• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В поэме Александра Сергеевича Пушкина «Цыганы» старый цыган рассказывает одно старинное предание о поэте — изгнаннике.

Меж нами есть одно преданье:

Царём когда — то сослан был

Полудня житель к нам в изгнанье

(Я прежде знал, но позабыл

Его мудрёное прозванье).

Он был уже летами стар,

Но млад и жив душой незлобной:

Имел он песен дивный дар

И голос, шуму вод подобный…

Не разумел он ничего,

И слаб и робок был, как дети;

Чужие люди за него

Зверей и рыб ловили в сети…

Но он к заботам жизни бедной

Привыкнуть никогда не мог;

Скитался он, иссохший, бледный,

Он говорил, что гневный бог

Его карал за преступленье…

Он ждал: придёт ли избавленье,

И всё несчастный тосковал,

Бродя по берегам Дуная,

Да горьки слёзы проливал,

Свой дальний град воспоминая…

Поэт, которому Пушкин посвятил эти строки, был Публий Овидий Назон…

* * *

Это было почти две тысячи лет тому назад. Однажды вечером в начале декабря 8 г. н. э. к одному из самых богатых домов Рима подъехала небольшая повозка. В первой комнате дома, перед которым остановилась повозка, царило чрезвычайное оживление. Совсем недавно этот атрий (атрий — главная парадная комната в домах богатых римлян), богато украшенный колоннами, скульптурами и мозаикой, посещали придворные императора, прославленные ораторы, художники и поэты. Сегодня в нём не было знатных римлян. Только рабы и вольноотпущенники сновали взад и вперёд с различными свёртками, пакетами, ярко раскрашенными сосудами.

Против входа в атрий за тяжелыми занавесями был виден кабинет хозяина дома. Человек высокого роста, в лёгкой белоснежной тунике без пояса, вдоль которой была нашита узкая пурпурная полоса (узкая полоса на тунике — признак всаднического сословия, широкая полоса — признак сенаторов), беспокойно ходил по комнате. Это был знаменитый поэт Овидий. На вид ему было немного более пятидесяти лет. Волосы его уже начали серебриться. На лбу обозначились глубокие морщины. Лихорадочный блеск в глазах выдавал его сильное волнение.

Ещё недавно Овидий был одним из самых счастливых жителей Рима. Слава его как поэта возрастала с каждым годом. Юноши учили наизусть его звонкие, жизнерадостные стихи. Знатные сановники Рима старались пригласить его в гости. У Овидия было много добрых знакомых и верных друзей. Он сблизился даже с самим императором, и вместе с женой своей Фабией не раз бывал во дворце Октавиана.

И вдруг, как гром среди ясного неба, пришёл приказ императора: немедленно выслать поэта из Рима в Скифию, в далёкий город Томы без права возвращения в Рим.

Дом Овидия сразу опустел. Все знакомые от него отступились, перестали с ним видеться. Только два самых преданных друга вечером осторожно пробрались в дом Овидия, попрощались с ним навсегда и поспешно ушли, опасаясь, что Октавиан узнает об их посещении.

Овидий думал сейчас о том, что он не сможет повидать перед отъездом любимую дочь и своих маленьких внуков: они жили в то время в далёкой Ливии. Он представил себе, как тягостна будет разлука с женой. Даже в эту мрачную минуту раздумья мысли Овидия, как всегда, непроизвольно стали выстраиваться в звучные строчки стихов, обращённых к жене:

Ты грустна? Больно мне, что тебе причиняю я горе!

Плачь над моею судьбой! Слеза облегчает страданье!

Горе мне, если теперь ты стыдишься моей быть женою,

Если супругою, ссыльного стыдно тебе уже быть!

Овидий подошёл к письменному столу, где грудами лежали рукописи его стихов — папирусные свитки, пергамента из самой тонкой кожи, маленькие деревянные дощечки, натёртые воском. Он взял в руки несколько толстых папирусных свитков. Это была поэма «Метаморфозы», что в переводе значит «Превращения». Сколько упорного труда было вложено в двенадцать тысяч строк его любимой поэмы! Он знал, что «Метаморфозы» останутся лучшей книгой из всех, сочинённых им ранее, и из тех, которые он ещё сочинит. Недаром в заключении поэмы Овидий писал:

«Я закончил свой труд, который не смогут уничтожить ни гнев Юпитера, ни огонь, ни железо, ни всё пожирающее время… Я вознесусь выше звёзд, стихи мои будет народ читать всюду, где распространяется римская власть над покорёнными землями…»

Овидий быстро стал разворачивать свитки любимой поэмы. Здесь было собрано более двухсот греческих и римских мифов о различных чудесных превращениях. Боги, герои и смертные люди сказочным образом превращались в деревья и цветы, в камни и звёзды.

После первого превращения из хаоса, из беспорядка возник цветущий мир. Невспаханная земля сама приносила плоды и колосья. Реки текли молоком, а с зелёного дуба сочился жёлтый мёд. Вечно царила весна. Люди жили счастливо и спокойно, не зная войны. Это был «золотой век» человечества.

Затем мир попал под власть Юпитера — царя всех богов. Юпитер разделил год на четыре части: весну, лето, осень и зиму. Люди стали прятаться от холода в пещерах, стали строить дома и добывать себе хлеб тяжёлым трудом. Этот «серебряный век» был гораздо хуже золотого. Но ещё более жестоким оказался «медный век», когда начались беспрерывные войны.

После «медного века» наступил самый страшный — «железный век». Земля раньше принадлежала всем одинаково, как воздух и лучи солнца. Теперь она была разделена на маленькие участки. Люди проникли в недра земли. Они стали там добывать твёрдое железо и пагубное золото. В борьбе за богатство начались войны и преступления. Исчезли честность и стыд, родились обман и коварство, насилие и грабежи…

Дальше Овидий рассказывает много мифов, легенд и сказаний. Герои «Метаморфоз» были больше похожи на живых людей, чем на сказочных богов. В поэме можно было найти то грустные, то весёлые, то страшные, то смешные картины из жизни современного Рима. Овидий всё это описывает легко и увлекательно, пестро и разнообразно.

Вот великан Атлант превращается в гору. Борода его и волосы — это леса, плечи и руки — горные хребты, а кости его — камни.

Сказочный поэт Орфей спустился в подземное царство. Он не мог жить на земле без любимой жены Евридики, которая умерла от укуса змеи. Орфей так хорошо пел в царстве мёртвых, что ему разрешили вернуть Евридику к жизни, но при одном условии. Он должен был не глядеть на неё, пока они не выйдут из подземного царства на землю. Но у самого края земли Орфей не удержался, повернулся, взглянул на жену и… Евридика исчезла.

Красивый юноша Нарцисс слишком долго смотрел на своё отражение в воде, не мог оторваться от берега и совсем прирос к земле, превратившись в цветок. А прекрасная нимфа Эхо, которая полюбила Нарцисса, так горевал а, так чахла и сохла, что исчезла совсем — от неё остался один только голос.

Овидий долго перечитывает свои «Метаморфозы», останавливается, задумывается и снова читает. Почти не заглядывая в свиток, он читает наизусть самую любимую свою сказку о смелом желании человека научиться летать, о том, как искусный мастер Дедал сделал крылья из перьев себе и сыну Икару. Научив его править крыльями, он велел Икару лететь рядом с ним:

Будь мне послушен Икар, коль ниже свой путь ты направишь,

Крылья вода отягчит; коль выше, — огонь обожжёт их.

Но Икар отца не послушался. Он возгордился, что умеет летать, и помчался всё выше — к палящему солнцу. От лучей солнца растопился воск, скреплявший перья. Лишённый крыльев, юноша упал в море и утонул. С тех пор это море стали называть Икарийским морем…

Перечитывая знакомые строки, Овидий на время забыл о своём неожиданном горе. Но вот глаза его остановились на имени Августа. Император отнял теперь у него всё — родину и семью, славу и поэзию.

Овидий знал, что Октавиан никогда его не любил, хотя и бывал с ним любезен. Человек жестокий, но умный и хитрый, император, конечно, знал, что втайне Овидий недоволен его правлением. В одном из ранних стихотворений Овидий прозрачно намекал, что император безвинно осудил и довёл до самоубийства талантливого поэта Галла. Но Овидий никогда не решался открыто выступать против Октавиана. Напротив, в последних произведениях он всячески стремился угодить императору. Теперь Овидий с досадой вспоминал, сколько неискренних слов написал он в «Метаморфозах», стараясь польстить Октавиану.

Овидий быстрыми шагами подошёл к угасающему очагу, раздул в нём огонь. Затем судорожно стал бросать туда свитки один за другим. Языки пламени жадно облизывали свёртки. Раздался слабый треск, и сухие листы папируса ярко вспыхнули. Поэма «Метаморфозы» горела, освещая весь кабинет.

Овидий не мог долее оставаться один. Он вошёл в атрий и сказал слугам, что выезжает немедленно. Рабы и вольноотпущенники засуетились ещё быстрее. Кто — то первый заплакал. Женщины, мужчины и дети заголосили, как во время похорон. Старухи, распустив волосы в знак печали, причитали перед изваяниями домашних богов и били себя руками в грудь. Не было в доме угла, который не оглашался бы стоном и плачем.

Овидий старался ускорить неизбежный отъезд. Он не успел позаботиться а выборе спутников, о деньгах и продуктах, о тёплой одежде в дорогу. Быстро повязал он свою тунику поясом. Перекинул через левое плечо траурную тогу из тёмной материи. Скинув домашние сандалии, обул ноги в высокие кожаные башмаки. Один из сопровождавших его рабов сам догадался захватить ещё один тёплый дорожный плащ с капюшоном на случай дождя, и войлочную шляпу с широкими полями.

Овидий обратился с прощальными словами ко всем домочадцам, но тоже не смог удержаться от слёз.

Жена крепко обнимала его, как бы стараясь не выпустить из дома. Сдержав рыдания, она проговорила:

— Разве возможно, что мы расстанемся? Мы с тобой должны быть вместе!

— Эти храмы, — сказал Овидий, указывая через окно на Капитолий, — и боги, живущие в этих храмах, и ты, дорогая жена, — прощайте навсегда. Не суждено мне увидеть вас снова! Но передайте Октавиану, что он несправедливо подверг меня изгнанию: я не совершил никакого преступления.

Слушая мужа, Фабия заплакала ещё сильнее.

— Разреши мне поехать с тобой. Тебе приказывает ехать император, а мне — любовь. Жена изгнанника, я буду сама изгнанницей. Самая далёкая земля меня не страшит.

Уже три раза прощался Овидий, но всё не решался уехать. Наконец, собрав всё своё мужество, он, отстранил от себя жену и, пробежав через остий и вестибюль, быстро вскочил в повозку.

Фабия без чувств упала на пол…

Перед самым рассветом Овидий взошёл на корабль, готовый к отплытию. Гребцы уже сидели на скамейках, держа в руках длинные вёсла. На высокой мачте были распущены алые паруса. Корма, на которой стоял жертвенник бога Нептуна — повелителя морских стихий, была разрисована красной краской. На высоком носу корабля был выточен из дерева белый лебедь.

Рулевой, стоя на корме, вглядывался в плывущие далеко над горизонтом тучи и неодобрительно покачивал головой. Декабрь — время самых сильных бурь у берегов Италии. Но Август мало заботился о жизни Овидия.

На второй день плавания разразилась страшная буря. Ветер сорвал паруса и сломал высокую мачту. Много матросов и гребцов утонуло. Разъярённое море бросало корабль, как малую щепку. Никто не надеялся уже на спасение, но буря прибили разбитый корабль назад, к берегам Италии. Как будто само море понимало, что Овидий должен остаться на родине.

Через несколько дней Овидий сел на другой корабль, носивший имя Минервы — богини мудрости, покровительницы искусства и ремесла. Поэт пересёк Ионийское море, достиг берегов Греции и остановился в Коринфе. Долго длилось опасное путешествие Овидия — вдоль берегов Малой Азии, через пролив Геллеспонт, затем через Пропонтиду — в Понт Эвксйнский, как называли греки Чёрное море.

Испытав много приключений и преодолев все опасности, Овидий прибыл, наконец, в город Томы. Этот город недавно был завоёван римлянами. Местные жители ненавидели завоевателей, враждебно относились к чужестранцам. Здесь поэту предстояло прожить долгие годы и умереть.

«Вокруг меня живут воинственные сарматы, — писал Овидий друзьям. — Летом нас защищают от них прозрачные воды Дуная. Но когда наступает зима и река покрывается льдом, сарматы производят набеги. На быстрых своих лошадях они увозят из римских поселений имущество, скот и захваченных пленных. Даже по улицам города нередко пролетают сарматские стрелы, пропитанные ядом».

Овидий в юности избегал военной службы. Теперь в старости ему приходилось защищать свою жизнь с мечом в руках. Он не раз вместе с римскими легионерами оборонял городские стены.

Овидий тосковал без семьи. В письмах он умолял императора вернуть его в Рим. В ссылке Овидий написал ещё две книги стихов — «Скорбные песни» и «Послания с Чёрного моря». В этих грустных стихах он описал суровую природу Скифии. Он изучил местный язык и ближе сошёлся с местными жителями. Он понял, что их жестокость была лишь ответом на жестокость римских властей. Овидий стал сочинять стихи на сарматском языке. Местные жители окружили его вниманием и заботой. Его освободили от всех повинностей и налогов. За песню в честь одного сарматского вождя его увенчали лавровым венком.

Однажды Овидий, глубоко задумавшись, сидел на берегу Дуная. Он вспомнил один из самых счастливых дней своей жизни.

Овидию было тогда всего 24 года. Его пригласили на обед к знаменитому полководцу Марку Агриппе. Агриппа прославился во многих сражениях, особенно победой при Акции, которая сделала Августа властелином Рима. Агриппа недавно вернулся в столицу, усмирив восстание в Галлии.

В доме Агриппы в этот день можно было увидеть самых влиятельных людей, близких к императору. Август объезжал в то время свои владения на востоке. Поэтому Агриппа не мог пригласить его к себе.

Овидий был поражён роскошью в доме Агриппы и пышностью обеда. Хозяин и гости полулежали на мягких сидениях вокруг большого стола. Рабы разливали вино и разносили на огромных подносах самые изысканные кушанья. Первая смена блюд состояла из различных сортов рыбы. На плоских блюдах — живые моллюски, варёные раки, омары и крабы, лягушки и устрицы — всё, что водится в солёной и пресной воде.

После первых тостов в честь хозяина с ложа поднялся один из сенаторов. Он говорил об изящных искусствах, о художниках Рима. Но более всего он старался прославить хозяина дома:

— Великий Агриппа не только одержал военные победы, он украсил столицу мира самыми красивыми дворцами, колоннадами и садами. Он дал жителям Рима новый водопровод…

Агриппе было очень приятно слушать хвалебную речь. Но он решил проявить скромность и, прервав сенатора, обратился к своему другу Меценату:

— Скажи, Меценат, стоит ли говорить о моих небольших заслугах, если никто ещё здесь не сказал о великих делах нашего императора?

Тогда слово взял Гай Меценат. Близкий друг Августа, он приблизил ко двору императора лучших поэтов. Щедро осыпая их подарками, Меценат заставлял писателей прославлять Октавиана.

— О делах Августа не скажешь простыми словами. Мы сегодня отмечаем два праздника — сказал Меценат. — Великий полководец Агриппа с победой вернулся из Галлии. Великий поэт Вергилий завтра отправляется в Азию, к берегам легендарной Трои. Там он закончит новую поэму, посвящённую Октавиану. Попросим его на прощанье прочитать нам свои стихи.

Все взоры обратились к поэту. Публий Вергилий Марон возлежал по правую руку от Мецената. Он прославился двумя большими поэмами и считался первым поэтом Рима. Одна из поэм называлась «Буколики». В ней Вергилий воспел природу Италии, описал мирную жизнь пастухов и пастушек. Во второй поэме — «Георгики» — описаны хлебопашество, виноградарство, скотоводство и пчеловодство. Поэма была посвящена Октавиану, как покровителю римского земледелия.

Вергилия называли римским Гомером. По улицам за ним ходили толпы народа. Когда он входил в театр, публика вставала, приветствуя его, как императора.

Но вот уже десять лет Вергилий никому не показывал своих новых стихов. Он работал над третьей поэмой — «Энеидой». В ней поэт рассказывал о приключениях троянского героя Энея.

После разрушения Трои Эней долго скитался по морям и суше. Наконец, Эней прибыл в Италию. Там он поселился на берегу Тибра и стал родоначальником рода Юлиев. К этому роду принадлежали не только легендарные основатели Рима Ромул и Рем, но и Юлий Цезарь и Октавиан Август. В поэме говорилось, что Эней был сыном богини Венеры и внуком самого Юпитера. Так Вергилий не только прославлял Октавиана, но и доказывал божественность его власти. Жители Рима знали, что Вергилий любит и воспевает природу Италии, мужество римлян, свою дорогую отчизну и прощали поэту неумеренную лесть императору…

Поэт поднялся со своего ложа. Ему было пятьдесят лет, но он сутулился и выглядел значительно старше. Вергилий начал читать очень тихо. Но затем увлёкся, и голос его юношески зазвенел.

Вергилий прочёл о том, как Эней спускается в подземное царство, чтобы встретиться там со своим отцом Анхизом:

Шли в одинокой ночи они через мрачные тени…

Там встречает Эней многих троянских героев, убитых во время осады Трои. Анхиз показывает сыну и души будущих героев, потомков Энея, в том числе Августа, всячески восхваляя порядки, которые Октавиан введёт в Италии.

После Вергилия читали свои стихи и другие поэты. Но все гости притихли, когда со своего ложа поднялся Квинт Гораций Флакк. В молодости он храбро сражался в войске Брута против Октавиана. Теперь он давно отказался от своих юношеских увлечений. Он перестал надеяться, что в Риме возродится республика. Гораций решил не заниматься политикой. В своём небольшом имении в предместье Рима Гораций писал оды, послания и сатиры. Гораций никогда не сочинял больших произведений. Но в маленькие лирические стихи он умел вложить глубокий серьёзный смысл. Его считали наставником римских граждан, он писал мудрые стихи о дружбе, о любви, о поэзии и искусстве. В одном из посланий Гораций писал: «Я готов отказаться от всех даров и богатств, если они лишат меня свободы».

В этот день Гораций прочёл своё стихотворение «Памятник», в котором говорилось о бессмертии его произведений:

Воздвиг я памятник вечнее меди

прочной

И зданий царственных, превыше

пирамид;

Его ни едкий дождь, ни Аквилон

полночный,

Ни ряд бесчисленных годов

не истребит.

Нет, я не весь умру, и жизни

лучшей долей

Избегну похорон, и славный

мой венец

Всё будет зеленеть, доколе

в, Капитолий

С безмолвной девою верховный

ходит жрец.

Когда Гораций окончил чтение, Агриппа сказал:

— В Риме два великих поэта. Их слава равна славе Гомера. Стихи их достойны великих деяний Августа.

Меценат улыбался. Сегодняшний день был для него праздником. Ведь он первый заметил и приблизил к Октавиану Вергилия и Горация.

Тогда поднялся со своего ложа Валерий Мессала, знаменитый оратор и друг Октавиана:

— Попросите прочитать свои стихи моего юного друга, — сказал он, указывая на Овидия. — Я думаю, что они понравятся Вергилию, Горацию и всем гостям.

Смущённый и растерянный вид Овидия сначала рассмешил Агриппу. Первый раз в жизни читал Овидий стихи в присутствии самых знаменитых поэтов Рима. Поборов смущение, поэт прочитал недавно написанное им послание.

Все гости были поражены изяществом и лёгкостью стихов.

— Ты прав, Мессала, — сказал Агриппа, — в Риме теперь три великих поэта: Вергилий, Гораций и Овидий.