• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

– Это как кому счастье, – сказал бродяга. – Ежели кому фарт, так из своих соплей золото намоет. А кому не везёт – так вот… Я в запрошлом году вот такой самородок откопал, – бродяга сжал свой грязный кулак и продемонстрировал размер прошлогоднего самородка.

– Ну, и что?

– Пропил. Да ещё и три зуба выбили. Вот тебе и самородок. Кому какое счастье.

– Это верно, – сказал Стёпка. – Я, вот, смотри, сколько годов старательствую, а как был в онучах, так и хожу…

Стёпка, казалось, состоял вообще из одних лохмотьев. Он был небольшого роста, но, видимо, весьма жилист. Вместо шапки на голове его красовалась копна начесанных волос. Бородка напоминала сбившийся войлок и, очевидно, никогда не знала бритвы. Нос задорно торчал кверху, а голубые плутовские глаза глядели на Божий мир вызывающе и весело. Трое его спутников выглядели никак не лучше. Это была компания таёжных бродяг, промышлявших всем, что попадётся под руку: охотой, золотоискательством, кражей, чужими головами с риском потерять свою собственную. Они брели на запад приблизительно параллельно железной дороге, и друг друга знали так же мало, как знала бы о них любая полиция мира.

– А вот тебе, кажись, и фарт, – сказал первый бродяга, – смотри: кони.

На полянке, действительно, паслись кони.

– Никак, красноармейские, – сказал Стёпка.

Все четверо сразу нырнули в тайгу: красноармейские кони могли обозначать близость солдат, следовательно, власти, следовательно, неприятности. Четыре пары зорких бродяжьих глаз ощупали всю полянку. В траве лежали люди, видимо, убитые, над ними уже кружились вороны. Кони паслись лениво, со съехавшими набок сёдлами, со спутанными уздечками. Бродяги поползли к трупам. Они ни о чём не сговаривались, но всё вышло как-то само собой: бродяги охватили полянку кольцом, как загонщики на охоте, осмотрели прилегающую к полянке опушку тайги, ничего подозрительного там не обнаружили и принялись за убитых. Молча и быстро были выпотрошены все карманы, седельные сумки и прочее, были сняты сапоги и шинели, всё, что могло представлять какую бы то ни было ценность, вплоть до белья, конечно, и оружие. Бродяги имели все основания не питать друг к другу решительно никакого доверия, каждый сваливал свою добычу в свою собственную кучу, подозрительно оглядываясь на соседей и не выпуская оружия из рук. Пока Стёпка ободрал свой участок полянки, его компаньоны успели исчезнуть: при наличии такого фарта лучше было не рисковать дальнейшим дорожным товариществом.

Стёпка оказался один-одинёшенек. Он навалил свою добычу на пойманного тут же коня и предался размышлениям. Привычная бродяжья осторожность боролась с желанием выпить. Победило желание. Стёпка двинулся по единственной дороге, которая, очевидно, куда-то вела – это была дорога на Лысково. Идти по дороге, ведя на поводу лошадь с ворованными вещами, было слишком рискованно. Стёпка свернул в тайгу, выискал там подходящее место, запрятал свою добычу в заросли кустарника, привязал лошадь к дереву и отправился пешком навстречу сияющей перспективе ближайшего кабака.

На довольно большом, но старом и покосившемся доме красовалась вывеска:

“Трактир Красный Закусон – распивочно и на вынос”. Стёпка поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и вошёл в трактир.

– Ну, товарищ, изобрази половинку и закусон, красный или какой уж там – дело шешнадцатое.

Заведующий Красным Закусоном посмотрел на Стёпку подозрительно:

– А платить-то ты чем будешь?

Стёпка показал свою наличность – её было 37 рублей и 50 копеек. На столе перед Стёпкой возникла поллитровка и блюдо, наполненное всякой травой: капустой, клюквой, грибами и чем-то ещё. Стёпка покосился на блюдо:

– А нет ли у вас какого-нибудь вещества?

– Какого тебе вещества?

– А так, чтобы съесть, как полагается, я ж тебе не корова. Ну, мяса там, что ли?

Мяса не оказалось. Стёпка принялся за невещественную закуску. С каждой стопкой, переливавшейся из бутылки в Стёпку, Стёпкин язык начинал приобретать все большую и большую самостоятельность.

– Места тут у вас, можно сказать, гиблые, – сказал он заведующему Закусоном, – мертвяки по дорогам валяются…

– Какие такие мертвяки? – насторожился зав.

– Голые. В чем мать родила. Ты не смотри, что Стёпка сейчас не при своих, Стёпка всю тайгу наскрозь знает, вот пофартит, так я твой трактир с кишками закуплю…

– Ты это брось, – сказал зав, – чего ты треплешься, какие такие мертвяки? – спрашиваю тебя.

– Обыкновенные мертвяки. Голые. В чём мать родила.

– Где?

– У речки там, – Стёпка ткнул рукой в сторону, – верстов с двадцать отсюда будет. И хоронить некому, тоже, кооперация тут у вас…

– Ты про кооперацию брось, – сказал зав. внушительно, – тут может уголовное дело.

– А мне что? Мое дело – сторона. Я – птица вольная. Вот, намыл Стёпка золота – Стёпка и сыт, и пьян, в твой паршивый трактир и носа не покажу, виданное ли это дело – травой людей кормить…

Стёпка начинал молоть вздор. Где-то под спудом алкоголя ещё мелькала мысль о том, что лучше бы молчать, а то станут таскать по милициям и охранам. Но язык завоевывал все большую и большую самостоятельность…

– Я всё наскрозь знаю. И какие такие мертвяки – тоже знаю. Красноармейцами были, покойнички. Штук с десять. Лежат, родимые. В чём мать родила. А дай-ка, паря, ещё поллитровочку.

Зав сказал “сейчас”, вышел на кухню, шепнул там что-то трактирному мальцу, малец куда-то скрылся, а на столе перед Стёпкой очутилась свежая поллитровка.

Когда в трактир прибежал секретарь партийной ячейки, товарищ Гололобов, человек с хроническим административным выражением лица, от Стёпки уже трудно было добиться чего-либо путного. Он что-то молол о золоте, о каких-то Иванах, укравших его, Стёпкин, самородок и о чём-то ещё. Товарищ Гололобов сказал заву:

– Ты его придержи, а я сейчас.

Держать Стёпку не было никакой надобности – он и сам едва на ногах держался. Гололобов побежал в правление сельсовета. Жучкина там не было. Сторож, со скуки читавший какие-то объявления, расклеенные на стене, ответил кратко:

– Был ночью. Арестовал Булькина.

– Как Булькина? За что Булькина?

– А этого я не могу знать, Булькин тут сидит, под замком.

Гололобов пошёл к Булькину. Тот спал сном праведника, и рядом с нарами стояли две пустые бутылки. Ни на какие вопросы Булькин не отвечал. Гололобов взял его подмышки и привел в сидячее положение.

– Чего ты тут сидишь, сказывай…

Но Булькин даже и в сидячем положении шатался из стороны в сторону, и как только Гололобов лишил его своей поддержки, тело Булькина осело на нары, как ком сырого теста. Гололобов позвал сторожа. Оба они, ухватив Булькина за все четыре его конечности, выволокли полумертвое тело на двор.

Тащи ведро воды, – сказал Гололобов сторожу.

Сторож принёс ведро воды, которое и было вылито на голову Булькина. Булькин самостоятельно пришёл в сидячее положение. Отфыркиваясь и оттирая руками воду с головы и лица, он начал ругаться.

– Ты эту волынку брось, – внушительно сказал Гололобов. Говори толком: по какой-такой причине тебя Жучкин сюда посадил?

– Дай водки, – сказал Булькин, – а то я простудиться могу; тоже промфинплан, человеку на голову воду лить, что я тебе – огород?

– Принеси водки, – сказал Гололобов сторожу. Водка была принесена. Булькин старательно вылакал стакан, крякнул и сказал неутешительно:

– Ничего не знаю. Пришёл ночью, приволок сюда, сказал, что приказ по прямому проводу, да ещё и ключи от коопа отобрал, вот, сторож – свидетель. Я теперь за наличность не отвечаю…

– Действительно, – подтвердил сторож. – Ключи от коопа товарищ Жучкин забравши и ушедши…

Гололобов свистнул. Дело начинало принимать запутанный характер. Бросив Булькина, Гололобов, через заборы и огороды, направился прямым путем к Жучкинской избе. Изба стояла молчаливо и неприветливо, двери были закрыты, ставни были закрыты, дыма из трубы видно не было. Гололобов постучал в дверь – никакого отклика. Гололобов обошёл избу с тыла, со двора, во дворе чуть было не провалился в яму, из которой только что был выкопан то ли ящик, то ли сундук. Подозрения начали сгущаться. Гололобов достал нож, просунул его в щель ставни, открыл окно и увидел, что комнаты были в полном беспорядке. Ящики комода валялись, пустые, на полу. Кровать стояла тоже пустая, без постели, даже ковёр со стены был содран. Гололобов быстро и решительно направился на станцию.

– Васька, давай прямой провод на Неёлово, штаб охраны. Веснушчатое лицо Васьки загорелось любопытством, но когда связь была получена, Гололобов выгнал его вон: тут разговор будет секретный, проваливай.

С одним из начальствующих лиц штаба, товарищем Кривоносовым, у Гололобова когда-то были истинно товарищеские отношения: оба воевали в рядах партизанских красных отрядов, оба голодали и оба верили в будущее. Сейчас это будущее оказалось несколько неодинаковым – Кривоносов сделал карьеру и сейчас был в чине полковника НКВД. Гололобов застрял на уровне сельского партработника и никак не мог понять, почему это так вышло. Но, несмотря на разницу социального положения, некоторые дружественные отношения между старыми партизанами всё-таки остались.

– Тут вот что, Кривоносище, – сказал Гололобов, – тут у нас тёмные дела.

– А что такое? Поймали вы этого Светлова?

– Какого Светлова? – В первый раз слышу.

– Академика. Мы за ним целый взвод послали.

– Вот тут-то и оно. Взвод, кажись, весь перебит, в трактире какой-то пьяный бродяга, говорит, у речки десять убитых лежит…

Кривоносов протяжно свистнул.

– А, может, врёт?

– Непохоже. И, опять же, Жучкин смылся.

– Куда смылся?

– Неизвестно. Ночью вернулся один, без взвода, арестовал завкоопа, забрал у него ключи и смылся с женой. Надо полагать, и кооп выпотрошил, потому забрал в колхозе двух коней и подводу. Бродягу я приказал задержать. А в коопе ещё не был.

– К чёрту твой кооп. Тут дело хуже. Тут очень большие неприятности могут быть, вот, чёрт его раздери…

– А в чём тут дело, с этим академиком?

– Ну, это после. Ты пока что пошли кого-нибудь на речку, посмотреть, как и что – да парней потолковее. А я на дрезине приеду, часа, значит, через два. Ты там уже как-нибудь себя прояви, а то и тебе влететь может!

– А я-то тут при чём?

– Ну, это, как сказать. Сам, ведь, знаешь… Ну, пока. Я прямо к тебе приеду…