• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Бывший лейтенант Кузнецов шагал, сам не зная куда, только бы подальше. И поскорее. На ходу он передумывал свои действия на мосту и всё больше и больше проникался неприятным ощущением какой-то технической ошибки. По своему служебному опыту он уже знал давно: человек торопится, иногда даже и волнуется, а потом приходит спокойная следственная группа, которой ни торопиться, ни волноваться совершенно незачем, и, вот, в плановых намётках преступника оказываются вопиющие дыры. Могли, например, найти стреляную гильзу, нужно было найти её самому, но было темно… Следы на мосту… Погода была влажная, следы, вероятно, остались. Могут найти, с ищейками, и остатки сожжённого обмундирования. Металлические пуговицы сгореть, ведь, не могли… Ну, мало ли что ещё… Словом, настроение у бывшего лейтенанта было придавленное.

По той же тайге, но в совершенно определённом направлении шагал и Стёпка. В противоположность бывшему лейтенанту, Стёпка захлёбывался от восторга. Не только потому, что он снова был на свободе, что где-то, не так уж далеко, ждёт его Лыско, а при нём, Лыске, есть ещё и спирт, а, главным образом, от восторга перед самим собой: вот как ловко он всё это обтяпал: и этого цыганистого комара провёл, и борова на тот свет отправил, и машину перекинул в воду – ай-да Стёпка, знай наших! Единственным тёмненьким пятнышком на правой руке Стёпки болталась цепь. Нужно было по Боровским карманам пошарить, там, наверное был ключ от цепи. Ну, всего сразу не сообразишь, а там видно будет.

Сквозь ночь и тайгу Стёпка шагал медленно и осторожно: не дай Бог свернуть себе ногу так близко от этого проклятущего моста, уж завтра-то там будут всякие люди, начнут искать… И этот цыганистый комар, наверно, прилетит. Стёпка окончательно решил отряхнуть со своих ног прах своей таёжной родины и смываться то ли к сойотам, то ли к китайцам. Тут рано или поздно поймают, и уж тогда не убежишь…

На первом же привале Стёпка попытался избавиться от цепи. Браслет был довольно широк, но не на столько, чтобы просунуть сквозь него жилистую бродяжью руку. Разве разбить его? Стёпка положил руку с браслетом на камень и другим камнем сплюснул браслет по одному диаметру. Потом – по другому, перпендикулярному. Потом ещё и ещё раз. Через полчаса на браслете появилась трещина. Ещё через полчаса браслет лопнул, наполняя Стёпку новым восторгом перед самим собой. “Эх, быть бы мне министром или генералом!” Но эта перспектива даже Стёпке казалась достаточно отдаленной. Спёртый с авто чемодан был ближе.

Стёпка раскрыл чемодан. Там были белый хлеб, какие-то консервы, колбаса, коробка с кетовой икрой и прочее, и прочее. И, что самое важное, была алюминиевая фляжка ёмкостью литра в два. Вид фляжки наполнил Стёпкину душу новым порывом восторга: не будут же люди воду или чай во фляжке возить!

Во фляжке, действительно, не было ни воды, ни чаю. И пробка была такая занятная, ровно стаканчик. Стёпка налил стаканчик, но чей-то голос сурово сказал: “Опять напьёшься и опять влипнешь!”

Стёпка опустил руку со стаканчиком. В самом деле, прошёл он вёрст с двадцать, не больше, ночью по тайге не побежишь. Уж и сейчас, наверно, на мосту сидят чекисты, всё нюхают, а потом с собаками пойдут по Стёпкиным следам. Мысль о собаках привела Стёпку в несколько нервное настроение, как это он до этих пор о собаках не вспомнил? И ещё о том, как он в Лыскове, вот тоже так надрался и проболтался. И ещё тоже из-за спирта попался у этого проклятого коопа. Вот теперь в самый раз бы выпить. А собаки?

Другой, тоже нездешний голос, шептал Стёпке о том, что вот уже сколько дней ни маковой росинки не было. И в горле совсем пересохши после таких волнений. И что одна стопочка, что она значит?

Так сидел Стёпка со стаканчиком почти уже у губ и с гражданской войной на душе: выпить – не выпить? Первый голос, наконец, одолел. Стёпка, тяжко вздохнув, вылил стаканчик обратно во фляжку и за этот подвиг был вознагражден новым припадком восторга: “Железный человек этот Стёпка, эх, быть бы ему генералом!”

Но на хлеб, икру и прочее никакого запрета не было. Основательно подкрепившись, Стёпка начал соображать. Прежде всего, где именно Лыско? Стёпка припомнил: так – речка, так – мост, так – Троицкое с его паршивым коопом, от моста Стёпка шагал на полдень, всё это вырисовывалось в его бродяжьем мозгу с точностью фотографического снимка. Словом, Лыско был почти найден. Оставался вопрос о собаках. Но и против собак были свои способы. Стёпка пожертвовал стопку водки на омовение своих подошв и, как показали дальнейшие события, его очередные предохранительные меры были уже излишними. К вечеру того же дня сыщики с ищейками дошли до кострища, и дальнейших следов ищейки унюхать уже не смогли.

Стёпка, шагая всё дальше на полдень, норовил использовать всякий ручей, чтобы пройти по его дну несколько сот шагов, обёртывал свои ноги травой и ветками, потерял на этом часа два пути, но после полудня всё-таки нашел Лыско.

Лыско, стреноженный, пасся на прежнем месте. Завидя Стёпку, он приветливо заржал. Ближайшее знакомство принесло Лыске некоторое разочарование: не было слышно такого близкого и привычного сивушного духа, Стёпка это или не Стёпка? Но Стёпка уже обнимал Лыскину шею, трепал его по плечу и говорил всякие хорошие слова, не очень приличные по содержанию, но очень ласковые по тону. Содержания Лыско, к счастью, не понимал, но тон не оставлял никаких сомнений.

Стёпка навьючил на Лыско остатки своей ноши, взял в руки повод и оба друга двинулись дальше, до ночи нельзя было и думать об остановке. Поздним вечером, развьючив и стреножив Лыско, Стёпка устроился под какой-то мохнатой елью, и сейчас никакие голоса, ни здешние, ни нездешние, не стояли между Стёпкой и фляжкой. Ночь была – хоть глаз выколи, костра Стёпка не решился развести, снова стал моросить мелкий осенний дождик, очень холодный дождик на этой высоте, но под елью было сухо, и Стёпка предался неограниченному наслаждению жизнью.

Следующие дни повторяли райскую эпопею, пережитую Стёпкой и Лыской до приключения у Троицкого коопа. Какая-то мысль, однако, слегка беспокоила Стёпку. Проанализировав состояние своей психики, Стёпка, наконец, открыл эту мысль: водка как-то очень уж быстро утекала, а ни в какие коопы Стёпка уже больше не ходок – хватит. В особенности сейчас, после подвига на мосту, сейчас уж вся краоноармейщина на ноги поставлена…

С каждым днем Стёпка и Лыско уходили всё дальше и выше. Лес стал редеть и мельчать. Тайга прерывалась всё большими и большими луговыми прогалинами. Стёпка старался их обходить, но это удавалось не всегда. Однажды, идя по мелкому перелеску, Стёпка услыхал какой-то странный гул, несущийся откуда-то сверху. Подняв голову, Стёпка сквозь жидкие ветки перелеска увидел тускло поблескивающий своими алюминиевыми крыльями самолёт. Самолёты Стёпке приходилось видать очень редко, но приходилось. Они всегда вызывали у него ощущение какой-то обиды: вот тут месишь-месишь тайгу, а этот, почитай, сто вёрст в час летит! Самолёт летел медленно и низко, как коршун, высматривающий свою добычу. Почти инстинктивно Стёпка с Лыской нырнул под самое густое в пределах достижения дерево и стал ждать. Самолёт летел не прямо, а кругами, опять же, как коршун. Острые Стёпкины глаза разглядели на нём двух человек. Один правил машиной, а другой смотрел на расстилающуюся под ним тайгу, луга, перелески сквозь какой-то громадный бинокль. Чего-то, значит, ищет. Только чего?

И вдруг тревожная мысль, острая, как укол, вонзилась в Степкины мозги. А вдруг ищут именно его, Стёпку, чего ж им тут больше искать? И в самом деле! Этот цыганистый комар, видно – большущее начальство. И допрашивал он Стёпку не из-за прошлогоднего снега. Конвоиров дали целых пять человек. На такой машине везли, о каких Стёпка и слыхом не слыхал. Дался им этот портфель?

Стёпке пришла в голову запоздалая идея – выбросить портфель ко всем чертям, пусть подавятся. Но было ясно, что это ничего не спасает: сейчас гонятся за ним, Стёпкой, на душе у Стёпки, помимо всего прочего, ещё и три чекистских жизни, нет, тут уж никакой портфель не поможет. Да и кто будет знать, что он уже не у Стёпки?

Самолёт покружил, покружил над самым Стёпкиным перелеском и полетел кружиться на другое место. Но скоро острый Стёпкин слух уловил гуденье другого самолёта, потом, где-то очень далеко, начали гудеть еще несколько. Становилось нехорошо.

Стёпка привязал коня к дереву, взял бинокль, влез на сосну и стал смотреть. Так и есть: там, где перед перевалом расстилается огромная луговина, кружатся и спускаются ещё несколько самолётов. Другие кружатся поближе, и с них падают словно хлопья снега, огромные этакие хлопья. Больше не было видно ничего.

Стёпка слез с дерева в достаточно тревожном настроении. Через перевал, значит, ходу нет. Через гребень с Лыском никак не пройти, да ещё неизвестно, можно ли пройти пешему. Кроме того, через луговины днём идти было нельзя – вот вылетит такая железная сорока и поминай, как звали, на луговине никуда не укроешься.

Стёпка снял с коня весь его багаж, часть запихал под подходящий куст, жалко было, да что поделаешь! Всё самое нужное засунул в спинной мешок и дошёл до такой степени самоотвержения, что даже и водку с собой не взял. Некоторые размышления вызывал только портфель: он не был тяжёл, путного в нём ничего не было – какие-то бумажки, прочитать которые у Стёпки не было ни охоты, ни квалификации, потом портрет вот этого Светлова, Стёпка ещё раз достал бумажку и ещё раз посмотрел на портрет: образованный, видимо, мужчина этот Валерий Михайлович Светлов, вишь, сколько денег за него обещано! После некоторого колебания Стёпка запрятал портфель в свой мешок.

– Плеч не давит, а пригодиться может.

Уже стемнело. Ведя Лыско на поводу, Стёпка стал перебираться через луговину. После неё начинался небольшой спуск, заросший жидким лесом. Дальше почва опять подымалась до самого гребня, Стёпка знал эти места, шла сначала луговина, потом шёл спуск, заросший мелким лесом, потом снова подъём, голый, густо засыпанный мелким камнем. И дальше – почти отвесная стена гребня.

Сейчас можно было перебираться через луговину, ночью никакой самолёт ничего не увидит. Стёпка сел верхом на Лыску и шагом тронулся вперед. Где-то ещё гудели самолёты, вызывая у Стёпки неуютное чувство, что он ничем, кроме ночи, не защищен. И, вдруг, в нескольких верстах от него, на небе показалась небольшая яркая точка. Через несколько секунд она вспыхнула нестерпимо ярким пламенем. Стёпка успел соскочить с коня и заставить его лечь на землю, и сам лёг рядом. Точка всё разгоралась, но от Стёпки она была слишком далеко, может и Стёпки ещё не видно. Но если загорелась одна, почему не загореться и другой?

Когда ракета потухла, Стёпка стремительно повернул назад, в перелесок. Едва он успел вместе с конем. Гребень был всё ближе и ближе. Вправо, наискосок, была какая-то расселина, глубокая и чёрная, видимо, заросшая кустарником. Расщелина могла быть спасением. На бегу Стёпка всё-таки обдумывал своё положение, и решил живым не даваться никак: все жилы вытянут, все суставы выворотят, а в чём ему, Стёпке, сознаваться? Да ещё и убитые конвоиры. Нет, пули из винтовки – в красноармейцев. Пулю из пистолета – себе в лоб.

Загудели новые самолёты, и из них стали сыпаться такие же белые грибы как те, которые Стёпка в бинокль заметил у перевала. Грибы падали на землю, и из-под них выскакивали люди. В форме и с винтовками. В детали Стёпка всматриваться не стал. Один из грибов упал по дороге между Стёпкой и расселиной, от гриба отделился и выскочил красноармеец. Стёпка вскинул винтовку, и едва успел красноармеец как следует стать на ноги, как Стёпка спустил курок. Красноармеец нелепо ткнулся лицом в камни и замер. Стёпка повернулся назад и в несколько последних выстрелов вложил всё своё таёжное хладнокровие и весь свой охотничий опыт. Винтовка была автоматической, а Стёпка не имел обыкновения давать промаха. От тех грибов, которые упали подальше, вскакивали новые люди, много людей, и бежали к нему, но они были далеко, с полуверсту. Стёпка снова бросился бежать, туманно изумляясь тому, что в него не стреляют, должно быть, живым хотят взять, ну, это ещё бабушка надвое ворожила. Но подбегут ближе – ногу прострелят, чтобы и бежать не мог, и живым попался. Если ногу, то ещё хорошо – успею застрелиться, а если в живот? Потеряешь сознание, а потом будут жилы вытягивать и суставы ломать. Стёпка закинул винтовку за плечи, на бегу вытащил пистолет, чтобы успеть не даться живым. Гребень был уж в нескольких шагах, расселина зияла черным своим провалом, и Стёпка понял, что выхода нет. К нему бежало десятка два человек и, пока он будет карабкаться по расселине, ему из винтовок все суставы перебьют. Уже окончательно выбившись из сил, задыхаясь и спотыкаясь, Стёпка бежал вдоль гребня, и вдруг сразу с карниза этого гребня затрещали новые выстрелы, и откуда-то справа из какой-то ложбины выскочил красноармеец с винтовкой наперевес, с искаженным от злобы и страха лицом и заорал:

– Сдавайся, говорят тебе, сукин сын!

Стёпка уже ни о чём не думая, выпустил в красноармейца несколько пуль подряд и только потом с ужасом сообразил, что для него самого, может быть, и пули никакой не осталось. Ну, теперь, всё равно – конец. Стёпка всунул ствол пистолета в рот и с ужасом почувствовал, как тяжело это маленькое-маленькое, но последнее, самое последнее движение – нажим на спуск. Сердце колотилось, как раненая птица, перед глазами ходили кровавые круги, кто-то сверху что-то орал, и вдруг Стёпка заметил, как перед самым его носом, извиваясь, падает верёвка, а на верёвке – петля. Какой-то медвежий голос сверху, с карниза, ревел ревмя:

– Сунь, паря, ногу в петлю, вытянем!

Стёпка не соображал уже ничего. Взяв в зубы пистолет, он всунул ногу в петлю и какая-то нездешняя сила поволокла его вверх. Снизу и сверху трещали выстрелы, пули щёлкали по камням гребня, какие-то складки расселины, очевидно, как-то защищали Стёпку от каких-то пуль. Стёпка стукался то головой, то коленями, то плечами о камни, почти теряя сознание, судорожно сжимал веревку, а нездешняя сила все волокла и волокла его вверх, вверх, вверх…