• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Граф Альфред фон Шлиффен, начальник германского генерального штаба с 1891 по 1906 год, был, как и все немецкие офицеры, воспитан на правиле Клаузевица: «Сердце Франции находится между Брюсселем и Парижем». Это была обескураживающая аксиома, потому что путь, указываемый ею, был перекрыт нейтралитетом Бельгии, который сама Германия вместе с другими четырьмя великими державами гарантировала навечно. Шлиффен, полагая, что война предрешена и что Германия должна вступить в нее при условиях, обеспечивающих успех, решил помешать бельгийскому нейтралитету встать на пути Германии.

Из двух типов прусских офицеров — с бычьей шеей и осиной талией — он принадлежал ко второму. С моноклем на аскетическом лице, холодный и сдержанный, он с таким фанатизмом отдавался своей профессии, что, когда его адъютант в конце продолжавшейся всю ночь поездки штаба по Восточной Пруссии обратил его внимание на красоту реки Прегель, сверкавшей в лучах восходящего солнца, генерал, бросив короткий и тяжелый взгляд, ответил: «Незначительное препятствие». Это, решил он, можно было отнести и к нейтралитету Бельгии. Нейтральная и независимая Бельгия была плодом творения Англии, или, вернее, самого способного министра иностранных дел Англии лорда Палмерстона. Побережье Бельгии было границей Англии, на полях Бельгии Веллингтон уничтожил самую страшную угрозу для Англии со времен Армады. Впоследствии Англия решила превратить этот участок открытой, легко доступной территории в нейтральную зону и после Наполеона в соответствии с урегулированием, достигнутым на Венском конгрессе, договорилась с другими державами передать ее Королевству Нидерланды. Недовольные союзом с протестантской страной, горя в лихорадке национализма XIX века, бельгийцы подняли восстание в 1830 году, вызвав международный конфликт. Голландцы сражались за возвращение своей провинции, французы, стремившиеся схватить то, что им когда-то принадлежало, также вмешались. Самодержавные государства Россия, Пруссия и Австрия, решившие держать Европу в тисках Венских соглашений, были готовы начать стрелять при первых признаках мятежа в любом месте.

Лорд Палмерстон обошел своими маневрами всех. Он знал, что подчиненная провинция всегда будет вечным искушением для того или иного соседа и что только независимое государство, полное решимости сохранить свою целостность, может служить в качестве зоны безопасности. После девяти лет нервов, ловкости, неотступного движения к своей цели, прибегая к «давлению» силой английского флота, он обыграл всех претендентов и добился заключения международного договора, давшего Бельгии статус «независимого и нейтрального навечно государства». Договор был подписан в 1839 году Англией, Францией, Россией, Пруссией и Австро-Венгрией.

Начиная с 1892 года, когда Франция и Россия вступили в военный союз, было ясно, что четыре участника Бельгийского договора будут автоматически втянуты — двое против двух — в войну, которую Шлиффен должен был спланировать. Европа была кучей мечей, сложенных так же осторожно, как и карточный домик — нельзя было вытащить один из них, не задев другие. По условиям австро-германского союза, Германия обязана поддержать Австро-Венгрию во время любого конфликта с Россией. В соответствии с договором между Россией и Францией оба его участника обязывались выступить против Германии, если кто-нибудь из них окажется втянутым в «оборонительную войну» с ней. Эти обстоятельства делали неизбежным тот факт, что в ходе любой войны, которую пришлось бы вести Германии, она будет вынуждена сражаться на два фронта — против Франции и России.

Какую роль будет играть Англия, оставалось неясным, она могла остаться нейтральной, могла при определенном условии выступить против Германии. То, что Бельгия могла стать таким условием, не было секретом. Во время франко-прусской войны 1870 года, когда Германия еще нетвердо стояла на ногах, Бисмарк был рад, получив намек от Англии, вновь заверить о незыблемости нейтралитета Бельгии. Гладстон добился подписания обеими воюющими сторонами соглашения с Англией, в соответствии с которым в случае нарушения нейтралитета Бельгии Англия будет сотрудничать с другой стороной с целью защиты Бельгии, хотя и не будет принимать участия в общих военных операциях. Несмотря на то что формула Гладстона была не совсем практичной, у немцев не было оснований считать ее мотивы менее действенными в 1914, чем в 1870 году. Тем не менее Шлиффен решил в случае войны напасть на Францию через Бельгию.

Он основывался на «военной необходимости». В войне на два фронта Германия должна бросить все против «одного врага, самого сильного, самого мощного, самого опасного, — таким может быть только Франция». Законченный Шлиффеном план на 1906 год — год, когда он ушел в отставку, — предусматривал, что за шесть недель семь восьмых всех вооруженных сил Германии сокрушат Францию, в то время как одна восьмая их будет держать Восточный фронт против русских до тех пор, пока основные силы армии не будут переброшены для борьбы со вторым врагом. Он выбрал Францию первой потому, что Россия могла сорвать быструю победу, отойдя в свои необозримые пространства, втянув Германию в бесконечную кампанию, как когда-то Наполеона. Франция же была под рукой, кроме того, она могла провести быструю мобилизацию. Германские и французские армии могли завершить мобилизацию в течение двух недель, то есть до начала генерального наступления на пятнадцатый день. России же в соответствии с германскими расчетами ввиду огромных расстояний, многочисленности населения и слабого железнодорожного транспорта потребуется шесть недель для организации генерального наступления, а к этому времени Франция уже будет разбита.

С риском потери Восточной Пруссии, этого сердца юнкерства и Гогенцоллернов, которую защищали всего лишь девять дивизий, было трудно смириться, но Фридрих Великий говорил: «Лучше потерять провинцию, чем допустить разделение войск, необходимых для победы», и ничто так не утешает военные умы, как принципы великого, хотя и мертвого полководца. Только при применении превосходящих сил на Западе удастся добиться быстрой победы над Францией. Только стратегией охвата, используя Бельгию как проходную дорогу, германские армии смогли бы, по мнению Шлиффена, успешно атаковать Францию. Его доводы, с чисто военной точки зрения, казались безупречными.

Германская армия численностью в полтора миллиона теперь была в шесть раз больше, чем в 1870 году, и ей нужно было пространство для маневрирования. Французские укрепления, построенные вдоль границ с Эльзасом и Лотарингией после 1870 года, не давали немцам возможности совершить фронтальную атаку через общую границу.

Затяжная осада не давала благоприятных возможностей, а при условии, что тылы французских позиций оставались открытыми для быстрого поражения противника в битве на уничтожение, только путем обхода можно было напасть на французов сзади и разгромить. Но французские оборонительные линии упирались своими краями в нейтральные территории — Швейцарию и Бельгию. Громадной германской армии не хватало пространства для обхода французских армий, ограничившись лишь Францией. Немцы осуществили это в 1870 году, когда обе армии были небольшими, однако теперь дело шло о переброске миллионной армии для флангового обхода армии такой же численности. Пространство, дороги и железнодорожные магистрали играли главную роль. Равнины Фландрии их имели. В Бельгии было достаточно места для проведения заходов во фланги, являвшиеся составной частью формулы успеха Шлиффена. Фронтальное наступление, по его мысли, было обречено на поражение.

Первой заповедью Клаузевица, оракула германской военной науки, было быстрое достижение цели наступательной войны. Оккупация территории противника и установление контроля над его ресурсами было второстепенным делом, Основное — максимально быстрое принятие решений на начальном этапе. Время ставилось превыше всего. Все, что задерживало кампанию, Клаузевиц решительно осуждал. «Постепенное уничтожение» противника, или война на истощение, было для него исчадием ада. Он писал во времена Ватерлоо, и его труды считались с тех пор библией стратегии.

Для достижения решительной победы Шлиффен выбрал стратегию времен битвы при Каннах, заимствовав ее у Ганнибала. Полководец, загипнотизировавший Шлиффена, был давным-давно мертв. Прошло две тысячи лет со времени классического двойного охвата, примененного Ганнибалом против римлян при Каннах. Полевые пушки и пулеметы заменили лук, стрелы и пращу, писал Шлиффен, но принципы стратегии остались неизменными. Вражеский фронт не является главной целью. Самое важное — сокрушить фланги противника и завершить уничтожение ударом в тыл. При Шлиффене обход стал фетишем, а фронтальный удар — анафемой германского генерального штаба.

Первый план Шлиффена, предусматривавший нарушение границ Бельгии, был составлен в 1899 году. Он предполагал прорыв через угол Бельгии восточнее Мааса. Расширяясь с каждым последующим годом, к 1905 году этот план включал огромный обходной маневр правым крылом немецкой армии, в ходе которого германские войска должны были пересечь Бельгию через Льеж и Брюссель, а затем повернуть на юг, где должны были воспользоваться преимуществами открытого ландшафта Фландрии для наступления на Францию. Все зависело от быстрых и решительных действий, и даже обходной путь через Фландрию требовал меньше времени, чем ведение осадных боев вдоль укрепленной линии на границе.

У Шлиффена не было достаточно дивизий, чтобы осуществить двойной охват Франции, как при Каннах. Вместо этого он решил положиться на мощное правое крыло, которое бы прошло через всю территорию Бельгии по обеим берегам Мааса и прочесало бы эту страну подобно гигантским граблям. Затем войска пересекают франко-бельгийскую границу по всей ее ширине и через долину Уазы обрушиваются на Париж. Основная масса немецких сил оказалась бы между столицей и французскими армиями, которым во время их вынужденного отхода для борьбы с нависшей угрозой была бы навязана решающая битва на уничтожение вдали от их укрепленных районов. Существенным моментом в плане было намеренное ослабление левого крыла немецких армий на фронте Эльзас-Лотарингия, чтобы завлечь французов в «мешок» между Мецем и Вогезами. Считалось, что французы, стремясь освободить потерянные провинции, ударят именно здесь, что, по мнению генералов, лишь способствовало бы успеху немецкого плана, так как немецкое левое крыло смогло бы удерживать их в «мешке» до победы основных сил в тылу французских армий. За этим планом всегда скрывалась тайная надежда Шлиффена на то, что по мере развертывания битвы удастся бросить в контрнаступление левое крыло и совершить настоящее двойное окружение — «колоссальные Канны» его мечты. Но, строго экономя силы для своего правого крыла, он не поддался на это искушение. Однако заманчивые перспективы левого крыла не оставляли в покое его последователей.

Итак, немцы подошли к Бельгии. Решающая битва требовала охвата, а охват требовал бельгийской территории. Германский генеральный штаб считал это военной необходимостью. Кайзер и канцлер согласились с этим более или менее единодушно. Идти ли на этот шаг, был ли он приемлемым ввиду возможной неблагоприятной реакции мирового общественного мнения, особенно нейтральных стран, — эти проблемы не имели никакого значения.

Единственным принимавшимся во внимание критерием был триумф германского оружия. Немцы после 1870 года усвоили урок, сводившийся к тому, что оружие и война были единственным источником германского величия.

В своей книге «Нация с оружием» фельдмаршал фон дер Гольц поучал: «Мы завоевали наше положение благодаря остроте наших мечей, а не умов». Принятие решения о нарушении нейтралитета Бельгии было делом нетрудным.

Греки верили: характер — это судьба. Принятие рокового решения было обусловлено многими столетиями немецкой философии: в ней были заложены семена самоуничтожения, ожидавшие своего часа. Она говорила устами Шлиффена, но ее создали Фихте, веривший, что германский народ избран Провидением, дабы занять высшее место в истории Вселенной, Гегель, считавший, что немцы ведут остальной мир к славным вершинам принудительной культуры, Ницше, утверждавший, что сверхчеловек стоит выше обычного контроля, Трейчке, по которому усиление мощи является высшим моральным долгом государства, всего германского народа, называвшего своего временного правителя «всевышним».

Цель — решающая битва — была продуктом побед над Австрией и Францией в 1866 и 1870 годах. Мертвые битвы, как и мертвые генералы, держат своей мертвой хваткой военные умы, и немцы в не меньшей степени, чем другие народы, готовились к последней войне. Они поставили все на карту решающей битвы в образе Ганнибала, однако даже призрак Ганнибала мог бы напомнить Шлиффену о том, что, хотя карфагеняне выиграли битву при Каннах, войну выиграл Рим.

Старый фельдмаршал Мольтке[52] в 1890 году предсказал, что следующая война может продлиться семь лет или даже тридцать, потому что ресурсы современного государства настолько огромны, что оно не признает себя побежденным после одного военного поражения и не прекратит борьбы. Его племянник и тезка, который заместил Шлиффена на посту начальника генерального штаба, также знавал светлые моменты, когда четко понимал всю правду. В 1906 году в один из приступов неверия в Клаузевица он сказал кайзеру: «Это будет национальная война, которая закончится не решающей битвой, а после длительной утомительной борьбы со страной, которая не будет побеждена до тех пор, пока не будут сломлены ее национальные силы. Это будет война, которая в высшей степени истощит наш народ, даже если мы и окажемся победителями». Однако следовать логике своих предсказаний противно человеческой натуре, тем более натуре генерального штаба. Аморфная, без определенных границ, концепция затяжной войны не могла быть так научно разработана, как ортодоксальное, предсказанное и простое решение решающей битвы и короткой войны. Молодой Мольтке был уже начальником генерального штаба, когда выступил со своим предсказанием, но ни он, ни его штаб, ни штаб любой другой страны не делали никаких попыток ориентироваться на длительную войну. Не считая двух Мольтке, один из которых был уже мертв, а второй проявлял нетвердость в достижении цели, некоторые военные стратеги в других странах не исключали возможность затяжной войны, однако все предпочитали верить, так же как банкиры и промышленники, что в силу общего расстройства экономической жизни всеобщая европейская война не может продолжаться более трех-четырех месяцев. Характерной чертой 1914 года, как и любой эпохи, была общая склонность, отмечавшаяся во всех странах, не готовиться к худшей альтернативе, или действовать в соответствии с тем, что, как им казалось, было правдой.

Шлиффен, принявший стратегию «решающей битвы», поставил судьбу Германии в зависимость от нее. Он считал, что Франция нарушит нейтралитет Бельгии, как только развертывание германских войск на бельгийской границе ясно укажет на принятую стратегию, и, думал он, Германия должна сделать это первой и побыстрее. «Бельгийский нейтралитет будет нарушен той или другой стороной», — говорил его тезис.

«Тот, кто войдет в эту страну первым, оккупирует Брюссель и потребует военной компенсации в размере 1000 миллионов франков, одержит верх».

Контрибуция, которая позволяет вести войну за счет противника, а не за свой собственный, была вторичной задачей, поставленной Клаузевицем. Третью задачу он видел в том, чтобы завоевать на свою сторону общественное мнение, что осуществляется «путем крупных побед и захватом вражеской столицы», помогая положить конец сопротивлению. Он знал, как материальные успехи могут завоевать общественное мнение, но забыл, что моральная неудача может привести к его потере, что также является одним из рисков войны.

Это был риск, о котором французы всегда помнили, и это заставило их прийти к выводам, противоположным тем, которых ожидал Шлиффен. Бельгия также была для них путем для нападения через Арденны, если не через Фландрию, однако план их кампании запрещал использование бельгийской территории до тех пор, пока на нее не вступят первыми немцы. Логика этого дела для них была ясна: Бельгия была дорогой, открытой в обоих направлениях, кто использует ее первым — Германия или Франция, — зависело от того, какая из этих стран стремилась сильнее к войне. Как заметил один французский генерал: «Тот, кто больше всего хочет войны, не может не желать нарушения нейтралитета Бельгии».

Шлиффен и его штаб считали, что Бельгия не будет воевать и не прибавит свои шесть дивизий к французской армии. Когда канцлер Бюлов, обсуждавший эту проблему со Шлиффеном в 1904-м, напомнил ему о предупреждении Бисмарка, что допускать добавления сил еще одной страны к силам противника Германии — противоречить «простому здравому смыслу», Шлиффен несколько раз поправил монокль в глазу, что было его привычкой, и сказал: «Конечно. Мы не стали глупее с тех пор». Бельгия не будет сопротивляться силой оружия, она удовлетворится протестами, заявил он.

Уверенность Германии объяснялась несколько смелыми расчетами на хорошо известную жадность Леопольда II, бывшего королем Бельгии во времена Шлиффена. Высокий, представительный, с черной бородой клином, он был окружен ореолом порока, составленного из любовниц, денег, жестокостей в Конго и разных скандалов. По мнению австрийского императора Франца-Иосифа, Леопольд был «исключительно плохим человеком». Мало найдется людей, о которых можно так сказать, утверждал император, однако король Бельгии был именно таким. Поскольку Леопольд был жаден в довершение к своим другим порокам, то, по мнению кайзера, жадность возобладает над здравым смыслом, и поэтому он составил хитроумный план с целью заманить Леопольда в союз, пообещав ему французскую территорию. Когда кайзера захватывал какой-либо проект, он пытался немедленно осуществить его и обычно в случае неудачи приходил в состояние удивления и огорчения. В 1904 году он пригласил Леопольда посетить Берлин. Он говорил с ним «самым добрейшим языком в мире» о его гордых праотцах, графах Бургундских, и предложил воссоздать для него древнее герцогство Бургундия из Артуа, французской Фландрии и французских Арденн. Леопольд посмотрел на него «широко раскрыв рот» и попытался свести все к шутке, напомнив кайзеру, что со времен XV века многое изменилось. Во всяком случае, сказал он, его министры и парламент никогда не станут рассматривать такое предложение.

Так говорить не следовало бы, потому что кайзер пришел в одно из своих состояний гнева и отчитал короля за то, что он питает большее уважение к парламенту и министрам, чем к персту божьему (который кайзер иногда путал со своей персоной). «Я сказал ему, — заявил Вильгельм канцлеру фон Бюлову, — что не позволю играть с собой. Тот, кто в случае европейской войны будет не со мной, тот будет против меня».

Кайзер заявил, что он является солдатом школы Наполеона и Фридриха Великого, которые начинали свои войны с предупреждения противникам: «Поэтому, если Бельгия не встанет на мою сторону, я должен буду руководствоваться исключительно стратегическими соображениями».

Подобное намерение, явившееся первой ясно выраженной угрозой разорвать договор, привело Леопольда II в замешательство. Он ехал на вокзал в каске, одетой задом наперед, и выглядел, по словам сопровождавшего его адъютанта, так, «как будто бы пережил какое-то потрясение».

Хотя план кайзера провалился, все еще считали, что Леопольд готов заложить нейтралитет Бельгии за кошелек в два миллиона фунтов стерлингов. Когда один французский офицер разведки узнал об этом после войны от немецкого офицера и выразил удивление такой щедростью, он получил ответ: «За это должны были заплатить французы». Даже после того как в 1909 году Леопольда на престоле сменил его племянник король Альберт, человек совершенно других качеств, в Германии продолжали думать, что сопротивление Бельгии явится лишь простой формальностью. Например, один германский дипломат предположил в 1911 году, что оно может принять форму «выстраивания бельгийской армии вдоль дорог, по которым пойдут германские войска».

Шлиффен выделил для захвата Бельгии тридцать четыре дивизии, которым одновременно поручалось разделаться с шестью бельгийскими дивизиями, если, хотя это и казалось немцам маловероятным, они все же решат оказать сопротивление. Немцы очень беспокоились, как бы этого не случилось, потому что сопротивление означало бы разрушение железных дорог и мостов и, как следствие, нарушение разработанного графика, которого рьяно придерживался германский генеральный штаб.

Покорность Бельгии, с другой стороны, дала бы возможность не связывать немецкие дивизии задачей взятия крепостей на ее территории и, кроме того, позволила бы приглушить общественное недовольство по поводу этой акции Германии. Чтобы отговорить Бельгию от бессмысленного сопротивления, Шлиффен предложил накануне вторжения направить ультиматум с требованием сдать все крепости, железные дороги и армию. В противном случае бельгийские укрепленные города были бы подвергнуты бомбардировке. Тяжелая артиллерия была готова при необходимости превратить угрозу в реальность. Тяжелые орудия в любом случае потребуются в ходе дальнейшей кампании, писал Шлиффен в 1912 году. «Большой промышленный город Лилль, например, представляет прекрасную цель для бомбардировки».

Шлиффен хотел, чтобы его правое крыло вышло к Лиллю на западе, и тогда будет полностью завершен обход французов. «Когда вы направитесь во Францию, пусть крайний правый в строю касается плечом пролива Ла-Манш», — говорил он. Более того, принимая во внимание британскую воинственность, он предусматривал широкий прорыв, с тем чтобы заодно с французами разделаться и с английским экспедиционным корпусом. Он был более высокого мнения о возможностях английского флота, который мог организовать блокаду, чем об английской армии; поэтому он был полон решимости достичь быстрой победы над английскими и французскими сухопутными войсками и решить исход войны на ранних этапах до того, как военные действия Англии могут отразиться на экономическом положении Германии. Чтобы достичь этого, все силы должны быть брошены на усиление правого крыла. Его надо сделать помощнее, потому что плотность войск на километр определяла фронт наступления.

Используя только действующую армию, Шлиффену не хватило бы дивизий, чтобы сдерживать прорыв русских на восточном фронте и достигнуть численного превосходства над Францией для достижения быстрой победы. Решение было простым, если даже не революционным. Он решил использовать на фронтовых позициях войска резервистов. В соответствии с существовавшей военной доктриной только самые молодые люди, недавно обученные и дисциплинированные мушлровкой в казармах, были годны для сражений. Резервисты, закончившие свой срок обязательной военной службы и вернувшиеся к гражданской жизни, рассматривались как сырой материал и не годились для использования на боевых линиях. За исключением людей моложе двадцати шести лет, которые направлялись в действующие части, резервисты формировались в отдельные дивизии, предназначенные для выполнения оккупационных задач и для тыловой службы. Шлиффен изменил это положение. Он добавил примерно двадцать резервных дивизий (их число менялось в зависимости от года составления плана) к пятидесяти или более маршевым дивизиям действующей армии. С увеличением численности войск давно задуманный им план обхода стал реально возможным.

Заместивший его меланхоличный генерал Мольтке был своего рода пессимист, которому не хватало готовности Шлиффена сконцентрировать все силы для одного маневра. Если девиз Шлиффена был «быть смелым, быть смелым», то Мольтке — «не слишком смелым». Его беспокоила слабость левого крыла, противостоящего французам, и недостаточность войск, оставленных в Восточной Пруссии для защиты от русских. Он даже спорил со своим штабом — желательно ли ведение оборонительной войны с Францией, однако отверг эту идею, потому что в этом случае исключалась бы всякая возможность «ведения боев с противником на его собственной территории». Штаб счел вторжение в Бельгию «полностью оправданным и необходимым», поскольку война явится борьбой за «оборону и существование Германии». План Шлиффена получил поддержку, а Мольтке утешил себя мыслью, которая, судя по его заявлению в 1913 году, сводилась к следующему: «Мы должны отбросить все банальности об ответственности агрессора... Только успех оправдывает войну». Однако, чтобы обезопасить себя повсюду, он стал вопреки забываемым уже советам Шлиффена каждый год брать силы у правого крыла и укреплять ими левое.

Мольтке рассчитывал составить левое крыло из 8 корпусов, численностью примерно 320 000 человек, которые должны были удерживать фронт в Эльзасе и Лотарингии южнее Мааса. Германский центр в составе 11 корпусов — около 400 000 человек — должен был вторгнуться во Францию через Люксембург и Арденны. Германское правое крыло, насчитывавшее 16 корпусов численностью в 700 000 солдат, стало бы наступать через Бельгию, смяло бы знаменитые ключевые укрепления Льежа и Намюра, защищавших долину Мезы (Мааса), стремительно форсировало реку и вышло на равнинную местность и прямые дороги на другом берегу. Каждый день такого марша был тщательно расписан заранее. Считалось, что бельгийцы не будут сражаться, но, если все же они бы так поступили, сила германского наступления, по мнению генералов, быстро заставит их сдаться. Графиком предусматривалось, что дороги через Льеж будут открыты на двенадцатый день мобилизации. Брюссель падет на девятнадцатый, французская граница пересечена на двадцать второй, на линию Тьонвилль — Сен-Квентин войска выйдут на тридцать первый, Париж и решительная победа — на тридцать девятый.

План кампании был таким же четким и полным, как чертежи военного корабля. Помня предупреждение Клаузевица о том, что военные планы, в которых есть место для неожиданностей, могут привести к катастрофе, немцы с бесконечным усердием попытались предусмотреть любые обстоятельства. Штабные офицеры, прошедшие подготовку на маневрах и в военных училищах, умевшие дать правильный ответ при любом наборе исходных данных, как ожидалось, должны были справиться с неожиданностями. На случай таких неожиданностей — изменчивых, насмешливых и таящих в себе гибель — были приняты все меры предосторожности, за исключением одной — гибкости.

В то время как план максимального усилия против Франции принимал окончательные формы, опасения Мольтке в отношении России стали постепенно уменьшаться, особенно после того, как генеральный штаб, основываясь на тщательном подсчете протяженности русских железнодорожных линий, пришел к убеждению, что Россия не будет готова к войне раньше 1916 года. Донесения шпионов о том, что среди русских поговаривают «о каких-то событиях, могущих начаться в 1916 году», еще больше укрепили мнение генерального штаба в этом вопросе.

В 1914 году два события способствовали достижению Германией высшей степени готовности. В апреле Англия начала морские переговоры с русскими, а в июне сама Германия завершила расширение Кильского канала, давшего ее новым дредноутам прямой доступ из Северного моря в Балтику. Узнав об англо-русских переговорах, Мольтке заявил во время визита к своему австрийскому коллеге Конраду фон Готцендорфу в мае, что, «начиная с этого времени, любая отсрочка будет уменьшать наши шансы на успех». Двумя неделями позже, 1 июня, он сказал барону Эккардштейну: «Мы готовы, и теперь, чем скорее, тем лучше для нас».