• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Когда «и скучно, и грустно, и некому руку подать», потому как неизвестно, что от этой руки останется, я медитирую на фотографиях спутников Юпитера. Или же представляю, как будет выглядеть Земля через миллион лет. Какие забавные очертания будет иметь материки (Южная Америка уплывет от Северной, а Африка, наконец, сольется с Европой), какие веселые животные, похожие на разожравшихся Микки-Маузов (сплошные грызуны), будут населять ее. На этой Земле не будет с гарантией ни одного человека, ничего не останется от каких-либо других носителей информации и дезинформации, в толщах осадочных пород сохранятся лишь самые примитивные вещи типа пивных бутылок, которые будут приняты инопланетянами за раковины моллюсков. Это будет истинный конец истории, в отличие от того лживо-пропагандистского, который придумал Фукуяма.

Я дрейфую в сторону нашего времени и где-то в точке «сто тысяч лет н.э.» вижу последние признаки человеческой активности – квазиживые киберорганизмы, издыхающие из-за морального старения программного обеспечения. Совершаю еще рывок, в точку «десять тысяч лет н.э.». Тут еще встречаются люди, с тройным набором хромосом и микророботами, включенными в состав клеточных органелл, с густым покрытием из симбиотических растений. Социальные институты этих людей будут напоминать пчелиные и муравьиные семьи. Вот я добираюсь до XXII-XXIII веков н.э. Этот мир еще населен похожими на нас личностями, разве что более смуглыми. На политической карте найдутся и некоторые существующие еще государства (Уганда, Гаити, Афганистан), однако большую ее часть занимают аморфные образования типа «Федерации кочующих хакеров» и «Великое Серверство Майкрософт». И, действительно, взгляд сверху показывает догорающий постиндустриальный мир – костры кочевий и замки феодальных властителей с потайными нанотрубчатыми лифтами, ведущими в космические донжоны. А надпись на скале рассказывает, как демон глобализации разрушил большую часть национальных государств и культур ради сверхпотребления и сверхвласти мировой корпоративной элиты, но оказался неспособен противостоять искусственным интеллектам, погрязшим в сепаратизме, и нанотехнологиям, находящимся на службе у Аль-Искина. Анимированные же фрески на стенах монастырей продемонстрирует, как средства производства вышли из состава производительных сил и начали самостоятельную жизнь.

Пролетаю сквозь наше время, когда транснациональные корпорации еще делят мировые ресурсы и захватывают контроль над сознанием с помощью нейролингвистического программирования, превращая инженеров в брокеров, рабочих в (кроко)диллеров, учителей в спамеров, а людей – в жующее стадо консуматоров, когда человечество заставляют отказаться от освоения космоса ради искусственных потребностей жирного «золотого миллиарда», а русское государство увечат на прокрустовом ложе Постиндустриала. Мозги – в ведро, половые органы туда же, конечности лучше укоротить, затем можно подтянуть морщинки.

Совершаю последний прыжок назад и торможу на середине IX века. Краткосрочный климатический оптимум. Самое время для появления чего-нибудь хорошего. В это время в восточной Европе летописи отмечают пардусов (гепардов) и каких-то больших рептилий, то ли ящеров, то ли коркодилов (крокодилов).

Но сперва определюсь с темой. Что поддерживает и что разрушает государство? Почему, несмотря на множество катастроф, уже на протяжении 1100 лет на восточноевропейской равнине существует русское государство – если точнее, цепочка русских государств, каждое из которых является органичным преемником предыдущего. И не встроена ли катастрофа в модель развития русского государства?

На второе зафиксирую свой понятийный аппарат.

· Государство – это большая открытая система социального характера, поддерживающая свой гомеостаз, то есть устойчивость своего внутреннего состояния, за счет организационных связей и скоординированных реакций на воздействия внешней среды.

· К внешней среде относятся полезные ископаемые, почвы, воды, энергетические ресурсы, а также другие социальные системы (государства, племена и т.д). В отношении человеческого индивидуума по отношению к государству возможна двойственность. Он может быть элементом государства X, и одновременно являться элементом внешней среды, например относиться к международному преступному сообществу Y.

· Социальная система связана с внешней средой через точки входа и выхода, потребляя из нее полезные вещества, энергию и сбрасывая в нее метаболиты и излишки энергии. Точно также объекты внешней среды воздействуют на социальную систему.

· Понижение энтропии в социальной системе достигается за счет повышения энтропии во внешней среде, в том числе, в других более слабых социумах (что следует из второго закона термодинамики). Этот можно обозначить как положительный баланс взаимодействия с окружающей средой, или как «социальный вампиризм».

· Система, у которой в результате взаимодействия с внешней средой растет энтропия, является системой-донором. Такая система имеет большие проблемы с поддержанием гомеостаза и является кандидатом на исчезновение, что можно предотвратить, к примеру, упрочением вертикальных связей или ее миграцией в другую внешнюю среду.

· Системы-вампиры обладают большей силой устойчивости, чем системы-доноры, они способны к быстрой перестройке организационных связей за счет энергии внешней среды.(То что принимается за «свободу» является на самом деле мерой сложного порядка)

· Энергия, не потраченная на создание связей, должна из системы удаляться, иначе она будет снижать ее устойчивость (настоящая свобода для системы хуже яда)

Есть множество описаний природно-климатических условий русской равнины, созданных талантливой научно-художественной рукой Соловьева, Ключевского, Ильина. Есть географические атласы, свидетельствующие о том, что граница исторической России проходит по изотерме января –8 и о том, что большая часть её территории минимум 500 лет находится за изотермой января –20. География свидетельствует и о том, что вся ее территория открыта арктическим ветрам и о том, что у нее практически нет незамерзающих морских портов и рек, и о том, что большая часть ее территории – зона рискованного земледелия с очень коротким сельскохозяйственным периодом. (Это на протяжении многих столетий означало, что не успел хозяйствующий субъект провести весь цикл сельскохозяйственных работ за 3-4 месяца – в Европе отведенный срок в два раза больше – или же погодные аномалии помешали ему в этом и он с большой вероятностью становится трупом.

Справочники свидетельствуют также о том, что русский дом будет тяжелее среднеевропейского дома в три раза (более мощный фундамент и стены), что он будет гораздо больше потреблять энергии и чаще требовать ремонта из-за сезонных температурных колебаний и твердых осадков. Тоже относится и к русским дорогам.

Еще хорошие авторы отмечают, что у русской равнины нет естественных границ. Это вело, во-первых, к легкости вражеских вторжений, а во-вторых ее население тонко размазывалось по все более растущей территории, что одновременно понижало интенсивность взаимодействий.

Начало социальной системы «Русь» было относительно случайным. Климатический оптимум IX-XIII веков сместил сроки замерзания рек и открыл балтийско-черноморский и балтийско-каспийские пути. (В то же время ныне ледяная Гренландия, как скорее всего и Шпицберген, представали зеленой страной, а Ньюфаунленд был местом, где выращивается виноград).

Европа этой эпохи испытала демографическое давление не с юга или востока, а с севера. Варвары северной Европы сильно размножились благодаря потеплению, но сохранили большие размеры тела и агрессивное сознание от более суровых времен. Потоки мышечно развитых и волевых северян двинулись, как жидкость в область пониженного давления, по всем открывшемся путям. И некоторые из них, что пытались проникнуть в богатые страны Передней Азии, стали первыми русскими чиновниками.

Северные варвары двигались по воде, на восточноевропейских реках они создавали опорные базы. В речных долинах они встретились со славянами и ославянивающимися балтами, угрофиннами и скифоиранцами. С одной стороны рослые волевые смекалистые мореходы в рогатых шлемах, много повидавшие, с разными колюще-режущими предметами в руках, с другой – редкое население, мирно осваивающие дикий ландшафт с помощью хозяйства присваивающего типа (особенно у угрофиннов) и примитивного подсечно-огневого земледелия (особенно у славян), не изведавшие жестокой конкуренции в борьбе за ресурсы. Они встретились, оценили силы и распределили роли. Одним – работать, другим – отдыхать, пардон управлять.

Управляющие ходили в полюдье, собирали дань с работяг и везли ее в Переднюю Азию (куда и нынче стремится любой уважающий себя курортник), там омывали сапоги в теплом море, знакомились с тайнами переднеазиатских жриц любви и набирали в местных лавчонках разные предметы роскоши.

И хотя первой русское государство было образовано с помощью воли и принуждения, ничего дурного и отсталого в этом нет.

Такие же северные варвары (друзья и родственники наших рюриковичей), приходя в Европу с моря и двигаясь вдоль рек, грабили и создавали свои колонии. Интересно, что у нас известно только пару случаев лютой расправы северян с местным населением – подавление восстание Вадима и вынужденная антидревлянская операция. А вот в Европе северяне церемонились куда меньше – французы, ирландцы, англичане, немцы, итальянцы драпали от Рагнара Кожаные Штаны, Рольфа Рагнвальдсона и других подобных персонажей во все стороны. Более того, именно в Европе furore normannorum (северный ужас) стал настоящим организационным оружием. Furore Normannorum libra nos, Domine (cпаси нас, Господи, от северян). В результате одни северяне стали защищать от других северян – естественно, за хорошее вознаграждение.

Несмотря на то что северная власть попирала, подавляла и т. д., она была объективно прогрессивной. Для русской равнины это было началом организационных связей почти на всей ее протяженности. Более того, это был период распространения проторусского славянского языка на все том же немалом пространстве. Вокруг северян, как центров кристаллизации, быстро оформился обширный слой управленцев второго эшелона, это были представители поднепровских славян – которые и распространили свой язык на всей территории речной колонизации. Это было временем создания единого культа – вначале это был перунизм, потом христианство, что легло в основу единой культуры.

И хотя Святослав чуть было не утащил русское государство в более теплые края, за Дунай, к концу 10 века оно состоялось. Нарекаю его Русь Речная.

Целью функционирования Руси Речной являлось стабильное взымание дани, однако устойчивость системы в первую очередь зависела от предотвращения негативных воздействий внешней среды. А географическое положение Руси Речной – ворота между степями Азии и степями центральной Европы – предусматривало постоянное взаимодействие с кочевыми системами. Кочевые орды – это главные генераторы энтропии в средневековье. Для прокорма одного кочевника требуется сто гектаров (и то эти гектары непостоянны), для прокорма крестьянина половина гектара. То есть кочевнику для нормального существования надо уничтожить или хотя бы ограбить и обречь на голодную смерть двести крестьян.

Да, в системе Руси Речной власть еще очень мало отличается от завоевателей. Но она значительно предпочтительнее примитивных разорителей-кочевников с их набеговой экономикой, которая не оставляла шансов на выживание оседлому населению. А после того, как Святослав добил рыхлую и довольно незлобную Хазарию, начались главные неприятности. Азия, где также был влажный содействующий размножению климат, стала выбрасывать в Европу одну орду за другой. Угры, печенеги, выходцы с верховьев Иртыша – кыпчаки. Меня можно упрекнуть в антиазиатском настрое, но никогда люди сохи и люди седла не взаимодействовали дружно, несмотря на усилия современных гуманитариев доказать, что кочевники хотели лишь культурного обмена. Нам достаточно заглянуть в русские летописи, чтобы понять – на протяжении сотен лет Степь измывалась над Русью и жила за ее счет, интересы степняков и оседлых были прямо противоположны. Права кочевника попирали права крестьянина. Что для них одних – пашня, для других – пастбище. Что для одних собранный урожай, для других – легкая добыча. Что для одних – человек, жена, ребенок, для других – раб, рабыня, самый ликвидный товар того времени.

Кыпчаки по прозвищу половцы (желтые, но скорее желтокожие, чем желтоволосые) налетали осенью, когда мужики еще в поле завершают сбор урожая, захватывали хлеб, женщин и детей, обрекая деревню на частичное или полное вымирание зимой.

Но моряки-речники быстро пересели с дракара на коня и сменили зверский рогатый шлем на благопристойный шишак. Во времена Мономаха мы видим такую русскую конную дружину, которая заткнет за пояс любых азиатских нукеров. Другое дело, что степняки еще берут массовостью своей конницы и неожиданностью нападения. Кочевые системы сами создают «точки входа» в слабоорганизованную систему Руси Речной, где хотят и когда хотят. Создание нормальных условий для сбора дани в свою пользу, борьба с перманентной внешней угрозой облагораживает северную власть, укрепляет вертикальные и горизонтальные связи в Руси Речной – эта тема станет для русских государств традиционной.

Однако Русь Речная все же теряет безопасность на южном фланге, хиреет балтийско-черноморский путь, страдающая деревня мало-помалу потянулись по рекам с черноземного и плодородного юго-запада на бедные суглинки северо-востока.

От Руси Речной последующим поколениям русских досталась транзитность государства. Именно тысячелетняя транзитность, а не двухсотлетняя крепость земле одно из атрибутов русскости. Под воздействием неблагоприятных энтропийных факторов вроде бы некочевой русский человек легко перемещается по огромным, как правило, малопродуктивным и холодным пространствам (а только такие открыты перед ним всегда), а вслед за трудовыми мигрантами идет и власть.

Образование северо-восточного района притяжения и оскудение юго-западного, а также достаточная локальность половецких набегов (юг), немецких и шведских походов (северо-запад) привело к естественным центробежным тенденциям. Плюсы от безопасности на северо-востоке перевешивали минусы от понижения интенсивности сельского хозяйства и пространственных разрывов.

Немногочисленное население (едва ли больше миллиона) размазывается по обширнейшим территориям, это создаёт еще одну традиционную проблема русских государств. Протяженность и трудность коммуникаций (реки замерзают зимой, дороги превращаются в топь весной и осенью) ослабляют, а то и просто перерезают организационные связи, затрудняют концентрацию трудовых и воинских усилий. У местных властей возникает естественное сепаратистское желание – пойти по наиболее легкому пути – добиться локальной управляемости за счет повышения хаотичности в системе в целом. Но, как правило, сепаратисты не догадываются, что они все еще часть большой системы и хаос бумерангом вернется к ним.

Русский сепаратизм первой волны привел к распаду команды рюриковичей. Расхождение было даже большим, чем в западной Европе, за счет больших пространств мы получили не западную феодальную пирамиду, а нечто напоминающее компьютерную игру. Каждый рюрикович мог претендовать на престол другого рюриковича, для чего входил в коалиции с третьими рюриковичами, спокойно привлекал внешние силы (даже самые варварские-грабительские в лице тех же половцев), и пытался умаслить вече и стоящую за ним торговую верхушку в интересующем его городе. На последнем этапе некоторые городские верхушки уже настолько окрепли, что сами нередко подбирали себе рюриковичей и вели себя, как феодальные властители, по отношению к подчиненным городам, так называемым пригородам. (Например, Владимир был пригородом Суздаля, а Москва пригородом Владимира).

Это царство свободы было конечно нестабильным, далеким от гомеостаза и любое масштабное внешнее воздействие могло легко его разломать.

Кстати, чуть не забыл. Национал-демократы из соседних стран и даже историки из ЦРУ наводняют сеть и бумагу дезинформацией, что этнос первого русского государства не имеет отношения к последующим, к «москалям». Однако неистовый Роланд, позднее ставший героем французского эпоса, говорил на немецком, а Ричард Львиное Сердце, герой английской истории, говорил на французском и был к тому же иной веры, чем современные англичане. Современный же русский человек при небольшом усилии разберет Русскую правду, составленные при Ярославе, да и эпические сказания (киевские былины) первого государства сохранились именно в отдаленных углах "москальского" северо-востока.

В XIII веке климатический оптимум стал заканчиваться. Сперва в Азии прохладный и засушливый климат пришел на смену теплому и влажному (подобные изменения в свое время погубили римскую империю). Кочевые орды должны были погибнуть (что с ними не раз уже бывало и будет) или родить вождя. И они родили гениального изобретателя организационного оружия – Чингизхана, который умел становиться сильнее за счет силы врага.

Где-то далеко на востоке рушились под монгольским тараном великие империи, а наши вольные князья, наши города и пригороды еще свободно вставляли друг другу пистоны.

Уже были раздавлены в прямом и переносном смысле дружины четырех русских князей на Калке (монголы пировали, положив помост прямо на пленных), а степень взаимосодействия русских княжеств с каждым годом только падала. Это настолько парадоксально с точки зрения концепции «вызов-ответ», что начинаешь уже подумывать от некоем факторе X, сверхъестественной силе, которая желала, чтобы диссипативная Русь Речная поскорее отдала концы. Уже монголы концентрируют силы на Волге и Дону, а русские князья тратят время, как щенята в беспечной возне. И это неправда, что князья не имели информации о концентрации монголов у своего восточного порога, толпы булгарских беженцев наводнили Владимир и Рязань.

После Боголюбского не один русский князь не рисковал заниматься объединением страны – здоровье дороже. Пространственная протяженность и неудобные транспортные коммуникации давали свободным князьям и вольным городам всегда отговориться от столь хлопотного мероприятия, как созыв единого войска. А если подумать – оно и к лучшему – воинство, сбитое из дружин разных князей, погибло бы, как при Калке. Ведь дружины создавались не ради «положить живот свой за други своя», а ради игрищ рюриковичей меж собой. Любое же войско монголов на уровне фрактальной геометрии отображало общемонгольскую организацию.

Русь Речная была обречена – именно благодаря своим «свободам». Железнобокие, однако маневренные татаро-монголы одну за другим перемалывали отборные русские дружины, с помощью передовой осадной техники (китайское ноу-хау) легко брали русские города, где и каменную-то стену встретить было невозможно.

Кстати, парадокс русской дезорганизации показал себя анекдотическим образом даже во время Батыева погрома. Князья, как заведенные, продолжают усобицы. Например, князь новгородский и киевский Ярослав Владимирович (брат убитого великого княза Юрия) совершает поход на Смоленск. Несмотря на аннигиляцию важнейших центров городской культуры, за 3-4 года после нашествия элита успела подзабыть погром. Но татаро-монголы вернулись, как обещали, вновь преподали урок при помощи Неврюевой рати (1252) и опустили занавес над первой Русью.

А что, кстати, если никаких монголов не было, если бы Чингисхана грохнули еще в куначестве? Перешли бы мы к Возрождению, стали бы россыпью небольших культурно-развитых княжеств и городов-государств на манер средневековой Италии и Германии? Сомнительно. Продолжались бы тенденции домонгольского периода – выдавление Руси из системы международных торговых путей в просторную, однако изолированную от ойкумены лесную глушь, так что до Италий и Германий было бы далеко. И разве шведы и немцы замерли бы, как вкопанные, на Чудском озере и реке Сестре?

Пример русско-литовского государства вполне показал и доказал, что быть одной лишь периферией Европы означает культурную и языковую ассимиляцию (русско-литовское государство фактически исчезло в результате уний с Польшей и католичеством 1569 и 1596 года). Да и самим полякам находилось место на карте Европе только в роли форпоста Западного мира, если точнее цепного пса, злобно лаяющего на восточного медведя. Как только роль форпоста оказывалась ненужной, цепного пса сдавали живодерам.

И если бы даже существовала Россия в "польском стиле", то ее границы бы вряд ли уходили намного дальше Волхова на севере, верхней Волги на востоке и Оки на юге. И сроку бы ей было только до начала индустриальных и национальных революции на Западе. До Волги и Северной Двины распространились бы великая Пруссия с великой Швецией. А за Волгой и Северной Двиной простиралась бы великая Британия. Вернее, сейчас это была какая-нибудь Канада номер два с населением в десять раз меньшим, чем у нас. Англичане ведь так и перли на Северную Двину и на Обь после создания в середине XVI века «Общества купцов-искателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений неведомых и доселе морским путем не посещаемых»…

Окончательно вернувшиеся монголы установили на 240 лет по-настоящему мафиозную власть, которая разительно отличалась от их власти в цивилизованном Китае или культурном Иране. На Руси это было сочетание безответственности (монголы напрямую не управляли) и грабежа. Русь стала ярчайшим примером системы-донора.

Грабеж без правил осуществлялся в виде грабительских походов – их были десятки, загляните только в собрание русских летописей (ПСРЛ). Захваченная добыча перепродавалась через главных рыночников того времени – итальянцев – в крымском улусе. Добавьте, если монголы сжигали поле или увозили хлеб, это означало для деревни голодную смерть, и прятки в лесной чаще несли высокую смертность для слабых.

Грабеж по правилам осуществлялся в виде взимания дани. 5-7 тысяч серебряных рублей только с московского княжества – заметьте, дань собиралась серебром, хотя серебра на Руси не было. Значит, финансовая элита того времени – бессермены и итальянцы – имели хороший навар. К тому же добавьте вымогание поминок-подарков, а также выдаивание других поборов для монгольских начальников.

Недаром в эпоху постиндустриального бандитского капитализма 1990-х появилось столько работ, восхваляющих иго – рыбак рыбака видит издалека. Изголодавшийся по ярким впечатлениям народ в 90-е жадно потянулся к сенсации, наплевав на страдания своих предков и унизительную второсортную роль, которую ему выдавали по панмонгольским теориям. Но истинная сенсация заключается в другом, популярные издания на эту тему замалчивают масштабы бедствий, понесенных народом в течение 240 лет монгольской власти, практически нигде нельзя было найти сведений, что некоторые походы времен ига не уступали по разрушительности нашествию Батыя, как например дюденева рать 1293 года. Только в 13 веке после Батыя Переяславль-Залесский разрушался еще 4 раза (1252, 1281, 1282, 1293), Муром, Суздаль и Переяславль-Рязанский – три раза, Владимир – два раза и три раза были полностью опустошены его окрестности. Больше похоже не на благодетельное управление, а на антипартизанские операции вермахта.

Татаро-монгольская власть выключила собственно Русь из мировых торговых коммуникаций, из мирового разделения труда. Хотя сама Орда в нем активно участвовала. Да, награбленные у Руси ресурсы, включая людские, продавались и перепродавались (и где-то далеко на западе спонсировали Возрождение), но торговыми операциями в в Орде занимались почти исключительно мусульманские купцы-бессермены и итальянские купцы-фряги. Балтийско-Черноморский путь, который собственно создал Русь, теперь Русь разрушал. То, что сбывала обедневшая Русь через Новгород, обогащало лишь узкую прослойку новгородских компрадоров и ганзейскую корпорацию, которая полностью контролировала торговлю на Балтике.

Позднее средневековье и Возрождение – этот период был в Европе временем перехода к новому времени, тут в одном флаконе и развитие технологий, и накопление торговых капиталов, и усложнение социальных институтов. У нас это было временем исчезновения всех сложных ремесел и прекращения каменного строительства, а также возврата к архаичному подсечному или переложному земледелию – только в лесу густом имелась возможность укрыться от ордынских рэкетиров. Это было время малопродуктивного хозяйствования на суглинке между Окой и верховьями Волги, с минимальным выходом прибавочного продукта, время бедности. Какое уж тут накопление капитала, лишь бы с голоду не сдохнуть. Имя этому государству – Русь Лесная.

Лицом его были двух-трехдворные деревеньки с крестьянами-своеземцами и отсталым земледелием, при котором (для поддержания плодородия почв) требовалось постоянное движение вглубь леса – все дальше и дальше от обжитых пространств и торговых путей. Только земельная экспансия и выжигание леса могли дать при редких рабочих руках и бедных почвах достаточный урожай. Существовали и ополья, густо заселенные территории с достаточно интенсивным сельским хозяйством на границе леса и степи – но именно на них князья собирали подати для монголов и именно сюда приходился карающий удар монгольский конницы в случае материальной неудовлетворенности ханов и эмиров.

Когда Гумилев и прочие фоменки с каспаровыми говорят о благодетельном влиянии ига, то приводят в качестве позитива «перепись» и «почтовую систему». Извините, но перепись, учет и контроль мы найдем на любой бойне, а ямская повинность, действующая в интересах одних монгольских чиновников, лишь увеличивала эффективность агрессивной внешней среды (чем и была Орда).

Устойчивость для Руси Лесной означала стабильность выплаты дани монголо-татарам – в это заключался целевая функция для княжеско-боярской верхушки этого государства. Нарушение выплаты дани и неоказание прочих знаков уважения означало для князей мучительную смерть в Орде или разорение податного населения в результате набега.

Власть в Руси Лесной явно находилась на перепутье и не могла до конца определиться, то ли она пособник завоевателя, то ли находится в системе взаимных обязанностей с народом.

Вся система Руси Лесной носит характер переходности, колебательности, с нечеткими границами власти, суверенности, обжитых территорий.

Татаро-монгольское иго было неблагодетельным для Руси, и тут я в духе Лао-Цзы добавлю, что именно поэтому оно стало благодетельным.

Постоянное давление внешней среды – Золотой Орды – усиливало внутренние связи русского пространства и вело к новому типу устойчивости.

В рамках концепции вызова-ответа (challenge-response), созданной А.Тойнби, это давление создаст новый тип русского государства с новым уровнем организации и общественного сознания. Однако от Руси Лесной вечным атавизмом осталось включение в международное разделение труда на чужих условиях, относительная изоляция от мировой торговли и пребывание национальное ядра в зоне малопродуктивного сельского хозяйства, дорогого строительства, а также производства и транспорта, сильно зависящих от сезонных колебаний.