• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Русский колосс оказывал волшебное действие на Европу. На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы этой страны имели самый большой вес. Несмотря на ее неудачи в японской войне, мысль о «русском паровом катке» утешала и ободряла Францию и Англию.

Кавалерийская лава казаков производила такое сильное впечатление на европейские умы, что многие газетные художники рисовали ее с подробнейшими деталями, находясь за тысячу километров от русского фронта. Казаки и неутомимые миллионы упорных, терпеливых русских мужиков, готовых умереть, создавали стереотип русской армии. Ее численность вызывала ужас: 1 423 000 человек в мирное время, еще 3 115 000 при мобилизации составляли вместе с 2 000 000 территориальных войск и рекрутов 6 500 000 человек.

Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она неудержимо покатится вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших новыми силами. Усилия, предпринятые после войны с Японией, для устранения некомпетентности и коррупции в армии привели, как думали, к некоторому улучшению положения. «Каждый французский политик находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства», — писал сэр Эдуард Грей в апреле 1914 года в Париже, где он вел переговоры по вопросу заключения морского соглашения с русскими. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, — сказал он как-то президенту Пуанкаре, — что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России».

Для французов успех «плана-17» был испытанием сил всей нации и одним из величайших моментов в истории Европы. Чтобы обеспечить прорыв в центре, Франция нуждалась в помощи России, которая оттянула бы на себя часть германских сил. Проблема состояла в том, чтобы заставить русских начать наступление на Германию с тыла одновременно с началом военных действий французами и англичанами на западном фронте, то есть как можно ближе к 15-му дню мобилизации. Французам, как и другим в Европе, было известно, что Россия физически не в состоянии закончить мобилизацию и концентрацию своих войск к этому сроку, но для них было важно, чтобы русские начали наступление теми силами, которые окажутся у них в готовности. Западные страны были полны решимости принудить Германию вести войну на два фронта с самого начала, стремясь сократить численное превосходство немцев по отношению к своим армиям.

В 1911 году генерал Дюбай, начальник штаба военного министерства, был отправлен в командировку в Россию, чтобы внушить русскому генеральному штабу идею о необходимости захвата инициативы. Хотя большая часть русских войск должна была выступить против Австро-Венгрии и только половина ее частей могла быть готова к действиям на германском фронте на 15-й день мобилизации, настроение в Петербурге было боевое и радужное. Дюбай добился обещания, что, как только передовые части займут исходные рубежи, русские, не дожидаясь окончания концентрации своих дивизий, нанесут удар через границы Восточной Пруссии на 16-й день мобилизации. «Мы должны нацелиться на сердце Германии, — признавал царь в подписанном соглашении. — Задачей обеих наших сторон должен быть захват Берлина».

Пакт о немедленном русском наступлении был окончательно оформлен и детализирован на ежегодных штабных совещаниях, которые являлись характерной чертой франко-русского союза.

В 1912 году генерал Жилинский, начальник русского генерального штаба, прибыл в Париж, а в 1913 году генерал Жоффр направился в Россию. К толлу времени русские военные круги переняли манящую идею «элана» — порыва. После Маньчжурии им также нужно было чем-то компенсировать унизительные военные поражения и позорные недостатки своей армии. Лекции полковника Гранмезона, переведенные на русский язык, пользовались огромным успехом. Ослепленный яркой доктриной «наступление до последнего», генеральный штаб России зашел еще дальше. Генерал Жилинский обязался в 1912 году привести в боевую готовность 800 000 солдат, предназначенных для германского фронта, на 15-й день мобилизации, хотя русские железные дороги были явно не приспособлены для выполнения такой задачи. В 1913 году он перенес дату наступления на два дня вперед, хотя военные заводы страны производили не более двух третей требуемого количества артиллерийских снарядов и менее половины винтовочных патронов.

Союзники не беспокоились всерьез по поводу недостатков русской военной системы. Главные из них: плохая разведка, пренебрежение маскировкой, разглашение военных тайн, отсутствие быстроты, неповоротливость, безынициативность и недостаток способных генералов. Тем не менее генеральные штабы полагали, что самое главное — это привести в движение русского гиганта, независимо от того, как он будет действовать. Это было довольно трудно. Во время мобилизации русского солдата надо было перебросить в среднем за тысячу километров, что в четыре раза больше, чем в среднем для германского солдата, а в России на каждый квадратный километр приходилось железных дорог в 10 раз меньше, чем в Германии. В качестве оборонительной меры ширина русской железнодорожной колеи была сделана шире, чем у немцев. Значительные французские ассигнования на железнодорожное строительство еще не дали результатов. Однако, даже если из 800 000 солдат, обещанных русскими для германского фронта, только половина смогла бы занять исходные позиции для начала наступления на 15-й день мобилизации, их вторжение на германскую территорию произвело бы, как полагали, огромный эффект, несмотря на все недостатки русской военной машины.

Отправка современных армий для участия в сражениях на вражеской территории, учитывая в особенности неудобства, связанные с разными системами железных дорог, является весьма рискованным и сложным предприятием, требующим колоссальных организационных усилий. Систематическое же внимание к деталям не было отличительной чертой русской армии.

Верхушка офицерского корпуса отяжелела от сверхизбытка престарелых генералов, утруждавших свои мозги только лишь карточной игрой. Несмотря на их явную бесполезность, они числились на действительной службе, что давало им право на дворцовые привилегии и сохраняло престиж. Офицеры назначались и получали повышение в основном благодаря связям в обществе или в деловом мире, и, несмотря на то, что среди них было много смелых и способных воинов, сама система не давала возможности лучшим из них попасть наверх. «Лень и отсутствие интереса к физическим упражнениям» неприятно поразила английского военного атташе, который во время посещения военного гарнизона на афганской границе не увидел «ни одного теннисного корта».

В ходе чистки после японской войны большое число офицеров ушло в отставку или было уволено со службы в связи с мерами по укреплению руководства армией. За один год в отставку был отправлен 341 генерал — почти столько же, сколько имелось во всей французской армии, и 400 полковников, как не справляющихся со своими обязанностями. Несмотря на улучшения в денежном обеспечении и системе продвижения по службе, в 1913 году армии не хватало 3000 офицеров. После русско-японской войны много было сделано для того, чтобы избавиться от гнили в войсках, но сущность русского режима оставалась прежней.

«Этот психически ненормальный режим, — так называл его граф Витте, самый рьяный его защитник, занимавший пост премьера в период 1903—1906 годов, — есть переплетение трусости, слепоты, лукавства и глупости». Во главе его находился суверен, имевший лишь одну цель государственного правления — сохранение целостности абсолютной монархии, завещанной ему отцом. Лишенный интеллекта, энергии и не подготовленный для такой задачи, он находил утешение в личных фаворитах, предавался капризам и чудачествам — обычным развлечениям пустоголового самодержца. Отец его, Александр III, который из определенных соображений не хотел посвящать сына в премудрости правления страной до тридцати лет, к несчастью, неправильно высчитал примерную продолжительность своей жизни и умер, когда Николаю было двадцать шесть лет. Новый царь, достигший теперь 46-летнего возраста, так ничему и не научился за прошедшие годы, а впечатление спокойствия, которое он производил, было в действительности апатией, безразличием ума, настолько не выдающегося, что его можно было сравнить с плоской поверхностью. Когда ему принесли телеграмму с сообщением о разгроме русского флота под Цусимой, царь, прочитав ее, запихнул в карман и отправился продолжать партию в теннис. Премьер Коковцев, возвратившийся из Берлина в ноябре 1913 года, лично представил царю доклад о германских приготовлениях к войне. Николай слушал, смотря на него напряженным, немигающим взором — «прямо мне в глаза». После длительной паузы, наступившей после окончания доклада, он, «как будто пробудившись от сна», сказал мрачно: «Да будет на то воля божья». На самом же деле, как решил Коковцев, царю было просто скучно.

Основание режима покоилось на муравьиной куче тайной полиции, проникшей в каждое министерство, управление и провинциальный департамент в такой степени, что даже сам граф Витте был вынужден каждый год помещать свои мемуары и записки в банковский сейф во Франции. Когда другой премьер, Столыпин, был убит в 1911 году, то преступники, как выяснилось, являлись агентами тайной полиции, провокаторами, пытавшимися дискредитировать революционеров.

Опора режима — чиновники занимали промежуточное положение между царем и тайной полицией. Это был класс бюрократов и официальных должностных лиц, происходивших из дворянства и выполнявших основную работу по управлению государством. Они не подчинялись никакому конституционному органу, и лишь царь мог отправить их в отставку, что он часто и делал, будучи во власти дворцовых интриг и своей жены, отличавшейся крайней подозрительностью. В таких условиях способные люди недолго задерживались на важных постах. Частые уходы в отставку «по причине слабого здоровья» породили среди чиновников поговорку: «В наши дни у всех плохое здоровье».

Постоянно кипевшая недовольством Россия при правлении Николая II страдала от стихийных бедствий, массовых убийств, военных поражений и мятежей. Кульминационным пунктом всего этого стала революция 1905 года.

В то время граф Витте посоветовал царю либо даровать конституцию, которой требовал народ, или восстановить порядок с помощью военной диктатуры. Николай скрепя сердце был вынужден согласиться с первым предложением, потому что двоюродный брат царя великий князь Николай, командовавший петербургским военным округом, отказался взять на себя ответственность за выполнение второго. Великому князю Николаю не простили этого отступничества ни ярые монархисты, ни прибалтийские бароны немецкого происхождения, симпатизировавшие Германии, ни черносотенцы — «эти правые анархисты», ни другие реакционные группы, составлявшие оплот самодержавия. Они, как и многие немцы, в том числе и кайзер, считали, что общие интересы двух самодержцев, некогда входивших в союз трех императоров, делают Германию более подходящим союзником России, чем буржуазно-демократические страны Запада. Считая либералов своими главными врагами, русские реакционеры предпочли кайзера Думе, так же как спустя много лет французские правые силы предпочли Гитлера Леону Блюму. Только выросшая за последние двадцать лет угроза со стороны самой Германии побудила царскую Россию отказаться от естественного намерения объединиться с этой страной и вступить в союз с республиканской Францией. «В довершение всего эта угроза сблизила Россию и Англию, которая в течение столетия не допускала русских к Константинополю и из-за чего дядя царя, великий князь Владимир Александрович, в 1899 году сказал: «Надеюсь дожить до того дня, когда раздастся предсмертный хрип Англии. Ежечасно посылаю свои горячие мольбы об этом господу».

Приверженцы Владимира держали в своих руках двор, переживавший век Нерона, дамы из высшего общества наслаждались приключениями с немытым Распутиным. Но у России были и свои демократы, и либералы[53].У нее были свои Левины, которые лихорадочно и мучительно размышляли о душе, социализме и земле, свои дяди Вани без надежд, было то особое качество, заставившее одного английского дипломата прийти к выводу, что «в России все немного сумасшедшие» — качество, называемое «ле шарм слав» — славянское очарование — полунебрежность, полубездеятельность, нечто вроде беспомощности «конца века», повисшее, как туман, над городом на Неве, известном в мире как Санкт-Петербург, а который на самом деле был «Вишневым садом». Но никто не знал этого.

Что касается подготовки к войне, то в данном случае режим полагался на своего военного министра генерала Сухомлинова, ловкого, праздного, большого любителя удовольствий, толстяка шестидесяти лет. Его коллега министр иностранных дел Сазонов сказал следующее: «Его трудно заставить работать, но узнать у него правду — совершенно непосильная задача».

В 1877 году во время войны с турками Сухомлинов, бойкий кавалерийский офицер, был награжден Георгиевским крестом. Впоследствии он думал, что военных знаний, приобретенных во время этой кампании, вполне достаточно и что они совершенно не меняются с течением времени. Как военный министр, он отчитывал преподавателей академии генштаба за проявление интереса к таким «новшествам», как преимущественное использование фактора огневой мощи в противовес штыку, сабле и пике. Он говорил, что не может слышать фразу «современная война» без чувства раздражения. «Какой война была, такой и осталась... все это зловредные новшества. Взять меня, к примеру. За последние двадцать лет я не прочел ни одного военного учебника». В 1913 году он уволил пять преподавателей, которые распространяли порочную ересь «огневой тактики».

Природный ум Сухомлинова сочетался со склонностью к интригам и махинациям. Низкий и мягкий, с лицом как у кота, аккуратными белыми усами и белой бородой, он обладал располагающей, почти кошачьей манерой завлекать таких людей, как царь, которым он стремился понравиться. Другие, как, например, французский посол Палеолог, испытывали к нему «недоверие с первого взгляда».

Учитывая, что от прихоти царя зависело назначение или смещение тех или иных людей на важные министерские посты, Сухомлинов завоевал и в дальнейшем поддерживал его благосклонность, стараясь быть всегда подобострастным и занимательным, рассказывая анекдоты и разыгрывая всяческие забавные буффонады, избегал говорить о серьезных и неприятных делах и старательно способствовал возвеличиванию «друга» Распутина. В результате ему сходило с рук обвинение во взяточничестве и бездействии, ему простили грандиозный скандал с разводом и даже еще более громкий скандал в связи с делом о шпионаже.

В 1906 году Сухомлинов, потеряв голову от любви к красивой 23-летней жене провинциального губернатора, избавился от ее мужа после развода, основанного на фиктивных доказательствах, женился на ней, сам вступая в брак в четвертый раз. Ленивый по природе, он все больше и больше перекладывал свою работу на плечи подчиненных, приберегая, по словам французского посла, «силы для брачных удовольствий с женой на 32 года моложе его». Молодая жена с удовольствием заказывала наряды в Париже, обедала в дорогих ресторанах и устраивала большие приемы. Для покрытия ее экстравагантных расходов Сухомлинов в скором времени успешно наловчился использовать командировочные, составленные из расчета поездок со скоростью в 24 лошадиные версты в день, используя в действительности для инспекционных поездок железную дорогу. За шестилетний период ему удалось положить на свой счет в банке 702 737 рублей, которые ему достались в результате знания всех тайных пружин фондовой биржи. В то же время общая сумма полученного им жалованья составила 270 000 рублей. Этому счастливому для него положению дел способствовали окружавшие его люди, которые ссужали ему деньги за военные пропуска, приглашения на маневры и предоставление других видов информации. Один из них, австриец по фамилии Альтшиллер, представивший фиктивные сведения для бракоразводного процесса Сухомлиновой, принимался как близкий друг в доме министра, а также в кабинете, где повсюду лежали без присмотра различные военные документы. В 1914 году после отъезда Альтшиллера выяснилось, что он был главным резидентом австрийской разведки в России.

Еще более нашумевшим было дело Мясоедова, любовника Сухомлиновой, по мнению некоторых. Он являлся начальником железнодорожной полиции в пограничной зоне, но тем не менее был награжден кайзером пятью орденами и удостоился чести быть личным гостем германского монарха на завтраке в Роминтене, где неподалеку от границы находился охотничий домик императора. Не удивительно, что полковник Мясоедов был заподозрен в шпионаже. Его арестовали и отдали под суд в 1912 году, однако в результате вмешательства Сухомлинова он был оправдан и смог в дальнейшем выполнять свои прежние обязанности в течение всего первого года войны. В 1915 году, когда его защитник потерял пост министра в результате понесенных Россией поражений, Мясоедов был вновь арестован, осужден и повешен как шпион[54].

Карьера Сухомлинова после 1914 года ознаменовалась весьма примечательными событиями. Как и Мясоедову, ему грозило судебное преследование, избежать которого удалось лишь благодаря личному вмешательству царя и царицы.

Таков был человек, являвшийся русским военным министром с 1908 до 1914 года. Будучи проводником идей реакционеров и пользуясь их поддержкой, его министерство готовилось к войне менее чем тщательно. Он немедленно прекратил проведение дальнейшей реформы армии, начатой после позора русско-японской войны. Генеральный штаб, получивший статус независимого учреждения с целью совершенствования современной военной науки, стал снова подчиняться военному министру, который имел исключительное право доступа к царю. Лишенный инициативы и власти, генеральный штаб не имел ни способного, ни даже посредственного руководителя, обладавшего бы последовательностью и твердостью. За шесть лет, предшествовавших 1914 году, сменилось шесть начальников генерального штаба, что оказало отнюдь не благотворное влияние на разработку военных планов.

Сухомлинов переложил всю свою работу на других, однако вместе с тем он не допускал свободомыслия. Упрямо цепляясь за устаревшие теории и былую славу, он утверждал, что поражения России в прошлом объясняются скорее ошибками командиров, а не плохой подготовкой войск, их боеготовностью или снабжением. Находясь во власти непоколебимой уверенности в превосходстве штыка над пулей, он не предпринимал никаких усилий для расширения строительства заводов по производству снарядов, винтовок и боеприпасов. Почти все воюющие страны, как выяснили впоследствии военные исследователи, не имели достаточного количества военного снаряжения и боеприпасов. Недостаток снарядов вызвал общенациональный скандал в Англии, во Франции поднялась буря возмущения в связи с нехваткой почти всего — начиная с артиллерийских снарядов и кончая солдатскими ботинками, а в России Сухомлинов не израсходовал даже правительственные фонды на производство боеприпасов. Россия начала войну, имея 850 снарядов на каждое орудие, по сравнению с 2000-3000 в западных армиях, хотя еще в 1912 году Сухомлинов согласился с компромиссным предложением о доведении этого количества до 1500 снарядов на орудие. В состав русской пехотной дивизии входило 7 батарей, а немецкой — 14. Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, в то время как в немецкой их насчитывалось 381. Предупреждения о том, что будущая война явится дуэлью огневой мощи, Сухомлинов презрительно отвергал.

Большее отвращение, чем к «огневой тактике», Сухомлинов испытывал только к великому князю Николаю, который был на восемь лет его моложе и представлял реформистские тенденции внутри армии. Двухметрового роста, худой, с красивой головой и бородкой клином, великий князь производил впечатление галантности и импозантности. После русско-японской войны ему была поручена реорганизация вооруженных сил, и он возглавил Совет национальной обороны. Цель его была та же, что и «комитета Эшера» после англо-бурской войны. Но он не пошел по пути англичан, а поддался летаргии и интригам высокопоставленных чиновников. Реакционеры в 1908 году добились упразднения Совета.

Профессиональный военный, служивший генеральным инспектором кавалерии во время русско-японской войны и знавший лично почти весь офицерский корпус, — поскольку каждый офицер, назначаемый на новый пост, был обязан представляться ему как начальнику Санкт-Петербургского округа — великий князь был предметом восхищения всей армии. Это объяснялось не столько его особыми способностями, сколько главным образом огромным ростом, внешностью и манерами, вызывавшими ужас или восхищение солдат, преданность либо зависть коллег.

Стремительного, порою грубого в отношениях с офицерами и нижними чинами великого князя за пределами двора считали единственным «мужчиной» в царской семье. Солдаты-крестьяне, ни разу не видевшие его, рассказывали о нем истории, в которых он фигурировал как легендарный герой Святой Руси, вступивший в противоборство с «германской кликой» и продажностью двора. Отзвуки этих настроений не способствовали его популярности при дворе, вызывая особую неприязнь у царицы, презиравшей «Николашу», потому что тот ненавидел Распутина. «У меня абсолютно нет веры в Н., — писала она мужу. — Он далеко не так умен, а своим выступлением против божьего человека навлекает на свои труды проклятье, советы его нельзя назвать хорошими». Она постоянно говорила, что великий князь готовит заговор, чтобы заставить царя отречься и самому занять престол, опираясь на популярность в армии.

Подозрения царя послужили причиной того, что великий князь не стал главнокомандующим русской армией во время войны с Японией и впоследствии избежал позора. В любой последующей войне обойтись без него было невозможно, и довоенные планы предусматривали его назначение командующим на германский фронт. Сам же царь, как полагали, будет выступать как верховный главнокомандующий и руководить операциями совместно с начальником генерального штаба. Во Франции, куда великий князь неоднократно ездил на маневры и где попал под влияние Фоша, оптимизм которого разделял, его встречали бурными приветствиями. Это объяснялось восхищением его великолепной внешностью, олицетворявшей, как казалось, русское могущество, а также тем, что он не любил Германию. Французы с восторгом повторяли слова князя, переданные его адъютантом Коцебу, что мир будет жить без войны лишь в том случае, если Германия, поверженная раз и навсегда, будет разделена на маленькие государства, забавляющиеся своими собственными крошечными королевскими дворами. Не менее горячими друзьями Франции были и супруга великого князя Анастасия, и ее сестра Милица, вышедшая замуж за его брата Петра.

Как дочери короля Чернигории Никиты, они любили Францию с такой же силой, с какой ненавидели Австро-Венгрию. Во время царского пикника в конце июля 1914 года, «черногорские соловьи», как называл Палеолог этих двух принцесс, окружили его и стали щебетать о начавшемся кризисе. «Приближается война... от Австрии ничего не останется... вы получите обратно Эльзас-Лотарингию... наши армии встретятся в Берлине». Одна из сестер показала послу украшенную драгоценностями шкатулку, в которой она хранила щепотку земли Лотарингии... а другая рассказала о том, как она посадила в своем саду семена лотарингского чертополоха.

На случай войны русский генеральный штаб разработал два примерных плана кампании, их окончательный выбор зависел от намерений Германии. Если Германия обрушит массу своих войск на Францию, тогда Россия выступит своими основными силами против Австро-Венгрии. В этом случае четыре армии повели бы наступление, против Австрии, а две — против Германии.

План кампании на германском фронте предусматривал захват Восточной Пруссии с помощью 1-й и 2-й русских армий, двигающихся в двух направлениях—1-я севернее, а 2-я южнее барьера, образованного Мазурскими озерами. Поскольку 1-я армия, получившая название «Вильно» по месту своей концентрации, имела в своем распоряжении прямую железнодорожную линию, она могла выступить первой. Начав двумя днями раньше 2-й, или «Варшавской», армии, эта группировка должна была вступить в сражение с немцами и «оттянуть на себя как можно больше вражеских войск». Тем временем 2-я армия должна была обойти водную преграду с юга и, выйдя немцам в тыл, отрезать им отступление к Висле. Успех этих «клещей» зависел от тщательно согласованных действий, с тем чтобы не дать немцам завязать бой с каждым крылом по отдельности. Враг должен «быть атакован энергично и решительно, в любом месте и в любое время». Сразу после окружения и разгрома немецкой армии русские войска должны были начать марш на Берлин, находившийся всего в 240 километрах за Вислой.

В планы немцев не входила сдача Восточной Пруссии. Это была земля, где выращивали гольштинский скот, где свиньи и цыплята разгуливали по обнесенным каменными заборами дворам, где создавали знаменитую тракененскую породу лошадей для германской армии. Огромные поместья принадлежали юнкерам, которые, к ужасу одной английской гувернантки, работавшей у них, стреляли лисиц, а не устраивали на них, как полагается, охоту на лошадях. Далее к востоку, ближе к России, лежала земля «тихих вод и темных лесов», широких озер, поросших камышом, сосновых и березовых рощ, многочисленных болот и ручьев. Наиболее известным местом был Роминтенский лес — охотничий заповедник Гогенцоллернов, простиравшийся на площади в 90 000 акров и граничивший с Россией. Сюда каждый год приезжал кайзер, в бриджах и шляпе с перьями, чтобы поохотиться на кабанов и оленей, а то и подстрелить русского лося, перешедшего без умысла границу и представившего прекрасную цель для императорского ружья. Хотя коренное население было не тевтонским, а славянским, этот район находился под властью Германии, за исключением нескольких периодов польского правления, с тех пор как Тевтонский орден утвердился здесь в 1225 году.

Несмотря на поражение, понесенное от поляков и литовцев в великой битве под деревней Танненберг, вошедшей в историю как битва при Грюнвальде, рыцарский орден уцелел и вырос или, скорее, переродился в юнкеров. В Кенигсберге, главном городе этого района, первый суверен династии Гогенцоллернов был коронован королем Пруссии в 1701 году.

Восточная Пруссия, омываемая Балтийским морем, с «городом королей», где короновались прусские суверены, была страной, которую немцы не могли с легкостью уступить. Вдоль реки Ангерапп, протекавшей по Инстербургской равнине, были тщательно подготовлены оборонительные рубежи, в восточном болотистом районе были проложены дороги, заводившие противника в ловушку.

Вся Восточная Пруссия была покрыта сетью железных дорог, предоставлявших обороняющейся армии преимущества в мобильности и быстроте переброски подкреплений с одного фронта на другой для отражения наступления каждого крыла противника.

Когда впервые был принят план Шлиффена, опасения в отношении Восточной Пруссии были небольшие, потому что Россия, как предполагали, должна будет держать значительные силы против Японии на Дальнем Востоке. Германская дипломатия, несмотря на характерную для нее неповоротливость, рассчитывала, что сумеет обойти англо-японский договор[55], рассматриваемый ею как неестественный альянс, и сделать Японию нейтральной, чтобы создать постоянную угрозу тылу русских. Специалистом германского генерального штаба по русским делам был подполковник Макс Хоффман, в задачу которого входила разработка возможного плана кампании русских в случае войны с Германией. Хоффману недавно перевалило за сорок. Он был высокого роста, крепкого телосложения, с круглой головой и такой короткой прусской стрижкой, что она делала его почти лысым. У него было добродушное лицо, но оно создавало впечатление решительности. Он носил очки в черной оправе и выщипывал брови так, что они приобрели форму резко идущей вверх кривой. Он так же тщательно ухаживал и за своими маленькими тонкими руками и гордился ими в равной степени как и безупречной складкой брюк. Несмотря на склонность к праздности, он отличался находчивостью. Будучи плохим наездником и фехтовальщиком, а также имея пристрастие к еде и вину, Хоффман тем не менее быстро соображал и здраво мыслил. Он был любезен, хитер, удачлив и презирал всех. В интервалах между выполнением своих военных обязанностей он пил вино и поедал сосиски в офицерском клубе с вечера до семи утра, а затем выводил свою роту на парад, после чего снова брался за сосиски и выпивал два литра мозельского вина еще до завтрака.

После окончания штабного училища в 1898 году Хоффман провел шесть месяцев в России в качестве переводчика, а потом отслужил пять лет в русском отделе немецкого генерального штаба при Шлиффене. Затем в качестве военного наблюдателя Германии он выехал на русско-японский фронт. Когда один японский генерал не разрешил ему наблюдать за ходом сражения с близлежащей сопки, этикет отступил перед тем естественным немецким качеством, которое часто не дает возможности представителям этой нации произвести приятное впечатление на других. «Ты, желтомордый дикарь, не смеешь не пускать меня на ту сопку!» — заорал Хоффман в присутствии других зарубежных военных представителей и одного, как минимум, военного корреспондента. Принадлежа к расе, не уступающей немцам в чувстве собственного превосходства, японец заорал в ответ:

«Мы, японцы, платим за эту информацию своей кровью и не желаем делиться ею с кем бы то ни было!» Протокол был нарушен полностью.

После своего возвращения в генеральный штаб при Мольтке Хоффман возобновил работу над планом русской кампании. Некий полковник русского генерального штаба в 1902 году продал ему за значительную сумму один из первых вариантов военного плана своей страны. Однако, как утверждал Хоффман в своих не всегда серьезных мемуарах, цены с тех пор настолько возросли, что стали не по карману немецкой военной разведке, имевшей весьма скудные средства. Ландшафт Восточной Пруссии делал план русской кампании вполне ясным и без этого: «клещи» с наступлением по обеим сторонам Мазурских озер. Проведенное Хоффманом изучение русской армии, факторов, определяющих ее мобилизацию и средства переброски, позволили немцам судить о времени наступления. Немецкая армия, уступавшая в численности[56], могла избрать любое направление для отражения наступления превосходящих сил, разделенных на два крыла. Она могла либо отступить, либо атаковать одно из крыльев раньше другого, что давало наибольший выигрыш. Жесткая формула, продиктованная Шлиф-феном, гласила: «Нанести удар всеми имеющимися силами по ближайшей русской армии, находящейся в пределах досягаемости».