабское владение или покинутая квартира, то они приступали к откровенному грабежу, вынося оттуда все, что представляло для них интерес.

Конечно, это был позор, но официальная «Хагана», занятая решением своих военных задач, не могла уделить этому должного внимания. Хуже, когда в грабеж включались диссидентские организации, причем их интересовали вещи посерьезнее, чем продукты или кухонная утварь. Так, к одному офицеру «Хаганы» прибежал взволнованный владелец арабского гаража и сказал, что некоторое время назад группа людей забрала у него сразу 180 новеньких автомобильных покрышек. В ответ на его протесты они заявили: «Это реквизиция» — и даже вручили ему расписку. Офицер посмотрел на листок бумаги с парой строчек на иврите и произнес: «К сожалению, ничем не смогу вам помочь. Это — «Иргун». Они же отличились и в другой ситуации. Обшаривая свои новые владения, группа «иргуновцев» наткнулась во дворе арабского госпиталя на целое стадо овец, которое директор больницы приберегал для своего персонала и пациентов «на самый черный день». Для оголодавших евреев эта находка представляла неоценимое сокровище. Не теряя времени даром, они сразу стали брать животных «на привязь», намереваясь тут же отогнать их на свои позиции. Но тут появился тот самый директор Хассиб Булос, который, возбужденно жестикулируя, стал доказывать, что овцы принадлежат в конечном итоге «Красному Кресту». В доказательство этому он настойчиво демонстрировал свою нарукавную повязку с изображением Креста. Язвительный «шеф» экспроприаторов быстро нашелся: «А что, твои бараны тоже имеют такие повязки?» Растерявшийся араб даже не знал, что и ответить, а «иргуновец» быстро закончил: «Ну, так значит, они остаются со мной». И баранов тут же погнали за еврейские линии.

…Араб Наим Халаби чувствовал себя более уверенно, чем другие. Свою квартиру он не покинул, а имевшийся у него новенький «виллис» зеленого цвета предусмотрительно поставил в гараж к другу, сняв с него карбюратор. И вдруг, к своему изумлению, он увидел, как его автомобиль благополучно проехал своим ходом мимо окон и скрылся за углом. На водительском месте сидел незнакомый человек. Не поверив своим глазам, Халаби бросился в гараж. Его опасения подтвердились — выяснилось, что какие-то неизвестные вскрыли гараж, поставили карбюратор на место и угнали машину…

…Также эти два дня 15 и 16 мая отмечены в истории как дни Победных Сводок. Арабские армии вошли в пределы Палестины. По радиоволнам зазвучали победные коммюнике и сводки. Правда, за отсутствием настоящих побед там упоминались изначально арабские занятые населенные пункты и объекты. Израильская пропаганда даже не трудилась официально опровергать эти сообщения…

Словно чтобы компенсировать свои явные провалы вне стен Старой крепости, арабы резко усилили свой нажим внутри — там, где их положение считалось наиболее выигрышным. Большую роль тут сыграл Фавзи Эль-Кутуб. На его «оружейном заводе», размещенном в бывших турецких банях недалеко от мечети Омара и могилы Абделя Кадера, было изготовлено 25 смертоносных зарядов. Все они были снабжены детонаторами и бикфордовыми шнурами, купленными в Дамаске на деньги Муфтия. В присутствии где-то трех десятков своих последователей Фавзи публично поклялся снести один за другим, все до единого дома иудеев в их квартале.

Чтобы показать пример, он первым подхватил бидон, набитый взрывчаткой, и бегом устремился к комплексу зданий, называвшимся «Домами Варшавы». Захлопали выстрелы обороняющихся, тем не менее бидон был поставлен у фасада и взорвался, обрушив эту стену. Пораженный осколками острых камней, Фавзи вернулся к своим. Постепенно кровь стала просачиваться сквозь одежду, и за ним потянулся поистине «кровавый след». Выстрелы и какофония боя, также вид собственной крови привели его в состояние крайнего возбуждения. Ткнув пальцем в первого попавшегося подчиненного, Фавзи жестом показал ему, что он будет следующим. Испуганный человек спиной вжался в стену, умоляя о пощаде, но Фавзи был безжалостен. Обнажив свой револьвер, он заявил, что дает ему единственный выбор: или собственноручно пристрелит несчастного как последнего труса и негодяя, труп которого не будут жрать и поганые собаки, или у него еще есть шанс принять смерть героя и попасть на небо в компании самых достойных «шахидов» (мучеников), павших за веру. Араб кивнул головой, зажмурив глаза, прошептал несколько строк из Корана и побежал по улице, прижимая к животу бомбу с зажженным шнуром. Спустя минуту раздался взрыв. В это время готовился уже третий бомбист…

Воодушевленные зрелищем разлетающихся на куски еврейских домов, подогреваемые мыслью о своем неоспоримом численном преимуществе, палестинские «иррегуляры» атаковали неустанно. В их руках оказалась колокольня церкви Сент-Жак, затем евреев отогнали от ворот Сиона, через которые проходила единственная возможная связь с Новым городом. Оказавшись под перекрестным обстрелом, оборонявшиеся были вынуждены очистить все окрестности так называемой «Улицы Евреев». За один день 15 мая «Хагана» потеряла сразу одну четверть территории Еврейского квартала.

И если солдаты еще держались, то жителей уже охватила паника. Поначалу они отказались выйти на строительство укреплений взамен разрушенных и рытье окопов под предлогом, что был «шабат» (а 15 мая было субботой) и в этот день Бог запрещает им работать. А после этого они заявили впрямую и открыто: «У нас были прекрасные отношения с арабами. Почему мы должны умирать? Солдаты, сдавайтесь! Поднимайте белые флаги, и мы все останемся живы!».

На своем уровне разъяренные солдаты «Хаганы», которые вместо благодарности получали упреки и угрозы от тех, кого они пришли защищать, отвечали очень просто — зуботычинами, а то и ударами прикладов по спинам струсивших старцев. Сложнее было положение их молодого командира Моше Русснака, который сменил на этом посту Абрама Гальперина. На плечи этого молодого чеха свалилась та ответственность, к которой он совсем не готовился, — ответственность за жизни 2000 стариков, детей, женщин и юных людей, включая боевиков «Хаганы». Этот молодой чех, которому бы в другое время ходить на лекции да назначать свидания девчонкам, совсем не был подготовлен к тем испытаниям, что обрушились на его плечи.

И когда к нему явились Мордехай Вайнгартен, в сопровождении таких же раввинов по имени Минцберг и Хазан, Русснак не мог устоять. Так как его многочисленные радиограммы о помощи остались без ответа, в конце концов он был вынужден уступить их давлению (о зуботычинах в ответ, конечно, не могло быть и речи). «Хорошо! Действуйте!» — просто сказал он раввинам. Спустя несколько минут отец Альберто Гор, который в штабе «Рауда» представлял «Красный Крест», получил телефонный запрос об условиях сдачи. Как только об этом узнали арабы, то, по наблюдениям отца Гора, «это известие послужило для них словно дуновением ветра над кучкой умирающих углей».

Несмотря на все свои успехи внутри стен Старого города, арабы совсем не владели ситуацией. «Хагана» захватила все намеченные объекты в Новом городе, а Глабб-Паша упорно удерживал своих бедуинских солдат вне Иерусалима. В этот день 16 мая «Воины джихада» сумели только сделать совсем незначительную вылазку в районе монастыря Сестер-целительниц Марии, да артиллеристы Фавзи Эль-Каукджи сумели подтащить пару орудий на высоты Неби Самюэль, откуда наугад произвели несколько выстрелов по еврейскому Иерусалиму, просто чтобы поддержать боевой дух своих арабских братьев в городе.

В экстазе, что им «светит» первый серьезный успех с момента эвакуации англичан, командиры «Рауды» поторопились заявить, что капитуляция квартала принимается при условии, что все гражданское население будет депортировано, а все комбатанты становятся их военнопленными. Причем капитуляцию будут принимать партизаны Муфтия. Это известие послужило холодным душем для раввинов, ведь они уже знали, какой резней закончилась сдача «иррегулярам» в Кфар Этционе. Энтузиазм Вайнгартена сразу угас. «А где же Арабский легион?», — с потерянным видом переспросил он несколько раз у окружающих.

Что касается штабистов «Хаганы», то они совсем не были раздосадованы неприбытием Легиона. Каждый уходящий час, как казалось, только приближал их к конечной цели — полному овладения городом Иерусалимом. За истекшие 48 часов были выполнены все поставленные задачи (правда, связь с позициями на горе Скопус и киббуцем Рамат Рашель, как показали дальнейшие события, оказалась весьма условной). Пора было приступать к завершающему этапу операции «Фурш» — взятию бастионов Старой крепости.

На третий день независимости Израиля радиограммы оттуда стали не просто паническими или трагическими, а приобрели уже истерический тон. На их запросы — «…арабы атакуют со всех сторон… мы не продержимся и часа…» — следовал несколько загадочный ответ: «Потерпите еще хоть четверть часа».

Шалтиель знал, что сил для помощи Моше Русснаку у него все равно не было. Спасение было в другом — взятие всей крепости сразу самым положительным образом решало судьбу защитников Еврейского квартала.

Весь день понедельник 17 мая шла подготовка. Главный удар планировался через Яффские ворота, при этом, пока бронесилы Джозефа Нево будут отвлекать на себя арабский огонь, ударный отряд взорвет железную решетку в основании стены и по подземному ходу, пользуясь фактором внезапности, ворвется в крепость.

Чтобы воспрепятствовать концентрации арабских сил у Яффских ворот, было предусмотрено два одновременных диверсионных акта. Слева, сквозь Новые ворота должны были прорываться группы «Иргун» и «Штерн».

В данном случае это задание вполне соответствовало их устремлениям, и они с энтузиазмом взялись за подготовку. Ворота Сиона справа должны были брать «палмахники» под командованием все того же Узи Наркисса.

К вечеру 17 мая подготовка войск шла к завершению. О последних двух пунктах плана Шалтиель пока не счел особо нужным излишне распространяться. Во-первых, у него был припасен крупноразмерный флаг нового государства, который он утром следующего дня надеялся поднять на Башне Давида, уже внутри крепости. И во-вторых, во внутреннем дворике штаба был привязан блеющий агнец. Этого ягненка он предполагал, возобновляя древнюю иудейскую традицию, принести в жертву как благодарность богам за завтрашнюю победу. Вслед за Саладином, герцогом Годфруа де Буйоном, турецким военачальником 1517 года и генералом Алленби в 1917 году, Шалтиель готовился стать очередным покорителем Иерусалима.

Уже начинало темнеть, когда в штабе «Хаганы» начался последний брифинг перед штурмом. Председательствовал Давид Шалтиель, который в новенькой, только что выглаженной униформе выглядел очень торжественно. Докладывал Эфраим Леви, которому было поручено общее руководство атакой. План был следующим: ударная группа «палмахников» Натана Лорха уже пряталась в здании «Таннус» прямо напротив Яффских ворот. Джозеф Нево (который не так давно освобождал квартал Катамон) должен был к назначенному часу обеспечить выдвижение своего бронеотряда. Пока три бронемашины будут отвлекать на себя огонь врага, саперы, подобравшись на бронеавтобусе как можно ближе к стене, выскочат из него, взорвут решетку и расчистят путь «палмахникам».

Дальше начиналось непредсказуемое, но считалось, что взятие Яффских ворот и Башни Давида приведет арабов в такое смятение и шок, что занятие Старого города будет завершено к утру 18 мая.

…Наступила ночь, она была темной и безлюдной. Натан Лорх и Эфраим Леви с напряжением вглядывались в едва различимый силуэт Крепостной стены. За поясом у последнего находился свернутый бело-голубой флаг, который ему вручил Шалтиель. Сзади, в тылу послышался приглушенный звук автомобильных двигателей.

Они переглянулись — бронеотряд уже стал выдвигаться, как намечено.

«К оружию! На стены!» — этот крик, такой же древний, как и сами стены, поднял все арабское население Старого города. Полуодетые люди занимали позиции среди зубцов; другие, догадавшись, что ворота являются главной целью евреев, стали срочно городить изнутри солидную баррикаду.

«Палмахники» накрыли стены пулеметным огнем. Сами стрелявшие были практически неразличимы в темноте. Положение спасли газеты — самые обыкновенные газеты, которые имелись в изобилии. Кто-то из арабов догадался комкать их листы, поджигать и бросать со стен. Огненные шары неторопливо планировали вниз, и поле боя наконец-то получило достаточное освещение.

Все три броневика и бронеавтобус с саперами оказались под градом пуль и самодельных гранат, которые Фавзи Эль-Кутуб готовил из тротиловых шашек. Арабский штаб в школе «Рауда» напоминал разворошенный муравейник. Гонцы бежали со всех концов, требуя только одного: «Оружия и патронов!».

Панический крик о помощи долетел и до Аммана, причем простая телефонистка по имени Нимра Таннус сумела дозвониться прямо до покоев короля и сообщила ему одной фразой: «Ваше Величество, евреи уже у наших ворот, еще удар, и мы будем в их власти!»

Евреи действительно были у ворот, но в большой опасности. Джозеф Нево бросился к передней аутомитрайезе и в одну секунду понял, почему она встала: все четыре колеса были пробиты, башню заклинило, экипаж лежал недвижимо в лужах крови.

После этого арабы сосредоточили огонь на бронеавтобусе. Его тонкое бронирование не выдерживало выстрелов в упор, и среди саперов появились первые раненые. Наконец автобус остановился. Подхватив раненых, саперы покинули его, но побежали не к решетке, а в здание «Таннус». Эфраим Леви уже ничего не мог поделать. Он понял, что штурм Яффских ворот теперь окончательно провалился.

В том воцарившемся хаосе успешной оказалась лишь диверсионная акция «палмахников» у ворот Сиона. Узи Наркисс с подчиненными без потерь взобрались по склону горы Сион, которая несколько тысяч лет символизировала для евреев сам город Иерусалим. Они очутились среди могильных надгробий армянского кладбища, прямо у основания конической башни церкви Успения Богородицы, где по преданию в свое время бывали и Дева Мария, и сам царь Давид. Один бросок отделял их от зубчатых стен крепости.

Рассчитывая повторить свой успех у деревни Кастель, они обрушили автоматический огонь по зубцам крепости, надеясь максимально смести оттуда всех защитников. Арабы, в свою очередь, ответили бросками гранат, но множество могильных камней пока обеспечивали хорошую защиту солдатам бригады «Харель».

«Эль-Кодс на грани падения. Где же Сын Пророка?» — подобными криками Абдулла Телль был поднят прямо со своей походной койки, в комнатке комиссариата полиции в Иерихоне. Перед ним была целая группа палестинцев, посланцев Высшего арабского комитета. Они сотрясались от рыданий и вздымали руки, описывая то ужасное положение, в котором очутились их единоверцы внутри Старой крепости. Боеприпасы были исчерпаны, а евреи нажимали со всех сторон (так им казалось). Паника охватила население. Подхватив детей, но бросая все нажитое, многие семьи уходили к воротам Сент-Этьен на восточной стороне, чтобы успеть спастись сквозь них в самую последнюю минуту. При этом наиболее почитаемые мусульманские святыни — мечеть Омара («Купол на камне») и мечеть Аль-Акса у них уже оказывались за спиной, то есть фактически отдавались врагу. Покоритель Кфар Этциона постарался, насколько возможно, успокоить их и, напоив кофе, отправил в Амман, прямо в королевский дворец. При этом он позвонил и предупредил царедворцев, какого рода делегация направляется к ним.

Тем временем полицейский командир, иракец Фадель Рашид, искал помощи по всем азимутам. Ему удалось связаться с Фавзи Эль-Каукджи. Бравый ливанец тут же ответил: «Иду на помощь! Евреи будут сброшены в море!» (Но не пришел и не сбросил.) Было начало третьего ночи, как все в той же комнатке комиссариата полиции зазвонил телефон. Трубку снял адъютант Телля. Внезапно он побледнел и, протягивая трубку майору, прошептал дрогнувшим голосом: «Его Величество…» Действительно, на другом конце провода был сам король Абдалла. Он принял свое решение — его армия не должна теперь просто угрожать Иерусалиму, она должна была его захватить. Король конечно же не мог оставаться безразличным к судьбе «святого города», тем более что у него тоже создалось впечатление, что город вот-вот падет и на следующее утро сионистский бело-голубой флаг взовьется над мечетью Аль-Акса, где похоронен его отец (а евреи будут плевать на эту святую для него могилу — так заявили ему его ночные гости).

В противоречие обычной практике, король не обратился к английскому генералу, который несомненно опять бы стал под каким-нибудь предлогом «притормаживать» его распоряжение, следуя инструкциям из Лондона. Вместо этого он отдал приказ напрямую командиру 4-го механизированного полка, который находился на виду у Старой крепости: «Мой сын! Я встретился с палестинскими вождями, которых ты направил ко мне. Мы не можем ждать больше… Иди, спасай Эль-Кодс!»

Приблизительно в то же время внезапное затишье воцарилось в городе. Арабы сочли, что евреи перестраивают свои ряды, чтобы обрушить на них новый, теперь уже окончательный удар. Действительно, в штабе «Хаганы» шла в тот момент очень оживленная дискуссия. И если сам Давид Шалтиель настаивал на продолжении штурма, то другие во главе с Эфраимом Леви утверждали, что новая попытка приведет только к новым потерям и может в недопустимой степени уменьшить их общий потенциал. Сионистские вожди тогда просто не знали, на каком пределе находились мусульманские силы, и, случись штурм, вместо огневой бури они смогли бы предложить им только редкий дождик из ружейных пуль.

Следующий час определил все: из Аммана пришло сообщение: «Легион уже на марше». Посыльные тут же побежали вдоль стен, выкрикивая: «Держаться любой ценой. Помощь близка». В это же самое время Натан Лорх получил другой по содержанию приказ: «Срочно эвакуируйте всех раненых и погибших, затем баррикадируйте изнутри все дверные и оконные проемы в здании «Таннус». Пройдет почти что двадцать лет, пока израильский флаг действительно взовьется над Башней Давида.

В предрассветных сумерках майор Телль, стоя на Масличной горе, рассматривал в бинокль панораму Святого города. Вокруг него, негромко переговариваясь, собрались его солдаты. Абдулла знал, что мысленно каждый из них уже вступал в Старый город. Поначалу он считал, что следует подождать прибытия основных сил, но обстановка диктовала другое. Свой приказ он отдал лично капитану по имени Махмуд Мусса. Он был краток: взять сотню лучших солдат и через Гетсеманский сад выдвигаться к воротам Сент-Этьен. О прибытии доложить.

Ожидание не затянулось. Ровно в 3.40 утра, во вторник 18 мая, зеленая ракета, проделав в небе грациозную дугу, сообщила майору, что Легион уже находится в городе.

Новость об этом достигла Рамаллаха, где тогда находилась полевая штаб-квартира Легиона. В это же время штаб Давида Шалтиеля получил другое сообщение: «Мы достигли ворот Сиона. Срочно дайте подкреплений для прорыва в крепость». Дверь в Старый квартал была приоткрыта.

Уже светало, когда восемьдесят человек гражданских лиц, сгибаясь под грузом продуктов и боеприпасов, задыхаясь от быстрого подъема вверх, предстали перед Наркиссом и Газитом. И тот, и другой только ужаснулись при виде того подкрепления, с которым им надо было идти «брать Иерусалим». Они все были в гражданском и, очевидно, не имели никакого понятия о дисциплине и воинской организации. Единственным предметом военной экипировки была каска артиллериста морской пехоты США у каждого на голове, видимо из числа подобранных на бывших английских складах. Эти стальные шлемы были удивительно громоздки по размеру, так как в них вообще-то встраивались переговорные устройства, необходимые для обеспечения связи в ходе артиллерийских стрельб, — но не было артиллерии и не было переговорных устройств, только каски комично крутились у новичков на головах, придавая им гротескный вид средневековых аркебузьеров.

…Каждому выдали новую чешскую винтовку, 80 штук патронов и 4 гранаты. По тому, как они обращались с боеприпасами, Газит понял, что большинство видит боевые патроны первый раз в жизни. Мысленно обозвав их «жалким стадом», Мотке тем не менее отдал свое первое распоряжение, согласно которому самый воинственный на вид назначался сержант-мажором (в России его бы назвали «старшина роты»). Однако этот выбор оказался очень неудачным: бросив свою винтовку и каску, этот человек дезертировал спустя несколько часов. Впрочем, в течение нескольких последующих дней разбежалась добрая четверть вновь прибывших…

И вот с этими людьми ему предстояло идти на приступ Старого города? Кипя от гнева, Наркисс стал названивать Шалтиелю, но последний заявил лишь одно: «Других у меня просто нет, обходитесь с этими». Большинство из вновь прибывших территориальных гвардейцев были убеждены, что их привлекли к данной операции лишь в качестве носильщиков грузов. Наркисс не стал их разубеждать, но на острие удара могли идти лишь кадровые «палмахники». Их оставалось всего 40 человек — из тех 400, которые начинали операцию «Нахсон» за 6 недель до этого. Передовую группу из 20 парней и 2 девушек возглавил Давид Элазар, который так отличился при взятии Катамона. Он принял очередную допинговую таблетку, но усталость брала свое, и новадрин почти не действовал. Из имевшейся пары минометов пустили несколько мин. Пока внимание защитников было отвлечено, два сапера быстро подтащили к воротам заряд тротила в 60 килограммов. Грянувший взрыв разнес их створки в щепки. «За мной!!» — закричал Элазар и, пригибаясь, бросился вперед.

За ним никто не последовал. Элазар вернулся обратно и увидел: устроившись за прочной каменной стеной кладбища, все 20 человек спали. Отчаянно ругаясь на всех известных ему языках мира, Элазар стал поднимать их пинками ног. Вид этих поднявшихся лунатиков наверное был страшен, находившиеся на стенах «иррегуляры» попятились, увлекая за собой легионеров лейтенанта Науфа Эль-Хамуда (того самого, который за четыре дня до этого спас от верной смерти Элизу Фейтвангер). «Палмахники» уже были внутри и группами по 2–3 человека побежали вдоль Армянского квартала к Улице Евреев.

Впервые за тысячелетие со времен Иуды Маккаби еврейские военачальники Наркисс и Элазар ввели свои войска в пределы Старого города. Их было всего лишь сорок (но не тысяч).

Искренне считая, что спасение уже пришло, жители квартала с криками радости бросились к ним навстречу. Но совсем другой была реакция Моше Русснака. Как только он увидел первого вооруженного «палмахника», ворвавшегося в его штаб, он воскликнул: «Ну вот, наконец-то теперь я могу поспать!» Он не спал уже пять дней. Рядом с ним таким же трупом упал и заснул его адъютант.

Приблизительно в это же время Мотке Газит получил приказ ввести в крепость по очищенному проходу свой отряд из 80 «территориалов». С трудом разыскав их среди могильных камней все того же кладбища, он повел эту группу к воротам Сиона. Но это оказался тот рубеж, который отказались преодолеть многие из них под предлогом, что они «отцы семейств с малыми детьми», «освобождены от воинской повинности» и т. п.

Прошедший школу Кастеля, Газит был быстр и решителен. Вскинув свой автомат, он дал длинную очередь поверх голов «отказников», заявив затем, что собственноручно пристрелит каждого, кто только посмеет сделать шаг назад. Приведенные в чувство отцы семейств безмолвно двинулись вперед, сгибаясь под грузом оружия, боеприпасов и продуктов.

Они были последними, кто сумел пройти из Нового города в Старый. Придя в себя, «джихадовцы» и легионеры, увидев, как незначительны были еврейские силы вторжения, стали давить со всех сторон, стремясь закрыть отворенную дверь.

То, что произошло потом, стало предметом обширных дискуссий в военно-политических кругах Израиля все последующие 20 лет. В самый последний момент Наркисс и Элазар со своими людьми сумели выскользнуть наружу. На последующие упреки Шалтиеля Наркисс отвечал, что не получив достойных подкреплений, он решил не жертвовать своими людьми, а спасти их от верной гибели.

Шалтиель в свою очередь утверждал, что Наркисс действовал без согласования с вышестоящим штабом и не потрудился правильно довести до него обстановку. Ясно было одно — отсутствие координации и общее истощение израильских сил помешало им овладеть еврейскими святынями еще в 1948 году.

Пройдет еще 19 лет, перед тем как евреи в очередной раз преодолеют эти крепостные стены. А пока, под занявшимся солнцем утра 18 мая, куфии мусульманских ополченцев и легионеров лейтенанта Эль-Хамуда вновь замелькали среди зубцов крепостной стены. В это время другие арабы уже воздвигали новую баррикаду, на месте разрушенных створок ворот Башни Сиона. Еврейский квартал вновь оказался в осаде.

Уже рассвело, и солнце поднялось достаточно высоко. Группа солдат «Хаганы», которая в противоположном конце города засела в «Доме Мандельбаума», с напряжением вглядывалась в направлении арабского квартала Шейх Джерра. Им уже хорошо был слышен слитный рокот мощных моторов. Их басовитый звук свидетельствовал только об одном: знаменитые «Харрингтоны» характерной песчаной раскраски пришли все-таки в движение. Спустя несколько мгновений голова колонны уже была хорошо видна. Офицер Джозеф Нево был ошеломлен. «Идут, как на параде, — пробормотал он вслух, а про себя подумал: — Если их не остановить, то через час они будут на площади Сиона» (то есть в центре еврейского города).

Другой офицер, Яков Бен Ур, не отрываясь от бинокля, вел счет приближающимся аутоканонам. В поле своей видимости он насчитал их семнадцать. «Сколько у нас снарядов?» — спросил он у подчиненного, русского еврея Рабиновича. «Семь», — ответил последний. Мишка был самым ценным бойцом в его отряде. Отслужив в свое время в британской армии, он наверное был единственным, кто знал и умел пользоваться противотанковым гранатометом, который американцы называли «базука». Этот гранатомет также был единственным у них. Однако в тот день Мишка явно был «не в форме», потому что накануне у него взрывом оторвало несколько пальцев на правой руке. Поэтому он быстро проинструктировал своего напарника, молодого поляка, о порядке стрельбы из этого оружия. Он приказал поляку нацелить его на дорожный указатель с большой отчетливой надписью «Jerusalem, 1 km», положить палец на спуск и ждать его команды.

А дальше произошло следующее. Чуть выше указателя, в начале улицы Сент-Джордж была развилка, причем одна дорога уходила резко влево, прямо к воротам Дамаска Старой крепости. Другая же дорога вела прямо к «Дому Мандельбаума». Вообще согласно приказу того дня, предполагалось только соединение с теми подразделениями Легиона, которые уже находились внутри Старого города, но до сидевшего в передней бронемашине лейтенанта Мухаммеда Негиба такой приказ скорее всего не был доведен, а его водитель вообще не знал правильной дороги.

После некоторого колебания на упомянутой развилке он двинул машину вперед, а не влево и эта ошибка простого солдата имела тяжелые последствия для всей арабской нации в первую арабо-израильскую войну. В состоянии какого-то безумного восторга Мишка прокричал поляку «Готовься!», а когда броневик поравнялся с указателем, — «Стреляй!». В отличие от базуки в Кфар Этционе, этот гранатомет сработал отлично. Ракета вылетела из сопла и поразила цель прямо «в десятку». Броневик опрокинулся и загорелся. На помощь ему поспешили другие. В это время с еврейской стороны выдвинулась бронемашина «Даймлер» и открыла огонь по сгрудившимся машинам. Ее появление, видимо, было совсем неожиданным, и у арабов загорелся второй броневик. Всю эту картину прямо из окна своего гостиничного номера наблюдал и описал английский журналист Эрик Даунтаун.

Далее вокруг «Дома Мандельбаума» разгорелось целое сражение. Арабские пехотинцы в бело-красных клетчатых куфиях, очевидно, хотели выбить защитников одним ударом. Солдаты «Хаганы» ответили дружным огнем, а бойцы организации «Гадна» стали забрасывать их бутылками с горючей смесью, которых у них имелся солидный запас. Картина с пламенем и дымом, разрывами гранат и снарядов получилась очень зрелищная и позднее была описана Даунтауном «в цветах и красках».

Солдаты-бедуины не ожидали и не готовились к такому ожесточенному сопротивлению. Постепенно их нажим стал слабеть. Утренний приказ наконец-то дошел и до передних подразделений, и колонна повернула на правильную дорогу к воротам Дамаска.

Позади остались только остовы трех сгоревших арабских бронемашин.

Эта первая и совсем неожиданная победа имела неоценимое значение. Горстка солдат «Хаганы» под командованием Нево и Бен Ура и группа пацанов из «Гадны» остановила передовой отряд своего самого опасного противника Арабского легиона.

Этот, как они заявили, подвиг помог покончить с паническими настроениями у части евреев, укрепить их дух и придал им мужества, столь необходимого в последующие дни.

Сражение у «Дома Мандельбаума» оставило горький привкус у арабской стороны. Абдулла Телль решил кардинально изменить эту ситуацию. Прибыв в школу «Рауда», он счел, что она вполне подходит для размещения его штаба. После этого оттуда немедленно были изгнаны все лишние люди, поставлены часовые, и штаб стал функционировать. На стене в бывшем гимнастическом зале был повешен громадный план города, где были обозначены все до единого здания. Булавки с красной головкой четко указывали позиции его войск. Вместо беспорядочных и неорганизованных атак «иррегуляров» был предложен методичный план давления на противника, с вытеснением и захватом его позиций одна за другой. Чтобы сберечь жизни своих солдат — а они могли потребоваться в другое время и в другом месте, — Телль настоял на более активном применении артиллерии.

Однако на одном из первых мест в его плане стояло взятие здания «Нотр-Дам де Франс».

Этот дом был в свое время построен французами для размещения своих паломников, посещавших «святую землю». Он имел пять этажей и был огромен, так как насчитывал 546 (!) комнат. «Нотр-Дам» имел поистине стратегическую важность, так как стоял прямо на границе еврейской и арабской зон. Его невозможно было обойти, и тот, кто хотел овладеть другой частью города, должен был в первую очередь занять «Нотр-Дам».

В ночь на 19 мая, воспользовавшись психологическим шоком у противника после первого столкновения у «Дома Мандельбаума», его заняли подростки из отряда «Гадна», и они уже не собирались оттуда уходить. Даже генерал Глабб, ознакомившись подробнее с обстановкой, пришел к выводу, что если бы удалось взять «Нотр-Дам», тогда можно было планировать дальнейший захват еврейского Иерусалима. Если нет, то нужно было бы изобретать что-то другое для его покорения.

Спустя пару дней легионеры попытались отвоевать «Нотр-Дам» по всем правилам военной науки. В течение двух часов арабы потеряли сразу сто человек убитыми и ранеными из двухсот атаковавших. После этого генерал Глабб приказал остановить все попытки подобных штурмов. Он не мог позволить Легиону платить такую цену за каждый отдельный дом в Иерусалиме.

Итак, методичный план Абдуллы Телля начал срабатывать. В оставшиеся дни мая Давид Шалтиель и его штаб начали оценивать ситуацию как почти критическую, от которой всего лишь шаг был до катастрофической. Все другие фронты, несмотря на вполне объяснимые потери людей и территорий, считались достаточно устойчивыми. Только Иерусалим — причем самый большой и важный фронт — находился в полной изоляции и осаде. Спасало пока то, что арабы еще не догадывались, насколько плохим было положение в городе с продуктами, водой, боеприпасами, да и вообще со всем. Никакого подвоза этих припасов в город не было, так как артерия жизни Тель-Авив — Иерусалим была плотно запечатана Легионом в местечке Латрун, прямо в центре все того же Баб-эль-Уэда.

Самое удивительное, что все могло быть иначе. Накануне 15 мая занимавший Латрун отряд «каукджевцев» ушел из него (очевидно, по причине общей передислокации арабских сил на тот момент). Где-то в полдень 15 мая, в момент, когда битва за «святой город» еще была далека от завершения, в Латрун зашел небольшой отряд из бригады «Гивати».

Противник ничем себя не проявил, и солдаты разместились на короткий отдых внутри помещений брошенного поста английской полиции. Это было весьма солидное здание из прочного камня, да еще окруженное колючей проволокой, там же имелись отрытые окопчики, пулеметные гнезда и т. п.

Не до конца веря в свою удачу, да еще опасаясь какого-нибудь подвоха со стороны невидимого противника, еврейский командир послал несколько групп разведчиков по разным направлениям. Те осмотрели окружавшие пшеничные поля, виноградники, оливковую рощу, маленький монастырь монахов-траппистов — все было спокойно. Командир радировал о своем удивительном открытии в Тель-Авив, ожидая, что в ответ ему тут же прикажут окапываться и «седлать» эту важнейшую дорогу.

Но приказ был другим: уходить на запад, навстречу наступающей армии короля Фарука. И солдаты ушли. На тот момент армия Израиля напоминала, очевидно, обнаженную женщину, у которой был только один платочек, чтобы прикрыть все свои места. Последствия такого приказа будут ужасающими и проявятся буквально через несколько дней.

Спустя сутки Латрун уже был занят частью офицера Хабеса Маджелли, и теперь уже не «Хагана», а Легион окапывался на территории бывшего поста английской полиции, прямо на виду которого проходила «дорога жизни». Прошла еще неделя, а с ней и горячка первых дней независимости. Вот тут-то военно-политическое руководство Израиля осознало, что такое «замEок Латруна» (в значении затвор, запор). Ясно было одно: для спасения города его нужно было вскрыть. Сил у Шалтиеля для этого не было, значит, вскрывать его нужно было снаружи. Но и там никаких свободных резервов не имелось, все войска стояли на своих позициях, и ни одну часть нельзя было снять и перебросить под Латрун. Выход был один: формировать новую часть специально для решения этой задачи.

Итак, ветерану «Хаганы», 33-летнему Шломо Шамиру, уроженцу России, было поручено в течение буквально двух-трех дней создать первую воинскую часть в новом государстве. Помощниками у него стали также бывшие россияне.

Хаим Ласков стал командовать частью, помпезно названной «79-й механизированный батальон». Батальон включал 20 автомобилей, прикрытых листами металла в мастерских Жозефа Авидара, и дюжину полугусеничных броневиков «хав-траков», только что доставленных от Ксиеля Федермана из Бельгии. Эти «хав-траки» не были оснащены вооружением, радиостанциями, инструментом, а прикомандированные водители не имели никакой практики их вождения. Все это, как признался сам Хаим Ласков, составляло «пародию на бронетанковые силы».

Зви Гуревиц стал командовать 72-м пехотным батальоном, который еще только предстояло создать. За первые два дня он сумел набрать лишь где-то сотню человек из учебного центра в Тал Хашомер и частью прямо на тротуарах Тель-Авива. Но самое большое подкрепление поступило к нему чуть позже: по личному указанию Бен-Гуриона весь контингент мужчин, только что прибывших на пароходе «Каланит», поступил в его распоряжение. Эти 450 иммигрантов были выстроены на плацу. Они еще не знали, что им было суждено своими жизнями оплатить свое право на поселение в «земле обетованной». В основном это были выходцы из Восточной Европы: поляки, румыны, чехи, болгары, русские.

Когда Гуревиц обратился к ним, то сразу стало ясно, что его иврит был им непонятен. Ситуацию спас его адъютант — поляк, который сразу стал переводить речь командира на идиш и польский.

«Добро пожаловать в армию Израиля! — вновь начал Гуревиц. — Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия. Наша духовная столица — Йерушалаим находится в смертельной опасности, и мы должны спасти ее!» Вновь прибывшие иммигранты были разбиты на роты и взводы. Каждому выдали английскую винтовку модели «Энфильд». Так как ее устройство было им незнакомо, то солдаты стали срочно изучать ее, при этом практикуя отдельные слова на иврите.

Наступление на Латрун было назначено на 24 мая, но когда Игал Ядин от Генштаба прибыл на передовые позиции, он оценил состояние сил 7-й бригады как «удручающее». Он добился переноса операции ровно на сутки. Наконец, время начала атаки было зафиксировано как 00 часов с 25 на 26 мая. Предчувствуя неизбежную катастрофу, Ядин вручил Шамиру письменный приказ: «Вы должны исполнить вашу задачу любой ценой». После этого с тяжелым сердцем он отбыл в Тель-Авив.

И опять время начала атаки было сорвано. Падая и спотыкаясь в темноте, необученные бойцы Шломо Шамира выходили на исходные позиции. Темное небо начало постепенно светлеть, лейтенант Махмуд Мейтах в очередной раз поднес бинокль к глазам и едва не вскрикнул: пересекая пшеничное поле, прямо на дула его орудий шли десятки еврейских солдат. Элемент внезапности был окончательно утерян. Из вкопанных орудий и пулеметов арабы обрушили град пуль и снарядов на наступавших. Смертоносный металл стал косить цепи необученных и неподготовленных бойцов. Они пытались залечь среди камней, но не было саперных лопаток, чтобы отрыть хотя бы небольшие окопчики.

Поднялось солнце, но его быстро застил дым от пшеничных полей, вспыхнувших от фосфорных снарядов.

На своем КП подполковник Маджелли и его ближайший помощник капитан Махмуд Русан в бинокли следили за полем боя. «Как же они нуждаются в Латруне, если их бросают на наши пушки таким образом», — сделал свой вывод и вслух произнес Русан. Оба они были особенно впечатлены стремлением израильтян унести с поля боя всех своих погибших и раненых. Шесть раз подряд они наблюдали, как группа еврейских солдат пыталась забрать с собой павших со склона Высоты 314, и каждая новая попытка стоила им еще пары-тройки убитых.

День 26 мая начался удачно для коалиции арабских государств. В этот день на севере после пятидневного сопротивления пал киббуц Яд-Мордехай. На юге во второй раз на обгоревшем дымоходе разрушенной столовой в центре киббуца Рамат Рашель пехотинцы полковника Абдель Азиза подняли египетский флаг. Первый раз они подняли его там 24 мая, а 25 мая евреи вновь отбили свое поселение. 26 мая, очевидно смирившись с его потерей, территориальные гвардейцы стали сооружать баррикады уже не перед, а за киббуцем, отгораживая его от Иерусалима.

…В этот день до полудня бронемашина Хаима Ласкова, уклоняясь от арабского огня, продолжала прочесывать пшеничные поля перед местечками Латрун и Бейт Джиз, подбирая убитых и раненых.

В 2 часа пополудни все было кончено. Всех уцелевших из батальона Зви Гуревица погрузили в автобусы, раненых и убитых в грузовики, и колонна убыла в направлении Хулда — Тель-Авив. В это время в штабе капитан Махмуд Русан просматривал десятки identification cards (удостоверений личности), подобранных на поле боя. «Они прибыли со всех концов света, чтобы забрать нашу землю», — заключил офицер, и этот тезис широко использовался арабской пропагандой позже.

По итогам первого сражения за Латрун «Хагана» официально признала 75 погибших, что несомненно было заниженной цифрой. Арабская сторона заявила о 800 убитых с еврейской стороны, что явно было преувеличением. Истина, наверное, была где-то посередине — на поле боя было подобрано 220 винтовок… В той спешке и неразберихе точные списки прибывших на пароходе «Каланит» так и не были составлены, и значительная часть этих иммигрантов пала на пшеничном поле перед бывшим постом полиции, кровью оплатив свое так и нереализованное право поселиться на «земле обетованной».

Мужчины и женщины с гордостью маршировали по той земле, которую веками топтали подошвы иноземцев.

Впервые подпольная «армия теней» вышла на солнечный свет. Задрав подбородки и размахивая руками в стиле солдат Его Величества — что моментами выглядело весьма комично, — они проходили перед импровизированной трибуной, установленной во дворе Института имени Эвелин Ротшильд.

Открыто бросая вызов британским властям, «Хагана» организовала в самом центре Иерусалима свой самый первый в истории парад. Это было по-своему уникальное зрелище — мужчины в цивильных пиджаках или рабочих комбинезонах, иногда в солдатских френчах или офицерских кителях, женщины в шортах и брюках.

На головах — оливкового цвета пилотки из списанного имущества US Army, английские каски в форме суповой тарелки и даже черные или вышитые тюбетеечки евреев-ортодоксов. Таким же разномастным было и их вооружение.

Давид Шалтиель принимал парад, стоя на трибуне посреди группы своих офицеров. Это была его идея организовать подобное прохождение своих войск на глазах у жителей, чтобы укрепить их дух, показать, что их есть кому защитить, и хотя бы в какой-то мере устранить тот страх, что испытывали многие евреи накануне решающего дня 15 мая.

Перед ним прошел почти полный состав имеющихся в его распоряжении сил — три батальона регулярной «Хаганы», несколько подразделений территориальной гвардии и с полудюжины рот, составленных из новобранцев молодежной организации «Гадна». Размещенный в городе один батальон бригады «Харель» был ему не подчинен. А группы «Иргун» и «Штерн», представлявшие собой что-то вроде диверсионно-партизанских отрядов экстремистского толка, открыто заявляли о своей неподчиненности никому.

Каждый солдат имел свой пистолет или винтовку, а вот имевшееся коллективное вооружение могло вызвать у знатоков только снисходительную улыбку. Три года спустя после Хиросимы исход битвы за Иерусалим зависел от наличия или отсутствия нескольких пулеметов с боезапасом к ним. Накануне 14 мая коллективное вооружение евреев включало 3 (!) тяжелых пулемета австрийского происхождения марки «Шпандау» (что-то вроде нашего «Максима»), 70 ручных пулеметов, 6 минометов калибра 81 мм, 3 «Давидки» и дюжину автомобилей, защищенных листами металла, которые считались «броневиками» и составляли еврейские «бронесилы» на тот период.

Каким бы смехотворным ни казался этот еврейский потенциал, он все равно на порядок превосходил тот, что мог ему предложить внутри города арабский противник. Впервые со времен Саладина и Годфруа де Буйона (французский аристократ и полководец, покоритель Иерусалима в эпоху Крестовых походов) перед Шалтиелем раскрывались головокружительные перспективы захвата колыбели трех религий и земли, почитаемой всем человечеством.

Наверное, он был самым подходящим командиром для решения этой задачи. Размышления его были следующими: конечно, можно было бы попытаться нанести один сокрушительный удар, но так как решающего преобладания в силах не было и не предвиделось, то всегда оставался риск, что удар провалится и в этом случае Иерусалим будет открытым для вторжения арабов.

Поэтому после долгих вечерних размышлений он предложил следующее: путем маневра и переброски с места на место немногочисленного резерва — на северном участке вытеснить арабов из квартала Шейх Джерра и установить прочную связь с еврейским анклавом на горе Скопус;

— на центральном участке занять общественные здания в центре города и, самое главное, все освобождаемые объекты в Бевинграде;

— в южном секторе провести «зачистку» во всех кварталах, соседствующих с Катамон — Талбия — Мекор Хаим, и обеспечить сообщение с киббуцами Рамат Рашель и Кфар Этцион.

На все это отводился срок в 24–48 часов с момента часа «Ч», то есть вывода британских солдат после окончания мандата, при этом подразумевалось, что солдаты «Хаганы» должны были в буквальном смысле «наступать им на пятки».

Еще 24 часа резервировалось на всякого рода непредвиденные ситуации плюс подготовку и, спустя 72 часа войска должны были пойти на штурм бастионов Старого города.

План был одобрен на заседании штаба и получил название операция «Фурш» (Вилка).

Но в нем не указывался самый главный и непредсказуемый элемент — каков будет промежуток времени между часом «Ч» и появлением на окрестных холмах грозных силуэтов трехосных «Харрингтонов» характерной песчаной раскраски. После этого указанный план и всю операцию «Фурш» можно было считать аннулированной.

Арабский штаб находился, естественно, в стенах Старой крепости, кстати, совсем недалеко от тех стертых каменных плит, по которым человек, называемый Сыном Бога, ушел в свой последний путь. Размещался он в помещении школы «Рауда». Некоторые из арабов когда-то ходили сюда учениками, сейчас же они заняли эти классные комнаты совсем в другом качестве.

Но если штаб Шалтиеля действительно напоминал настоящий командный пункт, то его арабский аналог был похож скорее на восточный базар. Люди приходили, уходили, толкались в коридорах, тут же молились и ели. Копии Корана лежали на столах вперемешку с военными картами. Тут же складировались ружья, патронташи, ящики ручных гранат. Сюда приходили многочисленные арабские добровольцы, надо полагать, неоднократно заглядывали за свежими новостями и Абрам Жиль с коллегами из будущего «Моссада».

Подлинную трагедию для арабской стороны составляли не люди и даже не оружие, а трагическое отсутствие подлинных руководителей. Единственный, кто мог действительно сорганизовать эти толпы, уже несколько недель покоился под кустом мимозы возле Мечети Омара. Назначенный вместо Абделя Кадера Халед Хуссейни, происходивший из того же клана, совсем не обладал тем магнетизмом, которым славился его предшественник. Другие вожди больше занимались внутренними интригами, чем реальной подготовкой к сражениям. А вот такой персонаж, как Фавзи Эл-Кутуб, который не имел хорошего образования и в сущности был недалеким человеком, правильно оценил обстановку и публично охарактеризовал штабистов как «сборище спекулянтов, трусов и британских агентов». Он вообще там не появился ни разу, предпочитая вести с сионистами свою личную войну. Точно так же были настроены и многие другие «лейтенанты» и «капитаны» арабских формирований. Накануне решающей схватки никто и не думал всерьез о соединении своих сил в единую армию, под единым командованием, чтобы дать отпор сионистам. Горькое осознание свершившегося придет к палестинцам позднее.

Пока будем констатировать, что раздробленность арабских сил никак не компенсировалась их числом. Накануне 15 мая боевой состав мусульманских отрядов не превышал трех тысяч человек, из них две тысячи составляли «Воины джихада», а из оставшейся трети самой серьезной боевой единицей считалась полицейская бригада из 600 иракцев под командованием ливанца Мунира Абу Фаделя; меньшую ценность представляли добровольцы и просто искатели приключений, вплоть до марокканцев и представителей пуштунских племен.

Даже Исмаил Сафуат наконец-то «проснулся». В порыве несвойственного ему реализма он так охарактеризовал сложившуюся обстановку (в своем послании к Лиге): «…ситуация близка к критической, наши силы понесли большие потери, а противник все усиливает нажим… Эль-Кодс должен быть удержан любой ценой, даже если придется сдать территории на других участках».

Но, конечно, не все были бесполезными или никчемными людьми. Тот же Мунир Абу Фадель составил прекрасную крупноразмерную карту Иерусалима, на которую собственноручно нанес 138 объектов, которые, на его взгляд, подлежали взятию в момент ухода оттуда англичан. Покажи он эту карту в еврейском штабе, она наверное бы на 90, а то и на все 100 процентов совпала бы с тем, что наметила «Хагана». Разница была в другом: если Шалтиель со своими штабистами заранее отрабатывали грядущую операцию в мельчайших деталях, то арабы в конечном итоге положились на анархию личных инициатив своих «взводных» и «ротных» командиров.

Каждый день поток радиограмм и телефонных звонков уходил из Нового и Старого города, причем тональность их становилась все более тревожной и даже панической. И хотя составлены они были на иврите или по-арабски, содержание их было единым: «Срочно присылайте помощь и в первую очередь оружие».

Наконец в Эль-Кодс прибыли две пушки калибра 37 мм, 7 минометов калибра 50 и 15 пулеметов.

Это был личный подарок короля Фарука. Эта партия оружия сразу увеличила огневой потенциал арабов в два раза.

Тем временем многие представители арабской знати с беспокойством следили за тем разбродом, что царил в школе «Рауда». Но их тревогу отчасти рассеивали воинственные заявления Дамаска, Каира, Бейрута, доносящиеся по радиоволнам. Эта словесная интоксикация до поры до времени служила для них чем-то вроде укола морфия. Похмелье прошло, но горький привкус этого опьянения их потомки будут чувствовать вплоть до наших дней.

Май месяц заканчивался, и еврейская сторона была на грани второго серьезного поражения за этот период (после Кфар Этциона). Но для полного понимания картины позвольте коротко обрисовать положение в «кипящем котле Палестины» на утро 27 мая.

Самое главное — двухнедельное существование государства Израиль стало непреложным фактом (вопреки всем прогнозам). Правда, арабские соседи на тот момент еще не теряли надежды сократить этот срок, но результат нам сейчас известен.

В самом Иерусалиме война приобрела позиционный характер — перестрелки снайперов, изредка вылазки разведчиков. Единственным серьезным фактором воздействия на защитников города являлся каждодневный обстрел еврейского Иерусалима из 12 пушек калибра «восемь — восемь», установленных на высотах Неби Самюэль. И хотя в силу общей нехватки боеприпасов артиллеристы Эмиля Жюмо были вынуждены ограничиться 10 снарядами в день на одно орудие, их воздействие было несомненно весьма серьезным. Этой ежедневной канонадой арабы надеялись довести противника до капитуляции. Ответить евреям в то время было нечем: тяжелых орудий у них в городе просто не было.

Наземные бои переместились в район Латруна; его первый штурм израильтянами 25 мая провалился, будут еще два неудачных штурма, которые приведут к серьезным и весьма болезненным потерям у «Хаганы».

Несколько киббуцев было потеряно, среди них мученик Блок Этцион и маленький Рамат Рашель, прямо на виду у города, и большой Яд-Мордехай возле Тель-Авива (который по российским меркам представлял собой что-то вроде райцентра с асфальтированными улицами и вполне городской инфраструктурой). Другие, как например Дегания-Один и Дегания-Два на сирийском фронте, были опустошены в ходе боевых действий и удерживались иудеями только как символ своего сопротивления.

В свою очередь, арабы продолжали удерживать в Верхней Галилее город Тулькарм, который от Средиземного моря отделяла полоса шириной в 15 километров, и теоретически какой-нибудь бронедивизион с решительным командиром во главе мог одним ударом в течение одного дня рассечь страну надвое.

Иными словами, через две недели со дня провозглашения Государства Израиль чаша весов еще продолжала колебаться и ситуация могла развернуться в любом направлении. Но не склоны холмов Галилеи и волны Средиземного моря возбуждали тогда арабов, их главный интерес был обращен к «святым местам» Эль-Кодса.

На брифинге в школе «Рауда» утром 27 мая арабские командиры, собравшиеся вокруг Абдуллы Телля, были единодушны — ситуация созрела, и будет достаточно одного решительного удара, чтобы Еврейский квартал пал.

Основания для подобного прогноза существовали, и они были очевидны. Уже десять дней прошло с момента первого и пока последнего штурма города в ночь с 17 на 18 мая. После этого положение защитников только ухудшалось, их позиции пали одна за другой, а удерживаемая территория сокращалась, как шагреневая кожа. К сожалению, радиообращения из Нового города «потерпеть еще четверть часа, и помощь придет», остались только пустыми заверениями. В результате из 200 человек, которые были в подчинении у Моше Русснака на начало месяца, в живых осталось только 35. У каждого имелось где-то по два-три десятка патронов для своей винтовки, а боезапас для единственного оставшегося ручного пулемета был практически исчерпан. Наутро того дня эти три дюжины людей контролировали жалкую территорию, в которую входили госпиталь, командный пункт и три старых синагоги, где в подвалах нашло убежище все гражданское население квартала.

Запасов воды уже не оставалось, электроснабжение, естественно, вышло из строя, канализация не работала. Бытовой мусор, экскременты и любые остатки жизнедеятельности людей выбрасывались на улицы, скапливались в кучи и начинали гнить под жарким солнцем начавшегося лета. Тут же валялись окровавленные бинты, шприцы, пустые флаконы из-под кровяной плазмы и тому подобное. Все это привлекало мириады мух и тысячи крыс, что только усугубляло страдания осажденных.

Более того, никто не занимался погребением мертвых, поэтому тела павших от обстрелов и скончавшихся в госпитале просто заворачивались в старые простыни и складировались во внутреннем дворике госпиталя, где они начинали разлагаться с сопутствующим тошнотворным запахом.

Было ясно, что трагический конец Еврейского квартала уже близок и практически неизбежен.

Единственным препятствием, что еще мешало легионерам ворваться внутрь треугольника, составленного из госпиталя, КП и трех синагог, являлась «Хурва» — храм евреев-ашкеназе, самая красивая синагога квартала, да пожалуй и всей Палестины.

Ее элегантный купол доминировал над крышами Иерусалима точно так же, как силуэт базилики Святого Петра над крышами Рима.

Накануне Абдулла Телль сделал ход такой же благородный, как и лукавый.

Озабоченный, как бы не повредить это величественное здание в ходе предстоящего штурма, он обратился в «Международный Красный Крест» с предупреждением, что «Хурва» будет атакована, если евреи не эвакуируют ее заранее. Моше Русснак ответил категорическим «Нет!» и таким образом — сам не зная того — подписал ей смертный приговор.

Естественно, он был в неведении того приказа, что отдал утром 27-го майор Телль: «Синагога должна быть наша еще до полудня».

Ответствовал ему капитан Махмуд Мусса: «Слушаюсь! Приглашаю вас, майор-эффенди, туда на чашечку чая после полудня». — «Инш Алла!» (Все по воле Аллаха!) — заключил командир 4-го механизированного полка Арабского легиона.

Сделать пролом в прочной ограде, окружавшей синагогу, было поручено Фавзи Эль-Кутубу. Под его контролем 200-литровую бочку набили взрывчаткой и к ней приделали две длинных рукоятки на манер погребальных носилок.

И вот уже четверо подчиненных потащили бочку к стене. Чуть поодаль, с револьвером в руке и сигареткой в зубах, следовал Эль-Кутуб. Легионеры, еще не привыкшие к таким зрелищам, провожали эту процессию восхищенными взглядами.

Бочка была благополучно поставлена у толстой кирпичной кладки. Не обращая внимания на посвистывающие пули, Фавзи затянулся еще раз и медленным, несколько картинным жестом отнял от губ дымящийся окурок и приложил его к бикфордову шнуру.

Шнур стал тлеть вонючим дымком, и все пятеро «коммандосов» бросились в разные стороны. Грянул взрыв, и пролом был сделан, но еще три четверти часа евреи сдерживали напор легионеров. Последние не жалели ни патронов, ни ручных гранат. Наконец-то арабы ворвались внутрь, где обнаружили весьма необычный трофей — сразу пять брошенных винтовок. Это означало одно: количество еврейского оружия впервые превышало число его обладателей.

Тем временем над куполом и хорошо видимый со всех сторон, развернулся флаг победителей, но это был не бело-голубой сионистский, как надеялся Шалтиель, а зелено-красно-черный палестино-иорданский. Его появлению сопутствовали крики горя и отчаяния со стороны беженцев и восторженные восклицания «Аллах акбар!» у легионеров и «Воинов джихада». Однако другие, более практичные, уже приступили к грабежу многочисленных лавок вокруг, тем более что нужно было поторапливаться.

И вот уже новый, еще более оглушительный взрыв потряс окрестности. На месте изящного купола и грандиозного здания вырос еще более громоздкий по размеру шампиньон бело-грязного цвета, осыпавшийся осколками битого кирпича. Главная еврейская церковь была окончательно разрушена. (Само слово «хурва» в переводе означает «развалины», эта синагога была построена на месте еще более древней, разрушенной в Средние века.

В конце концов, это был террорист (он же народный герой) Фавзи Эль-Кутуб, который выпил чашечку чая на развалинах «Хурвы» еще до наступления вечера 27 мая.

Сразу после 9 часов утра 28 мая телефон зазвонил на рабочем столе майора Телля в штабе «Рауда».

Со своего передового НП капитан Мусса сообщил ему: «Два раввина вышли из расположения еврейских позиций и направляются к нам с белым флагом». «Ждите меня», — коротко ответил майор и направился к выходу.

Абдулла Телль был весьма образованным для своего времени человеком, причем с особой склонностью к историческим наукам. Направляясь на НП капитана, он вспомнил рассказ своей матери, которая без малого 30 лет назад подносила его, годовалого младенца, к окну, показывая последних уходивших турецких солдат, закрывавших «эру оттоманов».

Вспомнил он и про калифа Омара, арабского полководца, которому в 636 году вручили ключи от города. Наверное, он испытывал тогда те же чувства, что и Абдулла Телль сегодня. При этом майор держал в подсознании, как по-рыцарски благородно повел себя калиф по отношению к сдавшимся и какое почетное место он заслужил в силу этих качеств в арабской историографии.

По прибытии на НП ему представили Зеева Минцберга, восьмидесяти трех лет, и Рев Хазана, семидесяти лет. Это были первые раввины, да и вообще евреи, с которыми встретился лицом к лицу иорданский майор (что вообще-то было объяснимо, так как свое детство он провел в арабской «глубинке», а юность в армейских лагерях и казармах, где никаких евреев, конечно, не было и в помине).

В тот момент иорданец еще не знал, какая жестокая конфронтация предшествовала появлению еврейских богослужителей на другой стороне линии фронта. Начиная с самого утра целых два часа в штабе, где лицом к лицу встретились Моше Русснак и три раввина — а старшим из них был Мордехай Вайнгартен, — шел ожесточенный спор. Дело дошло до того, что Русснак, очевидно, утеряв контроль за своими действиями, выхватил пистолет и со словами «я пристрелю всякого, кто посмеет выйти с белым флагом», выстрелил почтенным старцам поверх голов. На это Вайнгартен заявил ему: «Ты можешь перестрелять нас всех, но это ничего не изменит. Нам уже все равно, убьют ли нас те или другие. Положение безнадежно, и конец у нас будет один».

После этого Русснак сдался. Единственное, на чем он настоял, — раввины должны просить у арабов просто прекращения огня, чтобы убрать убитых и раненых. Таким образом, он надеялся потянуть время.

Но Телль был слишком проницательным человеком, чтобы попасться на такую нехитрую уловку. Выслушав раввинов, он вежливо, но твердо заявил, что речь может идти только о капитуляции, а в отсутствие представителя «Хаганы» он вообще считает все разговоры бессмысленными.

Парламентеры были отпущены с предупреждением, что легионеры воздержатся от стрельбы только на один час, а затем…

Русснак еще раз собрал своих людей. Боеприпасы действительно были на исходе; вода, бинты, медикаменты — все кончилось. Арабам потребуется не больше часа, чтобы ворваться в «треугольник», а после этого уже никто не гарантировал бы, что в горячке боя «иррегуляры» не перережут всех подряд и до единого.

Решение было принято. На ту сторону на этот раз пошли все три раввина, а с ними один из заместителей Русснака по имени Шауль Тевиль, который говорил по-арабски.

Соответственно и место переговоров было перенесено с передового НП непосредственно в штаб Арабского легиона. К этому времени там собралась толпа любопытствующих «джихадовцев» и местных жителей, которые всего лишь за десять дней до этого натерпелись такого страха во время первого штурма города, что едва не сбежали из него через ворота Сент-Этьен. На этот раз у них было совсем другое настроение. Увидев трех раввинов и еврейского боевого офицера, у них непроизвольно сжались кулаки, а в глазах засверкали молнии торжества и злорадства. От диких криков и призывов линчевать парламентариев на месте их удержало только присутствие многочисленного вооруженного эскорта, который предусмотрительно был направлен Теллем на место встречи…

Чтобы поднять уровень переговоров, а также обезопасить своих соплеменников от возможных «сюрпризов» в дальнейшем, Шауль Тевиль настоял на присутствии представителя «Красного Креста» швейцарца Отто Лернера и все того же посланника ООН испанца Пабло де Азкарате. Эти международные посредники оставили для потомков любопытные свидетельства того, что происходило у них на глазах: «…Арабский офицер мог служить образцом корректности, он не произнес ни одного слова, не сделал ни одного жеста, чтобы унизить своего противника. В свою очередь, еврейский командир демонстрировал абсолютный самоконтроль и достоинство, не показывая ни тени страха или угодливости…»

Условия сдачи были просты и приемлемы для еврейской стороны: всем детям, старикам и женщинам будет позволено беспрепятственно уйти в Новый город, в качестве военнопленных будут задержаны только мужчины призывного возраста; все раненые — кто бы они ни были — будут отправлены в Новый город или им окажут помощь на месте, в зависимости от тяжести случая. «Хотя я знаю, что многие женщины тоже сражались в рядах «Хаганы», — добавил Абдулла Телль — пусть они тоже уходят в еврейский город вместе со всеми, я с женщинами не воюю…» Принципиально это ничего не меняло, тем не менее Тевиль от имени своего командира поблагодарил араба за столь благородный жест.

В завершение Телль назначил час и место, куда он лично прибудет принимать капитуляцию комбатантов «Хаганы».

Ботинки вычищены, униформы приведены в порядок: где-то три десятка последних оставшихся в живых защитников Еврейского квартала выстроились в небольшом дворике для церемонии сдачи своим арабским победителям.

Когда вместе со своей свитой появился Телль, Русснак — насколько он смог сделать, потому что он вообще-то не имел никакой военной подготовки, даже начальной, — отпечатал ему навстречу несколько шагов, отдал военный салют и представился.

Минуту, если не две, Телль молча разглядывал своего противника. Трудно с уверенностью сказать, что за мысли были у него в голове в этот момент. Русснак был всего лишь на несколько лет моложе тридцатилетнего майора. Этим бы молодым людям — чешскому еврею и иорданскому арабу — встретиться в другое время где-нибудь на бейсбольной площадке в Принстоне или в аудитории Оксфорда, но судьба распорядилась по-иному.

После долгой паузы Абдулла сделал кивок головой, что, надо полагать, служило ответным приветствием, и, бросив взгляд на немногочисленную шеренгу, произнес: «Если бы мы знали, что вас так мало, то мы бы просто забили вас палками…» (Эти слова были записаны очевидцем и вошли в историю арабо-израильского противостояния.)

Телль прошелся вдоль строя людей, уже сложивших оружие, и он физически ощутил их страх — эти закаленные, много испытавшие мужчины считали, что через несколько секунд их просто «перережут, как скот». Арабский командир, который несомненно испытывал чувство уважения к своему достойному противнику, сделал примирительный жест: «Не бойтесь, вы все останетесь живыми…» Абдулла Телль сдержал свое слово: единственными жертвами того дня стали не евреи, а арабы — несколько мародеров, которые слишком поторопились начать грабеж еврейского имущества и были без долгих разбирательств расстреляны тут же у городской стены…

С детьми и узлами убогих пожитков на руках печальная процессия из 1700 гражданских лиц тронулась в свое самое короткое изгнание за всю историю еврейского народа. Им нужно было преодолеть всего лишь 500 метров до ворот Сиона, а затем еще через пару сотен они оказывались у своих. К этому времени вдоль всего маршрута уже собралась торжествующая толпа, послышались выкрики и оскорбления в адрес «проклятых ягуди» (евреев) и уже прозвучали, как мы сейчас говорим, три знаковых слова: «Деир Яссин» и «смерть!». Ситуация уже грозила выйти из-под контроля. И опять Телль сдержал свое слово (так и хочется провести аналогию с сегодняшним Арафатом. — Примеч. авт.). Он отдал приказ, и легионеры выстроились плотными шеренгами, отсекая беснующуюся толпу, моментами не стесняясь приложиться прикладами в бок своим слишком разошедшимся соплеменникам. Было даже произведено несколько выстрелов в воздух. Из числа беженцев никто не пострадал.

Здесь же в толпе стоял и Фавзи Эль-Кутуб. На этот раз в руках у него не было бомбы. Его мечта сбылась. Не скрывая восторга, он наблюдал, как прямо на его глазах евреи убираются с его родной земли — ровно через 12 лет с того момента, как он метнул свою первую гранату в витрину еврейской лавки.

В это время другие приступили к разграблению оставшегося жалкого еврейского имущества. Но грабеж не затянулся — наверное не случайно, а преднамеренно занялось сразу несколько пожаров, которые постепенно набирали силу. Обезумевшие мусульманские фанатики стали сжигать все подряд, намереваясь не оставить и следа от Еврейского квартала внутри Старого города. Образовавшийся огромный столб дыма был хорошо виден и в Западном Иерусалиме.

Очень скоро госпиталь, где еще находилось 153 лежачих «ранбольных», оказался чуть ли не в очаге огненной воронки. Времени уже не оставалось, и группа легионеров, топая ногами и возбужденно переговариваясь по-арабски, ворвалась в большое сводчатое помещение.

Некоторые из раненых закричали от ужаса, думая, что их тут же прикончат на месте. Другие не могли произнести ни слова, только безмолвно молились. Но солдаты стали срочно перегружать всех лежачих на носилки и сразу выносить их в безопасное место, в Патриархат соседнего Армянского квартала. Спасены были все.

Меньше повезло другим. 290 мужчин возраста 18–45 лет были вывезены из города и затем отправлены в Амман в качестве военнопленных. В подавляющем большинстве они не имели никакого отношения ни к «Хагане», ни к каким-либо другим еврейским формированиям. За что они пострадали своим годичным заключением в иорданском концлагере — вообще непонятно. Ведь Моше Русснак был честен, предъявив Теллю всех своих комбатантов со всем их оружием. А в число этих 290 человек вошли отцы семейств и молодые люди — учащиеся церковных школ, которые не брали в руки оружие чисто в силу своих религиозных убеждений.

Они вернутся в Израиль лишь спустя год, после подписания перемирия на острове Родос. Во всяком случае, эти люди могли благодарить судьбу, что хоть остались живы.

А первые евреи вернутся в Старый город лишь 6 июня 1967 года, спустя ровно 19 лет и одну неделю. Правда, в руках у них будут не узлы с пожитками, а американские М-16 и скорострельные «Узи», но это уже будет предмет другого повествования.

Странно или нет, но абсолютно сбылось предсказание, записанное в их священных книгах: «Иудея будет разрушена в крови и пламени, но она и возродится в крови и пламени…»

Арабская сторона на тот момент одержала серьезную победу, правда, она была скорее морально-политической, чем военной. Арабы доказали окружающим и в первую очередь сами себе, что «евреев можно победить».

Но переброшенные в Западный Иерусалим 1700 гражданских лиц только усугубили тяжелейшее положение осажденных, а несколько сот легионеров и ополченцев, освободившиеся после ликвидации этого фронта, конечно были нелишними в той завязавшейся схватке в районе Большого Эль-Кодса.

Таковы были итоги этого завершившегося эпизода первой арабо-израильской войны.

Вечером 30 мая, спустя четверо суток после первой битвы Латрун-Один началось сражение Латрун-Два.

Израильские командиры постарались извлечь уроки из своего первого поражения. Во-первых, заранее были оккупированы два арабских местечка Бейт Джиз и Бейт Сусин, что позволило приблизить их линии к позициям врага. После этого многочисленные патрули и группы разведчиков постарались собрать максимально возможный объем информации о гарнизоне подполковника Хабеса Маджелли. И в-третьих, был составлен весьма профессиональный план атаки, причем удар должен был наноситься одновременно в трех местах. При этом правофланговый отряд в случае удачи должен был вообще занять «самый важный перекресток Палестины» — место, где соединялись дороги, ведущие на Тель-Авив, Иерусалим и Рамаллах.

Однако решающие события должны были произойти в центре — необходимо было занять или разрушить бывший пост английской полиции и таким образом «вскрыть замок Латруна».

Для решения этой задачи была запланирована вторая за всю историю атака бронетанковых сил армии Израиля (а первая состоялась, напомним, в ночь на 18 мая у стен Старой крепости). В бой должны были вступить 13 «хав-траков», приобретенных в Бельгии, и 22 аутомитрайезы, изготовленных в местных мастерских Жозефа Авидара.

В отличие от Латрун-Один, Латрун-Два начался вовремя, причем на этот раз евреи даже открыли артобстрел позиций Маджелли. В бой вступили несколько минометов «Давидка» и несколько действительно старых орудий, с которыми французы воевали в Мексике за 70 лет до этого и каждое из которых солдаты называли между собой «Наполеончик».

Около полуночи сквозь достаточно редкие разрывы снарядов Маджелли различил какой-то непонятный — слитный, шелестящий — и одновременно металлически-позвякивающий звук. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять — это был звук траков, принадлежащих приближающейся израильской бронетехнике; а какого-либо другого там просто быть не могло. К этому ни он, ни его солдаты не были готовы. Маджелли почувствовал неприятный холодок между лопатками. Стараясь не показать испуга, он повернулся к стоящему рядом человеку и произнес: «Молитесь, чтобы Аллах даровал нам новую победу!» Этот человек в длинном одеянии и с тюрбаном на голове был имамом (полковым священником).

Танковый командир Хаим Ласков, находясь на своем НП, испытывал в это время совсем другие чувства. Для него звук траков звучал просто воодушевляюще, тем более зная, что вслед за первым для арабов приготовлено еще два неприятных сюрприза. На передних двух БТР в состав экипажей вошла группа саперов, которым поручалось выгрузить перед бронированной дверью поста заряд тротила в 250 кг и взорвать его. А на следующих двух бронемашинах было установлено еврейское секретное оружие — два огнемета, которые вообще еще не применялись на этой древней земле. Как оценивал Ласков и другие, столб пламени, вылетавший из сопла на 25–30 метров, должен был повергнуть легионеров в такой ужас, что им оставалось только бежать без оглядки.

«Хав-трак» № 3 был обозначен кодовым позывным как «Иона». Один из членов его экипажа имел пышные белокурые волосы и изящную фигуру, которую не смог изуродовать даже мужской танкистский комбинезон. Эту привлекательную 19-летнюю блондинку звали Хадасса Лимпель. Ее одиссея началась за 9 лет до этого, когда 1 сентября 1939 года германский вермахт взломал границы суверенной Польши. Брошенная на дороге, среди десятков тысяч таких же беженцев, десятилетняя девочка оказалась в конце концов в одном из лагерей Западной Сибири, а затем в группе таких же никому не нужных польских детей она попала в Иран, потом, следуя по маршруту Карачи Бомбей — Аден — Суэц — Порт-Саид, она наконец-то вступила на «землю обетованную». Она решила, что это был конец ее странствиям. Сначала работала в киббуце, а затем зимой 48-го года среди таких же молодых «палмахников» сопровождала конвои с продовольствием в Иерусалим, отстреливаясь из автомата от наседавших партизан Абу Муссы. Когда Иерусалим был отрезан, а в Хайфу прибыли первые «хав-траки», поступившие от Ксиеля Федермана, она освоила профессию радистки. В эту ночь ее миссией было постоянно поддерживать связь с КП Хаима Ласкова.

…«Мы преодолели линии колючей проволоки!» — было ее очередное сообщение. Чем ближе приближался рокот двигателей и позвякивание гусениц, тем большая дрожь охватывала капитана Иззат Хассана и его артиллеристов из приданной батареи орудий ПТО. В кромешной темноте они не видели ни одной цели, и открывать огонь из своих мощных 65-миллиметровых орудий (которые в свое время отбивали наступление танков фельдмаршала Роммеля под Эль-Аламейном), было бессмысленным.

Наступила минута «М» часа «Ч». Саперы разместили свой фугас, и прозвучавший взрыв вдребезги разнес входную дверь участка. Спустя секунды ударный взвод «палмахников» уже был внутри поста полиции и стал вытеснять его защитников прочь.

«Огнеметы готовы», — сообщила по радио Хадасса Лимпель. «Огонь!» скомандовал Ласков.

То, что случилось секундой позже, показалось Иззат Хассану словно пришествием какой-то команды инопланетян. С громким шипением два ослепительно ярких столба пламени сошлись на фасаде полицейского участка. «Евреи режут входную дверь какой-то гигантской ацетиленовой газорезкой», сообразил Хассан. Свет был такой яркий, что на сотню метров вокруг он осветил все, вплоть до мельчайшего камешка. И этот свет так подвел атакующих! Место действия превратилось в ярко освещенную сцену, на которой в разных местах разместилось пять израильских бронемашин. Как позднее вспоминал Иззат Хассан, в переднем «хав-траке» была хорошо видна «белокурая женщина с радионаушниками на голове, которая что-то непрерывно говорила в микрофон». Едва веря в свою удачу, Хассан скомандовал «Огонь!». Британские бронебойные снаряды вновь подтвердили свое испытанное качество, и спустя секунды все пять БТРов превратились в пылающие остовы…

…«Иона, Иона!» — непрерывно вызывал Хаим Ласков. Но ответа не было. Последнее, что он услышал, было какое-то предсмертное хрипение в его наушниках — или это были звуки электростатических помех? Затем все смолкло… Одиссея Хадассы Лимпель, начавшись в Польше и пройдя по большой дуге через Сибирь — Тегеран — Бомбей — Суэц, закончилась в 50 метрах от поста английской полиции в Латруне.

Применением своих огнеметов евреи переиграли сами себя, хотя, безусловно, они не рассчитывали на такой отрицательный результат. Потерпев столь неожиданную катастрофу в технике и людях, они вновь были вынуждены отступить. Битва за Латрун в очередной раз закончилась в пользу арабской стороны.

Термин «Бирманская дорога» хорошо известен на Западе. Он означает дорогу, построенную в годы Второй мировой войны китайскими кули из Индии через территорию Бирмы до Китая. Дорога пролегала через абсолютно непроходимые горные районы Бирмы, фактически это были дикие джунгли, и японцы считали, что «белый человек» никогда не сможет их преодолеть. Но это случилось. Англо-американские инженеры совершили этот технический и организационный подвиг, и это был один из факторов, обеспечивших победу союзников на Дальнем Востоке.

Следующий эпизод получил название в израильской историографии как «Бирманская дорога». Чтобы не занимать много книжного места, даем лишь три маленьких «подэпизода»…

…Два джипа совершили две поездки в направлении Тель-Авив — Иерусалим и обратно, преодолев это расстояние и доказав, что арабские позиции в Латруне можно обойти по близлежащим горным склонам. Наконец, в ночь на 1 июня выехал член Генерального штаба Ицхак Леви. После семи часов какой-то умопомрачительной поездки прямо посреди лунного ландшафта его джип достиг местечка Реховот в 20 км от Тель-Авива. Теперь это вполне комфортабельный пригород их столицы, а тогда это было что-то вроде аванпоста цивилизации на «индейских» территориях.

Запыленный офицер и двое его спутников вошли в придорожное кафе, заказав по чашечке кофе.

«А вы откуда приехали?» — дежурно поинтересовался владелец кафе.

«Йерушалаим», — коротко ответил Леви. «Иерусалим?!» — вскрикнул хозяин, и все присутствующие бросились к ним с расспросами. Под конец этой импровизированной пресс-конференции владелец кафе вынес для угощения огромное блюдо «клубники со сливками» (!). Для жителей оголодавшего Иерусалима это был словно подарок с небес, от Бога. В тот же день Ицхак Леви доложил о своей поездке Бен-Гуриону. «Дорогу — строить!» — заявил лидер сионистов и тут же присвоил название этому проекту — «Бирманская дорога».

Ситуация в Иерусалиме стала настолько плохой, что потребовалось следующее: триста человек, все члены профсоюзной организации «Гистадрут», были вызваны на пункт сбора. Все они были в возрасте от 40 лет и выше, и это были клерки из банков и офисов, служащие торговых компаний, владельцы магазинов и лавок. Автобусами эту группу доставили в Кфар Билу, откуда ранее начинались дорожные конвои на Иерусалим. Там на их глазах женщины набивали муку, рис, сахар, сушеные овощи и шоколад в те самые рюкзаки, которые в новогоднюю ночь приобрел в Антверпене Ксиель по франку за штуку.

Постепенно каждый рюкзак стал весить 30 кг. Наконец они были готовы. К собравшемуся отряду в 300 человек обратился Жозеф Авидар, сын русского мельника, которому в свое время оторвало руку в момент подготовки одной из бомб для «Хаганы». Голосом, срывающимся от эмоций, он произнес: «Сегодня вам поручается особая миссия. Каждый из вас будет нести за плечами груз, который позволит сотне ваших соплеменников и единоверцев выжить еще один день!..»

Люди с рюкзаками погрузились в автобусы, которые доставили их в Бейт Сусин. Там Бронислав Бар Шемер, который 6 апреля привел в Иерусалим первый конвой в ходе операции «Нахсон», построил все триста человек в одну цепочку. Каждому было приказано взяться за рюкзак предшествующего. Колонна тронулась в путь. В полной темноте им пришлось карабкаться по горным склонам, по той тропе, которую знал только Бар Шемер.

Среди них был и бывший английский офицер Вивиан Герцог, который позднее стал одним из самых видных государственных деятелей нового государства. Как вспоминал он позднее: «…Больше всего меня поразило полное и абсолютное молчание представителей самого болтливого народа на свете. За три часа в пути они не произнесли ни единого слова…»

Наконец-то они достигли нужной точки, можно было остановиться и сбросить рюкзаки на землю. Здесь их ждали грузовики и джипы, прибывшие из Иерусалима. Водители обнимали пришедших носильщиков, а Бар Шемер объявлял всем: «Вы принесли питание, которое позволит тридцати тысячам евреев прожить еще один день!». И такие пешие конвои были повторены еще несколько раз в последующие дни, каждый раз спасая наутро очередные 30 000 из ста.

А в это время совсем невдалеке единственный найденный в Тель-Авиве исправный экскаватор и несколько бульдозеров продолжали прогрызать очередные метры еврейской «Бирманской дороги», тут же в три смены трудились десятки рабочих, у которых в руках не было ничего, кроме примитивных кирок и лопат. Еврейские инженеры, рабочие, банковские клерки и продавцы магазинов совершили очередной подвиг.

Майор Телль вполне мог гордиться собой: на его взгляд, дело шло к логическому завершению.

Та информация, которая поступала к нему из Западного Иерусалима, ясно указывала на критическое положение осажденных. Две отчаянных, но провальных атаки «Хаганы» на Латрун свидетельствовали о том, как остро нуждались евреи в подвозе припасов и до какой опасной черты они уже дошли.

И наконец 5 июня, по поручению неких влиятельных лиц с той стороны, к нему обратился бельгийский консул. Он запрашивал условия капитуляции гарнизона города.

Лишь один фактор несколько тревожил его: крестьяне из окрестностей Латруна уже несколько раз извещали арабское командование, что «евреи строят какую-то тайную дорогу на Иерусалим». Это же подтверждал и подполковник Маджелли. Рычание экскаватора и бульдозеров далеко разносилось вокруг, особенно в ночные часы. Стоило полковнику только отдать приказ, и находившиеся в его распоряжении мощные пушки и гаубицы разнесли бы на кусочки десятки еврейских рабочих, трудившихся в три смены в пределах досягаемости его артиллерии.

Но Хабес Маджелли не имел полномочий отдать такой приказ от себя лично. Он руководствовался указаниями своего бригадного командира, полковника Т.Л. Аштона. К нему и был отправлен его заместитель капитан Махмуд Русан, который попытался объяснить англичанину суть вопроса. Однако Аштон повел себя несколько индифферентно. «Местность очень гориста и вообще непроходима. Евреям ничего не удастся там сделать». Когда Русан стал настаивать на другом решении, Аштон достал свой личный бланк и собственноручно начертал на нем письменный приказ Хабесу Маджелли: «Ни при каких условиях вам не позволяется растрачивать свои боеприпасы в секторе Бейт Джиз — Бейт Сусин».

Догадывался об этом Т.Л. Аштон или нет, но еврейский Иерусалим был спасен этим листком бумаги.

Но был еще один способ спасения Иерусалима. Это — перемирие. С первых дней июня Бен-Гурион от имени еврейской стороны настаивал, что перемирие вполне приемлемо для них. Арабы упрямились, и дело было отдано в руки местного посредника ООН, шведского графа Фолке Бернадотта.

Утром в понедельник 7 июня Бернадотт отредактировал его очередной вариант, который представил в Лигу арабских государств и Тель-Авив.

У Бен-Гуриона не оставалось никакого другого выхода, кроме как принять его. По его словам, в тот день «мы еще цеплялись за конец веревки, сброшенной в пропасть». Его силы только что претерпели поражения в двух битвах Латрун-Один и Два (а будет еще и третья, такая же провальная). Еврейский квартал в Старом городе был сдан (казалось бы навсегда, правда, как выяснилось, на последующие 19 лет). Египтяне подступили к Тель-Авиву где-то на 40 км.

Даже иракцы взяли несколько серьезных позиций вокруг Дженина, и — как знать? — если бы их напор остался настолько силен и в последующие дни… Лишь на севере был захвачен город Акра, ливанцев отогнали к их границе, а сирийцев прогнали из Галилеи.

Вновь сформированная бригада Шломо Шамира была разгромлена возле Латруна, а остальные восемь понесли серьезные потери и нуждались в передышке, чтобы «перевести дух», переформироваться и перевооружиться. Самой острой, однако, оставалась проблема Иерусалима. Все указывало на то, что город или падет сам, или будет вынужден сдаться на милость победителей. Реально только одно могло спасти сто тысяч жителей Иерусалима — перемирие. Прошептав молитву о спасении, Бен-Гурион распорядился дать телеграмму о согласии на прекращение огня.

И вновь арабские лидеры собрались в Аммане для принятия решения по предложению посланника ООН. На поверхности, казалось бы, у них не было особых причин торопиться с этим решением. Хотя их достижения были значительно меньше тех, о чем извещала их восторженная пропаганда, тем не менее они сумели загнать евреев — хотя бы в нескольких местах — в угол, и все восемь бригад «Хаганы» были в положении обороняющихся и отбивающихся.

Но при более детальном рассмотрении ситуация выглядела уже по-другому. Армия Египта оккупировала значительные участки на местности, но совсем немного населенных пунктов. Целые гроздья несданных киббуцев оказались у нее в тылу. Их захват означал бы значительные потери египетских сил в людях, и к этому они совсем не были готовы. Египтянам не хватало всего медикаментов, бинтов, воды, бензина, боеприпасов. Оружие перегревалось на солнце и заклинивало. Горячее питание не выдавалось. Офицеры в званиях от майора и выше предпочитали отсиживаться в палатках, чем разделять судьбу своих подчиненных в песках под разгоревшимся солнцем начала июня. Младшие офицеры, сержанты и рядовые совсем не горели желанием отдавать свои жизни за тех, кто стремился благополучно пересидеть все невзгоды в тылу.

Иракская армия разочаровала всех. Ливанцы, после нескольких демонстративных жестов 14 и 15 мая, отступили к своим границам. Сирийцы как и опасался штабист Васфи Телль — потерпели ряд серьезных поражений. Только Арабский легион в целом проявил себя весьма достойно, но уже было ясно, что евреи в Западном Иерусалиме были готовы ответить на все его атаки самым ожесточенным сопротивлением, что они уже и доказали.

По иронии судьбы, Великобритания — именно то государство, что вроде бы не возражало поначалу против внутренней «разборки» между двумя ветвями одной семитской расы, — теперь настаивала на перемирии между ними. Британский МИД под руководством Эрнеста Бевина серьезно просчитался: израильтяне оказались гораздо жестче в обороне и наступлении, а арабы гораздо менее воинственны во всех своих действиях (но не на словах).

Арабский фронт на конференции в Аммане оказался серьезно расколот. Удивительно, но те страны, которые меньше всего проявили себя на поле боя то есть Ливан и Сирия, — более всего настаивали на развертывании все более жестких действий по отношению к Израилю. К ним присоединился и Хадж Амин Хуссейни.

Их горячие головы постарался остудить Глабб-Паша, который оценил действия подчиненного ему Легиона отметкой «хорошо», но предостерег, что «исход битвы еще далеко не определен». Его в сущности поддержал король Абдалла, который считал, что перемирие должно стать постоянным и бессрочным, то есть фактически военные действия должны быть прекращены в поисках какого-то другого — предпочтительно политического — решения.

Но самая жесткая дискуссия разгорелась между Генеральным секретарем Лиги арабских государств Аззам-Пашой и египетским премьером Нукраши-Пашой. Зная, что его суверен, король Фарук, уже обескуражен отсутствием быстрых побед (?!), Нукраши-Паша заявил: «…мы ввязались в войну, которая нам не нужна. Перемирие должно быть подписано, затем продлено, а с евреями надо так или иначе договариваться…»

То есть, по сути, он поддержал иорданского монарха. В ответ Аззам-Паша раскипятился: «Почему такие упаднические настроения? Твоя армия стоит лишь в 40 километрах от Тель-Авива. Вы что думаете? (Теперь уже обращаясь ко всем остальным.) Евреи потратят время зря и не воспользуются передышкой во время перемирия, чтобы поправить дела в свою пользу?»

Нукраши-Паша отвечал лишь одно: «Я руководствуюсь здесь только рекомендациями начальника моего Генштаба». «Твой начальник Генштаба — это самый невежественный человек в твоей армии», — ответствовал Аззам… И вот в таком ключе беседа продолжалась еще достаточно долго, пока все присутствующие не пришли к единому решению: перемирие надо объявлять, но срок его действия — 4 недели, как и предлагал граф Бернадотт, а к 9 июля надо готовиться возобновить очередной раунд битвы.

«Говорит капитан Махмуд Русан. Евреи только что захватили полицейский участок в Латруне! Немедленно открывайте огонь всеми имеющимися средствами! Я повторяю, немедленно открывайте огонь…» Но это была еврейская уловка (!), немедленно опровергнутая по тем же радиоволнам капитаном Русаном и его начальником подполковником Маджелли.

Третья атака «Хаганы», предпринятая 9 июня, чуть-чуть не увенчалась успехом. Пока главный отряд отвлекал внимание арабов снаружи, диверсионный «спецназ» ворвался с тыла прямо на КП Хабеса Маджелли и едва не взял его в плен, вместе с капитаном Махмудом Русаном. Лишь решительная контратака поваров, квартирмейстеров и связистов смогла отбросить израильскую «Альфу» назад. Воодушевленные криками «Аллах акбар!», иорданские легионеры в очередной раз отстояли «замок Латруна». На последующие 19 лет он останется в их руках, — это была несомненная победа арабских сил.

Когда 10 июня новость о последнем провале «Хаганы» перед Латруном достигла города, то отчаяние и уныние охватили осажденных. Словно «черное крыло смерти» опахнуло Западный Иерусалим. Ставни закрылись, тротуары опустели, и молчание воцарилось на прежде оживленных улицах. В этот день 10 июня 1948 года — запасы муки в осажденном Йерушалаиме кончились. Испеченного хлеба хватало только на последующий день или два. На электростанции Александра Зингера он лично извлек последние несколько ведер керосина со дна замасленных танков — и это могло обеспечить лишь спазмы электротока, частотою 50/60 герц, в последующие 24 часа.

Лишь Зви Лейбовиц, заведовавший запасом воды, мог похвастать, что ее оставалось на несколько суток. Двадцать шестой день подряд еврейский Иерусалим «раскачивался» под непрерывным артиллерийским обстрелом пушек и гаубиц капитана Эмиля Жюмо с высот Неби Самюэль.

За два дня — 9 и 10 июня — его подчиненные обрушили на здания и улицы Йерушалаима 670 снарядов, калибра от 88 мм и выше (назовите еще подобный пример в современной истории, наверное, только Ленинград и Сталинград в 1942–1943 гг. и Берлин в 1945 г.). Израильские авторы сообщают, что пропорционально к своему населению Иерусалим потерял погибшими больше гражданских лиц, чем Лондон в худшие месяцы германского «блица» с августа 1940 года до мая 1941-го включительно!

Смерть витала над его улицами во вторую половину дня 10 июня и утром 11-го.

А в эти часы шведский граф Фольке Бернадотт продолжал оформлять соглашение о перемирии, которое должно было вступить в силу 11 июня в 10 часов утра. Утром одиннадцатого стрельба усилилась, а к 10 часам интенсифицировалась до того, что сложилось впечатление, что обе стороны стремились сжечь все свои боеприпасы, нанеся противнику максимальный урон.

Утром 11 июня в офис майора Телля по его приглашению прибыл арабский журналист Абу Саид Абу Рич. Он еще не успел задать свой первый вопрос, как на столе майора зазвонил телефон. На глазах Рича Телль снял трубку: «Да, Ваше Величество!» Затем выражение лица арабского майора изменилось на потрясенное недоумение: «Да, Ваше Величество… Но как я могу остановить своих людей?! Они уже чувствуют победу под пальцами». Рич как будто слышал резкий голос в трубке: «…Вы солдат, и вы обязаны подчиниться. Я повторяю, перемирие должно начаться в 10 часов… а в полдень я приеду на пятничную молитву в мечеть Омара. Встречайте меня».

Телль повесил трубку. Пару минут он сидел, уставившись в крышку стола, затем вызвал своего адъютанта и произнес: «Худна, саа ашера!» (То есть «Перемирие, в 10 часов»). Его слово понеслось по всем окопам и бастионам. В 10.00 ожесточенная стрельба с двух сторон продолжалась как ни в чем не бывало. В 10.01 она стала ослабевать, в 10.04 остановилась совсем, как будто последние капли дождя пробарабанили по цинковой крыше. На мусульманской стороне это прошло далеко не просто. Объявлению перемирия больше всего возмущались многочисленные партизаны и ополченцы, которые, в сущности, не были подчинены Теллю. Свои бурные протесты и несогласия они выражали выстрелами в воздух и громкими возгласами: «Предательство!», «Смерть евреям!» Потребовалось немало усилий со стороны легионеров, чтобы привести их в чувство и навести порядок.

В 10.05 Телль поднялся на Башню Давида. Странно, но в ту секунду в еврейском Иерусалиме не было никаких торжеств и манифестаций. Глядя в бинокль, Абдулла Телль увидел лишь одну еврейскую женщину в черном, которая с корзинкой в руке вышла из здания «Таннус» и, даже не взглянув в сторону Старой крепости, стала быстрым шагом удаляться внутрь еврейского города.

«Вот так уходит от меня моя победа!», — вероятно, подумал он.

Абдулла Телль не знал, что в эту минуту его противник Давид Шалтиель открывал в присутствии своих ближайших подчиненных бутылку шампанского со словами: «…на нас снизошла благодать Божья… Бог с нами…» И перед следующим тостом он произнес: «…Противник совершил ошибку… фатальную для себя ошибку… в которой он еще раскается… Я поднимаю свой тост за Победу! Мазель Тов!»

Распив бутылку шампанского, Давид Шалтиель объявил, что перемирие будет длиться всего лишь 4 недели, то есть 28 дней.«…Нам нужно готовиться к следующей вспышке насилия, что случится 9 июля, я заявляю вам — следующий раунд битвы должен быть за нами».

В это же время король Абдалла прибыл на пятничную молитву в мечеть Омара. Помолившись, его кортеж переместился в школу «Рауда». Там состоялся его праздничный банкет, когда все приглашенные откушали от запеченного барана, покоящегося на горе дымящегося риса. По завершении обеда, согласно традиции, все приглашенные выстроились в очередь, и король стал протягивать свою правую руку для прощального поцелуя уходящим VIP (то есть знатным лицам). Обычно это выглядело «кистью вниз». Если король был кем-то недоволен, то он протягивал для поцелуя сжатый кулак.

Для Абдуллы Телля король оказал высшую милость: он протянул ему для поцелуя руку «кистью вверх». Когда Телль выпрямился после поцелуя, то вперед выступил один из адъютантов короля и громко зачитал приказ, что майору Абдулле Теллю, которому три недели назад король лично приказал «идти спасать Иерусалим», вне всяких очередей присваивается звание полковника королевской гвардии.

Новоиспеченный полковник едва сдержал нахлынувшие слезы.

Пару дней позже состоялась первая и единственная встреча двух противников, которые хотели разделить славу Саладина и Годфруа де Буйона в овладении «святым городом». Им предстояло подписать совместный документ, обозначавший демаркационную линию внутри дорогого им Иерусалима. (При том, что один родился в далеком Гамбурге, а второй — в недалекой пустыне, оба были патриотами одного и того же места на земле.)

Их пригласили в одну комнату, и, встретившись лицом к лицу, немецкий еврей и иорданец-араб пару минут безмолвно разглядывали друг друга. После этого, представившись и пожав руки, они перешли к карте. Процесс согласования этого документа пошел вполне гладко, лишь на обозначении квартала Мусрара их карандаши столкнулись в одной точке: «Если это ваши позиции, то где же ваши фортификации (укрепления)?» — недоуменно спросил Телль. «Наши фортификации — это наши окровавленные рубашки», — ответил Шалтиель. У араба поднялись брови, он задумался и через пару секунд ответил: «Хорошо, я принимаю ваше слово офицера и джентльмена». Они встретятся — но на расстоянии минометного залпа — всего лишь через месяц.

С 12 июня, согласно условиям перемирия, поток продовольствия пошел в город. На виду у бывшего поста военной полиции в Латруне, где за две-три недели до этого сотни евреев отдали свои жизни под смертоносной шрапнелью арабского огня, десятки грузовиков везли в Иерусалим сотни тонн продуктов. Когда кто-то из комиссаров ООН осмелился заявить, что эта масса продовольствия заведомо превышала количество, согласованное по условиям перемирия, то Дов Джозеф заявил: «Мы не собираемся согласовывать с вами количество продуктов, необходимое нам для жизни… И мы никогда не позволим себе попасть в то положение, в котором мы оказались в первой декаде июня…»

В это же время в порты Хайфа и Яффа было доставлено первое серьезное вооружение, закупленное в Европе. 15 июня первый пароход выгрузил 10 пушек калибра 75 мм, 12 легких танков «Ходжкисс», 19 противотанковых пушек калибра 65 мм, 4 орудия ПВО и 45 000 снарядов. Следующий доставил 500 пулеметов, несколько тысяч винтовок, 17 тысяч снарядов и 7 миллионов патронов. Еще один корабль доставил из Италии 30 танков «Шерман» (это весьма удачный американский аналог нашего Т-34).

Так как докеры в порту не знали, как разгрузить эти 35-тонные махины, то в той же Италии был срочно закуплен и пригнан 40-тонный кран, который сразу решил эту проблему.

Некоторая часть вооружения, но уже не по официальной, а по тайной «Бирманской дороге», перебрасывалась в Иерусалим. Уже на первой неделе в иерусалимские арсеналы «Хаганы» поступило 40 тонн боеприпасов, сотни английских автоматов «Стэн» и пулеметов «Брен», ящики ручных гранат, связки американских «базук».

Были доставлены несколько десятков 2-х, 3-х и — самое главное 6-дюймовых минометов (то есть по-нашему, калибра 160 мм, это серьезное оружие даже по современным меркам).

Когда Шалтиеля пригласили в первый раз для осмотра этих 160-миллиметровых «чудовищ», он, по словам его адъютанта Ешу Шифф, буквально потерял дар речи и затем перешел на свой родной немецкий, беспрерывно повторяя только три слова: «О, майн Готт!», «О, майн Готт!»

Шалтиель, конечно, не был кровожадным человеком, одна только мысль согревала его тогда: никогда больше арабский обстрел с высот Неби Самюэль не останется безответным и безнаказанным.

Но даже Шалтиель не знал тогда, что на далекой авиабазе в пустыне Негев уже был создан костяк ВВС Израиля. Самое курьезное, что в тот момент пилоты и механики срочно осваивали самолеты самых разнообразных марок, включая двадцать «Мессершмиттов-109», пять «Мустангов-Р-51» и несколько английских «Спитфайеров».

За 5–6 лет до этого эти же самолеты ожесточенно дрались между собой за контроль над небесами оккупированной Европы. Теперь им предстояла другая служба.

В течение трех недель перемирия гражданские и военные власти Израиля сумели решительно развернуть ситуацию на 180°. 12 июня Бен-Гурион созвал у себя в резиденции конференцию руководителей. Хотя в преамбуле было заявлено, что Израиль «устоял», что само по себе было достижением, тут же указывалось, что гражданам новорожденного государства пришлось заплатить слишком большую цену. Потери в людях превысили все цифры, которые ожидались. 10 и 11 июня положение и напряжение на фронтах было почти катастрофическим. При этом выявилось много слабых звеньев, например, в то время как прибывшее оружие и боеприпасы уже были складированы в доках Хайфы, его невозможно было вывезти из-за арабского террора на дорогах.

Это уже не должно было повториться. 29 июня был обнародован декрет правительства, по которому создавались единые вооруженные силы, со званиями, униформой, должностными окладами, нормами снабжения, гарантиями военнослужащим и т. п.

На первой неделе июля Дов Джозеф с гордостью доложил Шалтиелю, что у него запасено 7500 тонн продовольствия, 2800 тонн горючего, проведен новый акведук по снабжению водой, отдельный от арабского.

Этого могло хватить почти что на год осады. Шалтиель со своими штабистами приступил к срочной отработке плана, как он выразился, «подарить новому государству его древнюю столицу».

У генштабистов в Тель-Авиве планы были еще более обширными. Был объявлен очередной призыв в армию. Наиболее грамотных и толковых новобранцев направляли в технические подразделения, где они срочно осваивали орудийные и минометные прицелы, практику стрельбы из орудий, радиосвязь и вождение танков. Всем выдали единую форму, каски, а ударные подразделения пересадили на джипы и «хав-траки», сделав их по-настоящему мобильными.

Нельзя сказать, что арабская сторона не готовилась к будущей вспышке военных действий, но как отличались их подходы к решению возникающих проблем!

Начать с того, что на период действия перемирия и согласно его условиям было вообще-то введено эмбарго на все поставки вооружений, боеприпасов и военных материалов всем воюющим сторонам. Хотя израильтяне и скрывали это, но было ясно, что они всеми правдами, а скорее неправдами стремились обойти это эмбарго. Их финансисты и разного рода эмиссары и посланники не жалели ни сил, ни средств, обеспечивая поставку этих вооружений на «землю обетованную». Поэтому появился и результат.

Что касается арабов, то их достижения за указанный период были гораздо менее значительными.

Опять сыграло свою роль отсутствие единого командования и общей стратегии. Их вожди были больше заняты внутренними распрями, междуусобицами и «подсидками», чем реальной подготовкой к грядущим сражениям. Что касается народных масс, то ими манипулировали штатные пропагандисты и экстремистские организации типа «братья-мусульмане» (предшественники нынешнего «Хамаса»). Чтобы держать уличные толпы в постоянном напряжении, каждый день организовывались шумные манифестации и шествия под лозунгами немедленного объявления «джихада» и «газавата». Самые крайне настроенные ораторы громко кричали о «предательстве», «трусости солдат», «кинжале в спину» и тому подобное. Широко муссировался тезис: «Пусть только придет 9 июля, и уж тогда мы им покажем!»

Даже Глабб-Паша в минуту откровения откомментировал своим приближенным: «Как можно вести современную войну, когда в любой момент у тебя в тылу может вспыхнуть мятеж твоего же собственного населения?..»

Вообще, например, во французском языке есть термин, которым французы достаточно широко пользуются между собой. Это — «peu serieux», то есть «несерьезно». Этим понятием французы характеризуют любого несерьезного, легкомысленного, необязательного, увлекающегося человека, который в конечном итоге не хочет нести ответственности за свои слова, обещания, поступки. Этим же термином можно характеризовать и действия группы лиц, и их планы, и пропагандистскую кампанию.

Таким образом, то, что наблюдалось тогда и пару десятилетий позже с арабской стороны, вполне укладывалось в понятие «пе серье», и только реально лишь накануне Октябрьской войны 1973 года они отнеслись к предстоящим событиям уже по-другому, и от этого получился другой результат (или почти что другой).

Но вернемся в июнь 1948 года. Арабы так и не смогли всерьез преодолеть эмбарго комиссии ООН; всего за этот месяц они получили несколько тысяч ружей, но, как правило, это были винтовки устаревших моделей, поступившие из случайных источников. Самое главное, им не удалось получить тяжелого вооружения, и еще более главное, если можно так выразиться, — практически не удалось пополнить арсенал боеприпасов, растраченных за первые четыре недели боев.

То есть, другими словами, орудий и гаубиц в принципе хватало, но стрелять было нечем. Дело дошло до того, что к этой проблеме подключился сам Джон Глабб. В те времена на Ближнем Востоке еще находились несколько английских военных баз, в том числе в Суэце, Адене и на Кипре. Пользуясь своим близким знакомством со своими коллегами, такими же английскими генералами, Джон Глабб сумел «договориться», и ему поставили некоторое количество артиллерийских и минометных снарядов.

Другую часть арабам удалось «стянуть», а проще говоря, «выкупить за взятки» с этих же складов. И еще какую-то часть они купили у разного рода «серых дилеров» и торговцев оружием, рассеянных по всему свету. Но в этом случае, естественно, никто не гарантировал должного качества поступившей продукции.

Конечно, это было лучше чем ничего, но по сравнении с десятками и сотнями тонн снаряжения, поступившими к израильтянам, это было так мало… мало… мало…

Сохранились свидетельства египетских фронтовых офицеров, говоривших, что «мы получали в достаточных количествах чай, печенье, шоколад, но никаких боеприпасов».

А в это время разнузданная пропаганда продолжала грозить своему сионистскому противнику всеми немыслимыми карами, а чучела и флаги с шестиконечной звездой принародно сжигались на рыночных площадях арабских городов (что наблюдается и поныне).

Чем ближе приближалась дата 9 июля, тем больший азарт охватывал Бен-Гуриона и его приближенных.

Зная, как «чесались руки» у подчиненных ему военных применить все поступившее вооружение, они боялись лишь одного: а вдруг арабы выступят с инициативой продлить перемирие, да еще и бессрочно.

Но ему не стоило беспокоиться. В конце июня Бернадотт, в соответствии с условиями перемирия, представил обеим сторонам так называемый «мирный план». Он оказался неприемлемым и для тех, и для других, но арабы были первыми, кто официально отверг его. 7 июля, чувствуя, что ситуация вот-вот взорвется (а до утра 9 июля оставались всего лишь сутки) Бернадотт предложил простое продление перемирия.

Гуманистические идеалы своей нации не позволили Бен-Гуриону выступить против. Но арабы опять выручили его. На совещании глав государств большинством голосов они проголосовали за возобновление боевых действий.

Арабские руководители были в курсе, что египтяне и иракцы выставили еще по 10 тысяч солдат, в дополнение к тем, которые уже имелись на поле боя, увеличилось и число добровольцев, но они не знали, что вооруженные силы Израиля уже составляли 50 000 человек и на тот момент превысили своего противника не только технически, но и численно.

Полковнику Абдулле Теллю не потребовалось много времени, чтобы понять, что за куски рваного металла положил ему на стол его адъютант. Это были осколки от шестидюймовых минометных снарядов. Прямо с утра 9 июля израильтяне стали засыпать арабский город этим смертоносным металлом. Теперь уже мусульманам пришлось вкусить того ужаса, который испытывали евреи в течение 26 дней первого раунда боев. Израильтяне решили не церемониться. Снаряды сыпались весь день и всю ночь. После первых двадцати четырех часов арабские жители поняли то, о чем Телль догадался уже на первых минутах — их ждала нелегкая судьба.

Что касается других фронтов, то с утра 9 июля там разразился циклон израильских атак. На севере они захватили важные позиции вокруг городов Шфраан и Назарет. В центре лишь просчеты армейской разведки и тактические ошибки на местности стоили им вполне ожидаемой победы, и город Дженин остался в арабских руках. Но самый важный и яркий успех достался им прямо у ворот Тель-Авива в городах Лод (арабское название Лидда) и Рамле. Эти города имели поистине стратегическое значение для новорожденного государства. Общее руководство осуществлял Игал Ядин, а непосредственно войсками на местности командовал Моше Даян, имя которого стало широко известно после этой операции.

Пока арабы грозились «ну, мы вам еще покажем», израильтяне атаковали первыми 9 июля, а 10-го батальон элитного «Палмаха» ворвался в Лод. Город был взят, а два дня спустя был захвачен Рамле. Именно здесь в секторе Лод-Рамле израильтяне перешли к откровенной практике изгнания местного населения с насиженных мест. По улицам деревень колесили их джипы с установленными громкоговорителями, побуждая жителей уехать, «пока не поздно». Более того, старост и других официальных лиц приглашали в передовые штабы и от них ультимативно требовали того же, обещая лишь транспорт для вывоза пожитков. Последовала новая волна арабского «исхода», то есть бегство жителей.

Возле местечка Лод располагался единственный международный аэропорт Палестины той поры, построенный англичанами. Сейчас он является главным аэропортом и носит имя Бен-Гуриона. В июле 1948-го бежавшие арабы в спешке не успели (или не сообразили?) разрушить его, а спустя сутки израильтяне уже использовали его для приема тяжелых самолетов с припасами для своей армии.

В 30 километрах южнее, в арабском городе Миждаль (сейчас это часть Ашкелона), располагался штаб египетских сил. Миждаль контролировал весь северный Негев. Тут же находился бывший пост английской полиции, точнее, целый форт под названием Ирак Свидан. Обескураженные арабскими провалами на всех других фронтах, 12 июля египтяне атаковали киббуц Негба, находившийся от Свидана всего в четырех километрах. Последовало жестокое сражение. Несколько сотен киббуцников, в тех же комбинезонах, в которых они ухаживали за скотом, и с устаревшими маузерами сумели отбить наступление солдат регулярной армии.

Не прошло и недели, как арабы первыми запросили перемирия. Их громкие крики об ожидаемой победе 9 июля оказались лишь сотрясанием воздуха.

Когда это сообщение пришло в Нью-Йорк, Трюгве Ли, тогдашний Генеральный секретарь ООН, распорядился срочно задействовать всех своих посредников.

Новость об объявленном прекращении огня послужила холодным душем для Шалтиеля и его штабистов. Они-то рассчитывали на целый месяц боев, и на первую неделю-две не планировали чего-то существенного, намереваясь сначала «размягчить» арабскую оборону шестидюймовыми снарядами. Утром 15-го он узнал, что перемирие должно вступить в действие в субботу 17 июля, в 5 часов утра. Итак, у него в распоряжении оставалось уже менее 48 часов.

Немедленно было созвано заседание штаба, на котором Шалтиель объявил, что новое перемирие будет несомненно означать конец войне и, значит, Старый город со всеми его еврейскими святынями, включая главную — Стену Плача, останется в арабских руках на целые поколения вперед. Первоначально предполагалось окружить город со всех сторон, оставив только один выход, и затем минометным огнем заставить жителей бежать. Но времени на это уже не было, оставалось одно — прямая атака на стены. Это было рискованно и могло повлечь серьезные потери. Но альтернативы уже не было. Чтобы убедить некоторых из все еще колеблющихся соратников, Шалтиель вскрыл им своего «козырного туза» под названием «Конус». Это был заряд динамита, действительно, в виде конуса и весом в 350 фунтов. Изготовивший его физик Джоель Раках заверил Шалтиеля, что если установить «Конус» на металлической треноге ровно в шести дюймах от стены, то грянувший направленный взрыв гарантированно сделает в этой стене пролом достаточных размеров.

Грядущей атаке присвоили название операция «Кеддем» (Древность).

Все приказания были отданы, и офицеры приступили к подготовке. Тем временем Шалтиель занялся другим вопросом. Будучи полностью уверенным в успехе предстоящей операции «Кеддем», он назначил временную администрацию, которая будет заниматься всеми вопросами сразу после освобождения Старой крепости. Во главе был поставлен профессор химии Давид Амиран. Профессор отнесся к порученному делу с такой же основательностью и вниманием к мельчайшим деталям, словно готовил серию важнейших химических опытов.

Он собственноручно написал «Приказ № 1 к населению». Там было десять пунктов. Пункт первый — в городе объявлялся строжайший комендантский час. Все оружие на руках у населения должно быть немедленно сдано. Всем участникам регулярных и нерегулярных формирований предписывалось зарегистрироваться как таковым. Специальный отряд военной полиции должен был взять под охрану все мусульманские, иудейские и христианские святыни. Населению приказывалось немедленно вернуться к нормальной жизни.

Этот «Приказ» был распечатан на больших листах сразу на трех языках арабском, иврите и английском. Специально выделенный отряд «Гадна» должен был расклеить его копии на всех столбах и стенах. Срочно отпечатали временные деньги для хождения внутри города. Всем членам новой администрации и активистам раздали нарукавные повязки бело-голубого цвета с шестиконечной звездой. На крупноразмерной карте Старого города Амиран собственноручно выбрал место своей будущей резиденции. Он показал на квадратик, обозначавший здание почтамта сразу за Яффскими воротами, и сказал присутствующим, что с завтрашнего дня его искать только там.

Тот жертвенный ягненок, который стоял привязанным во внутреннем дворике в ночь на 18 мая, уже давно был съеден. Поэтому срочно нашли еще одного и привязали его там же. Тем временем Шалтиель собственноручно написал свою завтрашнюю речь и даже вслух прорепетировал ее своим подчиненным. Первый абзац гласил: «Я имею величайшую честь сообщить, что силы города Иерусалим освободили весь город и с гордостью передают его народу Израиля!»

И на этот раз атака планировалась все в тех же местах, что и в мае. Для ее реализации выделялись все свободные силы. Кстати, обозначения объектам дали весьма любопытные. Новые ворота были закодированы как «Париж», Яффские как «Москва», а ворота Сиона — «Берлин». «Париж» и «Москву» должны были освобождать группы «Иргун» и «Штерн», каждая где-то по 150 человек, но их действия предполагали быть только отвлекающего характера. Основной отряд в 500 человек направлялся к «Берлину», ему же передавался и «Конус». В штабе Шалтиеля не знали, что «штерновцы», в противоречие отданным приказам, уже запланировали уничтожение главных мусульманских святынь — мечетей «Купол на камне» и «Аль-Акса», что позволило бы им осуществить свою мечту — реконструировать иудейский Третий Храм.

В 10 часов вечера первый минометный снаряд упал в пределах Старого города. В следующие три часа там обрушились 500 снарядов, столько же, сколько падало в Западном Иерусалиме за три дня.

Телль знал, что это значит, — тот штурм, которого он ждал, уже начался. Он отдал свой приказ: «Бог с нами. Пусть каждый правоверный приготовится выстоять или умереть. Мы будем защищать Святой город до последнего человека и последнего патрона. Сегодня никто не отступит». Его слово посыльными и по телефону передали на все посты.

В той спешке, что предшествовала, евреи упустили одну важную деталь никто не подумал, как дотащить «Конус» до нужной точки. Взвод саперов, с руками, содранными в кровь, попеременно меняясь, тащили его вверх и вверх среди могил армянского кладбища. Вновь арабы стали сбрасывать скомканные зажженные газеты. В мерцающем свете капитан Махмуд Мусса увидел непонятное для него зрелище — группа атакующих толкала перед собой что-то, напоминающее тележку уличного торговца овощами. Но этот «овощ» был совсем другого рода.

В два часа ночи пришло первое обнадеживающее сообщение; в «Париже» «Иргун» сумел проделать брешь в Новых воротах. Тут же радист известил Шалтиеля, что «Конус» на месте и запал приведен в действие. Глаза его были прикованы к месту, где он ожидал кульминации дня.

…Невероятно ослепительная вспышка озарила затененный город, и оглушительный рев потряс здания. Абрам Узиели, вспомнив древнюю легенду о павших стенах Иерихона, воскликнул: «Ну все, стены рухнули перед нашими трубами». Абрам Зореа, командир батальона, услышал, как кто-то закричал с передового НП: «Она сработала!» «Вперед, вперед!» — стал он поднимать своих солдат.

В клубах серого дыма они стали карабкаться к пролому. Неожиданно им навстречу вылетел какой-то растерзанный человек. Зореа не сразу узнал его это был командир штурмовой роты. «Я не понимаю! — кричал он. — Весь этот гром — и никакого результата. Там только закопченное пятно на стене!» Он оказался прав — пролома не было, а чудесный «Конус» оказался всего лишь шумной петардой.

Когда Шалтиель узнал об этом, он как будто сразу постарел на 10 лет, свидетельствовал Ешу Шифф.

Последовала сумятица и состояние, близкое к панике. Обескураженные бойцы по склону горы посыпались вниз. Увы, все их усилия оказались напрасными. Наконец, офицеры кое-как пришли в себя и поспешили в штаб. Абрам Зореа стал настаивать на переброске своего подразделения в «Париж», чтобы воспользоваться проломом, сделанным «Иргуном».

Шалтиель посмотрел на часы: уже было начало пятого, и небо стало сереть. «Нет, поздно, я не могу нарушить приказ о прекращении огня». В это время, подгоняемые выстрелами со всех сторон, боевики «Иргуна» уже стали выбираться обратно в Новый город.

…И этот ягненок получил неожиданное прощение и возможность прожить, пока не вырастет во взрослое животное… Листовки, плакаты и нарукавные повязки Давида Амирана уже оказались ненужными…

…Спустя пару дней автор «Приказа № 1» опять приступил к написанию своих «химических» лекций…

От Шейх Джерра на севере до квартала Талбия на юге город оказался разрезанным на последующие 19 лет.

На этом бои в районе Иерусалима действительно закончились, и если мир так и не наступил, то стрельба прекратилась почти на двадцать лет.

С наступлением июльского перемирия карта Палестины трансформировалась еще раз. Ясно было одно: израильские позиции стали более прочными и надежными. ООН в Нью-Йорке была обеспокоена все более ухудшавшейся ситуацией на Ближнем Востоке. Все громче звучали голоса о необходимости стабилизировать обстановку. Графа Бернадотта наделили новыми чрезвычайными полномочиями. Он сформулировал новый мирный план, по которому вся пустыня Негев отдавалась Египту. План был вполне приемлем для египтян и британцев, но совсем не устраивал израильтян, которые сочли, что он является отступлением от резолюции 29.11.1947.

Пока израильское правительство формулировало и заявляло свои протесты и несогласия, экстремисты действовали быстрее. 17 сентября прямо в центре Иерусалима Фольке Бернадотт попал в засаду и был убит. Ни для кого не было секретом, что это совершили боевики группы «Штерн». Бен-Гурион был в ярости: «Арестовать всех вождей «Штерна»! Окружить их базы! Конфисковать все оружие! Пристрелить всех, кто будет сопротивляться!» Но подлинные убийцы так никогда и не были арестованы.

Итак, погиб еще один швед, который, как и Рауль Валленберг, в годы войны отдал столько сил, спасая евреев от газовых камер нацистских концлагерей. Но если первый пал от рук наших чекистов, то второго «уложили» соплеменники спасенных им жертв, что совсем не делает им чести.

Первая арабо-израильская война постепенно шла к концу, только ни арабы, ни израильский Генштаб об этом еще не знали. Что знал еврейский Генштаб, так это намечать следующую задачу и затем приступать к ее реализации. Со стороны арабов все ярче высвечивал уже упомянутый фактор «пе серье».

Очередной раунд схватки начался 15 октября. Теперь это были израильтяне, кто завязал сражение за Ирак Свидан. Египтяне славились особым упорством и умением защищать укрепленные позиции. Семь раз подряд в течение нескольких дней израильтяне ходили в атаку на этот форт, пока на восьмой они не взяли его. Затем израильские солдаты обошли ряд египетских позиций и 21 октября приступили к освобождению (захвату?) столицы Негева, библейского города Беэршева. Все тот же несгибаемый Узи Наркисс, который после Кастеля был переброшен к воротам Сиона, затем едва не взял Старый город, а теперь отвоевывал столицу Негева, свидетельствовал: «Взять Беэршеву оказалось сравнительно легко, видно, к этому времени египтяне уже устали и в значительной степени утратили свой боевой дух».

Сначала их оттеснили в центр города, где они несколько часов отстреливались из здания центрального полицейского управления, затем была взята главная мечеть города, и в 9.15 утра 22 октября штаб бригады «Харель» получил по радио сообщение: «Вся Беэршева в наших руках». В 15.00 того же дня было объявлено очередное перемирие. «Пе серье, пе серье».

Армия присоединила к своему государству новые территории. Был освобожден киббуц Яд-Мордехай, который в течение пяти месяцев, с конца мая, находился в руках египтян. Это было печальное возвращение, вернувшиеся киббуцники первым делом приступили к перезахоронению своих павших, в соответствие с иудейскими традициями, затем начали восстанавливать разрушенное.

Тем временем на севере, в Галилее была запущена операция «Хаярем», которая должна была покончить с «иностранной» армией Эль-Каукджи и отодвинуть границу с Ливаном и Сирией на линию плана ООН от 29.11.1947. Операция была блестяще исполнена и увенчалась полным успехом. Самое главное, арабы, жители Галилеи, «не убежали», они предпочли сдать оружие, как им было предписано, и остаться жить в новом государстве. Многие из них, «избавившись от Каукджи, приветствовали новую власть», — так, по крайней мере, пишут израильские публицисты.

В этих же местах жили и друзы, которые исповедовали разновидность Ислама. Глядя на ту драму, что разворачивалась у них на глазах в течение полугода, в ноябре они тоже решили сдать свое оружие и стать полноправными гражданами нового государства.

В ноябре израильтяне стали делать все более серьезные вылазки в пустыню Негев. В бригаде «Гивати» был даже сформирован кавалерийский отряд, который скакал в тех местах, которые были недоступны для механизированных войск.

Где-то в ноябре окончательное перемирие установилось на иорданском фронте. Только на египетском всё упрямились, наверное стараясь скрыть от общественности провал всех своих усилий.

В ночь с 22 на 23 декабря начальник оперативного отдела Генштаба Игал Ядин отдал приказ: «Изгнать противника за пределы священных рубежей нашей родины».

Ицхак Рабин и Игал Аллон были во главе войск, которые приступили к освобождению Восточного Негева. Боевые действия развивались достаточно быстро, и 27 декабря началась решающая битва за ключевой пункт Нитцана. Когда он был взят, сражения перешли уже на собственно египетскую территорию. Большое количество пленных свидетельствовало, что по крайней мере для себя лично многие египетские военнослужащие считали войну проигранной.

После этого их руководители заявили, что они готовы к переговорам о постоянном перемирии.

Эти переговоры начались в январе нового, 1949 года на острове Родос. 24 февраля соглашения были подписаны.

В ответ на окончательное прекращение огня египтянам разрешили вывести войска из так называемого «котла Фаллуджа». Их командующий, генерал Саид Таха, которого израильтяне называли «Суданский тигр», сражался хорошо и заслужил их уважение. Свернув знамена, его войска отправились в Каир, а в так называемую «полосу Газа» — что было частью сделки — переселились тысячи палестинцев, покинувших свои земли и очаги.

Тем не менее дело шло к миру. 14 февраля 1949 года в здании Еврейского Агентства в Иерусалиме Бен-Гурион открыл первую сессию израильского парламента «Кнессет», которую он назвал «послевоенной».

А 1 марта начались переговоры с делегациями Ливана и Трансиордании. Пока они шли, израильская армия завершила последнюю операцию этой войны 10 марта ее отряд без боя занял Эйлат, обеспечив своему государству выход к заливу Акаба, соединенному с Красным морем (правда, в то время это была крошечная бедуинская деревушка, расположенная возле поста полиции).

Переговорный процесс еще шел; между мартом и июлем 1949 года был подписан целый ряд двусторонних соглашений между Израилем и его соседями.

Открытые боевые действия закончились. Но это был не мир, который следует за войной, а всего лишь перемирие, то есть, как заявила арабская сторона, «состояние войны не прекращалось».

Итоги войны были следующими:

1. Израиль захватил 1300 кв. км территорий и 112 деревень, первоначально передаваемых арабскому государству по плану Раздела; арабы удержали 330 километров и 14 населенных пунктов, которые бы иначе относились к еврейскому государству.

2. Израиль потерял 6000 человек только убитыми, то есть один процент от своего тогдашнего населения. В одном Иерусалиме погибло и было ранено 2 тысячи военных и гражданских лиц. Как заявил позднее Ицхак Рабин: «Это была самая длительная, самая тяжелая война с наибольшим количеством жертв у нас». Потери арабов были выше.

3. Но мертвые хоть могли упокоиться в своих могилах, судьбы некоторых живых будут страшнее, особенно 500–900 тысяч (цифры разнятся в разных источниках) палестинских беженцев, изгнанных или убежавших с родной земли, поддавшись панике. Теперь их страдания будут в значительной степени определять характер ближневосточного конфликта.

И последнее. В мае 1949-го, спустя ровно год после 14 мая 1948 года, Израиль приняли в члены ООН. Когда его делегация, возглавляемая министром иностранных дел Моше Шаретом, вошла в зал Ассамблеи, большинство членов мирового собрания поднялись с мест и встретили ее аплодисментами.

Но поднялись и другие. Это были все до одной делегации арабских стран, которые покинули зал заседаний, в знак протеста против появления там израильтян.

Война закончилась, но только из этого факта уже можно было догадываться, что ожидало «Святую землю» на десятилетия вперед.