• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Согласно финляндской форме правления, в случае войны президент мог передать принадлежащее ему право верховного руководства вооруженными силами страны другому лицу. Президент Каллио использовал эту возможность уже 30.11.1939 года, в день начала Зимней войны, назначив маршала Маннергейма главнокомандующим финской армией. 7 декабря президент специальным распоряжением точно определил его задачи и полномочия. «Отныне, — отмечает Куллерво Киллинен, — главнокомандующий становился независимым от правительства и в этом смысле приравнивался к президенту». После заключения Московского мира эти делегированные президентом полномочия в соответствии с конституцией следовало аннулировать, даже несмотря на то, что в стране сохранялось военное положение. Однако эти полномочия главнокомандующего отменены не были. Почему?

Причины лежали на поверхности и имели весомый характер. В Европе продолжалась война, и Финляндия, если учесть ее ситуацию, в любой момент могла оказаться втянутой в новый конфликт. И хотя действующая армия была достаточно быстро демобилизована уже к концу июня, хотели, чтобы многоплановая работа по организации обороны и реорганизации вооруженных сил направлялась твердой и опытной рукой. Если бы Маннергейм в это время оказался «на отдыхе», то в условиях нового кризиса ему было бы трудно в сжатые сроки овладеть всем комплексом проблем, тогда как пребывание в должности давало ему такую возможность. К тому же после Зимней войны Маннергейм находился в зените своей славы. Совершенно очевидно, что даже в самых широких политических кругах надеялись на продолжение им своих полномочий. В этом вопросе правительство оказалось вынужденным действовать на условиях Маннергейма.

Документы содержат мало сведений о том, что предпринималось в этой важной сфере, каким образом обходилась буква закона. Существовала, к примеру, возможность отказаться от прежней системы и учредить для Маннергейма особую влиятельную должность главнокомандующего, которая, находясь под началом президента, являлась бы высшей ступенью в военной иерархической лестнице страны. Именно так поступили в Швеции осенью 1939 г.

В качестве закулисных факторов, сыгравших свою роль, следует в первую очередь указать на смену министра обороны в марте 1940 г. Во время Зимней войны министр обороны Ниукканен превратился фактически в своего рода снабженца армии и не обладал серьезным влиянием. Будучи по национальности карелом и проголосовав против Московского мира, он вышел из правительства.

Формирование нового кабинета, как свидетельствует Хейнрикс, происходило в постоянном контакте с Маннергеймом. Премьер-министр Рюти уже 21 марта сообщил Грипенбергу о том, что вопрос о продлении полномочий Маннергейма в качестве главнокомандующего в принципе решен. Военным министром стал, определенно с согласия Маннергейма, генерал Рудольф Валден, известный промышленник, являвшийся офицером связи между правительством и главнокомандующим во время Зимней войны. Он, как свидетельствует его дневник от 22 марта 1940 г., выставил Рюти свои условия. Важнейшим из них, по определению Э.В. Юва, была «Программа Маннергейма». Валден был согласен войти в правительство в качестве беспартийного министра на тот срок, пока в должности главнокомандующего остается Маннергейм. Высшее руководство армии, министерство обороны и государственные промышленные предприятия следует реорганизовать. Следует оживить финансы, так как расходы на оборонительные сооружения, казармы, госпитали предстояли немалые.

После того как Валден 27 марта вошел в новое правительство и представленная им программа была воплощена в жизнь, можно сказать, что он решающим образом повлиял на продление мандата Маннергейма. Именно так оценивал ситуацию и сам маршал.

Валден, как известно, был преданным сторонником Маннергейма. По его инициативе газета «Ууси Суоми» 17 марта не только выступила за продление полномочий главнокомандующего, но и связала с этим актом дальнейшую судьбу страны. И хотя последняя часть программы сразу же стала объектом критики со стороны различных партий и политиков, эта акция в интересах своего друга наглядно характеризует взаимные отношения двух видных деятелей. Упоминание Хейнрикса о том, что вопрос о продлении полномочий Маннергейма был согласован между Каллио, Рюти и Валденом еще до сформирования кабинета, представляется вполне правдоподобным.

Следователи, готовившие материалы по делу о военных преступлениях, поинтересовались в 1945 г. у самого Маннергейма относительно его тогдашних полномочий. Он рассказал следующее: «После завершения Зимней войны я беседовал с министром Валденом и заявил о своем намерении оставить пост главнокомандующего, но тот… попросил меня остаться. С началом новой войны я сообщил президенту Рюти о своем желании сложить с себя полномочия главнокомандующего, но он энергично высказал надежду на то, что я не оставлю этот пост». Поскольку сохранившееся прошение об отставке помечено 10 февраля 1941 г., можно предположить, что в данном свидетельстве присутствует очевидная ошибка или уже в начале февраля Маннергейм оценивал ситуацию как ведущую к войне. В разговоре с Кустаа Вилкуна в 1945 г. Маннергейм заметил, что «он не держался за пост главнокомандующего — его удерживали».

Рюти отмечал, что продление полномочий Маннергейма сохранялось не по его инициативе, об этом шла речь с президентом Каллио. «Причина, конечно же, заключалась в том, что ситуация все время оценивалась как крайне нестабильная». Даже только укрепление новых границ требовало энергичного и централизованного руководства. Таннер со своей стороны указывал на то, что после Московского мира в правительственных кругах и среди высших офицеров неоднократно возникали разговоры о целесообразности отмены военного положения и возвращения к нормальной жизни, а что касается полномочий президента, то ему следовало вернуть верховное руководство вооруженными силами страны. Но это мнение встречало возражения, поскольку помимо прочего считалось необходимым заново организовать систему обороны. Указывалось и на то, что вопрос о продлении полномочий главнокомандующего недостаточно ясен с юридической точки зрения.

На основании такого рода материалов биографы Маннергейма могли достаточно легко обойти вопрос о продлении его полномочий в качестве главнокомандующего вооруженными силами страны. Хейнрикс также писал о том, что «Маннергейм соглашался остаться на посту председателя совета обороны (так тогда звучала эта должность) лишь при условии назначения Валдена на пост министра». Егершёльд в своей работе пишет: «Общая политическая ситуация порождала столь серьезное беспокойство, что президент оставил за Маннергеймом собственные военные полномочия». При этом ни у одного из авторов нет отсылок на использованные материалы.

Но собранные Юрянки устные воспоминания свидетельствуют о том, что дело было не столь однозначно. Так Вяйнё Линден в 1968 г., ссылаясь на Каллио, рассказал о том, что сохранение за Маннергеймом полномочий главнокомандующего произошло вопреки желанию президента. Генерал Хуго Эстерман также считает, что «не было никого, кто бы поддерживал его позицию». Однако при этом надо иметь в виду, что свидетельства обоих этих лиц отличались тенденциозностью, поскольку они испытывали неприязнь по отношению к маршалу.

Эта проблема, как уже указывалось выше, стала предметом рассмотрения на процессе по делу о виновниках войны. Заключение профессора Эрика Кастрена от 4 октября 1945 г. со всей очевидностью показало, что с юридической точки зрения здесь имело место формальное нарушение закона. Но суд в своем приговоре обошел стороной вопрос о том, повлекли ли полномочия главнокомандующего, оставшиеся за Маннергеймом, какие-либо неблагоприятные последствия для страны, и суд не возложил за это никакой персональной ответственности на кого бы то ни было. Историки также в целом придерживаются этой позиции, поскольку приведенные в начале главы реальные причины требовали пребывания Маннергейма на прежнем посту. Но юристы, напротив, продолжали следовать критической линии, начало которой положил Кастрен. По их мнению, в данном случае оказалась реализованной римская формула inter arma silent leges (среди оружия законы безмолвствуют). Она найдет новое подтверждение в событиях рассматриваемого периода.

В последующем Маннергейм не только сохранил за собой свой пост, основанный на отчуждении от президента функций главнокомандующего, но и укрепил свое положение в духе той программы, которая была представлена Валденом премьеру Рюти. Цель заключалась в получении главнокомандующим той неограниченной свободы действий, которая имелась у него в 1918 г. Тогда в правительстве Ваасы (сенате) вообще отсутствовал военный отдел (министерство) и главнокомандующий самостоятельно решал все вопросы, относившиеся к армии и ведению войны. Министерство обороны (поначалу военное министерство) основали осенью 1918 г. В 20-х годах снабжение армии было вменено в обязанность созданных в недрах министерства соответствующих отделов, что постепенно привело к трениям с руководством собственно вооруженных сил. Положение 1937 г. об организации всей системы вооруженных сил улучшило ситуацию, поскольку генштаб был включен в структуру министерства обороны, а снабжение армии сосредоточили в новом отделе войскового хозяйства. Маннергейм, являвшийся с 1931 г. председателем совета обороны, занял на основании обновленного в 1938 г. положения об этом совете бесспорные руководящие позиции в военной иерархии страны. И все же во время Зимней войны он считал, что министерство обороны в хозяйственных вопросах и по проблемам снабжения армии чрезмерно сковывает его инициативу. Теперь, исходя из собственного опыта, он стремился к еще большей свободе действий.

За несколько месяцев Валден подготовил новые проекты о верховном руководстве вооруженными силами. В начале июля месяца они уже обсуждались в правительстве. Отвечая на имевшие место намерения уменьшить слишком громоздкие министерства и создать эффективные отраслевые управления, правительство Финляндии 16 июля 1940 г. представило парламенту предложения, согласно которым командующий оборонительными силами страны действовал бы под непосредственным началом президента в качестве держателя его воинских прерогатив. Находившийся вне структуры министерства главный штаб вооруженных сил, своеобразное отдельное управление, становился штабом командующего оборонительными силами страны. Туда из министерства обороны передавался огромный отдел военной экономики, начальник которого становился вторым помощником начальника генштаба и таким образом оказывался в непосредственном подчинении Маннергейма.

Эта организационная инициатива не обошлась без полемики. В ходе правительственного обсуждения 16 июля против нее выступили министры Пеккала и Фагерхольм. Первый заявил, что речь идет о широкомасштабных переменах, способных вызвать протесты за рубежом. К тому же к реорганизации приступают слишком поздно, когда сессия парламента уже подходит к концу. Оппозиция осталась, тем не менее, в меньшинстве и притихла. Однако уже в ходе парламентского обсуждения 27 июля Ниукканен — старый антагонист Маннергейма, занимавший долгие годы пост министра обороны, — квалифицировал проект как «несовместимый с формой правления». Представитель Аграрного союза Ханнула со своей стороны предположил, что правительство пытается подобным образом с помощью Маннергейма оказать давление на парламент. Оппозицию Аграрного союза удалось утихомирить, когда у нее спросили, каким образом будут развиваться события, если проект провалится и Маннергейм по этой причине уйдет в отставку? Сопротивление, очевидно, имело место и со стороны иных фракций, поскольку выступившие 29 июля 1940 г. коалиционеры подчеркивали, что данный вопрос не должен привести к правительственному кризису. И все же проект был утвержден 15 августа 1940 г. и через месяц главный штаб начал свою деятельность в новом составе. Министерство обороны, сократив в какой-то мере свои отделы, по-прежнему осталось высшим правительственным учреждением вооруженных сил. Согласно положению о министерстве обороны от 16 декабря 1940 г. в нем остались лишь общий и строительный отделы, а также комиссия по делам недвижимости. На благодарности генерала Эрнста Линдера в связи с проведенной в 1940 г. работой по организации верховного управления Валден скромно ответил, что результат во многом зависит от того, сколько подготовленных сотрудников удастся заполучить в гражданские органы управления. Он был, тем не менее, уверен, что новая структура облегчит переход к организации военного времени.

При реорганизации главного штаба возвратились к схеме 1918 г., когда Маннергейм, по словам Хенри Перона, шведского сотрудника штаба, «являлся по сути дела военным диктатором и соединял в себе все те функции, которые в Швеции в военное время исполняют верховный главнокомандующий, министр обороны, руководитель военного управления и во многих случаях начальник генштаба».

Когда Маннергейм летом 1940 г. перевел генерала Эрика Хейнрикса из штаба сухопутных сил, расположенного в Миккели, на должность начальника генштаба в Хельсинки, он сразу же заметил, что у того не будет монопольного права на доклады по делам оперативного управления, разведки и т. д. «Не хочу быть заложником одного человека» отметил маршал. Он намеревался советоваться с любым необходимым ему лицом, независимо от места его службы. Главнокомандующий всегда сам хотел делать выводы, проводить обобщения. Лишь на его персоне сходились воедино и стягивались в один узел все нити, лишь он обладал реальным представлением о всей панораме событий.

Эта организационная структура генштаба, которую Егершёльд назвал французской, была предназначена не столько для того, чтобы держать в узде членов главного штаба, сколько для предотвращения внешнего вмешательства в дела военного управления.

Специалисты в области политических наук считают, что на проведенную организацию оказала влияние традиция — в период автономии вопросы обороны являлись прерогативой центральной власти, и финляндский сенат их не касался, этой же линии придерживались и последующие правительства страны. В наибольшей мере новая структура сказалась, конечно же, на работе самого штаба. В отличие от большинства стран (напр., Германии) отсутствовали ежедневные оперативные совещания, в ходе которых руководители отделов получали необходимую информацию и до принятия главнокомандующим решения могли придерживаться иного мнения. У нас же руководителю каждого отдела приходилось одному идти на доклад главнокомандующему и склоняться как перед его авторитетом и занимаемой должностью, так и перед его более широкой информированностью и общим кругозором. Но ни в той, ни в другой из организационных систем не допускалось выражения инакомыслия после того, как решение было принято.

Таким образом, Маннергейм уже в период перемирия, а затем и во время войны-продолжения обладал в своей области абсолютной независимостью.

В целом следует отметить, что в то время влияние Маннергейма распространялось и за сферу его непосредственных обязанностей, в частности на внешнюю политику. В литературе был сформулирован тезис о том, что «в период войны-продолжения положение главнокомандующего было сильнее, чем у высших политических деятелей страны». К этой стороне вопроса лучше обратиться после рассмотрения событий начала 1941 г.

На политическую жизнь рассматриваемого периода сильное влияние оказал сердечный приступ, случившийся с президентом Каллио 28 августа 1940 г., после чего он практически уже не возвращался к исполнению своих должностных обязанностей. Премьер-министру Р. Рюти пришлось всю вторую половину года заниматься не только своими делами, но и выполнять обязанности президента. И поскольку на этом поприще Рюти, безусловно, преуспел, его имя стало ассоциироваться с постом руководителя государства, что не могло не оказать влияния на обсуждение вопросов, связанных с предстоящими выборами. В связи с затянувшейся болезнью президента Каллио неофициальные разговоры о них начались еще до того, как он 27 ноября 1940 г. по собственной инициативе подал в отставку. Правительство среди прочего подготовило предложение о том, чтобы новые выборы были проведены выборщиками 1937 года и при этом только на оставшийся от президентства Каллио срок. Развертывание предвыборной борьбы в условиях большой войны считалось нецелесообразным, да и технически организация выборов представляла сложности, поскольку перемещенное население еще не было полностью переписано. Таким образом, правительство смогло одновременно с прошением Каллио об отставке обнародовать детали предстоящих президентских выборов. В целом позиция кабинета расценивалась как сбалансированная и была полностью поддержана.

Состоявшиеся выборы приобрели, тем не менее, чрезвычайный характер, поскольку никогда ранее великие державы столь активно не вторгались в их проведение путем обнародования собственных позиций. Начало положил Советский Союз, который устами Молотова в день финляндской независимости дал понять Паасикиви, что стремление Финляндии к миру будет оцениваться по результатам президентских выборов. «Совершенно очевидно, что если кто-либо из таких, как Таннер, Кивимяки, Маннергейм или Свинхувуд, будет избран президентом, то мы сделаем вывод о том, что Финляндия не желает выполнять условия заключенного с Советским Союзом мирного договора».

Эта неприкрытая угроза сразу же возымела действие. Германия, которая в начале декабря осторожно поддерживала Кивимяки, хотя и не возражала против кандидатуры Рюти, изменила свою позицию. Чтобы не допустить избрания какой-либо слабой компромиссной фигуры, Германия теперь, 17 декабря, стала отдавать предпочтение Рюти против Паасикиви, имевшего поддержку Советского Союза. Германия 18 декабря особо предупредила о недопущении избрания нежелательного для Советского Союза кандидата.

Наконец и Англия подала свой непрошеный голос. Руководитель отдела Северных стран Форин Оффиса Лоуренс Кольер в беседе с Грипенбергом 17 декабря сказал о том, что до него дошли слухи, согласно которым немецкие дипломаты активно поддерживают кандидатуры Свинхувуда и Кивимяки. Если какой-либо из этих германских друзей окажется избранным на пост президента, то это произведет неблагоприятное впечатление в Англии. В то же время против Маннергейма у Англии не было бы замечаний. Чтобы быть уверенным в том, что эта информация дойдет до адресата, Кольер в тот же день повторил ее советнику финляндского посольства, так что активность Англии в этом деле не может быть подвергнута сомнению.

Официальное внутри- и межпартийное обсуждение вопроса в самой Финляндии началось до того, как все вышесказанное стало достоянием общественности. Общим стремлением был поиск такого кандидата, который мог бы получить подавляющую поддержку избирателей с тем, чтобы унаследованное со времени Зимней войны единодушие проявилось бы и в данном случае. С этой целью отказались от персонажей 1937 г. и начался поиск кандидатов, пользовавшихся всеобщим признанием. Таннер, который под давлением Молотова еще в августе оставил министерский пост, на заседании комитета соц.-дем. партии отказался выставить свою кандидатуру, хорошо зная, что русские о нем думают. Паасикиви, дабы не подумали, что он своим сенсационным заявлением проталкивает собственную кандидатуру, отказался позднее. В этих условиях, когда великие державы полностью элиминировали кандидатуры своих соперников, из наиболее значительных фигур в списке, по существу, остался только один Рюти. Выборщики от социал-демократической партии высказались в его поддержку 18 декабря, точно так же поступили шведы, ИКЛ и большинство аграриев (4114), тогда как их карельские депутаты оказались в оппозиции, поскольку Рюти выступал против быстрейшего расселения перемещенных лиц. Упорнее всего держались за своего традиционного кандидата Свинхувуда коалиционеры. Лишь после того, как стала очевидной победа Рюти, Линкомиес в своей проникнутой в духе единения речи, которая должна была быть замечена и во внешнем мире, поддержал кандидатуру Рюти. Полученные перед голосованием аналогичные поздравления Маннергейма лишь упрочили его позицию. Таким образом, 19 декабря 1940 г. Рюти был избран с внушительным перевесом (288 голосов из 300), тогда как остальные кандидаты получили лишь разрозненные единичные голоса своих сторонников.

Премьер-министру Зимней войны предстояло стать президентом войны-продолжения. Он был первым из четырех сильных президентов Финляндии, которые на практике подняли на еще большую высоту юридически закрепленные широкие полномочия главы государства. Заметные изменения по сравнению с 30-ми годами касались прежде всего внешней политики, в сфере которой предыдущие президенты ограничивались ролью верховного наблюдателя, отдавая министрам на откуп решение практических вопросов, а в наиболее важных случаях — совместно с премьер-министром. Это было характерно прежде всего для правления Каллио.

Когда премьер-министр Рюти стал президентом, он договорился со своим бывшим помощником в Финляндском Банке, а теперь с новым премьер-министром Рангелем о том, что он по-прежнему будет лично «вести» наиболее значительную информацию послов Англии и США, как он делал это, находясь во главе кабинета. Это проистекало из того, что англосаксы не желали по личным соображениям вести доверительные беседы с министром иностранных дел, хотя и по отношению к Рюти они держались официально. Рангель на практике также не особенно касался малознакомой ему сферы внешней политики. С другой стороны, Рюти, судя по всему, не скрывал от министра иностранных дел получаемую им информацию от послов Германии и иных государств. Так, у Виттинга сохранились очень близкие контакты с Блюхером, который был важнейшим представителем дружественной великой державы в Хельсинки. Вплоть до апреля месяца, пока не был заменен занимавший по отношению к Финляндии неуступчивую позицию представитель Советского Союза, у министерства иностранных дел не возникало желания поддерживать с ним более тесное сотрудничество. Начиная с апреля, критическую позицию по отношению к министру иностранных дел занял и новый представитель Швеции. В общем, из-за выборов Рюти и в силу разного рода пристрастий руководство внешней политикой Финляндии в период перемирия стало выглядеть следующим образом: президент вел наиболее важные дела с англосаксонскими странами, министр иностранных дел с Германией, остальные направления находились «на официальном уровне».

Как банкир и специалист в области экономики Рюти уверенно чувствовал себя в этих важных сферах жизни, а в качестве юриста, подготовка которого превышала обычный уровень, — также и в области многоплановой законотворческой работы. И поскольку Рюти обладал еще и политическим опытом, приобретенным в стенах парламента, у него были прекрасные предпосылки для исполнения им своих обязанностей на новом государственном посту. Будучи энергичной натурой, он все переводил в плоскость практических решений и, таким образом, с полным основанием являлся «сильной личностью» Финляндии в рассматриваемый период времени. Это, в частности, особо отметил Паасикиви 17 марта 1941 г.: «(Виттинг)… ничем не руководит, все определяет Рюти».

Исключительно единодушное избрание Рюти президентом создало благоприятные предпосылки для переговоров о формировании кабинета, которые традиционно начинались после выборов. Из-за сложной внешнеполитической обстановки стремились действовать быстро и в духе взаимопонимания.

По мнению социал-демократов, премьер-министром мог стать представитель Аграрного союза. Когда последний предложил на этот пост кандидатуру Э. Пехконена, руководителя губернии Оулу, социал-демократическая партия его не поддержала, равно как и кандидатуру руководителя банка Т. Рейникка. Социал-демократы выдвигали руководителя пенсионного ведомства прогрессивного по своим взглядам Ээро Рюдмана. Кандидатами президента Рюти являлись редактор Хенрик Рамсай и государственный советник Ю.К. Паасикиви. Однако немцам не нравился проанглийски настроенный Рамсай, а многие финны рассматривали поддержку Советским Союзом кандидатуры Паасикиви как его дискредитацию. Ситуация оказалась тупиковой. Председатель парламента Хаккила обратил внимание Рюти на его ближайшего товарища по работе в Финляндском Банке, члена правления Ю. Рангеля. Считалось, что он близок к прогрессивной партии, хотя никогда активно политикой не занимался; с другой стороны именно это обстоятельство вызвало одобрение его кандидатуры всеми участниками переговоров.

За кандидатуру Рангеля выступил Таннер и обеспечил ее поддержку в социал-демократической партии. Аграрный союз долго держался за кандидатуру Пехконена, председатель партии Ниукканен требовал далеко идущих преобразований в правительстве, в частности смены министров иностранных дел и обороны. Однако большинство группы аграриев, получив заверения в быстрейшем решении проблем перемещенного населения и из-за внешнеполитических обстоятельств, высказалось за быстрейшее решение вопроса и согласилось на кандидатуру Рангеля. Ниукканен в своих дневниках охарактеризовал сформированный таким образом кабинет «президентским правительством», он и далее отмечал слабые связи его членов с парламентом.

При формировании правительства Рангель, хотя он и поддерживал контакты с различными партийными лидерами, совершил (неизвестно — по неопытности или по совету Рюти) ту же самую ошибку, которую допустил сам Рюти во время комплектования предыдущего кабинета: он не посоветовался с парламентскими фракциями, вставшими в оппозицию. Проведя напрямую переговоры с кандидатами, Рангель уже на следующий день подготовил список членов своего кабинета. Этот спрямленный путь привел к тому, что В. Войонмаа еще 13 июня заявил на заседании внешнеполитической комиссии, что правительство Рангеля родилось без одобрения парламента.

Кабинет Рюти практически не претерпел изменений при создании нового правительства Рангеля (4 января 1941 г.): министром иностранных дел остался Виттинг, министром обороны — Валден, министром финансов — Пеккала и т. д. Выбыли наряду с премьер-министром лишь Пилппула и Экхолм, вошли же в состав кабинета вторым министром по вопросам сельского хозяйства аграрий Тойво Иконен, являвшийся выразителем интересов перемещенного населения и член партии ИКЛ Вилхо Аннала (второй министр путей сообщения). Правые высказывали в прессе удовлетворение тем, что в новом правительстве насчитывалось значительное количество «министров-специалистов». Оба новых назначения были важны для удовлетворения известных групп населения. Несмотря на уменьшение количества членов в партии ИКЛ, приглашение ее впервые в правительство представляется хорошо продуманным шагом как для демонстрации национального единства, так и жеста в-сторону Германии. К тому же, когда Рюти объявил о сохранении за представителем шведской партии фон Борном места в правительстве, это не только успокоило финляндских шведов, но и благоприятно отозвалось в самой Швеции.

В кадровом отношении правительство Рангеля мало чем отличалось от правительства Рюти, комиссия по иностранным делам (за исключением ее председателя) не претерпела вообще никаких изменений: Рангель, Виттинг, Валден, Пеккала и Кукконен. Попытка Рюти на процессе над военными преступниками объяснить, что «упоминаемый Рангелем военный кабинет есть не что иное, как комиссия по иностранным делам государственного совета» — всего лишь декларация, которая ничего не проясняет. Комиссию, которая являлась звеном официальной властной структуры, невозможно было использовать для доверительных обсуждений секретных дел, поскольку в нее входил представитель внутренней оппозиции министр Мауно Пеккала, принадлежавший к левому крылу социал-демократов. Зная о планах комиссии, он мог заранее подвигнуть социал-демократов и возможных иных противников правительственного курса на противодействие их проведению, тогда как политика «внутреннего круга» была нацелена на то, чтобы наиболее щепетильные дела представлялись всему правительству и всему парламенту в виде готовых решений. Действительно, весной 1941 г. Пеккала выражал сожаление в том, что комиссия правительства по иностранным делам созывается очень редко, а если это иногда и случается, то дела рассматриваются в спешке и в самой общей форме. Опасались, вероятно, и утечки информации по каналам посольств Англии и Швеции, с которыми Пеккала поддерживал близкие отношения.

Пятый член комиссии, представитель Аграрного союза пастор Антти Кукконен, впоследствии оказавшийся на скамье подсудимых в качестве военного преступника в основном из-за своего членства в ней, был осужден, правда, на незначительный срок. Как следует это понимать в свете вышесказанного? Даже секретарь премьер-министра вспоминает, что ни Пеккала, ни Кукконен «не посвящались в дипломатические тайны сверх того, что докладывалось на регулярных еженедельных заседаниях правительственной „вечерней школы“».

С другой стороны, Кукконен являлся ревностным сторонником Рюти и Виттинга. Протоколы аграрной фракции парламента свидетельствуют, что Кукконен весьма часто рассказывал ее членам о внешней политике и таким образом активно использовал получаемые им сведения. К тому же он был давно знаком с Метцгером, германским пресс-атташе в Хельсинки, который по слухам имел также тайные разведывательные поручения в Финляндии. Ханс Метцгер в детстве проводил летнее время неподалеку от Иоэнсуу, в имении своих родственников, проживавших рядом с владениями Кукконена и там он научился финскому языку. Когда он осенью 1939 г. после окончания университета вернулся из Германии в Хельсинки на только что созданную должность атташе по делам печати, он завязал контакты с депутатом парламента Антти Кукконеном. С разрешения своего шефа Метцгер снабжал последнего доверительной информацией и после марта 1940 г., когда тот занял в новом правительстве пост министра просвещения.

Вполне вероятно, что Кукконен неоднократно получал прямую информацию о позиции немцев по разным вопросам. В силу того, что комиссия по иностранным делам играла формальную, а сам Кукконен незначительную роль в ее деятельности, финский исследователь Юкка Таркка пришел к выводу, что Кукконен оказался в списке военных преступников прежде всего по той причине, что помимо прочих к ответственности следовало привлечь кого-либо из политиков-аграриев.

На самом деле военный кабинет — под этим термином имеется в виду спонтанно родившийся в период перемирия «внутренний круг» — занимался, прежде всего, внешнеполитическими и иными, имевшими первостепенное значение, проблемами. Представляется целесообразным привести некоторые свидетельства современников о его составе и деятельности.

Министр внутренних дел фон Борн уже в мае 1941 г. сообщил шведской парламентской фракции о существовании «внутреннего круга», который правит страной и в который входят министр иностранных дел, премьер-министр, президент и высшее военное руководство. Это заявление было опубликовано в работе К.О. Фрича, увидевшей свет в 1945 г., и эту точку зрения аргументированно поддержал Антони Ф. Аптон в 1965 г.

Второе свидетельство, относящееся к рассматриваемому времени, принадлежит Вяйнё Войонмаа, который 22 мая 1941 г. писал своему сыну в полушутливой форме, но, тем не менее, вполне серьезно о том, насколько министр Пеккала на последнем заседании подготовительной комиссии соц.-дем. фракции был озабочен внешнеполитической обстановкой. «Он сказал, что комиссия правительства по иностранным делам не пользуется никаким авторитетом, в то время как Камарилья Ристо (Рюти) + Юкка Лууранконен (Рангель) + Виттинки (Виттинг) + Валден решают все вопросы в своем узком кругу. Он резко напал на Виттинга, считая его законченным нацистом…». Использование испанского термина камарилья свидетельствует о критическом отношении Войонмаа к подобной практике ведения дел. В комитете Игнадиуса — о нем ниже — как Хакцель, так и Кильпи, характеризуя внутренний правительственный круг, говорили 7 июня 1941 г. о «военном кабинете», это же повторил Таннер 10 июня. Рюти в своем дневнике от 9 июня 1941 г. также пишет о военном кабинете.

Финляндский посланник в Стокгольме Васашерна 9 июня в беседе с секретарем шведского кабинета Эриком Бохеманом также упоминает военный кабинет Финляндии. Нильс Линд, шведский консул в Марианхамне, который в начале июня побывал в Хельсинки, не был знаком с этим термином, но, перечисляя членов «внутреннего круга», эмоционально заметил: в Финляндии теперь у власти стоит «группа диктаторов».

Дневниковые записи того времени ценны тем, что они подкрепляют достоверность более поздних воспоминаний. Так, министр Ниукканен говорил в 1945 г. о том, что «душой внутреннего правительственного круга был Рюти, а из остальных его членов — министр иностранных дел Виттинг, министр обороны Валден и министр финансов Таннер» (после августа 1940 г. Таннер более не входил в правительство). О премьер-министре Рангеле Ниукканен писал, что «тот не занимал ведущего положения», военных же он вообще не упоминал. В этом же духе о Рангеле говорил Кекконен 25 июля 1945 г.: «Он был мальчиком на побегушках».

В своих воспоминаниях (1977 г.) государственный советник Фагерхольм резко оценивал ситуацию того времени: «Правительство мало занималось подготовкой как к войне, так и к миру. Маленькая клика присвоила себе право решать жизненно важные вопросы». В другом месте он пишет о том, что «комиссия по иностранным делам ничего не решала, решения принимал другой, более узкий круг». Сравнивая положение с практикой других стран, он добавляет: «во многих государствах у правительства имеется более узкий круг, именуемый кабинетом. Нам такой неизвестен».

После опубликованной переписки Войонмаа (1971 г.), воспоминаний Фагерхольма (1977 г.), а также исследований Таркка (1977 г.) и Сойкканена (1977 г.) теория о внутреннем правительственном круге стала признанным фактом, хотя термин военный кабинет в большинстве случаев не упоминается. Однако специалисты в области административного права пользуются им достаточно широко. Рассмотрим, в какой мере он приложим к нашему материалу.

Исследователь административного права Тиихонен относит рождение идеи о военном кабинете даже к маю 1939 г., когда командующий армейским корпусом на Карельском перешейке генерал Харальд Оквист предложил подчинить на время войны государственный совет военному кабинету, т. е. узкому правительственному руководству военного времени. Исследователь считает, что «идея кабинета была неофициально реализована на практике в ходе Зимней войны». Этой «кабинетной системе» пытались придать официальный характер весной 1941 т. в так называемом комитете Игнациуса, но, правда, безуспешно.

Аптон, критически характеризуя деятельность «внутреннего круга», пытается вместе с тем найти ей объяснение. «В правительстве они не являлись инструментами партийной политики, у них не было никаких партийных обязательств, они также не зависели ни от парламента, ни от своих избирателей. По этой причине они не были готовы к тому, чтобы подчиняться общественному мнению, наоборот — стремились управлять им или использовать его задним числом для обоснования собственных решений… Это были люди, которые глубоко осознавали важность стоявшей перед ними задачи и собственную ответственность перед будущим, они совершенно не стремились к завоеванию народной популярности, им не надо было хитрить для того, чтобы удержаться на своих постах. У них имелась возможность делать то, что они считали необходимым».

В 1939 г. парламент был избран на очередной трехлетний срок, индекс активности избирателей (66,6 %) был вторым за весь период независимости страны. Парламент, таким образом, следует считать отражавшим интересы всех слоев общества; он еще не был задвинут в угол, как это случилось в последние годы войны. Соотношение партийных сил выглядело следующим образом: соц.-дем. — 85, Аграрный союз — 56, Коалиционная партия — 25, Шведская народная партия —18, Прогрессивная — 6, остальные партии — 10 мест. В годы Зимней войны парламент был эвакуирован в Каухайоки, это породило столько сложностей, что в условиях нового кризиса решили место базирования не менять. Депутаты стремились находиться ближе к правительству и иным властным структурам, дабы эвакуация не сказывалась отрицательным образом на деятельности и роли парламента.

Взаимоотношения правительства и парламента в годы Зимней войны и после нее были хорошими: парламент заблаговременно информировался о предпринимаемых акциях, он действительно мог решать те вопросы, которые входили в его компетенцию. Этот факт 13 июня 1941 г. подтвердил председатель парламентской комиссии по иностранным делам Вяйнё Войонмаа, отметив при этом, что в последующем развитие пошло совсем в ином направлении.

В целом считается, что правительство Рангеля, в отличие от своих предшественников, не смогло наладить с парламентом прямых и нормальных отношений. Важнейшая причина заключалась в том, что во «внутреннем круге» не были представлены депутаты, никто из членов этого круга, за исключением Рюти в начале его карьеры, не избирался в состав парламента. Рангелю, таким образом, было трудно понять менталитет парламентариев и найти приемлемые способы влияния на избранников народа. Фагерхольм, являвшийся опытным деятелем парламента и членом правительства Рангеля и в силу этого обладавший широким политическим кругозором, считал, что премьер-министр все же не стремился отстранить парламент, ему просто не удалось установить с ним деловые контакты, поскольку он не был знаком с механизмом парламентской деятельности. Сказанное относится и к министру обороны Валдену, который, будучи крупным промышленником, привык единолично принимать решения: его стиль руководства не без основания характеризовался как патриархальный. Такого рода отношение к парламенту, естественно, не нравилось, но Валдену все же удавалось проводить через него собственные хорошо аргументированные инициативы.

Наиболее жесткой критике в парламентских кругах подвергался министр иностранных дел Виттинг. Его шведоязычный товарищ по партии и в то же время политический оппонент К.О. Фрич в своей работе (1945) характеризовал его черными красками, равно как и социал-демократ Войонмаа в своей переписке. Даже Фагерхольм писал с раздражением: «Виттингу было крайне сложно добиться доверия парламентской комиссии по иностранным делам. Он обладал исключительной способностью выдавать неточные сведения, что же касается правды, то на нее он был, мягко говоря, очень скуп».

Однако Аптон отмечает, что президент Рюти в известном смысле ценил своего министра иностранных дел. На процессе по делу над военными преступниками последний сказал о Виттинге, между прочим, следующее: «Он был очень умен и за словом в карман не лез». Видимо, министр иностранных дел, вполне владевший финским языком, но предпочитавший, тем не менее, шведский и немецкий, облекал свои выступления в парламенте в столь замысловатые и юмористические формы, что народные депутаты с трудом его понимали. И поскольку парламентарии к тому же расценивали подобные выступления как проявления снобизма и издевки, стремление к чрезмерному засекречиванию фактов, отношения между ними и министром иностранных дел не выстраивались. Это скорее затрудняло внешнеполитическую деятельность парламента, чем министра.

Участие парламента в решении вопросов внешней политики страны лучше всего характеризуют протоколы комиссии по иностранным делам. Формально она действовала весьма активно: за первую половину года она провела 17 заседаний. Из них значительная часть была посвящена рутинному обсуждению заключенных с дальними странами торговых или финансовых соглашений: 8 января — Турция, Болгария, Румыния; 14 февраля — Словакия, Югославия; 16 мая — Франция, Португалия; 17 июня — Испания, Нидерланды, Бельгия, или же проведению выборов — заседания 7 и 14 февраля.

Жаркая дискуссия развернулась по внешнеполитическому разделу отчета правительства за 1940 г. В течение трех недель состоялось семь заседаний (14.3., 18.3., 21.3., 27.3., 28.3., 2.4. и 4.4.). Доклад правительства депутатов не удовлетворил, они потребовали дополнительных разъяснений от политиков, связанных с Зимней войной. В результате 27 марта Таннер сообщил комиссии по иностранным делам о начале мирных переговоров. 2 апреля по этому же вопросу заслушали Эркко, Виттинг доложил о соглашении по транзиту. Дискуссии о политике периода Зимней войны, содержания которых эти протоколы не раскрывают, привели к вялому компромиссу. Лишь кратким и бесцветным заявлением от 4 апреля комиссия посчитала, что правительство проводило верную политику и выразило надежду на оживление балтийской торговли с Советским Союзом, Германией и Швецией, а также через Петсамо с другими странами.

Оставшиеся пять заседаний, одно в течение каждого месяца (10.1., 18.2., 12.3., 14.5. и 13.6.), созывались для того, чтобы заслушивать Виттинга действительно о важных вещах, о разнообразных требованиях Советского Союза (о никеле, о передаче станочного оборудования эвакуированных с территории Карелии заводов, о компенсации «ущерба», о пограничных неурядицах и торговле), а также об отношениях с Германией и Швецией. Если принять во внимание, что парламент через свою комиссию по иностранным делам не имел возможности детально влиять на постоянно меняющуюся внешнеполитическую ситуацию, а мог только в самых общих чертах определять положение Финляндии в этом пространстве, число заседаний комиссии представляется вполне достаточным. Критика в первую очередь была направлена на «обтекаемость» и неопределенность предоставляемой депутатам информации и связана с тем, что комиссия по иностранным делам обычно ставилась перед свершившимся, фактом и в результате она не могла использовать свои конституционные права. Некоторые исследователи прямо обвиняют правительство и главную ставку в сознательном отстранении парламента от внешней политики (Руси, 1982). Несмотря на соблюдение внешне корректных форм, парламент в ходе сессии 1940–1941 гг. вопреки духу закона фактически держали в стороне от важнейших внешнеполитических решений. Это не касалось рутины.

Такая оценка не меняется оттого, что с парламентскими кругами поддерживались регулярные контакты по иным каналам. Дело в том, что премьер-министр Рюти во время Зимней войны взял за обыкновение информировать председателей парламентских фракций и руководство парламента, а также председателя комиссии по иностранным делам о важных проблемах страны. Эти неофициальные, но важные совещания продолжались и в период президентства Рюти, когда данная задача была возложена на премьер-министра Рангеля. В этом узком кругу говорилось, конечно, больше, чем в комиссии по иностранным делам и верхушка политической элиты владела информацией лучше, чем рядовые парламентарии. Конечно же, эта информация, носившая строго доверительный характер, не выходила за пределы этого круга. Германский посол Блюхер получил от Виттинга (11 июня) сведения о том, что председатель социал-демократической партии Таннер и член этой же партии председатель парламента Хаккила «вполне владеют информацией о ситуации». Но на большом совещании 16 июня они ни словом не обмолвились о ней своим товарищам по партии. Очевидная причина заключалась в обещании хранить тайну.

Тот факт, что политическая верхушка информировалась лучше иных политиков, совершенно не означало возможности парламента решать вопросы в установленном законом порядке. Это означало лишь то, что правительство могло не бояться серьезного противодействия со стороны различных партий, которые в целом поддерживали его основную политическую линию.

В отдельных случаях парламентские фракции в ответ на свои просьбы получали возможность заслушивать премьер-министра или министра иностранных дел или посылали к президенту и правительству депутации, иногда совместные от нескольких партий, для выражения собственной позиции по тем или иным вопросам. Такая практика была особенно характерна для кризисных моментов мая-июня 1941 г. Но на ход событий даже встречи по торжественным случаям повлиять не могли. Ими лишь успокаивали общественное мнение.

Формально после окончания Зимней войны у Финляндии была возможность вернуться к мирному положению, т. к. большая война пока еще велась далеко от ее территории. Но этого не произошло. Поскольку юридическое сохранение военного положения существенно расширяло полномочия правительств, находившихся у власти во время перемирия, то этот вопрос стал предметом обсуждения в ходе процесса по делу над военными преступниками. Как Рюти, так и Таннер оправдывали сохранение военного положения соображениями практического характера. Президент отмечал, что из-за напряженной ситуации, стратегической невыгодности новой границы и ее необустроенности необходимо было держать под ружьем более чем 100-тысячную армию. Рюти вспоминал, что какие-то разговоры с министром внутренних дел фон Борном об отмене военного положения имели место. Таннер сообщал, что по этому вопросу неоднократно велись разговоры, как в правительстве, так и в парламентских кругах. Но из-за изменившихся условий идея об отмене военного положения не находила поддержки, поскольку помимо прочего считалось необходимым приступить к реорганизации обороны страны. Об этом деле допрашивались и другие свидетели, но они ничего не могли вспомнить. В ходе обсуждения вопроса о чрезвычайном законе в марте-апреле 1941 г. и подготовке в июне 1941 г. закона об управлении страной в условиях военного времени стало очевидным, что за отмену военного положения после заключения Московского мира наиболее последовательно выступали только парламентарии шведской партии и левые социал-демократы.

Поскольку сохранение военного положения предполагало пребывание главнокомандующего на своем посту, а трибунал, занимавшийся делом военных преступников, сознательно уклонялся от критики Маннергейма, являвшегося в то время президентом страны, то обсуждение вопроса о военном положении в решениях суда прекратилось без каких-либо юридических последствий. Однако публичное обсуждение этой проблемы даже после войны свидетельствует о том значении, которое она имела для властных полномочий правительства. В современных исследованиях встречаются и крайне резкие оценки: закон о военном положении «сделал возможным концентрацию власти, милитаризацию общества, сохранение жесткой цензуры, запрещение забастовок и подавление левых сил…»

По своему содержанию закон о военном положении и изданный на его основе указ о губернском и полицейском управлении в условиях чрезвычайной ситуации (13.10.1939.) носили весьма односторонний характер. Они позволяли значительно проще и быстрее, чем в мирное время, решать военные, административные и полицейские задачи, но решение экономических проблем требовало значительно более длительного обсуждения. Так, правительство не могло воспрепятствовать повышению платы за аренду, перевозки и различные услуги или же регулировать платежный оборот с зарубежными странами и банковские операции. С этой целью правительство Рюти уже 3 декабря 1940 г. предложило ввести «Закон о регулировании экономической жизни в чрезвычайных условиях», или так называемый чрезвычайный закон. Он заменил бы многочисленные аналогичные постановления одним законодательным актом, на основе которого правительство могло бы управлять экономической жизнью. Правительство Рангеля таким образом воспользовалось наследством своих предшественников.

Отношение к проекту было различным. Крайне правые и социал-демократы быстро поняли, что чрезвычайный закон усиливает влияние государства на экономическую жизнь страны, и поэтому они могли бы его поддержать. Социал-демократы, тем не менее, противились параграфу, который давал правительству право на запрещение забастовок в военное время. Коалиционеры поддержали закон, поскольку увидели в нем возможность усилить позиции экономистов-профессионалов; в условиях военного времени личный интерес должен был отойти на задний план. Шведы представляли в рафинированном виде традиционную буржуазно-либеральную идеологию, полагая, что предоставление правительству столь значительных полномочий нарушит права личности. Аграрный союз опасался, что кабинет использует свои возможности для установления слишком низких цен на продукты сельского хозяйства или даже приступит к реквизициям. Советская пропаганда воспользовалась моментом и попыталась внушить сельскому населению Финляндии, что ему грозит коллективизация (!). Чрезвычайный закон уже на ранней стадии обсуждения был обречен на долгий летаргический сон в раздираемой противоречиями конституционной комиссии парламента.

В парламентской фракции Аграрного союза проект исключительного закона представлял 6 марта 1941 г. депутат Кекконен. Он отметил, что парламент может влиять на установления, изданные на основе чрезвычайного закона, в отличие от аналогичных решений, увидевших свет на основе закона о военном положении. Подавляющая часть выступивших была против закона. Председателю Пилппуле удалось все же провести решение о том, что вопрос остается открытым и члены Аграрного союза в конституционной комиссии действовали в духе этого решения.

Подготовительная комиссия социал-демократической фракции обсуждала чрезвычайный закон 11 марта 1941 г. Часть депутатов поддерживала предложение Фагерхольма об изменениях, сделанное им в конституционной комиссии. Они предполагали учреждение согласительной комиссии в том случае, если забастовка прекращается на основе принимаемого закона. Другие по-прежнему выступали за полную отмену параграфа о забастовках, хотя в таком случае возникала опасность того, что Аграрный союз потребует отклонения всего законопроекта. Фагерхольм подчеркнул, что даже при отклонении параграфа у правительства есть возможность, используя закон о военном положении, положить конец трудовым конфликтам. Подготовительная комиссия восемью голосами против пяти высказалась за компромиссный вариант.

Парламентская фракция шведской партии первый раз обсуждала чрезвычайный закон 12 марта. Протокол гласил: «все выступили против». На собрании 3 апреля была высказана надежда на внесение улучшений в ходе обсуждения на большой комиссии.

На парламентской фракции Коалиционной партии депутат Хорелли 13 марта 1941 г. разъяснял содержание чрезвычайного закона и говорил о порожденных им сомнениях. Признавая, что закон в решающей степени ограничивает контрольные права парламента, он, тем не менее, высказался за его одобрение. Линкомиес предположил, что отклонение закона вызовет недоумение зарубежных стран. Его следует ввести не до конца года, а на более продолжительное время. В итоге длительной дискуссии Карес выступил за принятие закона в виду деятельности коммунистов, Вирккунен также высказался за его одобрение.

Проект закона был утвержден в конституционной комиссии 18 марта 1941 г. с перевесом всего в один голос, к протоколу были приложены три протеста. На первое пленарное обсуждение закон поступил 1 апреля 1941 г. Председатель конституционной комиссии Хорелли в своем пространном выступлении рекомендовал его одобрить, особо отметив, что закон крайне необходим в случае прекращения военного положения. Утверждение о том, что правительству предоставляются слишком большие полномочия, не соответствует действительности. Напротив, закон ограничивает его права, поскольку носит временный характер.

Премьер-министр Рангель, высказав сожаление в связи с тем, что закон лежал без движения четыре месяца, призвал к быстрому его рассмотрению. Мотивация лежала в обострявшейся международной обстановке. Его поддержали своими выступлениями министр сельского хозяйства Каллиокоски и министр по социальным делам Фагерхольм.

Началась продолжительная дискуссия (протоколы насчитывают свыше 30 страниц печатного текста). Оппозиция шведов подкреплялась прежде всего аргументами государственного устройства, тогда как социал-демократы, которые в целом благоволили к данному закону, защищали как теоретическое, так и практическое право на забастовки. Официальная позиция Аграрного союза при известных колебаниях также была в пользу закона. Поддерживавшие его правые депутаты говорили о серьезности военного положения, в этой обстановке правительство должно было иметь прочные тылы. Обращалось внимание на то, что парламент отказывается от своих прав лишь временно и у него остаются возможности контроля над правительственными распоряжениями после их обнародования. Примерно в таком же духе и столь же продолжительно проходило второе пленарное обсуждение 22 апреля 1941 г. Значительное количество сделанных поправок возвратило закон на повторное рассмотрение в большую комиссию.

На заседаниях шведской парламентской фракции 17 и 18 апреля вновь шла речь о чрезвычайном законе. Была создана комиссия по внесению в него изменений. Многие требовали, чтобы шведская фракция голосовала против придания законопроекту срочный характер. На третьем заседании фракции 22 апреля постановили: если не удастся внести предлагаемые существенные изменения, то фракция должна следить за тем, чтобы закон не приобрел срочный характер. Попытка продвинуть вперед окончательное рассмотрение закона была предпринята 16 апреля на совместном совещании социал-демократов и Аграрного союза. Но она успеха не имела. По мнению аграриев, социалисты, считавшие крайне важным принятие данного закона, должны были бы поддержать их требование о внесении изменений в параграф о быстрейшем обустройстве переселенцев.

На годичном собрании центрального союза коалиционеров 23 апреля 1941 г. Линкомиес охарактеризовал процедуру обсуждения чрезвычайного закона следующим образом: «Сейчас в парламенте обсуждается чрезвычайный экономический закон. Фракция придерживается того мнения, что в современных условиях правительству необходимы широкие экономические полномочия и поэтому она способствовала принятию закона… Можно сказать, что принятие закона станет определенным поворотным пунктом в жизни нашей государственности, поскольку парламент будет вынужден передать весьма существенный объем своих полномочий. Но, по крайней мере, коалиционная партия не должна об этом сожалеть и противиться».

В тот же день состоялось решающее заседание аграрной фракции. После оживленной дискуссии закон был поддержан голосами 17 депутатов против 16. Социал-демократы на своем заседании 17 апреля обсуждали предложения премьер-министра о том, чтобы закон сохранял свою силу на протяжении всего 1942 г., а не до конца текущего 1941 года. Дискуссия закончилась голосованием, в ходе которого правительственное предложение одержало победу (23:12).

Третье обсуждение закона в парламенте 29 апреля 1941 г. началось с предупреждения премьер-министра Рангеля о том, что исход голосования напрямую связан с вопросом о доверии правительству. Но, несмотря на это, представитель шведской фракции Эстландер, поддержанный Эстерхольмом, призвал к отклонению закона. Третье общее и темпераментное обсуждение закона, столь же продолжительное, как и предыдущие, повторившее уже заявленные партийные позиции, проходило в большом зале парламента. Можно таким образом утверждать, что народные избранники полностью отдавали себе отчет в государственно-правовой и практической значимости обсуждаемого вопроса и отнеслись к нему со всей ответственностью. Голосование подвело черту. За придание закону срочный характер было подано 149 голосов, 29 — против и 2 бюллетеня оказались пустыми. При этом 19 депутатов не приняли участия в голосовании. Закон утвердили 147 голосами против 33 и при 2 воздержавшихся. При этом голосовании отсутствовали 17 депутатов. Правительство Рангеля победило. Президент Рюти подписал чрезвычайный закон 6 мая 1941 г.

Принимая во внимание выявившиеся в среде шведов, аграриев и социал-демократов оппозиционные настроения, можно сказать, что чрезвычайный закон был одобрен и пролонгирован до конца 1942 г. все же из-за стремления парламентских фракций ведущих партий сохранить свое внутреннее единство. Никто из них — как заметил Линкомиес на годичном собрании коалиционеров — не осмелился взять на себя ответственность за правительственный кризис в условиях напряженной международной обстановки.

Планировавшийся в качестве кратковременной меры чрезвычайный закон стал оказывать, тем не менее, очень длительное воздействие на жизнь страны. С отменой в 1945 г. военного положения чрезвычайный закон постоянно возобновлялся, так что правительство регулировало экономическую жизнь на основе его принципов вплоть до 1956 года.

Если чрезвычайный закон предполагал «нормальную» централизацию экономической власти на период войны, то весной 1941 г. в официальных сферах рассматривались и более далеко идущие предложения.

Во время Зимней войны чиновники обратили внимание на противоречия в планах, касавшихся эвакуации и защиты мирного населения. Это привело к трениям между гражданскими и военными официальными лицами. Поэтому государственный совет учредил 1 ноября 1940 г. комитет, в задачу которого входила подготовка предложений по:

1. устранению отмеченных в отношениях между гражданскими и военными официальными лицами недостатков, обратив при этом особое внимание на организацию губернского и полицейского управления на период военного времени;

2. достижению необходимой централизации в действиях гражданских и военных ведомств, выполняющих сходные задачи.

На пост председателя комитета государственным советом было приглашен бывший руководитель губернии Куопио Густав Игнациус. Комитет заслушал 15 человек, среди которых большинство составляли губернаторы и высшие военные чины. К тому же в министерстве внутренних дел 28 марта 1941 г. провели совещание, в котором приняли участие министр внутренних дел фон Борн, губернаторы, а также представители главного штаба вооруженных сил, верховного штаба шюцкора и центральных союзов местной общинной администрации. 26 апреля 1941 г комитет представил свое заключение государственному совету. Оно содержало законопроект и два проекта административных распоряжений. Согласно первому из них при объявлении полного или частичного военного положения государственный совет имел право объединить в одних руках губернское, военное и полицейское руководство, ту сферу самоуправления, которая имела отношение к обороне страны, а также институты, занимавшиеся рабочей силой, продовольственным снабжением и защитой гражданского населения. Проект второго распоряжения намечал механизм практической реализации такого объединения.

Вокруг заключения комитета Игнациуса было много шума, но мало проку. Оно было типичным продуктом организационного мышления своего времени. Если какое-либо дело пробуксовывало, назначался военный руководитель, который, как полагали, придаст местным делам в военное время необходимое ускорение. Сейчас, как известно, образ мышления совершенно иной: исходят из того, что большинство гражданских руководителей сможет выполнять свои функции и в кризисных условиях. Вмешательства военных в руководство гражданскими делами стремятся избежать даже в военное время. Линия, проводившаяся парламентом в 1941 г., в общественном сознании послевоенной Финляндии одержала безусловную победу. И хотя парламент рассматриваемого периода (1940–1941 гг.) во многом уступал требованиям централизации власти в условиях военного времени, как, например, по вопросам о верховном главнокомандовании осенью 1940 г. и чрезвычайном экономическом законе, он, тем не менее, не был какой-то почтовой конторой, которая пересылает без разбора любые отправления. Парламент проявил себя в этом деле как страж финской демократии.

Внутренняя жизнь в период перемирия характеризовалось также ограничениями в области гражданской свободы и средств массовой информации, что осложняло возможность рядовых граждан составить для себя точную картину происходивших событий, сковывало их участие в политической жизни страны.

Еще до Зимней войны 6 октября 1939 г. был принят второй, так называемый закон о защите республики, который предоставил президенту полномочия издавать в случае необходимости указы, ограничивавшие свободу личности и свободу слова. Когда во времена большевизации Прибалтики общество дружбы между Финляндией и Советским Союзом начало проводить неприемлемые с точки зрения правительства массовые собрания, которое к тому же подозревалось в организации городских беспорядков, 1 августа 1940 г. был обнародован указ, касавшийся проведения собраний и культурных массовых мероприятий. Согласно новым правилам, для их проведения с участием более 30 человек отныне требовалось разрешение полиции. Внепарламентская деятельность «общества дружбы» был ограничена. На окончательный результат повлиял поворот, произошедший в большой политике: Финляндия начала получать поддержку со стороны Германии и Советский Союз по этой причине прекратил помощь привлекшему к себе внимание «обществу дружбы». Можно утверждать, что осознание правительством Финляндии собственных целей и энергичная деятельность полиции сохранили тогда в стране общественный мир. Пресса в целом также была против возбудителей беспорядков.

Чрезвычайное законодательство, ограничивавшее собрания, затронуло не только левых, но и правых радикалов. Но доступ к правительству для оппозиционного правого народно-патриотического союза (ИКЛ) на рубеже 1940–1941 гг. был облегчен. Главной силой оппозиции оставалась так называемая социалистическая фракция парламента, насчитывавшая поначалу 5 депутатов, к которым весной 1941 г. прибавился еще один сторонник (так называемая «шестерка»). Их поддерживало несколько членов шведской фракции, исповедывавших, как обычно, государственно-правовые и либеральные теории. Нападки на неприемлемые законодательные акты успеха, тем не менее, не имели.

Цензура, применявшаяся во всех воюющих странах, была введена в Финляндии специальным распоряжением от 5 декабря 1939 г. на основании того же закона о защите республики. При главной ставке учредили цензурный комитет, ему были приданы местные цензурные службы, в их числе военная цензура в Хельсинки. С другой стороны при государственном совете 10 октября 1939 г. был создан информационный центр, который с началом войны вошел в состав министерства просвещения. Между этими военными и гражданскими инстанциями вскоре возникло соперничество, четкого разграничения сфер деятельности достичь не удалось. Известное «единодушие в ходе Зимней войны» предотвратило кризисы в этой области.

Когда весной 1940 г. парламент вернулся к вопросу о цензуре, конституционная комиссия под руководством Кекконена потребовала передачи цензурной службы под контроль гражданских лиц. Несмотря на сопротивление главной ставки, указ о переподчинении все же вышел 31 мая 1940 г. Под началом министерства внутренних дел была создана инспекция по делам информации, занимавшаяся вопросами цензуры. Помимо этого президент Рюти 28 июля 1940 г. образовал во главе с Хейкки Реенпяя секретный комитет для выработки генерального плана по организации информационной деятельности во время войны. Комитет завершил свою работу 20 августа 1940 г. Он рекомендовал создать под контролем премьер-министра разветвленную государственную информационную службу (ГИС), которая должна была комплектоваться главным образом за счет прикомандированных военнослужащих. И хотя ГИС после тщательных приготовлений формально была учреждена только 22 июня 1941 г., формирование ее штатов до уровня военного времени (500 сотрудников) началось еще с момента мобилизации. И лишь после того, как инспекция по делам информации 18 ноября 1941 г. была слита с ГИСом, организация всей службы была закончена. Государственная информационная служба, являвшаяся в принципе гражданским учреждением, стала подразделяться после этого на два отдела: информации и инспекции.

Военная информация по-прежнему проходила через разведывательный отдел главного штаба. Поскольку в ходе Зимней войны обнаружились изъяны в функционировании информационной службы, Маннергейм приступил к ее новой реорганизации. Сначала разработка плана была предложена главному редактору Илмари Турья, которого также прочили на должность руководителя этого ведомства, но тот отказался. В результате его возглавил капитан К.А. Лехмус, который 7 января 1941 г. представил меморию о разграничении информационной деятельности между гражданскими и военными учреждениями в военный период. Представители главного штаба капитан Лехмус и д-р философских наук Арви Пойярви побывали с 1 по 15 февраля 1941 г. в Германии, где под руководством чинов из гестапо и в ходе встречи с д-ром Диленом в министерстве пропаганды знакомились с организацией цензуры и пропаганды в этой стране. Как следует из отчета о состоявшейся поездке, они не были удовлетворены данными, полученными от государственной полиции, но в целом сведения об организации всей информационной службы считали полезными. На этом основании высказывалось мнение, что Финляндия не восприняла немецкую модель пропаганды. Капитан Лехмус предпринял, однако, с 16 апреля по 5 мая 1941 г. новую поездку в Германию, в ходе которой он при содействии начальника отдела пропаганды ОКВ полковника Хассо фон Веделя получил возможность ознакомиться с организацией дела в германской армии. Этот опыт был использован финнами в ходе войны-продолжения. Приказом главного штаба от 6 июня при информационном отделе ставки с 18 по 23 июня 1941 г. создавались 9 отдельных рот, которые по численности (около 40 человек) были значительно скромнее как немецких подразделений пропаганды, так и финских строевых рот. Первоначальное название — «пропагандистские роты» — свидетельствует о заимствовании немецкого образца, хотя через несколько дней (23 июня) они были переименованы в «информационные роты», что воспринималось более позитивно.

В связи с угрозой войны между Государственной информационной службой и информационным отделом главной ставки 23 июня состоялись еще одни переговоры о координации деятельности. В итоге гражданское учреждение отсылало в ставку материалы радиопередач, отечественной и зарубежной прессы, а также сведения о настроениях населения; информационный отдел в свою очередь посылал ГИСу военную информацию для передачи ее в распоряжение правительственных и иных служб. На следующий день руководство информационного отдела на совещании с главным квартирмейстером Айро и начальником оперативного отдела Тапола достигло соглашения о том, что они будут осуществлять предварительный просмотр передаваемой военной информации.

В журналистских кругах были недовольны суровостью военной цензуры. Офицеры, писала 31 мая 1940 г. газета «Суомен сосиалидемокраатти», не обладали политической культурой и были не способны выполнять свои обязанности в мирное время. Передача цензуры под управление гражданских лиц в июне 1941 г. приветствовалась как несомненный прогресс.

Естественно, что военная цензура, во главе которой встал тогда д-р Кустаа Вилкуна, не пользовалась абсолютной благосклонностью журналистских кругов. Но справедливости ради можно сказать, что в целом цензура в межвоенный период не отличалась особой жесткостью. Исследования Аптона, Перко и Руси, посвященные межвоенному времени и войне-продолжению, свидетельствуют, что материалы финской прессы того времени отражали нюансы политической жизни, хотя и в несколько приглушенной форме и недостаточно оперативно. Если бы цензура носила драконовский характер, эти возможности были бы полностью исключены. Финская военная цензура, судя по всему, выбрала путь золотой середины.

Но при необходимости цензура демонстрировала свою железную хватку. Так, о масштабных немецких передвижениях в Лапландии в июне 1941 г. в прессу не просочилось ни одного сообщения до тех пор, пока правительство, начиная с 14 июня, не стало давать информацию в виде цитат из шведских и английских газетных новостей. Материалы финских газет весны 1941 г., преподнесенные в выгодном для правительства духе, а также бесцветные и препарированные комментарии о международных событиях свели на нет возможность граждан к самостоятельному политическому мышлению. Приходилось, тем не менее, принимать во внимание вероятность появления оппозиционных проявлений, как это имело место прошлой осенью в связи с деятельностью «Общества дружбы». Весной 1941 г. «шестерка», к примеру, не смогла ничего опубликовать и в своей пропаганде она была вынуждена ограничиться листовками. Не удивительно, что в подобных условиях никакой публичной оппозиции возникнуть не могло. Правительственный военный кабинет в начале лета 1941 г. действительно обладал реальной и сконцентрированной в одних руках политической властью, которая поддерживалась контролируемыми средствами массовой информации. Именно эти условия позволяли ему беспрепятственно принимать решения о политике страны сообразно его представлениям о благе отечества.

Таково было государственное развитие Финляндии в 1940–1941 гг. Никогда ранее независимая Финляндия не управлялась столь авторитарно и со столь значительными властными полномочиями, как в период перемирия. Это в свою очередь не могло не повлиять на развитие событий, которые несли на себе печать все большего напряжения. Главнокомандующему были оставлены полномочия президента, которые значительно превосходили потребности в них в мирное время, хотя реализация этих полномочий носила цивилизованный и мягкий характер. Во главе государства стояла сильная личность, которая не побоялась взять на себя персональную ответственность за крупные решения, связанные с транзитом немецких войск через финскую территорию в Норвегию. В правительстве существовал «внутренний круг», военный кабинет, который, в полной мере осознавая свою ответственность, самостоятельно, без согласования с правительством, не говоря уже о парламенте, направлял внешнюю политику страны. Полномочия правительства, полученные им в связи с законом о военном положении, позволяли проводить также твердую линию во внутренней жизни страны. Хотя цензура по международным меркам не представляла из себя чего-то из ряда вон выходящего, она, тем не менее, управляла общественным мнением. Чрезвычайный экономический закон (6 мая 1941 г.) в свою очередь усилил власть правительства. При новом обсуждении закона о военном положении (7 июля 1941 г.) предлагались, правда, безрезультатно, радикальные меры, в их числе сокращение численного состава правительства на время войны и введение военного управления на всех уровнях — от общин до губернии. Государственный фактор, на фоне которого следует рассматривать события весны 1941 г., в целом представляет собою исключительно важный момент в истории нашей страны.

Экономическая подготовка Финляндии к возможной войне в 30-е годы была незначительной. Она сводилась, прежде всего, к самообеспечению страны зерном и приобретению военного снаряжения. В 1929 г. был основан совет по защите экономики. В его недрах родилось несколько инструкций и планов, касавшихся организации нормирования, но их претворение в жизнь осталось незавершенным. Правда, летом 1939 г. был издан ряд законов о так называемых складах неприкосновенного запаса, но к их заполнению сумели приступить только с началом мировой войны. Торговля в связи с ухудшавшейся конъюнктурой 1939 г. также сократила накопление резервов. По сравнению с нынешним временем, когда развитые средства сообщения дают возможность поддерживать запасы сырья и оборудования на гораздо более низком уровне, положение Финляндии осенью 1939 г. было все же сносным. Подсчеты показали, что продовольственных резервов страны хватило бы на полгода, т. е. до весны 1940 г.

В соответствии с представлением совета по экономической защите (конец сентября 1939 г.) для руководства делами нормирования было учреждено министерство народного снабжения (МНС) со своими комитетами на местах. Начальный период деятельности МНС не отличался результативностью, что в значительной мере объяснялось либеральной экономической политикой правительства Финляндии, отношением к нормированию как к временной мере, связанной с чрезвычайными обстоятельствами. В результате нормированию подлежал минимум потребительских товаров.

Первоначальный план по использованию МНС для нужд армейского снабжения сразу же потерпел провал из-за трудностей практического характера. Но развитие событий быстро привело к расширению полномочий министерства, его аппарат разрастался и, в итоге, стал самым многочисленным среди остальных министерств государства, значение МНС выросло. Так, если до Зимней войны из продуктов питания нормированию подлежали только сахар и кофе, то в начале лета 1940 г. — хлеб и масло, с конца осени 1940 г. — мясо и молоко, весной 1941 г. нормирование распространилось на яйца и морскую рыбу, в 1942 г. — на картофель и табак. Спекулятивные цены МНС регулировало законами сразу же с осени 1939 г., арендную плату только с лета 1940 г. и заработки с февраля 1941 г. Все это требовало увеличения числа сотрудников министерства. И хотя Зимнюю войну удалось пережить с минимальным регулированием экономики, во время перемирия и нам пришлось поэтапно все в большей мере внедрять плановое начало и переходить к более сильному государственному руководству экономикой. Важным рубежом в этом смысле явился чрезвычайный экономический закон (6 мая 1941 г.), который содержал в себе ряд особых полномочий, необходимых для регулирования экономики кризисного времени.

Централизации способствовало и развитие внешней торговли. Ввиду того, что экономическая система нашего важнейшего торгового партнера военного времени — Германии была в высшей степени централизована и находилась под полным контролем государства, значение торгово-политического отдела финляндского МИДа, министерства народного снабжения, а также лицензионной комиссии Банка Финляндии в качестве руководителей и организаторов всей внешней торговли страны выросло уже во время перемирия и продолжало возрастать в последующие годы.

До второй мировой войны финская экспортная продукция базировалась, как известно, на лесопереработке. В 30-х гг. важнейшей статьей вывоза стала бумага (в 1938 г. около 40 %), доля остальной продукции деревопереработки (около 30 %) и сырой древесины (около 10 %) соответствовала уровню производства. В то же время в импорте уменьшился удельный вес продовольствия (в 1938 г. около 10 %) при одновременном увеличении доли сырья (около 40 %), энергоносителей (около 10 %), инвестиций (около 20 %), которые по большей части направлялись в развивавшееся производство, ориентированное на внутренний рынок.

Быстротечность Зимней войны и то время года, когда морские перевозки были минимальными, привели к тому, что эта война не успела нанести большого ущерба внешней торговле. Наихудшие последствия были связаны, однако, с разрывом морских коммуникаций Финляндии из-за полыхавшей мировой войны. Ведущим финским торговым партнером являлась Англия, в которую в 1937–1938 гг. направлялось 44 % всего финляндского экспорта, а из нее поступало 22 % всего импорта, тогда как показатели Германии составляли соответственно 14 % и 20 %. Третью позицию занимала Швеция: 5 % всего вывоза и 13 % ввоза.

Ввиду того, что Англия обладала прочными позициями на море, удовлетворительными в воздушном пространстве и ничтожными на суше, она стремилась, исходя из опыта первой мировой войны, с самого начала военных действий против Германии возвести вокруг нее масштабную экономическую блокаду. С этой целью в Англии было создано «Министерство экономической войны» (Ministry of Economic Warfare = MEW), в задачу которого входило не допустить поступления стратегических товаров в Германию через территорию нейтральных стран. Поэтому MEW проводило жесткую регламентированную политику и предоставляло какой-либо стране лишь минимум товаров, которые использовались только для внутренних нужд.

Поскольку Финляндия после Зимней войны стремилась как можно скорее открыть свои торговые пути на Запад, премьер-министр Рюти оказал сердечный прием младшему госсекретарю Чарльзу Хамброну, представлявшему MEW и прибывшему в Хельсинки в начале апреля 1940 г. для ведения переговоров в связи с предстоящими торговыми операциями. Соответствующую ноту Хамброна от 7 апреля финская сторона расценила как предложение о временном торговом соглашении, которое должно было оставаться в силе до принятия постоянного военно-торгового договора. Рюти в своей ответной ноте от 8 апреля сообщил об одобрении финнами английских предложений и назначил председателем смешанного комитета директора банка Хенрика Рамсая. Необычайная оперативность финнов на начальной стадии этого торгового дела свидетельствовала о том, что они этим самым желали сохранить политические связи с Англией, хотя всего месяц назад, в ходе Зимней войны, даже не обратились к ней за помощью.

Но прежде чем успели начаться торговые операции с Англией, Германия весной 1940 г. осуществила вторжение в Норвегию, перерезав последнюю морскую коммуникацию, связывавшую Англию с Финляндией через Петсамо; путь через Зунд и Балтику был прерван еще ранее. — В 1941 г. англо-финляндская торговля оказалась полностью парализованной (экспорт 0 %, импорт 0,3 % от всего финляндского товарооборота).

Когда в начале сентября 1939 г. проливы в Балтике были блокированы, свыше половины всего торгового флота Финляндии (600 000 брутто-тонн), находилось на океанских просторах. Оставшиеся в Балтийском море суда обслуживали торговлю с Германией. Океанские же корабли через Петсамо можно было использовать для налаживания торговли с далекими нейтральными странами, в частности, с США и Южной Америкой. Однако узким местом стало отсутствие железной дороги Рованиеми — Петсамо, хотя основанная автофирма «Петсамон-лиикенне» под руководством генерала Пааво Талвела действовала весьма продуктивно (около 1500 финских и 400 шведских грузовиков). Построенная несколько лет назад к арктическому побережью дорога была, тем не менее, не в состоянии с минимальными издержками обеспечить перевозку всего того количества бумаги, которое вырабатывалось заводами и могло быть погружено на океанские корабли. Порт Петсамо, согласно статистическим данным, был для Финляндии в период перемирия важен прежде всего как пункт по приему иностранных грузов. В нем в это время велось широкое строительство (угольный причал, нефтяная пристань, «шведский причал»), призванное повысить эффективность порта.

В предвоенные годы в США шло 7-12 % финляндского экспорта продукции деревообработки. Дороговизна автоперевозок в Петсамо, резкое повышение стоимости морского фрахта из-за военных действий привели к тому, что экспорт в США стал экономически невыгодным. Еще некоторое время Финляндия продолжала получать товары из Америки в счет предоставленных займов (всего 35 млн. долларов). С этой целью была основана корпорация Finnish-American Trading Corporation (Fatcona), которая под полученные кредиты осуществляла необходимые покупки. Она среди прочего активно поставляла через разросшийся порт Петсамо американские грузовики, которые по большей части шли на нужды армии. Так, в 1940 г. в нашу страну ввезли 3850 автомобилей и 50 судов. Но из 6000 купленных автомобилей 1126 машин весной 1940 г. в норвежских портах попало в руки немцев, которые компенсировали Финляндии их реквизицию французскими грузовиками в 1943 г. Некоторые корабли с грузом вынуждены были вернуться обратно в Америку. Другими статьями импорта через Петсамо являлись бензин, смазочные материалы, продовольствие и механизмы. Для ввоза этих товаров также требовалось разрешение англичан, которые придирчиво следили за тем, чтобы ввозимая продукция использовалась только финнами. Так, поставлявшийся через Петсамо бензин нельзя было давать взаймы немцам или использовать автомобильные шины, привозившиеся из-за океана, для автоперевозок никеля по трассе Петсамо — Киркенес, поскольку эти поставки отвечали немецким интересам. При строительстве дорог в Лапландии запрещено было использовать динамит, произведенный в Финляндии из английского сырья! Весной 1941 г. вдоль дороги на Петсамо англичане установили настоящую контрольную сеть. В итоге импорт из США не успел приобрести существенного значения и с началом войны-продолжения он окончательно сошел на нет.

Наша торговля с Советским Союзом до войны характеризовалась крайне низкими показателями (1–2 % всего товарооборота). Подписанное после Московского мира (28 июня 1940 г.) торговое соглашение, по которому обороты выросли на протяжении последующих двух лет до 7,5 млн. американских долларов, было значительным шагом вперед и в то же время не привело к сколько-нибудь сильной зависимости от восточного соседа. Из планировавшихся 100 000 тонн зерновых получили все же 70 000 тонн, из 80 000 тонн минеральных удобрений — 26 000 тонн апатитов; стальные и железные изделия вообще не поступили. Экспорт состоял в основном из продукции судо- и машиностроения. В первый год действия соглашения планировалось поставить в Советский Союз 17 буксиров и 9 барж, в следующем году — 21 буксир и 11 барж.

Обещанные Советскому Союзу буксиры превратились для Финляндии в немалую проблему, поскольку металл для их изготовления не поступил. В 1940 г. Финляндия безрезультатно пыталась раздобыть его сначала в Советском Союзе, затем в Германии и, наконец, в Швеции. Листовой металл из США можно было получить через территорию СССР, но шведский опыт таких сухопутных поставок, отличавшихся дороговизной, заставил отказаться от подобного варианта. В конечном итоге Финляндия приступила к строительству буксиров, используя собственные запасы необходимого сырья, что в итоге привело к сбою в графике поставок. По соглашению первое судно должно было быть готовым в апреле 1941 г., последующие — начиная с августа 1941 г.

В январе 1941 г. Советский Союз, обвинив Финляндию в нарушении графика, прекратил экспорт на финляндский рынок зерна и иных товаров. Уязвленная Финляндия пыталась протестовать, поскольку к началу 1941 г. взаимный товарооборот по ее мнению характеризовался сбалансированностью (привоз из СССР на сумму 3,8 млн. долларов, вывоз из Финляндии в СССР — 3,7 млн. долларов). Паасикиви в своем письме от 26 января 1941 г. президенту Рюти не высказывал, тем не менее, серьезной озабоченности этим обстоятельством, заметив лишь, что аналогичное давление со стороны Советского Союза имело место и в отношении его торговли с Германией и Швецией.

Спор проистекал оттого, что СССР учитывал только полностью построенные и поставленные буксиры, каковых пока еще вообще не существовало. Финляндия же включала в расчеты затраченный к данному моменту труд и стоимость сырья. По оценке финской стороны разница в платежном балансе составляла всего 0,1 млн. долларов, что не ставило под сомнение выполнение торгового соглашения. Министерство иностранных дел Финляндии расценивало советскую позицию как политическое давление — аналогичное кризису, разразившемуся в это же время вокруг никеля, и отнеслось в обоих случаях к нему резко отрицательно. Исследовавший данную проблему Илкка Сеппинен считает, что неуступчивость Финляндии в данном случае отчасти объясняется антирусскими настроениями Тауно Яланти, руководившего торговым отделом МИДа. Уже в феврале финляндское посольство в Москве призывало свое министерство иностранных дел к большей гибкости. Об этом же — безрезультатно — говорил в марте горный советник Берндт Грёнблум, представлявший промышленный капитал в комиссии по наблюдению за советско-финляндской торговлей. Финляндия прервала переговоры по данному вопросу 3 марта 1941 г., и данный факт был использован в качестве антисоветского аргумента в речи премьер-министра Рангеля, произнесенной им в парламенте 25 июня 1941 г. в связи с началом войны.

Основная проблема в торговле со Швецией заключалась в сходной экономической структуре двух стран, которые не могли предложить друг другу что-либо для продажи. До войны доля Швеции в нашем импорте составляла около 13 %, в экспорте — 5 %. В 1940 г., когда многие торговые коммуникации оказались перерезанными, показатели выросли соответственно до 24 % и 10 %.

В протоколе о товарообороте, подписанном 7 сентября 1940 г. и действовавшем до конца февраля 1941 г., важнейшей статьей шведского экспорта в Финляндию были железо и сталь собственного производства. И хотя объемы поставок, предусмотренные протоколом, составляли лишь половину запрашиваемого финнами количества, нам поступило 55 тыс. тонн железа. Но зато из 30 000 тонн зерна, которые Финляндия просила ввезти, получить ничего не удалось. Финляндский экспорт в Швецию, состоявший в основном из военного снаряжения, равнялся лишь четверти импорта. Остальная торговля строилась на кредитной основе. В ходе новых торговых переговоров в апреле 1941 г. (на срок с 1 марта до 31 октября 1941 г.) Швеция стремилась к сокращению своих поставок железа и хотела получить в счет оплаты кредитов (сверх обещанных ранее финской стороной) 3000 тонн меди из Оутокумпу. Финляндия была не в состоянии выполнить это пожелание, поскольку реконструкция медеплавильных заводов в Харьявалла еще не закончилась, а имевшаяся продукция была обещана Германии. После тяжелых и удручающих переговоров, которые даже прерывались (на дипломатическом языке это называлось перерывом), торговое соглашение 28 марта 1941 г. наконец было подписано. По количественным показателям торговля сократилась вдвое; Финляндия получала железо, но ей отказали в продовольствии. Со своей стороны Финляндия проявила известную гибкость, пообещав 200 тонн меди из собственных запасов. Таким образом, и Швеция не стала палочкой-выручалочкой для внешней торговли Финляндии, переживавшей весной межвоенного периода трудный кризис. Оставался лишь один путь — Германия.

Финляндско-германские торговые переговоры начались в Берлине 11 июня 1940 г. Германия находилась в зените своего могущества; и хотя Франция еще не капитулировала, исход войны по сути дела был предрешен, никто не мог оспорить гегемонии Германии на европейском материке. Финляндия также, используя торговлю, стремилась оказаться в германском фарватере. Договор родился без помех, т. к. немцы согласились закупить очень крупную партию товаров лесной промышленности и не предвиделось каких-либо сложностей по взаиморасчетам в условиях существовавшей клиринговой системы. Продовольствия Германия не обещала, но вместо этого удовлетворялись пожелания относительно широких поставок каменного угля и кокса, что имело важное значение в связи с окончанием аналогичного импорта из Англии. Соглашение предусматривало увеличение финского экспорта в Германию по сравнению с 1938 г. в четыре раза, импорта — в два раза. Германия стала важнейшим торговым партнером Финляндии. С одной стороны это имело положительное политическое значение, поскольку Финляндия могла чувствовать себя увереннее в обстановке советского давления. С другой — несомненны минусы, поскольку экономика Финляндии начала слишком тесно привязываться к германской экономической ситуации. Наш посланник в Берлине Кивимяки, слывший другом Германии, отмечал эту очевидную опасность в своем рапорте от 25 июня 1940 г. В целом можно констатировать, что ориентация торговых связей на Германию уже в июне 1940 г. на многие месяцы опережала улучшение взаимных политических отношений.

Действие данного торгового соглашения было рассчитано до конца 1940 г. На 1941 год заключили два договора: в январе — предварительный на первую четверть года, а в феврале-марте — основной договор на весь 1941 г. Эта схема, которая не нравилась финнам, тем не менее использовалась на протяжении всего периода войны.

На заключительных переговорах в Хельсинки (26 февраля — 7 марта 1941 г.) Германия продиктовала основные параметры торговых оборотов. Она существенно сократила надежды финнов на экспорт собственной бумаги и целлюлозы, а также на импорт из Германии железа (с 230 000 тонн до 110 000 тонн). Полностью было отказано в поставках зерна. И все же в денежном выражении торговый оборот 1941 г. на треть превосходил уровень предыдущего года. Финляндия, к примеру, получила намного больше каменного угля, в четыре раза больше железа, втрое — различных минеральных удобрений.

В условиях, когда торговые связи по самым разным направлениям оказались разорванными или едва теплились, торговля с Германией вышла на ведущие позиции и приобрела для Финляндии жизненно важное значение. Таможенная статистика 1941 г. свидетельствует о том, что в Германию направлялось уже 54 % всего финляндского экспорта и оттуда поступал 21 % всего импорта страны. В 1941 г. экспорт в Германию оставался на прежнем уровне, но доля германских товаров во всем импорте страны выросла до 55 %.Обращает на себя внимание тот факт, что финляндский экспорт переориентировался на Германию значительно раньше импорта. Без торговли с Германией финляндская экспортная промышленность была бы полностью парализована и общий объем внешней торговли упал бы ниже тех 46–44 %, которые характеризовали уровень 1940–1941 гг. по сравнению с 19371938 гг. Однако столь резкое падение промышленного производства не привело к росту безработицы в Финляндии, поскольку значительная часть мужского населения находилась на военной службе.

Помимо Германии торговля в 1941 г. в какой-то мере велась с зависимыми от нее европейскими странами, особенно с Данией (около 7 % всего товарооборота), а также с Бельгией, Францией и пр.

Германия стремилась в это время к созданию так называемого большого европейского экономического региона, который обладал бы максимально возможной независимостью и самообеспеченностью в сфере промышленности и сырьевых ресурсов. Образованием такого региона Германия ответила бы на экономическую блокаду Англии. Финляндию также побуждали к вступлению в европейский экономический регион с тем, чтобы она своими экспортными возможностями способствовала его укреплению, тем более, что Финляндия нуждалась в разнообразной продукции для своей экономики. Эта идея имела среди финнов своих сторонников, но до прямых соглашений дело не дошло, поскольку большинство наших деятелей стремились сохранить экономическую независимость своей страны. Особенно опасались потерять ее в сфере деревообрабатывающей промышленности. В августе 1940 г. в Эйзенахе даже было проведено совещание представителей Германии и зависимых от нее государств (Голландии, Бельгии, Дании, Норвегии), а также Швеции и Финляндии, на котором рассматривался вопрос о «плановой организации» рынка пиломатериалов в Европе. Но финны могли предложить Германии ряд совершенно необходимых ей товаров, и это заставило рассматривать Финляндию в качестве равноправного экономического партнера.

В общем объеме германо-финляндской торговли финский металл занимал относительно скромное место. Так, экспорт меди в Германию в 1941 г. планировался финнами на сумму 13,5 млн. рейхсмарок (РМ), молибдена на 2,5 млн., никеля также на 2,5 млн. РМ, что в общей сложности составляло десятую часть от всего экспорта страны (198 млн. РМ). Однако, тем не менее известно, что несмотря на скромные объемы, этот экспорт имел для военной промышленности Германии важное значение. Особенно медь Оутокумпу и никель Петсамо.

Первый медеплавильный завод был построен в Финляндии в 1930–1935 гг. в Иматре. Из 350 000 тонн руды он выплавлял около 12 000 тонн меди-сырца. В 1936 г. между Оутокумпу и Норддойче Аффинери, расположенном в Гамбурге, было заключено долгосрочное соглашение о переработке в Германии 12 000–13 000 тонн сырой меди. Из выработанной продукции 2000 тонн готовой меди возвращалось обратно в Финляндию, а около 10 000 тонн продавалось в Германии. Это количество составляло около 10 % всего германского производства меди. Поскольку медь на европейский рынок поступала в основном из США и английских заморских территорий, связи с которыми в условиях войны были нарушены, значение финской меди для Германии как стабилизирующего экономического фактора неизмеримо возрастало.

Эта стабилизация была подкреплена заключенным в октябре 1939 г. германо-финским договором, по которому Германия обещала поставить Финляндии 134 зенитных орудия, а Финляндия со своей стороны продлить до конца 1943 г. соглашение с Норддойче Аффинери и быстро увеличить добычу меди в Оутокумпу. Данное решение последовало непосредственно после всеобщего запрета на экспорт оружия, принятого лично Гитлером. Поставки зенитных орудий прекратились с началом Зимней войны (50 комплектов успели прибыть). Подсчитано, что осенью 1939 г. около 30 % германского импорта меди поступало из Финляндии. Позднее, в результате последовавших германских завоеваний, ситуация для Берлина в этом смысле улучшилась.

Незадолго до заключения межгосударственного торгового договора в июне 1940 г. немецкие и финские горнопромышленные концерны Оутокумпу, Норддойче Аффинери (Гамбург) и Ферайнигте Дойче Металл верке (Франкфурт на Майне) заключили на 1940 г. собственное соглашение о поставках меди. Финляндия по-прежнему отправляла бы 12 000 тонн сырца и получала бы обратно 2 000 тонн готовой продукции. Соответствующие поставки продолжались бы и в 1941–1943 гг., но теперь Германии не требовалось ничего отсылать обратно в Финляндию, поскольку новая обогатительная фабрика в Харьявалта должна была к этому времени вступить в строй. Таким образом, ежегодная норма Германии возрастала на 2 000 тонн. Она была готова еще более увеличить объемы поставок, но Финляндия не могла их гарантировать ввиду возросшего потребления меди внутри страны.

Еще осенью 1942 г., когда Германия обладала наибольшим «жизненным пространством», доля финляндской меди составляла 13 % всего импорта в Великую Германию. С помощью инвестиционных и строительных проектов она еще с 1939 г. стремилась к постоянному и существенному увеличению производства меди в Финляндии, что свидетельствовало о значении, какое придавалось финляндской меди.

Для изготовления особых сортов стали требовались специальные добавки, которые имелись в Финляндии. Молибден, в частности, улучшал качество сварных швов при постройке танков. На руднике Мятясваара акционерного общества Вуоксенниска в Пиелисярви его добыча составляла около 200 тонн в год. Немецкие данные свидетельствуют, что Финляндия поставила в Германию за 1940–1944 гг. по крайней мере до 496 тонн молибдена, что равнялось 25 % его германского импорта. В межвоенный период Англия высказывала Финляндии пожелания о сокращении данного экспорта. Соответственно кобальт, вывоз которого из Финляндии был около 60 тонн в год, и ферросилизиум (300 тонн в год) повышали качество стали. Серный колчедан, экспорт которого достигал около 25 000–30 000 тонн в год, поставлялся преимущественно для нужд германской химической промышленности.

Но наибольший интерес Германия проявляла к никелевым месторождениям Финляндии. Строившийся еще в довоенные годы никелевый рудник Колосъйоки в Петсамо, в связи с крупными финансовыми расходами государства в Оутокумпу, был передан в 1934 г. под управление англо-канадской компании Монд Никель. В Финляндии с этой целью было основано дочернее акционерное предприятие Петсамон Никкели. Во время Зимней войны строившийся рудник избежал разрушения и район Петсамо с его канадским рудником (возможно именно по этой причине) остался в составе Финляндии, которой Советский Союз оставил также незамерзающий морской порт. С 23 июля 1940 г. финляндское государство, на основе соглашения с англо-канадской компанией, могло в случае войны определять объемы производства и экспорта никеля при сохранении управления в ее руках. С началом войны-продолжения председателем наблюдательной комиссии по руднику становится министр Вяйнё Таннер, ее членами министр Хенрик Рамсай и доктор И.О. Сёдерхьельм из руководства компанией Петсамон Никкели. Таким образом, будущую продукцию английского рудника можно было на законных основаниях использовать в германских интересах, если это отвечало намерениям Финляндии.

Германия, с самого начала конкурировавшая за право на эксплуатацию рудника, теперь стремилась приобрести его для себя. Этого же добивался и Советский Союз в официальном представлении от 23 июня 1940 г. Финны не хотели предоставлять его ни той, ни другой стороне. Но после сложных дипломатических переговоров Финляндия договорилась 24 июля 1940 г. с Германией о том, что последняя получает 60 % произведенной на руднике продукции, Советский Союз — 40 %. СССР в тот момент не выступил с протестом, хотя и был уязвлен самим фактом переговоров, проводившихся за его спиной. О финансировании работ договоренность с Германией была достигнута 16 сентября 1940 г. С внешнеполитической точки зрения заключенные с Берлином соглашения облегчили стесненное положение Финляндии, в котором она находилась до подписания протокола о транзите немецких войск через финскую территорию. С конца 1940 г. Германия и Советский Союз приступили к прямым переговорам о никеле. В связи с их подготовкой генерал Томас имел 19 ноября 1940 г. беседу с представителями И.Г. Фарбениндустри. По их мнению, в распоряжении Советского Союза в 1942 г. могло быть 24 000 тонн никеля, у Германии только 1000 тонн. Заявленная Москвой ежегодная потребность в 37 000 тонн по сравнению с германской в 6 000 тонн считалась завышенной. Поэтому весь объем будущей ежегодной добычи в Петсамо, равной 10 000 тонн, должен поступать в Германию. Представители И.Г. Фарбениндустри считали реальным поднять уровень производства в течение ближайших трех лет до 20 000 тонн, если использовать для этого силу имевшейся рядом водной энергии. Томас отметил, что эти документы необходимо довести до сведения находившейся в Москве немецкой комиссии.

На практике к добыче никелевой руды приступили только осенью 1940 г. Плохое состояние морских причалов и дороги на Петсамо побудили немцев восстановить разрушенный во время войны мост Колттакёнккя, расширить расположенный на норвежской стороне участок дороги и приспособить порт Киркенес для отправки руды. Отсюда никелевая руда на кораблях перевозилась вдоль норвежского побережья в Германию. Лишь осенью 1942 г. было завершено строительство электростанции в Янискоски и плавильня в Колосъйоки, что позволило отказаться от перевозок породы, занимавшей много места, в пользу более легкого полуфабриката. Вся производственная деятельность после этого существенно улучшилась и вышла на совершенно новый уровень.

О серьезном советско-германском никелевом кризисе января-февраля 1941 г. речь пойдет ниже. Сейчас же следует ответить на вопрос: что дал немцам никелевый рудник Петсамо в годы войны-продолжения. Руководитель И.Г. Фарбениндустри П. Хэфлингер в одном из своих писем от 15 июля 1941 г. сообщал, что к середине 1941 г. в Гамбург из Финляндии успели поставить 11 000 тонн никелевой руды, из которой в пробных плавках получили 250 тонн готового никеля. По английским разведывательным данным в начале июня 1941 г. около 50–60 грузовиков, каждый из которых был загружен 4,5 тоннами руды, совершал по 4 рейса в день из Колосйоки в Киркенес. Производство, таким образом, работало на полную мощность. Согласно сведениям Йегера, все финляндское производство никеля в 1941–1942 гг. равнялось 2 800 тоннам, из которых подавляющая часть, естественно, поставлялась в Германию. Поскольку Германия в годы войны израсходовала в общей сложности около 9 000 тонн никеля, материальные результаты, достигнутые к началу войны-продолжения, еще нельзя было признать существенными. Важнейшее достижение заключалось в том, что в планах на будущее Петсамо брался в расчет как реальный фактор, а не в качестве гипотетической возможности. Дипломатические усилия, передвижения войск, большие инвестиции и огромная техническая работа в этот период только начинали давать свои практические результаты.

Если бы гитлеровский план молниеносной войны проводился в жизнь с той же энергией, что и ранее, а Советский Союз к наступлению зимы оказался бы действительно поверженным, то активная работа немцев в Петсамо дала бы всходы в условиях будущего мира. Но поскольку события развивались иначе, никель Петсамо спас Германию от катастрофического никелевого кризиса в 1943–1945 гг. Этот тезис не следует распространять на 1940 г. и весну 1941 г., когда Германия еще не испытывала серьезных проблем с никелем и во всяком случае не получала существенной практической помощи от поставок никеля из Финляндии. Несмотря на огромное внимание, проявлявшееся как в Германии, так и в Советском Союзе в отношении Петсамо, никелевая проблема имела скорее политическое значение и будучи сориентированной в будущее, она не являлась фактором, оказывавшим влияние на военную экономику того времени.

Как известно, зерновое хозяйство шедшей к независимости Финляндии не обеспечивало потребностей страны, и в этом отношении она была зависима от условий мирового и российского рынков. Финляндия производила лес и бумагу, продукцию животноводства и покупала по относительно низким ценам около 60 % зерна, предназначенного для потребления. Когда из-за первой мировой войны поступление американского и южно-европейского хлеба через Германию прервалось, а хаос на железных дорогах России в конце войны — в большей мере, чем сокращение собственно производства — привел к прекращению поставок и русского хлеба, городское население Финляндии столкнулось с голодом.

Умудренная этим опытом независимая Финляндия с помощью энергичных государственных мер стремилась достичь зернового самообеспечения. Безземельные крестьяне получили земельные наделы (Lex Kallio 1922), расширялся зерновой клин (за два десятилетия на 30 %), улучшение агротехники сократило земельные площади под паром, минеральные удобрения повысили урожайность, с помощью таможенных тарифов и иных мер содействовали развитию отечественного зернового хозяйства и т. д. В итоге быстро достигли поставленной цели. С 1920–1922 гг. по 1937–1939 гг. средний урожай зерновых вырос с 417 млн. кг до 776 млн. кг и импорт сократился со 165 млн. до 85 млн. кг. Уровень самообеспечения страны хлебом составлял, таким образом, около 90 %. Но у специалистов не было никаких заблуждений относительно скрытых факторов этого успеха, которыми являлись широкое применение иностранных минеральных удобрений и концентрированных кормов, а также более благоприятные погодные условия конца 1930-х гг. Война практически свела на нет первый фактор. Но когда Финляндия по Московскому миру при сохранении общей численности населения потеряла к тому же часть своей освоенной территории (11 % всех пашенных земель), когда испортились погодные условия — страна вновь оказалась в тяжелом положении.

Для предотвращения голода в случае возможной войны и первый и второй комитеты по вопросам военной экономики (основаны соответственно в 1924 и 1926 гг.) выступали за создание государственных резервов зерна. Первый из них полагал, что Финляндии помимо объемов собственного производства требуется иметь дополнительные запасы в 75 000 тонн зерна, второй — в 80 000 тонн. На основании предложений комитетов такой государственный резерв был создан в 1927 г. В мирные годы успели построить зерновые хранилища и добиться результатов, которые в условиях начавшейся войны позволили государству на практике регулировать потребление зерна в стране.

Во время Зимней войны хлебных карточек, известных в Финляндии еще в годы первой мировой войны, удалось избежать. Их ввели только весной 1940 г. и то, скорее, для достижения уверенности в том, что городское население получит свою долю хлебопродуктов. Когда прогнозы стали предвещать хороший урожай 1940 г., руководитель отдела министерства народного снабжения агроном Сёдерхольм дал в начале августа весьма оптимистичное интервью экономической газете «Талоуселямя». Он заявил, что потребность в дополнительном зерне на предстоящий 1940–1941 год составляет 250 млн. кг или около 30 % внутреннего потребления. Часть этого количества будет получена из запасов прошлого года, находящихся в государственном резерве. Если иметь в виду уже находившееся на пути в Финляндию импортное зерно, а также обещанные Советским Союзом 70 млн. кг, то дефицит предстоящего года составит не более 100 млн. кг, или около 12 % от нормального потребления.

В августе 1940 г. министерство народного снабжения полагало, что Финляндия в состоянии обойтись в случае непредвиденных обстоятельств и без этих 100 млн. кг зерновых. С введением запрета на скармливание ржи и пшеницы скоту получали 20 млн. кг хлеба для населения. С помощью различных технических решений при помоле зерна надеялись сэкономить дополнительно еще 8-10 млн. кг. Ранее около половины урожая ячменя (70–80 млн. кг) шло на фуражный корм. Если учесть и этот резерв, то дефицит вообще исчезал. К тому же в резерве оставались овес и картофель. У населения, таким образом, не было, казалось бы, никаких оснований для беспокойства.

Но ситуация развивалась не столь благоприятным образом.

В ходе летних торговых переговоров со Швецией Финляндия 19 июля 1940 г. запросила у нее 20 000 тонн ржи и 10 000 тонн пшеницы, однако в осеннем соглашении, заключенном 31 августа, зерновые вообще не значились. В ходе следующей стадии переговоров в феврале 1941 г. у Швеции запросили даже 100 000 тонн зерна. Эти переговоры, на которых Швеция безуспешно пыталась получить от финнов 3 000 тонн меди из Оутокумпу, обещанных еще в июле 1940 г. Германии, приобрели по политическим причинам острый характер. По мнению И. Сеппинена, изучавшего данную проблему, Швеция пыталась таким образом вырвать Финляндию из-под германского влияния и оказывала в вопросе о меди на Финляндию столь же сильное давление, как и Советский Союз по аналогичным причинам в вопросе о никеле. Когда прерывавшиеся и продолжавшиеся в общей сложности целый месяц переговоры привели к подписанию торгового соглашения (28 марта 1941 г.), в нем совершенно отсутствовали статьи о поставках зерна в Финляндию и меди в Швецию (за исключением 200 тонн в качестве «мировой»).

Уже в конце января 1941 г. Финляндия представила Германии свои предложения для очередного торгового протокола. Пожелания в отношении зерновых были весьма скромными: 20 000 тонн пшеницы и 20 000 тонн ржи. Но зато втрое (180 000 тонн) по сравнению с довоенным периодом должны были вырасти поставки минеральных удобрений. Финляндия пыталась таким образом сама обеспечить себя зерном и уменьшить зависимость от иностранной помощи. Считалось, что качественные азотные и калийные удобрения наполовину увеличат урожайность финских зерновых.

Хотя Германия в ходе торговых переговоров с Финляндией в феврале-марте 1941 г. и отклонила ее заявку на 40 000 тонн зерна, это обстоятельство по уже упоминавшимся выше причинам не слишком озаботило наше правительство.

Тем не менее попытки Финляндии получить какое-то количество зерна не прекращались. Министр иностранных дел Виттинг 24 марта 1941 г был уверен в том, что Швеция, согласно торговому договору, поставит Финляндии 20 000 тонн пшеницы, но этого не произошло. Еще в июне Auswartiges Amt рекомендовал финнам обратиться к Советскому Союзу и Швеции. Но ни одна из сторон не дала обещаний. Министр сельского хозяйства Арола в своем выступлении по общефинляндскому радио 2 июня говорил о нормировании, и газеты на следующий день пространно комментировали это официальное заявление. Он рассказал о своей майской поездке в Стокгольм, где просил о помощи, но получил отказ, поскольку Швеция — которая в предыдущий год помогла Финляндии — теперь сама испытывала трудности. Из России поступило только 25 000 тонн зерна вместо обещанных 70 000 тонн. Поэтому необходимо было приступить к ужесточению нормирования, которое, тем не менее, было отодвинуто на начало июля, поскольку весной обычно существовали сложности с приобретением картофеля и овощей. Министр Арола призвал всех, у кого имеются для этого возможности, заняться летом своими приусадебными участками, рыбалкой, поскольку этим также можно было облегчить ситуацию.

С другой стороны, из Советского Союза поступала информация о том, что оттуда можно получить зерно, если в числе аргументов такой просьбы будет снижение взаимной напряженности. Хелла Вуолийоки, которая много занималась проблемами восточной торговли, говорила 20 мая Вяйнё Войонмаа о том, «как легко можно получить продовольствие с востока, если бы захотели попросить. Но здесь не хотят; сначала страдают, а там хоть голодная смерть».

На этом фоне в ходе военных переговоров в Хельсинки (3–6 июня 1941 г.) зерновая проблема вновь встала в повестку дня. Неожиданностью текущего момента стало обещание Сталина, которое он 30 мая в качестве «прощального подарка», в связи с провалом торговых переговоров, дал Паасикиви. Финляндия получала 20 000 тонн зерна, в первой половине июня оно действительно было доставлено морским и железнодорожным транспортом. Этим решением Сталин хотел содействовать развитию миролюбивой политики, хотя данный жест и оказался запоздалым.

В результате премьер-министр Рангель в своей речи в парламенте 25 июня мог сказать, что русский хлеб получен почти наполовину: упоминавшиеся министром Арола 25 000 тонн и предоставленные Паасикиви 20 000 тонн.

Когда Англия 14 июня прервала морские коммуникации с Петсамо, что привело к прекращению поступления американского хлеба, Рангель активизировал усилия по импорту зерна из Германии. В результате произведенного расчета обнаружилось, что требовалось именно 25 000 тонн, которые уже «плыли» из Америки, но которые теперь не могли достичь финского берега.

В марте Финляндия получила от США заем в 5 млн. долларов на покупку и перевозку продовольствия. В апреле было сказано, что из-за океана могли бы поставить 60 000 тонн зерна; проблема сводилась к получению от Англии разрешения на перевозку. Премьер-министр Рангель в беседе с председателями парламентских фракций 7 мая 1941 г. оценил дефицит зерновых на данный момент в размере 50 000 тонн.

Финны активизировали поиски зерна, используя также армейские каналы. Генерал-интендант полковник Густафсон 17 июня представил генералу Эрфурту список необходимого для финляндской армии количества ржи и разнообразных консервов. 21 июня Хейнрикс сообщил, что финляндский военный представитель в Германии генерал Оквист получил задание передать его на рассмотрение немецкой стороны. Кейтель и Йодль из ОКВ, очевидно благодаря инициативе Эрфурта, считали желательным оказание помощи Финляндии. Видимо поэтому посланник Шнурре 18 июня получил аудиенцию и говорил об этом самому Гитлеру. По расчетам немцев Финляндия нуждалась в 60 000 тоннах зерна, из которых Советский Союз поставляет 20 000 тонн и Швеция 10 000 тонн. Фюрер обещал Финляндии 30 000 тонн, если она не получит зерно извне, в частности, из Советского Союза или Швеции.

Кивимяки сообщил 19 июня Шнурре полученную накануне информацию о том, что из Швеции зерно не поступит и подтвердил потребность Финляндии, равную 25 000 тонн. Тот в свою очередь сообщил радостную для финнов новость: Германия гарантирует поставки в Финляндию, если она не сумеет получить зерно из других стран.

Шнурре, который в ходе своей майской поездки в Финляндию оказался проездом в Стокгольме и вел там переговоры, до последнего момента верил в возможность шведской помощи финнам. Но на фоне политической обстановки того времени, его ожидания выглядели крайне оптимистичными. Auswartiges Amt 21 июня выдало германскому министерству продовольствия квоту на 12 500 тонн зерна, что составляло только половину финляндских потребностей. Лишь в ходе переговоров, проведенных в Стокгольме в конце июня, стало окончательно ясно, что отказавшаяся от нейтралитета Финляндия оказывалась в полной зависимости от германской помощи.

Если оценивать финляндскую ситуацию с зерном в июне 1941 г, перед самым началом войны-продолжения, то дефицит выглядел минимальным, около 10 %.

Весь германский план Барбаросса основывался на доктрине «молниеносной войны», и вопрос заключался лишь в том, в течение какого числа недель или месяцев 1941 года произойдет разгром Советского Союза. Так думали не только германские военные представители в Москве (генералы Кёстринг и Кребс), но и все военные представители западных союзников. Германия на протяжении двух лет провела четыре победоносных молниеносных кампании: в Польше, в Норвегии, во Франции и на Балканах. Сомнениям не оставалось места. Можно было с уверенностью ожидать, что финляндская зерновая проблема будущего года будет решена в условиях восстановленного мира на Балтике, даже если Англия и продолжала бы войну. Собственного урожая хватило бы до конца зимы, а дополнительное зерно вовремя успели бы получить из-за рубежа. С другой стороны можно предположить, что для получения помощи был бы достаточным благожелательный нейтралитет Финляндии по отношению к Германии в ходе ее быстротечной войны с СССР. Прямолинейное утверждение о том, что положение с зерном прямо таки обрекало Финляндию на участие в Барбароссе, представляется неправомерным. Вместо этого можно говорить о том, что жесткий нейтралитет по отношению к Германии принес бы большие проблемы с занятостью населения в области промышленного производства Финляндии, экспорт продукции которой уже был сориентирован только на центрально-европейские страны, входившие в сферу германского влияния.

С позиций сегодняшнего дня может показаться странным, что финны в мирные 1937–1938 гг. потребляли целых 235 кг зерна на душу населения в год и даже в военное время 175 кг (75 % от довоенного уровня). Нынешнее потребление составляет лишь 90 кг в году, что объясняется, конечно же, изменившейся структурой питания: ныне в нашем рационе значительное большее место занимают продукты животного происхождения.

В военные годы потребление иных видов продовольственных товаров сократилось значительно сильнее, чем хлеба. Перед министерством народного снабжения стояла задача обеспечить распределение половины потребительской нормы сахара и жиров. Если в отношении сахара в 1941 г. эту задачу удалось решить, то жиров явно недоставало. Потребление мяса в 1941 г. составило только 40 % от нормального уровня, оно вскоре стало неотъемлемым элементом черного рынка. Молоко выдавалось только детям и кормящим матерям, для остальных его количество сократилось втрое. Потребление кофе в 1941 г. упало в четыре раза от довоенного уровня, суррогаты быстро заполняли образовавшийся вакуум. Целенаправленные усилия, связанные с закупками зерна, собственно и должны были компенсировать недостаток остальных продуктов питания, что в известной мере удалось достичь. Важно отметить, что потребление картофеля в годы войны увеличилось втрое, значительно выросло потребление рыбы. Власти, конечно, знали о том, что 2/3 финских семей пользуются черным рынком, через который проходило 10–30 % неучтенного продовольствия, но рассматривали это как фактор, нивелирующий неповоротливую систему распределения. Общее количество калорий оставалось близким к довоенному уровню. Голода, подобно тому, что пережила страна во время первой мировой войны, в годы второй мировой в Финляндии не было.

Плохие погодные условия для урожая 1941 г., как отмечено выше, спрогнозировать было невозможно. Поскольку запасы зерна в июне 1941 г. были вполне удовлетворительными и удалось отодвинуть большую мобилизацию вплоть до 17 июня — при этом один из аргументов при ее проведении сводился к необходимости закончить посевную кампанию — было сделано все, что требовалось в данной области для подготовки к «короткой войне». Господствовало убеждение, что к уборке зерновых все вернутся домой. Оптимисты планировали использовать армию уже на уборке сена, даже если она к этому времени и не была бы демобилизована.

Поскольку после окончания Зимней войны в марте 1940 г. на европейском континенте продолжались военные действия и новая советско-финляндская граница, установленная по Московскому миру, была менее защищенной, чем прежняя, с демобилизацией финской армии не спешили. В конце марта 1940 г. под ружьем еще находилось 364 500 человек, в июне — 195 000 и в конце 1940 г. — 109 000 человек. Последний показатель втрое превышал норму мирного времени. Поддержание армейского контингента на высоком уровне в течение 1940 г. стало возможным благодаря призыву юношей младших возрастных групп на чрезвычайные сборы. Эта мера, однако, не могла носить долгосрочный характер и поэтому 24 января 1941 г. парламент принял новый закон о воинской повинности, увеличивший срок службы в регулярных войсках с одного года до двух лет. Закон действовал до конца 1945 г. и имел обратную силу по отношению к лицам уже находившимся на военной службе. Призывной возраст был снижен с 21 года до 20 лет, так что в 1940–1941 гг. на действительной службе одновременно находились мужчины трех призывных возрастов.

По приказу от 28 января 1941 г., регулярная армия мирного времени должна была насчитывать 75 000 человек, из которых 60 000 составляли призванные на действительную военную службу. Но поскольку численность последних в данный момент на 40 % превышала установленную норму, из этого «сверхнормативного» контингента были сформированы дополнительные подразделения.

Потеря территорий потребовала внесения корректив в систему территориальной военной организации. Приказом от 28 мая 1940 г. Маннергейм разделил страну на 16 военных округов, которые в свою очередь подразделялись на 34 шюцкоровских района. Каждый военный округ в случае войны формировал одну дивизию, количество которых по новой схеме теперь равнялось 16 вместо прежних девяти. С этой целью 100 000 мужчин, которые в довоенное время из-за экономии средств не прошли необходимой военной подготовки, получали ее в срочном порядке. В условиях военного времени штаб военного округа становился ядром штаба дивизии. На практике военные округа начали свою деятельность в начале июля 1940 г. В обязанности шюцкоровских районов вошли задачи прежней территориальной организации по призыву в армию. Положение о шюцкоровском районе вошло в силу 24 января 1941 г.

^{В ноябре 1940 г. Финляндия реорганизовала территориальную структуру своих воинских сил. Вместо 9 военных округов было создано 16, из которых каждый выставлял одну резервную дивизию. Обозначенный на схеме номер дивизии соответствует тому военному округу, где она была сформирована. Номер дивизии, взятый в овал, указывает на район развертывания дивизии во время войны}

Некоторое время (с марта по август 1940 г.) существовал отдельный штаб сухопутных войск, но вскоре он вновь был возвращен в подчинение главного штаба. Сухопутные части мирного времени формировались главным образом в пехотные (12 единиц), а также в егерские и кавалерийские бригады. Они предназначались для действий в приграничном районе как войска прикрытия и с началом войны вливались в расширенную дивизию своего округа в качестве отдельного полка. К этому же следует добавить расположенные в глубине территории специальные центры подготовки и различные гарнизоны.

Ранее гарнизоны располагались в городах, но уже в предвоенные годы их начали переводить в сельскую местность (напр., Хууханмяки в Лахденпохья). Межвоенное время, таким образом, ознаменовалось серьезными переменами и первым прорывом концепции сельской дислокации гарнизонов. На новых участках границы близ Ханко, от Финского залива до Иломантси, в районе Саллы войска прикрытия пришлось переместить на новые рубежи с лагерными условиями проживания, поскольку в редконаселенных районах необходимые строения попросту отсутствовали. Солдаты размещались по большей части в деревянных бараках, быстро поставленных промышленными предприятиями, которые испытывали трудности с экспортом своей продукции за рубеж. Государственный совет решением от 30 августа 1940 г. предоставил министерству обороны право на приобретение в общей сложности 1300 бараков для личного-состава новых гарнизонов. Необходимо было позаботиться также о жилье для офицеров. Было получено согласие на строительство 400 офицерских квартир (3 комнаты и кухня) и 800 квартир для младшего командного состава (2 комнаты и кухня). По большей части личный состав гарнизонов был невелик (батальон, батарея), но в отдельных случаях у некоторых рот и батарей имелись собственные лагеря. В итоге в общей сложности вдоль границы возникло около пятидесяти новых гарнизонов.

В интересах строительства оборонительных сооружений и децентрализованного размещения гарнизонов в военном законодательстве была изменена та его часть, которая касалась изъятия личных построек граждан и принадлежавшей им земли для армейских нужд. Проект закона был представлен парламенту в апреле 1941 г. и утвержден столь стремительно, что президент смог его подписать уже 30 мая 1941 г. Военные чиновники получили теперь право непосредственного изъятия необходимых объектов, а переговоры о выплате положенной компенсации могли откладываться на будущее.

Необходимо заметить, что финская армия в ходе Зимней войны не только приобрела боевой опыт, но и сделала необходимые организационные выводы относительно численности своих соединений. Дивизии, которые состояли из 3 пехотных полков, 3 батарей и особых частей, были расширены за счет подразделений со специальными видами вооружения. Угроза танковых прорывов, имевшая место в ходе Зимней войны, привела к созданию противотанковых рот. Подразделения тяжелой гаубичной артиллерии (120 мм) были приданы каждому полку для взламывания полевых укреплений противника. Дивизии, кроме этого, получили моторизованную батарею тяжелой полевой артиллерии (их, правда, хватило только на 10 дивизий). Дивизии получили дополнительную саперную роту, которые были объединены в саперные батальоны, а также дополнительную роту связи, также объединенные в батальоны. Таким образом, была повышена мобильность частей и улучшена система связи. Для отражения воздушных налетов в прифронтовой зоне дивизиям придали еще одну зенитную роту, а также одну автомобильную роту для передвижения. В общей сложности численность личного состава дивизии возросла с 15 000 до 16 400 человек. Прирост произошел в основном за счет особых подразделений, которые, будучи укомплектованными из прежних пехотинцев, прошли соответствующую подготовку в течение зимы 19401941 гг. Если к тому же принять во внимание, что пехота в это же время все в большей мере стала вооружаться автоматами вместо прежней винтовки, то следует признать, что огневая мощь реорганизованных финских дивизий возрастала значительно быстрее их численного состава. Она выросла за это короткое время втрое. Учитывая приобретенный военный опыт офицерами и рядовыми солдатами, следует признать, что вступившая в войну-продолжение финская армия была на порядок выше той, которая начинала Зимнюю войну. Энергичная работа по реорганизации частей и боевой подготовке личного состава действительно принесла свои плоды.

Во время Зимней войны даже самые примитивные, заранее подготовленные оборонительные сооружения играли неоценимую роль во всей системе обороны. Как в Тайпале, так и в Сумме относительно простые бетонные доты и укрепления самым существенным образом помогли удержать передовую линию обороны в условиях подавляющего материального превосходства противника.

Правда, немцы чуть позднее, весной 1940 г., относительно легко прорвали мощную линию Мажино во Франции — имеется в виду не ее обход с севера через территорию Бельгии, а именно прорыв самой линии в Эльзасе. Но в Финляндии собственному «доморощенному» опыту было отдано предпочтение перед зарубежным, хотя и он был хорошо известен (поездка генерала Туомпо на линию Мажино осенью 1940 г.). Сразу же после того, как замолкли орудия Зимней войны и была определена новая государственная граница, Маннергейм приступил к планированию этой линии обороны на востоке. Укрепленную линию — поначалу, правда, только ее южный фланг, стали весьма удачно называть Линией Салпа[1], поскольку она должна была наподобие засова закрыть продвижение во внутренние районы страны.

^{Ярким свидетельством оборонительной доктрины, исповедывавшейся после Зимней войны, является строительство дорогостоящей так называемой Линии Салпа. Она представляла собою сплошную цепь оборонительных сооружений от Финского залива до Саймы. Севернее линия также прикрывала важнейшие перешейки и дороги. По мере готовности главной позиции от Виролахти до Луумяки началось планирование дополнительных линий в глубине обороны}

Решающее совещание, на котором с участием пяти генералов во главе с Маннергеймом рассматривался вопрос о новой линии обороны, состоялось 22 марта 1940 г. в Инкиля. Было решено, что новая линия пройдет вблизи границы от Кламила до Луумяки, как можно дальше от реки Кюмийоки, поскольку расположенные вдоль ее берегов промышленные предприятия имеют огромное значение для страны. В конце марта руководителем фортификационных работ был назначен генерал-майор Ханелл, штаб которого стал именоваться Фортификационным Бюро. Общий план работ был быстро подготовлен и Маннергейм утвердил его уже 11 мая. Ханелл доложил о нем в присутствии Маннергейма и Валдена премьер-министру Рюти 15 мая, и правительство на следующий день выделило для его реализации первые 50 млн. марок.

Согласно утвержденному плану, сплошная линия обороны возводилась от Финского залива через Ханкониеми до Кивиярви. Далее в направлении Саймы и до Пиелисярви укреплялись межозерные перешейки, на всем остальном северном участке вплоть до Петсамо в районах важнейших шоссейных дорог строились полевые укрепления. Предстояло увеличить количество оборонительных сооружений на морском побережье Финляндии, особенно вблизи восточной границы и Ханко. Осенью 1940 г. за основной полосой обороны была спланирована дополнительная линия Хамина-Тааветти.

Одновременно с подведением финансовых итогов Зимней войны государственный совет 1 июля 1940 г. выделил первые, действительно крупные суммы (550 млн. марок) на предстоящие фортификационные работы; 26 сентября 1940 г. были предоставлены дополнительные 166 млн. марок. Работы, начавшиеся уже в июне, велись в первую очередь в районе важнейших дорог. Самая неотложная задача состояла в возведении противотанковых заграждений, а также в строительстве артиллерийских и пулеметных позиций. Утвержденный Маннергеймом 3 сентября 1940 г. график строительства включил в число первоочередных работ цепь долговременных сооружений, расположенных от Финского залива до Саймы и в секторе Ханко. После этого планировалось создание противотанковых заграждений между Саймой и Паасивеси, а также строительство определенного количества постоянных, выдвинутых вперед опорных точек на всех участках обороны. На втором этапе предстояло строительство оборонительных сооружений, перекрывавших дефиле (теснины, узкие проходы) на всем протяжении восточной границы, а также укрепленных артиллерийских позиций на всей территории. На третьем, важнейшем этапе вся цепь от Финского залива до Петсамо получала вооружение, отвечавшее требованиям современной оборонительной линии.

Свидетельством того, что Маннергейм торопился со строительством оборонительных сооружений, было назначение им 11 апреля генерал-лейтенанта Ханелла сроком до 18 июня 1940 г. также и начальником генерального штаба, когда должны были быть подготовлены важнейшие планы. Фортификационное Бюро 29 мая напрямую подчинили верховному главнокомандующему. Поскольку столь масштабные работы не могли не касаться и гражданского сектора, государственный совет 30 мая 1940 г. в помощь руководителю фортификационных работ образовал специальную комиссию из гражданских лиц во главе с министром К.Э. Экхольмом. Эта комиссия быстро разрослась до размеров огромного учреждения. В июне в ней насчитывалось около 150 сотрудников, в ноябре 1940 г. уже 400 человек. Генерал-лейтенант Ханелл перевел свой штаб в Мюллюкоски, чтобы он находился в непосредственной близости от района проводимых работ.

Планирование и руководство строительством линии Салпа представляло собой многосложную задачу. Следовало подготовить дополнительное количество офицеров-проектировщиков и специалистов по возведению долговременных оборонительных сооружений. Опыт Зимней войны свидетельствовал о возрастании калибра орудийных стволов, дотам предстояло придать более округлую форму и вписать их в рельеф местности. Вгрызание в землю становилось необходимостью. Противотанковые заграждения должны были стать прочнее прежнего, предстояло обеспечить их огневую защиту и т. д.

Комплектование рабочей силой, которую надо было получить со свободного рынка труда, шло медленно. В сентябре 1940 г. насчитывалось всего 20 000 рабочих. Наивысший показатель приходится на март 1941 г., когда на службе у Фортификационной комиссии состояло около 30 тыс. человек и примерно 5 000 рабочих в составе подрядных организаций. С приближением войны количество рабочих рук сократилось на несколько тысяч. В общей сложности весь контингент рабочих состоял из 64 бригад, которые вели строительство в рамках десятка созданных рабочих округов.

С внешнеполитической точки зрения примечателен тот факт, что прибывшие во время Зимней войны рабочие-добровольцы из Швеции продолжали трудиться на оборонительных объектах и после Московского мира. В связи с тем, что Швеции пришлось объявить мобилизацию из-за германского нападения на Норвегию, количество шведов сократилось до 900 человек, но и они осенью 1940 г. отправились по домам. Но тем не менее Швеция оставила здесь привезенные рабочими ценные машины и механизмы и сдержала обещание оплатить их стоимость в размере 20 млн. шведских крон. О размере этой суммы можно составить представление, если вспомнить, что годовой торговый оборот между Финляндией и Швецией равнялся 50 млн. крон. Швеция, таким образом, принимала участие в финансировании линии Салпа еще в тот период, когда нейтралитет Финляндии не подвергался сомнению.

К июню 1941 г. удалось в числе прочего построить:

Крупные бетонные доты — около 500 единиц;

Траншеи — около 300 км;

Противотанковые заграждения — около 200 км с 500 000 надолбами.

Линия Салпа от Финского залива до Саймы, протяженностью около 100 км и представлявшая собою сплошную полосу, была в наибольшей степени готовности и уже частично врыта в землю, хотя и оставались некоторые недоработки. Через мыс Ханкониеми шла сплошная линия обороны, преуспели в укреплении южного побережья страны (правда, на Аландских островах все пришлось срыть осенью 1940 г.). Но на севере, между Йоэнсуу и Кухмо, работы были далеко не закончены. Оценивая, тем не менее, выполненную на протяжении двух лет фортификационную работу, следует признать, что она представляла собою крупное достижение, поскольку даже недостроенные объекты имели несомненное военное значение для Финляндии.

Линии Салпа не довелось испытать на себе силу огня, поскольку начало войны-продолжения быстро отодвинуло фронт на восток, а оборону в конце войны не пришлось вести во внутренних районах страны на таком удалении от границы. Возможности линии остались непроверенными делом. Некоторые военные (Хэглунд и Айро) выступали с критикой того, что линия не достроена, а в некоторых местах попросту отсутствовала. Но это скорее всего объяснялось не отсталостью взглядов высшего руководства 1940 года, как это можно было услышать, а тем, что во время войны-продолжения рабочая сила острее требовалась на иных участках, а в ситуации осени 1944 г. получить ресурсы для продолжения строительства было просто невозможно.

Фортификационные работы не следует все же предавать забвению. Столь значительное вложение труда и ресурсов свидетельствовало, с одной стороны, о решимости финнов обороняться, с другой — о том, что наше руководство вплоть до зимы 1941 г. придерживалось сугубо оборонительной доктрины. И Швеция поначалу поддерживала нейтралитет Финляндии, поскольку она добровольно оплатила часть расходов по строительству линии Салпа.

В связи с начавшейся подготовкой немцев к разработке плана Барбаросса и их общей политической линией по отношению к Финляндии с августа 1940 г. финляндские заказы на приобретение военного снаряжения выглядят в новом свете. Присутствовавший на переговорах руководителя военной экономики Германа Геринга и генерала Томаса (14.8.1940 г.) торговец оружием Иозеф Фельтйенс фактически получил полную свободу для поставок вооружения в Финляндию. Он прибыл в Хельсинки 19 августа и заручился согласием финского правительства и военного руководства страны как на сами поставки, так и на транзит немецких войск через Лапландию. Секретное соглашение о приобретении крупной партии оружия (№ 1187) было заключено 1 октября 1940 г. (среди прочего 112 орудий, 53 истребителя, 500 легких противотанковых ружей, большое количество артиллерийских снарядов разного калибра и противотанковых мин). Перевозки были осуществлены со 2 октября по 10 декабря на гражданских судах, предназначенных для организации летних круизов. Весной 1941 г. начальник снабжения финской армии генерал Гранделл продолжал усилия по приобретению вооружения, в мае-июне ему удалось получить специальные заказы для военно-морских сил страны.

Естественно спросить, какое значение имели эти германские поставки для поддержания обороноспособности Финляндии?

С момента окончания Зимней войны до вступления Финляндии в войну-продолжение ее артиллерия увеличилась с 1030 до 1827 стволов, т. е. почти на 800 орудий. Из них подавляющую часть составляли стационарные орудия береговой охраны или укрепленных пунктов (522 ствола). Причем артиллерийский парк состоял в подавляющей части из устаревших моделей с громоздкими лафетами, и только 59 высоко мобильных орудий были современных образцов. В целом же обнаружилось, что артиллерия периода Зимней войны оказалась слишком «легковесной», требовались тяжелые и даже сверхмощные орудия для обработки дотов.

После того как из Германии поступили в течение декабря месяца 161 тяжелая гаубица и 54 легких полевых гаубицы, эта прибавка в 215 стволов составила около четверти всего прироста финляндской артиллерии (12 % всего артиллерийского парка). Положительной стороной этих поставок являлось преобладание тяжелых орудий: в общем приросте этого класса доля германского импорта составила около трети. Если принять во внимание, что значительная часть полученных орудий комплектовалась современными лафетами, то польза для нашей артиллерии от этих поставок была несомненной.

(По данным Тервасмяки, поставлявшиеся в Финляндию после Зимней войны орудия разного калибра имели французское (312), американское (232), английское (30), испанское (36), бельгийское (136) происхождение).

Еще более очевидный прогресс наблюдался в области противотанковой артиллерии. Считается, что у Финляндии в конце Зимней войны насчитывалось 216 противотанковых орудий, а в начале войны-продолжения 941; прирост составил, таким образом, 725 единиц. Из этого количества на долю германских поставок пришлось 300 стволов, что говорит само за себя, хотя при этом следует отметить, что 200 орудий были небольшого калибра. Правда, в июне 1941 г. в рамках новых германских поставок Финляндия получила еще 50 единиц хороших 37 мм противотанковых орудий. Доля германских противотанковых ружей в финской армии составила около 50 %, серьезным достижением следует считать существенный рост числа противопехотных мин. Однако новых танков Финляндия вообще не получила.

Противовоздушная оборона в рассматриваемый момент находилась в состоянии реорганизации: от пулеметов переходили к зенитным орудиям. Правда, Финляндия увеличила и число зенитных пулеметов (с 120 до 180 единиц), но этот рост имел второстепенное значение. Вместо 261 зенитного орудия в конце Зимней войны к началу июня 1941 г. финская армия имела уже 761 зенитное орудие различного калибра. В этом приросте германская доля (112 единиц) составила около 25 %. Вместе с тем поступившие до войны-продолжения истребители (10 Моранов в декабре и несколько Куртиссов в июне), которые при их невысоком качестве составили лишь 6 % от самолетного парка (235 единиц) военно-воздушных сил страны, не играли решающей роли.

Таким образом, поставки оружия в ходе и после Зимней войны из США, Бельгии, Англии и Испании значительно превышали в совокупности вооружение, полученное позднее из Германии, хотя она на последнем этапе (весной 1941 г.) осталась единственным импортером военной техники. Эти поставки из Германии, не считая большого количества боеприпасов, противопехотных мин и патронов, являлись лишь одной стороной медали в общей многообразной структуре взаимных отношений. Вряд ли правомерно утверждать, что только эти поставки, несмотря на всю их значимость, заставили Финляндию идти германским фарватером, хотя они, несомненно, являлись одним из многочисленных факторов, предопределивших этот курс.

Один из наших военных специалистов «попал в десятку», записав в своем дневнике 5 марта 1941 г.: «Мы многое уже получили, но оружия требуется, чего бы это ни стоило, еще больше. Однако зенитных орудий, самолетов и танков немцы дать более не в состоянии, поскольку они находятся в эпицентре великой, решающей схватки». Автор, тем не менее, не знал или во всяком случае не коснулся глубинной причины той ситуации, к которой мы сейчас переходим.

В целом господствовало мнение о том, что Гитлер последовательно и задолго до начала войны готовил экономику своей страны к своей важнейшей цели. Указывали, в частности, на введенный с осени 1936 г. под руководством Геринга четырехлетний план развития, с помощью которого Германия должна была стать экономически независимой от иностранных государств: интенсификация сельскохозяйственного производства, разработка своих весьма скудных железных руд (Герман-Геринг Верке, Зальцгиттер), сбор металлолома, использование заменителей натурального каучука, изготовление синтетического бензина. Полагали, что ликвидация безработицы в Германии была следствием мощного развития военной промышленности. Когда Гитлер в своих речах говорил о суммах, которые он тратил на вооружение, его бьющая через край пропаганда воспринималась на веру. К тому же агрессивная внешняя политика Гитлера давала для этого должное основание.

Но исследователи (Р. Вагенфюр, Г. Томас, Н. Калдор, Б. Клейн) вскоре заметили, что представления современников тех событий по большому счету не соответствовали реальному положению дела. Тотальное вооружение началось лишь осенью 1941 г. под руководством Фрица Тодта и продолжилось весной 1942 г. под началом Альберта Шпеера. Индекс военного промышленного производства, составлявший в феврале 1942 г. 100, к июню 1942 г. поднялся до отметки 153, в июле 1943 г. равнялся 229, а в июле 1944 г. вырос до 322. Пик германской военной экономики пришелся на очень поздний период, на время массированных бомбардировок, когда, как полагали, ее промышленность уже находилась на спаде.

Наиболее известный исследователь германской военной экономики англичанин Алан С. Милуорд называет ее, применительно к начальному этапу войны, «экономикой блицкрига». Существовала практика, согласно которой приказами фюрера, не подлежавшими обсуждению ни с чьей стороны, вся германская экономическая жизнь концентрировалась на короткое время для преодоления именно тех недочетов, которые препятствовали подготовке предстоящей молниеносной войны. Таким образом, малыми средствами решались крупные задачи.

Экономическая философия блицкрига проявила себя в ходе польской кампании, когда выросло производство бомбардировщиков Юнкерс-88 и торпед, которые предназначались для предстоящей борьбы с английским флотом! Зимой 1940 г. готовившаяся к нападению на Францию сухопутная армия была увеличена до 161 дивизии. Сразу же после одержанной победы армия вновь была сокращена: демобилизованные старшие возрастные группы вернулись в промышленность, младшие частично переведены в военно-воздушные силы. Когда летом 1940 г. планировалось вторжение на Британские острова, самолеты, мины и торпеды оказались в списке первоочередных потребностей. Но осенью (28 сентября) фюрер вновь изменил направление, концентрируя экономические ресурсы для подготовки Барбароссы. «Настоящее вооружение начинается только сейчас», — заявил Геринг 14 августа 1940 генералу Томасу, когда тот прибыл для обсуждения экономической ситуации.

Для реализации Барбароссы сухопутную армию увеличили до небывалых масштабов (180 дивизий). Производство танков и иной бронетанковой техники, а также артиллерии предстояло значительно увеличить в течение зимы 1940/41 г. Поскольку военно-воздушные и военно-морские силы были заняты на западном театре, сокращение их производства представлялось затруднительным. Поэтому оно проводилось в жизнь избирательно: уменьшалось, к примеру, изготовление больших судов, десантных кораблей и бомб, при увеличении производства зенитных орудий и подлодок. Серьезнейшей проблемой зимы 1941 г. вновь стала нехватка рабочей силы. Именно с подготовки Барбароссы и начинается массовое использование труда иностранных рабочих в экономике Германии. Однако не все планы удалось воплотить в жизнь: самолетный парк военно-воздушных сил весной 1941 г. оставался на прежнем уровне и был совершенно недостаточным для ведения операций на двух театрах военных действий. Приказы фюрера от 20 июня и 14 июля вновь поставили самолеты в число «первоочередных задач», на втором месте находились танки и зенитные орудия. При этом общий объем производства в военной промышленности сократился, поскольку полагали, что молниеносная война закончится самое позднее к началу осени. Производство военной техники и снаряжения в Германии с конца 1941 г. упало, что подтверждается имеющейся статистикой.

Хорошим примером, свидетельствующим о гитлеровской политике концентрации сил на решающем участке, служит стремление максимально сохранить уровень потребления в гражданском секторе, дабы предотвратить распространение среди населения «военной усталости», а также отказ от широкого использования женского труда в военной промышленности, характерного для практики других государств. Лишь провал Барбароссы заставил более энергично развивать военную экономику, что сказалось и на уровне жизни гражданского населения.

Самым важным наступательным оружием Великобритании считалась экономическая блокада, для проведения которой в Англии сразу же с началом войны было создано специальное министерство (MEW). Но расчет на то, что с помощью блокады Германия в короткие сроки будет поставлена на колени (как это имело место в годы первой мировой войны), не оправдался. Почему?

Йорг-Иоханнес Йегер, специально изучавший историю германской сталелитейной промышленности в годы войны, считает, что важнейшей причиной стойкости Германии было получение с завоеванных ею территорий, или через страны, находившиеся от нее в политической и экономической зависимости, недостающего сырья. Вторым по значимости обстоятельством Йегер считает рационализацию промышленности и сберегающую технологию переработки сырья. И лишь после этого, по его мнению, следует говорить о четырехлетнем плане экономического развития.

Эти факторы оказали решающее влияние и на судьбу военных заказов Финляндии в 1940–1941 гг. Германия, действительно, не имела возможности поставить все, что требовалось финнам. Новых самолетов или танков в период «экономики блицкрига» с ее одномоментной концентрацией ресурсов на решающем направлении для Финляндии не хватало, в отличие от 1943 г., когда выросло их производство. Вместо нового германского оружия Финляндии в 1941 г. все же продали, как сказано выше, трофейную военную технику. Но ее излишков у Германии также не было, поскольку вооружение новых, только что сформированных в рамках Барбароссы воинских соединений осуществлялось из тех же самых складов.

Информация о новом уровне финской армии была хорошо известна ведущим политикам страны. Профессор Эдвин Линкомиес на съезде партии Национальной коалиции 23 апреля 1941 г. заявил:

«Что же касается актуальных внутриполитических проблем, так среди них по-прежнему, как и всегда до сих пор, самой важной остается проблема обороны страны. Этот вопрос в данный момент не подлежит публичному обсуждению, и со стороны министерства обороны высказано пожелание, чтобы пресса проявляла к нему как можно меньше внимания. Но мы все знаем, что после Московского мира в этой сфере сделано как никогда много. Свидетельством той энергии, с которой ведутся дела, является тот факт, что сейчас за один месяц строится укреплений больше, чем возведено их за все годы независимости вплоть до нападения русских. Мы также сумели добиться совершенно иного уровня вооружения армии по сравнению с довоенным временем. Конечно, мы не имеем еще всего того, что нам необходимо, но положение все же решительно отличается от ситуации 1939 года».

Президент Ристо Рюти внушал министру иностранных дел Швеции Гюнтеру во время его приезда в Хельсинки 7 мая 1941 г. то же самое: «Готовность Финляндии к обороне… теперь намного лучше, чем во время войны. Новая оборонительная линия от Саймы до Финского залива выстроена. На участке Салла предполагается возвести новую полосу обороны с 150 укреплениями. Из них половина уже готова, остальные строятся в спешном порядке. Артиллерия существенно усилена. У Финляндии сейчас имеется около 1500 противотанковых орудий (в начале войны — около десятка) и дивизион тяжелой артиллерии (три батареи) в каждой армейской дивизии. Пехота получила новое оружие (автоматы и пр.) в такой мере, что ? личного состава каждого полка вооружено им. Положение с боеприпасами хорошее. Слабости по-прежнему имеют место в военно-воздушных силах и в какой-то мере в противовоздушной обороне». Военная безопасность страны к весне 1941 г., таким образом, неизмеримо укрепилась. Общая ситуация могла стать еще более благоприятной, если бы Советский Союз, как полагали, в связи с концентрацией германских войск растянул бы свои силы вдоль всей своей протяженной западной границы, тогда как во время Зимней войны их подавляющая часть была сосредоточена против Финляндии.

Итак, с большими усилиями были созданы военные предпосылки для мирной внешней политики. Советский Союз также весной 1941 г. занял более примирительную позицию, о чем будет сказано ниже. Проблема заключается собственно в том, почему же благоприятная для Финляндии внешнеполитическая и военная ситуация не была использована в ее интересах и страна не смогла продолжить курс по уже начатому пути нейтралитета.

Примечания:

1

Салпа — засов, запор, ригель (фин.)