• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

– Вы живы или успели утонуть?

Валерий Михайлович вылез из горячей ванны не без некоторого сожаления.

– А теперь, рекомендую вам под холодный душ, вот здесь.

Валерий Михайлович последовал рекомендации отца Петра, из стены пещерки выливалась струя ледниковой воды. Через несколько минут Валерий Михайлович почувствовал себя словно омоложенным и обновленным. Даже “Критика чистого разума” как-то потеряла свой интерес – перспектива омулей, маринованных в кедровом масле, была более актуальной.

В пещерке горела печка, и от печки нёсся провокационный запах жареных рябчиков. Отец Пётр быстро и бесшумно витал по пещерке то- ли, как привидение, то-ли, как мышь. Стол был довольно плотно уставлен всякой снедью, и, возвышаясь на несколько голов над нею, стояла бутыль.

– Видите-ли, Валерий Михайлович, – пояснил отец Пётр. Ничего – слишком. Уединение – хорошая вещь, но тоже – не слишком. Не добро человеку единому быти. Садитесь, вот сюда, – отец Пётр показал на кресло. – Тем более, человеку, вкусившему плод познания неизвестно чего. Мы все вкушаем, совершенно неизвестно, что именно…

– Я полагал, что вам известно.

– Больше, конечно, чем вам, но тоже весьма относительно. Вот, всё не выходит из головы тот дядя, которого Еремей должен встретить где-то в ущелье…

– Вы уверены, что встретит?

– Почти абсолютно. Девяносто девять и девять в периоде. Но дальше? Дальше какая-то абракадабра… Однако, время у нас есть. Сегодня Еремей ещё не вернётся. Ваш этот толстый, как его?

– Потапыч…

– Потапыч попал в какое-то дурацкое положение. Это очень хорошо.

– Почему хорошо?

– У него ведь тоже “научный образ мышления”, почти как у вас. Он где-то просто застрял. Завтра мы его вытащим. Ну-с, давайте.

Отец Пётр уселся у стола на кровать. Сейчас у него не было ни пристального, “пронизывающего”, взора ни повадок то-ли отшельника, то-ли знахаря, то-ли ясновидящего. Против Валерия Михайловича сидел просто русский человек, правда, видимо, очень культурный, предвкушающий хорошие выпивку, закуску и беседу.

После первой же экспериментальной попытки с водкой и омулем, Валерий Михайлович констатировал твердо:

– Вы были правы, такой закуски я в жизни не едал.

– А должны были бы знать, что омуль – лучшая рыба в мире, “ленивы мы и нелюбопытны”.

– Даже к закуске?

– Видите сами. Водка же у меня от контрабандистов. Они приходят ко мне, как в справочное бюро. В девяноста случаях из ста мои справки оказываются правильными.

– Словом, вы тут вроде профессиональной гадалки.

– Приблизительно. Но, кроме того, у меня есть, более или менее, постоянная связь с генералом Завойко.

Валерий Михайлович опустил рюмку, уже было поднятую к губам.

Что это – ясновидение или агентура? Сейчас проникающими и пронизывающими стали глаза Валерия Михайловича. Отец Пётр, значит, знал не только о генерале Завойко, но и о связи Валерия Михайловича с генералом Завойко, иначе бы он не выстрелил этим именем? Что ещё знал отец Пётр? Валерий Михайлович чувствовал, что он попал в глупое, а, может быть, и в опасное положение. К опасным положениям он привык давно, но глупое положение его никак не устраивало. Он положил руки на стол, и сейчас уже отцу Петру пришлось почувствовать на себе взгляд холодный, ясный, сверлящий, как механическое сверло из быстрорежущей стали.

Отец Пётр как-то поёжился.

– Прошу прощения. Мне, может быть, не следовало начинать такой лобовой атакой. Совсем коротко: я сижу здесь в качестве ясновидящего отшельника, а, в частности, в моём распоряжении на всякий случай, есть около десяти тысяч винтовок, которые не имеют обыкновения давать промахов, вот вроде Еремеевской. О вас же я знаю из физико-химической литературы, из моих логических выводов о вашей роли в атомных изысканиях СССР, из моей информации об изоляторе, из сопоставления таких фактов…

Тут отец Пётр остановился для рюмки водки.

– … из сопоставления таких фактов: я в связи с генералом Завойко, который, в свою очередь, связан с Берманом в его, Бермана, антисталинском заговоре. Завойко, как вы, конечно, знаете, опирается на вооруженные силы пограничной дивизии. Силы эти ненадёжны, как, впрочем, ненадёжен и сам Завойко. Мои силы надёжны абсолютно, можете ли вы представить себе предательство со стороны хотя бы вот этого Еремея?

Предательство со стороны Еремея Валерий Михайлович, конечно, представить себе не мог. Но предательство со стороны отца Петра? Валерий Михайлович сидел неподвижно, положив локти на стол и по- прежнему сверля отца Петра своей быстрорежущей сталью.

– Завойко ненадёжен, – продолжал отец Пётр. – Он бывал тут у меня под предлогом охоты, и он говорит больше, чем надо. От него я узнал некоторые подробности о вашем “мозговом тресте” и об охоте Бермана за этим трестом. Дальше, тайга, как известно, слухом полнится. Приходят контрабандисты, охотники, приходят шаманы и ламы, вы, вероятно, не знаете, что Алтай является вторым после Тибета очагом ламаитского оккультизма. Шаманы и ламы приходят ко мне и как товарищи по профессии, и как ученики, и как учителя – всё это не так просто, как история с вашим отроческим ножом…

– А вы откуда о ней знаете? – Валерию Михайловичу было совершенно ясно, что никакая агентура не могла дать отцу Петру никакой информации об этом детском инциденте.

– Вы, конечно, знаете о лучах Блондло – фотографирование излучений человеческого мозга. При некоторых условиях, редких условиях, и при некоторых данных, очень редких данных, эти излучения другой человеческий мозг может уловить непосредственно. Но, может быть, вовсе и не мозг, не в том дело… Сейчас ваша мысль была, может быть, перенапряжена. И я, стоя у печки с рябчиками, почувствовал, нет, не вашу мысль, а ход ваших мыслей. Случай с ножом, вероятно, оставил очень уж глубокий шрам в вашей психике.

– Оставил, – сказал Валерий Михайлович.

– Я, собственно, не знаю, в чём дело. Но этот нож я даже могу нарисовать, хотите?

Не дожидаясь ответа, отец Пётр достал с полки блокнот и карандаш. По тому, с какой уверенностью набрасывая отец Петр свой рисунок, Валерий Михайлович почувствовал очень тренированную руку.

– Вот, посмотрите.

Это был, действительно, тот самый нож. Старый кухонный нож, посередине лезвия проточенный до узкой полоски, с черенком, костяная обкладка которого обломалась в ещё незапамятные времена, и медные гвоздики торчали из железной пластинки. Валерий Михайлович помнил, сколько раз и он, и его мать царапали себе руки об эти гвоздики. Нет, никакая в мире агентура не могла дать отцу Петру информации и рисунка этого ножа…

– Так что, как видите, – продолжал отец Петр, – если я могу знать это, то, очевидно, что круг моей информации не ограничивается лишними словами генерала Завойко… И что, следовательно, меня вам опасаться совершенно нечего. Так?

Валерий Михайлович не ответил ничего. Может быть, что область науки отца Петра относилась ко всей науке Валерия Михайловича так же, как законы клина относились к законам термодинамики. И что, следовательно, он, Валерий Михайлович, взялся исследовать револьвер с курком тройного действия: нажал на какой-то спуск, никак не предполагая, что нажим на спуск автоматически взводит курок. Теперь этот курок опустился. Что дальше? Может быть, и Сталин играл таким же научно обоснованным курком? И с такими же научными предпосылками, как Валерий Михайлович в истории с ножом, молекулой и революцией? Эта мысль была острее всякого ножа, она обезоруживала.

– Мудрость человеческая, – сказал отец Пётр, – есть безумие перед Господом.

– Может быть, и перед человечеством тоже?

– Все мы – дети, играющие на берегу безбрежности. И все идём в тупик.

– Какой тупик?

– Полный и совершенно очевидный. Вся наша культура построена для того, чтобы снабдить наше тело, которое всё равно сгниет через десять или через сто лет, бифштексами или холодильниками для бифштексов. Лет через сто или двести для всей суммы этих тел не хватит никаких бифштексов. Ваша наука делает всё, чтобы нарушить извечный закон равновесия в природе и отбора лучшего. Она спасает от смерти в младенчестве полуобезьян, которых она же потом делает полулюдьми. Есть ли прогресс в том, что через двести лет на земле будет жить восемь миллиардов людей, беззубых и бессильных, которым нечего будет есть и которые станут истреблять друг друга, чтобы на каждого из оставшихся пришлось по лишнему бифштексу? Человеческий род начал с грехопадения и кончит им. Давайте, что-ли, продолжать. Бифштексов у нас нет, но рябчики уже готовы.

– У вас, кажется, теория не очень плотно смыкается с практикой?

– Всякая теория, доведённая до абсурда, и есть абсурд. В беззаконии, значит, есмь и во гресех роди мя мати моя. Может быть, на путях какого-то четвёртого или шестьдесят четвёртого измерения мы и найдём какой-то выход из тупика. То, что Богословие называет чудом, вероятно, и есть прорыв кого-то в наши три измерения из каких-то иных измерений. Но сейчас нам, конечно, нужно выбраться из атомного тупика.

– Если рассматривать вещи с вашей точки зрения, то зачем? Не всё ли равно, через двести лет или через сто лет?

– Нет, не всё равно. Ибо, если ваши изыскания попадут в их руки, то пути к иным измерениям, к чуду, к душе будут закрыты на века. Только поэтому. Кажется, в первый раз в истории мира мы открыли нравственную температуру абсолютного нуля – двести семьдесят один градус. Завойко нам изменит, – продолжал отец Петр, снова перепрыгивая от мысли к мысли, впрочем, Валерий Михайлович уже уловил, что у отца Петра была его особая логическая связь. – Правильная тактика должна быть построена в том допущении, что там моральная температура равна абсолютному нулю.

Чисто абстрактные вопросы Валерия Михайловича в данный момент интересовали мало. Чудовищный механизм атомных заговоров и контрзаговоров растянулся от Москвы до вот этой пещеры, и от Вашингтона до Нарынского изолятора. Прямо или косвенно, в него были втянуты тысячи людей – советская агентура в Америке и американская агентура в СССР. Оторванные от жизни атомные мечтатели в американских лабораториях и полусумасшедший, сейчас, может быть, и совсем сумасшедший, гений в Нарынском изоляторе. Сталин дал Берману почти неограниченные полномочия по всему этому атомному комплексу, и Берман пытается утилизировать эти полномочия против Сталина. На вот этаком фоне титанической борьбы откуда-то, поистине из четвёртого измерения, появляется Стёпка с его украденным из того-же измерения портфелем товарища Кривоносова, возникает какой-то отец Пётр, который, по-видимому, и в самом деле видит что-то в этом измерении. Горит охотничий замок в Лесной Пади, и кто-то, вроде Медведева, вот сейчас торчит где-то, то ли на дереве, то ли в яме и таёжный медведь Еремей будет, по утверждению отца Петра, спасать кого-то, вроде Медведева, и этот кто-то, вроде Медведева, принесёт ему, Валерию Михайловичу, какую-то пользу. Абракадабра…

Валерий Михайлович начинал чувствовать, что его интеллектуальных данных не хватает для того, чтобы охватить весь этот комплекс в его целом. Да и было ли это возможно вообще? Откуда-то из четвёртого измерения возникает событие, которое близорукий человеческий ум трёх измерений называет случаем, и которое путает все, с такой строгой логикой построенные планы…

– Давайте сделаем перерыв, – сказал Валерий Михайлович. Он отодвинул тарелку и стакан, вынул из кармана табачницу и стал свёртывать папиросу.

– Сверните и мне, – попросил отец Пётр. – Я уже много-много лет не курю, но, иногда, приятно…

Оба собеседника закурили.

– Об абсолютном нуле моральной температуры я заговорил, собственно, напрасно, вы сами это знаете не хуже меня. Но, в данном случае, в применении к генералу Завойко эта температура имеет конкретное значение. По-видимому, Завойко взвешивает цену, по которой он мог бы продаться будущему победителю, а также и шансы сторон на победу.

Валерий Михайлович слегка пожал плечами.

– Берман шансов не имеет никаких. Это должно было быть ясно даже и Завойко.

– По-видимому, не очень ясно. Во всяком случае, я очень рад, что встретил вас.

Валерий Михайлович посмотрел несколько испытующе.

– Да, очень рад, – повторил отец Пётр. – Возможно, что я сделал бы большую ошибку. О десяти тысячах винтовок я вам уже говорил. Нарынский изолятор мы могли бы захватить. Что-то меня останавливает.

– Четвёртое измерение?

– Вероятно.

– Оно, кажется, и на этот раз право. Дело в том, что караулу дано приказание в случае опасности взорвать всё. Караул не знает, что при этом он погибнет и сам.

– Начальником караула состоит некто Алкснис, латыш, полковник государственной безопасности и человек, который не остановится ни перед чем.

– Насколько я знаю, даже и перед самоубийством.

– Правильно. Ему запрещено покидать стены изолятора. И кроме него, там есть и ещё один маниак.

– Алксниса вы считаете тоже маниаком?

– Сейчас было бы затруднительно сказать, кто из нас не является маниаком. Совсем уж нормальным человеком вы, вероятно, не считаете и меня.

– А вы меня?

– Приблизительно. Мир потерял Бога. Одни его ищут, другие искать перестали, третьи стараются стать богами. Я иногда выступаю в качестве исповедника. Один убийца, одиннадцать человек, пришёл исповедываться, все одиннадцать посещают его каждую ночь. Я стал говорить о Боге, он говорит: “О Боге после, раньше чтобы мертвецы ко мне не приходили.” Ходят мертвецы. Но если нет Бога, то ведь нет и мертвецов.

– Я сомневаюсь в том, чтобы, например, Берману стоило бы говорить и о Боге, и о мертвецах.

– Совершенно верно. Поэтому нам ничего больше не остаётся, как заниматься паллиативами. Раз в год всё-таки приятно закурить папиросу.

Отец Пётр мечтательным взглядом посмотрел на голубую струйку дыма, медленно таявшего над столом.

– Взрыв изолятора ещё не даёт решения вопроса, параллельные исследования ведутся ещё в трёх местах, не говоря уже о том, что все иностранные исследования Кремлю известны достаточно точно. Нужен захват изолятора. Туда стекаются все результаты всех исследований.

– И, кроме того, – сказал отец Пётр, – именно там та женщина, локон которой…

– Нет, этого я не принимаю в расчёт.

– Сознательно – да. Но самую дневную нашу логику направляет самое глубинное подсознание. Не очень, всё-таки, легко подписать смертный приговор любимой женщине, если есть другие пути.

– Есть ли?

– А Федя?

Валерий Михайлович круто повернулся.

– Вы, кажется, и в самом деле умеете читать мысли?

– Мысль довольно простая… Кстати, а что случилось с вашим человеком в этом охотничьем заповеднике?

– Отсиживается в какой то пещере. У меня с ним радиосвязь.

– Я пытался наладить свою. Пока не удалось… Я сегодня очень устал, Валерий Михайлович. Все эти попытки прорвать окружение трёх измерений стоят очень дорого. Завтра, вероятно, притащат вашего раненого…

– Стёпку?

– Да. Кажется, не очень тяжело. Нужно будет и его на ноги поставить. Вы раздевайтесь и ложитесь вот в эту кровать. Завтра поговорим ещё. Я очень устал…