• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Русские социалисты были не одиноки в Европе в 1900 году, в отличие от своих предшественников, которые тридцать – сорок лет назад могли общаться только с фанатиками-анархистами во Франции и Швейцарии, если у них не было средств. В 1900 году любой социалист мог надеяться, что в крупных европейских центрах он всегда найдет соратников, готовых в случае необходимости прийти на помощь, предоставить убежище, помочь деньгами и защитить от царской охранки. Это был период расцвета II Интернационала, объединившего социалистов всех мастей, от революционных ультрамарксистов до умеренных сторонников постепенного перехода к социализму. Фактически все они, включая и тех, кого Ленин называл «оппортунистами», «обывателями» и «предателями», были готовы помочь жертвам царской тирании, но не уставали удивляться неприличной грызне и резкому тону русских. На тот момент Франция являлась союзником России, существовала близкая династическая связь между германским и российским императорскими домами. Но ни Французская республика, ни даже Вильгельм II с его врожденной верой в божественное происхождение королевской власти не отважились бы отказать в праве предоставления политического убежища людям, которые (это было очевидно) замышляли свержение монарха-союзника.

Калмыкова раньше Ленина уехала в Германию, чтобы подыскать наиболее удачное место для издания «Искры».[103]

Немецкие социалисты взялись за набор газеты и посоветовали разместить типографию подальше от Берлина. Ленин лично наблюдал за выходом первого номера газеты в Мюнхене. Правда, рискованное предприятие чуть не закончилось крахом. И все-таки историческое событие произошло.

Сложность заключалась в том, что одним из редакторов «Искры» должен был стать Плеханов. Основатель русского социализма жил в Женеве. Из России Ленин прямиком направился в Женеву. Очень скоро стало ясно, что Плеханов относится с тем людям, с которыми практически невозможно сотрудничать коллегиальным образом.

Жорж, под этим именем на протяжении четверти столетия его знали и любили революционеры «Земли и воли», отличался смелостью, энергией и остроумием. Для народовольцев было страшным ударом узнать, что он не собирается влиться в их ряды. Плеханов решил пойти своим путем, который в 80-х годах XIX века привел его в марксизм. Мы знаем, что в ходе борьбы ему пришлось преодолеть недоверие Маркса и Энгельса, насмешки и упреки со стороны народников и в течение ряда лет, по сути, находиться в изоляции от большинства русских эмигрантов, живущих на Западе. Мало того, он долгие годы жил в бедности, терпел лишения, болел, а туберкулез так и остался с ним до конца дней. Плеханов был плодовитым писателем, вызывавшим уважение знатоков марксистской литературы. Многие его работы, особенно полемические, отличаются остротой и блеском. Но как любой писатель, идущий против течения, Плеханов временами впадал в доктринерство и грешил излишним многословием. Но что самое ужасное – он был страшным занудой, перенасыщал страницы своих работ цитатами и ссылками на власти. Временами, бросив случайный взгляд на страницу, написанную Плехановым, было довольно сложно понять, пишет он по-русски или по-немецки. Постепенно входя в образ корифея классического марксизма, он уже с трудом общался с молодыми людьми, которые не «понимали» или «опошляли» Маркса. Эта нетерпимость в сочетании с некоторой отчужденностью принималась, зачастую несправедливо, за высокомерие. По сути мягкий и великодушный человек, Плеханов не мог воздержаться от того, чтобы время от времени не указывать своему молодому приверженцу, что тот еще и не родился, когда перед ним (Плехановым) уже маячила виселица. Бывало, что оппонент являлся сторонником марксизма, вел себя уважительно, тогда Плеханов начинал выискивать у него, к примеру, стилистические ошибки. Он чувствовал себя преемником Герцена и Добролюбова, представителем революции в литературной республике. Невыразительный ленинский стиль письма вызывал его неодобрение.

Преклоняться перед человеком, находящимся за границей, – это одно, а работать вместе с ним – совсем другое. Ленин, находясь в сибирской ссылке, писал, что «влюблен» в Плеханова. Теперь, в Женеве, они постоянно ссорились, и Владимир Ильич понял, что невозможно на равных работать вместе с Георгием Валентиновичем. Мало того, Плеханову были свойственны диктаторские замашки, но, в отличие от Ленина, он не обладал ни практичностью, ни организационными способностями. Народная мудрость о таких, как Георгий Валентинович, говорит: «Они все знают, но ничего не могут».

Конфликты улаживались (в значительной степени благодаря вмешательству других), и в течение нескольких лет Ленин с Плехановым продолжали работать вместе. У Плеханова было два сотрудника, скорее даже приверженца, такие же, как и он, ветераны народнического движения 70-х: Аксельрод, с ним мы уже встречались, и Вера Засулич. Эта молодая женщина потрясла всю Россию, когда в 1878 году выстрелила в царского чиновника, генерал-губернатора Трепова, который приказал выпороть политического заключенного. Суд присяжных добился ее оправдания, и она срочно уехала за границу, опасаясь, что полиции удастся исправить судебную ошибку. Молодая террористка превратилась в старую деву, добродушную и сентиментальную. Она умиротворяюще действовала на Жоржа, к которому испытывала рабскую привязанность. Благодаря ее усилиям и вмешательству еще одного ветерана-народника, Льва Дойча, удалось сохранить «Искру». По вопросу о руководстве «Искрой» достигли следующих компромиссов. Как и планировалась ранее, редакционная коллегия состояла из шести человек: трех «стариков» – Плеханова, Аксельрода и Засулич и трех вновь прибывших эмигрантов – Ленина, Мартова и Потресова. Теоретически Плеханов был «самым ценным» редактором; за ним оставался решающий голос. Фактически главным редактором стал Ленин, поскольку газета издавалась им и его друзьями в Германии. Помимо прочих трудностей, редакционный совет был разбросан по разным странам: Плеханов оставался в Женеве, Аксельрод в Цюрихе, а Засулич в Лондоне. Это было крайне неудобно; статьи приходилось пересылать по почте, поэтому договорились поберечь нервы редакторов.

Увы! 14 мая Ленин пишет своему вспыльчивому учителю: «Прекрасная мысль относительно тактичности, когда дело идет об отношениях с коллегами из редакционной коллегии… что касается (наших) личных отношения… они полностью разрушены вашими стараниями, а если быть точнее, с ними покончено».[104]

Однако еще на протяжении трех лет Ленин и Плеханов продолжали сотрудничать. Ленин умел быть дипломатичным, когда хотел, и временами беззастенчиво льстил «старику», принимая вид скромного и почтительного ученика. Плеханов при всех разногласиях видел в Ленине те черты, которых ему самому явно недоставало: необыкновенную энергию и организационные способности. После разрыва с Лениным Плеханов вновь вернулся к роли философа-социалиста, окруженного революционерами преклонного возраста. Этот неприятный молодой человек выполняет административную работу, а вот он, Плеханов, руководит революционной партией, и любой марксист поймет, насколько важнее осуществлять теоретическое и литературное руководство, чем заниматься мелкими организационными вопросами.

Однако, несмотря на все споры и разногласия, их связывали общие цели. Они были убеждены в настоятельной необходимости сохранить классический марксизм и преданы идее революции. Отчуждение росло. Они прекрасно видели недостатки друг друга. Однако еще долгое время Плеханов чувствовал, как его тянет к Ленину, обладающему необыкновенной революционной энергией. В свою очередь, Ленин не уставал восхищаться интеллектуальными способностями старшего товарища, его нетерпимостью и нежеланием отступить в идеологической борьбе хотя бы на йоту. Ленинское перо не жалело ближайших друзей и сотрудников, не говоря уже о врагах. Мартов, к которому Ленин испытывал особую привязанность, со временем стал «негодяем» и «мошенником». О своем большом друге, Троцком, Ленин долгое время говорил не иначе как о «пустомеле» и «лицемере». Когда же дело доходило до Плеханова, то в разгар самой жесткой полемики Ленин проявлял сдержанность. А это говорит о многом.

Ленин и Плеханов испытывали одинаковое отвращение к любым проявлениям ревизионизма и экономизма. Эта ересь не должна проникнуть в классический марксистский мир «Искры». Уже перед появлением первого номера газеты встала еще одна болезненная организационная проблема. Что делать со Струве? К этому моменту было совершенно ясно, что он заражен ревизионизмом. Плеханов ни за что бы не согласился сотрудничать с ренегатом. Но, как мы знаем, Ленин, еще в 1899 году решивший, что Струве ему больше не друг, имел весьма веские причины водить его за нос. Струве обладал удивительной способностью: под его влиянием светские дамы и либеральная аристократия оказывали существенную материальную поддержку делу революции. Первая кратковременная договоренность была, очевидно, первой попыткой к «мирному сосуществованию». Струве и его соратники будут оказывать «Искре» денежную помощь, а редакторы оставят за собой право осуждать ревизионизм и предупреждать читателей об опасном влиянии Струве и людей подобного рода. Неудивительно, что вскоре это соглашение было аннулировано. «Искра» занялась поисками новых источников финансовой поддержки. В январе 1901 года Ленин уже называл бывшего коллегу и финансового спонсора Струве иудой. Струве, в свою очередь, прервал затянувшееся увлечение социализмом и превратился в столп русского либерализма. Революционные лидеры стали относиться к нему гораздо спокойнее. Если человек сам открыто объявил себя классовым врагом, вы знаете, чего от него можно ждать. Вы можете при случае заключить с ним временное соглашение, выступая общим фронтом против другого врага. Но иметь подобного человека в своем лагере, выдавая его вредные теории за разновидность марксизма, приводя в замешательство и притупляя классовую бдительность людей, рядовых членов партии, – никогда!

В воспоминаниях, касающихся этого периода, Струве все еще мучился сознанием вины и досадовал, что он, подобно многим русским либеральным демократам, был соучастником организации движения, разрушившего их идеалы и не оправдавшего надежд. Плеханов и Ленин сначала использовали Струве, а потом отвергли. Тридцать лет эти воспоминания жгли его душу. Мало того что они не были «предупредительны ко мне, хотя я был вправе потребовать этого как известный политический деятель», так они еще продемонстрировали неуважение к целому классу, поскольку, как заявил Струве, он являлся «истинным представителем той социальной среды, которую нельзя игнорировать или пренебрежительно не замечать».[105]

Как трогательно звучат эти эмигрантские слова на фоне сталинской России!

Все перечисленные разногласия и трудности составляли всего лишь часть того, что в советской истории носит название «искровского» периода. Газета оправдывала свой горячий призыв: разгорелось пламя, которому, похоже, нет конца.

Конечно если просмотреть номера газет, то трудно понять, в чем заключается ее важная историческая победа. Из редакторов только Плеханов обладал даром красноречия и являлся непревзойденным очеркистом. Ленин и Мартов были скорее склонны к политической полемике. Но главная функция газеты заключалась, по всей видимости, в том, чтобы обращать в свою веру простых рабочих России. Однако ее стиль и характер были совершенно непригодны для этой цели. Сотрудники газеты не могли, даже если бы очень захотели, говорить простым языком и вникать в каждодневные проблемы рабочих. Само понятие агитации требовало тесного физического контакта с пролетариатом, но это было недостижимо для газеты, издававшейся в Мюнхене или Женеве. Читателей «Искры» упорно кормили враждебной критикой экономизма, оценкой либерализма, шансами добиться у царя конституции и тому подобным. Характерно, что приезжающие из России настойчиво просили редакторов издавать другую газету, более доступную для рабочих масс. Ленину пришлось объяснять идею публикации революционной газеты за границей. Публикация в России, писал он с присущим ему здравомыслием, поставит под удар людей, потребует огромных денежных сумм, которые лучше использовать для тайного ввоза «Искры» в страну.

Он был абсолютно прав, хотя тайный ввоз в Россию и распространение там газеты подвергали опасности многих людей, но это были простые солдаты революции. Историческая роль «Искры» заключается в том, что она объединила разрозненные группы передовых рабочих, составивших российскую социал-демократию этого периода. Искровцы, как они стали называться, действовали в условиях строжайшей конспирации. Их поддерживала мысль, что, если даже распространитель газеты будет арестован, руководители движения останутся в безопасности, и полиция не сможет воспрепятствовать деятельности партии, как это было с «Народной волей». Используя современную терминологию, можно сказать, что это была форма политической партизанской войны против царского режима и, как всякая успешная деятельность, она черпала силы в руководстве и источниках снабжения, расположенных вне досягаемости врага. Ничто так не деморализует революционную группу, как чувство оторванности, понимание, что революционные силы уже на исходе и нет никого, кто бы смог выполнять работу павшего. Спустя тридцать – сорок лет люди будут поражаться тому, как коммунисты в некой далекой стране будут продолжать бессмысленную борьбу, утешаясь тем, что их руководители пользуются защитой и поддержкой Советского Союза. Именно в искровский период проявилась эта парадоксальная черта революционной психологии.

От Иркутска до Одессы марксистские группы могли ощущать себя частью единого движения, возглавляемого самыми авторитетными героями революции. Российские социалисты не могли знать о постоянных разногласиях и назревающем конфликте в редакции «Искры». Они считали, что работа дружной группы уравновешивается, с одной стороны, такими уважаемыми ветеранами, как Плеханов и Засулич, а с другой стороны – приобретающими авторитет революционными лидерами. Влияние экономизма, одно время господствующего в социалистических кружках, в 1901-м и 1902 годах явно пошло на убыль. «Искра» не могла надеяться на то, что ей удастся оказать влияние на рабочую массу, что же касается крестьян, то они сохраняли устойчивый иммунитет к учению Маркса. Для элиты революционно настроенной интеллигенции и рабочих газета служила доказательством растущего авторитета. Для Ленина она была большим профессиональным революционером, чем «массы», хранившие ключ от победы социализма.

Разработка грандиозных планов и идей на фоне непрекращающейся работы и мелких стычек определяли жизнь эмиграции. Ленин и его сотрудники жили в Мюнхене по поддельным паспортам, частично из опасения, что российские власти могут опознать их и заявить протест правительствам Германии и Баварии.[106]

Другой и, вероятно, более важной причиной, по которой искровцы скрывались под чужими именами, была надежда, впрочем, тоже бессмысленная, что таким образом им удастся избежать ненужного общения; серьезную опасность представляла знаменитая русская общительность.

Большинство русских эмигрантов считали, что любой соотечественник является законной добычей для ведения бесконечных дискуссий. В Мюнхене было относительно немного русских, но, как во всяком культурном центре того времени, в нем находилась колония русских студентов. Смешно думать, что Ленина можно было принять за «герра Мейера» или Мартова и Потресова за кого-то другого, кроме как за тех, кем они являлись на самом деле, – представителей революционной интеллигенции.

Владимир Ильич понимал, что в такой критический момент, когда его детище еще только вставало на ноги, от него требовалось особое внимание. Ему катастрофически не хватало времени, и, в отличие от соотечественников, он меньше всего думал об устройстве быта. Один из сотрудников вспоминал, что Ленин начинал работу в девять утра, а заканчивал поздней ночью. Иногда его можно было затащить в кафе, расположенное по соседству, чтобы выпить кружку пива, но эта небольшая передышка, как правило, заканчивалась отнюдь не по-русски. Через полчаса он начинал ерзать, посматривать на часы и, наконец, объявлял: «Заканчивайте с пивом. Даю вам не больше двух минут». Он крайне редко обращал внимание на местных русских, являвшихся постоянными посетителями кафе, но мог, к примеру, влезть в дискуссию, затеянную эмигрантами, и, не доспорив, уйти; это Ленин, который обычно ввязывался в любой спор, касался ли он политики, литературы или каких-то других вещей, и доводил его до победного конца. Останься он до закрытия кафе, и спор бы продолжился дальше. Как можно было не пригласить кого-то из участников диспута домой или отправиться к нему на квартиру, для продолжения спора? Они были молоды, полны энергии и обожали споры. Их голоса, закаленные пением революционных песен, вызывали негодование соседей. Как надоели эти шумные иностранцы! Именно такую Россию имел в виду Борис Пастернак, когда писал в романе «Доктор Живаго»: «Они говорили в дороге, как могут говорить только русские». Ленина сильно раздражали эти бесконечные разговоры русских интеллигентов. Он много времени уделял работе, а если оставалось свободное время, то тратил его с большей пользой, на чтение или физические упражнения. Неженатый Мартов, томившийся одиночеством, скоро поддался соблазну и много времени проводил в кафе.

Независимость Ленина отчасти объясняется и постоянным присутствием членов семьи. Сестра Анна навестила его в Мюнхене, а в скором времени к нему приехала жена. Интересно, что Крупская по окончании административной ссылки спокойно получила заграничный паспорт и покинула Россию. Власти знали, что она едет к мужу, который сверх разрешенного срока засиделся за границей, занимаясь революционной деятельностью. Надежда Константиновна приехала в апреле 1901 года. С ее приездом жизнь Владимира Ильича заметно изменилась. В пригороде Мюнхена они сняли скромный домик. Надежда Константиновна занималась домашними делами, готовила, и теперь Ленину не надо было ходить в ненавистные кафе и рестораны. Это слегка отдалило его сотрудников, и Мартов уже не решался ежедневно забегать к ним для ведения пяти-шестичасовых бесед. Ленин по-прежнему нежно любил его, но катастрофически не хватало времени, поскольку Владимир Ильич работал над книгой, ставшей впоследствии настольной книгой большевиков, – «Что делать?». Если бы не удачное стечение обстоятельств, то ни отдаленность от города, ни Надины намеки не повлияли бы на ежедневные визиты Мартова. Но тут в Мюнхен с семьей приехала Лидия Дан, еще один друг Мартова. Для старого холостяка семья Дан имела огромное преимущество перед семьей Ульяновых: у них был ребенок, и Мартов фактически переселился к ним.

Крупская не только охраняла личную жизнь Ленина, не позволяя нарушать его уединение. Она стала секретарем «Искры» и постепенно взяла на себя организацию ее отправки в Россию и связи с распространителями газеты внутри страны. Связям с родиной Ленин придавал огромное значение; ведь основная функция газеты заключалась в том, чтобы сформировать основу партийной организации, и Ленин, желая победить, стремился сохранить преданность людей, занимающихся столь опасной работой. За границей всегда имелась опасность потерять связь с Россией, с людьми и событиями, и превратиться в одного из тех коллег по редакционной работе, которые знали революционную борьбу только по названию. Отсюда понятно его желание уделять внимание скучной, отнимающей много времени административной работе.

Отправка «Искры» в империю причиняла постоянные волнения. Доверенные люди, легально возвращающиеся в Россию, везли газеты в чемоданах с двойным дном (в 1895 году Ленин сам так же ввозил в Россию запрещенную литературу). Кроме того, осуществляли контрабандный ввоз через пограничные посты в Галиции и Пруссии. Иногда, используя связи в международном рабочем движении, газету доставляли на судах, швартующихся в Одессе или других портах Черного моря. Никогда не было полной уверенности, что газеты будут доставлены и их удастся распространить.

К концу 1901 года вышло в свет тринадцать номеров газеты, но с распространением на родине возникали огромные трудности. Искровских агентов было немного, и каждый из них занимался получением и распространением газет, репортерской деятельностью, а иногда и сбором денежных средств. Такое количество функциональных обязанностей, конечно, увеличивало степень опасности. Полицейские архивы дают ясное представление о прекрасной осведомленности царской полиции; ей были известны многие искровские агенты и главные точки распространения. Частые аресты подрывали работу сети распространителей. Копии писем Ленина и Крупской попадали в полицию; «невидимые» чернила и довольно дилетантские шифры не могли сбить полицию со следа. «Искру» распространяли на фабриках и заводах, разбрасывали с галерки во время спектаклей. Многие агенты попросту увиливали от такой опасной работы, а поэтому удавалось распространить далеко не все полученные экземпляры газет. Эта раздражающая неизвестность звучит в письмах Ленина; газета, на которую затрачено столько усилий, зависит от любой случайности. Некоторых корреспондентов Ленин ругал за пассивность: «Вы только распространяете «Искру» или все-таки еще пытаетесь объединить рабочих», – писал Ленин одному из агентов. Какой-то агент оказался подлецом. Он собирал деньги для «Искры», а затем использовал их для издания собственного журнала с уклоном в экономизм. Ему объяснили, что он обязан вернуть деньги.[107]

Сотни деталей требовали самого пристального внимания со стороны Ленина. Позволительно ли искровцам сотрудничать с экономистами в борьбе против общего врага? Можно ли размножать «Искру» в России? Почему не поступают новости о крестьянских восстаниях?

Напряжение, связанное с постоянным преследованием «Искры» в период 1901—1903 годов, а больше всего гнетущая неопределенность серьезно повлияли на психику Ленина. Может возникнуть впечатление, хотя ленинские биографы и пытаются всячески ослабить его, что этот период для Владимира Ильича связан с наибольшей сумятицей чувств. Однако об этом свидетельствуют некоторые эпизоды. В России, где революционеров объединяло чувство опасности и ясное понимание цели, Ленин-революционер старался не обращать внимания на недостатки коллег, пытаясь обуздать присущие ему нетерпимость и властолюбие. Теперь, превратившись в руководителя, он в полной мере ощутил недостатки самых близких друзей, их непостижимую близорукость. Плеханов, кумир его юности, временами действовал как напыщенный, легкоранимый интеххигент. Прославленные герои революции за границей превратились в обычных болтунов. Даже в России товарищи или постоянно выражали недовольство, или занимались трудоустройством и улаживанием семейной жизни. Кржижановский и Лепешинский, ближайшие друзья по сибирской ссылке, с равнодушием относились к проблемам «Искры». Ленин не мог допустить, что революционной энтузиазм и готовность к самопожертвованию являются прерогативой молодости, а его друзья уже вступили в средний возраст.

Помимо нетерпимости к обычным человеческим слабостям, Ленин испытывал растущую нетерпимость к идейным противникам. Он признал марксизм в качестве наиболее логичного, рационального пути в революцию. Теперь стало очевидно, что создание единой системы, базирующейся только на марксизме, в один момент может рухнуть, как карточный домик. Объединившись, русские марксисты бросили вызов народничеству, продемонстрировав ошибочность этого течения. Но в скором времени, заняв господствующее положение в революционном лагере, сами социалисты разбились на враждующие фракции. В условиях раскола «Искре» все труднее было противостоять экономизму. Где же конец этим разногласиям? И какой смысл в марксизме, если каждый свободен интерпретировать его по собственному разумению? Русские марксисты, вместо того чтобы единым фронтом выступить против самодержавия и капитализма, превратились в аморфную массу, затевающую спор по каждому поводу и раздумывающую над каждым следующим шагом. Но были и те, кто не задумываясь стремился вперед.

Попытки собрать по частям РСДРП не принесли особого успеха. В 1902 году большая часть русских социалистов, живших за границей, по-прежнему придерживалась экономизма. Впрочем, и в России его влияние было еще достаточно сильным. В 1902 году в Белосток (русская Польша) съехались делегаты из разных мест, чтобы принять участие во II съезде партии. Если бы съезд состоялся, то партия оказалась бы в руках антиискровцев, поскольку в Белосток в основном съехались сторонники экономизма и другие противники курса, взятого Плехановым и Лениным. Благодаря проискам представителя «Искры» и аресту многих делегатов (власти, сами того не ведая, оказали важную услугу искровцам) встречу назвали «конференцией» и провели выборы организационного комитета. В скором времени большинство членов оргкомитета были арестованы. Стало ясно, что в России не удастся провести съезд партии.

Надо сказать, что еще до предполагаемой встречи в Белостоке взгляды Ленина на создание будущей партии существенно отличались от коллег по редакционной работе. Ленин почти не принимал участия в общих дискуссиях. В своих воспоминаниях В. Кожевникова пишет о встрече, состоявшейся в ее квартире в Мюнхене. Владимир Ильич скучал и явно обрадовался неожиданному появлению ее детей, тем самым вызвав раздражение собравшихся. Как могла она позволить детям прервать столь важное обсуждение? Бедная женщина помчалась на кухню, вероятно надеясь с помощью чая и закусок успокоить разгневанных гостей. Ленин поспешил следом за ней и успокоил, объяснив, что ничего не выйдет из их пустой болтовни. Он уже имел обыкновение советоваться с агентами, посылаемыми в Россию, за спиной своих коллег.[108]

Может, немецкие социалисты устали от русских товарищей, а может, и в самом деле, как они заявили, опасались осложнений с правительством, в любом случае они попытались убедить редакторов «Искры» в необходимости прекратить их деятельность на территории Германии. Ленин, желая избавиться от Плеханова, настоял на отъезде в Англию, и весной 1902 года они с Крупской уехали в Лондон.

Вскоре Владимир Ильич и Надежда Константиновна ощутили на себе все сложности, связанные с жизнью в этом Вавилоне мирового капитализма. С одной стороны, хотя Ленин и Крупская и переводили с помощью словаря работы английских экономистов, они не владели разговорным английским языком. С другой стороны, им приходилось бороться с мещанскими предрассудками английской буржуазии. Домовладелица относилась к ним с явным подозрением: постояльцы утверждали, что женаты, так почему же не носят обручальные кольца и не задергивают занавески на окнах? Мещанство являлось отличительной чертой не только среднего класса. Крупская, сноб от революции, была потрясена, услышав от английского социалиста, что он пришел бы в отчаяние, если бы его жена попала в тюрьму. Ее раздражала, и любой согласится с ней, присущее социалистам этого периода пристрастие к евангелическим проповедям и пению псалмов.

За границей русские революционеры часто жили коммунами, но Ленин вновь настоял на отдельной квартире. В Лондоне это имело еще более важное значение, чем в Мюнхене. Русские социалисты, в какой-то степени владевшие немецким, совершенно не знали английского языка. Оказавшись в Лондоне в полном одиночестве, они бросались на поиски родственной русской души. Люди, пережившие лютую сибирскую зиму, не выдерживали специфического сочетания британского климата с обогревательными приборами. Один из таких мучеников вспоминал, какое удивление вызвало у него открытие, что зимой часто теплее снаружи, чем в «квартире с отоплением». Бесстрашный революционер, привыкший находить дорогу в незнакомых местах, затерялся в лабиринтах этого огромного города с его предельно вежливыми, но равнодушными и непонятными жителями. В Мюнхене или Париже, по крайней мере, были кафе, которые в какой-то мере защищали собственный дом от ненужных вторжений, но в Лондоне было принято тут же бежать в гостиницу, если там остановился кто-то из соотечественников, не важно, на одну ночь или на месяц.

Ленин попросил местного искровского агента не допускать к нему на квартиру визитеров, за исключением тех, у кого будут срочные вопросы.

Один из товарищей настолько надоел Владимиру Ильичу, что он взорвался: «Неужели он думает, что мы ежедневно устраиваем приемы?» Спустя какое-то время Ленин придумал способ защиты от надоедливых посетителей; нельзя сказать, что после этого Надежда Константиновна снискала особую популярность. Жена встречала посетителя в дверях, всем видом показывая, что ему не удастся пройти, и произносила дежурную фразу: «Владимира Ильича нет дома» или: «Владимир Ильич работает».

Отдельная квартира обеспечивала минимальную защиту и для пищеварительной системы, что не менее важно. (Появляясь на английской кухне, Крупская переставала быть революционеркой, партийным работником и издавала отчаянный крик русской домохозяйки.) Мартов, Вера Засулич и еще один товарищ жили коммуной. Они сняли в бедном квартале пятикомнатную квартиру, оборудованную газовой плитой. Можно себе представить, что это был за дом! Вера Засулич славилась своей неряшливостью. Но это было ничто по сравнению с Мартовым. Его гости частенько отказывались от чаепития, поскольку сахар, как правило, был смешан с трубочным табаком. Даже в лондонских трущобах соседи с трудом выносили коммуну с постоянно орущими иностранцами. В результате домовладелец отказал шумным постояльцам, и коммуна распалась.

Несмотря на назойливых посетителей, Лондон понравился Ленину. Здесь было то, что представляло для него особую ценность: прекрасные библиотеки и парки. Если что-то и могло примирить его с оплотом плутократии, так это Британский музей. Здесь можно было работать, как в собственном кабинете, и он не переставал изумляться тому, что администрация огромной библиотеки считает себя обслуживающим персоналом. Когда дело касалось практических вопросов, Ленину доставляло удовольствие ставить своих товарищей-эмигрантов в невыгодное положение. Перед поездкой в Лондон Владимир Ильич изучил план города и теперь вызывал восхищение даже у людей, давно живущих в Лондоне, умением ориентироваться в лабиринтах улиц, тупиков и кварталов. В отличие от Засулич, не выучившей ни одного английского слова, Ленин взялся за изучение разговорного английского. Он поместил объявление, предлагая взаимообмен: уроки английского на уроки русского, которое в какой-то степени вводило в заблуждение. Ленин отрекомендовался в нем «доктором правоведения»; его кандидатская степень соответствовала степени магистра.

За год, проведенный в Лондоне, Владимир Ильич не познакомился ни с одним англичанином, не считая трех человек, с которыми он занимался разговорной практикой. Местные социалисты, выводившие его из терпения, придерживались различных реформистских или эволюционных тенденций радикализма. В то же время поражает определенная узость его активного и любознательного ума. Не существует ни записей о посещении им парламента, ни свидетельств об интересе, проявленном к каким-либо аспектам жизни британского общества. Как всегда за границей, он интересовался только политической жизнью русской эмиграции. Его письма, как и письма Крупской, о жизни в Англии ограничиваются такими банальностями, как контраст между богатством и нищетой, между роскошными домами и рабочими кварталами Лондона и так далее. В то же время он пишет, что тоскует по Волге и с удовольствием вспоминает концерт, на котором исполнялась Шестая симфония Чайковского. Англия, конечно, была вражеской страной, оплотом мировой капиталистической системы. В этой стране, где в полной изоляции Карл Маркс прожил вторую половину своей жизни, рабочий класс полностью опроверг предсказание учителя, свернув с революционного пути на путь реформизма и тред-юнионизма. Но не только в этом крылась причина того, что Владимир Ильич практически полностью изолировался от жизни Англии. Он был (как бы он был шокирован этим открытием) откровенным русским националистом.

Проведенный в Лондоне год был до краев заполнен политической работой. События в России приняли неожиданный оборот, и «Искре» следовало привести себя в порядок, если она рассчитывала занять место в революционном движении. Народничество, несколькими годами ранее казавшееся изжившим себя в качестве политического движения, вновь начало возрождаться. В 1901 году была сформирована партия «социалистов-революционеров» (эсеры). Унаследовав требования народовольцев, новая партия выдвинула программу, причудливо сочетавшую народнические и марксистские принципы и адресованную скорее крестьянам, нежели рабочим. Союз борьбы особенно подчеркивал связь новой партии с ушедшим в прошлое политическим террором. Уроки 80-х, когда террор деморализовал, а затем и уничтожил дело революции, были на время забыты. Для нового поколения радикалов эсеры, по крайней мере, занимались чем-то конкретным: они терроризировали и убивали наиболее реакционных членов правительства. В отличие от них социалисты были заняты бесконечными спорами, и вся их деятельность заключалась в распространении теоретических идей.

Одновременно прогрессивные представители дворянства и люди интеллигентного труда объединились в партию, впоследствии известную как конституционно-демократическая партия либералов, стремящуюся вырвать у царя конституцию, положив тем самым конец позору России, единственной европейской страны (не считая Турции), стонущей под гнетом самодержавия. Таким образом, социал-демократы угрожали как левым, так и правым. Революционная составляющая их идеологии стремилась оттолкнуть тех, кто считал, что Россия должна пойти по пути стран Западной Европы с их парламентаризмом и конституционализмом. С другой стороны, у молодых рабочих и интеллигентов, требовавших решительных действий, росло раздражение к «Искре», подвергавшей террор суровой критике.

Социал-демократы, с точки зрения стороннего наблюдателя, имели прекрасный шанс сесть между двумя стульями. Они так и остались небольшой фракцией, наиболее педантичной среди революционеров и наиболее смелой среди умеренных. У старых членов редакционной коллегии «Искры» такое положение дел не вызывало тревоги. Они долго ждали, пока в 1893 году Плеханов не основал группу «Освобождение труда», и теперь были уверены, что именно в их руках находится ключ к будущему России – марксизму. По сравнению с обладанием этой совершенной доктриной, что могли значить растущая популярность эсеров среди студентов и молодых радикалов или переход «представительных» членов общества в лагерь конституционных демократов? Не надо спешить, история сама все расставит по местам. Ленинской натуре было чуждо столь откровенное самодовольство. По характеру он был ближе к Желябову, который хотел подтолкнуть историю, его не устраивал тип ученого марксиста, терпеливо ожидающего одно из бесчисленных событий, обещанных доктриной верному последователю.

Ленин 1902 года еще не стал тем человеком, которым должен был стать в 1917 году. Он еще не был готов без оценки местности сжигать за собой мосты. Ситуация требовала тщательной разведки, изучения и пополнения рядов за счет новых сил. Он был осторожным стратегом, решившим в июне 1901 года успокоить слишком нетерпеливую, рвущуюся в бой молодежь. Всегда есть шанс, писал Ленин, что под ударом непредвиденных обстоятельств неожиданно падет царский режим, но было бы глупо надеяться, что это произойдет в скором времени. В принципе русские социалисты отвергали террор, но не безоговорочно. Просто в тот момент террор скорее деморализовал бы использующую его партию, чем правительство.[109]

Категорически отвергающий любые проявления либерализма, ненавидящий либерала как личность, Ленин, однако, понимал, что ради совместной борьбы с самодержавием социалистам в течение долгого времени придется мирно сосуществовать с либералами. Когда Милюков, лидер либералов, был проездом в Лондоне, Ленин встречался с ним. Серьезный ученый обладал всеми недостатками, присущими интеллигенции. Он поддерживал мнение о том, что в отношении самодержавия стоит придерживаться насильственных мер. «Искра», по его мнению, переусердствовала в кампании, направленной против террора. Пара политических убийств, и правительство тут же признает необходимость конституции.[110]

В 1902 году произошла стычка с либеральной русской профессурой. Русские открыли в Париже высшую школу общественных знаний. В качестве одного из лекторов был приглашен «знаменитый марксистский писатель В. Ильин», автор «Развития капитализма в России». Он должным образом изменил свою внешность, однако сразу же стало ясно, что Ильин и известный к тому времени революционер Ленин – один и тот же человек.[111]

Профессора были сбиты с толку; они решили, что должны вернуться в Россию. Одно дело – пригласить марксиста-теоретика, чьи работы периодически издаются в России, а совсем другое – пригласить редактора «Искры». Ленин, по всей видимости наслаждавшийся охватившей их паникой, дочитал курс лекций.

Труднее всего было поддерживать связь с российской «Искрой». Ленин лихорадочно ждал поступления свежих новостей с родины; на время даже отказались от обычных мер защиты, принимаемых против настойчивых визитеров. Много волнений было связано с Иваном Бабушкиным. Потомственный рабочий, редкое явление в политической эмигрантской среде, Бабушкин был ветераном петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Он жаждал вернуться домой, чтобы включиться в революционную борьбу, но Ленин убедил его написать воспоминания пролетарского революционера. Было крайне важно продемонстрировать, что рабочие-самоучки играют важную роль в «Искре» и что марксизм доступен «истинному» пролетариату. Бабушкин выполнил еще одну, не менее важную работу, он привел в порядок коммуну Мартова – Засулич. Его пояснение (наверняка Ленин пришел от него в восторг) Крупская сохранила для истории: «Русский интеллигент всегда грязный. Ему нужен слуга, поскольку сам он не может прибраться».

Но расскажем о самой важной встрече за весь лондонский период. Ранним октябрьским утром сильный стук разбудил Ульяновых. Крупская бросилась открывать дверь. Перед ней предстал Лев Бронштейн – Троцкий. Он уже приобрел известность среди социал-демократов в России и совсем недавно вернулся из сибирской ссылки. Вскоре между Лениным, так и не вставшим с кровати, и человеком, чье имя также будет неразрывно связано с революцией, завязался взволнованный разговор. Они сошлись во мнении, что недопустимо существование в России различных социалистических групп, имеющих собственные нелегальные газеты. Следует поддерживать и распространять единственную газету, «Искру».

Двадцатитрехлетний Троцкий к тому времени был уже известным революционером, личностью эффектной и испытывающей некоторую тягу к театральным манерам. Ленин, чрезвычайно уставший от своих соредакторов, видел в Троцком только энергичного, блестящего молодого человека. Следовало увлечь этого яркого человека своими планами и инициативами. Несмотря на некоторую нарочитость в обхаживании Троцкого, Ленин, как всегда, с юношеским пылом был готов увлечься новым сотрудником, хотя и понимал, что со временем разглядит его слабости и недостатки. Как с сожалением заметила вдова Владимира Ильича, он всегда какое-то время увлекался людьми. Но крайне недолго!

Троцкий стал для «Искры» ценным приобретением. В марте 1903 года Ленин предложил ввести его в состав редакционной коллегии. Плеханов был не согласен. Троцкий дерзкий, нахальный (в данном случае абсолютная правда); он еще не родился, когда Плеханов был уже… Витиеватый, а временами действительно вычурный стиль Троцкого не соответствовал сдержанной простоте преемника Герцена, считающего, что революционная газета должна обращаться к русскому народу. Вера Засулич поддерживала усилия Ленина, направленные на защиту Троцкого, но не могла повлиять на Плеханова. Достаточно было Жоржу послать ей испепеляющий взгляд, как эта женщина, стрелявшая в генерала, а затем спокойно дождавшаяся полиции, приходила в невероятное волнение. Троцкого не утвердили членом редакционной коллегии, а у Ленина появилась еще одна причина выразить недовольство положением дел, сложившимся в редакции «Искры».

За год, проведенный в Лондоне, произошло немало событий. Мартов отправился в Париж. Потресов серьезно заболел. Большая часть редакционной коллегии почувствовала естественное желание переместиться в город с большей концентрацией русской политической эмиграции. Значительная колония русских евреев располагалась в Уайтчепеле, но они были поглощены деловой жизнью и утратили интерес к политике. Париж, Женева и Цюрих с небольшими колониями русских эмигрантов и студентов притягивали людей, которым не хватало товарищеского общения на родном языке. Весной 1903 года было решено переместить «Искру» в Женеву. Против был только Ленин.

Ульяновы постепенно осваивались в Лондоне. Жизнь в пригороде в какой-то мере ограждала от частых визитов назойливых гостей. Лучшая европейская библиотека и замечательные английские парки в полной мере компенсировали чуждый образ жизни. В Женеве, не превышающей по площади один лондонский район, сконцентрировалась значительная часть русской эмиграции, что, безусловно, мешало бы работе Ленина. К тому же Владимир Ильич оказался бы в опасной близости к Плеханову. Крупская пишет, что переутомление привело к расстройству нервной системы; если верить ее описаниям, у Владимира Ильича появился опоясывающий лишай. В Швейцарию Ленин приехал в апреле 1903 года уже совсем больным и был вынужден две недели провести в постели. За выздоровлением последовал очередной прилив жизненных сил; он с прежней энергией принялся за работу. Владимир Ильич подготовил предложения по коренной перестройке партии и из лидера русских социалистов превратился в большевистского вождя.

Знаменитая работа под этим названием была издана в марте 1902 года. Она была венцом теоретических исследований и организационных действий Ленина и распространялась агентами в России. Спустя пять месяцев Ленин с тревогой писал своим агентам в Москву: «Хватает ли вам экземпляров «Что делать?»? Читают ли статью рабочие и каково их мнение?» Он жаждал, чтобы люди соглашались с его идеями. Владимир Ильич считал, что следует оформить высказанные мнения в виде официального письма, а затем напечатать его в «Искре».[112]

Его беспокойство вполне понятно. В статье Ленин давал подробное объяснение марксизма и революционной деятельности. Статья провела его через внутрипартийную борьбу, начавшуюся в 1903 году, а затем и через революцию 1917 года. Легко понять его нервозность; сказывалась напряженная работа. Ему бы пришлось либо переделать социалистическую партию по образу «Что делать?», ради чего он был готов пойти на разрыв дружеских отношений, либо превратиться в одинокую фигуру, пополнив собой галерею трагических неудачников революционного движения. С другой стороны, если бы ему удалось создать социалистическую партию такой, как он ее себе представлял, она смогла бы устоять в период кризисов и реакции и всегда несла бы элемент революционности, открыв в один прекрасный момент двери в эру социализма.

Понятно, что название статьи позаимствовано у Чернышевского. Какой парадокс, назвать сухой теоретико-организационный трактат так же, как экспансивный, сентиментальный, фантастический роман! Но с точки зрения Ленина, никакого парадокса нет. На страницах романа Чернышевского действуют энергичные, беззаветно преданные делу люди. Как отличается Рахметов от типичных социалистических пустозвонов, окружающих Ленина! Как «по-научному» занимаются герои книги революционной деятельностью; они понимают, что в определенный момент надо прекратить разговоры, забыть о сантиментах и мирской суете и начать действовать. Их так мало, но они никогда не падают духом. Они верят, что обязательно наступит время, когда народ придет к ним за помощью, не зная, что делать. Ленин доказывает поколению, еще помнившему Чернышевского, хотя его звезда в России уже закатилась, что дополнением к научной марксистской теории должна быть революционная преданность и социал-демократическая партия должна превратиться в некое подобие военной организации. В свое время он разочаровался в народничестве. Он против террористической деятельности и не верит, что индивидуальный террор может оказать влияние на ход истории. Ленин стремится в организованный мир Маркса с его историческими законами, с массами, автоматически реагирующими на изменения политико-экономических условий. Он вновь разочарован, нет, конечно же не марксизмом, а своими приверженцами, увиденными с близкого расстояния.

На первый взгляд «Что делать?» представляется продолжением полемики с экономистами. Нетерпеливый читатель может поинтересоваться, какие ужасные преступления стоят за этой неоднократно опороченной группой русских социалистов? Нам уже известно, что они верили в экономическую борьбу. Но для Ленина стачки и другие проявления классовой войны между предпринимателем и работником были необходимой частью деятельности социалистов. Относились ли экономисты (а ведь западные историки, подпав под гипнотическое влияние советских писателей, практически поверили этому) пренебрежительно к борьбе за гражданские и политические права народа? Ничего подобного. Они не шли ни на какие компромиссы в борьбе против царя и бюрократии. Их деятельность была нелегальной. Они, как и искровцы, подвергались арестам и ссылкам. Они верили, что средние классы и либералы могут сделать многое в борьбе за конституционализм и парламентаризм. Впрочем, как и Ленин. Существовало ли в таком случае негативное отношение к требованиям экономистов, считавших, что интеллигенция не должна слишком вмешиваться в дела рабочих организаций? Безусловно. Но здесь спор шел скорее о внешней стороне, нежели о сути дела. Ленин безумно хотел иметь рабочих на всех уровнях своей организации. Но, и с этим нельзя было не согласиться, формирование любой политической организации, разработка программ, редактирование журналов и другая подобная работа должна была вестись под руководством образованных людей, имеющих свободное время, то есть – извините за слово – интеллигенции. И что дальше?

«Наши разногласия только в решении организационных вопросов, – заявил Ленин посетившему его экономисту, – но они крайне важны. Экономисты суть «оппортунисты». Они, отойдя от марксизма, впали в еретический ревизионизм. Их основные трактаты разрешены в России, и некоторые даже идут в обход полицейских чинов. Безусловно, разногласия по «организационным вопросам» не оправдывают грубые выпады в адрес экономистов.

Сразу же скажем, что спор касался демократии. Некоторые русские революционеры, начиная с Герцена, могут быть отнесены к демократам в буквальном смысле этого слова. Фактически они были бы шокированы заявлением, что революция возможна только в том случае, если этого пожелают больше пятидесяти процентов людей, или, наоборот, что революционная деятельность недопустима, безнравственна (и большинство из них посчитало бы это справедливым), поскольку основная масса русского народа верит в святую православную церковь и царя. По своим убеждениям они, конечно, были демократами или занимались самообманом, заявляя, что действуют ради «истинных» интересов народных масс.

Сможет ли развиться классовое самосознание рабочих изнутри их экономической борьбы с эксплуататором за улучшение жизненных условий? Безусловно, нет. По мнению Ленина, «классовое политическое сознание может быть привнесено рабочему только извне, то есть извне экономической борьбы, извне сферы отношений рабочих с хозяевами».

История других стран показывает, что без посторонней помощи рабочий класс способен развить только тред-юнионистское сознание, то есть убежденность в необходимости формирования тред-юнионов для борьбы с эксплуататорами, добиваться от правительства тех или иных законов и тому подобное.

Социализм, перефразируя остроумное замечание Клемансо, слишком важен, чтобы оставить его рабочим. Ленин не отказывал себе в удовольствии шокировать оппонентов. Они теряли дар речи под грубым натиском его формулировок и зачастую были так шокированы, что не могли ничего сказать в ответ. В статье Ленин невозмутимо заявляет, что к рабочим социализм практически не имеет никакого отношения. Маркс и Энгельс были буржуазными интеллигентами. В России социалистические идеи всегда несла интеллигенция, представители высшего и среднего классов.

Это не был марксизм, слышатся робкие возражения – и не только со стороны экономистов. Конечно, Ленин не меньше Бернштейна пересматривал доктрину мастера. По Марксу, классовое сознание рабочих, то есть их борьба за социализм, являлось стихийным следствием экономических условий их существования. Теперь русский ученик утверждал, что рабочий требует более высокой оплаты труда, а социализм в его голову должен быть вбит извне интеллигенцией. Если Бернштейн искренне признался, что вносил изменения в марксизм, отсекая нелогичные, устаревшие части учения, то Ленин с уверенностью теолога возвестил его ревизионистом по отношению к учению Маркса.

Получается, что статья «Что делать?» является панегириком в честь партии, эдакой новинкой политической литературы. Прежние теоретики и проповедники требовали политическую власть от имени монарха, церкви, класса или лидера. А эта партия существовала пока только в сознании Ленина. Партия, по мнению Владимира Ильича, должна состоять из профессиональных революционеров. Она должна привлекать интеллигенцию, из числа которой появятся настоящие лидеры движения, но избегать тех, кто страдает типичными для интеллигенции недостатками: любовью к бесконечным научным спорам, нерешительностью, угрызениями совести и тому подобным. Опора партии – рабочие, но ее цели, безусловно, шире ограниченных интересов рабочего класса, заключающихся в улучшении условий труда и увеличении средств к существованию.

Ленин думал и писал о себе как о скромном ученике Маркса. Дисциплинированный ленинский ум возмутила бы сама мысль, что его видение партии ближе сверхчеловеку Ницше или какому-нибудь средневековому рыцарю, чем скучному политику. Прошли годы, прежде чем французский поэт сочинил песню о своей прекрасной коммунистической партии. Долгие годы прием в партию зависел от чистоты (читай пролетарского) происхождения, и до сих пор ему предшествует испытательный срок. Людей карали за «антипартийную деятельность», а немощность плоти считалась «недостойной члена партии». Знаменитый рационалист XIX века Карл Маркс испытал бы отвращение к подобным формулировкам и методам, но наибольшее отвращение ему бы внушил сам Ленин. А первопричина кроется в «Что делать?».

Что же должен делать этот коллективный герой? Партия борется со «стихийностью» и «оппортунизмом». Опять возникает параллель, теперь со средневековым перечнем пороков. Стихийность символизирует нашу старую знакомую: леность. Следуя историческим маршем, рабочий класс, соглашаясь на мелкие материальные подачки, легко теряет воинственный дух. Партия должна подгонять рабочих, объяснять революционные задачи и стойко держаться до окончательной победы. Оппортунизм близок к жадности. Как просто социалистическим лидерам примириться с малыми уступками со стороны буржуазии, соблазниться парламентскими местами и министерскими постами, все дальше отбрасывая мысль о решительной атаке на капитализм. А вот партия знает, как принять, но никогда не довольствоваться уступками, способна пережить временную неудачу, а затем перегруппироваться для очередного нападения. Социалист (так и хочется написать – коммунист или большевик) должен знать, что не следует потворствовать собственным желаниям; в этом зиждется причина терроризма. Интеллигенция не способна терпеливо дожидаться развертывания революционной деятельности. Ей проще совершить акт индивидуального терроpa, но разве история революционного движения не продемонстрировала тщетность подобных усилий?

Это высказывание вновь возвращает нас к характерной особенности, отличающей замыслы Ленина. Как на первый взгляд наивны и нереальны его представления о рыцарях революции, истинных марксистах, неподкупных и беззаветно преданных делу революции. Но с другой стороны, мог ли быть иным замысел построения партии в условиях, в которых находилась Россия в 1902 году? Слабые аргументы оппонентов начисто разбиты. Мы уже имели дело с эсерами, склонными к террору. Экономисты говорят и пишут так, как будто Россия является западноевропейской страной, неохотно позволяющей рабочим вести экономическую борьбу. На самом деле царское правительство не даст согласия на легальную деятельность тред-юнионов. В России могут существовать только находящиеся под присмотром агентов полиции объединения. А это те, которые выражают недовольство диктаторскими и центристскими тенденциями «Искры» (то есть Ленина). Но Россия – это вам не Запад. Вы не знаете, согласятся ли одесские товарищи с мнением киевских социалистов. Вы не сможете удержать раскиданные по всей империи группы, имеющие собственные независимые социалистические организации: евреев, армян и рабочих других национальностей, тянущих в разные стороны. Должна быть централизованная социалистическая партия, выражающая общее мнение и состоящая из профессиональных революционеров.

Статья «Что делать?» писалась не в состоянии экзальтации, это не мессианское видение лучшего мира. На первый взгляд это написанный тяжеловесным слогом политический памфлет. Теперь сделанные в статье намеки на революционную дерзость и отвагу, внезапные озарения и догадки, затерянные в контексте резкой, доктринерской критики групп и отдельных личностей, представляют исключительно исторический интерес. Объекты критики, экономисты и их журнал «Рабочее дело», долго покоились, используя знаменитую фразу Троцкого, на «свалке истории». Люди, на которых Ленин набросился с бешеной злобой, кого поносил и обливал грязью, Кричевский, Струве, Булгаков, Мартынов, сегодня известны только узким специалистам, изучающим этот период. Для своих современников-социалистов они, конечно, казались не менее важными фигурами, чем Ленин. Если бы Россия, как виделось в период между 1906-м и 1914 годами, последовала конституционно-парламентским путем, имена этих людей заняли бы почетное место в ее истории, а Владимир Ульянов-Ленин был бы известен только историкам. Вряд ли Ленин думал об этом, когда в начале XX века писал политическое пособие для начинающих и создавал макеты движений (не только марксистского), которые постепенно вытесняли либерализм и демократию.

При чтении «Что делать?» возникает впечатление, пока еще смутное, о зарождении раскола в рядах русской социал-демократии. И дело тут не в экономистах. С 1902 года многие из них избрали собственный путь. Главное в том, что среди искровцев идеи Ленина вызывали смутное недовольство. Внешне он оставался защитником марксистской теории и политических акций, проводимых социалистами; это вызывало одобрение со стороны Мартова и Плеханова. Кто же возразит против руководящего принципа «Что делать?»: «Без революционной теории не может быть революционного движения»? Однако большинство коллег Ленина почувствовали, что в марксизме появилось что-то новое.

Для поверхностного читателя брошюра была не более чем организационным документом. Послушайте Крупскую: «Она (статья) предлагала законченный организационный план, в котором каждый мог найти свое место, мог стать винтиком революционной машины… (Статья) призывала к упорной, неустанной работе по строительству фундамента, столь необходимого партии в существовавших тогда условиях; здесь нужны были не слова, а дела». Действительно, педантичный ум Крупской попал в самую точку. Трудность заключалась в том, что каждому предлагали стать винтиком в машине. Кто мог пойти на это? Таким людям, как Мартов и Троцкий, было затруднительно думать о себе как о простых «винтиках» прекрасно отлаженной машины.

В статье Ленин все еще обращается к Плеханову как ученик к учителю. Это, несомненно, сыграло роль в решении Плеханова остаться с Лениным во время последующего раскола между социалистами. Итак, Ленин согласился с известным плехановским определением роли агитатора и пропагандиста. Агитатор распространяет незначительное количество простых идей в массах, в то время как пропагандист объясняет сложные теоретические программы ограниченной аудитории. Это различие, навсегда оставшееся важным для Ленина, ясно продемонстрировало склад его ума. Социалистические лидеры, пишет Ленин, относятся либо к пропагандистам, либо к агитаторам. Можно предположить, что себя он считал исключением, сочетающим оба эти умения.

Организационный план, представленный в «Что делать?», возлагал управление партией на центральный орган (то есть на редакционную коллегию «Искры»), издаваемый за рубежом, а административные функции на Центральный комитет, находящийся в России. Организация в этом случае была строго иерархической, и партия действительно уподоблялась армии, отправляющей свои подразделения по всем направлениям. Центральный орган, состоящий по замыслу Ленина из профессиональных революционеров, должен управлять сетью местных комитетов. Революционер, работающий по десять – одиннадцать часов на рабочем месте, не может в «свободное» от работы время заниматься революцией. Поэтому большая часть активистов, живущих нелегально по поддельным документам, полностью посвятит себя делу революции. Никакая полиция в мире, с неоправданным оптимизмом писал Ленин, не сможет контролировать партию, основанную на подобных принципах.

Что еще? Партия все равно что армия, а если так, то необходим генерал. Кто решит, к каким частям механизма подходят те или иные винтики? Подсознательно Ленин набросал план диктатуры. Можно не сомневаться, что в данный момент это было именно подсознательно. По прошествии ряда лет Мартов упорно утверждал, что никогда не замечал у своего удачливого соперника стремления к власти. Но вся логика «Что делать?» остро нуждается не просто в лидерах, а в лидере, что с точки зрения русской революционной традиции является большой новостью. Декабристы назначили «диктатора», но только на момент восстания. Руководство народническими организациями всегда было коллегиальным. Желябов, обладая определенными способностями, мог бы подчинить товарищей своей воле, но никто не рассматривал его как лидера или единственного человека, обладающего правом руководить. Если в организациях социалистов и имелась традиция назначать руководство, то она всегда была связана с интеллектуальным превосходством. К примеру, Плеханова, как старшего по возрасту и имеющего теоретические труды, выслушивали с большим уважением, чем его менее влиятельных коллег. Ленин предлагал совершенно новый, неожиданный взгляд на партийную структуру: без всяких объяснений людям будут просто приказывать выполнить ту или иную работу, партийные ячейки будет подчиняться центру и отчитываться перед ним. Спустя двадцать лет появится должностное лицо под скучным названием Генеральный секретарь, венчая собой партийную структуру.

Но в 1902—1903 годах еще не просматриваются эти зловещие перспективы, хотя вскоре после II съезда партии Ленина обвинили в скрытых диктаторских амбициях. Действительно, как мог даже самый оптимистично настроенный социалист, в том числе и Ленин, предвидеть момент, когда его партия будет единолично управлять Россией? Работа «Что делать?» рассматривалась не как план по захвату власти, а как способ сохранить и упрочить социал-демократическую партию. Русские социалисты оказались в ужасном положении; угрозы сыпались со всех сторон. Как всегда, непостоянство интеллигенции причиняло серьезные неприятности. Студенты стекались в революционный лагерь социалистов. Люди интеллигентного труда вступали под знамена либерализма и экономизма, зачастую исполняющего роль идеологической декомпрессионной камеры между марксизмом и либерализмом. Хуже всего, что поначалу рабочих организовывала – кто бы вы думали? Правильно, полиция.

Этот оригинальный план зародился в живом мозгу начальника Московского охранного отделения СВ. Зубатова. Он убедил своих начальников, что можно разрушить планы революционеров, играя в их же игры. Бывший радикал являлся не просто циничным манипулятором. Напротив, Зубатов верил в так называемую народническую версию самодержавия. Окажись царь ближе к народу, и рабочие поймут, что не нуждаются в интеллигентах, которые, преследуя собственные цели, вносят разлад в их ряды. Зубатов организовал различные объединения и заставил предпринимателей пойти на уступки членам этих объединений. Поскольку в России даже полицейские союзы не могли обойтись без интеллигенции, Зубатов склонил к сотрудничеству нескольких профессоров и журналистов, которые стали читать лекции, носившие национал-социалистский характер. Царь на стороне своего народа, и работодатель, эксплуатируя рабочих, действует против его желания. Поскольку много индустриальных предприятий принадлежит иностранным владельцам, то, соответственно, много нерусских эксплуататоров.

Успехи Зубатова привели социалистов в панику. На церемонию возложения венков к монументу Александра II ему удалось собрать около пятидесяти тысяч рабочих. Он создал Еврейскую независимую партию, объединив наиболее классово сознательных пролетариев. Как ни странно, но Ленин довольно спокойно относился к деятельности Зубатова. Он предсказал, что зубатовцы случайные люди, зато рабочие извлекут необходимый урок. Так все и случилось; понятно, что изобретательный слуга самодержавия шел впереди своего времени. Скоро он превратился в объект профессиональной зависти; на него начали поступать жалобы со стороны завистливых коллег. Промышленники осаждали Министерство финансов. Это что-то новенькое: стимулировать индустриальный рост России, настраивая рабочих против работодателей, не так ли? Французский посол выразил протест Министерству иностранных дел. Союзническое правительство по долгу службы должно защищать французских капиталистов. Правая пресса стала изображать Зубатова как «еврейского прислужника». Эти нападки плюс несвоевременный «успех» его движения – летом 1903 года полицейские союзы охватила волна забастовок – привели к увольнению Зубатова. Изобретательного полицейского, как настоящего революционера, отправили в административную ссылку. Несмотря на это, он остался горячим сторонником самодержавия и, как и многие другие, искренне верил, что его совет мог бы спасти Россию. В 1917 году, узнав об отречении Николая II, Зубатов покончил жизнь самоубийством.

Но весной 1903 года этот «полицейский социализм» еще представлял опасность. Однако с точки зрения Ленина, это создавало определенные преимущества над экономистами. Не являлись ли объединения Зубатова яркой демонстрацией того, что случается, если вы соглашаетесь со «стихийным» рабочим движением, ограниченными требованиями по улучшению условий труда и увеличению заработной платы? Это все равно что стегать кнутом дохлую лошадь, поскольку экономизм потерпел крах и на горизонте уже вырисовывается новая борьба. Весной Женева отметила новую историческую веху в истории русского социализма: сюда для выработки единства взглядов до открытия II съезда РСДРП, который должен был состояться летом, съехались делегаты съезда.

Этот очаровательный швейцарский город Ленин называл не иначе как «проклятая Женева». В то время его раздражение было вполне обоснованно: он совсем недавно оправился от болезни и уже был вынужден расходовать свои силы на бесконечные консультации, «лоббирование» и тому подобное с товарищами, живущими в Женеве и прибывающими из России. С бытовой точки зрения Ульяновы устроились в Женеве намного лучше, чем в Лондоне. Они занимали небольшой, но удобный дом. Приехавшая к ним мать Крупской освободила дочь от тяжелой домашней работы. В этом отношении Надежда ничем не отличалась от любой буржуазной домохозяйки. Она говорила, что не хочет занимать голову домашними хлопотами. Одним словом, ей нужны были слуги. Ульяновы жили намного обеспеченнее, чем большинство русских беженцев, которым приходилось зарабатывать на жизнь, работая официантами, грузчиками, водителями.

Ленин платил себе скромную зарплату из фонда «Искры», а все «доплаты» поступали из России, из семейного бюджета Ульяновых. Каким радостным событием (тут не обошлось без помощи из дома!) для Владимира Ильича и Надежды обернулась покупка велосипедов. С ребяческой гордостью Ленин демонстрировал товарищам велосипеды, превознося до небес щедрость матери и шурина. Подарок имел для него огромное значение и как символ любви и уважения со стороны Марии Александровны.

Для приезжего русского радикала Женева была теперь своего рода революционным Олимпом. Прогуливаясь по берегам озер, можно было встретить легендарных героев революционной истории, таких, как Лев Дейч или Вера Засулич. Четверть века назад Дейч являлся одним из участников «Чигиринского заговора», когда народники с помощью поддельных манифестов попытались убедить крестьян в том, что царь хочет, чтобы они поднялись на борьбу с аристократией и бюрократией. Он прошел тюрьмы и ссылки, совершал побеги. Вера Засулич! В дополнение к выстрелу в Трепова, принесшему ей заслуженную славу, в 1881 году она получила знаменитое письмо от Карла Маркса, в котором учитель согласился с тем, что у России должен быть собственный путь в социализм или Павел Аксельрод, который, по всей вероятности, был первым марксистом.

Но даже их слава бледнела на фоне Плеханова. Его имя пользовалось известностью не только в лагере русских социалистов, он был хорошо известен в Европе.

Владимир Ильич был бы неприятно удивлен, если бы узнал, что болгарские социалисты, получив брошюру «Что делать?», пришли к выводу, что автором является не кто иной, как Плеханов, скрывающийся под псевдонимом Ленин.[113]

Каждый вновь прибывший из России стремился встретиться с Георгием Валентиновичем, который теперь с большой осмотрительностью давал аудиенции. Но можно было отправиться в читальный зал публичной библиотеки и, если посчастливится, увидеть Плеханова, склонившегося над каким-нибудь теоретическим трактатом.

Те, кого удостаивали близким знакомством, испытывали смешанные чувства. Даже будущие враги Плеханова, явно проигрывавшего в сравнении с Лениным, были вынуждены признать, что Плеханов – настоящий мыслитель и великолепный собеседник. Если в беседе не затрагивались его слабые места, он блистал остроумием, сыпал анекдотами. Плеханов был культурным, высокообразованным человеком и чаще всего тащил приглянувшегося посетителя на концерт или в картинную галерею.

Мнение, сложившееся о нем и его методах, является свидетельством не столько его слабостей, сколько невероятной узости мышления тех большевиков, которые писали о нем. Так, один из них изображал Плеханова слишком «европеизированным» и погрязшим в личных отношениях. С Лениным, наоборот, каждый чувствовал себя «самим собой, настоящим русским». Но не будем заострять внимание на точности описания Ленина. Писавший воспоминания проигнорировал тот факт, что Плеханов был не только намного старше Ленина, но имел еще хроническое заболевание. Ему следовало беречь силы и время, и он был просто не в состоянии общаться с шумными русскими вдвое моложе его самого. В 1919 году Ленин с сожалением говорил: «Поскоблите русского коммуниста и вы обнаружите русского шовиниста». Одинаково ничтожны и невыносимы обвинения в том, что дочери Плеханова говорят по-французски лучше, чем по-русски (а как же иначе, если они никогда не жили в России!), что Плеханов всегда прекрасно одет, обувь сверкает и так далее и тому подобное. Как можно завидовать больному туберкулезом и тому, что после многих лет, прожитых в бедности, он смог наконец, благодаря докторской зарплате жены, обрести нормальные условия жизни. Русские социалисты (и это относится не только к будущим большевикам и советским лидерам) были особыми людьми. У этих идеалистов и энтузиастов отсутствовало чувство сострадания и понимания.

Возможно, главная причина кроется в юношеском ощущении, что революционером может быть только сильная личность. Эти люди, пережившие аресты и ссылки, «бежали» за своими знаменитыми лидерами практически так же, как сегодняшние подростки бегают за прославленными актерами театра и кино. Юношеская увлеченность, по всей видимости, сменялась горечью разочарования. Все помнят переживания Ленина, связанные с Плехановым. Теперь в Женеве товарищи не оставляли в покое своих трудолюбивых кумиров. Они обсуждали самые невероятные вопросы. Достойно ли классово сознательного социалиста увлечение цветами? Этот вопрос, по свидетельству очевидна, обсуждался в присутствии Ленина.[114]

Ну-ну, скажет фанатик, вы начинаете с любви к цветам, а в скором времени превратитесь в русского помещика, отдыхающего с французским романом в руках в гамаке, в то время как слуги работают в вашем саду! Каково же было изумление присутствующих, когда Ленин заявил, что революционер не только может, но и должен восторгаться красотой природы. Кавказский социалист спустя несколько лет вспоминал свой приезд к Ленину. Они с товарищем чуть не учинили драку, поспорив, кому из них Ленин оказал больше внимания!

Эта ребячливость, помноженная на «широкую русскую натуру», приводила к постоянным спорам. Если «цветочная» проблема грозила привести к идеологическому расколу, то можно себе вообразить, какой накал страстей вызвало обсуждение программы партии, будущего России и подобных вопросов. На съезде партии, вспоминал один из делегатов, он настолько обезумел от «предательства» товарища, что хотел его избить. Ленину потребовалось много времени, чтобы отговорить разбушевавшегося молодого человека, и под конец тот не выдержал и расплакался, как дитя.[115]

Партийные собрания, обсуждение самых важных проблем постоянно прерывались некоторыми участниками, сердито требующими, чтобы докладчик «взял свои слова обратно», или заявляющими, что в протокол следует внести особое мнение, или обвинительное заключение, или что-то еще. Спор о том, «кто первый начал» и кто кого обманул, положил начало разногласиям между Мартовым и Лениным. Давние друзья, храбро встречавшие все опасности борьбы за общие идеалы, походили сейчас на двух рассорившихся гимназистов, со смешной театральностью демонстрирующих взаимную неприязнь.

Если в 1903 году это были опасные, можно сказать, роковые игры, то в сталинской России требование «взять свои слова обратно» превратилось в страшную традицию публичного отречения. Во время «чисток» старые большевики были вынуждены отказываться от своего прошлого и признаваться в изменнических настроениях. Ребяческое желание навязать другому собственную волю переросло в устрашающий ритуал «чистки» и «промывки мозгов». Сегодня, когда мы наблюдаем, как коммунистические партии двух великих стран, осыпая друг друга оскорблениями, требуют извинений и признания вины, странно думать, что начало этому положили молодые люди, затевавшие споры в швейцарских кафе.

Ленин, являясь обязательным участником шумных споров, тем не менее подвергал суровой критике ставшую традицией русских радикалов любовь к бесконечным спорам и разногласиям. Мы знаем о нем вполне достаточно и уже не удивляемся кажущейся парадоксальности его поведения. Интеллигент по происхождению, он яростно ненавидел интеллигенцию; горячая вера в диктатуру пролетариата уживалась в нем с полнейшим скептицизмом в отношении способностей рядового рабочего. Весной и летом 1903 года до открытия II съезда РСДРП Ленин считал, что для установления партийной дисциплины ему необходимо придерживаться умеренной позиции (позиции золотой середины) в естественных, а вероятно, и желательных (жаркие споры свидетельствовали об энтузиазме и энергии молодых людей) спорах товарищей. Пусть на конференциях и съездах люди сколько душе угодно ругаются и обманывают друг друга. Но как только будет принято решение, партия должна будет выступить единым фронтом. Отличный компромисс! Правда, упущена одна малость: что, если он ошибается и большинство проголосует против Ленина?

Дабы избежать подобной возможности, Ленин потратил весну 1903 года на проведение подготовительной работы. Теперь он принимал всех приезжавших в Женеву русских, занимался политической деятельностью и участвовал в нескончаемых дискуссиях, отвлекавших его от литературного творчества. Кроме того, он восстановил отношения с Плехановым; для придания нового вида русскому социализму Ленину требовалась помощь Георгия Валентиновича. Участие в общественно-политической жизни эмигрантской колонии в Женеве означало присутствие и на тех встречах, где дискуссии, зачастую беспорядочные, грозили перерасти в схватку. Некоторые из присутствовавших на подобных встречах вспоминали случай, когда группа подвыпивших анархистов прервала встречу социалистов, поломала мебель и была готова прямо здесь и сейчас решить вопрос о будущем России. Ленин и Плеханов сохраняли спокойствие, хотя и существовала угроза физического насилия, и анархисты отступили в некотором замешательстве.

Когда 30 июля в Брюсселе открылся II съезд партии, Ленин понял, что все его усилия не прошли даром: искровцы выработали единое мнение. Работа «Что делать?» легла в основу программы партии. В отличие от I II съезд смог отразить реальные требования русских социалистов. Большинство делегатов прибыли в Брюссель из-за границы, и в основном это были сторонники «Искры». Итак, из пятидесяти одного мандата с решающим голосом пять имели представители Бунда, организации еврейского пролетариата, хотя в то время социалистов было больше среди еврейского, а не русского пролетариата. Фактически не были представлены такие важные марксистские центры, как русская Польша и Латвия. Нельзя было достичь совершенства в условиях конспирации. По сравнению с 1898 годом, когда девять социалистов назвали свою встречу съездом, это был колоссальный прогресс. Теперь стало ясно, что русский социализм преодолеет все трудности и превратится в «настоящую» партию.

В необычных обстоятельствах создавалась эта партия, разрушившая не только империю, но искалечившая жизни людей, собравшихся в июльский полдень в помещении мучного склада в Брюсселе.[116]

Склад кишел блохами. Из-за преследований со стороны бельгийской полиции съезд был вынужден прервать работу и переехать в Лондон. Работа съезда продолжалась до 23 августа 1903 года.

Почему же возникла тема взаимных обвинений? Обращаясь к прошлому, мы склонны увидеть в Ленине будущего диктатора, а в его оппонентах защитников демократии, начинающих понимать охватившую Ленина жажду власти. Но это слишком упрощенный подход к проблеме.

По существу, любой независимый съезд русских социалистов почти всегда вел к расколу и усилению антагонизма. Это явилось откровением и послужило серьезным уроком. Те же энергия, амбиции и идеализм, которые заставляли этих людей заниматься крайне опасным делом, мешали им урегулировать возникавшие разногласия парламентскими методами, признать свое поражение и лидерство бывшего противника. Даже в Советской России партийные съезды до тех пор, пока Сталин железной рукой не превратил их в некую пародию прошлого, являлись свидетельством ужасающих интриг, вспышек тщательно скрываемой ненависти и расколов в «монолитном единстве» большевизма. В 1903 году, столкнувшись с опасностью у себя на родине, русские революционеры могли бы работать вместе, как братья. Они яростно спорили, но обычно расставались друзьями. Столкновение мнений на съезде должно было вызвать у них сильное возбуждение, сходное по воздействию какого-нибудь наркотического средства, и высвободить силу, необходимую только для решения общих задач.

Итак, съезд проходил по заранее подготовленному сценарию, и Ленин играл в нем заранее согласованную роль представителя большинства. Эмоциональное напряжение постепенно увеличивалось. Делегаты перебрасывались нелицеприятными репликами. Возбуждение росло; со всех сторон слышались угрозы. К моменту закрытия съезда стало ясно, что эти люди вряд ли когда-нибудь смогут работать вместе. Немалым достижением явилось то, что съезд, соблюдая внешние приличия, заверил в единстве партии.

По сравнению с другими лидерами Ленин показал себя в выгодном свете. Плеханов, для которого этот съезд ознаменовал крушение всех надежд, производил тягостное впечатление. Да, его выбрали председателем съезда, но он уже был не в состоянии проявить выдержку и пойти на примирение. Отец русского марксизма обнаружил довольно-таки тяжелое остроумие, заявив: «Если Ленин действительно не соглашается с Энгельсом, его следует повесить». Он приводил неудачные примеры, вроде того, что «Наполеон обожал разводить своих маршалов с женами» или «Я помню, как Энгельс говорил, что, когда вы имеете дело с профессором, готовьтесь к худшему».[117]

Троцкий вел себя самым непостижимым образом. Он вскакивал, выступал по каждому вопросу от лица еврейского пролетариата, снисходительно обращаясь к докладчику, называл его «молодым человеком» (на самом деле тот был старше Троцкого). Он продемонстрировал такое невероятное сочетание блеска и самонадеянности, которое гарантировало ему великолепное будущее, однако привело в итоге к трагическому поражению. Даже Мартов (ему приписывался ангельский характер) навлек на себя упреки тем, что в решающий момент окончательного урегулирования спорных вопросов продемонстрировал излишнюю чувствительность и недостаточные тактические способности.

Трудно осуждать Ленина за его поведение на съезде. Он открыто рассказал о своих планах в статье «Что делать?» и стремился к созданию централизованной партии, состоящей из профессиональных революционеров. Что же касается его попытки захватить власть, то мы повторяем, что в 1903 году было преждевременно обвинять Ленина в сознательном стремлении стать диктатором. Член любой партии имеет право добиваться власти, пытаться оказать влияние на результаты выборов, интриговать и уговаривать. История вознаградила его многочисленных врагов за поражение, представив их защитниками демократии. Немногие их них заслуживают такой репутации.

В начале съезда заседания проходили лучше, чем Ленин мог ожидать. Его страхи, что экономистам удастся поднять голову, вскоре рассеялись. Двое или трое делегатов пожелали защитить свою точку зрения, но крепкий блок из сорок одного мандата, поддерживавший «Искру», лишил их этой возможности.[118]

Существовал еще один момент, связанный с исключительным правом «Искры» на проведение агитационной работы, которого опасался Ленин, но и его удалось обойти. Ленинский вариант программы партии вызвал восторженную поддержку большинства делегатов.

Однако в этой восторженной атмосфере единения все-таки прозвучал голос, выражавший несогласие. Он принадлежал Акимову, личности малоизвестной и до и после съезда, сыгравшему одновременно роль несносного ребенка и греческого хора. Акимов скорее удивлял, чем раздражал делегатов бестактными вопросами и высказываниями.

Акимов понял, что предложенная программа логически вытекает из статьи «Что делать?». Не рассматривает ли Ленин в своей статье рабочих как пассивную массу, которой должна руководить элитная партия? Похоже, что социалисты совершенно не интересуются пролетарской борьбой за улучшение жизненных условий. Что Ленин подразумевает, говоря, что централизованные органы должны контролировать партийные публикации? Мы собираемся ввести цензуру? Акимов выразил сомнение, что Плеханов, уважаемый учитель социал-демократов, мог поддержать такие недемократичные, немарксистские настроения. Плеханов был вынужден добавить (чтобы продемонстрировать, что он прежде всего революционер, а уж потом демократ), что все конституционные и демократические права должны отступить перед требованиями революции. Если люди выбирают парламент с социалистическим большинством, тем лучше. Если невежественный народ выберет неудобный с точки зрения социалистов парламент, то «революция» избавится от него. Это было сильно сказано, и кое-кто выразил неодобрение. Вне всякого сомнения, Плеханов уловил революционный настрой большинства делегатов. Позже, когда поступило предложение включить в программу требование об отмене смертной казни, большинство депутатов, выкрикивая: «А как же Николай II?» – категорически отвергли это предложение. Фактически всех присутствующих устраивал тот факт, что политические преступления не должны караться смертной казнью.

По вопросу внутреннего устройства партии искровцы твердо придерживались намеченной линии. Бундовцы решили добиться для своей организации автономного положения в русской социал-демократической партии и исключительного права представлять еврейских рабочих. Это совершенно не устраивало Ленина. Стоит уступить одной национальности в праве на независимость, как остальные – поляки, латыши, грузины и прочие – потребуют того же. Во что же тогда превратится централизованная организация? Искровцы готовы были уступить Бунду только зависимое положение в отношении проведения пропаганды и агитации на еврейском языке, то есть стать передаточным звеном для еврейских рабочих, не владеющих русским языком.

Несколько лет назад Ленин в разговоре с сестрой Анной дал евреям высокую оценку. Русские, заявил он, слишком ленивы и беззаботны, они слишком быстро устали от революционной борьбы, а из евреев с их упорством и фанатизмом получились превосходные революционеры. Исходя из этого, Ленин тем более не желал автономии еврейской организации. Приблизительно половина делегатов были евреями, но обрусевшие евреи не имели права говорить за еврейский пролетариат. Они с горечью восприняли отказ удовлетворить их просьбу. Во-первых (прежде всего), Бунд играл ведущую роль в создании русской социалистической партии, но был недостаточно представлен на съезде. По отношению к таким личностям, как Мартов и Троцкий, в речах делегатов Бунда явственно ощущался классовый антагонизм. Троцкий и ему подобные, несмотря на происхождение, были для бундовцев типичными русскими интеллигентами. Дискуссия неизбежно переросла во взаимные завуалированные намеки в адрес еврейского шовинизма, с одной стороны, и антисемитизма – с другой. В итоге делегаты Бунда покинули съезд, объявив о выходе своей организации. Но горечь испытали не только бундовцы. Среди множества обсуждаемых вопросов была затронута проблема, касающаяся чистоты присутствующих на съезде делегатов: социалисты ли они, демократы, евреи? Нарастание внутренних конфликтов должно было привести к взрыву негодования.

Обсуждение Устава партии вызвало горячие споры. Особенно резкие разногласия выявились при обсуждении первого параграфа, определявшего, кто может быть членом партии. Ленинская формулировка гласила, что членом партии может быть всякий, признающий ее Программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций. Согласно альтернативной формулировке Мартова, член партии должен был поддерживать партию, «оказывать ей регулярное личное содействие под руководством одной из партийных организаций». Кто-то напомнил о Гиббоне, написавшем, как разница в одно слово в теологическом догмате привела к разделению христианства на восточное и западное. Тут растущее возмущение обрушилось на статью «Что делать?»: почему понятие профессионального революционера должно быть положено в основу Устава и главных принципов партии? С этого момента съезд стал ленинским. Владимир Ильич отстоял свои решения, убедил в правильности своей позиции Плеханова. «Правда на стороне Ленина», – заявил Плеханов. Тем не менее незначительным большинством голосов, двадцать восемь к двадцати трем, была принята «более мягкая» формулировка Мартова.

Крупская бесхитростно написала о вере Владимира Ильича в то, что «на съезде партии произойдет открытая, свободная борьба. Все, невзирая на личности, будут откровенно высказываться». Все это было замечательно, однако на какое-то время Ленин организовал собственную фракцию в «Искре». Он сумел создать крепкую группу из двадцати четырех человек и таким образом получил большинство голосов, когда пятеро бундовцев и двое экономистов покинули съезд. Теперь все было готово для раскола в искровских рядах.

Потребуется несколько томов, чтобы привести все свидетельства, обвинения и встречные жалобы относительно того, «кто начал первым», «кто кого обвинил», «кто кого прервал» и так далее. Понятно, что Ленин хотел получить большинство в центральных органах партии. По предложению Ленина в первую очередь следовало сократить численность редакционной коллегии «Искры» с шести человек до трех. Одним словом, оставить Плеханова, Мартова и Ленина, а Аксельрода, Засулич и Потресова исключить из редакционной коллегии. Поднялся страшный шум. На первый взгляд предложение было весьма разумным. Так или иначе, но именно три предложенных кандидата выполняли большую часть работы. Сокращение числа редакторов должно было прекратить бесконечные споры и положительно отразиться на деятельности «Искры». Но многие делегаты, которые без всяких угрызений совести заставили уйти представителей Бунда, невозмутимо и даже с удовольствием обсуждали проблему уничтожения «врагов народа», не могли допустить мысли, что два почтенных ветерана, Аксельрод и Засулич, будут выведены из состава редакции (о Потресове никто и не вспомнил). На каком основании выражается недоверие двум революционерам, имеющим славное прошлое? В протоколы заседания попали такие примечания, как «общий беспорядок», «угрожающие крики», крики «ложь», «позор». Старой дружбе внезапно пришел конец. Вера Засулич, страдающая воспалением гортани, хрипло кричала на своего бывшего кумира Плеханова, который поддерживал Ленина. Плеханов утверждал, что Мартов заранее одобрил новую редакцию. Мартов намекал на то, что Ленин солгал.

Ленин, говорили его оппоненты, хотел иметь преобладающее влияние в редакционной коллегии, которая, в свою очередь, могла бы диктовать условия другим партийным органам: Центральному комитету (состоящему из трех членов) и Совету партии. В начале съезда Мартов прозрачно намекнул, что партия не нуждается в лидере, она просто хочет иметь представителей в центральных органах. Невероятно, чтобы ленинский план объяснялся сознательным желанием завладеть руководством партии. Ленин был одним из трех редакторов. Да, в данный момент его поддерживал Плеханов, но Георгий Валентинович был известен своим непостоянством и мог встать как на сторону Мартова, так и на сторону Ленина. Короче говоря, трудно представить, что за ленинским планом сокращения редакционной коллегии стоял макиавеллиевский умысел.

Вне всякого сомнения, съезд отметил окончание эволюции ленинской философии. В статье «Что делать?» Владимир Ильич подсознательно запланировал партию, состоящую из лидера и «винтиков», его сторонников. Теперь, когда его обвиняли в диктаторстве, он гордо принимал вызов и не считал нужным оправдываться. «Да, товарищ Мартов абсолютно прав… Против ненадежных и колеблющихся элементов (в нашей среде) мы не только можем, мы должны объявлять осадное положение…» Это звучит так по-детски: если они хотят сделать из него диктатора, он им будет и тогда покажет им всем. Но последствия были далеко не детские.

Итак, русский социализм подобно некоему примитивному организму, казалось, размножался путем деления после каждого раскола. К концу съезда сторонники Ленина насчитывали уже двадцать четыре или двадцать пять голосов против двадцати или девятнадцати сторонников Мартова. Революционеров, получивших большинство, стали называть «большевиками», а их противников «меньшевиками». Сначала эти названия использовали во взаимных поддразниваниях и писали в кавычках, но постепенно кавычки отпали, и названия стали использоваться в своем прямом значении. Почему политическая организация должна цепляться за название в знак того, что когда-то она была в меньшинстве? Это еще одна из сторон непостижимой русской души. Несмотря на видимость единства, было совершенно ясно, что ему нанесен непоправимый ущерб. Мартов категорически отказался работать в новой редакционной коллегии вместе с Лениным и Плехановым. Таким образом, большевики захватили в свои руки центральные органы партии. Меньшевики мрачно намекнули, что их противники не смогут воспользоваться денежными средствами для возвращения в Россию. Но всех делегатов, и меньшевиков и большевиков, мучила одна и та же проблема: как объяснить оставшимся дома социалистам, что творилось в этом сумасшедшем доме под названием II съезд РСДРП?

Единственно, кто мог поздравить себя с результатами работы II съезда, так это царская полиция, агенты которой подробно информировали начальство обо всем происходящем на съезде. Надо же, позволить большинству делегатов выехать за границу для участия в работе съезда и в результате получить партию, расколовшуюся на две части. Редкая удача! Поскольку делегаты тайно пробирались домой, они встречались с социалистами, стремящимися услышать, что их партия наконец-то превратилась в единое целое. Можно представить себе изумление, тревогу и гневные обвинения, которые слышались теперь в социалистических кружках по всей России. Почему оскорбили Веру Засулич, ту самую, которая в 1878 году стреляла в Трепова, которая получила письмо от самого Карла Маркса, чье имя навсегда останется в анналах революции? А старый Аксельрод?! Отличная награда за более чем тридцатилетнюю работу ради победы социализма. Не жалели и меньшевиков. С какой стати Мартов заявил, что не будет занимать пост, на который его выдвинул съезд?

Партийные комитеты России были озабочены борьбой между этими двумя фракциями. Рядовой член партии, не присутствовавший на съезде, не мог в полной мере осознать происшедшее. Считалось, что редакторы «Искры» работают в полном согласии, как братья. Теперь они стояли друг против друга. За этим неизбежно должен был последовать раскол в партийных комитетах по всей России. Люди, скрывающиеся от полиции, борющиеся с растущей волной популярности эсеров, должны были вдобавок расходовать время и энергию на внутренние ссоры, причины которых едва ли можно было объяснить. Богатые люди в России и за границей все с большей неохотой жертвовали деньги движению, которому, казалось, из-за ерунды предначертано превратиться во враждующие группировки.

Но прежде чем столкнуться с последствиями раскола, Ленин оказался перед проблемой собственного кризиса. Мнение, что с его стороны имелся сознательный злой умысел, вызвавший раскол партии, опровергает тот факт, что у него опять началось нервное расстройство. Он заболел ещев Лондоне и, вернувшись в Женеву, был вынужден какое-то время провести в постели. Со временем здоровье восстановилось, и он возобновил излюбленные поездки в горы вместе с женой. Отдохнув несколько дней в одиночестве, он был готов продолжить бой.

Ленин всегда помнил о последствиях разрыва. Это был не просто разрыв с самым близким другом юности, Мартовым, на этом закончилась его молодость. Отныне Владимир Ильич избегал тесных дружеских отношений. У него не было друзей, только сотрудники. Если прежде Владимир Ильич обращался к Мартову на «ты», то теперь он сухо говорил ему «уважаемый товарищ».

У Ленина уже был устоявшийся взгляд на людей и жизнь. Съезд явился разграничительной линией, за которой остался молодой революционер, временами еще проявлявший терпимость по отношению к человеческим слабостям. Нынешний Ленин находил удовольствие в размышлениях о том, что после революции те, кто был не с ним, «будут поставлены к стенке и расстреляны». Съезд обозначил очередную ступень в его дикой ненависти к интеллигенции. И наконец, съезд продемонстрировал, что получается, когда группа русских интеллигентов (среди делегатов было только четверо «настоящих рабочих») пытается договориться о совместных действиях. Мартов оказался типичным интеллигентом, завистливым и истеричным. Дейч, Засулич, а вскоре и Плеханов продемонстрировали высокомерие, тщеславие, эгоизм и обидчивость, свойственные их нации.

Сразу же после закрытия съезда Ленин еще до конца не осознал все последствия раскола. Потресову, который какое-то время был близок ему и чья отставка прошла без осложнений, Ленин писал: «Почему мы должны, спрашиваю я себя, остаться на всю жизнь врагами?» Он понимал, что временами вел себя излишне возбужденно, даже безумно, но это было вызвано атмосферой, царившей во время дискуссий. Ленин попытался восстановить в памяти собственные действия во время съезда и признался, что отклонение его формулировки первого параграфа Устава партии вынудило его еще сильнее настаивать на избрании его кандидатов в редакционную коллегию и Центральный комитет.[119]

Как ни тяжело было идти против Мартова, но он ошибался, и его следовало уничтожить.

В этот же день Владимир Ильич написал Кржижановскому в Россию. Кржижановский был единственным близким другом (Ленин по-прежнему обращался к нему на «ты»), который должен был оценить степень предательства Мартова. «Не надейтесь на Мартова. Дружба кончилась. Долой нежности». По свидетельству Крупской, это письмо так и не было отправлено. Но в данном случае ее свидетельство не заслуживает доверия.[120]

В тот период Ленин часто писал Кржижановскому, и не только в отношении партийных проблем (Кржижановский был членом ЦК). Эти письма свидетельствуют о резком ухудшении настроения Ленина. На съезде и сразу после его закрытия Владимир Ильич сохранял хладнокровие, хотя это давалось ему нелегко. Теперь он практически превратился в истерика, попеременно впадая то в восторженное состояние, то в полное уныние. Меньшевики интригуют, пытаются отменить решения, принятые большинством на съезде. «Они думают, что им удастся добиться своего». Но у них ничего не получится. Что это еще за новости, будто меньшевики захватили партийные комитеты в Харькове, на Дону и еще где-то? Ленин умоляет Кржижановского «ради бога!» использовать свое влияние против гнусных интриганов. Трудно вообразить низость «мартовнев», степень их лживости и подлости. К примеру, на днях Аксельрод обвинил его, Ленина, в потенциальном диктаторстве и заявил, что большевики из революционеров превращаются в бюрократов. «Ради всего святого, приезжай сюда».

Отчаяние Ленина вполне обоснованно. Действительно, в 1903 году меньшевики весьма активно занимались интриганством. Если бы Владимир Ильич вспомнил свою неуемную страсть к шахматам, он не мог бы не восхититься тем, какие продуманные ходы делали меньшевики, чтобы вырвать партию и драгоценную «Искру» из его рук. Во-первых, Мартов и его сторонники решительно отклоняли любые компромиссы, которые, по сути, оставляли за Лениным всю полноту контроля над центральными органами власти. Все переговоры вел Максим Литвинов. Это был дебют будущего чрезвычайно ловкого и опытного наркома иностранных дел и посла в США. Но на этот раз человек, который впоследствии убедил мир, что сталинская Россия жаждет коллективной безопасности и мира, потерпел неудачу. Он признался, что не являлся настоящим мировым судьей, а только орудием в руках Ленина. «Ему надо было дать пинком под зад, – писал Мартов, который с видимым удовольствием разрабатывал контрудар против старого друга. Теперь, продолжал Мартов, вся эта гротесковая театральность (Ленина) не сломит наш дух; все указывает на то, что серьезные социалисты с нами, и если мы будем отчаянно сражаться, то обязательно победим.[121]

Плеханов являлся слабым местом в «руководстве» ленинской партией и, естественно, объектом меньшевистских нападок. Нелепо было предполагать, что он никогда не «разведется» с Лениным и его восхищение молодым человеком возобладает над ностальгическим сожалением о потере Аксельрода и Засулич. В октябре состоялся съезд эмигрантского союза русских социалистов. Согласно решению II съезда партии союз являлся единственным законным представителем русской социал-демократии за границей. Ленинцы предполагали самое худшее. В основном живущие в Европе русские социалисты были буржуазными интеллигентами. Они не могли оценить «жесткую» тактику Ленина, и меньшевики легко могли переманить их на свою сторону. Так и произошло: большая часть союза оказалась на стороне Мартова. Ленин считал, что имеет козырь про запас, «своего» человека в ЦК партии. ЦК, в манере, чем-то напоминающей действия руководителя царской полиции, объявил съезд незаконным и аннулировал все его решения. Однако до этого произошло одно важное событие. Мартов и Ленин во взаимных обвинениях и упреках достигли небывалых высот. Мартов объяснил присутствующим, что Ленин настаивает на редакционной коллегии, состоящей из трех человек, поскольку двое из них всегда могут забаллотировать Плеханова. Что и было сделано. Хотя Плеханов выслушал обвинения в адрес Ленина с натянутой улыбкой, оставаясь на его стороне, он уже решил изменить положение.

«Плеханов неожиданно предал нас», – писал Ленин. «Плеханов пришел к нам с белым флагом», – ликовал Мартов. Непостоянный патриарх потребовал восстановления прежней редакции в составе шести человек, в противном случае он грозил уйти в отставку. Ленин отверг предложенный ультиматум и сам вышел из редакции. Плеханов, как единственный оставшийся редактор, восстановил Мартова и трех прежних редакторов. Итак, в течение трех месяцев решение партийного съезда было полностью пересмотрено. Раскол партии давал Ленину возможность получить руководство «Искрой», а теперь ее вырвали, «украли» прямо из рук. Противники торжествовали победу, цитируя последнее высказывание Плеханова: «Робеспьер повержен». Но радость меньшевиков была преждевременной. Ни о какой гармонии в отношениях между членами редакционной коллегии не могло быть и речи. Иметь Плеханова союзником было почти так же трудно и утомительно, как и врагом.

Вскоре он опять заговорил об отставке, если этому молодому нахалу Троцкому позволят остаться постоянным сотрудником «Искры». Аксельрод был единственным человеком, который мог улаживать конфликты между Троцким, преклоняющимся перед ним, и Плехановым (из всех социалистов только Аксельрод продолжал дружить с Плехановым). Следует отметить, что Троцкий уже разочаровался в меньшевиках, и его блестящее статьи все реже появлялись в «Искре».

Последний случай характеризует губительную слабость меньшевиков. Из ленинской концепции построения партии логически вытекало появление главного лидера. Но меньшевики, отвергая предложение Ленина, не могли создать собственную единую, подчиняющуюся жесткой дисциплине партию. В итоге их партия превратилась в хор, состоящий из враждующих примадонн. Их идеология, честно говоря, ничем не отличалась от большевистского авторитаризма: воинствующий, революционный марксизм. В борьбе за политическую власть их концепция фатальным образом сочетала авторитарную идеологию с демократическо-гуманистическими сомнениями. В этих условиях Ленин обязан был обзавестись сторонниками в России. Нарастало революционное возбуждение, близился 1905 год. Ситуация требовала решительных действий, а сентиментальное отношение к уважаемым ветеранам, сомнения и колебания, составлявшие сущность меньшевизма, абсолютно не соответствовали требованиям дня. Зато возросло влияние Ленина. Он был решительным и «жестким». Он в одиночку выстоял против тех, кто говорил о гибели социализма.

В конце 1903 года Ленину следовало успокоиться, чтобы и дальше сохранять свое влияние в партии. Потерпев поражение в западных социалистических кружках, мог ли он компенсировать потери, распространив влияние на социалистов в России? С помощью ЦК, находящегося в России, ему удалось добиться ряда резолюций, осуждающих меньшевиков и требующих, чтобы они подчинились большинству. В откровенном, тяжеловесном слоге без труда угадывался автор. Он фактически сам написал текст резолюций, затем его агенты в России пытались запугивать, а потом обманом заставить различные «местные» комитеты отправить их на Запад, где бы он смог в качестве доказательства торжественно продемонстрировать, что «массы» стоят за большевиков. Но Центральный комитет, хотя и придерживался ленинской ориентации, начал уставать от постоянных разногласий в партии. Практически каждый в России стремился к примирению и не понимал, почему партия не может выступить единым фронтом. Итак, в чудесном саду марксистской ереси появился новый злой сорняк. Это было «примиренчество». В 1904 году Ленин обрушился на него с такой яростью, что даже его самые стойкие приверженцы в России стали подозревать, что он сходит с ума. В течение нескольких месяцев «его» Центральный комитет следовал маршрутом «его» «Искры». В декабре 1904 года в письме кавказским товарищам, ссылаясь на новые чудовищные предательства, Ленин пишет: «Вы далеки от понимания всей той мерзости, которая творится в Совете партии и Центральном комитете». В одном месте он пожелал приподнять завесу тайны в отношении этой «мерзости»: «они» систематически обманывают членов партии, «они» кооптируют новых членов в ЦК (на что они имели полное право, ведь Ленин не возражал, когда его самого кооптировали в ноябре 1903 года). В промежутках между разоблачениями Ленин обращается к ЦК с просьбой созвать очередной съезд партии. Его просьбы, вплоть до революции 1905 года, оставались без внимания. Съезд партии был связан с определенными расходами, волнениями и опасностью. Горький опыт II съезда вряд ли вселял большие надежды в отношении нового съезда. Время от времени Ленин оглядывал своих верных сторонников. Абсолютное большинство из них, заявил Ленин в феврале 1905 года, были «формалистами», и он с удовольствием подарит их Мартову. Но к тому времени революция была в полном разгаре, и Ленину так и не удалось превратить «формализм» в полноценную ересь.

Наибольшее количество документальных свидетельств относится к двухлетнему периоду в жизни Ленина, между II съездом партии и возвращением в Россию. Он опять обосновался в Женеве, и там, в раздираемой склоками и спорами русской колонии, он продолжал свою политическую и литературную деятельность.

В Женеве отношения между меньшевиками и большевиками, пока еще членами одной партии, являли собой пример того, что впоследствии советские государственные деятели будут называть «мирным сосуществованием». При случае они могли сообща действовать против общего врага, вроде анархистов или эсеров. Иногда они даже устраивали совместные вечеринки, которые, по всей видимости, заканчивались скандалами. Но в основном каждый лагерь существовал сам по себе; лидеры неодобрительно относились к излишне тесному общению. К примеру, считалось недопустимым рядовому большевику общаться, скажем, с Мартовым без специального разрешения Ленина, а если такое случалось, то виновный тут же впадал в немилость. Люди, находящиеся вдали от дома и объединенные общей ненавистью к царизму, оказались перед непреодолимым барьером; они не могли даже проводить время в дружеской беседе. Одно время Ленин с головой окунулся в обсуждение внутрипартийных дел с эсерами. Но скоро, хотя его собеседником был ветеран «Земли и воли», «Владимир Ильич рассердился сам на себя, что вступил в беседу о социал-демократических делах с тем, кто был чужд его партии».

«Мирное сосуществование» в партии вызывает мрачные воспоминания о внутрипартийной вражде в Советской России. Следует отметить, что Ленин практически не выносил насмешек. «Не будьте слишком жестоки к Ленину, – писал Плеханов в письме, ставшем достоянием общественности, – я думаю, что его странности объясняются полным отсутствием юмора». Когда Ленин, понимая собственное бессилие, отказался от должности в «Искре», то выбежал с криком: «Подлец!» Мартов был оскорблен. Фанатичный приверженец сообщил Ленину, что в России был знаком с братом Плеханова. И кем, вы думаете, он был? Полицейским чиновником![122]

В этом нет ничего странного, а уж тем более позорного. Кто из числа революционной интеллигенции не имел кого-либо из родственников на царской службе? Нельзя было упустить такую прекрасную возможность. Молодой большевик получил соответствующие инструкции. Во время открытого заседания в присутствии жертвы он выкрикнул: «У основателя русского марксизма есть брат – полицейский чин в небольшом городке!» Плеханов молча уставился на своего мучителя. За пятьдесят лет Валентинов так и не смог забыть свой позорный поступок. Большевик, обладавший даром карикатуриста, изобразил комнату в полицейском управлении, где в окружении полицейских агентов и приставов сидит начальник, Плеханов. Ленин пришел в полный восторг.

Враждующие стороны по-разному относились к возникшей проблеме. Меньшевики нападали как бы в шутку, надеясь, что в скором времени все пожмут друг другу руки и снова станут друзьями. Ленин боролся в полной уверенности, что таким людям, как Мартов, Плеханов, Троцкий и другие, нет места в его партии. Для него они были «анархическими индивидуалистами». Статья «Борьба с «осадным положением» в партии» написана Мартовым в несколько игривом тоне. Он поддел Ленина за «бонапартизм» и бюрократические тенденции, но ни словом не обмолвился об официальном исключении. В статье Ленина «Шаг вперед, два шага назад» звучит голос истории, рабочего класса, предупреждение меньшевикам опомниться, пока не поздно. В статье дается подробный анализ хода борьбы на II съезде партии. Формулировка первого параграфа, проблемы организации гласила: Все проблемы и резолюции не должны находиться в зависимости от переменчивого большинства или умного выступления. С одной стороны, «правильный», единственный путь урегулирования всех проблем; с другой – отступничество и «предательство» интересов рабочего класса. Ленину не терпелось порвать с меньшевиками, но останавливали чисто практические соображения: его не поймут лидеры международного социалистического движения.

Большевизм как умонастроение формировался в Женеве на протяжении двух лет. Относительная изоляция Ленина, его неоднократные поражения были бы невыносимы без растущего убеждения в собственной непогрешимости. Это убеждение, в свою очередь, привело почти к патологической подозрительности в отношении людей, не понимавших очевидных истин, изложенных в брошюре «Что делать?» и в последней статье. Не попали ли они под влияние ренегатов от марксизма? А может, исповедуют какую-нибудь реакционную философию? Или просто не в состоянии отказаться от привычек и недостатков, свойственных интеллигенции? Постепенно эта подозрительность и нетерпимость проникли во все сферы, не имеющие ничего общего с политикой.

Кем были люди, продолжавшие в этот период цепляться за Ленина? Было сделано много попыток для определения отличительных черт меньшевиков и большевиков. Меньшевиками в основном были евреи. Большевизм, как утверждают, больше притягивал русских. Подобные обобщения могут носить с точки зрения статистики довольно поверхностный характер, хотя подобно большинству политических умозаключений, основанных на расовой или религиозной принадлежности, они слишком преувеличены. Организации, придающие особое значение жесткому руководству, зачастую привлекают молодых, активных и бездумных. Таким организациям нужны деловые люди, а не мыслители. Среди товарищей Ленина в период с 1903-го по 1905 год лишь немногие обладали высокими моральными качествами и интеллектуальными способностями. Ленин вынужден был признать, что большинство оставшихся в живых из его немногочисленной группы после 1917 года заняли второстепенные посты. С одной стороны, Ленин злорадствовал, что под знамена меньшевизма стекались толпы непостоянной, капризной интеллигенции. С другой стороны, он сам нуждался в некоторых интеллигентах. Так не лучше ли в таком случае иметь первоклассных специалистов? Со смешанным чувством он присматривался к драчунам и задирам, тому типу революционеров, которых больше привлекали большевики, нежели их противники. Можно оправдать многие моральные прегрешения, если человек является решительным пролетарским бойцом, пусть даже он не всегда обладает чувством ответственности. Один тип, которого снабдили паспортом и деньгами для поездки в Россию, дошел до ближайшего публичного дома, где и оставил все деньги. Хотя Ленин испытывал инстинктивную симпатию к людям из народа, он не мог выносить их грубость. Многие большевики с удивлением вспоминали, что Плеханов, несмотря на постоянные стычки с Лениным, считал Владимира Ильича теоретиком марксизма.

Не следует забывать о личном обаянии Ленина. Валентинов в своих воспоминаниях прекрасно описывает основные черты ленинского характера. Образ Ленина, как это часто бывает с лидерами такого масштаба, окутан некой тайной. Валентинов, которому было около тридцати лет, рассказывает, что увивался вокруг лидера, пытаясь выяснить, чем живет этот человек, что дает ему силы. Жившие в Женеве знаменитости соответствовали революционным стереотипам: Плеханов – мыслитель, Мартов – полемист, Троцкий – человек дела. В Ленине было что-то еще, какой-то особый дар, он одновременно и притягивал и отталкивал людей. Чем можно объяснить резкие перепады настроения от чрезвычайной рассудительности до невероятной раздражительности, от дружеской общительности до оскорбительного поведения? Были ли у Ленина в прошлом какие-то инциденты, душевная боль, возможно, любовная история, объясняющие поведение этой странной личности? Явственно ощущалась дистанция между Лениным и товарищами из его лагеря. Действительно, никто не беседовал с ним, только докладывали или выслушивали распоряжения. Эта способность выказывать чувство превосходства, живя бок о бок со своими сторонниками, причем в то время, когда политическая фортуна отвернулась от него, объясняет власть Ленина над соратниками в Советской России и его способность одерживать каждодневные победы даже над теми, кто, как Троцкий, превосходил его в интеллектуальном отношении.

В то же время ленинская дистанцированность не означала, как в случае с Плехановым, аристократической отчужденности. Он был прост в обращении, отличался прямотой, любил петь и шутить с учениками, обожал пешие прогулки в горы, с удовольствием занимался гимнастикой. Ленин навсегда завоевал сердце Валентинова. Наверное, это произошло в тот день, когда он помог Валентинову тащить невероятно тяжелый чемодан через всю Женеву (Валентинов зарабатывал на жизнь, находясь в услужении у богатого социалиста). Безусловно, никто не мог ожидать от Герцена, Бакунина или Плеханова, что они станут помогать простому революционеру в такого рода делах. Но подобный жест со стороны Ленина не был ни позой, ни намеком на более тесную дружбу. Сказывалась природная простота и доброжелательность Владимира Ильича, которая произвела на молодого человека неизгладимое впечатление и только усилила его привязанность к Ленину. Были и другие подобные случаи.

В то же время Ленин обладал невероятной самоуверенностью и способностью во время спора оказывать на противника гипнотическое воздействие с помощью бесконечных повторов и невероятной напористости.

Противнику ничего не оставалось, как или согласиться с революционными убеждениями Ленина, или категорически воспротивиться той невероятной силе, которая исходила от этого человека. Во время спора Ленин никогда не использовал шутливых возражений, не цитировал Плеханова. Он говорил так, словно изгонял из противника бесов оппортунизма, мартовизма и тому подобных. Если желанная цель не просматривалась в ближайшем будущем, русский революционер начинал испытывать сомнения либо впадал в уныние. Ленин поражал своей железной волей и способностью пережидать периоды поражения и неудач. Он был уверен (так он объяснял Валентинову), что доживет до триумфальной победы социализма в России. Другой сторонник Ленина в 1907 году, когда победа социализма казалась егце дальше, чем прежде, принялся расспрашивать Владимира Ильича, что произойдет после революции. Ленин шутливо ответил, что людей будут спрашивать, были ли они за или против революции. Тех, кто против, поставят к стенке и расстреляют, а тех, кто за, пригласят работать с большевиками. Этот незамысловатый ответ вызвал возражения со стороны жены; единственный случай, когда Надежда не согласилась с Владимиром Ильичем: «получается, что вы будете карать людей за убеждения и поощрять лицемеров». Все это так, продолжает автор воспоминаний, но с началом революции ленинская «шутка» «до некоторой степени» объясняет дальнейшие события. А иначе и быть не могло, философски замечает автор.[123]

Способность Ленина убедительно описывать будущие моменты триумфа и возмездия притягивала к нему неуверенных и сомневающихся людей, искавших подтверждение тому, что их тяжкий труд и бесчисленные жертвы были не напрасны. У более впечатлительных натур такие «шутки» вызывали чувство отвращения, и временами им казалось, что не стоит их автора принимать всерьез. Хотя жесткость и даже жестокость была присуща революционным натурам. Ленин открыто признавался в своих чувствах, и это было еще одним его ценным качеством в борьбе с врагами. Они, при всем их мелодраматическом красноречии, догадывались (и вполне справедливо, как показали события), что окажутся неспособными принять решительные меры в отношении классового врага. В 1904 году, когда у его соперников были просто сторонники, у Ленина были ученики и последователи.

Их было немного, и в августе они собрались вместе, чтобы продолжить борьбу.[124]

Их было всего двадцать два, включая Ленина и его жену. Принятое совещанием обращение повторяло обвинения в адрес меньшевиков. В нем Ленин с утомляющей настойчивостью повторял: эти «интеллигенты не способны подчиняться партийной дисциплине. Они «анархисты». Он обратился с призывом к партийным организациям бороться за немедленный созыв III съезда партии. Меньшевистских лидеров он назвал «бывшими литературными сотрудниками, потерявшими доверие партии». Ленин призывал большевиков к решительному разрыву с меньшевиками, ведущими «наглое издевательство и над партией и над принципами». Иной человек, столкнувшись с отсутствием денежных средств и предательством сторонников, наверняка бы сдался. Ленин продолжал упорно бороться.

Он не обладал сверхчеловеческими возможностями и после совещания остаток месяца отдыхал от политики.

По возвращении его настроение улучшилось благодаря известию о том, что удалось найти средства для издания собственной газеты. Остается неясным, откуда поступили эти деньги, хотя меньшевики утверждали, что из незаконно присвоенных партийных фондов. С декабря 1904 года газета «Вперед» предоставила Владимиру Ильичу трибуну, с которой он громил меньшевиков и комментировал быстро меняющуюся обстановку в России. Стоило ему заняться любимым делом: писать, критиковать, разоблачать, как к нему тут же вернулось отличное настроение. Теперь небольшая группа стала называться дерзко и претенциозно Бюро комитетов большинства. Интересно, что Ленин называл интеллигентов анархистами, но в тот период два его заместителя могли бы послужить классическим примером ленинского определения. Это были A.A. Богданов, автор утопических романов, и A.B. Луначарский, средний драматург и бонвиван, будущий нарком просвещения. Ленин оказался в такой неподходящей компании, поскольку большевики испытывали недостаток в талантливых авторах и были вынуждены держаться за тех, кто оказывался рядом. В личных беседах Ленин часто с сожалением говорил об этой проблеме.

В то время как в России начиналась серьезная революционная игра, кризис в партии нарастал. В феврале 1904 года империя вступила в войну с Японией. Разочарования, связанные с поражением в войне, повысили революционный накал. В воскресенье, 9 января 1905 года рабочие Петербурга торжественно отправились к Зимнему дворцу для подачи царю прошения о своих нуждах. Царское правительство приказало открыть огонь по безоружным людям. Кровавая бойня (унесшая, по одним сведениям, сотни, а по другим – тысячи жизней) стала отправным моментом революции, явившейся генеральной репетицией перед Великой Октябрьской революцией. В ней были представлены все основные составляющие революции 1917 года: восстания и бои на баррикадах в главных городах империи, крестьянские бунты и захват земли, мятежи в армии и на флоте – и все это на фоне поражения в войне.

Можно было предположить, что события 9 января заставят социалистических лидеров немедленно прекратить вражду и устремиться в Россию. В конце концов, это был именно тот момент, ради которого они жили, работали и о котором с юности мечтали. Ничего подобного! Дома меньшевики и большевики приняли участие в восстаниях. Ничтожные споры относительно первого параграфа Устава, старой и новой редакционной коллегии «Искры», отодвинулись в сторону; сейчас появились более важные, неотложные проблемы. Но живущие в Женеве и Париже ссыльные лидеры не торопились вернуться и дать указания своим соратникам. Колонки «Искры» и «Вперед» изобиловали тактическими советами, оценками революционной ситуации в России, непрекращающимися взаимными обвинениями и политическими программами. Только в ноябре, спустя десять месяцев с начала революции, на гребне революционной активности Ленин вернулся в Россию.

Жестокие обидчики относят его медлительность за счет обыкновенного страха. Конечно, ни в 1905-м, ни в 1917 году Ленин не хотел подвергать себя опасности. Еще в 1900 году он высказал убеждение, что лидер не должен понапрасну подвергать себя аресту и заключению в тюрьму. «У него была удивительная интуиция, он знал, когда надо спасаться бегством», – писал знаменитый Покровский. Меньшевики убегали в последний момент, а Ленин всегда задолго до появления полиции.[125]

Не только присущее ему здравомыслие, можете назвать это трусостью, явилось причиной задержки. Ленин просто не мог поверить, что в тот момент социалистическая революция имела хоть какие-то шансы на успех.

Возможно, это кажется возмутительным парадоксом. Как мог Ленин, который с самого начала убеждал социалистов начать вооруженное восстание, обвинял меньшевиков в отсутствии воинственного духа, а народные массы в равнодушии, сомневаться в успехе? Он, который был уверен, что увидит победу социализма в России! На самом деле нет никакого парадокса, никаких противоречий. Какой революционный лидер в 1905 году, с готовностью произносящий слова «массы» и «революция», мог поверить в неизбежность победы социализма? Вся история русского революционного движения свидетельствовала о том, что народ никогда не поднимется на борьбу ради идеалов социализма. Успешная попытка «Земли и воли» объяснялась элементарным образом: крестьян сумели убедить, что царь хочет, чтобы они поднялись против помещиков и бюрократов. Ростки социализма пробились в рабочей среде, но лишь незначительная часть пролетариата встала на путь революционного марксизма. Стихийное восстание 1905 года оказалось неожиданностью не только для царя и его правительства, но даже для таких личностей, как Ленин. Однако он по-прежнему считал, что еще не настало время для настоящей марксистской революции; Россия должна пройти этап буржуазно-демократической республики. Этот обязательный этап предоставит политические свободы, даст возможность социалистам организовать весь рабочий класс и повести его на решительный бой. Поэтому не стоило спешить с возвращением в Россию.

Не надо сравнивать Ленина в 1917 году с Лениным в 1905 году. В 1917-м он был готов ответить на настойчивые призывы Ткачева: «Готовить революцию – не значит готовить революционера. Подготовку все время ведут эксплуататоры, капиталисты, помещики… Революционеры не готовят, а делают революцию. Так делайте ее. Не откладывайте. Преступно затягивать решение, колебаться…» В 1905 году Ленин еще готовил революцию.

Социалисты были хорошо информированы о событиях нескольких недель после Кровавого воскресенья. В Женеву приехал отец Гапон, православный священник, который повел народ к Зимнему дворцу. Кто же такой Гапон? Вспомним так называемые зубатовские организации, субсидируемые полицией. Среди них особую активность проявляла организация, руководимая священником Гапоном. В ней не было места социалистам и евреям. Полиция была очень довольна деятельностью Гапона. Он, похоже, был прирожденным лидером и умело внушал все большему числу своих сторонников послушание, глубокую веру в царя и православную церковь. Точно неизвестно, что заставило Гапона, это послушное орудие в руках властей, возглавить процессию, вызвавшую революцию. Возможно, в нем проснулось сострадание к несчастным людям. Существует вероятность, что подобно многим, нашедшим себя в качестве тайных агентов охранки в революционном движении, он сошел с ума. Гапон объяснил рабочим, что это будет мирная демонстрация; они упадут царю в ноги и будут умолять его облегчить их страдания и даровать свободу. Однако он необдуманно заикнулся о революции, на тот случай, если царь с пренебрежением отнесется к их просьбам. Кое-кто утверждает, что Гапон мечтал о том, что император пригласит его на должность министра и он будет править Россией. После катастрофы Гапон скрывался, а потом сбежал из России, оставив манифест, в котором проклинал Николая II и призывал к революции.

Теперь, появившись на Западе, он выступал в роли предводителя народных масс и злейшего врага самодержавия. Социалисты и представители прогрессивных кругов Германии и Франции носились с Георгием Гапоном как со знаменитостью и забрасывали просьбами о статьях и воспоминаниях. Русские прекрасно знали: Гапон обладает крестьянской хитростью, но политически неграмотен, а его пристрастия (он любил азартные игры и выпивку) не подходят ни для революционера, ни для священника. Однако он стал предметом серьезной конкуренции между различными направлениями радикального движения. Сначала этим бесценным достоянием завладели эсеры. Агенту Рутенбергу было поручено оберегать Гапона от влияния социал-демократов и иже с ними. Но теперь Гапон чувствовал себя лидером всего революционного движения, давал аудиенции и председательствовал на заседаниях. Ленин тоже не постеснялся использовать этого явного мошенника, к тому же страдающего душевным расстройством. Причина очевидна. Гапон обладал особым даром захватывать воображение толпы, влиять на нее и вести за собой. Его вдохновенные речи увлекли тысячи рабочих. В 1904 году Ленин с грустью вспоминал, как однажды он обращался к пятнадцати рабочим.

После Кровавого воскресенья Владимир Ильич задавался вопросом, был ли «батюшка»[126], несмотря на его темное прошлое, истинным христианским социалистом, представителем молодого, прогрессивного духовенства (Гапон был ровесником Ленина). Вскоре Владимир Ильич решительно заявил: «Факты говорят в пользу Гапона». И, отдавая должное движению Гапона, задает себе риторический вопрос: «Могли ли социал-демократы воспользоваться стихийным движением?»[127]

Но Гапона не удалось заманить в ловушку. Он начал играть роль лидера всех революционных партий. Поняв бесперспективность своей затеи, он заявил о переходе на сторону социал-демократов и провел серию совещаний с Лениным. К чести Плеханова, он отнесся к этой затее с неприязнью и скептицизмом. Когда «батюшка» объявил о переходе в социал-демократию и обратился к Плеханову, все еще общепризнанному отцу русского марксизма, тот попросил Гапона не говорить ерунды, а лучше прочитать кое-какие книги, чтобы хоть как-то понять марксизм. Спустя несколько дней Плеханов встретил Гапона на улице. Георгий Валентинович поинтересовался, как продвигается учеба, на что «батюшка» ответил, что возвращается к эсерам. Там не заставляют читать скучные книги; эсеры занимаются с ним такими интересными вещами, как стрельба, верховая езда, изготовление бомб и тому подобное. Плеханов, известный своим остроумием, объяснил Гапону, что вероломные эсеры скрывают от него свою самую важную тайну. Гапон был невероятно подозрителен и умолял Плеханова открыть ему эту тайну. Стараясь не рассмеяться, Плеханов ответил: «Как летать на воздушном шаре». Гапон смерил его взглядом и больше не обращался к социал-демократам. Вскоре он вернулся в Россию, но уже не смог играть прежнюю роль. Гапон вступил в переговоры с полицией. Рутенберг, его ангел-хранитель, проинформировал об этом Центральный комитет, который вынес смертный приговор человеку, обманувшего их надежды. Даже суровостью революционных законов нельзя оправдать такое решение: Гапон пока еще не предавал никаких революционеров, а приговор был уже приведен в исполнение. Рутенберг, полюбивший этого необычного человека, должен был уладить вопросы, связанные с убийством друга. Позже ЦК категорически отрицал соучастие в убийстве Гапона. В целом социал-демократы могли поздравить себя с неудавшейся попыткой привлечь Гапона на свою сторону.[128]

Этот случай наглядно показывает, какие отчаянные попытки предпринимали социал-демократы, в том числе и Ленин, в поисках методов и людей, которые помогли бы им овладеть сознанием масс и убедить в необходимости революции. На протяжении столетия русские радикалы отчаянно пытались поднять массы на восстание против царя. Они хватались за любую возможность, пытаясь убедить себя, что им удастся разбудить народ. Разбойники и самозванцы XVII и XVIII столетий были возведены в ранг революционных героев, поскольку смогли раскачать массы невежественных казаков и крестьян и направить их против правительства. Некоторые народовольцы поддерживали еврейские погромы, но не потому, что были антисемитами, а потому, что видели в этом доказательство того, что народный гнев может быть обращен против правопорядка. Терроризм эсеров и марксистских социал-демократов показал их неверие в возможность привлечения посторонних людей; индивидуальный террор и экономические изменения должны были привести к свержению самодержавия. Революция сделала их более оптимистичными, но едва ли более демократичными. Людей можно расшевелить и поднять на восстание, но не ради какой-то конкретной политической цели. Следовательно, если кто-то хочет овладеть массами, ему следует ввести их в заблуждение, руководить их устремлениями, даже если они не имеют никакого отношения к марксистским принципам или идут вразрез с ними.

События 1905 года явились для Ленина полным откровением и хорошим уроком. Он рассматривал революцию с точки зрения пропаганды, агитации и хорошо организованной и дисциплинированной партии. Теперь добавился еще один жизненно важный элемент – умение обращаться с пробудившимися массами. Обращение Бюро комитетов большинства, напечатанное 8 марта в газете «Вперед» и распространенное в России, одновременно отражает его сомнения в вероятности социалистической революции и растущую веру в возможность эксплуатации серьезных беспорядков и анархии. С одной стороны, Ленин предупреждает: «…нельзя забывать, что революция сильна нравственно, а не физически. Основа этой (нравственной) силы в понимании и поддержке всеми классами горстки реакционеров. Следовательно… нельзя забывать о психологии этих классов… Следует защитить частную собственность от бессмысленного разрушения и мародерства…» С другой стороны: «…при определенных условиях допустимы все средства… поджоги… террористическое акты… Как правило, таких методов следует избегать».[129]

Это уже значительный шаг в направлении ленинской тактики в 1917 году. Но пока он все еще не верит, что социалисты, не говоря уже о большевиках, смогут захватить власть в России.

Итак, 1905 год завершает еще один период в жизни Ленина и в его становлении как политического лидера. Если бы не началась революция (это относится и к войне 1914 года), большевизм, вероятно, остался бы обособленным, не слишком влиятельным элементом русской политики. Революция возродила ленинские надежды, а затем безжалостно разрушила их. Неудача не сломила Ленина. В его политической жизни было много неудач, и каждый раз он извлекал для себя полезные уроки, которые пригодились ему в час триумфа. Он любил цитировать крестьянскую поговорку: «За одного битого двух небитых дают».

В этот ответственный момент Ленин по-прежнему оставался загадкой как для друзей, так и для врагов. У него была самая обыкновенная внешность. Рост ниже среднего, кто-то даже упоминал в связи с ним определение «маленький». Лысина, окаймленная рыжеватыми волосами, и того же цвета бородка. Близорукость одного глаза выработала у него привычку прищуриваться. Кто-то из современников вспоминал, что Ленин производил «приятное» впечатление, а кто-то, что «отталкивающее». Советский агиограф представляет его в образе «мудрого крестьянина». Большая голова и черты лица, характерные для калмыка, создают образ русского волгаря.

Если на какой-то момент забыть о его политической деятельности, Ленин оказывается типичным представителем буржуазной интеллигенции. Он преданный сын и муж, заботливый брат. Та страсть, с которой биографы хватаются за отдельные случаи, вроде его детских ссор с Александром или споров с родителями, служит только лишним доказательством нормальных семейных взаимоотношений. Мало кто, не говоря уже о революционерах, мог бы вынести постоянное присутствие тещи, которая жила с Ульяновыми до самой смерти. Ленин очень горевал, что не может иметь детей. Он всегда искал и находил поддержку в семье, начиная с Анны, редактировавшей его труды, и заканчивая Марией, заботившейся о нем во время его последней, окончившейся смертью, болезни. Даже брат Дмитрий, который был не особенно близок с Владимиром Ильичем, привлекался для консультаций (он был врачом), когда болела Надежда Константиновна. Одним словом, абсолютно здоровая, гармоничная семья, так что нет повода ни для каких фрейдистских умозаключений. У Ленина были две страсти: шахматы и книги.

Как и в случае с королевой Викторией, столкнувшись с такой добродетельной личностью, современный автор ищет хоть какие-то доказательства слабости плоти. Такой автор вправе выражать негодование и даже подозревать советских авторов в приукрашивании действительности, поскольку у них Ленин предстает каким-то сверхчеловеком. Мистер Бертрам Вольф потратил много усилий на изучение отношений Ленина с Инессой Арманд, большевичкой, с которой мы встретимся в следующей главе.[130]

Удалось установить только то, что Ленин в один из периодов своей жизни был очень привязан к этой женщине, которая разделяла его политические убеждения, была веселой, энергичной и более интеллектуально развитой, чем Крупская. Ленин обращался к ней фамильярно на «ты». Но даже если у Ленина с Арманд была связь, Владимир Ильич действовал осмотрительно, чтобы не разрушить свой брак с Надеждой. Таким образом, нам не удастся удовлетворить свое болезненное любопытство.

Богемный образ жизни, свойственный многим революционерам, был абсолютно чужд Владимиру Ильичу. Он философски, хотя и с очевидным неодобрением, относился к распаду семей, вызванному революцией и Гражданской войной. Он не собирался навязывать, как это попытался сделать Сталин в 30-х годах, кодекс буржуазных моральных ценностей. Все эти разговоры о свободной любви (применяемые на практике), об отмене семьи и тому подобные были для него «детской болезнью» коммунизма, необходимым, однако достойным сожаления признаком перехода от буржуазного общества к социалистическому. Социалистическое общество создаст основу для супружеских отношений и родительской власти; разумная буржуазная позиция, особенно при сопоставлении с ханжеством современных советских властей в отношении секса, не говоря уже о чудовищном пуританизме китайских коммунистов.

Такой же разумный подход характерен для Ленина в оценке искусства и литературы. «Стыдно не знать Тургенева», – говорил он, хотя его любимый писатель был самым что ни на есть «гнилым либералом». Он высоко ценил реакционера Достоевского и, как почти каждый русский, воздавал должное гению Толстого, хотя и опасался его влияния. Современное искусство и современная поэзия были для него закрытой книгой. «Чему их там учат теперь», – вздыхал Владимир Ильич, когда молодые люди заявляли, что больше не изучают Пушкина, «буржуазного» поэта, а восхищаются пролетарской поэзией Маяковского. Пройдет и это, понимал Ленин. Не было в нем той одержимой ярости, с какой его преемники встречали новое, экспериментальное, нонконформистское искусство.

Одним словом, Ленин был типичным русским интеллигентом с налетом буржуазной сентиментальности (как бы он обиделся, узнав об этом). Он часами мог слушать Чайковского и Бетховена, но временами, вместо успокоения, классическая музыка возбуждала его. Музыка действовала расслабляюще, а ведь его ждали срочные дела, требующие жесткости и сосредоточенности! Ему редко удавалось прослушать весь концерт. И конечно же он любил душевные народные и энергичные революционные песни.

Русские радикалы вкладывали в слова «культура» и «культурный» особый смысл. Россия была «некультурной» страной из-за самодержавия, крестьянства, грубости общественных отношений. Чем же тогда продиктовано неоднократно повторяемое заявление, что Россия «еще покажет» всему миру? Уязвленным самолюбием и чувством внутреннего протеста. И насколько «культурным» был Запад с его буржуазным лицемерием и разделением на бедных и богатых? Внешне, как и положено марксисту, Ленин был западником; в отличие от народников, он не испытывал чувства вины перед крестьянином. Но за долгие годы ссылки стал очевиден его национализм. Он побывал в Париже, Лондоне, Кракове и других городах и обращал внимание только на то, что касалось политики (исключение составляли библиотеки и парки). Прожив два года в Австрийской Польше, он не сумел выучить польский язык. Эти славянские языки настолько близки, что просто непонятно, как мог русский, прожив два года в языковой среде, не выучить ни слова по-польски. Ленин был поражен, когда обнаружил, что Каутский не знал, кто такой Некрасов, хотя непонятно, почему немецкий социалист должен был знать не самого выдающегося русского поэта. Ленин оставил отпечаток национализма на большевизме, подготовив почву для Сталина.

Мартов, который знал Ленина лучше многих, считал Владимира Ильича скромным и лишенным тщеславия. Точно известно, что Ленин никогда не окружал себя таинственностью, не требовал преклонения и не строил из себя мыслителя. Закоренелый эгоист не стал бы преклоняться (как он делал время от времени) перед Плехановым или немецкими социал-демократами или так сильно переживать по поводу их предательства и слабости. Если не считать одного серьезного исключения, о котором будет сказано ниже, Ленину не был присущ фанатизм, нелогичные действия и амбиции. Он был страстной натурой, но здравомыслящим политиком, всегда способным признать поражение, реально оценить силу и возможности противника. У него не было садистских привычек и мстительности, свойственных Сталину. Но как показала революция, он был абсолютно не способен проявить великодушие к поверженному врагу, если не видел очевидной политической выгоды.

Теперь поговорим об упомянутом нами серьезном исключении – страсти Ленина, которую нельзя объяснить политикой, которая срывала или грозила сорвать его разумные планы. Этой страстью была ненависть к интеллигенции. Он пронес это чувство через всю жизнь. В его работах то и дело попадают такие словосочетания, как «подлые интеллигенты», «интеллигентская пена», «эти подонки».

Не проще ли объяснить это чувство с современной точки зрения, поскольку в наше время стало модно ненавидеть свой класс, государство, народ. Понятие русской интеллигенции было столь неопределенно, убеждения и склонности интеллигенции так разнообразны и изменчивы, от либерализма до терроризма, что она кажется довольно странным объектом для такой безумной ненависти. Революционеры часто превозносили простых людей и всячески чернили интеллигентов, но никто не делал этого с такой яростью, как Ленин. Даже самые твердолобые реакционеры, обвинявшие во всех российских бедах евреев и интеллигентов, не могли с ним сравниться. Его ярость вызывала любая концепция, любой постулат, любое явление, так или иначе связанное с интеллигенцией: либерализм, независимость судопроизводства, парламентаризм.

В январе 1905 года Ленин написал письмо, которое тайно передали в Петербург нескольким большевикам, ожидавшим суда. Больше всего Ленин беспокоился о поведении обвиняемых на суде. Эсеры считали ниже своего достоинства ссылаться на смягчающие обстоятельства и на суде, как Желябов, гордо заявляли о своих убеждениях и обвиняли режим. Теперь было важно, чтобы в глазах революционной молодежи социал-демократы выглядели как герои, храбро встречающие опасность и с презрением отвергающие снисходительность. Ленину даже не пришло в голову, насколько нелепо давать такие указания, находясь в полной безопасности в Женеве. Неудивительно, что подсудимые пришли в сильное замешательство от этого разрешения превратиться в мучеников.

Но более всего в письме поражает неистовая вспышка ненависти в адрес адвокатов. Ленин с готовностью объясняет подсудимым, что их адвокаты будут обращаться грубо и вмешиваться, не давая им выступить с разоблачительными речами. Эти подлые интеллигенты способны причинить неприятности. Люди, которым угрожает опасность оказаться в Сибири, должны следующим образом проинструктировать своих адвокатов: «Если ты, сучий сын, позволишь себе малейшую неточность или поведешь себя как политический оппортунист, то я, обвиняемый, устрою тебе ад, объявлю, что ты негодяй, и откажусь от твоей защиты».[131]

Бессвязность письма говорит о том, что его писал одержимый человек. Все это осужденные должны говорить своим адвокатам «мягко и умно».

Вы должны сказать адвокату: «Ты, маленький либеральный клоун, никогда не сможешь понять моих убеждений». А ведь Ленин сам был адвокатом! Если и имелся в России институт, противостоявший царскому режиму, многие члены которого являлись воплощением гражданского мужества, так это была адвокатура. Но мы еще сможем неоднократно убедиться, что содействие, оказанное интеллигенцией и либералами, только усугубляло ненависть Ленина к своему классу.

Даже самый близкий Владимиру Ильичу человек, его жена, отмечая необъяснимую ненависть Ленина к интеллигенции, весьма сожалела об этом. Крупская пыталась объяснить его чувство тем, что после ареста Александра либеральное общество Симбирска старалось держаться подальше от Ульяновых. Никто не сопровождал мать несостоявшегося убийцы царя до ближайшей железнодорожной станции, и несчастная женщина проделала этот путь верхом в полном одиночестве. Конечно, находились люди, такие, как директор гимназии, где учился Владимир, которые помогали охваченной горем семье. Даже режим, убивший брата, Владимир Ильич ненавидел меньше, чем собственный класс.

Возможно, ключ к пониманию этой проблемы в том, что принадлежность Ленина к столь сильно ненавидимому им классу в какой-то мере отразилась на его характере и манере поведения, и ему никак не удавалось от этого избавиться. В то время как Крупская занималась расшифровкой писем, приходящих из России, Ленин каждый день убирал свой рабочий стол, пришивал пуговицы и тому подобное. Этим он разительно отличался от революционеров, печально известных своей неорганизованностью, но являлось ли это свойством буржуазного интеллигента? То же можно сказать о спорте. Владимир Ильич любил охоту и пешие прогулки в горы – по тем временам довольно необычное развлечение для среднего буржуа. Подобного рода развлечения подходили скорее аристократам, нежели революционеру, не правда ли? Но Ленин объяснял, что революционер должен всегда оставаться в форме, ведь ему приходится убегать от полиции.

Это касается и манеры поведения. Его воспитали культурным человеком, и, в отличие от Хрущева, не задумываясь применявшего в речи нецензурные выражения, для него это не было в порядке вещей. Однако он умышленно использовал оскорбительно-грубые выражения и в выступлениях, и в печатных трудах. Вот как он объяснил это Валентинову: «Вас, очевидно, шокирует, что в партии мы пользуемся грубым языком… если бы социал-демократы в политике, пропаганде и полемике пользовались культурным, «непровоцирующим» языком, они были бы хуже унылых протестантских министров…»[132]

И он ссылался на наивысший авторитет: каким грубым бывал Маркс, когда имел дело с политическими противниками.

Имеются дополнительные сведения, объясняющие его грубую манеру поведения. Во время болезни Ленина парализовало. Он узнал от жены, что Сталин был груб с ней. Крупская, естественно, не хотела волновать больного. Оскорбленный неуважением к жене Ленин в манере старорежимного господина, типичного барина, продиктовал письмо, извещая Сталина о разрыве личных отношений. Кроме того, в письме к съезду он настоятельно рекомендовал освободить Сталина от должности Генерального секретаря, поскольку «тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». По мнению Владимира Ильича, Генеральным секретарем следовало назначить другого человека, который будет «более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам…».

Как это ни парадоксально, но патологическая ненависть к интеллигенции и буржуазии сочеталась в Ленине с невероятным интеллектуальным снобизмом. Он был уверен, что только образованные, профессионально грамотные люди должны встать во главе революции и Советского государства. Наилучшей иллюстрацией этого неразрешимого конфликта между чувствами и практицизмом является советский период. Рассматривая его, мы увидим, как Ленин то злорадствовал по поводу мучений, на которые обрекал интеллигенцию, то сокрушался, что не хватает образованных, «культурных» людей для управления социалистическим государством. Он никогда не исключал возможности, что любой человек может руководить революцией и государством.[133]

Однако Ленин никогда не забывал, что ненавидимая им интеллигенция всегда будет необходимой составляющей успеха любого политического движения России. Потеряйте расположение и преданность интеллигенции, и ваши хваленые массы окажутся не чем иным, как стадом овец. Любое философское и религиозное увлечение может увести интеллигенцию в сторону от политики; христианский анархизм Толстого, неоидеалистическая философия стали для него врагом, затмившим даже меньшевизм и самодержавие.

Существовал ли в буржуазном интеллектуальном мире институт, который бы внушал Ленину благоговение и законы которого он готов был уважать? Да, несомненно: библиотеки и библиотечные правила. Страстный книгочей, Ленин судил об уровне культуры конкретного места по имеющимся там библиотекам. Единственное, что могло примирить его с Лондоном, этим оплотом плутократии и империализма, это библиотека Британского музея. В 1920 году Председатель Совета народных комиссаров и фактический диктатор России написал почтительное письмо в Московскую публичную библиотеку: он понимает, что книги не выдаются на дом, но нельзя ли ему взять всего на одну ночь два греческих словаря с тем, что утром он вернет их в библиотеку? Находясь фактически при смерти, он пишет Анне: взятая, в очередной раз в виде исключения, книга пропала, очевидно, ее взял приемный сын Анны. Книгу необходимо срочно вернуть, поскольку Ленин несет за нее ответственность![134]

Если бы Объединение библиотек нуждалось в святом покровителе, им, конечно, должен был стать Владимир Ильич Ленин.

Поколения русских радикалов вступали в любовную связь с «народом». Но к 1900 году любовь угасла. Конечно, для марксиста крестьянин не мог быть предметом наивного поклонения, как для землевольцев: примером естественных добродетелей для социалиста являлось коммунистическое общество. Жестокость крестьянина, чем-то напоминавшего дикаря, следовало направить на свержение старого режима, а вот что с ним делать, когда придет время создавать образованное, «культурное» общество? Многие марксисты просто старались не думать об этой проблеме. Ленин, прекрасно понимая, что крестьяне составляют основную долю населения России, считал, что они не могут быть отнесены к категории мелкой буржуазии. Нельзя сокрушаться над неспособностью крестьянства оценить марксизм и оставить все как есть. Революция 1905 года открыла социалистам глаза на то важное положение, которое по-прежнему занимал мужик. Временами это странное создание демонстрировало революционное рвение: крестьяне захватывали земли помещиков, сжигали их дома и нападали на полицию. А затем опять впадали в летаргический сон. Солдаты, набранные из крестьян, без всякого раскаяния по приказу расстреливали своих собратьев-крестьян.

Ленин не испытывал к крестьянам каких-либо чувств, но прекрасно понимал, что для успеха революции необходимо завоевать доверие крестьянства или, по крайней мере, нейтрализовать значительную его часть. При необходимости придется в угоду желаниям крестьян забыть о марксизме. Преемники народников, эсеры, попытались оказать влияние на крестьян. Марксистам следовало превзойти их и добиться доверия «мужиков».

Итак, 1905 год отмечен концентрацией всех усилий, направленных на привлечение крестьян на свою сторону. Сначала эти действия были сопряжены с определенной долей раздражения и неискренности, поскольку крестьянам нельзя было объяснить, что в конечном счете их судьба будет связана с марксистским государством. Следует покончить с «идиотизмом сельской жизни», считал Маркс, и тогда крестьянин по своему положению и условиям существования уподобится промышленному рабочему. Конечно, крестьянину нужно пообещать то, к чему он так истово стремится: землю, много земли. Если бы Ленин не был так глубоко предан марксистскому учению, ему бы не пришлось прилагать особых усилий для политического маневрирования. Крестьянин скорее бы предпочел жить хуже, но на собственном клочке земли, используя примитивную технику, чем стать рабочим в государственном хозяйстве, оснащенном передовой техникой. Борьба с крестьянином даже на том этапе представлялась большевикам борьбой с царством тьмы. Ярость, с которой партия под руководством Сталина проводила насильственную коллективизацию, явилась следствием компромиссов и уступок, которые предоставлялись крестьянам на протяжении четверти века.

Рабочие согласились с тем, что крестьянину отведена роль благородного дикаря. Ленинская вера в природную добродетельность пролетариата была оборотной стороной ненависти к интеллигенции. Однако вера в рабочих зачастую уступала место практическим соображениям. Рабочие честные, правдивые, смелые, но, увы, среди них мало таких, кто мог бы управлять государством. Если по неведению они собьются с социалистического пути, им надо строго указать на это. Стоило Ленину захватить власть, как он тут же объявил о закрытии профсоюзов, находившихся в оппозиции к большевикам. Он естественным образом воспринял жестокое подавление кронштадтского мятежа и не оплакивал судьбу моряков и пролетариата. Мы не слишком ошибемся, если скажем, что чувства Ленина к рабочим были сродни чувствам имперских офицеров к морякам: этакая смесь любви и снисхождения.

Можно сказать, что это действительно была любовь с оттенком зависти к простым пролетарским чувствам, неотягощенным мучительными сомнениями. Уже к концу жизни, потрясенный разногласиями в партии, Ленин пришел к выводу о необходимости увеличения числа членов ЦК за счет рабочих, «наиболее связанных с пролетарскими массами». Присутствие этих простых, «добродетельных» людей заставит Троцкого, Сталина, Бухарина отказаться от бесконечных ссор и интриганства.

Ленинская вера в простого человека нередко приводила к серьезным ошибкам. Нет никаких сомнений в том, что его восторженное отношение к Гапону отчасти объясняется крестьянскими корнями «батюшки». Способный человек из народа скорее завоюет доверие, чем обладающий такими же способностями интеллигент. Именно поэтому в течение долгого времени Ленин доверял и поддерживал Романа Малиновского, хотя и ходили упорные слухи (вполне обоснованные), что он – агент-провокатор, снабжающий полицию информацией о деятельности большевиков. Но Малиновский, несмотря на преступное прошлое, был «настоящим» рабочим, и Ленину не верилось, что такой человек может оказаться предателем. Весьма возможно, он выделял Сталина тоже по классовому признаку, что вызывало явное неодобрение партийных интеллигентов. «Замечательный грузин» был сыном сапожника, каким простым и понятным казался он на фоне тщеславных, суетливых интеллигентов! Ленин не поддерживал мнения некоторых народников, что преступление, совершенное представителями низших слоев общества, является примитивной формой социального протеста. Он снисходительно относился к виновным в хулиганстве или бандитизме, если их действия были продиктованы излишним пролетарским рвением. Законопослушный, дисциплинированный Ленин боролся, правда не всегда успешно, с желанием уничтожить буржуазию. Он злорадствовал при виде того, как эти лицемерные, напыщенные адвокаты, профессора и иже с ними, при всей их болтовне о личной неприкосновенности, трутся рядом с его пролетарскими «мальчиками».

Таким был Ленин в 1905 году. Последующие годы отразились на его взглядах и действиях, но сам он не изменился.