• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Да дадите нам имение ваше и злато, а вам вечная жизнь.

(«Наказание к отрекшимся мира»)

Аще ли хощеши вселитися в ад с дияволом и князьми его в огнь вечный, тогда дозволено благая божия и церковная отимати.

(«Собрание на лихоимцев»)

Церковный собор, на котором произошло отрытое столкновение сторонников и противников монастырских стяжаний, состоялся во второй половине 1503 года. Относительно точной даты соборных заседаний историки спорят, как, впрочем, спорят и по поводу содержания самой дискуссии и очередности затронутых там вопросов: о судьбе вдовых иереев и о взимании епископами платы за поставление священников.

Ю. К. Бегунов датирует соборные заседания маем — июлем 1503 года, А. И. Алексеев — июлем — началом сентября; С. М. Каштанов и Р. Г. Скрынников — августом — началом сентября. К последней точке зрения близок А. А. Зимин, который, однако, разделяет работу собора на два этапа или даже склонен говорить о двух соборах, первый из которых, посвященный вдовым священникам, состоялся в августе — сентябре, а второй, где рассматривались вопросы церковного имущества, начался в конце ноября 1503 года.

Каждый вариант хронологической идентификации зависит от того, какому событию, связанному с ходом проведения собора, датировка которого зафиксирована в источниках, исследователи придают большее значение.

Ю. К. Бегунов и А. И. Алексеев отталкиваются от болезни государя, сразившей его 28 июля. В этой напасти иные иосифляне усматривали последствие покушения самодержца на церковное имущество. «Чрезвычайно важное значение для определения даты собора имеет известие о болезни Ивана III», — полагает А. И. Алексеев. О связи болезни великого князя с провалом проекта секуляризации церковных земель сообщают «Слово иное», «Житие Иосифа» Льва Филолога.

А. И. Плигузов с сомнением относится к исторической ценности перечисленных выше источников и в свою очередь отмечает, что три основных летописных предприятия великокняжеской канцелярии, Троице-Сергиева монастыря и митрополичьей казны — своды 1518 и 1526 годов, Никоновский свод 1526–1530 годов, не связывают болезнь Ивана III с заседаниями церковного собора. Исследователь при этом отталкивается от даты утверждения двух соборных приговоров — 6 августа и 11 сентября. Последний документ запрещал служение вдовым иереям.

Но если С. М. Каштанов и разделяющие его точку зрения историки на основе этих сведений датируют собор августом — сентябрем, то А. И. Плигузов сужает временные рамки, полагая, что собор работал с 30 августа по 1 сентября, хотя тут же указывает, что владыки могли прибыть в Москву к 26 августа, а уехали не раньше 11 или даже 15 сентября.

Подобная конкретизация обусловлена тем, что, по мнению исследователя, дата 6 августа для соборного приговора невероятна, так как этот день приходился на Преображение, «праздник, который владыки должны были проводить не в думных палатах, а в храме, за литургией и вечерней». Последний довод не представляется убедительным, поскольку 6 августа состоялось не обсуждение вопроса о мзде, получаемой епархиальными начальниками за поставление иереев, а утверждение приговора. Все споры по данному поводу остались позади, а вот официальное оформление соборного решения как раз было более чем уместно произвести в торжественной обстановке. А. И. Алексеев отмечает, что списки соборного приговора с датой 6 августа являются самыми ранними по времени.

Версия А. А. Зимина о двух соборах связана с тем, что исследователь учитывал как даты утверждения соборных приговоров — 6 августа и 1 сентября, так и сообщение Льва Филолога о том, что отлучившегося из столицы Иосифа Волоцкого пришлось повторно вызывать на новый собор, теперь уже посвященный секуляризационным планам: «Бысть же и еще царскому повелению, священныя мужа с архиереи в господьствующий град събираюшу ведати о словеси: манастырем села и нивы аще не приаты суть…И о сем собору събрану, не мала же разсуженка добрых лишитися непшующе отци, аще и Иосифу не сушу с ними. Сего ради и паки понудиша его в град Москву взыти…»

Иосиф в это время находился при своем умирающем крестнике — князе Иване Рузском. Молодой князь заболел и скоропостижно скончался в конце ноября, что послужило А. А. Зимину основанием отнести именно к этому времени начало работы нового собора. Сам А. А. Зимин замечает, что в эти дни борьба шла в первую очередь за раздел наследства умершего князя; исследователь приводит точку зрения А. В. Черепнина, заметившего, что на духовной грамоте Ивана Рузского, стоит только одна подпись — Иосифа, и приходит к выводу, что волоцкий игумен действовал в интересах Ивана III.

Современники наверняка знали, какими драматическими обстоятельствами вызвана отлучка игумена. Иосифа могли, конечно, известить о новом соборе. Сомнительно, что в сложившихся обстоятельствах его настоятельно призывали вернуться — «понудиша его в град Москву взыти», а сам он вряд ли счел возможным бросить порученное ему государем деликатное дело и поспешить на помощь своим единомышленникам.

В конце июля здоровье 64-летнего самодержца серьезно ухудшилось. Тем не менее 21 сентября Иван III отправился на богомолье в Троицкую лавру и далее до Ярославля, откуда вернулся только 9 ноября. Степенная книга сообщает, что путешествие далось великому князю с большим трудом. Ивану III, всегда чуждому религиозной экзальтации, такое поведение не было свойственно. Между тем о том, сколь важное значение придавал он этому паломничеству, можно судить по тому, что Иван III тронулся в дальний путь со всем семейством.

По мнению Ю. Г. Алексеева, резкое изменение настроения и поведения великого князя — косвенное свидетельство тяжелой болезни. Трудно представить, что Иван III, испытывающий физическое нездоровье и переживающий психологический надлом, предпримет энергичное наступление на церковные стяжания; что он, пребывая в покаянном настроении, потребует лишить имений святые обители, некоторые из которых он только что почтил своим присутствием с самыми благочестивыми намерениями. Иван III не замечен в пристрастии к лицедейству, которое было столь свойственно его грозному внуку, и к тому же находился явно в неподходящем состоянии, чтобы обнаруживать подобные качества.

В «Слове ином», посвященном троицкому игумену Серапиону и, следовательно, созданном, скорее всего, книжниками этой обители, говорится, что у Ивана III за посягательство на земли Троицкого монастыря «отняло… руку, и ногу, и глаз». А. А. Зимин, полагающий, что начало болезни государя 28 июля произошло до открытия церковного собора, считает, что «Слово» повествует о дальнейшем развитии болезни Ивана III. Но нашлись бы у захворавшего самодержца силы перенести полуторамесячное путешествие? К тому же получается, что состояние великого князя резко ухудшилось после возвращения из прославленной обители, после молитв, вознесенных преп. Сергию Радонежскому. Столь удручающий результат паломничества никак не соотносится с устремлениями панегиристов троицкого игумена.

А. А. Зимин сам отмечал, что агиографический опус Льва Филолога «явно подернут дымкой времени». Неудивительно, что за давностью лет автор «Жития Иосифа» что-то перепутал или неверно передал какие-то детали. Например, прп. Иосиф мог покинуть столицу после благополучного для его партии завершения дискуссии о вдовых попах по причинам самого разного свойства, а Лев Филолог ошибочно связал эпизод кончины рузского князя с перипетиями соборных споров.

Вряд ли стоит из употребленного агиографом слова «паки» («снова», «еще раз») делать вывод о том, что после собора о вдовых священниках по прошествии всего лишь двух с половиной месяцев был созван новый собор. Наконец, созыв отдельного совещания специально, чтобы поднять вопрос о монастырских стяжаниях, не отвечает тактике, избранной Иваном III, так как пропадает столь важный фактор внезапности.

Отталкиваясь все от того же филологовского «паки», А. И. Плигузов предлагает решить следующую дилемму: «Либо заседал единый собор по дисциплинарным и земельным вопросам в конце августа — начале сентября 1503 года, и тогда следует признать ошибку Филолога, будто поземельный собор был созван “паки”, либо описанные в памятниках середины XVI в. споры о землях 1503 года и вовсе не были темой соборных заседаний».

Сам исследователь уверен, что имущественные вопросы при Иване III вообще не обсуждались — ни отдельно, ни наряду с другими. В частности, он отмечает, что летописные известия о соборе 1503 года не упоминают поземельных споров, и все исследователи подозревают летописцев в заговоре молчания, в нежелании выставлять напоказ противоречия, разделявшие интересы светской и церковной власти. «Однако это утверждение сильно отдает нынешними представлениями о цензурных возможностях государства», — заключает историк.

Полемизируя с данной точкой зрения, Р. Г. Скрынников напоминает, что современные московские летописцы ни словом не обмолвились о крупнейшей секуляризации, проведенной в 1499 году у них на глазах. «Это наблюдение объясняет, почему московские источники умалчивают о проектах секуляризации на соборе 1503 года, — подчеркивает исследователь. — Попытка распространить новгородский опыт на владения московской церкви вызвала острейший конфликт. Государю не удалось навязать собору свою волю, а поэтому официальные московские источники избегали говорить о его неудаче. Церковники же, возмущенные преступным посягательством властей на их имущества, заинтересованы были в том, чтобы навсегда предать инцидент забвению».

Сведения о соборе, содержащиеся в публицистических произведениях и агиографических очерках позднейшего времени, вокруг которых не один десяток лет ведется острая полемика специалистов, имеют чрезвычайно важное значение, однако не умаляют ценность кратких летописных сообщений. Воскресенская и Никоновская летописи сохраняют строгую хронологическую последовательность, излагая события 7011 года, что далеко не всегда удается летописцам.

Итак, какие происшествия удостоились внимания хроникеров (новый год, напомним, начинался 1 сентября): октябрь 1502 года — неудачная осада Смоленска; январь 1503 года — оставление ростовской кафедры епископом Тихоном и посольство венгерского короля Владислава Ягеллона; март — посольство Александра Казимировича, который к тому времени стал польским королем; 7 апреля — кончина Софьи Палеолог; май — отъезд посольства к польскому королю. Далее следует запись «О соборовании о вдовцев, о попех и о диаконех», после чего летописцы отмечают начало болезни Ивана III, который «нача изнемогати» (Никоновская летопись при этом уточняет, что произошло это 28 июля).

Последующие записи относятся уже к 7012 году: 6 сентября освящена церковь Архистратига Михаила, 20 сентября Иван Ощера направляется в Крым, 21 сентября Иван с детьми отбывает на богомолье. В Софийской Второй летописи те же события излагаются в аналогичном порядке, только между сообщениями о соборе и о болезни Ивана вклинивается запись о прибытии крымского посольства. Аналогичная последовательность принята в Своде 1518 года и Иосафовской летописи.

Летописцы дружно помещают известие о соборе, или, во всяком случае, о начале его заседаний, между маем 1503 года — московским посольством к Александру Казимировичу — и концом июля — недугом великого князя. Нет никаких оснований сомневаться в том, что участники собора съехались в Москву и приступили к прениям в этом временном промежутке, и столь же очевидно, что заседания совпали с недугом Ивана III.

Уточняя дату открытия собора, необходимо учесть еще одно немаловажное обстоятельство: в описываемую эпоху благосостояние как государства, так и отдельного человека, будь то крестьянин или знатный вотчинник, хотя и в разной степени, зависело от урожая и в целом успеха земледельческих работ. На соборе присутствовали не только святые отцы, уже обремененные изрядным хозяйством, но и бояре и думные дворяне, которые с тревогой ожидали, что принесут им «вести с полей». С начала мая по середину сентября умы высокопоставленных клириков и мирян в немалой степени занимали бренные заботы о севе, покосах, уборке урожая.

Лишь в июле: в коротком промежутке между Иваном Купалой — 24 июня, на который приходился большой покос, Петровым днем (29 июня), до которого старались закончить вспашку под озимые, — и до 21 июля (позднейшего празднования иконы Казанской Богоматери, когда обычно начиналась уборка ржи), интенсивность страды несколько спадала. Случались и исключения: так, необыкновенно благоприятным выдалось лето 1483 года, когда после Петрова дня принялись жать рожь, а спустя месяц, с Ильина дня (20 июля), почали убирать яровые. И все же для этого периода, который климатологи именуют «малым ледниковым», куда более характерна неустойчивая погода, частые ненастья, понижение среднегодовой температуры и смещение вегетативного периода на более поздний срок.

Предыдущий, 1502 год, по свидетельству летописи, стояло лето «все непогоже». Непрестанно отмечались бури, во время которых и «хоромы рвало, и деревья из корня рвало». В течение всего лета дожди шли великие. Осень также была «вся непогожа же». Вследствие этих экстремальных явлений «хлебу был недород и ржем и ярем, многие люди и семян не собраша, а то непогодие стояло и до Николина дни (6 декабря) и потом замерзло и снег пал и людии учали ездити». Этот год, безусловно, следует отнести к числу голодных, хотя летописи молчат и о «туге великой», и о дороговизне. В 1503 год Русь вступила с дефицитом семян и недостатком продовольственных припасов, что должно было прибавить заботы власть имущим.

Теперь посмотрим, в какие сроки проводились церковные соборы в конце XV — середине XVI века. Первый собор на еретиков 1488 года — февраль; второй собор на еретиков 1490 года — октябрь; третий собор на еретиков 1504 года — декабрь, соборный суд над новгородским владыкой Серапионом 1509 года — июль; собор 1517 года, созванный для епископских хиротоний, — февраль; собор 1520 года, созванный с этой же целью собрался опять же в феврале; собор 1522 года — март; собор, разбиравший вины Максима Грека 1525 года, — апрель; собор 1526 года — март; церковный суд над Вассианом Патрикеевым в 1531 году — май; канонизационный собор 1547 года — февраль; собор, осудивший Исаака Собаку 1549 года, — февраль.

Помимо церковного собрания в том же 1549 году и в том же феврале месяце состоялся так называемый Собор примирения — первый земский собор, который продолжался два дня и был созван Иваном IV для решения вопросов о новом Судебнике и о реформах Избранной Рады. Важное место в нем занимали представители духовенства. Стоглавый собор 1551 года заседал в январе — феврале; собор о списании икон 1552 года — в октябре; и, наконец, собор, рассматривавший дела Матвея Башкина и Ивана Висковатого, проходил в декабре 1553 — январе 1554 года.

Из шестнадцати упомянутых совещаний тринадцать раз духовенство съезжалось в Москву в зимне-весенний период, и два раза — в октябре. Почти половина соборов состоялась в феврале. В этом случае невозможно говорить о совпадении — безусловно, февраль самое удобное время в смысле минимума хозяйственных забот и легкости сообщения. И не случайно, что ни разу отцы церкви не собирались в ноябре — в самую распутицу, а также в летние месяцы и сентябрь, те самые, когда день год кормит. За исключением июля.

В Москву участники собора, скорее всего, выехали после Петрова дня и прибыли в первую неделю июля. Вот как повествует о достославных деяниях соборян Воскресенская летопись: «Того же лета бысть архиепископъ Ноугородцкий Генадеи на Москве, и съборовашесъ Симаномъ митрополитомъ всея Руси и епископы, и повелеша вдовымъ попомъ и диакономъ не пети, ни священьству касатися; такоже уложили и отъ ставлениа у поповъ и у диаконовъ и отъ техъ месть церковныхъ, по правиломъ святыхъ Отець, мзды не имати, да на томъ грамоту утверженую написаша и руки свои къ ней приложиша и печати привесиша».

Очередность вопросов, рассмотренных на соборе, традиционно рассматривается в связи с сообщением «Письма о нелюбках» иноков Кириллова и Иосифова монастырей. «И егда совершися собор о вдовых попех и дияконех, и нача старец Нил глаголати, чтобы у манастырей сел не было, а жили бы черньцы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием, а с ним пустынникы белозерские».

«Письмо о нелюбках», известное по единственному списку середины XVI века, отличают фактические ошибки, например, указывает в качестве участника собора умершего к тому времени Паисия Ярославова, но при этом данное произведение содержит достоверные сведения уникального характера. «Скорее всего, автор “Письма” знал о ходе собора от других лиц и поэтому неточно пересказал суть полемики», — подчеркивает Е. В. Романенко.

И. А. Алексеев считает, что при начале соборных заседаний был предложен вопрос о монастырских селах, обсуждение которого было прервано монаршьим недугом. Вероятно, после провала проекта отчуждения церковных земель в деятельности собора наступил перерыв, вызванный болезнью великого князя, a затем вниманию отцов собора были предложены дисциплинарные вопросы.

Заметим, что объединение в одну группу вопросов о вдовых иереях и о ставленнических пошлинах дань формальности и вряд ли правомерно по сути. Обе проблемы оказались в повестке соборного обсуждения по инициативе противостоящих друг другу группировок иосифлян и заволжцев и не обязательно рассматривались одновременно.

Снова обратимся к приведенному выше свидетельству летописцев. Сразу обращает на себя внимание исключительное место, которое занимает в нем новгородский архиерей Геннадий Гонзов. С упоминания о нем не только начинается сообщение, митрополит Симон и прочие участники собора сведены в придаточное предложение, в качестве чуть ли не подручных владыки Геннадия. Очевидно, что новгородский архиерей не волею случая представлен как главное действующее лицо собора, который во всех летописных сводах, а также в «Письме о нелюбках» именуется «собором о вдовых попех и диаконех».

Другим важным участником обсуждения был Иосиф Волоцкий. Одна из частей Стоглава носит название «О техъ же вдовствующих попех и диаконех, преподобного игумена Иосифа Ламского волока, самобывавшего на том соборе собрание от священных правил». Митрополит Макарий, возглавлявший в 1551 году работу Стоглавого собора, был большим почитателем преп. Иосифа. Второе место на соборе после Макария занимал волоцкий постриженик Феодосий Новгородский. Сразу же после окончания соборных прений Феодосий ушел на покой в Иосифов монастырь. На соборе присутствовали и другие волоцкие постриженики — епископы Савва Крутицкий, Акакий Тверской и Гурий Смоленский. Так что составители Стоглава имели верное представление о том, сколь значительную роль играл прп. Иосиф при рассмотрении данного вопроса в 1503 году.

Волоцкая обитель и прочие крупные монастырские корпорации, испытывая острый дефицит священников, были крайне заинтересованы в запрещении овдовевшим иереям оставаться на своих приходах. Решение собора 1503 года фактически не оставляло выбора этой категории священнослужителей: их вынуждали либо искать себе применение вне лона церкви, либо уходить в монастырь.

«А кто техъ поповъ и дияконовъ вдовцовъ, которые после своихъ женъ живутъ чисто, захотятъ во иноческое одеянie одеяти себе. И таковии благо дарящее Божии судьбы, въ монастыри отходятъ, и отъ духовнаго настоятеля, и отъ игумена пострызаются, и обновивъ себе о всемъ чистымъ покаяниемъ, ко своему отцу духовной no достоинству аще суть достойни, и тогда таковии со благословениемъ Святительскимъ да священствуютъ въ монастырехъ, а не въ мирскихъ сторонахъ».

Летописи, как и «Письмо о нелюбках», именуют церковный форум 1503 года «собором о попех». По нашему убеждению, на нем, как и на прочих мероприятиях такого рода, за исключением Стоглавого собора, должен был рассматриваться только один вопрос — в нашем случае о служении вдовых иереев. Его инициаторами и организаторами выступили владыка Геннадий и Иосиф Волоцкий. Известно, что Геннадий приезжал в Москву в феврале 1503 года. По всей видимости, он обсуждал с митрополитом Симоном замысел созыва собора.

Еще в большей степени любостяжатели желали добиться суда над вольнодумцами. В апреле 1503 года, вскоре после кончины Софьи Палеолог, исполненный покаянного настроения, Иван III пригласил к себе волоцкого игумена. Великий князь охотно раскаивался в своих прегрешениях, в том числе в потакании еретикам, но когда Иосиф, пользуясь благоприятным моментом, решил подвигнуть государя на преследование ереси, тот отделался общими фразами и, похоже, потерял интерес к разговору.

Было понятно, что Иван III не собирается отдавать еретиков на расправу. Не переменилось и благожелательное отношение государя к заволжцам. Самодержец нуждался в них для решительного наступления на церковную собственность, и прежде всего земельные владения. По признанию того же Иосифа, Иван III нестяжателей «держал… в чести велице». Они же «молиша самодержца, яко имуща дерзновение к нему, ради бо крепкого их жительства и добродетели множества не мало же рассуждениа приемлеми и почитаеми».

Иван III и единомысленные ему советники со своей стороны также целенаправленно готовились к собору, намереваясь развернуть его деятельность в нужное им русло. Инициатива выступления принадлежала самому государю, который «восхоте… у митрополита, и у всех владык, и у всех манастырей села поимати и вся к своим соедините». Тактика поведения была продумана заранее, правительство решило воспользоваться присутствием представителей высшего духовенства, чтобы заставить их пойти на уступки в вопросе церковных стяжаний. Неизбежные в таком случае потери земельных угодий предполагалось компенсировать: владыки и монастыри должны были быть «изоброчены» из великокняжеской казны деньгами и хлебом.

Как только завершилось рассмотрение вопроса о вдовых иереях, нестяжатели, не дожидаясь утверждения приговора (возможно, чтобы не дать повода распустить собор), предприняли смелый шаг. Иван III на соборном совещании «призывает убо митрополита и всех владык и архимандритов и игуменов и своея мысли совет им открывает». Столь неожиданный поворот событий обескуражил присутствующее священноначалие. Самодержец, очевидно, ограничился призывом к обсуждению вопроса о монастырских стяжаниях, не обозначая свою точку зрения, однако она не являлась секретом для участников собора, которым перспективы разворачивающейся полемики не сулили ничего хорошего. Неудивительно, что речь великого князя была встречена молчанием.

Иван III повернул ход собора в нужном ему направлении, обосновать же позицию нестяжателей выпало на долю наиболее авторитетного представителя заволжцев Нила Сорского. Преподобный начал «глаголати, чтобы у манастырей сел не было». Автор «Письма о нелюбках» верно отметил этот яркий момент, очевидно, произведший на присутствующих ошеломляющее впечатление. А. А. Зимин был уверен, что на соборе действительно выступал преп. Нил. А. И. Алексеев отмечает, что факт выступления на соборе Нила Сорского четко зафиксирован в источниках: «Попытки поставить его под сомнение проистекают из априорных исследовательских предпосылок, согласно которым Нил и “заволжцы” не могли выступать с программой секуляризации церковных имений…»

После выступления перед освященным собором преподобный, судя по всему, следуя оговоренному заранее сценарию, обратился непосредственно к великому князю, причем его поддержали и клирики и миряне. «Слово иное» — публицистический памятник начала XVI века — сообщает: «Приходит же к великому князю и Нил, чернец з Белаозера, высоким житием словый сый, и Денис, чернец Каменский, и глаголют великому князю: “Не достоить чернецем сел имети”. К сим же приста и Василий Борисов, Тферския земли боярин, та же и дети великаго князя: и князь великий Василий, князь Дмитрей Углецкий присташа к совету отца своего. И дияки введеныя по великом князе глаголаху: «Не достоить чернецем сел имети». Вполне вероятно, что среди этих дьяков мог находиться и брат Нила Андрей Майков.

Странное первенство в указанном перечне скромного боярского сына Василия Борисова, проявлявшего себя прежде лишь на ратной стезе, трудно объяснимо. Видимо, из всех светских лиц он оказался самым активным проводником идей нестяжательства, что бросилось в глаза удивленным современникам. Сам факт выступления Борисова на стороне нестяжателей как раз не вызывает удивления. Борисовы, как и многие тверские фамилии, были близки к окружению Ивана Молодого, а затем Димитрия-внука.

Старец Спасо-Каменного монастыря Денис происходил из князей Звенигородских, близких к Патрикеевым. Не должно удивлять и присутствие в числе посягнувших на монастырское имущество княжича Василия. После падения Патрикеевых и «поимания» Димитрия-внука недруги стяжателей, будь то заволжцы или еретики, не представляли более угрозы для сына Софьи Палеолог.

Иван III перед лицом столь дружного выступления нестяжателей получил повод обратиться к собору с конкретным запросом. А. И. Алексеев, проанализировав позицию различных групп духовенства, участвовавших в работе собора, полагает, что в вопросе об отчуждении церковных и монастырских земель епископы не заняли позиции активного противодействия великокняжеской власти. Только митрополит Симон в силу своего положения — главы Русской церкви, и архиепископ Геннадий, переживший опыт новгородских конфискаций, выступили против проекта изъятия церковных и монастырских вотчин.

Однако положение Геннадия Гонзова осложнялось неприязненным отношением со стороны государя и его окружения. Когда новгородский владыка попытался возразить великому князю, то тот «многим лаянием уста его загради». Новгородский епископ счел разумным более не ввязываться в полемику, чем в свою очередь заслужил упреки от своих единомышленников: «Что убо противу великому князю ничтоже не глаголешь? С нами убо многоречив еси…»

На роль закоперщика контрнаступления любостяжателей Геннадий не годился. Большинство епископата занимало выжидательную позицию. Но и на стороне нестяжателей численного перевеса не наблюдалось. Только тверской владыка Вассиан Оболенский, двоюродный брат бывшего ростовского епископа Иосафа, да коломенский Никон, прежде кирилловский игумен, могли поддержать требования Нила Сорского. Против любого покушения на монастырские имущества выступала верхушка черного духовенства, а приходские священники, напротив, скорее склонялись к поддержке заволжцев. В столь неустойчивой ситуации любостяжатели и поспешили призвать на помощь волоцкого игумена — «паки и принудиша его в град Москву взыти».

В сложившихся условиях многое зависело от позиции митрополита Симона. Если бы он занял сторону Ивана III, или хотя бы сохранил нейтралитет, то вопрос, скорее всего, решился бы в пользу сторонников секуляризации. Но однажды потакнув великому князю в новгородских конфискациях, Симон решил, что дальнейшие уступки несовместимы с миссией архипастыря, и твердо встал на защиту материальных благ церкви.

Не дожидаясь приезда Иосифа, митрополит послал великому князю письмо, в котором доказывалась законность монастырского землевладения, на основании многочисленных цитат, по замечанию П. Н. Милюкова, не всегда добросовестно приведенных. В послании великому князю, зачитанному митрополичьим дьяком, говорилось, что времен императора Константина «святители и монастыри грады и власти и села и земли дръжали, и на всех соборех святых отец не запрещено святителем и монастырем земель держать».

Но Иван III, вряд ли знакомый с постулатом «все, что не запрещено — то разрешено», не удовлетворился подобными объяснениями. В этот момент колеблющиеся готовы были дрогнуть и пойти навстречу настроениям великого князя. Ведь подобным ответом иерархи не только отвергали предложение Нила Сорского, но постфактум осуждали ревизию вотчинных прав церкви, осуществленную по указанию государя накануне в Новгороде.

Как отмечает Н. А. Казакова, «независимо от мотивов, которыми руководствовалось правительство, проводя на протяжении последней четверти XV века последовательные конфискации земель у новгородской церкви, эти действия объективно, в силу огромных масштабов конфискаций, должны люди поставить под сомнение самый принцип незыблемости церковного землевладения».

Похоже, что именно в эту критическую минуту в Москве появился Иосиф. По всей видимости, он не выступал открыто в защиту монастырских владений. Волоцкий игумен верно оценил расклад сил на соборе, предугадал, что шансы нестяжателей преуспеть не велики, несмотря на поддержку властей. Иосиф посчитал излишним и опасным вступать в пререкания с великим князем и избрал непривычную для себя роль озабоченного поиском компромиссов переговорщика, «разчиняа лучшая к лучшим, смотря, обоюду ползующая…».

Вместе с тем он весьма успешно вел закулисную агитацию и пропаганду, сумев доказать епископату, что по отобрании вотчин у монастырей тотчас же настанет очередь вотчин архиерейских. Епархиальные владыки в свою очередь могли увлечь за собой значительную часть белого духовенства. Сложившееся большинство укрепилось в своих намерениях отстоять церковные имения даже перед лицом государевой немилости.

Митрополит в сопровождении московского духовенства явился к великому князю и привел конкретные ссылки на Библию, «грамоту» Константина, правило Карфагенского собора, жития святых и пожалования князей Владимира и Ярослава. Новый вариант соборного ответа содержал не только мотивы предыдущих выступлений, но и предупреждение, что властители, посягнувшие на «стяжания церковные», которые «Божия суть стяжание» будут «прокляты в сей век и в будущий».

Но и в этот раз Иван Васильевич счет аргументы любостяжателей недостаточными. Е. Е. Голубинский, обращая внимание на то, что великий князь не удовольствовался единократным ответом ему собора, заставив давать ответ целых три раза, полагает, что таким образом государь надеялся выторговать у иерархов уступки. Вряд ли великий князь собирался торговаться с собственными подданными — думается, он надеялся, что противники секуляризации в конце концов дрогнут, не решившись идти на открытый конфликт с властью, но их ряды, напротив, становились все более сплоченными.

Напряженная схватка с оппозиционным духовенством, переросшая в острый публичный спор, ввергла государя в стрессовое состояние. Не переносившего «претыкания» его воле самодержца выводила из себя предсказуемое, но от того не менее раздражающее фрондерство Геннадия и неожиданные упорство и строптивость обычно покладистого митрополита Симона. Бурный всплеск эмоций — вспомним «лаяние» с новгородским владыкой, и психологический дискомфорт, в котором Иван III существовал последние годы, спровоцировали инсульт, о тяжести последствий которого мы можем только догадываться.

Надо сказать, что проблемы со здоровьем, которые испытывают недруги любостяжателей, — один из излюбленных сюжетов «партийной» литературы. Иосиф писал, что ученик Алексея дьякон Истома, «соучастник дьявола, пес адов, был пронзен удой Божьего гнева: гнусное сердце его, вместилище семи лукавых духов, и утроба его загнили». В тяжелых мучениях Истома испустил свой нечистый дух.

Вслед за Истомой и «окаянный поборник сатаны» протопоп Алексей заболел тяжкой болезнью и был поражен мечом Божьего суда. Другой еретик — поп Денис — после проклятия и ссылки предался вселившемуся в него хульному бесу: в течение месяца он бесчинно кричал голосами зверей, скотов, птиц и гадов и в ужасных мучениях испустил свой гнусный еретический дух. По сообщению Иосифа, так же ужасно умер и Захар чернец.

Последователи волоцкого игумена не настаивали на летальном исходе, но столь же последовательно награждали своих врагов различными хворобами. В «Житии Иосифа», написанном Саввой Черным, заболевает некий иеромонах Исайя, «всегда ненавидя и злословя монастырь Иосифов».

Когда епископ рязанский Кассиан «нача хулити преподобного Иосифа… что ж зде, не терпя Бог хулы на преподобного, посылает на него жезл наказания, уяся ему рука, тако же и нога, и не могий языком глаголати». (Еще один инсульт?) Что касается Ивана III, то он, похоже, действительно расплатился здоровьем за свою попытку покушения на богатства церкви.

Противостояние любостяжателей и их противников прекратилось в связи с болезнью великого князя, формально так и не разобравшего разгоревшийся спор, который, по сути, закончился ничем. Никакого решения собор на сей счет не принял, и неудивительно, что летописи о разразившемся столкновении умалчивают.

Вопрос о ставленнической пошлине рассматривался отдельно от обсуждения будущего вдовых попов. Воскресенская и Никоновская летописи подчеркивают последовательность событий, используя формулировку «такоже уложили». Сомнительно, что таким образом говорится о двух пунктах запланированной повестки дня, обсуждавшихся поочередно.

Софийская вторая летопись и вовсе выделяет известие об отмене платы за хиротонию, представляя его отдельным событием: «Того же лета уложиша и от ставления попов и у диаконов от мест церковных по правилом святых отец мзды ни имати, на том и грамоту уложиша и руки свои к ней приложиша, и печати свои привесиша». Предложение следует сразу за известием о соборе «о вдовых попех», но составитель Софийской второй летописи, в отличие от своих коллег, не упоминает о приговоре по этому вопросу, который, как мы знаем, был утвержден 1 сентября.

Имеем ли мы дело с небрежностью летописца? Но и в остальных летописных свидетельствах речь идет о двух решениях и одной «грамоте», хотя таковых имелось две. Ставленные пошлины обсуждались после приговора по вдовым иереям, так почему же в таком случае приговор по первому вопросу утвержден почти на месяц раньше, а именно 6 августа? Чтобы развеять недоумение, вернемся к сути обсуждавшихся вопросов.

Если секуляризационные планы в первую очередь целили в первую очередь в богатеющее монашество, то отмена платы за хиротонию — в алчных епархиальных владык. Если против церковных стяжаний выступали заволжские старцы, мздоимство архиереев подвергалось нападкам еще со стороны стригольников, теперь же это прискорбное явление гневно обличали еретики. Собор запретит митрополиту брать деньги или подарки при поставлении епископов, а архиереям велит поставлять на все места клириков и отпускать их без мзды и без всякого дара. Нарушителям этих постановлений, будет ли то «митрополит, архиепископ или епископ во всех русских землях», собор угрожал извержением вместе с их ставленниками.

Складывается впечатление, что борясь со злоупотреблениями в церкви, инициаторы данных мер метили не столько в алчное священноначалие вообще, сколько в конкретного человека — Геннадия Гонзова, известного любителя поживиться за счет подчиненных. За поставление каждого священника Геннадий получал полтора рубля, что по тем временам составляло значительную сумму.

Например, в 60-х годах XV века Симонов монастырь ссудил одному сыну боярскому пять рублей под залог его деревни. Должник не смог вернуть деньги и ему пришлось расстаться со своим имением. К новгородскому владыке и великий князь, и придворные вольнодумцы относились, мягко говоря, неприязненно. После собора антипатия еще более возросла. В Кремле рассчитывали, что Геннадий вряд ли изыщет в себе силы отказаться от давних привычек, и готовили «нормативную базу» для его низложения.

Расчет оказался верным. В июне 1504 года Геннадия отстранили от должности именно из-за поставлений «по мзде». Сребролюбивый владыка «…остави престол свои за немощь, неволею, понеже бо приеха с Москвы на свои престол в Новгород в Великий и начят мзду имати у священников от ставлениа наипаче пръваго, чрез свое обещание».^. Из столицы прибыла целая следственная комиссия, облеченная значительными полномочиями.

«Приеха с Москвы Юрьеи, Дмитрея Володимерова сын да Иван Телешев и боярин митрополичь, повелением государя великого князя Ивана Васильевича и митрополита Симона, и владыку Генадья взяли, и казны попечатали, и поехали к Москве июня в 1 день». Узилищем для Геннадия послужил Чудов монастырь, где он когда-то начинал карьеру, здесь же он спустя полгода после своего падения скончался. Так бесславно закончилась карьера этого незаурядного человека.

Но вернемся в Москву. Представляется наиболее вероятным, что вопросы о церковном имуществе и о пресечении злоупотреблений со стороны священноначалия были предложены великим князем и его окружением к обсуждению одновременно — сверх повестки дня. Но если большинство соборян в конце концов грудью встало на защиту стяжаний, то в отношении второго пункта единства среди участников собора не наблюдалось — монашествующая братия и белое духовенство не симпатизировали этим статьям дохода епархиальных владык, которые оказались в данном случае в изоляции.

Иные наверняка посчитали чрезмерным перечить государю в еще одном деле. «Очевидно, что решение собора, запрещающее взимание платы со священнослужитилей за хиротонию, было уступкой соборного большинства “нестяжателям” и великому князю за отказ от секуляризации», — справедливо отмечает Ю. К. Бегунов.

Решение было принято, и решение, как мы могли убедиться, самое радикальное. Полвека спустя иосифлянское большинство Стоглавого собора фактически дезавуирует приговор по ставленническим пошлинам, различив взимание «мзды» от компенсации издержек — «проторов», размер которых разрешили устанавливать отдельно в каждой епархии. Глава 89 Стоглава содержит «правило, еже о поставлении священническом, пошлину давати обычну повелительным своим писанием, присно, блаженного царя Исаакия Комнина». Тогда же была поставлена точка в споре о церковных стяжаниях, которые объявлялись неприкосновенными: «Въ данное Богови въ наследие благъ вечныхъ, никтоже ихъ можетъ отъ церкви Божия восхитити, или отняти, или продати, или отдати, страшно запрещение не токмо простымъ, но и самымъ царевымъ и вельможамъ…»

Но вернемся в 1503 год, когда соборное постановление «на большее утверждение его уложения» скреплено было печатями великого князя и Василия. Интересно, что светские правители «к сей грамоте печати своя привесили», а митрополит и архиереи приложили руку — значит ли это, что Иван не был в состоянии поставить подпись под документом? Произошло утверждение приговора об отмене платы за хиротонию, напомним, 6 августа, очевидно, сразу же после того, как Иван III стал оправляться от удара и, вероятно, смог появиться на публике — на празднике в честь Преображения Господня.

А вот другой приговор, выгодный любостяжательской партии — о вдовых попах, — государь утверждать явно не торопился. Похоже, что эта задержка — своеобразная месть иосифлянам со стороны великого князя, который то ли вредничал, то ли вовсе подумывал о том, чтобы не давать хода решению собора. 1 сентября приговор все же был утвержден. К этому времени раздражение на строптивых церковников улеглось, чтобы постепенно смениться покаянным настроением, которое вылилось в отъезд на богомолье 21 сентября.

Совместное выступление нестяжателей и вольнодумцев захлебнулось, и наступила очередь противоположной стороны. В апреле 1504 года волоцкий игумен прислал письмо духовнику Митрофану, в котором требовал от последнего приложить все возможные усилия, дабы побудить Ивана расправиться с еретиками. В противном случае Иосиф угрожал Божьей карой и великому князю и его духовному наставнику. Давление на князя достигло апогея. Терзаемый болезнями и старостью, алчущими мести святыми отцами и предвкушающим сладость власти сыном, Иван сдался на милость победителей. Он дал согласие на созыв нового церковного собора — на этот раз для осуждения ереси — и подписал завещание, в котором благословил Василия «всеми русскими великими княжествами».

К собору, который был назначен на декабрь 1504 года, великий князь приказал обыскать по всем городам и привезти в Москву видных еретиков. Еще до собора 1503 года Иосиф составил первую редакцию «Просветителя», после — второй расширенный вариант, который сыграл роль своеобразного обвинительного заключения на новом соборе. Впервые на Руси запылали костры инквизиции, отбрасывая кровавый отблеск на торжествующие лица иосифлян.

Постниковский летописец сообщает, что «лета 7013 князь велики Иван со отцем своим Симаном митрополитом и сь епископы обыскашя еретиков Волка Курицина и его товарищев Митю Коноплева да Ивашка Максимова и сожгошя их декабря в 27 день. А Некрасу Рукавову повелешя язык урезать и в Новегороде в Великом сожгошя его. Тое же зимы юрьевъского архимандрита Касьяна да брата его Ивашка Самочерного, да Гридю Квашню, да Митю Пустоселова и иных еретиков сожгошя, а иных в заточение, а иных по манастырем розослашя». В числе иных оказался некто Семен Кленов, сосланный в Волоцкий монастырь, который с этого времени превратился в место исправления инакомыслящих.

«Опять пред нами фигурирует очень малое число имен…», — досадует А. В. Карташов. В московских застенках оказалось совсем немного вольнодумцев, что огорчало Иосифа и его позднейших апологетов, которые не желали признать, что дефицит обвиняемых и осужденных объясняется не изъянами следствия, а действительными — достаточно скромными — размерами еретического движения.

По-видимому, в новгородском кружке 80-х — начала 90-х годов было не менее 33 членов, из них восстанавливаются поименно только 7. Из участников кружков 90-х годов, кроме нескольких лиц, участвовавших в еретическом движении ранее, удается восстановить имена 3 «москвичей» и 7 «новгородцев». Итого, в общей сложности, в новгородско-московском движении участвовало не менее 70 человек.

Остается добавить, что «новгородско-московское движение» просуществовало свыше 30 лет, и на разных этапах к нему примыкали разные люди — кто-то отходил в сторону, иные покинули этот мир, как протопопы Денис и Алексей, Иван Черный и чернец Захар. Иные пустились в бега, как это случилось накануне собора 1490 года, когда из Москвы сбежали писец Иван Черный, купец Игнат Зубов, или канули в неизвестность, как «загадочный» Мартынка. Единовременно к движению вольнодумцев принадлежало значительно меньше 70 человек, идентифицированных Ю. К. Бегуновым. Разумеется, речь идет о ядре движения, но по его размеру можно судить о степени распространенности этого явления на Руси.

Уже упоминавшееся свидетельство Иосифа Волоцкого — «ныне и в домех, и на путях, и на торжищах иноци и мирьстии и вси сомняться, вси о вере пытают», — и донные нередко преподносят в качестве доказательства широты и глубины еретического брожения. На самом деле это парафраз Григория Нисского, известного церковного писателя и богослова IV века, описывавшего современное ему состояние массового умственного возбуждения, порожденного тринитарными спорами: «Все полно такихъ людей, которые разсуждаютъ ? непостижимыхъ предметахъ, улицы, рынки, площади, перекрестки; спросишь, сколько нужно заплатить оболовъ, — философствуютъ ? рожденномъ и нерожденномъ; хочешь узнать ? цене на хлебъ, — отвечаютъ: Отецъ больше Сына; справишься, готова ли баня, — говорятъ: Сынъ произошелъ изъ ничего». (Иосиф был знаком с писаниями Гр. Нисского, цитирует его в «Просветителе».)

Да и сам Иосиф, в зависимости от впечатления, которое он хотел произвести на своего корреспондента, умело варьировал численность «жидовствующих». Когда в послании в Ивану III волоцкий игумен ставит целью «похвалить» государя за его строгости, оказывается, что увлечение сомнительными идеями не носит повального характера: «И аще бы не ты, государь, показал ревность о православной вере християнстей и любовь Господу Богу и Пречистой Богородици и ненависть к еретиком и казнь на иже жидовская мудроствующих, было бы уже безчисленое множество православных християн в жидовской вере».

А в послании Василию III, которого преп. Иосиф пытается вдохновить на новые подвиги, выясняется, что и отец здравствующего великого князя не был достаточно строг, и жидовствущих вокруг развелось великое множество. «А которые, государь, почали каятись, и отец твой, государь, их покаянию поверил и дал им ослабу, и те много неизреченна зла сотвориша и многих православных христьян в жидовство отведоша. Ино, государь, никому невозможно тое беды утолити, разве тобя, государя и самодержца всея Руския земля». В 1504 году Иван III все же амнистировал многих кающихся еретиков, но после его смерти новый государь «обыскал и управил» и вновь вернул в заточение отпущенных.