• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Ленину оставался всего один год активной деятельности после того, как весной 1921 года он вчистую разгромил внутрипартийную оппозицию и ввел новую экономическую политику. В мае 1922 года он перенес первый удар (инсульт), через несколько недель вернулся к работе, но в декабре второй удар сделал его инвалидом до конца дней.

Две темы в жизни великих людей вызывают особое любопытство и порождают массу слухов: любовь и здоровье. В случае с Лениным недостаток информации о его любовных связях компенсируется ее избыточностью в отношении динамики развития его болезни. Он всегда очень заботился о состоянии здоровья, и собственного, и близких ему людей; это был его «пунктик», навязчивая идея. Медицина всегда представляла для него огромный интерес, и он не скупился на советы в этой области человеческих знаний. Делает ли брат Дмитрий физические упражнения в тюрьме? Почему Мария Ильинична, чтобы выйти из депрессии, не хочет поехать за границу? Культ физических упражнений, вообще-то несвойственный русскому интеллигенту его поколения, Ленин связывал с необходимостью всегда оставаться в хорошей физической форме. Он вытаскивал своих товарищей-эмигрантов из парижских кафе и женевских квартир, заставляя их совершать прогулки в горы, кататься на велосипеде, одним словом, вести здоровый образ жизни. В Кракове он лично ухаживал за товарищем-большевиком, получившим нервное расстройство, а затем отправил его в Швейцарию, напоследок проинструктировав, где и у кого надо лечиться, чтобы прийти в норму.

Конечно, замечательно, что Ленин так заботился о состоянии своего здоровья и близких ему людей. Это говорит о его благоразумии и внимательности. Но дело не только в этом. Переутомление и сильные стрессы, связанные с революционной деятельностью, могли серьезным образом сказаться на состоянии здоровья. Ленин считал, что жесткий режим и физические нагрузки помогут сохранить «здоровый дух». Однако вспомним письма матери Владимира Ильича, когда она умоляла министра образования вернуть его в университет и убеждала, что бездействие может привести ее сына к самоубийству. Большее беспокойство самого Ленина вызывало состояние брата Александра в последние месяцы. Стереотипное представление о нервном, вечно сомневающемся интеллигенте и лишенном эмоций, решительном пролетарии, на его специфической медицинской философии, сыграло огромную роль в политической жизни Ленина.

С годами он укрепился в своем представлении, и, как многие другие его личные качества, оно повлияло на развитие и характер советского режима.

Во-первых, его мнение о состоянии здоровья известных большевиков приводило к серьезным, а в каких-то случаях пагубным последствиям. Человеку, который высказывал свои возражения по любым аспектам большевистской власти, как правило, ставился один диагноз: умственное расстройство. Отсюда делался вывод, что он либо нуждается в длительном лечении, либо… в тяжелой работе, которая излечит его от недуга. Но в любом случае он уже не мог занимать ответственные политические посты. Мы помним, как отнесся Ленин к Мясникову, написавшему, что только политические свободы смогут спасти режим от разложения. Мясникову посоветовали подлечить нервы или заняться более тяжелой работой. Через год его исключили из партии, а затем вместо санатория отправили в тюрьму. Члена «рабочей оппозиции» отправили на лечение в Берлин. Оттуда он написал письмо Ленину, жалуясь на преследования его товарищей-оппозиционеров. Ленин ответил в характерном для него духе: «Я ожидал, что в Берлине вы поправите свое здоровье и посмотрите на ситуацию со стороны… вы вернетесь здоровым и сделавшим правильные выводы».[444]

Ленин одну за другой рассматривает жалобы противника, пытается опровергнуть их, а затем ставит классово-медицинский диагноз: «Нездоровый мелкобуржуазный интеллигент, увидев несправедливость, хнычет, кричит, теряет голову, контроль над собой, сплетничает и начинает нести вздор о «системе». Пролетарий… заметив какие-то ошибки, со знанием дела исправляет их… и решительно доводит дело до конца». Окончательный диагноз таков: «Наша старая дружба позволяет мне сказать: вам надо лечить нервы».

Такие же отеческие наставления Ленин адресовал Адольфу Иоффе. Возможно, в этом случае он был прав. Известный советский дипломат страдал нервными расстройствами.[445]

Как-то Иоффе неосторожно отождествил Ленина с диктатором, написав: «ЦК – это вы». Ленин с возмущением ответил: «Это можно писать только в состоянии большого нервного раздражения и переутомления… Зачем же так нервничать, чтобы писать совершенно невозможную, совершенно невозможную фразу, будто ЦК – это я».[446]

И снова: «Вы должны серьезно отдохнуть… Думаю, не лучше ли вам поехать за границу в санаторий?» Тон письма не может скрыть того факта, что Ленин относит Иоффе к категории тех, кто «хнычет и кричит». Ленин не может удержаться, чтобы не привести в пример «пролетария», который безропотно делает одну работу за другой. Это был Сталин.

Время от времени Ленин действовал так, словно руководил санаторием. Забота о здоровье подчиненных, на первый взгляд казавшаяся столь гуманной и разумной, роковым образом сказывалась на советской политике. Ленин неукоснительно придерживался принципа, что здоровье человека, если он является советским служащим, касается не только его самого, его семьи, но в первую очередь партии. Именно партия должна взять на себя ответственность за здоровье своего сотрудника и, если необходимо, заставить его лечиться и делать операцию.

Временами Ленин доходил до абсурда в своей заботе о здоровье подчиненных. Одному из чиновников, приехавших в Кремль, он заявил, что тот очень плохо выглядит и должен немедленно отправиться на Кавказ. Человека посадили в автомобиль и отвезли на вокзал, даже не позволив ему заехать домой. Ленину пришла в голову блестящая идея (когда его обследовали немецкие доктора) проверить состояние здоровья своих сотрудников. Он собрал несколько высоких должностных лиц, включая Дзержинского, и объяснил, что им придется раздеться и пройти обследование. его медицинский деспотизм привел к печальным для него последствиям. Во время его последней болезни Политбюро, а не врачи контролировало его режим и лечение. Больной и его семья беспомощно наблюдали, как скорее по политическим, нежели по медицинским соображениям Ленин оказался в полной изоляции от окружающего мира. «Если бы я был свободным человеком», – вырвалось у Ленина. Но он сам создал эту модель.[447]

Забота о собственном здоровье вынуждала его быть благоразумным, но он абсолютно не мог выносить бездействие, волнуясь о том, что «они» делают в его отсутствие. Однако он регулярно ездил на отдых. Даже в январе 1918 года, когда власть большевиков висела на волоске, Ленин на несколько дней поехал отдохнуть в Финляндию. После переезда в Москву основным местом отдыха стали Горки, расположенные недалеко от Москвы. Даже в самые напряженные моменты Гражданской войны Ленин любил съездить «на природу». Одна из таких поездок чуть не стоила ему жизни. В январе 1919 года он поехал навестить больную жену, а потом отправился в детский санаторий под Москвой. его автомобиль был остановлен бандитами, которые силой заставили его и других пассажиров выйти из машины, затем сели в машину и скрылись в неизвестном направлении. Свидетели вспоминали, что он сильно горевал из-за потери машины и возмущался, что шофер не оказал сопротивления бандитам. Ленин всегда сильно переживал случаи хулиганства и насилие, имевшие непосредственное отношение к нему. В «Детской болезни «левизны» в коммунизме» Ленин вспоминает собственный горький опыт.

Описывая ситуацию, сложившуюся в советском правительстве во времена Брест-Литовска, он предлагает читателям: «Представьте себя в положении (пассажиров) автомобиля, который остановлен вооруженными бандитами… Вы отдаете им деньги, паспорт, револьвер (как он и сделал). (Взамен) вы отделались от бандитской компании… и смогли спасти собственную шкуру».[448]

Однако, несмотря на опасность, которую таили в себе эти загородные поездки, Ленин продолжал ездить за город. В связи с ухудшающимся здоровьем начиная с 1921 года он все больше времени проводил в Горках. Теперь он не позволял себе слишком тяжелых нагрузок, а просто много гулял, собирал грибы. Как всякий русский человек, Ленин очень любил собирать грибы и легко отличал ядовитый гриб от съедобного.

Надо сказать, что в последние годы жизни не только состояние здоровья сказывалось на его растущей раздражительности. Казалось бы, после четырех лет тяжелейших сражений в России был мир и, предположительно, земля обетованная, называемая социализмом. При ближайшем рассмотрении мир и социализм оказались довольно иллюзорными. Бандитские нападения, крестьянские волнения в 1921-м и 1922 годах. Для их подавления приходилось использовать Красную армию. После кронштадтского мятежа Ленин всерьез задумался о возможности следующего мятежа. Он опасался, что моряки, «краса и гордость революции», по-прежнему представляют угрозу для большевизма.

Что касается социализма, то было бы смешно говорить об этом в России в 1921 году. Какой социализм? Ленин убеждал, что социализм – это государственный капитализм, а коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны, но для рядового рабочего все это было пустым звуком. Положение рабочего стало намного хуже, чем при царском режиме. В период военного коммунизма положение вроде бы несколько улучшилось, но это оказалось не более чем иллюзией. Теперь фабриками управляли буржуазные специалисты. После разгрома внутрипартийной оппозиции в январе 1922 года Ленин решительно заявил: «Любое вмешательство профсоюзов в управление (государственными) предприятиями… будет рассматриваться как вредное и недопустимое». Союзы, добавил он, должны тесно сотрудничать с государством. Старым рабочим это высказывание показалось удивительно знакомым. Не эту ли точку зрения отстаивал шеф царской полиции Зубатов? Рабочие должны уважать государство, своего друга и защитника, и не слушать агитаторов (тогда социал-демократов, теперь «рабочую оппозицию»).

На поверку все большевистские высказывания оказывались колоссальным обманом. При нэпе возобновилась частная торговля и спекуляция. Крестьянина заверили, что теперь он получил право самостоятельно распоряжаться излишками продукции. Ленин часто повторял: «Теперь мы заняли «командные высоты» в экономике, то есть мы владеем ситуацией в тяжелой промышленности, на транспорте». Кто такие «мы», в 1921—1922 годах могли не понимать только зарубежные коммунисты и газетчики. В послевоенной России каждый понимал, что «мы» – это партия и государственная бюрократия, которая уже приобрела черты и усвоила линию поведения правящего класса.

Большевики не сдержали обещаний, данных в революцию. Однако народ безмолвствовал. Пока еще рано было говорить об установлении тоталитарного режима, но внутрипартийные недовольства жестоко подавлялись. Самое удивительное, что с первых дней правления, когда Ленин пообещал мир, хлеб и землю, его режим приобрел популярность. Нэп принес видимое улучшение экономического положения. Крестьяне и «специалисты» считали, что именно Ленин уберег их от уничтожения и преследования в период военного коммунизма. Возможно, они с излишней долей оптимизма считали, что, пока Ленин у власти, они будут защищены от доктринеров и новых актов беззакония. Однако в то же самое время в партии его популярность заметно уменьшилась. Многие считали, что новая экономическая политика приведет к созданию мелкобуржуазной страны, а пролетариат обретет новые цепи. Противники олигархии и протекционизма, которые в 1921 году считали, что если бы «Ильич только знал факты», то был бы с ними, теперь не были в этом уверены. Кому-то казалось, что Ленин смотрит на все сквозь пальцы, что он главный враг внутрипартийной демократии, человек, который выгонит или посадит в тюрьму тех, кто посмеет не согласиться с его мнением. Самые близкие помощники и потенциальные преемники давно уже не рассматривали его как беспристрастного судью. В последние годы они все испытали на себе его растущую раздражительность и деспотизм. Самые близкие, вероятно, понимали, что, пока Ильич жив, он защищает их друг от друга, а партию от интриганства и разложения. Эту легенду они попытались сохранить и после его смерти, но самому Ленину в течение его последней болезни они практически не оказывали ни уважения, ни внимания. Медведев, бывший член «рабочей оппозиции», выразил, скорее всего, истинные чувства многих высших должностных лиц, которых Ленин поднял от незаметных агитаторов до невообразимых высот. «Смерть товарища Ленина, – написал он, – была самым тяжелым событием. Но все относительно в этом мире».[449]

Трагедия последних лет жизни Ленина заключается в том, что он начал сомневаться в самом себе и в коммунизме. Будь он законченным циником, ему бы ничего не стоило заявить об установлении коммунизма после окончания Гражданской войны. Коммунистическая партия у власти. Новая экономическая политика возродила российскую экономику. Стоит ли волноваться о прежних обещаниях, данных в Октябре? Возможно, это скорее оздоровило бы атмосферу в партии, чем поиски призрачного социализма.

Ленин пытался найти волшебную формулу до самой смерти. Он мастерски анализировал слабости старого режима, но чем было руководствоваться новому строю? Он признавался, что Маркс не мог помочь в решении этой проблемы. Учитель убедительно написал о противоречиях и тенденциях капитализма. А это была Россия 1921 года, и было непонятно, с чего начинать.

Новая экономическая политика была объявлена «всерьез и надолго». В октябре 1921 года нэп уже представлялся как «временное отступление». Еще через несколько месяцев Ленин заявил: мы остановили отступление. Так же и в отношении партии. Он обещал, что партией будут руководить компетентные, здравомыслящие люди. Прежние агитаторы и фразеры стали абсолютно бесполезными. Спустя какое-то время Ленин установил критерии для предстоящей партийной чистки, утвержденные X съездом партии. У многих товарищей они наверняка вызвали мучительное недоумение. Ленин считал, что с повышенной строгостью следует подойти к сотрудникам, «имеющим особые привилегии», то есть к тем самым «специалистам» и профессионалам, которых сам еще совсем недавно привлекал к партийной работе; к государственным служащим, работавшим до 1917 года, и другим руководителям и чиновникам.[450]

Короче говоря, с особой строгостью следовало подойти к членам партии, имевшим опыт и административные способности, а к «агитаторам и фразерам» относиться снисходительно. В свое время многих меньшевиков усиленно зазывали на государственную работу. Партия нуждалась в знающих экономистах и других профессионалах. Большинство из них продемонстрировали преданность партии. В 1921 году Ленин заявил: «На мой взгляд, среди меньшевиков, вступивших в нашу партию в начале 1918 года, не больше одного из сотни, кто может считаться членом партии, но даже этого одного следует проверить три-четыре раза».[451]

Он откровенно смеялся над теми, кто утверждал, что он, Ленин, таким образом сводит с меньшевиками счеты за прежние разногласия. Теперь стало ясно, что он не способен забыть и простить. Еще в 1903 году он писал, какими хитроумными интриганами были меньшевики!

«Одной рукой даем, другой отбираем». Ленинский принцип большевизма. его беспокойный характер отразился на движении в целом. Сколько раз уже в наши дни советская экономика подвергалась децентрализации, чтобы через какое-то время вернуться в прежнее состояние, предавая анафеме тех несчастных руководителей и экономистов, которые верили, что принятая политика установлена «всерьез и надолго»?

Мы уже отмечали эти безумные метания Ленина в поисках волшебной формулы социализма. Все будет отлично, когда… через двадцать лет произойдет полная электрификация страны… западные капиталисты научат русских управлять экономикой или (другой вариант) коммунисты из развитых стран захватят власть, окажут материальную поддержку и предложат свои услуги русским товарищам.[452]

Для прагматика подобные формулы звучали не слишком убедительно. Удержится ли советская система до того момента, пока Россия будет полностью электрифицирована, или немецкие товарищи будут готовы оказать ей помощь? Иногда марксистов охватывало ужасное подозрение, в том ли направлении они движутся? Вот откуда у Ленина предчувствие, что в Советской России есть силы, способные помешать движению страны к социализму. Взять хотя бы крестьянина. Нэп предоставил ему определенную экономическую свободу, и у крестьянина появился стимул производить больше продукции. Однако, вводя нэп, Ленин определенно испытывал серьезные опасения. «Мелкое производство дает начало капитализму и буржуазии, непрерывно, каждый день, каждый час, спонтанно и в массовом масштабе».[453]

Владимир Ульянов в своей первой основной работе о развитии капитализма в России с одобрением отзывался о появлении капитализма в деревне, поскольку крестьянин, который живет «более чисто», станет лучшим производителем. Почему же теперь, спустя двадцать пять лет, Владимир Ульянов-Ленин рассматривал подобную перспективу как катастрофу?

Или взять кооперативное движение. Понятно, что послевоенная Россия должна была приветствовать появление всех форм кооперации. С помощью кооперативного движения можно было восстановить разрушенную экономику. Разрешая частную торговлю и спекуляцию, следует (особенно если это делает социалист) поддерживать растущую кооперацию. Разве другая экономическая форма свободна от недостатков, присущих капитализму? Разве героиня «Что делать?», организовав швейный кооператив, не демонстрировала тем самым свои социалистические принципы? Увы, теперь Вера Павловна оказалась идеологической предшественницей Мартовых и Черновых, а не истинной революционеркой.

Любой рациональный шаг таил кошмарные неожиданности. В каждом полезном члене общества виделся потенциальный враг: в крестьянине – капиталист, в кооператоре – меньшевик, в профсоюзном чиновнике – «анархо-синдикалист», в советском руководителе – бюрократ. Даже соль земли, «смелый пролетарий», по мнению Ленина, мог обернуться хулиганом.

Все эти волнения преследовали Ленина в последний период его жизни. Если к этому добавить проблемы со здоровьем и растущее разочарование в ближайших соратниках, можно получить впечатление о размерах его личной трагедии. Но не стоит думать, что Ленин приходил в отчаяние, понимая, что его силы на исходе. Он был готов до последнего бороться с плохим самочувствием и с неискренними друзьями, с удовольствием ожидавшими, как он встанет с постели и разрушит планы тех членов Политбюро, которые фактически держали его в качестве пленника. Повода для волнений нет. Все может пойти прахом, но простые и честные рядовые рабочие смогут вылечить партию от разложения, раздоров, возродить ее, и под ее руководством Советское государство пойдет по правильному пути.

С 1921 года Ленин правил Россией все более и более авторитарным способом. Он был возмущен предположением, что ЦК – это он, хотя в действительности любое несогласие с его мнением приводило Ленина в ярость. Теперь ни один из помощников не удостаивался его личной близости. В тот или иной момент каждого из них он подвергал цензуре и сбивал спесь. Зиновьев и Каменев дискредитировали себя в октябрьский период. Троцкому, чья звезда одно время горела чуть ли не как его собственная, было указано его место, когда он посмел выразить собственное мнение в отношении профсоюзов. Бухарин пострадал как бывший «левый коммунист» и за поведение в период брест-литовских переговоров. Организаторы оппозиции Шляпников, Коллонтай, Мясников окончательно выпали из «ближнего круга». Остальные были вроде Сталина и Рыкова, игравших роль преданных исполнителей ленинских приказов. Говорить о соперниках было бы нелепо.

Ленин отдалился даже от ведущих партийных и государственных деятелей. Ни один из советских олигархов не мог теперь похвастаться близкими отношениями с Владимиром Ильичем. Ближайшие друзья предреволюционного периода, Ольминский, Бонч-Бруевич, Лепешинский, занимали скромные должности или служили в таких второстепенных учреждениях, как, например, Институт истории партии. Ленин проявлял заботу о старых знакомых, писал, чтобы Адоратскому предоставили более удобную квартиру и назначили на должность архивариуса. Глеб Кржижановский, ближайший друг Владимира Ильича по сибирской ссылке, был одним из тех немногих, к кому Ленин обращался на «ты». Благодаря профессиональной компетентности Кржижановский стал председателем комиссии ГОЭЛРО, а затем председателем Госплана, но к политике не имел никакого отношения. Ленин стал обращаться к нему «товарищ Кржижановский». «Дорогой Григорий» превратился в «товарища Зиновьева». Он занимал высокое положение, но о личных отношениях с Лениным уже не было и речи. За всю историю большевистской партии единственным человеком, составлявшим Ленину конкуренцию в борьбе за власть, был Леонид Красин. После революции он вернулся в партию и занимал важные дипломатические и руководящие посты. Ленин был очень высокого мнения о способностях и высоких личных качествах Красина. Однако ему тоже не было позволено играть важную политическую роль.

Возможно, Ленин считал необходимым держать даже самых высокопоставленных деятелей на почтительной дистанции. его заместители втянулись во внутрипартийную борьбу, и он избегал выказывать кому-либо из них свое благоволение. К тому же он нуждался в отдыхе, а об этом пришлось бы забыть, если бы он позволил кому-то из них вторгаться в его личную жизнь. В воспоминаниях Троцкий всячески намекает на личную близость с Лениным. В Кремле их квартиры располагались рядом, и они пользовались одной столовой. Ленин любил играть с детьми Троцкого. Однако их личное общение было весьма и весьма ограниченным. Оба были страстными охотниками, но Троцкий замечает с сожалением: «У нас никогда не было возможности поохотиться вместе…» Ленин предпочитал отдыхать с людьми, не имевшими отношения к политике.

Он любил отдыхать в кругу семьи. Крупская усердно трудилась в Наркомате просвещения. В своих воспоминаниях она дает понять, что ей не нравился новый стиль жизни. Из-за него они отдалились от старых друзей и знакомых. Если же говорить о материальном благополучии, то их жизнь в Кремле мало чем отличалась от жизни в Женеве или Париже. Исчезла непринужденная, дружеская атмосфера былых времен. Надежда Константиновна стала ближайшим помощником мужа и его единственным секретарем. В советской иерархии она занимала скромное положение, женщин здесь не жаловали. В мировом революционном движении женщины зачастую играли ведущую роль, но теперь ветераны-большевички в основном работали в «женских» организациях, занимаясь образованием, журналистикой и т. п. Невозможно было представить женщину в роли партийного функционера, отдающего приказы о расстреле кулаков, «саботажников», или работника ВЧК (хотя были и такие).

В семье Владимир Ильич был ближе всего с Марией; она постоянно находилась при нем в Кремле и в Горках. Анна, и это чувствуется в ее воспоминаниях, написанных сразу после смерти брата, не слишком одобрительно относилась к начинавшемуся культу Ленина. Ее муж, Елизаров, был первым наркомом путей сообщения. Он не оправдал ожиданий Ленина, но кто мог бы это сделать в те дни, да еще на таком сложном участке работы?[454]

Все Ульяновы находились на государственной службе. Анна работала в Наркомате просвещения, Мария в редакционной коллегии «Правды». Даже Дмитрий, самый таинственный член семьи, работал на государственной службе. Казалось, поначалу его готовили для более серьезной работы. Дмитрий был членом Евпаторийского комитета большевиков и Крымского обкома партии, и то ли он чем-то вызвал недовольство брата, то ли просто не подходил для политики, но вскоре вернулся в Москву и стал работать в Народном комиссариате здравоохранения.[455]

Едва ли Ленина можно обвинить в кумовстве. его близкие родственники занимали скромные должности, хотя, учитывая их революционное прошлое и профессиональные качества, они могли бы добиться более высокого положения. Но они находились на правах рядовых граждан. Правда, известен по крайней мере один случай, когда они воспользовались положением Ленина. В апреле 1921 года Владимир Ильич написал заместителю наркома по военным делам, что Мария в сопровождении Бухарина, его жены и нескольких друзей едет в Крым в специальном вагоне и он просит присоединить вагон к воинскому составу, чтобы быть уверенным, что они доедут быстрее.[456]

Помимо семьи Ленин любил отдыхать с Горьким. Между ними было много общего. Для Ленина эти отношения были связующим звеном с миром интеллигенции, которую он так страстно ненавидел и по которой, как ни странно, скучал в новой России. Горький нещадно эксплуатировал дружеские отношения с Лениным. Он просил об одолжении для людей из того, исчезнувшего мира. В этом отношении интерес представляет телеграмма, направленная Лениным в адрес местных властей: «Писатель Иван Вольный был арестован. Горький, его друг, просит тщательного и беспристрастного расследования. Разве его нельзя выпустить и просто вести наблюдение? Телеграфируйте». Ленин Горькому: «Председатель комиссии по расследованию Орлов… телеграфировал, что Иван Вольный временно отпущен в ожидании решения».[457]

Попытки Горького уменьшить ненависть Ленина к собственному классу и склонить его к более гуманному обращению с париями советского общества столкнулись с непреклонной позицией Ленина. «Нельзя отказаться от арестов всех этих кадетов и подобной им публики, – писал Ленин подруге Горького. – Они готовы оказывать помощь заговорщикам. Было бы преступно (!) не арестовывать их. Лучше, чтобы… сотни интеллигентов провели несколько недолгих (!) дней и недель в тюрьме, чем прольется кровь 10 000 (20), так что лучше помогите мне».

Временами Ленин посмеивался над другом. Горький кричал, что эти арестованные люди помогали Ленину, прятали его и служили делу революции. «Да… – отвечал Ленин, – прекрасные люди, добросердечные люди, и именно поэтому мы проводим обыски и расследуем их дела… потому что они превосходные люди. Они сочувствуют растоптанным, они не любят преследований. И что они видят теперь? Преследователь, наша ЧК, преследует кадетов и эсеров, которые скрываются от нее… Мы должны поймать контрреволюционеров и обезвредить их. Следовательно, вывод ясен». В этом месте, вспоминает Луначарский, присутствовавший при разговоре Ленин разразился «смехом, в котором не было и следа злобы».[458]

Ну и шутник Луначарский.

Однако благодаря заступничеству Горького некоторых писателей и ученых удавалось вырвать из щупальцев ЧК. Любопытно, что Ленин даже входил в сговор с другом, способствуя публикации за рубежом книг эмигрантов, даже таких антибольшевистских, как воспоминания Мартова и Чернова. Некоторые члены «рабочей оппозиции» с мрачной подозрительностью присматривались к Горькому. Он заставлял Ленина тратить деньги на меньшевистский вздор. Горький и Красин были злыми духами, пытавшимися защитить остатки бывшего эксплуататорского класса от праведного возмездия. Когда один пролетарский герой написал что-то в этом духе Ленину, Ильич пришел в негодование. «Это наглая ложь», писал он, утверждать, что он руководствуется не государственными соображениями, а «желанием умиротворить Горького». Горький высоко ценил Ленина. «Будьте внимательны… – предупреждал он Ленина, – помните, что русский способен на самые неожиданные поступки – он сделает какое-то свинство, а потом будет задаваться вопросом: что, черт возьми, заставило меня это сделать?»[459]

Он подразумевал, что Ленину стоит остерегаться убийц, а может, писатель имел в виду тяжелый нрав Ленина?

Горький был одним из немногих советских писателей, заслуживших международное признание. В 1921 году во время страшного голода Горький оказал огромную помощь голодающей стране. Действительно ли он контактировал для этого с Бернардом Шоу и Гербертом Уэллсом, интересовался Ленин. Горький был одним из немногих, кто обращал внимание Ленина на грубые действия чиновников и бюрократизм. Они оба, Ленин и Горький, видели в коммунистическом эксперименте способ поднять Россию к новым культурным и научным высотам. Правда, действительность не соответствовала их мечтам. Совнарком выделил средства, чтобы отправить русских ученых за границу, но Литвинов отказывает в выдаче паспортов, жалуется Горький. Профессора отправляют во Францию для проведения важной исследовательской работы, но ЧК отказывается выдать ему разрешение. Не напишет ли Ленин Литвинову и в ЧК? Ленин не сделал этого.

Советское государство уже задыхалось от бюрократизма. Как во внутрипартийной борьбе, так и в борьбе с бюрократизмом Ленин не хотел пользоваться диктаторскими методами. В отличие от преемников в его распоряжении не было секретариата, специального «аппарата», кроме самого государства и партии. У него была женщина-секретарь, которая писала под его диктовку, приносила корреспонденцию и приказы. Никакие «серые кардиналы», вроде сталинского Маленкова или Поскребышева, не крутились вокруг него, защищая от серьезных интриг и разных мелочей. Ко всему прочему, Ленин много времени уделял работе с народом. Крестьяне из какой-то деревни пожаловались, что местные власти несправедливо преследуют их как кулаков. Ленин тут же написал в местную ЧК, или исполнительный комитет, с просьбой разобраться: «Пожалуйста, черкните мне пару строк, когда разберетесь». Это была безнадежная борьба. Как узнать, обманывают его подчиненные или нет? «У меня есть все основания подозревать, что наркомат (иностранных дел) игнорирует решения Совнаркома. Предупреждаю вас. Прошу подробного ответа…»[460]

Подчиненные вовлекали его в свои интриги и бесконечные споры. Литвинов уничижительно отозвался о возможном сопернике, советском дипломате. Тот в свою очередь написал оскорбительное письмо Литвинову, который тут же передал его Ленину. Соломоново решение было принято в пользу коварного заместителя наркома по иностранным делам: Литвинов был слишком резок в отношении подчиненного, однако возражения подчиненного носили непозволительно скандальный характер. Ему объявляется строгий выговор.[461]

Партийный чиновник жалуется, что «им» не понравилась его статья о сельскохозяйственных налогах и «они» не хотят ее печатать. Лидер Советского государства и всемирного коммунизма вынужден писать в издательство, что, по его мнению, статья может быть напечатана. Если «они» думают иначе, пусть обращаются в ЦК.

Или оскорбленные чувства старых товарищей. Некоторые меньшевики помогали Всероссийскому комитету по оказанию помощи голодающим привлекать денежные средства из-за границы. Семашко, нарком здравоохранения, выразил недовольство, что они действуют в обход его наркомата. «Мой возлюбленный Семашко, – шутливо ответил Ленин, – не сердитесь, бедняжка». Ваша власть не пострадает, если бывшие меньшевики и им подобные убедят зарубежных «квакеров» оказать нам помощь.[462]

Во многом новая бюрократия напоминала Ленину старую. Конечно, внешне они были не похожи друг на друга. Новые чиновники не носили форму, ордена и эполеты. Царская бюрократия отличалась вежливостью и обходительностью высших чинов и грубостью и подобострастностью низших; новая бюрократия – вежливостью и бдительностью. Если царский чиновник, прежде чем дойти до сути, исписывал целую страницу обращениями вроде «его Высокопревосходительству…» и т. д. и т. п., то советский писал коротко и ясно: «Товарищ такой-то», а в конце «Жму вашу руку».

Но, увы, за внешней простотой скрывался лабиринт многословия, бюрократии и тайного интриганства, который поражал самых закоренелых старорежимных чиновников. Политбюро обнаружило сто двадцать подкомиссий Совнаркома, не скрывая возмущения писал Ленин, из которых требуется самое большее шестнадцать.[463]

Вы не добьетесь решения, пока не доберетесь до самой вершины, до Политбюро, признавался Ленин. По любому пустяку требовалось мнение Политбюро или самого Ленина. Два высоких должностных лица не могли прийти к единому мнению ни по одному вопросу. Партия консервов, полностью оплаченная, находилась в иностранном порту. Консервы не могут быть отправлены в Москву, пока Красин не встретится с членом Политбюро Каменевым и не отдаст распоряжение наркому путей сообщения, который в свою очередь… Придя в бешенство, Ленин заорал, что каждого, имевшего отношение к этой проблеме, следует посадить в тюрьму. Безнадежное дело. Нельзя же пересажать весь персонал!

Помимо личного существовало профессиональное соперничество, вносящее раскол в стройные ряды бюрократии. Сотрудники Комиссариата по иностранным делам смотрели на членов Коминтерна как на никчемных людей, от которых одни только неприятности. В свою очередь кто-то считал дипломатов «паразитами» и «ловкачами». Московские власти играли в свои игры: они «отбирали» сотрудников Комиссариата по иностранным делам для партийной работы. Чичерин жаловался Ленину: Владимир Ильич, не могли бы вы написать, чтобы они прекратили подобную практику? У него скоро не останется сотрудников, кем он будет руководить?

Замечательное русское искусство написания «доносов» еще в предреволюционный период достигло невероятных высот. Старорежимный чиновник обращал внимание на коррумпированность коллеги или, что еще хуже, на его либеральные взгляды и подозрительную связь с заграницей. Если повезет, то информация оказывалась на столе его превосходительства с резолюцией: «Уволить эту свинью в течение двадцати четырех часов». Так поступал Александр III со своими подчиненными. Теперь Литвинов разыгрывал варианты той же самой игры. Дипломат ведет себя непозволительно, и доказательства этого тут же предъявляются Владимиру Ильичу. Или на самом высоком уровне. Троцкий, терзаясь, сообщил Ленину о неудовлетворительной подготовке конгресса Коминтерна в Петрограде. Для иностранных делегатов не хватило комнат и кроватей, плохое обслуживание, некачественные продукты. Что подумают иностранцы? Что Россия «некультурная» страна. (Ленин очень болезненно относился к таким высказываниям.) Не нанесет ли это вред делу революции? Из деликатности Троцкий не называет имя виновника – им был Зиновьев.

Сходство с дореволюционной Россией еще ощутимее было в деревне. В 1919 году после нападения бандитов Ленин с сопровождающими был вынужден идти пешком до ближайшего органа власти. Здесь они столкнулись с неизменным русским охранником, который не пожелал впустить «незнакомцев», и никакие преступления не могли вывести его из полудремотного состояния.[464]

Наконец, когда удалось проникнуть внутрь помещения, Ленин со спутниками были остановлены телефонистом. Может, это и Ленин, может, его и ограбили, но воспользоваться телефоном без разрешения председателя Совета нельзя, а он сейчас далеко. Ленин сталкивался с равнодушием чиновников и в менее драматических обстоятельствах. Иногда в поездках по деревням, во время охоты он беседовал с мужиками, которые жаловались ему на грубость властей.

Временами Ленин пытался шутить, попадая из-за бюрократов в затруднительные положения. Он рассказывал товарищам, как в сибирской ссылке давал консультации крестьянам окрестных деревень. его «практика» страдала от крестьянской неспособности донести суть дела и от преклонения перед «официальными бумагами», без которых нельзя было ступить шагу. Как-то пришла женщина и стала бессвязно рассказывать о своих родственниках и белой корове, которую «они» забрали. «Где документы, матушка?» – прервал ее Ульянов. Она ушла, бормоча под нос: «Без документов он даже не стал слушать о моей белой корове». Теперь, спустя двадцать пять лет, та же бессвязность и преклонение перед «документами», под грудами которых скрывалась советская система.

Было бы ошибкой считать борьбу Ленина с бюрократизмом чем-то имеющим второстепенное значение, не связанное с его основной работой. Бюрократизм вызывал в нем острое чувство горечи. Какие-то недостатки советской власти можно было отнести на счет того, что большевики еще только учились управлять государством. Но грубость чиновников, высокомерное отношение к гражданам было зловещим признаком. Порой Ленин заявлял, что это наследство досталось им от прежних времен, и бросал обвинения в адрес бывших царских чиновников и меньшевиков, проникших в советские учреждения. Но иногда он честно оценивал сложившееся положение. Девяноста девяти процентам чиновников не хватает культуры, заявлял он, хотя среди них есть и хорошие коммунисты. Они не умеют работать с людьми.

Ленин пытался показать на личном примере, как следует работать. Он интересовался здоровьем видных большевиков, условиями их жизни. Достаточно ли удобная у Сталина квартира в Кремле? Наркому, у которого большая семья, Ленин приказывает увеличить зарплату, превышающую установленную норму. Сын его старого товарища хочет освободиться от армии, чтобы продолжать учебу: можно что-то сделать? Надежда Аллилуева, дочь человека, у которого он скрывался, и, кстати, жена Сталина, временно исключена из партии; Ленин ходатайствует о положительном решении вопроса.

Ленин решительно боролся со всеми проявлениями бюрократизма, но он прекрасно понимал необходимость создания контролирующих органов. Еще не наступил тот день, когда КГБ мог бы открыто причинять вред коммунисту. Дзержинский имел дело с контрреволюционерами, но идея уже витала в воздухе. Дело шло к созданию специальных органов в партии и стране.

История создания этих органов служит иллюстрацией неспособности авторитарного режима справиться с собственными злоупотреблениями. В 1920 году был создан государственный орган, Рабоче-крестьянская инспекция (сокращенно Рабкрин). Это был «специальный» наркомат, который осуществлял контроль за деятельностью других наркоматов и государственных комитетов, боровшийся со злоупотреблениями и бюрократизмом. Ленин предлагал привлечь для работы в Рабкрине лучшие партийные силы, передовых рабочих и подготовленные, образованные кадры. Теоретически этот орган должен был стать своего рода народным контролем.

Конечно, было нелепо считать, что с помощью Рабкрина можно победить бюрократизм или что другие советские олигархи согласятся с исключительным правом одного из них, Сталина, следить за деятельностью их наркоматов. С первых дней Рабкрин превратился в самый бюрократический орган правительства. его сотрудники занимались только тем, что шпионили, жаловались и оценивали работу других. Вместо того чтобы освободить Ленина, Рабкрин добавил ему работы. Теперь Владимиру Ильичу приходилось защищать Сталина от нападок других партийных олигархов, особенно от Троцкого, который не упускал случая указать на недостатки и выразить несогласие с политикой, проводимой Сталиным. Любой советский институт, независимо от оригинальности концепции, неизменно превращался в оплот бюрократизма. «Ваш наркомат, – писал Ленин Сталину, – насчитывает уже двенадцать тысяч чиновников, а работает неважно. Не стоит ли подумать о сокращении штата? Надо взять за правило: лучше числом поменьше, да качеством повыше». Надо отобрать особенно проверенных в политическом и деловом отношении работников.[465]

Мечта о волшебной палочке, с помощью которой удастся излечиться от бюрократизма, не оставляет Ленина. В 1920 году Ленин вносит предложение объединить Центральную контрольную комиссию (ЦКК) с Рабкрином. Были предприняты специальные меры, чтобы эта организация не превратилась в средство сведения личных счетов. Состав ЦКК должен был избираться съездом партии, и его сотрудники не могли одновременно быть членами ЦК. Местные контрольные комиссии должны были избираться своими партийными организациями, и их члены, соответственно, не имели права являться членами законодательных и исполнительных органов. Новый орган, ЦКК-РКИ (далее по тексту Контрольная комиссия), помимо борьбы с бюрократизмом, должен был следить за моральными качествами и поведением членов партии. Жизнь коммуниста не была его личным делом. Если он был распутником, алкоголиком или спекулянтом, товарищи объявляли ему выговор и, если он, не вняв предупреждению, продолжал в прежнем духе, исключали из рядов партии.

Увы! Реальность не оправдала ожиданий. На самом верхнем партийном уровне контрольные органы скорее содействовали бюрократической системе, нежели ослабляли ее. Можно ли было рассчитывать, что Контрольная комиссия проявит рвение, выискивая упущения в работе и злоупотребления со стороны членов Политбюро? Или объявит выговор товарищу Ленину за грубые действия в отношении «инакомыслящих»? Или Рыкову за излишнюю тягу к спиртному? Конечно же нет. В скором времени Контрольная комиссия выступила в роли еще одного репрессивного органа Советского государства. Одной из основных обязанностей контролирующего органа стало подавление любой и каждой оппозиции, несогласной с «линией» партии, то есть с Лениным. Члены Контрольной комиссии тщательно изучали биографии бывших членов «рабочей оппозиции», следили за их поведением, отмечали их «нелояльные» высказывания. Когда в 1922 году Сталин занял пост Генерального секретаря ЦК партии, он превратил Контрольную комиссию в один из главных инструментов достижения абсолютной власти и устрашения противников.

На местном уровне контрольные комиссии превратились в настоящий бич для членов партии. Прошлое рядового коммуниста, мягко говоря, не выдерживало тщательной проверки. Некоторые были меньшевиками, кто-то скрывал свое происхождение, были те, кто отличился излишним пролетарским усердием во время Гражданской войны. Стоило этим людям проявить малейшую нелояльность в отношении руководства, компрометирующие их сведения тут же становились достоянием гласности. Наиболее часто использовался и так же легко обнаруживался обман, связанный с продолжительностью партийного стажа. Большевик, вступивший в партию до 1917 года, получал право продвигаться по служебной лестнице. А вступить в партию до 1905 года было все равно что являться потомком первых американцев, прибывших в Америку на корабле «Mayflower»[466]. Правда, было абсолютно непонятно, по каким критериям оценивать членство в партии до 1917 года. Присутствие на определенных заседаниях? Тюремный срок? Кто мог в те дни провести четкую границу между большевиками и меньшевиками? Высшие партийные круги подали пример фальсифицировать партийный стаж. Ленин написал в анкете, что состоит в партии с 1895 года. В какой партии?! Как мы помним, в 1895 году произошло объединение марксистских кружков Петербурга в политическую организацию, получившую название «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». А как быть со Сталиным, который написал, что вступил в партию в 1898 году?

Но зато когда дело касалось «неблагонадежных» большевиков, Контрольная комиссия поднимала страшный шум. Коллонтай заявила, что состоит в партии с 1898 года. Мошенница, возмущенно вскричал председатель Контрольной комиссии на съезде партии. Всем известно, что эта женщина была меньшевичкой, по крайней мере до 1917 года. Имярек написал, что он сын крестьянина-бедняка. Негодяй был разоблачен; оказывается, его отец был кулаком. Всего за год члены Контрольной комиссии заработали репутацию шпионов, сующих всюду свой нос, шантажистов, а то и того хуже. В 1922 году на XI съезде партии прозвучали требования ликвидировать Контрольную комиссию. С болью поведал ее председатель, как один коммунист заявил ему: «Мы не доверяем вам… Я вас не избирал». «Товарищ Медведев не считается с решениями партийного съезда; он выше этого»[467], – язвительно отреагировал председатель.

Далее начальник «ищеек» поведал, как некоторые люди, выступавшие с критикой руководства, фальсифицировали дату вступления в партию. К примеру, один «субъект совсем недавно вступил в партию, а уже хочет усовершенствовать ее, вместо того чтобы заняться самоусовершенствованием». В скором времени Контрольная комиссия предложила свои услуги в работе с непокорными товарищами. С этой целью Контрольная комиссия установила тесный контакт с ОГПу. Теперь этот партийный орган, задуманный с целью способствовать установлению внутрипартийной демократии и ликвидации фаворитизма, не просто сам превратился в оплот бюрократизма, а стал чем-то вроде подразделения ОГПу. Бюрократия немедленно проникала в любой орган, предназначавшийся для борьбы с этим злом. Ленин даже себе не хотел признаваться в том, что это неизбежное следствие советской системы. Он приходил в ярость от безуспешности предпринимаемых попыток. Даже самые проницательные критики Советской России не смогли понять, что основная проблема системы в отсутствии ясности. Вымысел громоздился на вымысел, парадокс на парадокс. Народная демократия сосуществовала с диктатурой, социализм с капитализмом, внутрипартийная демократия с авторитарной властью. В какой момент честная критика выродилась в уклонизм или анархизм? Где грань между фанатичной преданностью делу, которую должен демонстрировать каждый чиновник, и запугиванием? Только один человек знал ответ на все вопросы. Неудивительно, что многие сотрудники Ленина страдали от «нервов», пытаясь выполнить противоречивые распоряжения и удержаться на плаву в этой стране чудес с ее бюрократией и интриганством, называемой Советская Россия.

Ленин наверняка понимал, что только благодаря его авторитету и влиятельности удерживается эта причудливая система. Вероятно, у него возникали подозрения, что, как только он умрет, система рухнет под воздействием фракционной борьбы; ее сможет уберечь только усиление террора и деспотизма власти. Если это так, то получается, что он просто был не в состоянии придумать стабильную систему, а значит, не мог передать власть и подготовить преемника. Чем слабее он становился, тем меньше хотел передавать властные полномочия, пытаясь установить законы в отношении пустячных административных вопросов. Характерным примером служит перечень распоряжений для двух заместителей, Рыкова и Цюрупы, составленный Лениным в 1922 году, когда по состоянию здоровья он уже не мог регулярно присутствовать на заседаниях Совнаркома и был вынужден решать вопрос о возможной замене председателя.

Ленин жил работой в Совнаркоме. Он с огромной охотой передал власть в партии ради того, чтобы заниматься административно-хозяйственной деятельностью. Заседания проходили в точно назначенный срок. Он никому не позволял курить и высмеивал курильщиков, которым приходилось прибегать к детским уловкам, например отпрашивались по естественной надобности, чтобы покурить. Ленин любил эту работу; энергично руководил заседаниями Совнаркома, избегая чрезмерного разглагольствования, свойственного партийным совещаниям, и решая вопросы по-деловому, «культурно». Он очень переживал, что больше не может регулярно посещать свой маленький авторитарный мир. Но, даже не присутствуя на заседаниях, он стремился контролировать все действия Совнаркома, вдаваясь в мельчайшие подробности. Но вернемся к удивительному документу, о котором было сказано выше.

Два заместителя председателя Совнаркома, написал Ленин, должны тратить «девять десятых своего времени на экономические проблемы, а одну десятую на отдых».[468]

У каждого из них должно быть по две стенографистки. Если есть необходимость, следует заказать два диктофона за границей. Заместители занимают равное положение. В случае его, Ленина, отсутствия на заседании первые два часа председательствует Цюрупа, а следующие два – Рыков. Но оба обязаны присутствовать на всем заседании. Если они не могут прийти к общему мнению, решением проблемы занимается Политбюро. Товарищи Цюрупа и Рыков могут покидать заседания по естественной нужде только по очереди. Оба заместителя обязаны регулярно читать «Экономическую жизнь» и внимательно следить за редакторами, которые считают свой журнал скорее «независимым, буржуазно-интеллигентским, чем государственным органом».[469]

Он возлагал на заместителей обязанность бороться против «бюрократизма, волокиты, невыполнения обязательств, нечеткости в работе и т. п.». Средства борьбы: увольнять с работы, отдавать под суд и устраивать показательные суды.

Бедный Ленин. Данным документом он надеялся внести сумятицу в бюрократическую систему. Что бы произошло, если бы заместители выполняли указания наставника? Ответ ясен. Они бы, как два коршуна, наблюдали друг за другом. Удивительное отсутствие ощущения политической действительности, отличавшее Ленина в последний период жизни, явствует из следующего распоряжения: «Заместители должны освободить себя, насколько возможно, от личных встреч с отдельными наркомами… которые отнимают время…» Как мог Цюрупа, который занимал довольно скромное положение в партии, отказать во встрече Сталину или Троцкому, хотя они были просто «отдельными наркомами»? И вообще, как он мог руководить ими? Однако Троцкий отказался стать одним из заместителей председателя Совнаркома. С точки зрения политики чрезвычайно глупый поступок, но указанная Троцким причина звучит довольно убедительно. Все эти заместители заняты только одним: следят друг за другом. Без Ленина Совнарком превратился в «политического импотента»; все решения принимают Политбюро и организационное бюро.[470]

Совершенно очевидно, что неприязнь к «политике» причиняла Ленину множество неприятностей. Ведущий политический деятель, уставший от бесконечных ничтожных ссор внутри ЦК и перепалок, сопровождавших съезды партии, полностью ушел в административно-хозяйственную работу. Для решения любых проблем он предлагал стандартные решения: «привлеките подходящих людей», «наберите сотню сознательных рабочих», «реорганизуйте ГОЭЛРО, чтобы оно получило реальную власть». Он не замечал, что все уже пропитано политикой. И это свидетельствует о его полнейшей изолированности и сильном ухудшении здоровья. Мало было найти «подходящих людей», они еще должны были быть людьми Зиновьева или Троцкого. Часто один чиновник был ставленником одного партийного босса, а его заместитель – ставленником другого. У Ленина просто не хватало сил и времени, чтобы разобраться в окружавших его интригах; не хватало терпения вникать в проблемы своих заместителей и их ставленников. Он терял время по пустякам, оставляя нерешенными основные проблемы.

Очень многое в советском обществе было Ленину не по душе, но практически он уже мало что мог изменить. Революция и Гражданская война способствовали ослаблению семейных уз. Коллонтай, не считая прочих грехов, была активным сторонником свободной любви и не признавала буржуазную мораль. Сексуальный акт, писала она, имеет не больше значения, чем выпить стакан воды. «Но кто хочет пить из разбитого стакана!» – восклицал создатель Советского государства.

Ленин не понимал и не принимал новые тенденции в искусстве. На его обывательский взгляд, роман должен был иметь фабулу, стихотворение – рифму, а картины и скульптуры быть понятными. Искусство было его болевой точкой. Иногда терпение лопалось. Ленин вызывал Луначарского и спрашивал, что это за непонятный кусок мрамора. Статуя Кропоткина, следовал ответ. Тут Ленин не выдерживал. Он лично знал старого анархиста и мог ручаться, что у того была голова и два глаза. Если в прежние дни Луначарский занимался «богоискательством», то теперь он поддерживал и поощрял кубизм, футуризм и прочие измы. Весь этот ужас носил название «пролетарская культура», или, сокращенно, Пролеткульт. Пролеткультовцы с презрением относились к буржуазной культуре. «Мы охвачены бунтарским, необузданным духом. Пусть кричат, что мы разрушители красоты. Во имя нашего завтра мы сожжем Рафаэля, разрушим музеи, расплавим шедевры искусства». В столкновениях с молодыми коммунистами Ленину оставалось только защищать таких «обывателей», как Пушкин и Некрасов, убеждая, что нельзя отвергать то, что совсем не знаешь. Новые кумиры оставляли его равнодушным. Он не является поклонником поэзии Маяковского, сказал Ленин, хотя ему понравилась сатира на прозаседавшихся бюрократов.[471]

Но он понимал, что недостаточно компетентен в вопросах искусства. Эта была еще одна «детская болезнь коммунизма»; пусть Луначарский разбирается с происками и махинациями в художественном мире, которые расцвели в нем пышным цветом. Ленин не мог заниматься всеми проблемами.

Весной 1922 года возникла новая угроза: коммунистическая партия оказалась на грани распада. Причин для этого было много. Погрузившись в административно-хозяйственную деятельность, Ленин отошел от политических проблем, не замечая, как в партии стали возникать отдельные группировки. «Рабочая оппозиция» вновь подняла голову.

Мало того, рядовые коммунисты стали выражать недовольство не только ситуацией, складывающейся в России, но и собственным положением и привилегиями, которые они имели как члены партии. Раньше рядовой коммунист считал себя членом правящей партии и, соответственно, привилегированным членом общества. Теперь ситуация изменилась. его могли уволить с высокого поста в правительстве и в промышленности, как какого-нибудь меньшевика или буржуазного специалиста.

Уязвленная гордость не давала покоя. В тяжелейшей ситуации, когда под угрозой было дело революции, они встали в ряды большевиков. Конечно, многие коммунисты справедливо были наказаны за нарушение дисциплины и бюрократизм. Но многих ветеранов оскорбляло, что с ними обращались как с непослушными детьми, объясняя, что делать и говорить, как себя вести.

Они жаловались, что за короткое время Контрольная комиссия превратилась в настоящий бич. Безобразие, кричали коммунисты, комиссия выпустила кодекс поведения коммуниста. Чиновник комиссии сделал вид, что невероятно возмущен этими жалкими протестами. Они надеялись, что коммунистические моральные принципы будут напоминать буржуазные: сколько можно выпить рюмок водки, какие делать подарки? Рядовые коммунисты, конечно, не знали, что праздники превратились в оргии, принимающий подарки – во взяточника. Теперь все зависело от «Марьи Алексевны» (любого пола), которая заседала в комиссии и внимательно следила за известными революционными ветеранами.

Вызывало возмущение и растущее неравенство в партии на всех уровнях. В первые дни революции секретарь парторганизации был товарищем в прямом смысле этого слова. Если бы он стал вести себя высокомерно, его бы немедленно сняли с должности. Теперь самые незначительные партийные начальники подражали властным манерам Зиновьева и Троцкого. Снова просматривается параллель с царским режимом. В прежние времена продажный или пьющий чиновник рассматривался как допустимое зло. Большим злом являлся фанатичный приверженец порядка, деятельный чиновник. Он строил дороги и школы, но при малейшем неповиновении приказывал пороть крестьян и бросать в тюрьму евреев, нанося вред всем и каждому. Теперь все повторялось. Секретарь местной парторганизации с его страстью совершенствования мира превратился в сущее наказание. Делегаты XI съезда были потрясены рассказом о таком деспоте, который замучил «своих» коммунистов бесконечными партийными собраниями. Каждый вечер товарищам приходилось слушать лекции о Парижской коммуне, русском народничестве 80-х, американском капитализме и т. п. Горе тому, кто посмел бы не явиться или заснуть во время лекции.

Теперь рядовому коммунисту объяснили, что ему следует помалкивать, а не критиковать нэп или работу ЦК. То, что еще год назад казалось немыслимым, теперь воплотилось в реальность. ВЧК активно заинтересовалась деятельностью тех коммунистов, чьи голоса звучали излишне громко. Бывшие члены «рабочей оппозиции» утверждали, что некоторых из них навещали агенты ЧК, прикинувшиеся кем-то из оппозиционеров. Не Коллонтай ли и Шляпников были заинтересованы в создании IV Интернационала?[472]

Агенты-провокаторы использовались для установления связи с меньшевиками и эсерами, но подсылать их к членам партии было неслыханным произволом. В квартирах тех членов ЦК, которые находились в оппозиции, проводились обыски. Перехватывалась почта Шляпникова. Вот мы и оказались на пороге сталинизма.

Эти действия, которые через несколько лет будут восприниматься в порядке вещей, пока еще вызывали бурное негодование. Многие ветераны в 1921—1922 годах порвали свои партийные билеты. В некоторых крупных городах возникли группировки, в обход партийной иерархии. В них обсуждались причины, которые привели к разложению режима, и возможные средства борьбы с этим явлением. По крайней мере одно решение было найдено: легализовать не только внутрипартийную оппозицию, но и социалистические партии.

Если бы это произошло, коммунистическая партия стала бы напоминать русскую социал-демократическую партию до 1914 года, этакий конгломерат из разных групп и фракций. Это означало бы возвращение к надоевшим ссорам и обвинениям, которые внесут меньшевики и эсеры в коммунистическую партию. Ничего страшного, считали многие. Почему бы не позволить откровенную критику, столкновение мнений? Реальная внутрипартийная демократия лучше, чем обман под названием «демократический централизм». К чему нам группировки, погрязшие в интригах и борьбе за власть. Но Ленина, как и большинство партийных чиновников, не устраивала подобная перспектива. Советские партийные боссы, члены Политбюро, свыклись с атмосферой интриганства, считая приемлемым подобное положение вещей. Но чтобы их критиковали рядовые партийцы – об этом не могло идти речи.

Вполне естественно, что многие несоветские историки с симпатией относятся к оппозиционерам 1921—1922 годов. Они обвиняли режим в излишней терпимости, в том, что крестьян оставили в покое и дали работу бывшим меньшевикам и буржуазным специалистам. Они отрицали благотворное влияние нэпа на экономику страны, мечтали вернуться к «энтузиазму и хаосу» героических дней. Для многих из них главным злодеем были не партийные олигархи, правившие страной, а гуманный и здравомыслящий Леонид Красин. Этот бывший террорист упорно сражался за то, чтобы при приеме на работу оценивался профессиональный уровень человека, а не срок его партийного стажа, высмеивал пустое революционное фразерство и водил дружбу с западными капиталистами (в этом заключалась его работа; он пытался получить для Советской России займы и восстановить внешнеэкономические отношения). Среди противников партии были искренние и убежденные люди, вроде Рязанова и Осинского, но были и просто скандалисты и авантюристы, скучавшие по тревожным и возбуждающим революционным дням, ушедшим в прошлое. Теперь уже было поздно переосмысливать принципы, разработанные Лениным в 1903 году. Он санкционировал политику репрессий внутри партии. Ничего другого ему не оставалось.

На сей раз политика репрессий не предусматривала никаких послаблений. Уже в августе 1921 года Ленин выразил желание исключить Шляпникова из партии, хотя совсем недавно говорил, что подобные действия в отношении партийных лидеров будут предприниматься в исключительных случаях. ЦК не согласился с его мнением, и Ленин не стал настаивать. Но в феврале 1922 года Мясников был исключен из партии. Да, он великолепно зарекомендовал себя во время Гражданской войны, но ведь он настаивал на свободе печати, причем любой, от монархической до анархической! Ленину надоело переписываться с Мясниковым, убеждая в ошибочности его рассуждений. Вскоре Мясников покинул Россию и вернулся только после Второй мировой войны. Он был, по крайней мере, последователен, чего нельзя сказать о других противниках правящей партийной фракции.

В феврале оппозиция предприняла шаг не только глупый, но вызвавший возмущение. Коллонтай и Шляпников подали в Коминтерн жалобу о репрессиях внутри коммунистической партии (об этом говорилось ранее). Мало того, негодяи сообщили зарубежным коммунистам, что в Советском государстве армия используется для подавления забастовок. Им (иностранцам) показывают парады, в то время как рабочие голодают.[473]

Они имели право поступить так, как они поступили, признали их обвинители. Коммунизм является международным движением, и Коммунистическая партия России только одна из его ветвей. Но… они действовали как контрреволюционеры. Как они могли стирать грязное белье перед иностранцами? Исполнительный комитет Коминтерна состоял из пенсионеров советского правительства. Они вынесли вердикт: «Позиция товарищей… не помогла русской партии в ее борьбе против отклонений, объективно (!) имевших место… а напротив, ослабила партию и одновременно вооружила врагов коммунизма и диктатуры пролетариата…» XI съезд, проходивший в марте 1922 года, исключил основных обвиняемых из партии и вынес решение энергично бороться со всеми проявлениями инакомыслия.

Состояние здоровья Ленина резко ухудшалось, и он уже не мог принимать участие во всех заседаниях съезда. Он выступил на открытии съезда с политическим отчетом ЦК и на заключительном заседании.

Ему еще не было пятидесяти двух лет, а он был уже крайне усталым, смертельно больным человеком. Он усиленно готовился к XI съезду партии, участвовал в подготовке проектов решений по основным вопросам и разработал план политического доклада ЦК. «Наша основная беда в отсутствии культуры и в том, что на самом деле мы не знаем, как управлять».

Во время выступления на съезде (это был последний съезд, на котором он выступал) он чувствовал усталость и раздражение, которые, по всей видимости, ускорили ход болезни. Тем, кто был рядом с ним все эти годы, стало очевидно, что это уже не прежний Ленин. Если раньше он испытывал удовольствие от борьбы с противниками, то теперь любые возражения вызывали только гнев вождя. Гнев, смешанный с упреками и обвинениями в развале административно-хозяйственной работы. Он то и дело повторял: «мне сказали», «они объяснили мне» и т. п. его шутки были грубее обычного. О своем заместителе Рыкове, на которого он возлагал надежды как на руководителя, Ленин сказал: он ездил в Германию подлечиться, и немецкий хирург «отрезал плохую часть Рыкова… а хорошую, совершенно здоровую прислал нам». Если бы это можно было сделать с остальными коммунистами!

Когда дело дошло до партийных проблем, ярость помешала ему связно формулировать угрозы в адрес противников. Осинский попытался остановить его: «Товарищ Ленин издал фальшивую ноту… он сказал, что надо избивать, расстреливать, заставлять и т. п.»[474]

Гнев Ленина обрушился на того, кто посмел ему возражать. Вслушайтесь в его слова, скоро они зазвучат в устах Сталина: «Если товарищ Осинский не захочет обратить внимание на те советы, которые в последнее время дает ему ЦК… то он неизбежно и полностью будет опозорен». Шляпников посмел пошутить о подобном дружеском совете, который дали ему партийные олигархи. ЦК чаще осуждал его, заявил Шляпников, чем угрожал. «Владимир Ильич сказал, что мы сеем панику и с такими людьми следует бороться с помощью пулеметов…» Посмотрите на пулеметчиков, воскликнул Шляпников, указывая на членов президиума, среди которых был Ленин. Человека, который провел партию через Февральскую революцию, было не так-то просто запугать, и делегаты сочувственно отреагировали на его вызывающее поведение. Однако Ленин заявил, что подобные шутки недопустимы. Шляпников, кричал он, «никого не напугает и не внушит жалость к себе. Бедный Шляпников. Против него ополчился Ленин». Даже самые покорные сторонники Ленина попросили, чтобы он укоротил свой язык и не позорил партию, бросая угрозы в адрес одного из самых достойных и влиятельных членов старой гвардии.

Да, это был уже не тот Ленин, которого все помнили по брестским переговорам. Временами его ярость казалась необоснованной. Он возмущался меньшевиками, которые злорадствовали по поводу нэпа. «Россия не готова к социализму, – говорили меньшевики, – позвольте нам повторить все сначала». – «Позвольте нам поставить вас к стенке. Или вы заткнетесь… или, если вы будете продолжать защищать свои политические мнения… нам придется поступить с вами как с самыми опасными реакционерами»[475], – ответил Ленин.

Съезд и партия вышли из-под контроля. По крайней мере, правящая группа – Политбюро – была единогласно за Ленина. Но среди рядовых делегатов симпатии склонялись на сторону преследуемых коммунистов. Делегаты с сочувствием отнеслись не только к Шляпникову, но и к Рязанову. Этот ветеран в течение нескольких лет выводил из себя партийных лидеров. Он отличался честностью, неподкупностью, открыто критиковал недостатки. Стоит только гадать, как ему удавалось столько лет удерживаться в рядах большевиков. «Рязанова не надо принимать всерьез», – неизменно шутили на партийных совещаниях. Никто не мог обвинить его в «отступничестве» или в организации заговоров: он был излишне экстравагантен.

Он был направлен на работу в профсоюзы. Вряд ли он был тем человеком, который мог проводить линию партии и убеждать рабочих, что в государстве рабочих и крестьян полный порядок. Союзы, с которыми он начал работать, скоро превратились в гудящий улей. Критиковали власти, произносили страстные речи. Ему немедленно запретили заниматься профсоюзной деятельностью и отправили редактировать классиков марксизма.

Теперь он решил выступить на съезде. Ему, раньше Ленина примкнувшему к социалистическому движению, запрещено говорить на партийных и профсоюзных совещаниях, с ним плохо обращаются тупые бюрократы, которые еще не родились, когда он, Рязанов… Он придумал одну из незабываемых шуток, оставшихся в истории коммунистического движения. Они говорят, что английский парламент может сделать все, что угодно, но не может сделать из мужчины женщину. «Наш ЦК несравнимо сильнее: он может сделать из революционера старую бабу, и количество таких случаев умножается удивительным образом».[476]

Все прекрасно поняли, кому адресованы эти слова. Председателю ВЦСПС М. Томскому. его излишняя мягкость вызвала гнев Ленина, и в 1921 году его отправили в Туркестан, на должность председателя Туркестанской комиссии ВЦИК. После нескольких месяцев, проведенных в пустыне, Томский признал правильность линии, проводимой партией, и необоснованность жалоб, поступающих от рабочих. В награду его вернули на прежнее место. Томский пользовался огромной популярностью и влиянием среди рабочих. Рязанов не пожалел старого товарища по оружию. Лидерам партии не удалось успокоить разгневанного ветерана. Рязанов, сказал Троцкий, написал прекрасную книгу о «Коммунистическом Манифесте». Почему бы ему не остановиться на книгах, а профсоюзное движение оставить другим? Рязанов тут же крикнул с места: «Почему бы наркомам по военным делам не заниматься своей работой и не оставить экономические проблемы другим?» Ладно, ответил успокаивающе Троцкий, возможно, наступит день, когда он примется писать и говорить о том, что вне пределов его компетенции.[477]

Рязанова было не остановить. Он вносил предложение за предложением, высмеивал напыщенных партийных демократов, вызывая восхищение собравшихся. Читая отчеты съезда, Ленин, должно быть, испытывал желание ущипнуть себя: это был съезд коммунистической партии в Советской России или один из довоенных съездов русской социал-демократической партии?

Однако по важнейшим проблемам будущей политики руководителям партии удалось получить одобрение съезда. Правда, в одном случае им пришлось пойти на компромисс. Съезд отказался поддержать предложение по исключению Шляпникова, Коллонтай и других лидеров оппозиции из партии. Исключили второстепенных членов оппозиции; основные виновники остались на прежних местах. Было внесено предложение о ликвидации ненавистной Контрольной комиссии. Согласно официальным источникам против внесенного предложения проголосовало двести двадцать три депутата, за – восемьдесят девять.

Было понятно, что, если удастся предотвратить распад партии, будут предприняты исключительные меры. У Ленина не было ни сил, ни желания заниматься необходимыми реформами. Он понимал, чтобы избежать скандалов вроде того, что произошел на XI съезде партии, необходимо, чтобы секретариат возглавил деятельный человек. В настоящий момент секретарем ЦК ВКП(б) был В. Молотов. Он был из тех, кто, казалось, сразу родился в очках и двубортном пиджаке. Хотя он был старым большевиком, но у него не было личных приверженцев. его бюрократические манеры вызывали едкие насмешки делегатов съезда; он был содокладчиком Ленина. Он не был сторонником восстановления дисциплины в партии, и многие инакомыслящие уже поздравляли себя с будущей победой. Дожидайтесь следующего съезда. Ленину придется признать справедливость их замечаний, прекратить нянчиться с крестьянами и буржуазными специалистами, повернуться лицом к рабочим и восстановить внутрипартийную демократию (непонятно, что означали два последних требования). Но на другой день после закрытия съезда на заседании пленума ЦК Генеральным секретарем ЦК партии был избран Иосиф Виссарионович Сталин.

Нет никаких сомнений, что он был ставленником Ленина. Когда на съезде один из делегатов выразил негодование, что Сталин, помимо партийной должности, руководит двумя наркоматами, Ленин заметил, что это говорит о безграничном доверии и работоспособности Сталина. Где вы еще найдете такого человека, поинтересовался Ленин, «с которым представитель любой национальности мог бы решить свои проблемы?». Терпеливый, стойкий, самоотверженный Сталин! Похоже, Ленин был уже действительно очень плох. На самом деле Сталин вполне подходил для этой должности. Он был полностью предан Ленину. Он безропотно выполнял возложенные на него обязанности. Ни у кого из членов Политбюро не возникало желания заниматься прозаической канцелярской работой, общаться с провинциальными руководителями. Ни один из них не обладал необходимым терпением. Даже Троцкий старался перекинуть административную работу на своих заместителей. В апреле 1922 года выборы Сталина прошли на удивление спокойно. Он вызывал меньшее раздражение, чем любой из партийных руководителей. Они посматривали на него с некоторым подозрением, но только из-за того, что ему благоволил Ленин. Без посторонней помощи Сталин не смог бы достигнуть политических высот. Кто мог бы представить, что вождем марксизма станет человек, не знавший ни одного иностранного языка?[478]

Ему нельзя было давать по-настоящему важную работу, к примеру руководить Коминтерном или редактировать «Правду». «Похороненный» в секретариате, Сталин в скором времени превратился бы в незначительную личность вроде Молотова.

Поначалу известие о новом назначении, которое в буквальном слове встряхнет мир, было воспринято достаточно спокойно. В «Правде» были опубликованы дни и часы приема нового Генерального секретаря и двух его заместителей. Одним из них был Молотов, который наконец нашел свое жизненное предназначение в роли помощника. Простые манеры Сталина, не без выгоды для него, выделялись на фоне поведения других пролетарских вождей. Мы уже отмечали, что Сталин отличался молчаливостью, опять же в отличие от исключительно болтливых (разговорчивых) коммунистов той исторической эпохи. Характерно, что Молотов, которому Сталин второй раз помешал занять ведущее положение в партии, хранил ему преданность.[479]

Он мог быть безжалостным, это ни для кого не являлось секретом. Во время Гражданской войны поступали жалобы, что Сталин приказывал расстреливать ни в чем не повинных людей. Но какой коммунист был свободен от подобных обвинений? У него было два ценных качества, необходимые политическому деятелю. Сталин умел учиться и обладал чувством времени. Он был типичным ленинцем, но без тех внутренних противоречий и следов западных социалистических традиций, которые до конца жизни преследовали Ленина. Из всех учеников Ленина только Сталин был фанатиком. Он не скрывал страшной ярости против «неправильных» людей.

Вручив Сталину партийный аппарат, Ленин вернулся к любимому занятию: составлению инструкций для советского руководства. У преданного Цюрупы пошатнулось здоровье, и его, как в свое время Рыкова, отправили на лечение в Германию. Каменев стал одним из заместителей Генерального секретаря, оставаясь одновременно заместителем председателя СТО. Троцкий продолжал бомбардировать Политбюро письмами по экономическим и административным вопросам (обязанности наркома по военным делам уже не отнимали у него много времени). Ленин обращался за помощью именно к Троцкому и неоднократно предлагал ему стать заместителем председателя Совнаркома, но Троцкий упорно отказывался принять это предложение. Готовый критиковать всех и каждого, он тем не менее не хотел оказывать помощь в устранении недостатков. Какой контраст со сталинской готовностью взять на себя неблагодарную, каторжную работу!

Ленин несерьезно относился к мысли уехать в какое-нибудь отдаленное место для поправки здоровья. Он не понимал, связаны ли его головные боли, бессонница, потеря работоспособности с органическим заболеванием, или являются следствием умственного напряжения. 7 апреля 1922 года Ленин обращается к Орджоникидзе, первому секретарю Закавказского и Северо-Кавказского крайкомов партии, с просьбой подсказать подходящее место для отдыха где-нибудь на юге. Он хотел найти уединенное место, не слишком высоко в горах (у Надежды Константиновны было больное сердце). Но, признавался Ленин в том же письме, он не представляет, что сможет надолго покинуть Москву. Он придумывал все новые и новые отговорки, только чтобы не уезжать далеко от Москвы.

Ленин не смог, а может, не захотел возглавить советскую делегацию на Генуэзской конференции. Еще в январе он высказывал желание лично присутствовать на первой международной конференции. Но в апреле руководителем советской делегации был назначен Георгий Чичерин. Нарком иностранных дел был по сердцу Ленину: он надрывался на работе и держался вдалеке от политических интриг. Эти качества в 1922 году казались Ленину близкими к совершенству. Но даже в этом случае он не был до конца уверен, что кто-то, кроме него самого, способен общаться с коварными западными капиталистами. Сможет ли Чичерин договориться о форме компенсации бывшим иностранным собственникам в России при условии признания Советской России? Уж слишком он аполитичен! Ленин бессчетное количество раз напоминал Чичерину, чтобы тот был все время начеку, особенно с вероломными британцами. В результате вопросы, стоявшие на Генуэзской конференции, разрешены не были; часть вопросов была перенесена на Гаагскую конференцию. Однако первый серьезный успех советской дипломатии был достигнут в Рапалло, где российской дипломатии удалось заключить Рапалльский договор 1922 года с Германией.

Ленин приветствовал подписание Рапалльского договора о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от претензий и торгово-экономических связях с Германией. Наконец-то развитая западная страна окажет помощь России в решении экономических проблем! Как всегда, раздавалось неодобрительное фырканье. Это уже ни на что не похоже: ехать в Геную, садиться за стол переговоров с «бандитами-империалистами», заключать договор с буржуазной страной. Но Ленин был в восторге. Он верил в деловые качества немцев не меньше, чем верил немецким марксистам. Рапалльский договор ознаменовал собой окончание дипломатической изоляции Советской России. «Респектабельные» страны начали устанавливать дипломатические и торговые отношения с Советской республикой. Пожалуй, только деятельность ВЧК приносила Ленину такое же удовлетворение, как работа дипломатической службы. Трудно было принять этих безупречно одетых космополитов, какими были Красин и Чичерин, за представителей «бандитов и анархистов».

Но одно апрельское событие заставило Ленина почувствовать, что коммунисты были «обмануты». Он написал, что «буржуазия оказалась более искусной, чем представители Коммунистического интернационала». Вряд ли его недовольство было оправданно. Проблема была столь же трудноразрешима, сколь отвратительна. Советское правительство решило устроить показательный суд над сорока семью эсерами, за которыми уже давно наблюдала ВЧК. Причина для суда была совершенно очевидна и заключалась в попытке отвлечь общественное мнение от экономических проблем и внутрипартийных разногласий.

К несчастью, в это время Советская Россия и Коминтерн выступали «единым фронтом», пытаясь по некоторым вопросам заручиться поддержкой европейских социалистов. Радек и Бухарин пообещали зарубежным коммунистам, что ни один из обвиняемых не будет приговорен к смертной казни и что западным журналистам будет позволено присутствовать на суде. Ленин пришел в ярость.

его статья, опубликованная в «Правде» 11 апреля 1922 года, называлась «Мы заплатили слишком дорого».[480]

Он чувствовал себя оскорбленным и как юрист, и как враг буржуазной приверженности букве закона. Это было неслыханным вмешательством во внутренние дела России. Но пришлось признать, констатировал Ленин с горечью, что у Советов связаны руки. Как это можно, не посылать эсеров на смерть? Они продолжат свою революционную, то есть контрреволюционную деятельность, направленную против советской власти. Но дело сделано. Придется потерпеть ради создания единого фронта. «Цель и смысл тактики единого фронта состоит в том, чтобы втянуть в борьбу против капитала более и более широкие массы рабочих, не останавливаясь перед повторными обращениями с предложением вести совместно такую борьбу даже к вождям I и II Интернационалов», – писал Ленин.

Ленин не присутствовал на суде по болезни. Но власти действовали в соответствии с его инструкциями. На процессе не было и намека на буржуазную законность. Иностранные защитники во главе с бельгийским социалистом Э. Вандервельде были потрясены оказанным приемом. Толпы народа по всей Москве выкрикивали обвинения в адрес не только осужденных, но и их защитников. Вандервельде напомнили, что он был министром в буржуазном правительстве. Немецкого социалиста Теодора Либкнехта упрекали за то, что он приехал в Москву защищать людей, подобных убийцам его брата в Германии (Карла Либкнехта убили немецкие реакционеры). Но они были просто в шоке, когда в толпе увидели Николая Бухарина. Блестящий марксистский теоретик, один, как они считали, из самых цивилизованных и гуманных советских лидеров, смешался с улюлюкающей, орущей толпой.

В зале суда их ждал очередной сюрприз. Количество обвиняемых уменьшилось до тридцати четырех человек. Они были поделены на две группы: двадцать два «настоящих» обвиняемых, а остальные – агенты-провокаторы и бывшие эсеры, которые должны были признать вину и предъявить обвинения «настоящим» эсерам. «Виновных» защищали иностранцы, а «невиновных» – коммунисты, в том числе Бухарин. Среди обвинителей находились такие светила советской культуры, как Луначарский, Покровский и… немецкая коммунистка Клара Цеткин (если на процессе были иностранные защитники, почему бы не быть иностранному обвинителю?). Судьей был многообещающий молодой коммунист Георгий Пятаков. Само собой разумеется, что судье, обвинителям и защитникам было не обязательно иметь юридическое образование.

Все сложилось не совсем так, как задумывалось. Главные обвиняемые не сознались в главном. Они признались в таких преступлениях, как политическое противостояние большевикам и защита Учредительного собрания, но категорически отвергли обвинение, что ЦК партии эсеров замышлял попытку покушения на Ленина при содействии Деникина и других. Несмотря на прежнюю договоренность, двенадцать эсеров были приговорены к смертной казни. Троцкий, Сталин и Бухарин потребовали, чтобы приговоренные отказались от своих убеждений – в этом случае они отправятся на каторжные работы «на Север». Поступали предложения выслать их из России. Наконец Каменев внес компромиссное предложение. Казнь была временно отложена, но при одном условии: если эсеры примут участие в террористических действиях, направленных против Советской России, или в актах саботажа, приговоры этим двенадцати осужденным будут приведены в исполнение. Иностранные социалисты устроили суматоху, собирали петиции, говорили о «моральной блокаде» Советской России, но все закончилось тем, чем должно было закончиться, – ничем.

Суд над эсерами совпал с моментом, когда болезнь все-таки вырвала власть из рук Ленина. В сталинских судах заседали профессиональные юристы, и внешне они придерживались законов. Обвиняемый сознавался во всех грехах, и суд помогал ему в этом. Диктатор мстил людям, которые долгое время чинили препятствия или срывали его планы. Он старался уничтожить их не только физически, но и нравственно, стереть их имена со страниц советской истории. Ленин по-деловому подходил к данной проблеме. Эсеры представляли опасность для советского режима. Их следует расстрелять, если только коммунисты не получат «что-нибудь» в обмен за проявленное милосердие. Показательный суд закончится провалом, если обвиняемый не признает вину и будет настаивать на своих убеждениях (примером может служить XI съезд партии). О какой диктаторской системе правления может идти речь, если правящая партия признает свободу критики? Ленину все-таки повезло, что эту, как, впрочем, и остальные проблемы выпало решать другим.

26 мая у Ленина случился удар, повлекший за собой длительную болезнь. Врачи высказывали разные предположения: общее переутомление, «нервы», осложнение после болезни. Несколькими неделями раньше один из зарубежных консультантов рекомендовал удалить пули, оставшиеся после ранения, полученного в результате покушения Каплан в 1918 году. Он считал, что пули «действуют отравляюще на весь организм». Ленин требовал, чтобы врачи вылечили его и вернули трудоспособность. После удара состояние здоровья резко ухудшилось. Первый приступ болезни привел к частичному параличу правой стороны и некоторому расстройству речи. Довольно скоро наступило улучшение, но «болезнь могла затянуться на недели, дни, годы, и будущие перспективы были нерадостные».[481]

Официальные сообщения были проникнуты оптимизмом, но сотрудники Ленина наверняка понимали, что ему осталось мало лет жизни и если даже он восстановится, то сможет ли управлять страной, как это было до 1921 года. Они рассматривали все возможности, и ни одна не казалась утешительной. Если он умрет, сможет ли режим, учитывая разногласия в партии и охваченную разрухой и голодом страну, устоять без этого удивительного человека? А если он поправится, но останется инвалидом? Такой вариант казался партийным олигархам еще более пугающим. Даже в нормальном состоянии Ленин, с их точки зрения, был раздражительным и капризным. Какие идеи могут прийти в голову полупарализованному диктатору? Целиком сменить руководство партии? Легализовать меньшевиков? Нельзя исключать ни одну из этих возможностей, когда имеешь дело с человеком, который, несмотря на все сомнения и страхи, втянул партию в октябрьский переворот и ввел новую экономическую политику.

Поэтому совершенно естественно, что после майского приступа болезни руководители партии и государства должны были объединиться и выступать единым фронтом против «инакомыслящих», а если понадобится, то и против самого Ленина. К такому выводу они пришли после второго кризиса, случившегося у Владимира Ильича в декабре 1922 года. В этом заговоре не было ничего странного. Нельзя было допустить, чтобы коммунистическая партия распалась на враждующие фракции, с «проверенными» руководителями Политбюро, которых могли перекричать Рязанов или Осинский. Нельзя позволить Ленину, если он будет признан недееспособным, уничтожить дело собственной жизни.

С первым приступом болезни (параличом) Ленина обычно связывают начало борьбы за преемственность, которая длилась в течение шести лет. В 1924 году Сталин занял главенствующее положение, а к 1929 году воцарилась сталинская диктатура. Первая стадия этой борьбы, формирование триумвирата Зиновьев – Каменев – Сталин, возвращает нас в лето 1922 года, когда Ленин пошел на поправку и руководители партии пребывали в сомнениях, сможет ли он вернуться к прежней работе. Конечно, заговор не ограничивался только этой тройкой. Все руководство в той или иной степени испытывало смешанные чувства и со страхом ждало, как поведет себя Ленин после выздоровления. Было решено выступать единым фронтом.

Такая интерпретация не соответствует общепринятому предположению, что в случае, если Ленин окажется недееспособным, между потенциальными претендентами на его место завяжется борьба. Троцкий в своих воспоминаниях относительно этого периода подчеркивал, что руководителем заговора был Сталин. Остальные неохотно подключились к заговору, предположительно, из страха, а также завидуя ему, Троцкому, поскольку именно он, рассуждая логически, должен был стать преемником Ленина. Не напрасно заговорщиков тревожила судьба партии. Чуть позже один из них, Троцкий, прорвал единый фронт Политбюро, выступив против всех, включая Ленина.

Причины, по которым возник этот сомнительный союз, видны невооруженным глазом. Члены Политбюро ненавидели друг друга, и особенно в этом преуспели Троцкий и Сталин. (Интересно, что до 1926 года Троцкий продолжал тешить себя иллюзией, что Сталиным руководит кто-то более сильный, Зиновьев или Бухарин.) Но еще больше они боялись друг друга и своих возможных преемников, однако считали себя существами высшего порядка по отношению к «простым» членам ЦК. В свою очередь члены ЦК испытывали те же чувства к нижестоящим коммунистам. Однако все они понимали, что нельзя выносить сор из избы. На следующем съезде, хотят они того или нет, придется выступать единым фронтом.

В период болезни Ленина коллективное руководство осуществлял вышеупомянутый триумвират во главе с Зиновьевым. Каменев замещал Ленина на посту председателя Политбюро. Сталин руководил партией. Пока все были согласны с такой расстановкой сил. Троцкий стоял несколько в стороне, не вступая в открытую борьбу с этим трио.

В середине июня состояние здоровья Ленина стало улучшаться. 12 июля он пишет секретарю, что дело идет на поправку («мой почерк начинает походить на человеческий»). Приготовила ли она ему книги? Ему уже разрешено читать научные журналы и романы, а скоро разрешат читать газеты.[482]

Партийные лидеры начали ездить в Горки. Сталин, побывав у Владимира Ильича, написал статью о своих впечатлениях от встречи с вождем, которая была опубликована в «Правде». Он нашел Ленина «посвежевшим». Владимиру Ильичу не терпится вернуться к работе. «Мы смеялись над докторами, которые не могут понять, что политические деятели не могут при встрече не говорить о политике». Через месяц Сталин сообщил, что Ленин окончательно выздоровел. «Вернулось его спокойствие и решительность. Это наш прежний Ленин…» Они вместе посмеялись над эмигрантской прессой, которая похоронила Ленина. «Пусть себе радуются. Нельзя лишать их последнего предсмертного утешения».[483]

2 октября 1922 года Ленин вернулся из Горок в Москву. его трудно было назвать «посвежевшим», но он не обращал внимания на врачей, настаивающих на продолжении лечения. Единственное, чего им удалось добиться, – это сокращения рабочего дня, но при этом, как пишет секретарь Ленина, Л.А. Фотиева, Владимир Ильич в период со 2 октября по 16 декабря написал 224 деловых письма и записки, принял 171 человека и председательствовал на 32 заседаниях и совещаниях СНК, СТО, Политбюро и комиссий.[484]

Деловая активность Ленина объясняется не только чувством долга и неспособностью жить вне политики. Он наверняка считал, что, лишая его источников информации, сотрудники в первую очередь заботятся о самих себе. Очевидно, им есть что скрывать. Прежде чем посетители попадали к Ленину, с ними беседовал один из трех заместителей председателя Совнаркома или секретарь ЦК. Это, по их утверждению (может, так и было на самом деле), было проявлением заботы о здоровье Ильича. Зачем ему заниматься всякой ерундой, если у него есть заместители? Но Ленин видел в этом желание превратить его в «поддакивателя», человека, лишенного собственного мнения. Возможно, именно по этой причине он категорически отказывался хотя бы на несколько дней уехать в Горки. И все же 7 декабря он был вынужден уехать на пять дней, однако не столько отдыхал, сколько вел телефонные переговоры со своими секретарями. Он пришел в ярость, когда узнал, что в его отсутствие Политбюро приняло два важных решения. 8 декабря он продиктовал проект постановления, согласно которому Политбюро не имело права принимать решения за его спиной; заседания следовало проводить по четвергам в одиннадцать часов, длиться они должны были не более трех часов. Повестку дня необходимо было определять накануне заседания. Дополнительные вопросы рассматривались только в случае крайней необходимости, только в письменной форме и только если не возражает ни один из членов Политбюро. В ночь на 16 декабря у Ленина произошел новый сильный приступ, но он не хотел слышать о переезде в Горки. Он ссылался на массу причин: ехать на санях слишком утомительно; на автомобиле не проехать, поскольку дороги занесло снегом. На самом деле он просто не хотел лишаться свободы и отрываться от происходящего в Совнаркоме, в партии и в стране.

Теперь Ленин по-новому смотрел на своих заместителей. Он выдвинул Сталина, поскольку не считал его способным организовать заговор и, возможно, подсознательно не считал его кандидатом в свои преемники. Несмотря ни на что, Сталин был предан ему и партии. Теперь он объединился с «ними». Возможно, Ленин чувствовал негодование и испытывал зависть к Сталину, к его растущему влиянию. Сталин занимался всеми мало-мальски важными государственными проблемами. Вся информация стекалась именно к нему. Если бы эти два человека, Ленин и Сталин, были по-настоящему близкими бескорыстными друзьями, изменившаяся ситуация не вызывала бы излишней подозрительности со стороны старшего и затаенной злобы со стороны младшего.

В период болезни поведение Ленина отличалось некоторой истеричностью. Вопрос о монополии внешней торговли превратился у него в навязчивую идею. Он требовал его безотлагательного решения на пленуме ЦК и написал письмо Троцкому о выступлении последнего на предстоящем пленуме в защиту сохранения монополии внешней торговли. Он понимал, что власть выскальзывает из рук, и безумно боялся этого. В то же время он уже не мог принимать непосредственного участия в текущих делах. Он приказывает секретарям не просто регистрировать все документы, поступающие из ЦК, а записывать краткое содержание, буквально несколько строк. Что касается поступающих заявлений, то секретари должны фиксировать, «чего хотят, что требуют, на что жалуются» заявители. Секретари несут личную ответственность за любую неточность.[485]

Ленин решительно возражал против предложения Рыкова ограничить его личный прием предварительным отбором посетителей его заместителями и секретарем ЦК. «Должен только сказать, что с практическим добавлением Рыкова я не согласен в корне, выдвигаю против него прямо обратное – о полной свободе, неограниченности и даже расширении приемов», – писал Ленин. Троцкий, по мнению Ленина, мог помочь ему в решении этого вопроса.

В воспоминаниях Троцкий пишет о разговоре с Лениным, который состоялся за несколько недель до приступа. Ленин предложил ему сформировать блок для борьбы с бюрократией и, в частности, с организационным бюро ЦК. На следующем съезде партии они решили предложить структурные изменения, чтобы подорвать силы партийного аппарата, тщательно охраняемого Сталиным. Вполне вероятно, что такой разговор состоялся, но Ленин вовсе не собирался уничтожать Сталина. Также сомнительно, чтобы Ленин стремился сделать Троцкого своим преемником на посту председателя Совнаркома, как об этом пишет сам Троцкий.[486]

До января 1923 года ничто не указывало на то, что Ленин хочет сбить спесь со Сталина, как он делал это с Зиновьевым и Каменевым и даже с Троцким. Он подвергал их жестокой критике, предлагал исключить Каменева и Зиновьева из партии, но они вернулись и заняли прежние места в «ближнем круге».

Владимир Ильич имел несколько стычек со Сталиным. «Великолепный грузин», отвечавший за национальную политику, считал возможным объединение России и двух «независимых» советских республик, Украины и Грузии. В его предложении подчеркивалось господствующее положение России в будущей федерации. Ленин всегда решительно осуждал отступления от принципов пролетарского интернационализма как в сторону великодержавного шовинизма, так и в сторону местного национализма. Русские коммунисты, писал Ленин, «должны с величайшей строгостью преследовать в своей среде малейшее проявление великорусского национализма». Ленин изложил в письме к Сталину свои возражения относительно его проекта федерации. Ответ Сталина был поразительно дерзким. 27 сентября в записке, адресованной Политбюро, Сталин написал, что возражения Ленина не имеют особого значения. Есть свидетельства, что он неодобрительно отозвался о «либерализме» Ленина в отношении национального вопроса.

Казалось бы, такое поведение Сталина должно было вызвать еще большую подозрительность Ленина. Но Владимир Ильич по-прежнему считал, что грубость и бесцеремонность говорят о пролетарской решимости и твердости характера.[487]

Если бы Ленин намеревался «уничтожить» Сталина, он бы не стал использовать в качестве одного из секретарей его жену, Надежду Аллилуеву.

В декабре здоровье Ленина резко ухудшилось. Опять отнялись правая рука и правая нога. Каково же было удивление его сотрудников, когда уже 21 декабря Ленин начал диктовать стенографистке письмо к съезду. 24 декабря Сталин, Каменев и Бухарин провели совещание с врачами, на котором было принято решение разрешить Владимиру Ильичу диктовать стенографистке не более 5—10 минут в день, но не вести никакой переписки. Ему запрещалось принимать посетителей и вести разговоры о политике. Друзьям категорически запрещалось сообщать ему политические новости.

В этом можно усмотреть желание уберечь вождя от возможных волнений. Но ведь могло быть и так, что посетители как раз оказали бы на Ильича благотворное влияние, способствовали улучшению его здоровья. Зная характер Владимира Ильича, его соратники должны были понимать, что полная изоляция только увеличит тревогу больного человека. Так и случилось. Ленин пришел в ярость, узнав о принятом решении. По словам его секретаря, «Владимир Ильич был уверен, что не врачи руководят решениями ЦК, а ЦК дает указания врачам». Он стал узником собственного Политбюро. Под эгидой заботы о его здоровье они предприняли действия, которые должны были помешать вмешиваться ему в их деятельность.

Ленин попался в собственные сети. Ведь это он говорил, что здоровье руководителя партии касается не только самого лидера, а всей партии. Вождь не мог жить, но ему и не было позволено умирать в соответствии с собственными желаниями. Жена и сестра Мария оказались в жуткой ситуации. Владимир Ильич сохранял полную ясность мысли и требовал от них новостей. Но согласно его же установкам они были рядовыми членами партии и вынуждены были подчиняться приказам. Согласно решению Политбюро Сталин должен был поддерживать связь с врачами и фактически наблюдать за ходом лечения.

Больной Ильич пытался не только перехитрить своих соратников и докторов, но и свою болезнь. Он шел на небольшие уступки, чтобы бить врага его собственным оружием. Теперь он ежедневно диктовал свой «дневник»; так Владимир Ильич называл свои записи. Он диктовал «Письмо к съезду», в котором даже со смертного одра гневно обличал своих подчиненных и тюремщиков.

К последней борьбе он подключил своих секретарей. Шаг за шагом старый мастер интриги вовлекал «своих девочек» в заговор. Постепенно разрешенные «5—10 минут» диктовки превратились в час. Не могут ли они сделать один «тайный» звонок, чтобы узнать, чем занято Политбюро? Он был внимательным и обходительным, добиваясь их расположения. «Что-то вы сегодня очень бледная», – как-то сказал Ленин одной из секретарш. (Еще бы! Ведь Сталин поинтересовался, кто сообщает новости Владимиру Ильичу.) Ленин переживал, что они тратят на него все свое время. «Если бы я только был свободен… – говорил он, – то не докучал бы вам столько». Он обманом выведывал у них новости, и запуганные женщины наверняка считали, что трудно выполнять строгие правила, наложенные врачами или Политбюро. Должно быть, это было трогательное зрелище: полупарализованный Ленин с компрессом на голове (его мучили головные боли) просит их увеличить установленное время и отчаянно диктует, временами теряя нить рассуждений. Всемогущий диктатор, который реагировал на бездеятельность или халатность «угрозой расстрела» или «заключением в тюрьму сроком на шесть месяцев», теперь с тоской говорил: «Что касается нашего заговора, то я знаю, что вы просто вводите меня в заблуждение (успокаиваете)». Когда отчаявшаяся женщина попробовала разубедить его, Ленин ответил: «На этот счет я придерживаюсь собственного мнения».

Как мы уже говорили, одним из шести секретарей была Надежда Аллилуева, жена Сталина. После 18 декабря в дневнике дежурных секретарей уже нет ее слегка наивных записей. Неизвестно, посчитала ли она неуместным посещать Ленина, или Владимир Ильич решил отказаться от ее услуг. Главным секретарем была Лидия Фотиева, старый друг Владимира Ильича и Марии Ильиничны. «Надежда Константиновна сказала, что он (Ленин) тратит слишком много времени на исправление ошибок в статьях, и дежурная медицинская сестра не хотела меня впускать», – пишет Фотиева. Вполне понятно, что Ленин невзлюбил врачей, которые, в отличие от жены и секретарей, отказались участвовать в «заговоре». После того как он не позволил войти к нему в комнату профессору Ферстеру, известному немецкому невропатологу, пришлось ставить диагноз, основываясь на обследованиях, проведенных другими врачами.

Но среди этой суматохи Ленин не забывал о главной цели своего «заговора»: он диктовал «Письмо к съезду», документ, получивший название «Завещание Ленина». Съезд должен был состояться в марте (он состоялся в апреле) 1923 года. Совершенно ясно, что в период написания «Письма» Ленин предусмотрел возможность своей смерти до открытия съезда. Он предупредил, что все продиктованное им является абсолютно секретным. На запечатанных сургучной печатью конвертах, в которых хранились записи, Ленин попросил отметить, что «вскрыть может лишь В.И. Ленин, а после его смерти Надежда Константиновна». Несколько копий хранилось в сейфе Крупской, несколько в сейфе Ленина, и одна была отправлена в редакцию «Правды».

Большинство рассматривают «Письмо к съезду» как директиву, указывающую на того, кто должен стать преемником Ленина и (или) как обвинительный акт в адрес Сталина.

В начале «Завещания» Ленин говорит о том, что «очень советует, чтобы съезд принял несколько изменений в нашей политической системе». Что же это за изменения? Увеличить число членов Центрального комитета с 27 человек, избранных на XI съезде, до 50 или 100, а также избрать 15—20 кандидатов в члены ЦК. Причем «ввести новых членов ЦК, главным образом, из числа местных работников, в особенности рабочих, наиболее связанных с пролетарскими массами», а не из числа тех, кто долгое время работал в правительстве и «уже сформировал широко известные привычки и убеждения, против которых мы должны решительно бороться».[488]

Зачем увеличивать число членов ЦК? Эта мера, по мнению Владимира Ильича, необходима «для предотвращения того, чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии», вместе с тем увеличение числа членов ЦК поднимет его авторитет и роль как коллективного органа руководства партией и страной, даст возможность обучить больше руководящих кадров партии цекистской работе и будет способствовать улучшению партийного аппарата.

Плохие отношения между Троцким и Сталиным, писал Ленин, являются самой большой угрозой сплоченности ЦК. Затем Ленин дал характеристики ведущим партийным деятелям. «Товарищ Сталин, сделавшись Генеральным секретарем, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно воспользоваться этой властью». Троцкий? Человек «чересчур самоуверенный и чересчур увлеченный чисто административной стороной дела». Ленин подчеркнул «небольшевизм» Троцкого, отметил факт его борьбы против ЦК. Говоря о Каменеве и Зиновьеве, Ленин напоминает «октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева» – их капитулянтскую позицию в период подготовки и проведения Октябрьской революции, позицию, которую он тогда расценил как штрейкбрехерство, как недопустимое нарушение партийной дисциплины. Затем Ленин характеризует Бухарина и Пятакова. Он указывает, что теоретические воззрения Бухарина «очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским… Он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики». Пятаков – человек, «слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».

Случайному читателю, равно как и рядовому коммунисту, может показаться, что документ проникнут отеческой заботой о партии. А вот реакция членов ЦК, получивших документ от Крупской перед открытием съезда и решивших в нарушение воли вождя не зачитывать его делегатам съезда, была, вероятно, такой: «Каков обманщик! Даже со смертного одра достает своими фокусами». Руководители партии и государства не сомневались, что своим «Завещанием» Ленин хотел посеять раздор, внести раскол в их сплоченные ряды. Зачем он дал им такие уничижительные характеристики? Чтобы они не поняли, в ком из них он видит своего преемника? Почему вообще не упомянул двух членов Политбюро, Рыкова и Томского? Короче, ему удалось посеять подозрительность и зависть среди высшего руководства и ограничить их чрезмерные притязания на господствующее положение в партии.

Что касается Центрального комитета, то Ленин понимал, что он находится всецело в руках Политбюро. его предложение увеличить число членов ЦК прежде всего за счет передовых, кадровых рабочих никоим образом не было связано с чувством долга по отношению к партийным олигархам. Останься он жив, новые члены ЦК воспринимали бы его слова как закон и дали бы ему возможность прорвать окружение заместителей. После его смерти, получив его предупреждение, новые члены ЦК смогли бы пристально наблюдать за происками руководства и вовремя ставить его на место. В отличие от Сталина Ленин не предлагал уничтожать старых «верных» друзей. Партия нуждалась в их знаниях и опыте. Но пока он был жив, он собирался бороться с унизительной опекой, а если умрет, то «Завещание» помешает «им» распоряжаться Россией и коммунизмом, всем вместе и каждому в отдельности.

Наступил момент, когда ярость Ленина вызвал один из его ближайших подчиненных (хотя теперь это слово кажется уже не слишком уместным), Сталин. Причины были и государственные, и личные.

В 1922 году встал вопрос о необходимости урегулирования взаимоотношений между Украиной, Белоруссией, Закавказской Федерацией и Россией. К пленуму ЦК по этому вопросу И.В. Сталин подготовил проект резолюции «О взаимоотношении РСФСР с независимыми республиками». Проект предусматривал «автономизацию» независимых национальных республик. 25 сентября проект был направлен Ленину в Горки. Владимир Ильич решительно выступил против «автономизации». «По-моему, – писал он, – вопрос архиважный. Сталин имеет устремление немного торопиться». Независимые советские национальные республики не вступают в Российскую Федерацию, а объединяются вместе с РСФСР в новое государственное образование. «Важно, чтобы мы не давали пищи «независимцам», не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик», – писал Ленин. Должно существовать настоящее национальное равенство. Нельзя распространять, как предлагал Сталин, компетенцию ВЦИК, СНК и СТО на «соответствующие центральные советские учреждения» независимых республик. И здесь он опять попал в собственный капкан: что хорошего в административной децентрализации? К тому же он сам настаивал на централизации и руководстве из центра. Читая ленинский проект по национальному вопросу, соратники, вероятно, недоумевали: что еще хочет этот старик?

Но теперь гнев Ленина был направлен против Сталина, дело было не только в национальном вопросе. Сталин выполнял незавидную работу: он был главным тюремщиком Ленина. Вызвав Крупскую, он отчитал ее за то, что она записывает под диктовку мужа его соображения, касающиеся «запрещенных» политических тем. Если так будет продолжаться и впредь, он, Сталин, будет вынужден обратиться в Контрольную комиссию (то есть ее могли исключить из партии). Бедная женщина, разрываясь между супружескими обязанностями и долгом перед партией, обратилась за помощью к старым друзьям, Каменеву и Зиновьеву: «Дорогой Лев Борисович, что можно и что нельзя обсуждать с Ильичем я знаю лучше, чем любой доктор, поскольку я знаю, что его нервирует, а что нет. В любом случае я знаю это лучше, чем Сталин… Я прошу вас защитить меня от грубого вмешательства в мою частную жизнь и от низких оскорблений и угроз».[489]

Крупская не получила поддержки от старых друзей, один из которых, Зиновьев, был особенно близок ей в изгнании.

Ленин, вероятно, почувствовал угнетенное состояние жены. 4 января он продиктовал постскриптум к своему «Завещанию». Ленин предлагал «обдумать способ» перемещения Сталина с должности Генерального секретаря и назначить на это место другого человека, «который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина тем, что он более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.». Все это может показаться пустяком, но этот пустяк способен сыграть решающее значение.

По иронии судьбы именно Ленин своими действиями, направленными против «великолепного грузина», подготовил почву для восхождения Сталина. Узнав о «Завещании», государственные деятели, должно быть, потирали от удовольствия руки: имея такой компрометирующий документ, можно в один миг сбросить Генерального секретаря, а сейчас нужно сконцентрироваться на других конкурентах. В мае 1924 года до открытия XIII съезда партии с «Завещанием» ознакомились избранные члены партии.

Интересно, что бы произошло, если бы, как предполагал Ленин, все «Завещание» было зачитано на съезде. Можно рискнуть и сделать предположение, что «Завещание» не оказало бы особого влияния на решение съезда. Этот документ написал больной человек, страдающий нервным расстройством, неспособный отличить факты от подозрений. Возьмем характеристику Бухарина: как может один из важнейших теоретиков марксизма не разбираться в диалектике? Или предложение Ленина по увеличению числа членов ЦК: взять пятьдесят человек прямо от станка, ввести их в высшие органы партии и надеяться, что не будет никакого хаоса и неразберихи? Что же касается обвинений в адрес Сталина, то у него было неопровержимое алиби: Политбюро обязало его заботиться о Владимире Ильиче, и он самоотверженно выполнял возложенную на него миссию. Пытался ли Троцкий или кто-нибудь еще оспорить решение Политбюро и потребовать, чтобы кто-то другой взялся за эту неблагодарную работу? Конечно, партии было бы труднее создать легенду о Сталине как о верном ученике и преемнике Ленина, но вряд ли бы это оказало существенное влияние на ход событий.

Продиктовав постскриптум о Сталине, Ленин, возможно, пришел к такому же заключению. С января до середины февраля его нападки на Сталина носили косвенный характер. Кроме того, в этот период у него улучшилось состояние, и он надеялся, что сможет лично присутствовать на съезде партии. Временами он тешил себя надеждой, что его болезнь связана с нервами и что физически он здоров.[490]

А если это так, то нет никакой необходимости нападать на Сталина и других заместителей и напрасно шокировать коммунистов.

Новая тактика нашла отражение в ленинских статьях и письмах об усовершенствовании государственного аппарата и органах контроля. Он не упоминал никаких имен, но тот факт, что он заострил внимание на Рабкрине, свидетельствует об объекте его нападок, Сталине, который до недавнего времени возглавлял это учреждение. Суть его предложений, изложенных в статье «Как нам реорганизовать Рабкрин», едва ли могла потрясти воображение. Он опять настаивал на привлечении к работе рядовых рабочих и крестьян, которые в любом случае обеспечат более эффективную работу. В статье «Лучше меньше, да лучше» тон его становится более резким. Давайте говорить откровенно, писал Ленин, что нет учреждения, которое работало бы хуже, чем Рабкрин. Он упорно продолжает бороться с бюрократизмом: надо учиться, находить толковых людей, отправлять их в Германию и Англию учиться у зарубежных специалистов и т. д. и т. п. Он, безусловно, искренне заботился о будущем России. «Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д. Надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем, и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятость. Вреднее всего здесь было бы спешить». Кто, как не Генеральный секретарь, позволил неразберихе и бюрократизму проникнуть не только в государственные учреждения, но даже в партию? В этом случае члены партии должны задать себе вопрос: может ли человек, не справившийся с руководством Рабкрина, руководить партией?

Целью статей Ленина было прорвать объединенный фронт Политбюро. Ленин хотел, чтобы они были напечатаны в «Правде». Сталина, естественно, не прельщала подобная перспектива. Согласно одной версии Куйбышев, чтобы успокоить больного, предложил сделать единственный экземпляр «Правды» со статьей Ленина. Троцкий и Каменев настаивали на публикации статей. Ленин через секретаря приказал отправить статьи некоторым руководителям партии. 4 марта статья «Лучше меньше, да лучше» была напечатана в «Правде». Но перед появлением статей Ленин решил опять изменить тактику и направить удар конкретно на Сталина. Возможно, он несколько переоценил свои возможности, рассчитывая, что ему удастся присутствовать на мартовском съезде партии. Он, через секретарей, оказывал давление на заместителей, чтобы ему разрешили ознакомиться с протоколами заседаний Политбюро по национальному вопросу. Он уделял особое внимание проблемам, связанным с Грузией. 14 февраля он продиктовал несколько пунктов, предположительно, наметки будущей статьи: «1) Скандал недопустим. 2) Надо идти на уступки. 3) Нельзя сравнивать поведение большой страны и маленькой».[491]

Между 14 февраля и 4 марта в дневнике дежурных секретарей нет записей, которые указывали бы на то, что состояние здоровья не позволяло Ленину продолжать диктовку. И внезапно двойной удар молнии!

5 марта 1923 года Владимир Ильич Ленин впервые за тридцать лет забыл, что прежде всего он член партии и политический деятель. Это был просто оскорбленный человек. Может, он впервые в подробностях узнал о разговоре Сталина с Крупской, а может, почувствовав подступающую полную беспомощность, перестал сдерживать чувства, но в двенадцать часов дня он позвал секретаря и попросил, чтобы она написала два письма, одно Троцкому, а другое Сталину. Ленин чувствовал себя отвратительно.

Ленин написал человеку, которого поднял до Генерального секретаря партии, которому полностью доверял, о котором по-отечески заботился, следующее:

«Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением, Ленин».[492]

Письмо не было отправлено в тот же день. 6 марта Ленин перечитал его. Крупская просила мужа не отправлять письмо, с этой же просьбой обратилась к секретарю. 7 марта секретарь поняла, что не вправе ослушаться Ленина. Она передала письмо Сталину и попросила дать немедленный ответ. Сталин написал оправдательное письмо, текст которого нам неизвестен. Копии письма Ленина в тот же день были отправлены Зиновьеву и Каменеву. Ленин, поскольку его состояние резко ухудшилось, не смог в тот же день получить ответ Сталина. Нам неизвестно, когда и каким образом Ленин все-таки получил письмо; партийные архивы не дают ответа на этот вопрос.

Письмо Ленина – это акт отчаяния больного человека. Он наверняка понимал, что Сталин принесет извинения и по-прежнему останется его главным тюремщиком. Зиновьев и Каменев не помогли Крупской, когда она обратилась к ним за помощью; почему же они сейчас должны были помочь? Читатель вправе спросить, почему диктатор, пусть даже больной, оказался столь беспомощным. Почему не написал письмо в Политбюро, в Центральный комитет, требуя смещения Сталина? Почему он не потребовал, чтобы ему позволили жить и умирать как ему заблагорассудится? Повторюсь. Ленин попал в собственную ловушку. Он всегда действовал или притворялся, что действует, от имени партии, Центрального комитета; всегда говорил «мы», «от имени». Если болезнь и смерть Ленина оказали сильное воздействие на поведение Сталина, а мы верим, что так и было на самом деле, становится понятным, почему такого размаха достиг культ личности Сталина. И дело тут не только в непомерном тщеславии Иосифа Виссарионовича: он не хотел оказаться в положении своего предшественника.

Троцкого по телефону попросили дать «как можно быстрее» ответ на письмо Ленина. Это письмо – очередная попытка Ленина прорвать железное кольцо окружения. Не возьмет ли Троцкий на себя решение национального (грузинского) вопроса? Теперь «я не могу полагаться на объективность Сталина и Дзержинского. Как раз наоборот». Он вложил в письмо свои предложения по национальному вопросу. Если Троцкий не будет выступать, то не вернет ли он материалы обратно? Троцкий ответил по телефону (должно быть, струсил). Испытывая отчаяние, Ленин отбросил всяческую осторожность. 6 марта он написал грузинским диссидентам, отправив копии Троцкому и Каменеву. «Я глубоко потрясен грубостью Орджоникидзе и попустительством Сталина и Дзержинского. Я готовлю для вас записки и речь».

Троцкий повел себя как трус, а самое главное, допустил политическую ошибку. Ленин пишет, что Троцкий может оставить себе его материалы по национальному вопросу, если собирается защищать грузин (в ЦК или где-то в другом месте). Возврат материалов означал бы, что он отказывается выполнить просьбу Ленина. Троцкий вернул материалы. Но он сделал копию, собираясь использовать ее в своих целях. Он никому не сообщил о содержащейся в документах резкой критике в адрес Сталина. В своих воспоминаниях Троцкий довольно неубедительно пишет, что Ленин не хотел, чтобы он кого-либо, даже Каменева, знакомил с содержанием материалов по национальному вопросу. Полнейший абсурд. Как мы помним, 6 марта Ленин, надеясь посрамить Троцкого, отправил Троцкому и Каменеву копии своего письма грузинам, которые не были даже членами ЦК, с откровенной критикой Сталина.

Троцкий, вероятно, испытывал неловкость за свое поведение. В марте, когда Ленин был уже безнадежно болен, он выступил на Политбюро по грузинскому вопросу. Он предложил отозвать Орджоникидзе с Кавказа и, не слишком активно, защищал грузинских оппозиционеров. Копию своего выступления он передал секретарю Ленина, той же, которая передала ему письмо Ленина и просила дать немедленный ответ. Однако Троцкий ни словом не обмолвился о критике Ленина в адрес Сталина и Дзержинского, и об этом так бы никто и не узнал, если бы не решительные действия секретаря Ленина, Фотиевой (удивительно, как ей удалось выжить в сталинские времена). Фотиева знала, что Владимир Ильич хотел, чтобы его предложения по национальному вопросу получили широкую огласку. 16 апреля она написала Каменеву, председателю Политбюро, изложив суть вопроса. Дело было сделано. Троцкий был обвинен по двум пунктам. Во-первых, он скрыл от Политбюро факт получения ленинского письма. Во-вторых, он подвел Ленина: отказался ввязаться в борьбу, о которой его просил Ильич. Он проявил неискренность и малодушие.

Сталин изобразил оскорбленную невинность. Он написал членам ЦК, что сильно удивлен тем, что статьи товарища Ленина, безусловно имеющие огромное значение и полученные Троцким еще 5 марта, скрывались им в течение месяца (словно это его личная тайна), вместо того чтобы быть прочитанными членами Политбюро. До открытия съезда оставался один день.

Троцкий попытался объяснить, что он сегодня же передаст материалы в ЦК. Да, я получил письмо от Ленина 5 марта. Я сделал копию с документов, которые, конечно, имеют огромное значение, но «с другой стороны, они содержат резкую критику в адрес трех членов Центрального комитета». Теперь, сказал Троцкий, у него нет другого выхода, как ознакомить членов ЦК с письмом Ленина, но это не должно выйти за пределы ЦК. Можно себе представить реакцию руководителей партии на объяснения Троцкого. На следующий день он дал еще более путаные объяснения. Он, Троцкий, понятия не имел, что собирался делать Ленин со своими материалами по национальному вопросу. Он повторяет, что скопировал бумаги, поскольку собирался воспользоваться ими для внесения некоторых поправок в тезисы товарища Сталина по национальному вопросу. Неужели ЦК считает, что он поступил неправильно? Что же касалось желания Ленина опубликовать материалы, то он не может в одиночку принимать такие решения, а поэтому передает документы Центральному комитету.

Находясь в состоянии паники, Троцкий перешел к угрозам. 18 апреля он пишет Сталину, чтобы тот подтвердил правильность его действий, и требует от Сталина в том же духе написать письмо членам ЦК. Почему Сталин не написал письмо? Ведь как раз накануне у них состоялся разговор. Если Сталин немедленно не напишет письмо, то он, Троцкий, потребует, чтобы специальная комиссия исследовала этот вопрос и разобралась с выпадами в его адрес. «Вы лучше, чем кто-либо, знаете, что я не сделал этого до сих пор не потому, что это могло бы нанести вред лично мне», – написал Сталину Троцкий. Сталин выполнил его просьбу. Он написал членам ЦК, что действия Троцкого в отношении письма Ленина были совершенно правильными.

Уже находясь в изгнании, Троцкий попытался объяснить свое поведение, приукрасив очевидные факты. Он сделал попытку свалить всю вину на Каменева, выдумал разговор, который якобы произошел с секретарем Ленина, и тому подобное. Внимательно читая его воспоминания «Моя жизнь», понимаешь, что он сознательно путает даты писем, отправленных Лениным, и опускает телефонный разговор 5 марта, когда его попросили ответить, собирается ли он выступать по грузинскому вопросу. Он считает, что великодушно поступил по отношению к Сталину, хотя, если бы захотел, мог уничтожить его в один момент.

В чем же кроются истинные причины такого поведения? Можно предположить, что, получив 5 марта письмо от Ленина, Троцкий оказался в весьма сложном положении. Отказавшись заниматься грузинской проблемой и тайно скопировав материалы Ленина, Троцкий посчитал, что сделал правильный ход. Ленин мог выздороветь и вернуться к делам. Если бы этого не произошло, то Троцкий в благоприятный для себя момент достал бы припрятанный компромат на Сталина, и никто не смог бы обвинить его в том, что он пытается внести раскол в Политбюро и строит козни больному человеку. Но Троцкий не мог предположить, что Фотиева 16 апреля обратится к Каменеву.

Но возможно, Троцкий думал иначе. Предположим, он вступил в борьбу и сумел опровергнуть точку зрения Сталина. Кто окажется в выигрыше?

В своих воспоминаниях, написанных в 1929 году, Троцкий, естественно, выставляет Сталина негодяем. Но в 1923 году он видел в Зиновьеве своего главного конкурента в борьбе за власть. Дискредитация Сталина была бы на руку фракции Зиновьев – Каменев. У них большинство в ЦК, и, по всей вероятности, они назначат следующего Генерального секретаря. В стране Троцкий был вторым человеком, но в партии ситуация была резко противоположной. Товарищ Троцкий понятия не имеет о местных партийных организациях, он военный человек, сказал на XI съезде партии Анастас Микоян. У Троцкого было много горячих сторонников, но для партийных олигархов он оставался рядовым специалистом по военным и экономическим вопросам. Если он и мог добиться успеха, то только не с помощью партии. Следовательно, надежнее было оставить власть в руках «нейтрального» Сталина, чем дать лишний козырь Зиновьеву и Каменеву.

7 марта в состоянии здоровья Ленина произошло резкое ухудшение.

9 марта 1923 года у него случился новый, самый серьезный приступ болезни, который привел к потере речи и полному параличу правой стороны. Никаких диктовок. Никаких заговоров. Но с поразительным упорством он пытался объясняться жестами и приходил в неописуемую ярость, если его не понимали. Он успокаивался только в присутствии жены и сестры. В мае Ленин был перевезен из Кремля в Горки.

В апреле 1923 года состоялся XII съезд партии, и впервые с 1903 года он не смог принять участие в работе съезда. А ведь он так надеялся выступить на съезде! Невольно возникает вопрос: как человек, переживший в течение нескольких месяцев три тяжелых приступа, мог лелеять надежду на «полное выздоровление» или даже на частичное возвращение к прежним обязанностям? Каменев заверил, что съезд пройдет в соответствии с пожеланиями Владимира Ильича.

Политбюро продемонстрировало съезду невиданную сплоченность; за кулисами уже появились первые признаки будущей борьбы за власть. До открытия съезда встал вопрос, кто вместо Ленина будет выступать на открытии съезда. В итоге эту миссию Зиновьев взял на себя. В партии и в стране никто не понимал, что происходит в отсутствие Ленина; кто взобрался вверх, кто опустился вниз, почему. Эта неразбериха сказалась на традиционных приветствиях, которые советские учреждения направляли в адрес съезда. Кто-то приветствовал «наших вождей» Ленина и Зиновьева, кто-то Ленина и Троцкого, самые благоразумные – Ленина, Зиновьева, Каменева и Троцкого или одного Ленина. Но никто в этот день не подумал отдать особую дань скромному человеку, Генеральному секретарю партии.

Единство высшего руководства партии было продиктовано вескими причинами. Опять возникло недовольство и среди рядовых членов партии, и во внутрипартийных кругах. Различные рабочие группы высказывали недовольство новой экономической политикой и уровнем жизни городского пролетариата. На съезде открыто говорилось и о диктатуре Политбюро, которое, по выражению одного из делегатов, стало «святее папы римского». Наиболее серьезной критике подвергся Зиновьев. Вечно недовольный Осинский похвалил двух членов триумвирата, Сталина и Каменева, и дал понять, что не хотел бы видеть Зиновьева с его «генеральскими» замашками в составе триумвирата. Зиновьев попытался обезоружить противников. Что это за разговоры о власти, о нем и других членах Политбюро? «Отстаньте, пожалуйста, товарищ Осинский», – попросил Зиновьев. У них уже столько власти, что они не знают, что с ней делать. «Никто не гонится за властью».

Сталин вел себя уверенно. Если он и был обеспокоен, что в зале многие знают о критике Ленина в его адрес, то не показывал виду. Он шутками отражал критические нападки в свой адрес. Кто-то пожаловался, что на съезде отсутствует свобода слова. Сталин ответил, что этот съезд ЦК подготовил намного лучше, чем предыдущий. Сталин демонстрировал терпимость и непредубежденность. Как приятно видеть, что бывшие эсеры и меньшевики стремятся вступить в партию! Партия нуждается в притоке свежих сил; ее руководство стареет и устает – посмотрите на товарища Ленина. Поэтому он настаивает на расширении ЦК, на приходе в него «людей с независимыми взглядами». Он, конечно, собирался расширять ЦК не за счет «простых рабочих», а за счет преданных функционеров, которые помогут ему ослабить власть Зиновьева. В адрес Политбюро было выдвинуто обвинение, что некоторые свои действия оно держит в секрете. «Да, – ответил Сталин, – не обо всем можно говорить открыто; враг не дремлет. Партия в отличной форме. Как ужасно, что с нами сегодня нет товарища Ленина, он был бы горд происходящим!»

Те, кто испытывал противоположные чувства, попытались устроить скандал. Когда дискуссию по наболевшим вопросам попытались свернуть, в зале раздались крики: «Почему молчит Рыков?», «Пусть выступит Раковский». Но все было тщетно. «Наша партия сильнее, чем когда-либо», – сказал Бухарин, самый откровенный и темпераментный среди партийной верхушки.

Как ни странно, но на съезде критика чаще всего звучала в адрес Леонида Красина. В данных обстоятельствах он произнес явно непродуманную речь. Он спросил у делегатов съезда, могут ли управлять партией «агитаторы и журналисты» теми же методами, как десять лет назад. «Сейчас власть в наших руках»; сейчас мы больше нуждаемся в профессионалах и меньше в политиках. Теперь, в отсутствие Ленина, который выдвигал Красина, с ним можно было легко расправиться; ему неоткуда было ждать поддержки. Радек принялся высмеивать самозваного кандидата на вакантное место и с привычной наглостью заявил, что старый большевик продался Ллойд Джорджу! На Красина полились потоки грязи. Вскоре он был сослан на дипломатический пост.

А что же национальный вопрос? На съезде присутствовали два грузинских оппозиционера, Мдивани и Махарадзе. Они резко высказались в отношении Орджоникидзе. Но ответил им заместитель Сталина, тоже грузин, Енукидзе. Большая часть делегатов ничего не понимала в грузинских делах. Енукидзе сказал, что вмешательство Ленина объясняется тем, что он стал «жертвой неправильной информации». Если кто-то приходит к больному человеку и расстраивает его рассказами об избиении людей, оскорблениях и тому подобном, то ничего удивительного, что больной так истерично реагирует на эти сообщения и невольно клевещет на людей, которым оказывал полное доверие.

Политбюро сохранило полное единство по национальному вопросу. Известно, что, когда была предпринята попытка отойти от позиции Ленина, Бухарин сказал: «Если бы здесь был Ленин, он бы прочистил мозги русским шовинистам». Но его тон был скорее насмешливым, чем серьезным. Троцкий отсутствовал на заседании съезда по национальному вопросу, якобы на том основании, что готовился к выступлению по экономическим вопросам. Сталин пообещал внести некоторые поправки в свой проект создания федерации союзных республик. Съезд проголосовал за его предложение, и вопрос был закрыт. Последний заговор Ленина окончился неудачей.

Сам Владимир Ильич находился в тяжелейшем состоянии. До последнего его организм боролся против неизбежного конца. В августе с помощью Крупской он начал учиться говорить. В сентябре он уже мог ходить с палочкой. 19 октября он настоял на поездке в Москву, в Кремль, и в последний раз зашел в свой кабинет, где создавалась история. Рассказывают, что временами он ходил за грибами и вел разговоры с посетителями, но, по всей видимости, походом за грибами назывались прогулки вокруг дачи, а речь так полностью и не восстановилась.

Правительственные бюллетени были полны оптимизма. Ленин учился писать левой рукой, но нам неизвестно, интересовался ли он по-прежнему политикой. Жена возвращала его к воспоминаниям о товарищах прежних дней: Мартове и Аксельроде. Ленина опечалило известие о болезни Мартова. Возможно, мысли Ленина уходили к тем далеким временам, когда в Мюнхене и в Лондоне этот приятный и несносный молодой человек мог болтать по пять-шесть часов кряду, в то время как Ленин пытался работать. Старый Аксельрод тоже был плох, жил в изгнании. В 1898 году в сибирской ссылке Ленин пришел в восторг, получив письмо от почтенного соавтора русского марксизма. При всех недостатках Троцкого Ленин с женой чувствовали в нем преданность и благородство. После смерти Владимира Ильича Надежда Константиновна написала Троцкому сердечное письмо: «Чувства, которые Владимир Ильич проявил к вам, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменялись до самой смерти. Я обнимаю вас, Лев Давыдович». Приятные воспоминания: в 1902 году молодой Троцкий в несусветную рань стучит в дверь Ульяновых, чтобы узнать об «Искре». Горькому Крупская написала, что «до самой смерти он был самим собой, человеком необыкновенной воли, любящим посмеяться и пошутить…».

Ночью 20 января Ленин показал на глаза, очевидно, захотел вызвать окулиста, профессора М. Ауэрбаха. Профессор уже осматривал Ленина и нашел близорукость одного глаза. Теперь он не обнаружил никаких осложнений со зрением. Профессор сказал об этом врачам, дежурившим у больного, и уже был готов уехать в Москву, когда Владимир Ильич неожиданно вышел из комнаты. Ленин с помощью жестов показал, что волнуется, как профессор в такой поздний час будет возвращаться в Москву, и просил его остаться в Горках. Профессор, необычайно тронутый заботой больного, объяснил, что должен завтра быть в клинике, и убедил Ленина вернуться в комнату. Утром последовал новый удар, и вечером 21 января 1924 года Владимир Ильич Ленин скончался.

На следующий день члены Центрального комитета (Троцкий в это время находился на излечении на Кавказе) приехали в Горки, чтобы отдать последний долг своему вождю. А затем последовал ряд траурных обрядов, которые не понравились бы тому, кто при всех других качествах был скромным и непритязательным человеком.