• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Изучая историю российской и советской культуры, науки, искусства, невольно натыкаешься на факты труднообъяснимой забывчивости русских людей, россиян.

То они забудут секреты воинского единоборства, которыми чудесно владели ещё в VI веке славяне, то секрет раствора кирпичной и каменной кладки, то искусство литья… В XVI веке и в начале XVII века какие прекрасные мастера литейного искусства были на Руси, а в начале правления Петра Великого их трудно было днем с огнем найти.

Да что там XVII век! Я лично в семидесятые годы двадцатого столетия в сельскохозяйственных глубинках Красноярского края не мог найти мастера, способного подковать коня, найти плотника, способного срубить пусть не терем расписной, ну уж хотя пятистенку без единого гвоздя, безо всяких скоб и других металлических изделий. Их деды да прадеды оставили им такие срубы, которые сто лет простояли и еще пару раз по столько простоят без каких-либо капремонтов. Мне приходилось переделывать эти избы под разные магазины, аптеки, парикмахерские. Ах, как работали в девятнадцатом веке плотники! В годы развитого социализма они вымерли как динозавры — за ненадобностью.

А в начале перестройки в дефиците были классные каменщики, печники, краснодеревщики. А по сей день наши столяры не научились производить мебель, которую мастерили их прадеды. Иной раз зайдешь в магазин, где продают антиквариат, — какое чувство линий, объемов, какая филигранная для обычной-то мебели техника, как уютно сидеть было в кресле, сработанном в XIX веке!

Несложное вроде бы дело — скопировать старые лекала, высушить дерево и хотя бы уж повторить образцы прошлого. Нет, почему-то пока не получается.

«Но какое отношение к российской и советской науке имеют приведенные примеры автора?!» — может возмутиться читатель.

Чтобы ответить на этот вопрос самому, я бы посоветовал любому желающему либо посетить какой-нибудь совсем недавно известный «ящик» (научно-исследовательский институт), либо поговорить по душам с каким-нибудь инженером, ученым, работающим (еще работающим!) в одном из таких «ящиков», либо поверить мне на слово. Я говорю неложно. Я знаю эту тему, можно сказать, из первых рук, и придумывать, кривить душой мне ни к чему.

Волею судьбы в период с 1967-го по 2000 год мне приходилось «шабашить», зарабатывать летними месяцами либо в «ночных охранах» деньги на семью, на книги. Естественно, я работал не один. Я познакомился на «шабашках» с сотнями, тысячами студентов технических вузов (очень редко с нами работали гуманитарии), с аспирантами, кандидатами наук. Однажды со мной в паре работал даже доктор технических наук, хотя он тихо и упрямо скрывал это ото всех.

Все они работали, а студенты мечтали работать, в научных учреждениях. Все они были зачарованы магией поиска, великими достижениями советской инженерии, советских ученых. Очень часто на перекурах либо под стаканчик субботней водочки после бани они с волнением и белой завистью говорили о своей профессии… Конечно же, мы говорили и о женщинах, и травили анекдоты, а как же без этого нормальным людям?! Но тема профессиональная постоянно всплывала в наших разговорах. И жадно светились глаза моих коллег по «шабашкам», и становились они похожими на пацанов, гордившихся любой победой советских мастеров спорта, ученых, инженеров. Мы этим жили.

В 1993 году я устроился ночным охранником в большой универсам. Под вечер пришёл на объект. Светлый торговый зал, красочные витрины, небольшая дверь за рядами прилавков. За дверью — другой мир. Серый, каменно-металлический, продуваемый ветрами реформ, гнило пахнущий, с парой огромных визжащих ворот, с тёмными по обе стороны коридорами, уходящими в свои тайны, и с небольшой комнатенкой, где тесно стояли стол, шкаф, деревянные ящики с солдатской постелью поверх: матрац, подушка, одеяло, давно вышедшее даже за пределы б/у. Было еще здесь два стула, едва поместившиеся в скупом на воздух помещении без окон, без вытяжки.

Но воздух здесь был!

На стульях и на лежаке сидели в ожидании зарплаты пятеро моих новых сослуживцев. Инженеры. Я эту породу людей чую, я знаю их. Двум за сорок, двум под пятьдесят. Пятому под шестьдесят. Чуть позже, когда мы «прописали» меня парой бутылок водки, а потом обмыли ещё такой же дозой их зарплату, я узнал, что двое из них — заведующие секторами, двое — заместители начальников отделов, а тот, что постарше, — заместитель начальника отделения, доктор технических наук. «Инженер от Бога», — так называли подчиненные своего шефа. Впрочем, здесь, в охране, он занимал должность не самую высокую. Работали они в одном из крупнейших КБ бывшего СССР, России. Машины этой фирмы постоянно вызывали и вызывают восторг и зависть всех специалистов на всех самых престижных авиасалонах нашей планеты.

Машины этой фирмы красовались на стенах нашей комнатенки, и так было много воздуха в ней!

И с такой гордостью пять специалистов, которых с ногами и руками оторвала бы любая зарубежная фирма, говорили о своих самолетах, об уникальных их характеристиках, что я быстро забыл, где мы находимся.

В те жуткие для российской науки, для инженерного корпуса годы в стране нашей великой по вине высокопоставленных чиновников и руководителей стали забывать, нет, не секрет кирпичной кладки или кладки печей да каминов, но воистину величайшее дело россиян — российскую и советскую науку, инженерию.

Высшие руководители отнеслись к науке, как относятся к назойливому бедному, незаконнорожденному родственнику чванливые и породистые богатеи, зорко отслеживающие чистоту своей породы и делающие все от них зависящее, чтобы незаконнорожденные не появлялись в их роду, а уж если они появились, то быстро забыли об их роде, были вычеркнуты из родовых списков.

Но российские и советские учёные и инженеры бедными родственниками не являлись! Кроме того, они с обостренным чувством происходящего отнеслись к тому, что их поставили перед дилеммой: либо голодайте, либо приспосабливайтесь к современной жизни. А как им было приспосабливаться, если они всю свою жизнь — кто-то двадцать, кто-то тридцать и даже сорок лет! — отдали любимому делу, познали его в совершенстве, создали не просто лучшую в мире технику, но огромнейший задел, распахнув ворота в удивительные по возможностям научные и инженерные миры?! Им нужно было их осваивать. Кроме них этого сделать не мог никто ни в России, ни на земном шаре. Это — не голословные мысли зарвавшегося патриота великой страны, это — истина, многогранная истина, как многогранен мир, сотворенный российским и советским инженерным корпусом. В настоящее время то там, то здесь в СМИ прорывается (иной раз вынужденно, с явной неохотой) информация о великих делах нашей науки и техники в XX веке. Я не буду приводить все эти примеры. Напомню лишь о некоторых из них, на мой взгляд, самых ярких.

Зимой 2004–2005 годов правительство США обратилось к правительству Российской Федерации с просьбой помочь американским судам доставить на американскую научную станцию в Антарктиде необходимые продукты, снаряжение, оборудование. В США для этой задачи не нашлось ледокола, способного крушить шестиметровый лёд. В России подобные ледоколы строились 50–40 лет назад. Американским учёным и инженерам, сработавшим в XX веке тоже прекрасно, зачем зря говорить, не удалось создать подобного рода, класса, уровня ледоколы. Вы думаете, они просто не хотели их конструировать, строить? Захотели бы — сделали? Э-э, нет! Такая могучая техника, кроме практической огромной выгоды, дала бы американскому инженерному корпусу и США в целом большую моральную выгоду. Все земляне хорошо знают, как любят американцы гордиться своей страной, своими достижениями. И это — правильно. У них есть чем гордиться. Но вот ледокол им оказался не по силам! А советские инженеры построили атомные ледоколы полвека назад. Кто кого опережает?

Чуть позже в средствах массовой информации прошла информация о том, что Япония решила закупать советские ракеты у России для запуска своих спутников на околоземную орбиту. Япония — страна чудес! Она выпускает лучшую в мире радиоэлектронную аппаратуру, у неё налажено производство робототехники, тоже, понимаешь, лучшей в мире. На всевозможных международных выставках японские роботы в футбол играют… Казалось бы, у японцев в технических задачах не должно быть никаких проблем. Есть проблемы у японцев, не могут они создать надёжную ракету, которую в Советском Союзе наладились выпускать ещё в 1957 году. Кто кого опережает?

Подобных примеров — множество. Недавно по ТВ говорили о «вертикалках», о самолётах с вертикальным взлётом. Да, я видел эти самолеты в 1968 году на воздушном параде в Домодедово. Опережали мы в этом деле все страны на несколько лет. И вдруг во времена перестройки российское правительство продало документацию лучшей в мире «вертикалки» американцам. Дело-то, в общем, не плохое, — продавать документацию даже современной техники. Но только при условии, что вырученные за продажу средства пойдут на разработку ещё более современных машин. Это было сделано советскими, простите, торгашами не своего товара? Нет. Иначе бы я не встретил в пахнущей гнилью комнатенке одного из московских универсамов тех инженеров, которые творили и, слава богу, продолжают творить подобные машины, подобные чудеса творческой, инженерной мысли. Они тянут этот воз, конечно же, по двум причинам: потому что они инженеры и учёные и ничем другим заниматься не могут и не хотят, а ещё потому, что они настоящие россияне, патриоты в высшем понимании этого слова. Они не уйдут. Они будут стоять до последнего. До последнего. То есть до последнего своего часа. Они и стоят. 50–80-летние инженеры, ученые делают в настоящее время все, чтобы не прервалась нить знаний, чтобы дождаться молодых и талантливых выпускников российских вузов. Пока выпускники идут в «ящики» неохотно. Пока «старики» ведут бой одни. Сколько времени они могут протянуть? Пять, десять лет, может быть, пятнадцать. Если за это время ситуация в инженерном деле, в инженерном корпусе не изменится, то… Россия рухнет.

Да-да, рухнет! Потому что сейчас она стоит только подпираемая советскими, мощными ракетами. Они пока еще лучшие в мире. Пока.

В предыдущие двести лет, во времена так называемого промышленного переворота и научно-технической революции в науку и в инженерию шли в основном разночинцы. Оно и понятно. Таким титаническим трудом потомственным аристократам, дворянам, графам, баронам, князьям, великим князьям, а тем более царям заниматься не с руки. Не престижное это занятие, не барское. Бывало, конечно, что и от аристократов люди уходили в науку, но бывало это редко.

Нет-нет, я не обвиняю аристократов в нежелании возюкаться с формулами, а тем более с железом да с разными микросхемами. «Каждому — своё». Это сказано давно и верно. Наука и инженерия отнимала и отнимает у верных своих подвижников все время: рабочее, свободное и даже время сна. Не до приемов и балов, знаете ли. Не до круизов. Вообще ни до чего.

Но и аристократы, и люди познатнее, то есть самые высокопоставленные россияне должны, в конце концов, помнить, если они считают себя россиянами, что, например, в XX веке Советский Союз был впереди планеты всей только в научной сфере, инженерии, да еще, пожалуй, в балете. (Автор известной песни верно это заметил).

Должны помнить. Но не помнят.

А учёным и инженерам неудобно про себя напоминать, да и некогда, и стыдно: вроде бы как с протянутой рукой ходить… лучшим-то в мире специалистам! Это — интеллигентное, это — разночинное, это — простонародное, русское.

Удивительно! Инженерный корпус, состоящий в настоящее время в основном из советских разночинцев, а также из выходцев из рабочих и крестьянских семей, тянет и тянет эту нить, работает, понимает, что иначе просто нельзя. Инженеры да ученые понимают, а те, кто «хоть и деньги им не платит, да музыку заказывает», используя свое очень высокое положение, не понимают этого!

Ситуация чем-то напоминает один эпизод из истории Великой Отечественной войны.

Научные сотрудники Института растениеводства в Ленинграде собрали во главе с великим ученым Николаем Ивановичем Вавиловым уникальную коллекцию зерновых культур из 119 стран мира. Она насчитывала более 100 тысяч разных образцов пшеницы и ржи, кукурузы и риса и других крупяных и бобовых культур. О коллекции Н. И. Вавилова знали учёные всех стран мира. Ничего подобного не было ни в одном другом научном центре растениеводства планеты.

Советские учёные, исследуя образцы, делали выдающиеся открытия, помогая труженикам сельского хозяйства решать самые разные задачи. И, конечно же, все специалисты знали, какие богатые научные перспективы таит в себе эта коллекция.

Уже в первые дни войны многие сотрудники Института растениеводства ушли на фронт. Некоторые сотрудники погибли на улицах города.

Осенью 1941 года, в самые напряженные с военной точки зрения дни и недели на всех участках советско-германского фронта, в том числе и под Ленинградом, руководители города, попросту говоря, забыли об Институте растениеводства. Не до него было. Если сказать честно, то не только Институт растениеводства был забыт властями, сконцентрировавшими свое внимание на решении главных проблем, то есть спасении жизней сотен и сотен тысяч ленинградцев, поддержании на высоком уровне боеготовности частей и подразделений Красной Армии, функционировании жизненно важных для города предприятий и так далее.

Уникальной была коллекция великого ученого. Но все же город дороже, люди дороже.

Сотрудники института быстро поняли, что руководителям города не до них, что учёные и специалисты этого известного далеко за пределами Советского Союза научного центра могут в целях благородных (спасти ученых с мировыми именами от голодной смерти!) использовать по своему усмотрению коллекцию зерновых культур. Никто бы их за это не обвинил. Сначала — люди. Потом все остальное. Уникальной была коллекция Н. И. Вавилова, но люди дороже.

Люди! Ленинградцы. Прекрасные специалисты, постоянно страдая от голода, решили во что бы то ни стало спасти наследство Николая Ивановича Вавилова. Их было мало. Враг приближался к городу. Но сотрудники института трудились, не щадя себя, готовили коллекцию и другие бесценные для мировой науки, для людей материалы к эвакуации. Немцы в те осенние недели оказались быстрее советских ученых, блокировав город.

Директор Института растениеводства дал распоряжение принять всю коллекцию и разместить ее в помещениях на специальных стеллажах, установив здесь круглосуточное дежурство, дабы избежать всевозможных неприятностей.

Все оставшиеся в живых сотрудники работали, не покладая рук. Кто-то дежурил в помещениях, кто-то — на крышах института в командах Местной противовоздушной обороны (МПВО), обезвреживая зажигательные бомбы.

После первой же ночи ученые поняли, что у них появился ещё один враг — крысы. Умные, хитрые, ловкие, они быстро нашли лазейки в помещения, забрались на специально оборудованные стеллажи, прогрызли острыми зубами упаковки и добрались до семян. Это был такой же наглый, жадный враг, как и фашисты, спешившие в Ленинград. Хорошо, что сотрудники быстро обнаружили этого страшного врага, в противном случае крысиное войско очень скоро уничтожило бы всю коллекцию Вавилова.

Семена упаковали в металлические коробки, уложили их в штабеля и следили за ними неустанно, начиная с ноября — декабря 1941 года, когда пришёл на землю ленинградскую жуткий голод.

Немецкие бомбы, русские крысы и русские мародёры были до этого главными врагами учёных. Недоедание тоже чувствовалось ежедневно. Но то был ещё не голод.

В декабре он пошёл в бой, свалил многих сотрудников института в кровати. Они могли теперь только лежать, спать, ждать… Нет, не смерти они ждали! Они ждали жизнь. Они верили в жизнь. Они верили, что Красная Армия победит, что немцев изгонят из советской земли, и закончатся их страдания, и начнется хорошая жизнь, и они будут заниматься любимым делом, наукой, исследованием и осмыслением богатейшей коллекции Н. И. Вавилова и других, спасенных ими материалов.

Холод стоял в декабре жуткий. Голод стоял жуткий.

Однажды декабрьским студеным утром сотрудники узнали, что сгорел заживо агрометеоролог А. Я. Малибога, много сделавший для сохранения коллекции. Истощенный, ослабевший, он не смог выбраться из своего дома. Сил не хватило.

Через несколько дней умер от голода доктор биологических наук С. А. Эгис. Затем — старший научный сотрудник Д. С. Иванов.

Голод наступал. Наступала стужа. Ещё 28 человек они сгубили в те жуткие дни, недели декабря 1941 года — января 1942 года. Люди умирали, но не сдавались. До последних мгновений своей жизни они думали только об одном: о коллекции и других материалах Института растениеводства. «Жива коллекция!» — говорили им друзья и коллеги, и на несколько мгновений глаза умирающих освещались теплым огнем надежды.

Умирать никому не хочется. Но человеку, отдавшему свои лучшие годы любимому делу, приятно знать, уходя из жизни, что дело его живет и жить будет.

Голод наступал в ноябре, декабре, январе. И наступала стужа. Они будто сговорились. Они будто бы не понимали, как и фашисты, что народ, выдержавший натиск холода и голода, фашистов и других бед в ноябре — декабре 1941 года, выдержит и в январе 1942 года. Несмотря ни на что!

Сотрудников Института осталось совсем мало. 11 человек. И директор института И. Г. Эйхфельд. Они ежедневно приходили на работу и охраняли семена зерновых. Передвигались медленно. Голодные люди охраняли хлеб. Это — серьезная проверка каждого человека. Это, если хотите, суровая пытка. Они выдержали эту страшную пытку.

Сразу же после войны английский журнал «Природа» напечатал статью Дарлингтона, сообщившего соотечественникам о том, что советские учёные съели коллекцию Н. И. Вавилова! Эта статья явилась началом грубой лжи о Ленинграде и ленинградцах времен Великой Отечественной войны.

Ложь была настолько хамской, что многие порядочные американцы, и англичане, и специалисты других стран Запада не могли оставаться в стороне, хотя каждое доброе слово о Советском Союзе, о Победе советского народа в Великой Отечественной войне могло в годы «холодной войны» навредить на Западе любому автору. Но порядочность и исходящая изнутри, из душевной глубины справедливость не покупаются и не продаются. Люди, воочию видевшие страдания советского народа в огненные 1941–1945 годы, не могли молчать, читая наглое вранье своих коллег, продавшихся «желтому дьяволу». В книге Д. В. Павлова «Ленинград в блокаде. 1941» приведена цитата из статьи американского журналиста Гаррисона Солсбери, в годы войны работавшего в Советском Союзе: «Это была величайшая и самая длительная осада, какую когда-либо переживал современный город. Это был период тяжелейших испытаний, страданий и героизма, доходивших до высот трагизма и мужества, почти недоступного нашему пониманию» (газета «Нью-Йорк таймс бук ревью», май 1962 года, в книге на стр. 156).

Это была война!

Сейчас войны нет. Но есть осада, которую выдерживают российские ученые и инженеры в своих лабораториях, кабинетах уже пятнадцать лет. И, я уверен, что подвиг этих людей, не продавшихся «желтому дьяволу» во времена перестройки и реформ, будет вызывать у всех порядочных людей планеты точно такие же чувства восторга и белой зависти, какие испытывают земляне, узнавая правду о Великой Отечественной войне, о гражданах СССР.

В 1711 году в селе Денисовке Холмогорского уезда Архангельской губернии в зажиточной семье Василия Ломоносова родился сын Михаил. Мать будущего поэта и ученого умерла рано. Отец был женат еще дважды. Вторая мачеха, «злая и завистливая», не любила Мишу, радовалась, когда тот вместе с отцом уходил в море на рыбный промысел.

Читать Михаил научился рано, от матушки — дочери дьякона. Позже он познакомился с поморами-старообрядцами. Они поддерживали тягу к чтению у любознательного юноши. Михаил раздобыл псалтирь, учебники грамматики и арифметики, самостоятельно их изучил и затосковал, чувствуя в себе громадное, не отпускающее желание познавать тайны мироздания.

Вырваться из Поморья в Москву двадцатилетнему человеку было не просто. Некоторые исследователи считают, что отец знал об уходе сына и отпустил его на короткое время, а один местный крестьянин «даже поручился во взносе за него податей».

Михаил Ломоносов добрался до Москвы, пришёл на рыбный рынок, первую ночь провёл в заброшенных санях, укрывшись кое-каким хламом. Утром пошел в «Спасские школы», то есть в Славяно-греко-латинскую академию, постучал в дверь.

— Кто там? — услышал он ленивый голос.

— Сын священника, — ответил путник заученную по совету добрых людей фразу.

Согласно указам Петра, дети священников принимались в «Спасские школы» безоговорочно. Мать Михаила принадлежала к духовному званию, сам он некоторое время служил псаломщиком в сельской церкви, знал церковно-славянский язык, был глубоко верующим человеком. Ему поверили.

Получал он 3 копейки в день. На хлеб тратил полкопейки, на квас столько же, на остальные деньги покупал книги. Учился взахлеб. Его ум и тягу к знаниям быстро заметили. Ломоносов, прилежный ученик, но дерзкий, непокладистый человек, пугал своей мощью педагогов.

Как только появилась возможность, от Ломоносова избавились, послали его в Киев, который считался центром учености. Михаилу было там тесновато. Независимая его натура пугала педагогов. Ломоносова отправили в Москву, где он продолжил учебу, подумывая о принятии духовного сана. Учеба в «Спасских школах» дала ему многое. Он изучил латинский язык, познакомился с современной наукой и почувствовал, что ему вряд ли удастся в России реализоваться как ученому. Выход был один — стать священнослужителем.

И вдруг из Петербурга в 1735 году прибыл приказ прислать в город на Неве 12 учеников для гимназии. Ломоносов оказался в числе счастливчиков. А в следующем году он с двумя лучшими учениками оказался в Германии, где пять лет изучал математику, физику, химию, философию, металлургию. Здесь он сформировался как естествоиспытатель, отсюда в Санкт-Петербург в 1739 году он послал письмо с одой на взятие Хотина русскими войсками. И о Ломоносове заговорили как о крупном поэте.

В июне 1741 года Михаил Васильевич вернулся на родину, и началась энергичная, почти двадцатилетняя деятельность, научная, литературная, общественная, государственная.

В 1742 году Ломоносова назначили адъюнктом химии в Санкт-Петербургской академии наук, затем — физики. Понимая, что без современной лаборатории исследованиями и педагогической деятельностью заниматься невозможно, он шесть лет обивал пороги кабинетов, доказывал, просил, требовал и, наконец, при поддержке немецкого математика Эйлера создал научную лабораторию.

Чуть раньше, в 1745 году, Ломоносов стал хлопотать о разрешении читать русским учащимся лекции на родном языке. Затем началась борьба за увеличение набора студентов из гимназии, за переводы на русский язык научных трудов…

В 1748 году при Академии наук были созданы Исторический департамент и Историческое собрание. Здесь начался принципиальный спор Ломоносова с известным историком Миллером и учеными-иностранцами, которые «умышленно принижали в своих исследованиях и выводах роль русского народа», не верили в то, что российская молодежь может стать стержнем российской науки, ее опорой, не занимались активно обучением и подготовкой молодых ученых. Иностранные специалисты сделали многое для российской науки, сыграли важную роль в освоении огромных территорий. У них могло появиться чувство превосходства над «российскими неучами». И у некоторых иностранцев это чувство было развито сильно. Ломоносов выиграл борьбу с Миллером!

В 1749 году на торжественном заседании Академии наук Михаил Васильевич произнес «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне», которую он искренне уважал за проводимую ею политику Петра Великого. «Слово похвальное…» имело большой успех. Ломоносова заметили при дворе, он сблизился с И. И. Шуваловым.

В эти же годы ученый завершил многолетнюю серию опытов и нашел секрет берлинской лазури и венецианского лака, составив русский словарь по этой теме. В 1752 году Ломоносов сочинил очередную оду на отъезд Елизаветы Петровны в Москву. Императрица пожаловала поэту крупную сумму.

Учёный при поддержке Шувалова открыл фабрику мозаики, добился разрешения проводить опыты над электричеством. Дело это было сложным, особенно после гибели профессора Рихмана, пораженного молнией. Какое электричество?! Кому нужна эта забава?! В России и без того дел много.

Много. Но Ломоносов понимал, что электричество — это будущее человечества, что Россия должна занять передовые позиции в науке, что деньги, вложенные в науку, это тоже будущее. Он и здесь победил. Опыты над электричеством продолжились, семье Рихмана назначили пенсию.

При поддержке Шувалова Ломоносов создает первоначальный проект Московского университета, который открылся в 1755 году.

В 1756 году начался очередной этап противостояния Ломоносова и Миллера. Русский гений упрямо отстаивал идею предоставления низшим сословиям право обучаться в гимназиях и в университете. Через три года он уже устраивает гимназию, составляет устав для неё и для университета. Политики и учёные сокрушались: «Зачем так много учёных для России?!»

В 1763 году Ломоносов написал «Краткое описание разных путешествий по северным морям…» На следующий год была снаряжена Великая Северная экспедиция, о которой читатель узнал в очерке «Первопроходцы Сибири».

В 1765 году Михаил Васильевич Ломоносов умер.

С тех пор прошло 237 лет. И все эти годы спорят эрудиты, пытаясь ответить на вопрос: «А кем же все-таки был Ломоносов? Ученым-естествоиспытателем, политиком, историком, предпринимателем?» Совсем недавно, например, один журналист заявил гордо, что Ломоносов не был ученым, что писал он кое-какие стишата, прославляя Елизавету и Екатерину II и таким образом возвышаясь, что оды его не нравились Пушкину, что исторические сочинения его нельзя назвать значительными для науки… Слушая молодого «эрудита», наивный человек мог задать себе вопрос: «А был ли Ломоносов вообще личностью в русской истории?»

Мы отвечаем на этот вопрос коротко и однозначно: «Ломоносов был крупнейшей личностью в отечественной истории, личностью уровня Петра Великого». Потому что:

1. Открытия и труды Ломоносова продвинули вперёд физику и химию, астрономию и географию, геологию и технику, историю и филологию. Широтой научных поисков и интересов он превосходил многих учёных планеты.

2. В нём удачно сочетались качества кабинетного учёного и естествоиспытателя, главным средством познания которого является опыт, и смелого практика, моментально использующего достижения науки в промышленности.

3. Научный патриотизм Ломоносова, его уверенность в том, что Россия должна иметь собственную науку, собственных ученых, причем из самых разных сословий, — это не только гражданская позиция, но и глубоко научный подход к проблеме. Ломоносов понимал, что страна, осваивающая евразийские просторы, не будет самостоятельной и независимой без мощного научного и инженерного корпуса, что потомственная знать не сможет обеспечить страну научными кадрами (и вряд ли захочет заниматься таким титаническим трудом), что в народе российском сокрыты неисчерпаемые кладовые талантов.

История России является ярким доказательством правоты русского гения. Всякий раз, когда повелители забывали о подготовке своих кадров, страна попадала в неловкую ситуацию.

Ломоносов тем-то и велик для российской науки, для России, что он сумел одолеть иностранцев и отечественных ученых, и стал основоположником российской учености, российской науки. Ему чуть-чуть не повезло. Он родился рано. Он не смог в силу объективных причин задействовать свой талант естествоиспытателя во всю мощь. Но его открытия и труды говорят о том, что он являлся в истории мировой науки и культуры личностью уровня Леонардо да Винчи, которому, кстати, тоже не удалось реализовать свои технические и научные планы…

В 1801 году, после вступления на императорский престол Александра I, члены Российской академии наук приняли единогласное решение пригласить на председательское кресло Екатерину Романовну Дашкову, женщину, которая была первым президентом академии десять лет!

Она родилась в 1744 году в семье графа Романа Илларионовича Воронцова, воспитывалась в доме дяди, вице-канцлера Михаила Илларионовича Воронцова, изучала языки, танцы и рисование, много самостоятельно читала. В 1758 году познакомилась и сблизилась с великой княгиней Екатериной, стала ее верной сторонницей. После восшествия в 1761 году на престол Петра III женщины сблизились еще больше. Княгиня Дашкова вместе с Г. Г. Орловым стала главным союзником Екатерины в организации государственного переворота. Дочь Р. И. Воронцова выполняла сложную задачу, агитируя в пользу Екатерины II знать. Ей удалось привлечь на сторону будущей императрицы графов Н. И. Панина, К. Г. Разумовского, других знаменитых представителей знати.

Но после успешного завершения переворота высокие посты в государстве заняли совсем другие люди. Отношения между Екатериной Дашковой и Екатериной II охладели. Недаром еще в древние времена мудрецы говорили: не приближайся слишком к трону, он подобен огню, который может спалить неосторожного.

В 1764 году умер муж Дашковой, бригадир князь Михаил Иванович Дашков, и вдова некоторое время провела в своем подмосковном имении. Затем год она путешествовала по России, а в 1769 году императрица разрешила ей отправиться в заграничное путешествие, во время которого молодая образованная дама знакомится с Вольтером и Дидро, другими учеными. Ко второй поездке за границу в 1775–1782 годах сын Дашковой окончил Эдинбургский университет, а сама она продолжала самосовершенствоваться, читая книги, встречаясь с учеными и мыслителями.

Отношения с императрицей к этому времени улучшились. В Петербурге была открыта Академия наук и живописи, и Е. Р. Дашкова стала директором этого крупнейшего в России научного центра. Между прочим революция, о которой мы говорили в начале этой главы, началась именно с сего акта, хотя, конечно же, ни Екатерину Великую, ни Екатерину Дашкову революционерками назвать никак нельзя.

В следующем году была открыта по инициативе Е. Р. Дашковой Российская академия, главной целью которой являлось усовершенствование русского языка. Первым президентом академии стала инициатор ее создания. На этом поприще сделала за одиннадцать лет очень много. Она организовала при академии публичные лекции, которые были очень популярны и собирали много слушателей. Она «увеличила число стипендиатов академии с 17 до 50, а воспитанников академии художеств с 21 до 40». Она добилась того, что несколько самых талантливых молодых людей за государственный счет были отправлены в Геттинген. Она учредила так называемый переводческий департамент, который дал возможность российскому читателю познакомиться с произведениями зарубежных классиков. Академия выпускала журнал «Собеседник любителей российского слова» сатирическо-публицистического характера. Державин, Херасков, Фонвизин и другие известные литераторы печатались в нем. Академия же издавала серьезный журнал «Новые ежемесячные сочинения», а также сборник «Российский театр».

Академия под её руководством предприняла издание «Толкового словаря русского языка».

Прекрасно работала Екатерина Романовна Дашкова на должности президента Российской академии наук!

И может быть, от ревности или от других женских причуд императрица вновь охладела к ней. А после выхода в журнале «Российский театр» трагедии княгини «Вадим» в 1795 году отношения между ними окончательно испортились. Трагедию изъяли из обращения, Екатерина Дашкова переехала из Петербурга в Москву, жила в подмосковном имении.

В 1796 году вступивший на престол Павел I отстранил княгиню Дашкову ото всех дел и повелел ей жить в новгородском имении. Императрица Мария Федоровна вступилась за Дашкову, выпросила у монарха разрешения жить бывшему президенту академии в Калужской области, а затем и в Москве.

Павел I умер, члены Российской академии, как говорилось в старину, били челом и просили великую женщину вновь возглавить научный центр. Она отказалась. Было ей в ту пору 58 лет. Она много работала над своим главным произведением под названием «Записки. 1743–1810».

Е. Р. Дашкова скончалась в 1810 году. Её «Записки» представляют собой ценный исторический источник. Её жизнь можно назвать подвигом. Она родила и воспитала одного сына.

Российские патриоты из числа не женоненавистников могут с гордостью заявить всему миру, что именно российская женщина Екатерина Романовна Дашкова первой в истории человечества заняла важнейший пост президента национальной академии наук и справилась со сложнейшей задачей блистательно, доказав всем, что представительницы слабого пола могут руководить самыми разными производственными и научными коллективами.

Русский математик. Создал неевклидову геометрию (геометрию Лобачевского) в 1826 году. Работа была опубликована в 1829–1830 годах. Современники не поняли сути открытия Лобачевского. Позже оно совершило переворот в представлении о пространстве. Написал ряд трудов по разным математическим дисциплинам. Работал ректором Казанского университета в 1827–1846 годах.

Русский математик, академик Петербургской АН с 1830 года. Сформулировал общий вариационный принцип для неконсервативных систем. Из воспоминаний В. А. Панаева, одного из студентов Института инженеров путей сообщения, где преподавал ученый, легко понять, как жилось великому математику и как работалось: «Сочинение, которым Остроградский обессмертил себя, разрешив основной вопрос самой высшей мировой науки о движении, не разрешенный до того времени ни одним из прежних великих геометров, чем и короновал эту науку окончательно, и такой-то классический труд в цельном виде, отдельным сочинением, которого ждал ученый мир с нетерпением, в печати не появилось. Отчего же не появилось это сочинение? Все по той же причине: у Остроградского не было материальных средств».

Русский анатом, хирург, педагог, основоположник военно-полевой хирургии и анатомо-экспериментального направления в хирургии, член-корреспондент Петербургской АН с 1846 года. Он участвовал в Севастопольской обороне (1854–1855), Франко-прусской (1870–1871) и Русско-турецкой (1877–1878) войнах. В 1847 году впервые в мире произвел операцию под наркозом на поле боя. Ввел неподвижную гипсовую повязку, осуществил ряд сложнейших операций, которые до него никто не делал.

Химик-органик, основатель русской научной школы, академик Петербургской АН с 1858 года. Открыл метод получения ароматических аминов (реакция Зинина) В 1842 году впервые в мире синтезировал с помощью своего метода анилин и другие соединения. «Если бы Зинин не научил нас ничему более, кроме превращения нитробензола в анилин, то и тогда его имя осталось бы записанным золотыми буквами в историю химии», — сказал о русском ученом немецкий химик Август Гофман на заседании Немецкого химического общества в марте 1880 года.

Химик-органик, основатель Казанской научной школы, академик Петербургской АН. В 1861 году создал и обосновал теорию химического строения, согласно которой свойства веществ определяются порядком связей атомов в молекулах и их взаимным влиянием, объяснил явление изомерии, совершил ряд других открытий. Являлся поборником высшего образования для женщин. Написал много научных трудов. Наряду с этим Бутлеров выпускал брошюры, в которых простым и ярким языком рассказывал о своих открытиях.

Создатель русской физиологической школы, член-корреспондент Петербургской АН с 1869 года, почетный член ПАН с 1904 года. В 1866 году в труде «Рефлексы головного мозга» обосновал рефлекторную природу сознательной и бессознательной деятельности, показал, что в основе психических явлений лежат физиологические процессы, которые можно изучить объективными методами. Работы Сеченова оказали огромное влияние на развитие естествознания и философской мысли в России и за рубежом. За эту книгу автор подвергся судебному преследованию со стороны властей, напуганных материалистическим мировоззрением Сеченова. Учёный отказался от адвокатов и сказал друзьям: «Зачем мне адвокат? Я возьму с собой в суд лягушку и проделаю перед судьями все мои опыты: пускай тогда прокурор опровергает меня». Судить его не стали, испугались «общественного мнения», то есть реакции европейских ученых на этот процесс.

Химик, разносторонний ученый, с 1876 года член-корреспондент Петербургской АН. В 1869 году открыл фундаментальный периодический закон химических элементов, один из основных законов естествознания. Автор многих трудов по разным дисциплинам. Работать ему, как и многим другим русским естествоиспытателям, ученым было очень сложно из-за отсутствия средств для проведения опытов и недоверия властей к материалистически настроенному мыслителю. Помогали друзья, в том числе и зарубежные учёные.

Физик. В 1872 году получил кривую намагничивания железа, в 1888–1890 годах открыл первый закон фотоэффекта, основал первую в России физическую лабораторию в Московском университете в 1874 году. Созданная им вакуумная установка для изучения электрических явлений в разреженных газах стала прообразом электронной лампы, совершившей революцию в электротехнике.

Биолог и патолог, один из основоположников сравнительной патологии, эволюционной эмбриологии, создатель научной школы, член-корреспондент, затем почетный член (1902) Петербургской АН. Вместе с Н. Ф. Гамалеей в 1886 году основал первую в России бактериологическую станцию. В 1883 году открыл явление фагоцитоза, создал теорию происхождения многоклеточных организмов. В 1908 году Мечникову И. И. была присуждена вместе с П. Эрлихом Нобелевская премия.

Основоположник современной аэродинамики, член-корреспондент Петербургской АН с 1894 года. Участник создания Аэродинамического института в Кучино, под Москвой, Московского авиационного института (МАИ), Военно-воздушной академии, создатель и первый руководитель ЦАГИ.

Физиолог, создатель учения о высшей нервной деятельности, академик Петербургской АН с 1907 года, академик АН СССР. Лауреат Нобелевской премии 1904 года. Написал многочисленные труды по разным научным дисциплинам. Иностранные коллеги называли его «первым физиологом мира». Он был избран почетным членом 130 академий и научных обществ. Пользовался огромным уважением и авторитетом в ученом мире.

Родилась в 1850 году в Москве в семье генерал-лейтенанта артиллерии В. В. Корвин-Круковского. Её дед по материнской линии генерал от инфантерии Ф. Ф. Шуберт был известным математиком, сыном выдающегося астронома.

К математике пристрастилась сама в юности. После первой поездки в 1866 году за границу жила в Петербурге, где брала уроки математики.

В восемнадцатилетнем возрасте вышла замуж за В. О. Ковалевского, учёного-палеонтолога и вновь, уже с мужем, отправилась за границу с одной лишь целью: получить высшее образование. В Петербурге ей запретили посещать лекции в университете на правах вольнослушательницы.

Но и в Берлине ей было отказано в этом. Женщину оберегали от чрезмерных, по мнению мужчин, знаний не только в крепостной России.

Ковалевской удалось познакомиться с известным профессором Берлинского университета Вейерштрассе. Учёный заинтересовался талантливой ученицей, стал давать ей частные уроки, удивляясь глубине познаний юной дамы и страстному ее тяготению к математике.

В 1874 году она отправила в Геттингенский университет три (вместо одного полагающегося в таких случаях) научных исследования по математике. В том же году ей присудили ученое звание доктора математических наук «с высшей похвалой».

Муж её чуть раньше получил учёную степень доктора философии Иенского университета. Затем, уже в Санкт-Петербурге, где он работает хранителем зоологического кабинета в университете, В. О. Ковалевский защищает диссертацию на степень магистра минералогии и геогнозии. Это случилось в 1875 году, после чего учёный, видимо, увлечённый и поглощённый веянием времени, развил бурную издательскую деятельность, строил дома. Редко кому в мировой истории удавалось, так резко меняя сферу деятельности, добиваться в новом деле больших успехов. Особенно это касается учёных. В. О. Ковалевский разорился, хотя, как отмечают исследователи, он успел издать много научных трудов и переводов, сыгравших свою роль в русской науке и литературе.

В 1881 году он был избран доцентом на кафедру геологии в Московском университете, съездил с научными целями в Северную Америку, вернулся домой и трагически погиб в 1883 году (некоторые считают, что муж Софьи Ковалевской покончил с собой). Супруге в то время было тридцать три года. Двумя годами ранее она была избрана в члены Московского математического общества, но на большее женщина-математик в России рассчитывать не могла. Понимая это, она после смерти мужа переехала с дочерью в Стокгольм и в местном университете получила кафедру математики с условием первый год читать лекции на немецком языке, а со второго года — на шведском.

Софья Васильевна быстро справилась с требованием шведов, изучила язык, стала печатать на нем математические и беллетристические труды.

В 1888 году она получает премию Парижской академии наук. На следующий год — премию Стокгольмской академии наук. И только после этого СВ. Ковалевскую избирают в члены-корреспонденты Петербургской академии наук. Но привлечь ее к работе в Академии наук российским академикам во главе с П. Л. Чебышевым так и не удается. Они обратились с ходатайством к президенту академии, великому князю Константину, и получили отказ, в котором, в частности, говорилось: «Так как доступ в наши университеты совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для госпожи Ковалевской в нашем Отечестве места нет». Очень замедленной была реакция царствующей в России фамилии на динамику исторического процесса. С каждым десятилетием они думали все медленней. А мир развивался все быстрее.

Софья Васильевна осталась с дочерью на чужбине.

В эти годы у нее появилась ещё одна страсть — беллетристика, хотя, казалось, пришло самое время аккумулировать обширные познания в математике и идти дальше по пути научных поисков, к новым открытиям. Почему-то с Ковалевской этого не произошло. Она раздвоилась, много времени уделяя в последние годы писательскому труду. В чем тут дело?

Исследователи биографии знаменитого ученого, математика, так объясняют данный феномен. Софья Васильевна, женщина, всегда «жаждала интимной привязанности». Что ж, это «женское, слишком женское», свойственно почти всем представительницам прелестного пола. Ничего в этом удивительного нет. Но — тяготение к математике, упорное (к тому же модное в ее время) желание доказать миру мужчин, что женщина способна быть не только кухаркой или салонной попрыгуньей, но и ученым с мировым именем, отодвигало на второй план это — «женское, слишком женское». По мнению некоторых специалистов, восемнадцатилетняя Софья вышла замуж за В. О. Ковалевского фиктивным браком, чтобы вырваться со лжесупругом за границу и заниматься там не любовью, а наукой. Пример, хоть и не достойный подражания, но достойный уважения. Наука требует жертв.

Видимо, позже лжесупруги притерлись друг к другу, а может быть, и полюбили друг друга на почве общей любви к науке, которая, приняв у них великую жертву, решила щедро рассчитаться со своими верными рабами.

После гибели мужа Софья Васильевна ощутила в душе своей неистребимое желание познать мир не с помощью математических форм и исследований, но литературно, то есть на более тонком, душевном, зыбком уровне. Появлению этого нового качества сопутствовала и душевная опустошенность, окружившая её после смерти супруга, и возраст, не спеша приближающийся к предельному для интимных забав, и страстная натура, так и не отдалившаяся от человека в годы неистовых математических изысканий, и наблюдательность заинтересованного человека, и начитанность.

Странная она была женщина! Ей хотелось любить и быть любимой, но при этом она большую часть жизни проводила в научной и в литературной работе. Так нельзя! За тремя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.

Литературные успехи Софьи Ковалевской в начале ее активного творческого пути говорят о том, что она вполне могла опровергнуть эту народную мудрость. Трех зайцев, конечно же, ей поймать не удалось бы, это уж слишком! Но двух, то есть математику и беллетристику, она бы поймала — точно. Ее произведения охотно печатали русские журналы, она обретала литературное имя, но личная жизнь ее от этого не улучшалась.

В январе 1891 года Софья Васильевна Ковалевская скончалась в Стокгольме от воспаления лёгких.

Она была первой русской женщиной — известным на весь земной шар учёным.

Я предоставлю читателям возможность самим вспомнить имена и дела таких российских и советских учёных, какими были В. М. Бехтерев и К. Э. Циолковский, Н. Д. Зелинский и В. И. Вернадский, П. Н. Лебедев, С. А. Чаплыгин, Н. И. Вавилов, П. Л. Капица, И. Е. Тамм, Н. Н. Семенов, И. В. Курчатов, А. Н. Колмогоров, В. В. Леонтьев, Л. В. Ландау, Н. Г. Басов, Л. С. Понтрягин, A. M. Прохоров, А. П. Александров, Ю. В. Прохоров, Ж. И. Алфёров, ныне здравствующий физик, недавно ставший лауреатом Нобелевской премии… Я предлагаю читателям самим продолжить этот список — он будет куда более внушительным!

Но это ещё не всё.

В России работали и работают — дай бог им здоровья и сил! — выдающиеся инженеры, ученые — организаторы научного процесса, организаторы научно-производственных объединений, люди, в которых счастливо сочетаются три разных типа мышления: практический, теоретический и организаторский. Такими сверхкачествами обладали Сергей Павлович Королев и все его главные сподвижники, не только создавшие быстрее всех в мире космические ракеты, способные преодолевать земное притяжение, но построившие целое мощное государство в государстве: ракетную отрасль промышленности. Ракета! Взмывая в космос, она несет в себе труд сотен тысяч талантливых ученых, инженеров, рабочих. Трудно себе представить, как много ума в какой-нибудь ракете сорокалетней давности, например в баллистической ракете 8К-63, которую обслуживала часть, где лично я служил в 1969–1971 годах. Это — несколько наук, таких как математика, химия, физика, металловедение и так далее. Это — десятки научных направлений, докторских диссертаций. Это — мысль и труд. Титану такой труд не мог присниться даже в кошмарном сне!

А подобных отраслей в XX веке в Советском Союзе было создано много: ядерное и термоядерное оружие — отрасль, государство в государстве; атомная энергетика — отрасль; атомные ледоколы и подводные лодки — отрасли; электронная промышленность; строительство гидроэлектростанций — отрасль; самолётостроение — отрасль; вооружение — несколько отраслей, и так далее.

И в каждой отрасли — свои гении, таланты, выдающиеся люди, о которых даже сейчас, когда СССР распался и наступили времена безрассудной болтовни, говорить нельзя. А знать о том, что они жили, что некоторые из них еще живут и работают во благо России, нужно. Потому что работали и работают они так же самозабвенно, как те люди, которые спасли коллекцию Николая Ивановича Вавилова…

Очень жаль, что до сих пор никто не рискнул издать труд «Энциклопедия. Гении России» — замечательная получилась бы работа. Она многое рассказала бы о российском человеке. О научном подвиге тех, кто был всегда не шибко богат, но тем не менее всегда стремился к самым высочайшим вершинам мысли и дела.

А если кто-нибудь напишет и издаст многотомник обо всех достижениях российских и советских ученых и инженеров в XIX–XXI веках, то и сам автор и все читатели поймут, какой огромный вклад внесли эти великие люди в цивилизационный процесс. В настоящее время принято ругать все советское. Но вот что интересно. За двадцать пять предыдущих лет (сейчас 2005 год) в странах бывшего СССР, и в России в том числе, не было создано ни одной современной отрасли народного хозяйства, более того, не построено ни одного крупного, стержневого, опорного для какой-либо старой отрасли завода. А Россия все стоит. А Россию все побаиваются. С Россией считаются все во всем мире. Почему считаются? Потому что советскими учеными, инженерами, рабочими в послевоенные тридцать лет было создано так много, наработано так много, что… пока этого хватает россиянам.

Такая книга, конечно же, нужна. Она, на мой взгляд, поможет встряхнуть беспечных, образумить глупых, разбудить крепко уснувших и обленившихся. Но не это главное. Главное, все россияне должны наконец понять, чем они сейчас сильны и что эту силу, этот научно-технический потенциал ни в коем случае забывать нельзя. Его нужно использовать для очередного рывка в тайны мироздания, в те запредельные пространства мысли и дела, которые манят всех думающих людей. Если вдруг россияне по какой-либо причине забудут о наследстве своих отцов, дедов и прадедов, то они, во-первых, поставят себя на край пропасти, в которую их наверняка столкнут те, кто давным-давно мечтает это сделать, а, во-вторых, они будут последними в ряду дураков всех времен и народов.