• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

При кайзере главной заповедью солдат была преданность Верховному главнокомандующему армией. Во время Первой мировой войны германские войска продолжали сражаться, пока кайзер не покинул армию. И только после этого политики получили некоторое влияние в вооруженных силах.

Весной 1919 года место старой армии заняли «временные оборонительные войска», которые были учреждены в конце войны для защиты и укрепления восточных границ. Кроме того, существовал так называемый «фрайкор» – добровольческий корпус. Вначале никакой верховной власти не было. Ни прусский военный министр, генерал Рейнхардт, ни позже министр обороны Носке не были достаточно сильны, чтобы объединить различные войска. Это стало возможно лишь после Капповского путча, который ясно показал настроения, преобладавшие среди германских солдат. Когда во главе вновь образованной армии рейха стал генерал фон Зект, способности которого в полной мере признали не сразу, он устранил опасность, исходящую от «фрайкор» корпуса, распустив его и применив там, где было нужно, силу; категорически отказался принимать радикально настроенных людей в армию, даже если они представляли ценность как военные. И сверх того, он запретил политику. Его целью было создать армию, свободную от какого бы то ни было политического влияния, не важно – справа или слева. Таким образом, армия рейха стала и оставалась абсолютно надежным инструментом первой Германской республики. Это было продемонстрировано не только во время Мюнхенского путча в 1923 году, но также во время широко известных событий 5-го артиллерийского полка в Ульме в 1930 году, когда несколько молодых офицеров пытались вести нацистскую пропаганду в ответ на запрет политических действий и выступлений. Многочисленные попытки коммунистов повлиять на войска в равной степени оказались безуспешными.

У солдата не было права голоса, и он не был заинтересован ни в каких партиях. Он не имел политических амбиций, и его не касались никакие политические события. Полная изоляция армии от политической жизни народа поощрялась политиками Веймарской республики, ибо это исключало влияние на нее бесчисленных политических партий и ее не могли использовать в качестве инструмента революционной борьбы. Фактически у армии не было связей ни с одной из партий. Исторически доказано, что армия не принимала ни малейшего участия в так называемом «захвате власти» 30 января 1933 года.

Единственное, чему были преданы германские офицеры и солдаты послевоенной армии, – это их отечество, и такое отношение внесло существенный вклад в то, что Германия успешно избежала бедствий, угрожавших ей в течение первых бурных лет после 1918 года. Тем не менее нельзя сказать, что все офицеры 100-тысячной сильной армии были убежденными республиканцами. Несмотря на тот факт, что сердца многих, наиболее зрелых из них, все еще тяготели к монархии, они оставались верными клятве преданности новому государству. Консервативные элементы офицерского корпуса были не самыми плохими защитниками республики.

Между тем в конечном итоге принцип Зекта об аполитичном солдате зашел слишком далеко. Результатом явилось безразличное и даже некритичное отношение к политическим вопросам среди высшего офицерства. Резкая разделительная линия пролегла между военным и политическим секторами, которую не разрешалось переходить солдату; впрочем, у него и не было ни малейшего желания делать это. Но все же то, что было правильно и достойно похвалы при демократической республике, имело непредвиденные и роковые последствия при диктатуре.

Для того чтобы справедливо судить о трагических событиях, которые вскоре последовали, необходимо признать, среди всего прочего, следующее: начиная с 1932 года Германия не только страдала, как весь остальной мир, от серьезного экономического кризиса, но, судя по всему, существовала еще и огромная, вполне реальная угроза коммунизма. Устранение этой опасности главным образом путем быстрой ликвидации безработицы не могло не вызвать у армии сочувствия. Дробь нацистских барабанов также вызывала искренний отклик, как и возвращение старых национальных знамен, красного, белого и черного цветов. Нельзя отрицать, что красный, белый и золотой флаг не был популярен в армии; дискредитация его, годами осуществлявшаяся определенными кругами, не могла не оказывать влияния. Международная политика Гитлера поначалу вылилась в грандиозный успех, который возбудил большие ожидания и безграничное доверие среди народа, особенно потому, что эти успехи не были оплачены кровью. Все это постепенно завоевывало армию и привлекало ее на сторону Гитлера. Солдат ослепила собственная политическая невежественность, и они не смогли рассмотреть сатанинскую сущность характера и поступков диктатора.

Более того, было бы глупо утверждать, что установление военного паритета без кровопролития не было воспринято с радостью. Однако надо сказать, что и желания отвоевывать силой оружия территории, потерянные в результате подписания Версальского договора, у солдат тоже не было. Они не горели желанием вновь увидеть армию, занимающую главенствующую роль. Высшее офицерство больше было озабочено неспособностью плохо вооруженной 100-тысячной армии защищать границы Германии, в особенности если бы Польша и Чехословакия вели себя более активно, что в то время легко могло бы привести к войне. Хотя, разумеется, в армии испытывали значительное моральное удовлетворение от сознания того, что Германия вновь имеет равные права в сообществе наций.

Тогда часто говорили, что офицеры поддерживали Гитлера в надежде на продвижение по службе. В некоторых случаях это, конечно, так, однако в целом это неверно. Так, глава армейского директората генерал фон Хаммерштейн, занимавший этот пост до 1934 года, был широко известен как заклятый противник Гитлера. Такое же отношение к Гитлеру было и у сменившего его генерал-полковника фон Фрича. Сопротивление нацистскому влиянию начало ослабевать лишь после устранения фон Фрича, и в продолжение войны оно постепенно угасло, когда в армии не оказалось собственного лидера.

Рекрутский набор 1936 года почти весь прошел через гитлерюгенд, поэтому новобранцы были настроены менее критично, чем пожилые офицеры. Более того, в первые годы режима наметилась общая тенденция повесить все неприятности и промахи на партию и ее неадекватных исполнителей и оправдать Гитлера, сняв с него вину за происходящее. «Фюрер об этом ничего не знает, можете быть уверены». Однако ни молодые, ни старые не понимали, в каком направлении их ведут. И лишь очень немногие могли противостоять системе. Менталитет профессионального воина был основан на «верности и вере». Он с давних пор безоговорочно подчинялся данной присяге и с удовольствием держался вдали от политики. Старшие по возрасту офицеры особенно сопротивлялись попыткам заставить их принять мировоззрение национал-социалистов; они считали, что могут сохранить внутреннюю независимость даже при диктатуре Гитлера.

Со своей стороны Гитлер мастерски использовал политическую наивность солдат. Вначале он вроде бы обращался с армией по принципу «noli mi tangere» (не тронь меня – лат.). Он тянул время, пока не укрепился прочно в седле, и тщательно избегал делать что-либо такое, что могло бы привести к неприятностям. Впрочем, затем он заявил, что каждый немец должен «мыслить политично», то есть думать так, как это делали нацисты. Никто не мог быть государственным служащим, военным или гражданским, если он не был убежденным нацистом. Заметим кстати, что даже при монархии республиканцам разрешали занимать важные должности. Если какой-либо офицер обнаруживал, что его убеждения отличаются от нацистских, то самым простым и наиболее удобным решением для него было подать в отставку или перейти к пассивной роли аполитичного солдата-служаки. И он именно так и поступал, ибо понимал, что оппозиция так или иначе безнадежна; в любом случае иное отношение было невозможно. Это поддерживалось желанием армии, общим для всех регулярных армий, быть до определенной степени изолированной, живущей собственной жизнью. Впрочем, решающей здесь была вера высшего армейского командования в то, что оно должно оставаться политически нейтральным. Сомнений в том, что это неверно, нет и быть не может. Те, кто командовал армией, флотом и военно-воздушными силами, не должны были полагать, что их долг ограничивается лишь военной субординацией. Они также несли большую политическую ответственность за нацию.

Несправедливо будет утверждать, что немецкие военачальники в начале Второй мировой войны, а именно Браухич и Редер, как командующие армией и флотом (Геринг был первым и самым основным политиком, связанным с партией), утратили чувство ответственности за решения, касающиеся войны и мира. Но после того как их борьба за мир осенью 1938 года была сочтена как холостой выстрел в связи с неожиданным поворотом событий в Мюнхене, политическая неуверенность военных лидеров достигла наивысшей точки, привела к моральной покорности, которую не стоит затушевывать. Причина такой неудачи, при окончательном анализе, состоит в том, что высшее военное командование в Третьем рейхе, скажем Бломберг и позднее Браухич и Редер (не принимая в расчет Кейтеля), просто были не в состоянии противостоять Гитлеру. Они чувствовали себя неспособными бороться с ним. Разумеется, Браухич и Редер сдались с болью в сердце, но тем не менее они это сделали. От первого мы знаем, через какие сильные муки угрызения совести ему пришлось пройти. С Редером дела обстояли почти так же, ибо они оба выглядели не более как милитаристами, хотя всячески противостояли войне и до последнего момента лелеяли надежду, что можно сохранить мир, как в предыдущем году, особенно после того, как был отменен первый приказ напасть на Польшу 25 августа 1939 года. Тем не менее хорошо известный британский военный писатель Лиддел Харт не совсем ошибается, когда пишет в своей книге «По ту сторону холма» о «современном Понтии Пилате», который умывает руки, потому что он лишь выполняет приказы. Группа, которая так давно находилась у власти и лидировала, очевидно, устала противостоять и закрепилась в отношении покорности, субординации.

Мы до сих пор слишком близки к этим событиям, чтобы беспристрастно судить о них. Однако следует принимать в расчет исключительно сложное положение главных солдат Третьего рейха. Они боролись, как могли, в одиночку, они не имели возможности спросить совета ни у членов парламента, ни у свободной прессы или у какого-нибудь другого ответственного и независимого человека.

Вполне уместно здесь затронуть часто обсуждаемый вопрос «вины». Кого следует обвинять? Совершил ли германский солдат преступление против своего народа и мира, сражаясь под знаменами Гитлера? Мнения и волнения понемногу улеглись со времен тех тяжких испытаний, и теперь многие понимают, что все солдаты, выполнявшие свой воинский долг, действовали с доброй верой и с чистой совестью. По этой причине их вина не может быть больше, чем вина тех, кто оставался на родине и кто также безоговорочно верил в правильность происходящего и косвенно принимал участие в военных действиях. Германские воины были коллективно виновны, равно как и весь немецкий народ. Дальше мы будем возвращаться к теме вины отдельного человека.

Армия была частью народа. Все здоровые мужчины служили, а потом возвращались в общество, открывая дорогу для новобранцев следующего года. Народ думал, что армия – это школа, в которой молодых парней учат порядку и чувству долга, и такое образование вовсе не рассматривалось как непреложная подготовка к очередной войне; это положение сохранялось даже после отмены призыва в 1919 году. Когда армия отправилась на маневры, все сословия населения по всей стране соперничали друг с другом, чтобы как можно лучше позаботиться о расквартированных войсках. Отношения между армией и населением были теплые и доверительные и оставались таковыми даже в Третьем рейхе. Попытки партии вызвать раскол, особенно порицая офицерский корпус, как реакционный, в основном успеха не приносили. Народ чувствовал, что армия стремится оставаться оазисом простоты, справедливости и христианской службы. И это была, в особенности сохранение старых традиций, самая подозрительная черта из всех в глазах партии. Однако политически наиболее здравомыслящая часть населения именно эту черту армии считала самой удобной. Не было ничего удивительного в том, что многие молодые люди, равно как и зрелые мужчины, «утекали» в армию, чтобы избежать влияния партии. Многие в стране связывали свои надежды с армией, веря, что она вмешается, если все зайдет слишком далеко. Трагедия состоит в том, что армии не удалось сделать этого. До самого конца у солдат на пряжках был начертан старый девиз: «С нами Бог»; священник – отец и заступник на земле. Нет необходимости больше говорить об армии и народе; их отношения были именно таковы, какими они и должны были быть.

Армия не была частью партии. Несмотря на то что она была готова работать с нацистами в интересах народа и рейха, отношения между ними всегда оставались прохладными. Под «партией» здесь следует понимать не весь корпус более или менее убежденных членов партии, но только партийных чиновников. Избыток высшего партийного руководства в разных областях общества противоречил фундаментальным взглядам армии. Тирания «маленьких Гитлеров» была в такой же степени отвратительной. Методы пропаганды наносили удар, поражали сознание солдат, быстро растущая византийская роскошь возбуждала. Никто не принимал смехотворные теории «господствующего народа» всерьез. Впрочем, к сожалению, опасность, порожденную распространением преувеличенного национализма, тогда еще никто не признавал.

Первые трудности возникли с CA (штурмовыми отрядами). Особенно частые конфликты вспыхивали в связи с военным обучением членов CA. Уже весной 1934 года стало ясно, что лидеры CA желают оттеснить армию в сторону, поставить свои организации вместо нее и таким образом удерживать государство в собственной власти. Попытка примирения, предпринятая Гитлером в то время, успеха не имела, ибо у CA не было намерения сохранять соглашения, которые могли бы возникнуть в результате этого и в соответствии с которыми их задача сводилась бы лишь к политическому образованию. Они продолжали заниматься военным обучением и вооружением. Вскоре кризис усугубился из-за провокационного поведения некоторых высших офицеров CA. Особенно много слухов о готовящемся путче Рёма возникло во второй половине июня 1934 года. Несмотря на это, удар, нанесенный Гитлером 30 июня, застал армию врасплох, она испытала шок. Ликвидация CA была осуществлена СС. Их методы были омерзительны и не могли быть оправданы приличными солдатами. Даже тогда кое-кто подумывал о том, что СС может превратиться в новую угрозу. Убийство генералов фон Шлейхера и фон Бредова, так же как и других невинных людей, которые оказались связанными с путчем Рёма, были резко осуждены офицерским корпусом, и, более того, это расценивали как оскорбление армии. Армия потребовала расследования и сатисфакции, однако добиться этого не удалось. Бломберг отказал в своей поддержке на основании того, что Шлейхер и Бредов вступили в преступную связь с послом Франции. Никто из тех, кто был знаком со Шлейхером или с Бредовом, не поверил в эти обвинения. Однако, чтобы опровергнуть это, недоставало доказательств. Председатель профессионального союза всех вышедших в отставку и работавших офицеров Генерального штаба фельдмаршал фон Макензен заявил тогда на ежегодном собрании союза, что Бредов и Шлейхер «пали на поле чести», что было поддержано громом аплодисментов.

Теперь СС стал злейшим врагом армии. Опасность состояла не только в том, что это было второе прирученное войско, враждебность вызывало антихристианское отношение и беззаконие многих вождей СС.

Армия приветствовала тягу партийных организаций, сразу же после захвата власти, к церкви. Попытки объединить евангелические церкви также поначалу казались почетными. Между тем под руководством Гиммлера вскоре разгорелся острый конфликт между конфессиями. Помимо нескольких отступников, действия Гиммлера были осуждены всем офицерским корпусом, однако с этим ничего нельзя было сделать. Отвращение армии было настолько очевидным, что в специальной речи, произнесенной перед высшим командованием армии в 1938 году, Геринг упрекнул офицеров в тяготении к духовенству. Христианские тенденции армейских генералов Гиммлер позже использовал в качестве основания для их отставки.

Армия не являлась другом евреев, но в то же время она не была настроенной антисемитски. Обращение с евреями между 1933 и 1939 годами заставило армию испытывать стыд за Германию. Тварей, подобных Штрейхеру, презирали не только военные, но и гражданское население, равно как и его порнографическую газетенку Der Stuermer. Армия принимала участие в евреях, которые сражались за Германию и проливали за нее кровь в Первой мировой войне, и даже оставляла в рядах армии некоторое количество солдат, в жилах которых текла еврейская кровь. Во время войны большинство солдат были на фронтах за пределами Германии, поэтому они лишь по слухам знали о преступлениях против евреев.

Естественно, люди знали о существовании концентрационных лагерей. Но в армии не было информации ни о количестве, ни о природе этих лагерей, а также об их узниках и об условиях, в которых они содержались. Вплоть до конца войны большинство слышало лишь о Дахау и Ораниенбурге. Такие названия, как Аушвиц, Бельсен и Бухенвальд, стали известны лишь после капитуляции.

Тот факт, что многие партийные чиновники избегали военной службы, вызывал презрение, хотя солдаты были рады, что им не приходится лицезреть коричневую партийную униформу. Истинные милитаристы из Третьего рейха не были профессиональными военными, но являлись главарями нацистской партии. Никто не презирал СС или CA больше, чем профессиональный воин, но это ни в коем случае нельзя объяснить профессиональной ревностью. Солдата задевало, что солдатская форма использовалась в политических целях и что почти все в Германии должны были носить военную форму. Солдат никоим образом не приветствовал и не поддерживал «униформизацию» народа, а также то, что его используют в партийных целях на демонстрациях и парадах. Разумеется, среди германских профессиональных военных были люди, исполненные пресловутого «гарнизонно-квартирного духа», которые ценили форму превыше содержания. Но таких было меньшинство. И за редким исключением они не достигали высоких должностей.

Долгое время мир сохранял превратное мнение о том, что германский солдат и в особенности германский офицер исполнен не военного, но милитаристского духа и для него быть солдатом – это не то, что в других армиях – призвание и долг по отношению к нации. Говорили, что он рассматривает войну как венец «личной и национальной жизни», что «война – благородное и необходимое занятие для немцев», что «многие десятилетия мысли немца касались лишь агрессии, завоевания и господства над другими народами»[2].

Однако суд над военными преступниками в Нюрнберге, который имел в своем распоряжении все архивы, установил, что вышеприведенные предположения ложны и что пропаганда, которая их поддерживает, построена на ложных данных. И это при том, что денацификация проходила очень жестко, особенно в среде профессиональных военных. Так, в американской зоне, для которой специально был создан закон «Об освобождении от национал-социализма и милитаризма», сотни генералов и офицеров Генерального штаба, даже те, кто жил в других зонах, должны были отвечать перед специально учрежденными трибуналами, но лишь ничтожно малое количество их было признано виновными[3].

В распоряжении трибуналов имелись многие тома свидетельских показаний, ибо прокуроры Нюрнберга относили к ним любые материалы. По радио население призывали давать свидетельские показания против осужденных, названных поименно. Подозрение в том, что судьи выносили суждение pro domo (для себя, в защиту своих интересов – лат.), разумеется, несправедливо и не доказано. Тем не менее вышеприведенные высказывания, звучавшие на суде, имели негативный эффект.

Мы видели, что отношение армии к нацистской диктатуре в мирное время не было исполнено энтузиазма; скорее оно характеризовалось сомнением и отчасти отвращением. С весны 1939 года и далее оно вступило в новую фазу. Теперь началась борьба, которая длилась почти шесть лет, борьба армии, флота и люфтваффе против внешнего врага.

До последнего момента в высших военных кругах, а на самом деле и во всей армии и среди народа сохранялась надежда, что, несмотря на все напряжение, несмотря на военные приготовления, войны не будет. Общее мнение, как и в предшествующие годы, было таково, что Гитлер будет блефовать и угрожать до определенных пределов, чтобы добиться своих целей, однако он не зайдет настолько далеко в использовании вооруженных сил. В конце концов, он понимал, что будет означать война для народа; он также понимал, что армия не готова. «Фюрер этого не сделает. Он хочет мира и нуждается в нем» – такое можно было услышать часто. Когда 1 сентября началась война против Польши, многие увидели кошмарное видение того, что грядет. Однако все еще надеялись, что конфликт может быть локализован и что война постепенно «выдохнется». Большинство отказывалось верить в мировой пожар. Многие офицеры армии до весны 1940 года верили, что Гитлер не начнет атаку на Западе. В доказательство приводились их наивные суждения о невозможности наступления – это недавние гарантии Гитлера уважать нейтралитет Голландии, Бельгии и Люксембурга. И также весной 1941 года многие полагали, что вряд ли возможна война с Советской Россией. Думали, что Гитлер просто блефует, чтобы вытянуть как можно больше экономической помощи у Советов.

В 1914 году население было исполнено жгучим энтузиазмом и убеждено, что вступает в войну за правое дело. Двадцать пять лет спустя невозможно разглядеть ни малейших признаков энтузиазма. Мрачные и угнетенные, миллионы людей подчинились приказу о призыве. Большинство ничего не знало о пакте Келлога. Они не понимали и того, что Германия – агрессор. Официальное заявление о том, что польские войска пересекли границу у Гливице, казалось, в свете опыта в Верхней Силезии после Первой мировой войны, вполне вероятным.

Германский солдат вступил в конфликт, который теперь разгорался в соответствии с теми же законами, которым подчинялись все мужчины всех наций, и согласно этому закону он выполнял свой долг до конца. Он сражался и проливал кровь не ради нацистской партии, но веря, так же как солдаты вражеской армии, в то, что он должен служить своей стране.

Солдаты армии были из разных сословий. Бедные и богатые, молодые и старые, белые воротнички и рабочие стояли плечом к плечу. Армия была весьма большой и продолжала расти во время войны. Примерно десять миллионов человек носили армейскую форму. По этой причине среди молодых рекрутов невозможно было выделить людей, придерживающихся какой-либо определенной точки зрения, как, например, новобранцев из СС. Армия представляла собой определенный срез сообщества. В каждом обществе имеются добропорядочные и плохие граждане, люди с разными морально-нравственными качествами. И поэтому неизбежно то, что определенный процент армии составляли бедняки или даже криминальные элементы. Такие люди принадлежали не только к нижним чинам. И это сказки, что промахи нескольких приписывали многим. Избыток этих дурных элементов нанес огромный вред репутации всей армии. Теперь, когда тучи немного рассеялись, стало возможно рассуждать спокойнее. Все больше и больше распространяется мнение, что германская армия Второй мировой войны ни в коем случае не состояла из одних только угнетателей беззащитного населения, грабителей и убийц. Следует признать, что безжалостность нацистов по отношению к другим народам не оказала серьезного влияния на германский менталитет и в большей степени также на поведение солдат. Между тем в целом германский солдат сохранил в этой войне свою старую репутацию. Общественное мнение еще не имеет достаточных оснований, чтобы возвысить доброе и гуманное в характере нашего народа.

До осени 1942 года германская армия наступала на всех театрах военных действий. Но после того времени она была вынуждена перейти в оборону. Весной 1943 года применение радаров обернулось поворотным пунктом в войне, как на море, так и в воздухе. Это новое изобретение исключало дальнейшее применение тактики, проводимой подводными лодками, которая до сих пор была успешной. Война с помощью подлодок в существовавшей тогда форме подошла к концу. Их потери быстро росли. Стало невозможно дольше скрывать тот факт, что наши потери серьезно возросли.

В середине того же года западные союзники вынудили люфтваффе окончательно перейти к оборонительной войне. Люфтваффе все еще могли одерживать победы вплоть до лета 1944 года, пока союзники не высадились в Европе. До этого времени англичане и американцы несли тяжелые потери в летном составе, сражавшемся над Германией. Однако остановить разрушения, наносимые бомбардировщиками противника, было невозможно. На востоке люфтваффе, сконцентрировавшие свои силы на жизненно важных точках вдоль линии фронта, до конца 1944 года все еще могли оказывать значительную помощь наземным войскам. (Сокращение вооруженной мощи люфтваффе объясняется высоким процентом потерь летного состава. Если в армии были трое раненых на одного убитого, то в люфтваффе соотношение было обратным. Потери[4] офицеров люфтваффе, а именно 15 процентов убитых, составили самую высокую пропорцию во всем вермахте[5].) Качество обучения ухудшилось, потому что многие инструкторы погибли во время поставки припасов войскам по воздуху и из-за нехватки горючего. По этой причине германские пилоты, которые проходили обучение, не могли иметь более 250 часов налета, в то время как английские и американские летчики во время обучения располагали вдвое большим количеством часов.

После провала воздушного нападения на Англию главная вина этого падает на Геринга, не обеспечившего интенсивную разработку новых самолетов. Правда, осенью 1944 года люфтваффе еще могли оказать сопротивление, поскольку располагали 3300 истребителями против 1000 в начале войны, однако они не были так хороши, как машины союзников. Реактивный истребитель Ме-262 был в свое время самым быстрым в мире, и шесть эскадрилий этой модели воевали до конца войны, но перед началом вторжения он еще не был готов, поскольку Гитлер потребовал, чтобы машины были переоборудованы в истребители-бомбардировщики. Таким образом, он отложил их практическое применение на девять месяцев.

После такого широкого разоружения люфтваффе и сворачивания кампании подводных лодок вся тяжесть борьбы пала на сухопутные вооруженные силы. Они должны были проводиться армией и соединениями люфтваффе, а также дивизиями СС. Армия не только была вынуждена противостоять огромному материальному превосходству противника на суше, не получая при этом достаточной поддержки от собственных военно-воздушных сил, но и изо дня в день ей приходилось выдерживать порой беспрепятственные атаки вражеских формирований бомбардировщиков. То, что все еще удавалось сохранять позиции на многих фронтах, почти полностью обеспечивалось армией. Естественно, другие силы продолжали делать то, что могли, и также несли тяжелые потери. Однако их усилия не играли решающей роли.

Если вообще стоит искать причины, которые удерживали германского солдата в сражении до полного и окончательного коллапса, то их следует искать в его чрезмерно развитом чувстве долга, в его покорении неизбежному и в его отчаянной надежде, что слишком много крови и слез пролито зря. Конечно, сыграли свою роль и умная пропаганда, которой он подвергался в течение нескольких лет, и в не меньшей степени эксплуатация его мужских добродетелей, которые воспитывались на протяжении веков. Способность армии стойко держаться, невзирая на обрушившиеся на нее бедствия, достойное несение солдатами службы при тяжелейших испытаниях, величина их жертвы и их верность отечеству не может превзойти ни одна армия в мире[6].

Верховное командование, возглавляемое Гитлером, не видело и не признавало этого. После каждого «провала» его негодование против армии нарастало. Как же стало возможно, что армия, на чьих плечах лежала вся оборона родины в последние годы войны, все еще оставалась золушкой германских вооруженных сил?

Подробно ответить на этот вопрос – задача третьей главы данной книги. Но прежде чем мы предпримем эту попытку, мне кажется, будет правильно кратко рассмотреть некоторые аспекты пропаганды во время войны. Это поможет лучше понять некоторые события, имевшие место в центральном руководстве армией перед войной и которые описаны во второй главе.

Пропагандистская война – это борьба за души. В то время радио было самым мощным инструментом. Как и всякое другое оружие, пропаганда имеет собственные законы, которым необходимо следовать неукоснительно. Точно так же, как в стратегии успешным может быть лишь самое простое, так и в пропаганде – чем ярче и понятнее для всех будут ее лозунги, тем успешнее она будет работать для широких масс народа. Действие ее таково, что большинство тех, кто оказался под ее влиянием, не способны отличить собственные мысли от тех, что были насаждены в его голову пропагандой. Пропаганда во время войны поддерживается, а ее воздействие усиливается благодаря военным успехам на полях сражений, в то время как продолжительные затянувшиеся поражения подрывают доверие к ней. Пропаганда должна быть гибкой, хотя при этом не следует забывать, что тон ее нельзя менять каждый день. При определенных обстоятельствах она может быть весьма опасным ядом, разрушающим усилия пропагандистов помимо их воли, и они тем самым становятся пленниками собственной пропаганды. Примеры этого можно найти и с германской стороны, и со стороны союзников, как во время войны, так и после нее.

Во время войны об оружии следует судить по достигнутому эффекту. С этой точки зрения германскую пропаганду во Второй мировой войне внутри ее собственного лагеря следует считать необыкновенно эффективной, в то время как попытки врага повлиять на германский народ не достигли столь же внушительного результата, которого можно было бы ожидать по опыту Первой мировой войны. Это произошло отчасти из-за того, что при диктатуре очень трудно пробиться к народу, а отчасти оттого, что германский народ подвергался интенсивной нацистской пропаганде задолго до начала войны. Если принять во внимание эти обстоятельства, то неудивительно, что пропаганда союзников оказала столь незначительное влияние. В первые три года войны германская армия, флот и люфтваффе могли докладывать о своих успехах на многих фронтах, а германский народ и солдаты в большинстве своем еще не имели ощущения, что их толкают к неминуемому поражению. И лишь весьма немногие поначалу верили тому, что говорили пропагандисты с другой стороны. Однако все это изменилось, когда Отечество подверглось тяжелым бомбардировкам вражеских истребителей, и Германия была вынуждена переходить безо всякой надежды на позиции оборонительной войны. Можно сказать, что с конца 1943 года вражеская пропаганда начала оказывать разрушительное воздействие. Однако она не могла решительно влиять на волю людей к сопротивлению. Рабочие, несмотря на тяжелейшие атаки на их дома и фабрики, трудились до самого конца без забастовок или серьезных актов саботажа. Многие из них искренне верили в окончательную победу. В вермахте эффект вражеской пропаганды был не заметен до осени 1943 года и в целом распространялся лишь на персонал и учреждения в отвоеванных областях. Но немного позднее и солдат на фронте начал также испытывать на себе влияние пропаганды. Тем не менее вражеская пропаганда не оказывала решительного воздействия на окончание войны или на размеры поражения в большей степени, чем различные движения Сопротивления. В целом солдат сражался до тех пор, пока на нем было снаряжение и оружие. И лишь когда поставки продовольствия и снаряжения становились все более и более неадекватными в конце 1944 года, его воля сражаться начала ослабевать. Когда большие группы германских солдат сдавались, то это происходило исключительно из-за того, что их положение оказывалось безнадежным, но никогда как результат пропаганды. Возможно, пропаганда облегчала им решение сложить оружие, однако она никогда не была причиной такого решения. Те многочисленные солдаты, которые, будучи пленниками, поддались пропаганде, например на востоке, – вопрос другой.

Под руководством Геббельса наша пропаганда была сильнее. Иначе невозможно объяснить тот факт, что многие честные люди, при этом ни в коем случае не глупцы, до самого конца верили, что все переменится после введения нового чудо-оружия. Лишь таким образом можно объяснить то, что германский солдат выполнял свой долг почти повсюду вплоть до весны 1945 года, несмотря на то что он сталкивался с величайшими бедствиями на протяжении ряда лет. Здесь неуместно подробно рассматривать использовавшиеся методы, однако один из них был особенно эффективным, а именно – восстановление и подновление легенды о революции 1918 года, что было равносильно «ножу в спину». Мнение, что на этот раз Германия не должна упустить время, побуждало солдат продолжать сражаться до победного конца. Еще более глубокой по своему воздействию была формула Касабланки, согласно которой можно было принять лишь безоговорочную капитуляцию германского вермахта. Результат этой формулы оказался противоположным ожидаемому. Предоставляя выбор между безоговорочной капитуляцией и продолжением войны, враг более резко провел связь между германскими вооруженными силами и режимом Гитлера. Германская пропаганда изощренным образом представила такую капитуляцию эквивалентной истреблению всей нации. Своим воззванием союзники весьма заметно поддержали требование Гитлера сражаться до последнего человека. Позже они признали роковые последствия этого, однако уже не могли взять свои слова назад. Все могло бы выглядеть совершенно по-другому, если бы они тогда сказали: «Мы ведем войну против режима Гитлера, но не против немецкого народа. Мы можем отчетливо отличать одно от другого. Мы обещаем, что разочарование по поводу «Четырнадцати пунктов» Вильсона не повторится».

И хотя меры, направленные против вермахта, стали еще более суровыми, орудие пропаганды продолжало успешно действовать. Однако интенсивное использование этого современного инструмента войны могло лишь оттянуть конец. Но избежать его было невозможно.

Армии XVIII века были маленькие, а фронты, на которых они сражались, – узкие. Их военачальники могли обозревать почти все поле сражения. Им не нужны были помощники или советчики, они возглавляли свои войска самостоятельно. Даже Фридрих Великий не имел начальника Генерального штаба. И лишь французская революция принесла громадные перемены в ведение войны, ибо целая нация посвятила себя сражениям. Так родилась народная армия. Наполеон был пионером в искусстве войны; он, великий учитель того периода, покончил со старой линейной тактикой и знакомыми маневрами и показал, как надо наносить быстрые и повторяемые разрушительные удары, при этом не бросая тревожные взгляды через плечо на тыловые коммуникации и закрепленные на одном месте полевые склады с припасами. Рождение прусского Генерального штаба произошло во время быстрого развития искусства ведения войны; отсюда позднее вырос германский Генеральный штаб, который был порождением начала XIX века.

С 1821 года и далее германский Генеральный штаб – так его называли, чтобы отличить от штабов корпусов и дивизий, – подчинялся непосредственно королю, который также являлся главнокомандующим армией. Его глава имел право обращаться прямо к правителю без предварительного разрешения военного министра. Вначале влияние Генерального штаба было довольно слабым, однако после победоносных войн 1866 и 1870–1871 годов, успешное завершение которых главным образом приписывали начальнику Генерального штаба Мольтке, оно значительно возросло. Через Мольтке и Шлиффена, Гинденбурга и Людендорфа о германском Генеральном штабе узнали за пределами Германии. В 1916–1918 годах под руководством двух последних он также завоевал на некоторое время и политическое влияние. Когда же германская армия потерпела поражение в Первой мировой войне, победители потребовали роспуска Генерального штаба, что и произошло осенью 1919 года. С другой стороны, офицерам Генерального штаба при дивизиях и других соединениях было позволено остаться. Точно также было получено разрешение на занятие пяти должностей в армейском директорате в министерстве обороны офицерам Генерального штаба. Эти должности назывались Управлением войск. Однако в их распоряжении не было корпуса Генерального штаба, наделенного собственной властью и ответственностью. Офицеры Генерального штаба при дивизиях подчинялись командирам дивизий. Сферы занятости всех офицеров Генерального штаба постоянно варьировались между фронтом, штабом и Управлением войск. Между прочим, у них не было названия, и они проходили под именем контролирующие штабные офицеры. Естественно, они представляли собой элиту, так же как и в старой армии, и почти все, кто позже заняли высшие позиции, когда-то были офицерами контрольного штаба.

Между Управлением войск и Большим генеральным штабом старой армии существовали фундаментальные различия. Большой Генеральный штаб был центральной властью, на равных с военным министерством и подчинялся непосредственно кайзеру. Его руководители имели немедленный доступ к кайзеру по всем вопросам, касающимся Генерального штаба. Влияние, которое он мог распространить, было, таким образом, несравнимо большее, чем влияние начальника Управления войск. Последний представал перед главой армейского директората и был не чем больше, как его исполнительным инструментом. Таким образом, в республике тот, кто пришел после кайзеровского главы Генерального штаба, оказался на две ступени ниже военного министра. Сфера ответственности главы армейского директората была ограничена чисто военной работой армии. Любые вопросы, выходившие за рамки внутренней политики, поступали в ведение военного министра рейха, который отчитывался за них перед рейхстагом. Соответственно военный кабинет имел чисто военные задачи, такие как распределение человеческой силы, организация, обучение, снабжение, военный железнодорожный транспорт, наземные укрепления (фортификация), получение информации об иностранных армиях. Глава Управления войск также отвечал за обучение и набор офицеров контрольного штаба. Кабинет войск имел равные права с другими четырьмя управлениями армейского директората.

Когда 16 марта 1935 года Гитлер объявил о «свободе вооружения» для Германии, название Управление войск было изменено на Генеральный штаб армии, а его глава стал главой Генерального штаба армии. Офицерам контрольного штаба вернули их прежнее название офицеров Генерального штаба, что произошло чуть ранее. А больше никаких иных изменений не произошло. Генеральный штаб остался исполнительным инструментом главы армейского директората, который теперь стал называться главнокомандующим армией. Он продолжал заниматься чисто военными задачами, ограничиваясь теми же сферами, как при 100-тысячной армии. Однако он получил дополнительную ответственность за мобилизацию. При режиме Гитлера Генеральный штаб продолжал набирать рекрутов только из людей, которые проявили себя среди войск; их выбирали исключительно за их характер и военные способности. В мирное время они проходили обучение в военных академиях, а во время войны – на специальных курсах Генерального штаба. Потом их назначали в Генеральный штаб на испытательный срок и лишь затем окончательно принимали на работу, если находили, что они полностью пригодны. Ошибки случались редко. Старая практика регулярных взаимных обменов фронтовыми и штабными офицерами, которая препятствовала какой-либо изоляции от войск, по-прежнему проводилась и в мирное время. Однако от нее пришлось отказаться во время войны. Причины состояли в громадном увеличении численности армии, с одной стороны, и нехватке подготовленных офицеров Генерального штаба – с другой. Эта нехватка оставалась довольно острой повсеместно, хотя время обучения постепенно сокращалось. Никто не ожидал такого громадного увеличения армии, поэтому туда поступали недостаточно подготовленные кадры. Дефицит никогда не приводит ни к чему хорошему. Например, в последние годы войны в штабах дивизий был только один, а в корпусах никогда не было более двух офицеров Генерального штаба. Бремя работы, которое изо дня в день ложилось на плечи этих людей, часто превосходило их силы. Старый девиз – «Работай много, появляйся редко; будь больше, чем кажется» – отражался в работе офицеров Генерального штаба до самого конца. К ним со всей справедливостью можно отнести высказывание Зекта: «Офицеры Генерального штаба не имеют имени». Офицеры Генерального штаба были помощниками командующих, начиная с уровня дивизий и выше. В соответствии с их специальным даром обучения, они были ответственны за подготовку и размещение войск, снабжение продовольствием, оценку позиций и намерений врага, а также за контроль над военным транспортом. Офицеры Генерального штаба были объединены в группы Генерального штаба в армиях под началом глав секторов, а в корпусах – под началом Генерального штаба. Эти начальники были подотчетны своим командующим за правильное распределение обязанностей целого штаба. Германский Генеральный штаб не был, даже в Третьем рейхе, специальной «организацией», не говоря уже о том, что он не был «тайным обществом». Он не вносил никаких предложений относительно того, как следует вести войну; в его задачи не входила и подготовка к войне. Задачей его была, так же как и прочих генеральных ставок, совершать технические приготовления таким образом, чтобы в случае войны армия могла быть готовой. Генеральный штаб не имел ни желания, ни возможности оказывать политическое влияние. Он стоял, как и предшественник, кабинет войск, на две ступени ниже военного министра и главнокомандующего вооруженными силами. Для положения начальника Генерального штаба армии показателен тот факт, что первый человек, занимавший этот пост, генерал Бек, был принят Гитлером лишь дважды в течение пятилетнего срока его пребывания в должности. Даже военный министр фон Бломберг редко принимал Бека. В конце 1937 года Бек в моем присутствии пожаловался, что он уже три месяца не имеет возможности поговорить с Бломбергом. Единственное действие Бека, которое можно счесть как имеющее политический оттенок, состояло в дружеском визите к французскому генералу Гамелену в 1937 году по случаю Всемирной выставки в Париже.

Суд над военными преступниками в Нюрнберге доказал, что германский Генеральный штаб не принимал участия в политических решениях, которые принимались между 1933 и 1939 годами, и что его мнения не спрашивали до выхода из Лиги Наций. Генерал Маршалл, в то время глава американского Генерального штаба, в своем докладе президенту Трумэну 1 июля 1945 года высказал мнение, что общего плана Генерального штаба с нацистской партией не существовало, но были скорее острые разногласия во мнениях, между политическим и военным руководством. В этой связи следует упомянуть о следующем: в Нюрнберге среди остальных Генеральный штаб и ОКВ несли коллективную ответственность за то, что являлись организацией с преступными целями. Эта предполагаемая организация обвинялась в планировании и развязывании преступной агрессивной войны. Хорошо известно, что в отношении Генерального штаба вердикт гласил: «Невиновен», тем не менее под названием Генеральный штаб и ОКВ следователи и прокуроры объединили в одну группу[7] начальников Генеральных штабов армии и люфтваффе, трех офицеров из ОКВ, главнокомандующих тремя управлениями вермахта и всех армий, групп армий, военно-воздушного флота и соответствующих военно-морских организаций, в то время как сами офицеры Генерального штаба осуждены не были. За исключением начальников Генеральных штабов и членов ОКВ, вышеупомянутые люди не были офицерами Генерального штаба, но командующими войсками. Причина выбора смешанного наименования Генеральный штаб и ОКВ авторитетными прокурорами не могла быть иной, кроме как желанием нанести по обоим – руководству и его помощникам – один удар. Это намерение было выполнимо легче, потому что в других странах, например Франции, Англии и США, начальник Генерального штаба не подчиняется, как в Германии, главнокомандующему армией, но сам занимает этот пост, во всяком случае, de facto.

Начальник германского Генерального штаба был лишь советником главнокомандующего и не обладал исполнительной властью. Он мог только отдавать приказы от имени командующего. И лишь по этой причине влияние Генерального штаба и в особенности его шефа постоянно и нелепо переоценивалось. В отношениях между Гитлером и Генеральным штабом не было трений вплоть до лета 1934 года. Но вскоре после печально известного 30 июня 1934 года пошли слухи о том, что в партии растет недовольство Генеральным штабом. Говорили о нем как о реакционном, и, как утверждалось, адъютанты могли также хорошо исполнять свои обязанности. Несомненно, что тут звучал голос хозяина. Гитлер не упустил из виду царящее в армии отвращение к поведению многих партийных бонз, к недостойному обращению с евреями и растущий с каждым днем политический оппортунизм. Позднее Гитлер видел в Генеральном штабе «последнюю франкмасонскую ложу Германии». В своем недоверии его поддерживали и укрепляли Геринг и Гиммлер. Первый считал, что Генеральный штаб – отсталый, а также мешает его амбициям поставить люфтваффе в первую позицию. Последний справедливо отмечал, что Генеральный штаб – главный источник сопротивления в армейском руководстве продолжающемуся росту членов ваффен СС.

Зимой 1938/39 года Гитлер отдал приказ, имеющий огромное значение. В германской армии начальники штабов корпусов и выше имели право, в случае несогласия с решениями своих командиров, высказывать мнение в письменной форме. Хотя, даже вопреки абсолютному несогласию, они все равно со всей энергией выполняли приказы своих командиров, как только последние были отданы. Теперь Гитлер отдал приказ об отмене общей ответственности командующего и начальника ставки. Это также относилось и к Генеральному штабу армии. Причина такой меры была ясна как день.

Во время войны конфликт между Гитлером и Генеральным штабом обострялся все больше и больше. Почему это было так, мы подробно обсудим в третьей главе.

Но именно в результате этого непримиримого конфликта и сильной тревоги за судьбу Германии ряд офицеров приняли участие в попытке покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Заговорщики главным образом были членами Генерального штаба или когда-то принадлежали к нему. Большинство из них служили в резервной армии, некоторые уже ушли в отставку. Эти люди действовали вполне сознательно, они положили жизнь на кон ради Германии, и многие потеряли ее. Однако можно усомниться в том, просчитывали ли они последствия своих действий, в том числе и в случае удачи?

Многие солдаты пребывали в отчаянии из-за дилетантизма военного руководства наверху, разрушения доброго имени Германии, которое принесли с собой нацисты. По многим причинам они с радостью встретили бы смену режима. Однако о том, чтобы им самим привнести такие перемены, вопрос даже не стоял. Веками Германия никогда не подвергалась внутренней тирании, такой, какую часто испытывали другие страны, и прусско-германская армия никогда не отдавалась в распоряжение революции. Только один известный мятежник возник в ее рядах – генерал фон Йорк, но и он восставал только против иностранного господства. В любом случае преобладающее большинство солдат находились на фронте и часто участвовали в тяжелых боях, которые требовали от них всей энергии и самопожертвования. Вдобавок следует вспомнить, что систематическая агитация партии против генералов и генеральной ставки уже посеяла значительное недоверие среди войск. Более того, даже в 1944 году Гитлер имел еще множество сильных сторонников среди народа, большинство из которых ни в коей мере не рассматривали его как преступника. И аналогично, большая часть армии, вероятно, не последовала бы за вожаком повстанцев. По всем этим причинам даже лучше подготовленный и более удачный путч привел бы к крушению вермахта и к гражданской войне, а в результате возник бы хаос.

Нет никаких доказательств, что Германия получила бы лучшие условия, если бы она пала в результате революции в 1944 году. Недоверие союзников к нам и среди нас самих было очень велико. Разумеется, верно одно: германский народ претерпел бы дальнейшие страдания. В последние шесть месяцев войны рушились германские города, и среди них самый красивый; в течение этих месяцев в результате бомбежек произошли невосполнимые потери произведений искусства. Между тем похоже, что многие огромные преимущества более раннего окончания войны были бы вскоре забыты и вина за последующие суровые испытания народа была бы возложена на вермахт. Тем более что и без этого говорили, что вермахт предал отчизну в критический час, и эта легенда восторжествовала над правдой.

На самом деле давно можно было услышать такое: «Нас предали, в противном случае все могло быть иначе». На это я могу лишь сказать, что мне неизвестен ни один случай, когда командующий или офицер Генерального штаба на фронте вел себя предательски, ни о заговоре с врагом или какого бы то ни было рода саботаже. Насколько я знаю и верю, ни офицеры, ни даже командование резервной армии никогда не стояли в стороне от укрепления войск. Все, что было сказано, и до сих пор является измышлением, продуктом грязной кампании партии или плодом воспаленного воображения. И поскольку эти слухи якобы базируются на личных наблюдениях, они лишь могут быть результатом незнания всей правды и основываются на мнении, не обладающем достаточными доказательствами. Ближе к концу войны можно было постоянно слышать: «В том или ином месте находится большое количество топлива». Или: «В том или ином месте на взлетном поле в бездействии находятся ряды истребителей. Почему мы не можем получить бензин для наших танков? Почему самолеты не поднимаются в воздух?» Естественно, такие заявления следовали одно за другим. В каждом случае оказывалось, что бензобаки пусты или почти пусты, что «ряд истребителей» уже вышли из строя и их невозможно обслужить, или не было экипажа, либо не хватало топлива определенного типа.

Почему победа Германии была невозможна – это мы обсудим позднее.

А теперь я попытаюсь кратко коснуться взаимоотношений между армией и другими видами вооруженных сил. В период после Первой мировой войны отношения с морским флотом оставались хорошими даже после 1933 года, пока во главе флота стоял Редер. Позже это изменилось, когда интересы флота стали ущемляться из-за расходов на армию, на ведение войны в целом. Взаимоотношения с люфтваффе были не столь теплыми. Несмотря на то что большинство офицеров высшего ранга люфтваффе вышли из армии, было невозможно сохранять полное доверие между самыми старыми и самыми молодыми служащими. Причина этого – ни в коем случае не соперничество между соответствующими офицерами. Она лежала гораздо глубже. Дело было в личности главнокомандующего люфтваффе, самого Геринга. Прежде всего человек партии, Геринг видел в здоровом консерватизме офицерского корпуса препятствие целям режима. Для него ядром сопротивления этим целям в армии был Генеральный штаб. Даже в Нюрнберге он открыто выражал свою враждебность Генеральному штабу и зашел настолько далеко, что заявил, что, по его мнению, он (штаб) был заражен пацифизмом. Но помимо этих чисто партийных соображений существовали и другие. Армия придерживалась мнения, что исход любой войны, которую могла бы вести Германия, следует определять на земле, поэтому потребностям армии следует отдавать приоритет, а политика люфтваффе должна согласовываться с армейскими планами. Отстаивая этот тезис, армия с самого начала заявляла, что правильная задача люфтваффе состоит в непосредственной поддержке операций армии. Очевидно, германские люфтваффе имели как тактические, так и стратегические задания. Впрочем, если их сила будет недостаточной для обеих задач, тогда в поддержку их должна выступить армия. (В этой связи интересно отметить, что британский военный писатель генерал-майор Фуллер упрекал англо-американское командование за то, что оно пренебрегало наземной поддержкой стратегии воздушной войны и таким образом затянуло войну. Прежде всего Фуллер напал на политику стратегических бомбардировок, на которой лежит ответственность за систематическое разрушение германских городов в последней войне, и утверждает, что стратегические бомбардировки не ускоряют, но оттягивают победу. По этой причине военно-воздушные силы должны прежде всего сосредоточиться на тактической поддержке наземных войск.) Между тем Геринг сумел во многом утвердить собственные противоположные взгляды. Это привело к тому, что армия была плохо оснащена противовоздушной артиллерией и подразделениями воздушной разведки, и к тому, что степень тактической поддержки с воздуха была серьезно ограничена в пользу стратегической воздушной войны. Геринг также захватил парашютные войска, которые учредила армия. Конфликт между армией и военно-воздушными силами достиг кульминации в 1942 году, когда Геринг сумел заполучить согласие Гитлера на формирование полевых дивизий люфтваффе, к которым мы вернемся позднее. Взаимоотношения между двумя силами сделались менее напряженными после того, как люфтваффе был нанесен тяжелый удар с земли, и Геринг попал в немилость у Гитлера. Мне хотелось бы подчеркнуть здесь, что офицеры с обеих сторон всегда пытались работать вместе, в духе товарищества, чтобы, по крайней мере, уменьшить негативный эффект противостояния, природа которого была слишком фундаментальна.

Взаимоотношения с военным министром рейха также были напряженными. Как уже говорилось, армия не имела прямого выхода на правителей рейха, и ей приходилось полагаться на военного министра, который представлял ее интересы. Во многих случаях Бломберг сам не считался с мнением армии, в других случаях он, вероятно, был не способен сделать так, чтобы к нему прислушались правители рейха. А потому в армейских кругах сомневались, принимал ли он в действительности близко к сердцу армию и ее интересы и представлял ли он их на самом деле. Его несуразная женитьба[8]вылилась в скандал для армии и всего вермахта и имела неприятные последствия. Гитлер – по предложению Бломберга! – взял власть военного министра в собственные руки и таким образом получил немедленное превосходство над армией, флотом и люфтваффе. Кейтель, который также был рекомендован Бломбергом, стал начальником штаба Гитлера как Верховного главнокомандующего вермахтом.

Кейтель еще раз доказывает, какие роковые последствия могут возникнуть, когда человека ставят на важный пост, которому он совершенно не соответствует. В Первую мировую войну Кейтель показал, что обладает мужеством, и позже он погиб, как мужчина, однако ему не хватало нравственного мужества.

Уже перед началом войны постоянное подчинение армейского руководства приказам партии заставляло людей горько шутить, что ОКВ означало «Oben kein Widerstand» («Никакого сопротивления наверху»). То, что этот человек занимал свой пост более семи лет, было настоящим бедствием.

Человек, обладавший громадным влиянием на структуру армии в период после Первой мировой войны, был генерал-полковник фон Зект. Он оставался во главе армии, которую создал более чем за шесть лет. Он пытался извлечь все самое лучшее из профессиональной армии, которая осталась после Версаля. Его идея состояла в том, чтобы не призывать каждый год очередные партии новобранцев, но требовать, чтобы каждый солдат за двенадцать лет службы достигал наивысшего возможного уровня подготовки. Зект не мог предвидеть, что дух, который он воспитывал в солдате – дух беспрекословного подчинения, исполнения долга, полной преданности отчизне, – позже будет использован во зло.

После Зекта, вероятно, все согласятся, что генерал-полковник фон Фрич был лучшим немецким воином послевоенного периода. В начале 1934 года он сменил Хаммерштейна на посту главнокомандующего директоратом армии, а в 1935 году стал первым главнокомандующим армией.

Однако беспомощность офицерского корпуса перед интригами партийных боссов позволила Гитлеру в 1938 году[9] избавиться от этого человека таким позорным способом.

Фрич с давних пор был костью в горле партии и у Гитлера из-за огромного уважения, которым он пользовался как в армии, так и среди народа. Часто можно было слышать от какого-нибудь маленького человека, который, разумеется, не знал его, но который с надеждой утверждал: «Фрич все устроит». Что лежало в основе репутации этого скромного человека, который отметал всяческие поиски популярности и всегда держался в тени? Вероятно, инстинктивное ощущение товарищами в нем человека, преданного честной и бескорыстной службе. Несправедливое, тяжкое оскорбление, которое было ему нанесено, разбило сердце Фрича, и он с готовностью пошел на смерть перед Варшавой.

После отставки Бломберга Кейтель был единственным солдатом, который имел тесный контакт с Гитлером, однако он не сделал ничего, чтобы выявить или нейтрализовать злобные махинации Гиммлера. В «деле Фрича» Кейтель непростительно проиграл в первый раз. Браухич и Редер были членами трибунала, который судил Фрича, однако они переложили дело целиком на Геринга и не воспользовались шансом разоблачить грязные источники ложных обвинений. Браухича также можно упрекнуть за то, что он ничего не сделал для полной реабилитации своего предшественника после того, как была доказана явная беспочвенность выдвинутых против него обвинений, и Фрич был оправдан. Хотя это правда, что Фрич сам просил его больше не прилагать никаких усилий ради него. У Бека, друга Фрича, были связаны руки, ибо Гитлер считал, что это не его дело. Ни один из других высокопоставленных офицеров ничего не знал об этом, и 4 февраля они предстали перед свершившимся фактом. Естественно, что вначале они поверили официальному заявлению, ибо представление о позоре в высших сферах ввергло их в шок. Гитлер сумел заловить германский офицерский корпус на собственный кодекс чести. Вторжение в Австрию и Судетский кризис вскоре затмили судьбу одного человека, но Гитлер увидел, насколько далеко он может зайти, и это оказалось самой опасной деталью всего эпизода.

Точно так же как Фрич, начальник Генерального штаба Людвиг Бек в течение двадцати лет расценивался военными кругами как «подающий надежды человек». Это были самые одаренные люди своей возрастной группы. Родом из образованной семьи, Бек, который внешне очень напоминал Мольтке, был высокоинтеллектуальным человеком. Он был лучшим начальником штаба, который когда-либо был у германской армии со времен Первой мировой войны. При всей готовности решать актуальные проблемы времени он все же придерживался консервативных взглядов, в том числе и в военной области, к примеру, поначалу он весьма скептично относился к возможностям использования больших танковых соединений. В своих действиях и поведении он был образцом для офицера Генерального штаба любого возраста. Глубоко укоренившись в традиции Мольтке и Шлиффена, он упорно стремился передать вверенному ему поколению их духовное наследие. Если другие люди во главе армии были, как это ни трагично, «только солдатами», Бек, по крайней мере, принимал на себя более широкую ответственность, которую предъявляло ему его положение. Способ, которым он пытался выполнить свои обязательства, будет описан ниже, когда мы приступим к рассмотрению Судетского кризиса. А здесь я просто упомяну, что в борьбе армейского руководства за предотвращение решения судетско-германского вопроса силой оружия он играл ведущую роль. Следует помнить, что в своих усилиях в пользу разума и мира Бек был в совершенно иной, гораздо менее благоприятной позиции, чем могли бы оказаться его предшественники кайзеровской армии. Помимо различия между службой при конституционной монархии и капризном диктаторе, не связанном никакими законными рамками, у Бека еще и не было прямого доступа к Гитлеру. Он являлся всего лишь одним из пяти главных офицеров Верховного командования, и между ним и фюрером было два посредника: главнокомандующий армией и военный министр Бломберг или, позднее, Кейтель. Более того, существовала давнишняя вражда между ним и партией, как результат его поведения в качестве командующего офицера 5-го артиллерийского полка в Ульме в 1930 году, когда он пресекал попытки просачивания в нее нацистов. Это верно, что он пытался в отеческой манере защитить своих подчиненных перед судом чести в Лейпциге, однако партия не простила его за то, что он, прежде всего выполняя свой долг, привел их под суд.

С растущим волнением Бек видел слабость военного министра рейха, который вяло поддерживал интересы армии в противовес другим службам, особенно люфтваффе Геринга. Вот почему он сделал попытку в конце 1937 года внести предложение об унификации командования вермахтом. Доводы его были таковы, что армия считала твердое руководство абсолютно необходимым. Он же придерживался такого мнения, что в случае войны главное бремя сражений падет на армию из-за географического положения Германии. Поэтому нуждам армии следует отдавать если не приоритет, то, по крайней мере, быть к ним достаточно внимательным. Однако при структуре Верховного командования в то время это невозможно гарантировать, и все опасались, что в случае войны флот и люфтваффе пойдут своим путем, вместо того чтобы сотрудничать в направлении общих целей. Таким образом, армия была обязана требовать, чтобы руководство ею и всем вермахтом было сосредоточено в одних руках. Оживленная дискуссия, которая последовала за этим, привела к острому конфликту и завершилась 4 февраля 1938 года отстранением от должности ведущих личностей из Верховного командования армии.

Во время Первой мировой войны Бек служил офицером Генерального штаба при Людендорфе и признавал выдающиеся организаторские способности и талант своего шефа, при этом его нельзя назвать некритичным. Например, он не принимал тезис Людендорфа о «тотальной войне». Идея тотальной войны – как и все в истории – не нова. Даже древние знали, что в некоторых случаях тип ведения военных действий требует участия всех людских ресурсов, которые соединяются и используются. В городских войнах Средневековья даже женщины занимали место на полях сражений и сражались на передних линиях. Более недавние примеры можно найти levee en masse (в большом количестве – фр.). После Первой мировой войны Людендорф отстаивал свой тезис, указывая на развитие массовой армии, увеличение деструктивной силы нового оружия, голодной блокады 1914–1919 годов и громадных возможностей современной пропаганды.

В речи, произнесенной в 1937 году, Бек признавал, что по причинам, приведенным Людендорфом, характер войны изменился. Он согласился с тем, что война будущего потребует всей мощи нации, если таковая (война) возникнет. Большие слои населения поглотятся вооруженными силами или будут заняты на производстве снаряжения, в укреплении других отраслей промышленности, а также отбиванием атак вражеских военно-воздушных сил. Положение Германии в сердце Европы сделает необходимым привлечь все ее ресурсы, личные и материальные, чтобы пережить войну. С этой точки зрения будущая война, разумеется, будет «тотальной». Однако, подчеркивал он, это ни в коем случае не должно означать, что ведение войны можно пустить на «самотек», отправить в «свободное плавание». Только солдатам может быть позволено носить оружие. Любая форма нерегулярной войны должна быть подавлена, ибо в противном случае она неминуемо приведет к поражению. Не только вооруженные силы, но также правительство должно строго придерживаться условий международных соглашений, и ни в коем случае идеологические соображения не должны играть роль в ведении войны. Религиозные войны, а также американская Война за независимость показали, что серьезная опасность возникает при каждом выявленном отступлении от правил войны[10].

Бек был неофициально освобожден со своего поста в начале августа 1938 года. Гитлер категорически отказался предоставить ему дальнейшее назначение в качестве командующего войсками[11], и в ноябре 1938 года ему пришлось уйти из армии. Незадолго до этого Гитлер сделал ссылку на Бека, когда на публике говорил во время Дня партии в Нюрнберге о «пацифистски настроенных стратегах, сидящих в креслах». Конец Бека хорошо известен. Он умер во время дальнейших преследований за участие в заговоре 20 июля 1944 года.

Бека сменил на посту Гальдер, который пришел из баварской армии и имел репутацию весьма опытного офицера Генерального штаба. Ему было отдано предпочтение перед Манштейном из-за доверительных отношений с главнокомандующим Браухичем. Впрочем, если Гитлер предполагал, что Гальдер будет более уступчивым, то он ошибался. Теперь делались приготовления для смещения фюрера посредством армии, если он по-настоящему решит пойти войной на Чехословакию. Мирное решение конфликта, достигнутое усилиями Невилля Чемберлена, которые завершились Мюнхенским соглашением, выбили почву из-под ног заговорщиков. Кстати, перед Мюнхеном существовало мнение генерала, командующего Берлином, фельдмаршала фон Вицлебена, который был казнен после провалившегося путча 20 июля 1944 года, и других офицеров, что молодые солдаты не захотят принять участие в действиях против Гитлера. Они считали, что власть Гитлера теперь стала настолько огромной в результате его успехов и явно не изменяющей ему удачи, что любая попытка армии остановить его с самого начала будет обречена на провал.

Из-за разногласий, касающихся ведения войны, отношения Гальдера с Гитлером позже сделались исключительно плохими. Эти разногласия начались зимой 1939/40 года, когда Гальдер и Браухич возражали против начала наступательной войны на Западе и, в частности, против нарушения нейтралитета Голландии, Бельгии и Люксембурга. Кульминационной точки они достигли во время кампании на Востоке и завершились отставкой Гальдера 24 сентября 1942 года. После 20 июля 1944 года он был помещен в концентрационный лагерь, и лишь чудом ему удалось избежать казни.

Из всех офицеров Генерального штаба фон Манштейн позднее стал фельдмаршалом; он был одаренным военным стратегом. Умеющий просчитывать все наперед, всегда полный новыми, прекрасными, а зачастую блестящими идеями, гениальный организатор, он не всегда считался с субординацией, зато был превосходным военачальником. Манштейн признавал неадекватность руководства военного министра рейха и возможные опасные последствия этого, и в качестве главы оперативного отдела и генерал-квартирмейстера он рьяно сражался против него. Свое мнение он высказывал открыто, в простоте душевной и в отрезвляющей манере, и его взгляды, разумеется, не остались не замеченными теми, кто находился наверху. А потому неудивительно, что Манштейн принадлежал к тем, кто был удален из Генерального штаба армии 4 февраля 1938 года. Он стал командиром дивизии. И лишь с большим трудом его вновь вернули в Генеральный штаб в начале войны, когда он был назначен начальником штаба группы армий Рундштедта. Смещение центра тяжести на Западе от правого фланга к центру зимой 1939/40 года было результатом его инициативы. Конечно, это не препятствовало тому, чтобы пропаганда приписывала перемены Гитлеру, после того как они привели к громкому успеху. Перед началом наступления на Западе Манштейн в результате враждебных отношений с начальством был вновь назначен на фронт. Несмотря на то что его не любили ни Гитлер, ни Кейтель, ни Браухич, ему доверили в конце 1941 года командование армией в Крыму, и с нею он взял Севастополь. В марте 1943 года на Украине он пошел в наступление со своей группой армий, предпринял блестящую атаку против превосходящих сил противника и отвоевал Харьков. Год спустя он пал жертвой продолжающихся разногласий с Гитлером по стратегическим вопросам, и больше его уже не использовали по службе. На Восточном фронте царила надежда, что он станет главнокомандующим армией или по крайней мере командующим на Восточном фронте, однако это так и не воплотилось в жизнь. После смерти Гитлера Дёниц намеревался назначить Манштейна главнокомандующим армией, однако резкое противостояние с Гиммлером и Риббентропом помешало его назначению. Вероятно, они оба подозревали, что Манштейн сразу же арестует их и заставит предстать перед германским судом. Манштейн был лучшим командующим больших армейских корпусов, какими располагала германская армия во время Второй мировой войны. Суд над ним в 1949 году показал миру со всеми подробностями характерную картину положения командующего германской армией при диктатуре Гитлера.

Среди командующих войсками высшего ранга Рунд-штедт имел репутацию наиболее одаренного. Его чутье по отношению к общей ситуации было безошибочным. Щедрый и великодушный в своем поведении, совершенно свободный от привычки вмешиваться в детали, он был главнокомандующим старой школы. Его зрелый возраст – в 1939 году ему было уже шестьдесят четыре – и его плохое здоровье, естественно, ограничивали энергию, которую он проявлял в молодости. То, что он был grand seigneur (аристократ – фр.), признавал даже Гитлер. Однако его выдающаяся личная скромность была не главной причиной уважения и привязанности, которые питала к нему вся армия.

Аутсайдером среди генералов был ставший позднее фельдмаршалом Рейхенау, который являлся другом партии. Эта дружба уже приводила его к сложностям даже в позиции начальника штаба у Бломберга. Опираясь на рекомендацию партии, Гитлер посчитал возможным сделать его преемником Фрича, однако Рундштедт и Бек сумели не допустить воплощения этого намерения.

Между 1920 и 1933 годами германская армия состояла, в соответствии с условиями Версальского договора, из 96 000 солдат и 4000 офицеров. Первые служили по двенадцать лет; последние были обязаны служить двадцать пять лет. Армия состояла из семи пехотных и трех кавалерийских дивизий. Их вооружение также определялось Версальским договором. Ни тяжелой артиллерии, ни танков не было. Не существовало и тайной военной промышленности. Все фортификационные сооружения на Западе были снесены, оставались лишь три крепости в Восточной Пруссии с вооружением, которое в любом случае было устаревшим.

Однако военные условия Версальского договора, прописанные самым подробным образом, все-таки нарушались или обходились: так, ряд офицеров проходили обучение в летных или танковых училищах России. Кавалерия была вооружена запрещенными легкими автоматами. Часть транспортных войск обучалась в качестве артиллеристов. В неспокойные мятежные 1923–1924 годы сила армии расширилась на 5 процентов, то есть на 5000 человек. Некоторые же добровольческие соединения, как, например, «Черная армия», наоборот, были распущены Зектом после провального путча в Кюстрине. Вместе с тем на польской границе делались приготовления для мобилизации добровольческой прифронтовой охраны из местного населения. Было лишь ограничено количество оружия и снаряжения для этих сил, составленного из оставшегося после Первой мировой войны и спасенного от уничтожения после капитуляции. Это оружие позже настолько устарело, что, когда началось перевооружение, его нельзя уже было использовать. По своему характеру эта прифронтовая охрана представляла собой необученную милицию. Ее ценность была больше моральной, чем фактической, ибо члены ее в то же время защищали свои дома и кров. Все эти меры не были предприняты армией по ее собственной инициативе, но имели действенное одобрение со стороны кабинета министров рейха и прусского правительства. А необходимые деньги предоставлял рейхстаг.

Мобилизация 100-тысячной армии первый раз подготавливалась в 1930 году. Устройство тогдашней Лиги Наций не могло предотвратить вооруженного столкновения, а потому пехотные дивизии следовало увеличить втрое, чтобы армия включала бы двадцать одну пехотную и три кавалерийские дивизии. Для укомплектования солдаты набирались из тех военнослужащих, что были освобождены после двенадцатилетней службы. Вместе с теми, кому было дано «особое освобождение», эти люди насчитывали к 1933 году 150 000 человек. Вдобавок имелось еще большое количество участников Первой мировой войны. Впрочем, эти люди не были подсчитаны. При этом они не обучались военному делу со времен войны. Из-за нехватки оружия можно было снабдить лишь сражающиеся войска; число пушек в батареях приходилось сокращать. Военно-воздушных сил просто не существовало.

Таким образом, личный состав и вооружение армии в Веймарской республике оставались почти полностью внутри узких пределов, установленных Версальским договором. Эта ситуация изменилась при Гитлере. Прежде чем подробно обсуждать перевооружение, необходимо вспомнить, что разоружение, которое было потребовано в Версале и затем проводилось в Германии в соответствии с мирным договором, должно быть частью общего плана разоружения армий в Европе. Однако такого разоружения не последовало. Среди наших непосредственных соседей у Франции в мирное время было 600 000 вооруженных солдат, а потенциальная армия во время войны могла иметь 1 500 000. Чехословакия и Польша обе оценивали свои войска в 600 000 человек в мирное время, и это число могло возрасти до 1 000 000 в случае войны. Легко можно понять мотивы требования Германии либо начать общее разоружение, либо позволить немецкой армии обрести паритет. Осенью 1932 года было принято решение: позволить Германии иметь армию из 250 000 человек. Между тем дело не продвинулось дальше окончательного соглашения. В октябре 1933 года Гитлер объявил, что Германия выходит из Лиги Наций, потому что там нет никакого прогресса во всеобщем разоружении. Он сделал это, не проконсультировавшись с армейским руководством, которое, вероятно, посоветовало бы ему не совершать такой шаг.

В 1934 году началось перевооружение армии и создание люфтваффе. Вначале эти меры проводились тайно, то есть о них не объявляли официально. Однако помешать другим странам узнать о том, что происходит, было совершенно невозможно. Все эти разговоры о «тайном» вооружении Германии – чистый блеф. При современных средствах транспорта и связи такие широкие меры не могут оставаться «тайными».

Армия прежде всего заложила основу двадцати четырех дивизий и начала механизацию части кавалерии. Армейский директорат счел, что увеличение войск втрое будет тем максимумом, который возможен при имеющихся в наличии кадрах. Однако Гитлер пошел дальше и 16 марта 1935 года предпринял решительный шаг, вновь объявив введение всеобщего призыва, а также заявил, что в будущем окончательная сила армии будет насчитывать тридцать шесть дивизий. Люфтваффе должны были создаваться заново, в качестве третьего компонента вермахта. Началось поспешное и вследствие этого нескоординированное построение армии. Армейский директорат боялся, что из-за чрезмерной спешки основа армии будет разрушена. Все нужно было делать под высочайшим давлением. Ни строительство казарм, ни, что еще более важно, обучение новых офицеров невозможно было проводить размеренно и планомерно. Высшее командование армии считало, что будет мудрее заполнить существующий костяк двадцати четырех дивизий, чем создавать новые дивизии, раздирая на части уже существующие подразделения.

Гитлер отверг это предложение. Количество должно идти перед качеством. И таким же образом он отверг предложения Верховного командования о сохранении австрийской армией, после того как она войдет в состав германской, старых австрийских традиций, для чего Генеральный штаб счел вполне допустимым позволить австрийской армии некоторую независимость, такую, какой обладала баварская армия до 1918 года. Вместо этого с ними обращались как с остальной частью германской армии. Австрийская армия была распущена, как таковая, и преобразована в два армейских корпуса, а позднее в шесть дивизий. Из-за того, что их размещали в самых разных регионах, использовали их как мобильные войска еще в сентябре 1938 года, а также из-за прочих сложностей австрийские солдаты так и не смогли устроиться на местах вплоть до начала войны. Поэтому их успехи на всех фронтах во время войны нужно ценить особенно высоко.

Осенью 1937 года армия уже имела сорок два боевых соединения; после включения Австрии и Судетской области сила ее возросла до пятидесяти двух действующих дивизий. Они состояли из тридцати пяти пехотных, трех горных, четырех моторизованных, пяти танковых и четырех легких дивизий, вместе с одной кавалерийской бригадой. Даже если принять во внимание то, что в мирное время каждая дивизия в среднем состояла только из половины или трети штатных батальонов и батарей, можно увидеть, что требования армии были чрезмерными. К 1937 году сила армии увеличилась в четыре раза. Каждый полк и батарея должны были разделяться по крайней мере дважды в год, чтобы из их частей могли быть сформированы новые объединения. Такое множественное расчленение нанесло серьезный ущерб не только спаянности армии, но также ее обучению. Недостаток инструкторов усиливал сложности. По этой причине было возможно разрешить даже в мирное время некоторую степень импровизации, которая обычно проявлялась лишь на первых этапах войны.

Приток резервистов поначалу был крайне мал. Это отчасти объясняется тем, что после 1920 года существенно снизилась рождаемость, а отчасти введением уже в 1936 году двухлетнего срока службы.

Особенно поражает то, что за столь короткое время было создано огромное количество механизированных и моторизированных дивизий. Движущей силой армии был созданный в то время инспекторат транспорта, начальником штаба которого являлся Гудериан. Независимо от этого Гитлер поощрял настрой в пользу развития моторов тем, что строил автобаны, учреждал заводы «Фольксваген», а также в значительной степени подталкивал производство автомобилей. Фрич также выступал за моторизацию части армии, но, как и Бек, он считал первой необходимостью сначала обрести опыт, прежде чем окончательно решать насчет экипировки оснащения и числа мобильных дивизий, которые были желательны. Для начала сочли необходимым иметь в виду лимит, определяемый наличием топлива. Между тем военный министр рейха, который в то время поддавался громадному влиянию Гитлера, полностью пренебрег этими мерами предосторожности.

Построение танковых войск происходило под очевидным влиянием британского генерала Фуллера и военного писателя Лиддела Харта. Вначале были созданы большие соединения для оперативного использования, в то время как более мелкие подразделения для тактических целей были привязаны в начале Второй мировой войны к пехоте, позже их поглотили танковые дивизии. Большие соединения были трех типов. Прежде всего это танковые дивизии. Перед ними стояли задачи – совершать прорыв или нападение на фланги или тылы врага. Затем, из-за опасений, что сил пехоты будет недостаточно, чтобы воспользоваться первоначальным успехом, также были сформированы моторизованные дивизии с сильными пехотными подразделениями. И наконец, некоторые легкие дивизии были образованы как третий тип, чтобы взять на себя задачи существовавшей ранее армейской кавалерии. Чуть позже перед началом войны они были преобразованы в танковые дивизии. Первые два типа мобильных дивизий сохранялись до конца войны.

Помимо больших формирований необходимо было значительное число специальных войск. Старая 100-тысячная армия не нуждалась в таких «армейских войсках», без которых не может существовать современная армия, и поэтому было необходимо построить их с нуля. Они состояли из тяжелой и сверхтяжелой артиллерии, саперов, железнодорожных войск, связистов, транспортных и мототранспортных войск. Когда разразилась война, эти силы только стали развиваться, и, поскольку они не могли быть правильно укомплектованы во время войны, германская армия испытывала серьезный дефицит в таких специализированных войсках вплоть до 1945 года. Особенно отставало развитие инженерных войск.

Реконструкция армии мирного времени должна была закончиться в 1943 году. Внутренняя структура армии не могла быть создана до этого времени, также не было возможности раньше обеспечить материальные и кадровые резервы, которые были необходимы для полного подключения вооруженных сил в случае войны. Кроме того, постоянно делались предупреждения, что армия не будет готова к этой дате. Несомненно, Гитлер думал, что такой прогноз слишком пессимистичен. Его отношения с армейским руководством и особенно с Генеральным штабом ухудшались по нарастающей. Он не желал или не мог понять, почему армия вместо того, чтобы использовать наилучший шанс, предоставленный ей, добровольно желала ограничить себя. Помимо тревоги армии за ее качество Генеральный штаб опирался на утверждение, что никакая война не угрожает рейху в ближайшем будущем и что поэтому нет ни малейшей необходимости в такой крайней спешке. Более того, Бек тревожился, может, лишь интуитивно, что слишком быстро увеличивающаяся в численном отношении армия может привести политических лидеров к ложным выводам. Вероятно, это его ощущение имело под собой основания. С другой стороны, будет неправильно из этого замечания делать вывод о том, что строительство армии было «саботировано» Генеральным штабом, наоборот стремившимся как можно лучше укрепить армию.

Внешняя картина армии, какой она представала, в частности на маневрах и грандиозных берлинских парадах, была отличной и, несомненно, оказывала разлагающее влияние. Впрочем, блестящий фасад не мог скрыть от любого немецкого опытного наблюдателя тяжелую врожденную слабость. Обширный и быстрый рост перенапряг организм. Из 4000 офицеров (действовавших) в 1933 году 450 были врачами и ветеринарами. Из 3500 офицеров Генерального штаба 500 были освобождены и направлены во вновь сформированные люфтваффе, так что оставалось 3000 действующих офицеров, в большинстве кадровых и около 1000 офицеров полиции, которые образовали ядро активного офицерского корпуса, численность которого к началу войны возросла до 30 000. Более 2500 офицеров были новобранцами или ушедшими в отставку демобилизованными солдатами, которые завершили службу в 1919–1920 годах. Таким образом, только один из каждого шестого армейского офицера был хорошо обученным профессиональным солдатом. Несмотря на весь их энтузиазм в отношении к военной службы, несмотря на их рвение и опыт Первой мировой войны, которым обладали старшие по возрасту, они не могли за столь короткое время дать другим пяти шестым знания и опыт, которые сами набирали годами тщательного обучения. Ситуация среди штабных офицеров была аналогичной. Если существовала нехватка офицеров для того, чтобы поднять общий стандарт подготовки активных войск, то еще труднее было найти командиров подразделений, которые должны были быть созданы в случае войны и которые значительно превосходили по численности таковые подразделения мирной армии. Разумеется, офицеры резерва все время обучались, однако интенсивная подготовка резервистов была невозможна. Не было времени и на то, чтобы упорядочить военные знания у тех людей, которые участвовали в Первой мировой войне, а ведь без их службы нельзя было обойтись в случае другой войны. Пригодная к войне армия не может быть создана путем импровизации. На тщательную подготовку нужно время и методичность работы. Ни того ни другого не было. Иногда возникало чувство, что Гитлер, упивавшийся числом, применял к армии стандарты партии. Хуже того, армия сильно страдала, даже в мирное время, из-за увеличения подразделений СС, которое пошло ускоренным темпом начиная с 1936 года. Из-за оппозиции к учреждению этих банд Генеральный штаб армии вызвал к себе длительную ненависть Гитлера.

Учитывая многочисленные трудности, при которых создавалась армия, тем более ошеломляющими были ее успехи, которых она достигла в первые годы войны. Среди прочего их следует приписать обладанию армией и люфтваффе лучшего и более современного оборудования, чем было у врага.

В каждой стране обязанность Генерального штаба – в мирное время вести подготовку к лучшему распределению и первоначальному использованию вооруженных сил на случай войны. Приказы, в которых отражаются такие планы, проходили в Германии под названием «Aufmarschanweisungen», то есть инструкции по развертыванию. Они регулировали группы армии на фронтах, где существовала угроза, и определяли первые цели сражений, если разовьется конфликт с предполагаемым противником или противниками. Существовало два варианта таких инструкций в соответствии с оборонительным и наступательным развертыванием. Распределение сил зависит среди прочего от вероятного противника, его силы и намерений, от количества прилегающих соседних стран и отношений с ними. Последние можно разделить на дружественные, возможно нейтральные и возможно враждебные государства.

После Первой мировой войны никаких планов развертывания Германия не имела. Войска, имеющиеся в наличии после 1920 года, были слишком незначительны, чтобы закрыть любую из границ. Между тем осенью 1935 года после интервала в более чем двадцать лет был разработан новый план развертывания. Развертывание, изложенное в нем, позднее было названо «Красным планом». Это был чисто оборонительный план, созданный для сопротивления атаке со стороны Франции всей массой армии. Границы Польши и Чехословакии, одновременное вступление в войну которых ожидалось, но прогресс казался сомнительным, должны были защищать милицейские дивизии и фронтовая охрана (двенадцать человек на километр). На Западе было особенно трудно до весны 1936 года в связи с тем, что ни одному германскому солдату не разрешалось вступать в «демилитаризованную зону», которая начиналась в пятидесяти километрах на восток от Рейна, поэтому до реоккупации Рейнской области никто не защищал берег реки, а саму реку охраняли лишь три полицейских полка. В 1937–1938 годах сопротивление могло начаться уже на самой границе, где до этого нападавший мог преодолеть всю территорию, не встретив ответного сопротивления. Успешная оборона западной границы была уже вне вопроса, хотя сила, имевшаяся в наличии, была также мала, а укрепления, о которых мы поговорим позже, были не закончены.

Развертывание 1914 года было так называемым «строгим жестким развертыванием». Все войска должны были быть сосредоточены на предварительно определенных объектах в соответствии с планом, подготовленным до мельчайших деталей. Никакого изменения не допускалось. Хорошо известно, сколь драматичным было столкновение между кайзером и начальником Генерального штаба, когда первый потребовал, чтобы главный центр тяжести армии был перемещен с Запада на Восток. Серьезные военные трудности в то же время возникли в Австро-Венгрии. Сначала балканское развертывание началось против Сербии, а когда оно началось, остановить его уже было невозможно, хотя эти войска были нужны на русском фронте. «Красный план» был более гибким. Он принимал решения лишь по передвижению и целям назначения части армии, в то время как более мощные силы были собраны в мобилизационных центрах, чтобы их можно было отправить в том или ином направлении по мере необходимости. Для обороны Западный фронт был разделен на три армейских сектора. Безопасность польской и чехословацкой границ подпадала под другое армейское командование. На границы, которые с уверенностью можно было признать нейтральными, а именно: Дания, Нидерланды, Бельгия, Швейцария и Австрия, должна была быть выставлена фронтовая пограничная наблюдательная служба. Плотность ее составляла от четырех до шести человек на километр.

Здесь следует отметить, что никакого развертывания против Австрии даже не готовилось. Через день после объявления о референдуме в Австрии Бек и его заместитель Манштейн были вызваны к Гитлеру. Браухич находился вне Берлина, в официальной командировке. Гитлер сообщил генералам, что этот референдум, по его мнению, будет проходить под давлением партии и что настоящую волю австрийского народа он выражать не будет. Следовательно, он намеревается решить вопрос аншлюса, вступив в Австрию. Гитлер рассчитывал на то, что австрийский народ будет радостно приветствовать германские войска – что на самом деле и произошло позднее. Его лишь тревожит отношение Италии[12].

Западные войска, сказал он, не поставят под сомнение моральное право аншлюса. Бек ответил, что никакой подготовки к вторжению в Австрию не готовилось и что, следовательно, потребуется импровизация. Он предложил, чтобы были мобилизованы два баварских корпуса вместе с одной танковой дивизией и одной дивизией люфтваффе. Разумеется, никакой частичной мобилизации для политических целей не готовилось. Поскольку Гитлер хотел вступить за день до референдума и поскольку войскам понадобилось бы по крайней мере девяносто шесть часов, чтобы подготовиться и подойти к границе, окончательный приказ правительства рейха должен был быть издан за определенное время. На самом деле приказ был вручен Генеральному штабу в тот же день. Следовательно, Генеральный штаб в первый раз услышал о предполагаемых мерах только за пять часов до получения приказа.

До осени 1937 года «Красный план» оставался единственным. Каждый год его пересматривали и расширяли, принимая в расчет вновь сформированные или формирующиеся подразделения. (Сразу после начала войны это развертывание случайно сохраняло свою оборонительную направленность[13].)

Шла специальная подготовка плана для провинции Восточной Пруссии, которая была отрезана Польским коридором. Армейский корпус, расположенный там, должен был сформировать независимую армию с задачей обороны провинции от нападения со стороны либо Польши, либо Литвы. В случае, если обе страны оставались бы нейтральными, в рейх морем должны были быть переведены несколько дивизий.

Осенью 1937 года для армии был разработан второй план развертывания (без Восточной Пруссии). В соответствии с недавней информацией считалось возможным, что в случае войны на два фронта против Франции и Чехословакии последняя бросит свои вооруженные силы на раннем этапе конфликта и два союзника попытаются объединить свои армии в направлении к Нюрнбергу. Это могло отрезать Южную Германию. Более того, сконцентрированное нападение такого рода будет угрожать тылам германской западной армии и сделает невозможным для последней защищаться против французской атаки. Эта угроза будет усилена из-за направления главной мощи армии в первые минуты против чехословацкой армии, а когда она будет побеждена, все имеющиеся в наличии дивизии смогут сражаться с французами. Мобильная чехословацкая армия, по оценкам, состояла из тридцати двух дивизий и нескольких кавалерийских бригад. В то же время Германия, забрав восемь дивизий из Восточной Пруссии, не могла в 1937 году организовать более тридцати четырех действующих дивизий, да и они не были полностью укомплектованы. Никакого численного преимущества, таким образом, быть не могло, поэтому операция, такая как планировалась, была весьма рискованной. В то время как главные германские силы сражались бы с юго-восточным врагом, вся область к западу от Рейна, которую могли оборонять лишь резервисты и подразделения ландвера, могла быть утеряна и перейти к врагу, если бы французская армия на самом деле преуспела, перебираясь через реку. Из-за неважных перспектив такого частичного наступления в отношении к целому плану обороны Генеральный штаб армии испытывал недоверие, и по этой причине «Зеленый план» был разработан для нескольких авторитетных командующих на предмет изучения. Думаю, что ни Бек, ни какой-либо иной здравомыслящий офицер Генерального штаба не считал, что реализация такого плана возможна в ближайшее время. Однако тут события повернулись вопреки ожиданиям.

Весна 1938 года принесла Верховному командованию армии громадный сюрприз. Политика Гитлера неуклонно вела к конфликту с Чехословакией. С точки зрения Генерального штаба, советов которого по военно-политическому аспекту проекта никто не спрашивал, события развивались следующим образом.

После реоккупации Рейнской области весной 1936 года армия начала возводить приграничные укрепления между Мозелем и Рейном и вдоль Верхнего Рейна, что являлось убедительным доказательством их чисто оборонительных намерений. Инспекторат фортификаций, имея целью определить тактически благоприятные и рациональные планы, реально нанес делу чувствительный ущерб. Фортификационные инженеры очень въедливы и, как большинство специалистов, упрямы. Обычные споры возникают между техниками и тактиками. Никто не торопился, поэтому произошла существенная задержка с началом работ. Более того, не хватало необходимой стали. Информационная записка начальника Генерального штаба Бека в 1937 году подтвердила следующее поразительное заявление: «Фюрер распределил запасы стали. Фортификация не была упомянута». Весной 1938 года Гитлер неожиданно потребовал немедленный рапорт о том, как продвигаются работы по строительству укреплений на Западе, и, естественно, выплыло наружу, что работы только начались. Когда инспекторат, в ответ на вопрос Гитлера о предполагаемой дате завершения, ответил: «Около 1948 года», Гитлер потерял терпение. Он переложил ответственность за строительство всего Западного вала на «Организацию Тодта». Тодт пообещал, что стена будет закончена осенью 1938 года, то есть в течение шести месяцев. Сталь, цемент и рабочие теперь были в его распоряжении в неограниченных количествах.

В мае 1938 года Верховное командование вермахта приказало армии и люфтваффе быть готовыми к сентябрю того же года победить чехословацкую армию. Это означало, что «Зеленый план», который до сих пор считался лишь учебником для вспомогательной операции, должен быть разработан заново и передан всем полномочным лицам.

Начальник Генерального штаба сразу же начал сопротивляться. Бек был убежден, что нападение немцев на Чехословакию вынудит Францию выполнять свои обязательства по договору и что Англия не останется в стороне и не будет бездействовать. Такое нападение может привести к европейской войне, если не к мировой, и Бек понимал, что Германия в таком испытании потеряет всю свою мощь. Правда, что со времен аншлюса Австрии стратегическая позиция Германии в отношении Чехословакии улучшилась, а также сила нашей армии увеличилась за счет австрийских дивизий, поэтому теперь можно было говорить о легком численном превосходстве. Однако это увеличение было ничтожным по сравнению с весьма сильными приграничными чешскими укреплениями, которые местами были сопоставимы с линией Мажино. Следовательно, нападение, скорее всего, могло бы дорого обойтись армии. По мнению Бека, такое предприятие могло закончиться широкомасштабным провалом. По поводу конференции с большим числом офицеров Генерального штаба он выразил свое мнение в довольно крепких выражениях. В июне он отправил через Браухича меморандум Гитлеру, в котором трезво анализировал последствия, к которым, по его мнению, могло привести нападение на Чехословакию. Гитлер пришел в ярость оттого, что начальник его Генерального штаба так откровенно противоречил его планам и таким образом – неизбежно – вступал на запретную почву политики. Даже когда меморандуму Бека не удалось убедить фюрера, Бек все же не прекратил своих попыток. А тем временем Гитлер объявил 28 сентября 1938 года предполагаемой датой нападения. Несмотря на то что эта дата, как предполагалось, держалась в «строгом» секрете и, таким образом, не могла быть разглашена Генеральному штабу, все носильщики и берлинские поденщицы знали об этом. Очевидно, план распространялся вокруг какими-то «доносчиками» из канцелярии. Поскольку Гитлер, как понимали, не любил читать меморандумы, но увлекался статистикой и графическими представлениями и презентациями, попытка повлиять на него теперь была предпринята под таким углом. Столы, множество разноцветных диаграмм и так далее были отправлены ему (при этом он не допустил к себе Бека), чтобы разъяснить ему, что превосходства над чешскими силами недостаточно, да и оно иллюзорно, что все военные приготовления не могут оставаться тайными и что прочие государства вскоре обнаружат план, что не хватает танков и снаряжения и т. д. Однако все было тщетно. Эти усилия послужили лишь тому, что Гитлер еще больше разъярился против Бека и Генерального штаба.

Тогда Бек попросил Браухича созвать конференцию среди высшего командования. Она состоялась в августе в Берлине. Каждый из генералов подтвердил, что проект был чудовищным с военной точки зрения.

Оказалось, что на недавнем концерте Гитлер беседовал с одним из командующих генералов относительно нападения. Бек спросил последнего: «Выразили ли вы открыто свои опасения?» Генерал ответил, что ввиду большого количества слышавших их разговор людей он решил, что сейчас не подходящий момент для этого, и ничего не ответил. Бек поднялся и резко проговорил: «Господин генерал, вы когда-то были офицером Генерального штаба. И как таковой вы должны знать, что это долг офицера германского Генерального штаба – открыто выражать свое мнение, не оглядываясь на других, даже на главу государства. Тысяча сожалений, что вы не сделали этого».

Вскоре после этого Гитлер потребовал отставки Бека. Его преемником стал Гальдер. Отставка Бека держалась в тайне. Он был вынужден сразу же уехать в Восточную Пруссию, где разворачивались маневры в присутствии иностранных военных атташе, для того чтобы удерживать последних внутри рейха. Позднее Бек принял командование 1-й армией на Западе. Итак, для внешнего мира он оставался начальником Генерального штаба – так распорядился Гитлер. Прежде чем Бек уехал из Берлина, он написал следующее: «Для того чтобы прояснить нашу позицию будущим историкам и сохранить в чистоте репутацию Верховного командования, я желаю записать, что я, как начальник Генерального штаба, отказался одобрить какую-либо войну ради авантюр национал-социалистов. Окончательная победа Германии невозможна».

Внешне Гальдер приостановил сопротивление намерениям Гитлера. В то же время он намеревался устроить вмешательство Берлинского гарнизона, если диктатор зашел бы так далеко, чтобы объявить войну. Впрочем, как мы уже упоминали, невозможно было быть уверенным, что офицер и рядовые пожелали бы выступить против фюрера. Мюнхенское соглашение подстегнуло энтузиазм населения по поводу Гитлера и устранило малейшую надежду на то, что такая попытка окажется успешной.

Это была задача послов Франции, Великобритании и Италии в Берлине, вместе с Государственным секретарем министерства иностранных дел фон Вайцзеккером, – проследить за исполнением Мюнхенского соглашения. Конференция выполнила свой долг в соответствии с традиционными понятиями, несмотря на несколько неуклюжие вмешательства Риббентропа, которые Вайцзеккер, как председатель, был вынужден прикрывать. По слухам, Гитлер был «несчастлив» из-за Мюнхена, так как Чемберлен «все испортил». В то время никто не поверил бы, что это могло случиться, ибо самообман на таком уровне лежит за пределами нашего понимания.

Под Верховным командованием обычно понимают совет, составленный из нескольких человек, которые во время войны действуют вместе, чтобы управлять судьбой страны. Такой совет, состоящий главным образом из государственных деятелей и военачальников, будет принимать важнейшие решения после взаимных консультаций, проигрывая при этом все противоречивые мнения и глубоко взвешивая все за и против. Такова была в основном система со стороны союзников, как в Вашингтоне, так и в Лондоне, и, вероятно, также, когда «Большая тройка» встречалась в Касабланке и в Тегеране. Германское руководство во время Второй мировой войны было совершенно другим. Здесь не было никакого совета, который мог бы собираться вместе. Даже правительство рейха никогда не собиралось в одном месте по какому-либо определенному случаю на протяжении всей войны. Здесь все руководство сосредоточивалось в руках практически одного человека, который обладал всей властью в государстве – политической, военной и экономической. Гитлер, и один только Гитлер, руководил стратегическим планированием, он был единственный, кто принимал или отвергал предложения и кто сохранял за собой право окончательного решения. При Верховном главнокомандующем вермахтом существовал военный кабинет, но это был исполнительный орган для донесения его приказов и инструкций флоту, люфтваффе и армии, а также позднее различным театрам военных действий ОКВ. Офицеры, стоявшие во главе ОКВ, а именно Кейтель как глава ОКВ и его подчиненный Йодль как глава контрольного штаба вермахта, располагали полной картиной того, что происходит на разных фронтах в любое данное время. Вероятно, они даже знали, что планирует Гитлер. Между тем по всем вопросам руководства они обладали гораздо меньшей властью, чем, например, начальник Генерального штаба армии или группы армий, который, естественно, принимал на себя руководство в отсутствие своего командующего офицера. И лишь прокуроры на Нюрнбергском процессе над «военными преступниками» в первый раз облачили Кейтеля и Йодля в одежды, которые они не имели возможности носить во время войны. Сегодня все еще может казаться невероятным, но это правда, что Гитлер в одиночку принимал все военные решения, не только стратегические, но с 1942 года и далее также все тактические решения, и никому не передавал этих функций даже на время.

После того как было столько сказано и написано об этом, вновь в подробностях описывать, как получилось так, что Гитлер принял на себя абсолютную прерогативу принятия решений, даже в военных вопросах, может показаться излишним. Тем не менее я считаю, что этому вопросу стоит посвятить несколько слов. Гитлер верил в свою особую «миссию». Во внутренней и внешней политике между 1933 и 1939 годами он с полным правом мог заявлять о безоговорочных и очевидных успехах. То, каким образом они были достигнуты, – уже другой вопрос, но это было так. Гитлер 1938 года уже не был Гитлером 1933-го. Теперь его амбиции простирались к военным успехам. Гитлер был убежден, что победа может быть одержана лишь под его руководством. Офицерский корпус, в частности корпус армии, по его мнению, был «растяпой». Он считал, что офицеры корпуса ошибались со своими предупреждениями относительно опасности ремилитаризации Рейнской области, пытались замедлить темп, который установил Гитлер для перевооружения. Они слишком переоценили силы сначала польской, а затем французской армии. И всякий раз его предсказания и действия оказывались верными. Должен ли он в таком случае был прислушиваться к этим мямлям, этим колебавшимся, нерешительным людям, которые боялись войны, вместо того чтобы радостно встретить ее, к этим «последним франкмасонам», как он называл Генеральный штаб, к этим «устаревшим рыцарям с их заплесневевшим кодексом чести», как он один раз презрительно выразился о своих генералах, когда они оказали сопротивление его приказам. Должен ли он был следовать их совету и принимать их решения? Нет, нет и еще раз нет! Он был лидером, вождем германского народа в мирное время, которого признавал весь мир; он освободил свой народ из тисков Версаля, а теперь он станет лидером в войне. Он один станет «Feldherr»[14] (полководцем).

Если во время Польской кампании Гитлер все еще держался в тени, то уже осенью 1939 года пропаганда начала провозглашать его величайшим полководцем всех времен, а его самоуверенность разрослась безгранично. Во время наступления на Запад он чаще вмешивался в командование, и в результате британские экспедиционные войска бежали в Дюнкерк. В 1941 году он пошел еще дальше. Армия предложила предпринять главную атаку на Москву. Гитлер же вместо этого приказал нанести наиболее мощные удары по флангам, в направлениях Украины и Ленинграда. Вместо того чтобы ударить кулаком, он ударил открытой ладонью. И произошло то, чего все опасались: главные советские силы вокруг Москвы разбить не удалось. Более того, Гитлер отверг предложение сразу же перейти к гибкой обороне. Ему не давала покоя близость к Москве, которую он все еще надеялся захватить, и настаивал на атаке, а контратака русской армии, которая началась необыкновенно рано, а также суровая зима привели к кризису. Это можно было урегулировать отводом армий, которые проникли слишком далеко, и таким образом закрыть бреши на фронте. Однако Гитлер возражал против того, чтобы потерять хотя бы пядь земли, и таким образом делал ситуацию еще более критической, ведущей к тяжелым потерям. Браухича назвали козлом отпущения и отправили в отставку; в полном противоречии с истиной, он был обвинен в том, что не обеспечил восточную армию зимней одеждой. Гитлер сам принял на себя командование армией и, в соответствии со своим хорошо известным приказом: «Все остаются на своих местах. Ни шагу назад», он отодвинул угрозу, которую сам же вызвал.

Однако этот успех Гитлера оказался причиной его же гибели. Но тогда он видел в этом новое подтверждение своих способностей и менее, чем когда-либо, склонен был прислушиваться к советам. Он возвел свою максиму «Стоять твердо любой ценой» до статуса единственно верного способа действия в войне. Мало-помалу он приносил в жертву не только дивизии и корпуса, но армии и группы армий и даже целые театры войны. Непостижимо, не подлежит никакому разумному объяснению, что этот человек, несмотря на то что дар его в некоторых отношениях был необыкновенный, не сумел понять, что искусство войны не состоит в том, чтобы крепко стоять, но в том, чтобы захватывать инициативу. Когда вспоминаешь, как определенные черты характера Гитлера стали еще более определенными и устоявшимися, то не сомневаешься, что для того, чтобы разгадать эту загадку, следует углубиться в патологическую психологию. Например, он безгранично преувеличивал свои военные таланты. Побывав в качестве бойца прифронтовой линии во время Первой мировой войны, он считал, что знает все требования войны от а до я. Он живо интересовался и был хорошо осведомлен в военной науке и особенно в военной технике, а также приобретал знания непосредственно с полей сражений[15].

В этом Гитлеру помогала его практически непогрешимая память, которая хранила все возможные подробности. Его страсть к техническим изобретениям побуждала его к их переоценке, в то же время он отказывался взвешивать возможности нанесения удара по врагу убывающими силами его собственных войск. Его развитое презрение к человечеству и чувство неполноценности, присущее самоучкам в присутствии экспертов, приводило к тому, что он весьма низко ценил мнение последних. Его неиссякаемый дар хвастливой болтовни, производивший на свет поток доводов и доказательств в поддержку собственных взглядов, позволял ему сравнительно легко говорить с менее одаренными в ораторском отношении воинами, хранившими молчание. Он мыслил эмоциями и субъективно; для него объективное суждение и холодный расчет, взвешивание за и против были проклятием. Особенно он был склонен недооценивать врага и отказывался основывать свои решения на военной практике изучения мотивов и действий противника. В своих расчетах он не учитывал время и расстояние как решающие факторы. В конечном итоге именно недостаток какого-либо чувства умеренности, сдержанности привел его к тому, что он разбазарил все ресурсы во время войны на всех фронтах. Его упрямство не позволило ему вовремя признать последствия неблагоприятного хода событий. Кажется, что он почти отказывался верить, что тенденции эти неблагоприятны. Вместо этого он позволял врагу перехватить инициативу. Вместо того чтобы вовремя остановиться и грамотно отступить с территории, которую наверняка невозможно было удержать, почти во всех случаях он активно сопротивлялся такому решению, а если соглашался, то делал это, когда было уже слишком поздно. И вновь вследствие этого Германия несла невосполнимые потери, а войска становились все более измученными, что в конечном итоге привело к коллапсу всех фронтов.

Слова «слишком поздно», похоже, характеризуют все решения и действия руководства вермахта с осени 1942 года и далее[16].

В приказах не содержалось никаких инструкций, которые бы свидетельствовали об осмотрительном, долговременном планировании. Вместо этого они несли все больше и больше подробных указаний в проведении таких операций на всех фронтах. Фундаментальный принцип администрирования, а именно – отдача приказов подчиненным уполномоченным и так далее о том, что делать, с предоставлением свободы решать, как это делать, давно был отброшен. В этом смысле традиция независимости низшего офицера, которая многие десятилетия сохранялась в германской армии, была разрушена. Вряд ли во всем войсковом руководстве нашлась хоть какая-то часть, в которую не вмешивалось бы, по приказу Гитлера, ОКВ. Каждый день Гитлер требовал, чтобы ему сообщали о бесчисленных деталях, которые, вероятно, не были столь важными для принятия окончательных решений. А тем временем имеющихся в наличии войск становилось все меньше, во всяком случае недостаточно для наступления, операция же на основе отхода не могла и не должна была начинаться, если только Гитлер не принял бы такого решения. Однако, услышав предложения подобного рода, он впадал в ярость. «Генералы всегда хотят операций» – вот одно из излюбленных выражений Гитлера. «Их работа – оставаться там, где они есть, и более ничего». И это говорилось в то время, когда обширность территории, оккупированной в России, была чрезвычайной и удерживание ее было совершенно бессмысленным делом. Не стояние на позициях, а активная война под профессиональным, мудрым руководством, каким оно должно было быть, наряду с храбростью германского солдата являлась единственным фактором, который до определенной степени перевешивал бы численное и материальное преимущество противника, позволял бы создавать эффективные планы операций. Все подобные предложения опровергались Гитлером с самого начала, и изнуренные войска, перенапрягавшиеся в течение ряда лет, вынуждены были крепко цепляться за едва завоеванную землю, что в итоге и закончилось крахом.

При Гитлере Верховное главнокомандование характеризовалось им как несдержанное и упрямое. Стратегические принципы и опыт германского оружия в прежние времена и даже в начале Второй мировой войны были проигнорированы. Паралич инициативы Верховного главнокомандования в точности совпадает по времени с поглощением его (командования) Гитлером. Так же как Наполеон, он стал жертвой собственных успехов. Командующие на фронтах были обременены задачами, которые они, вероятно, не могли исполнить, потому что отсутствовали средства для их выполнения.

Командующие армиями и группами армий были вынуждены сражаться на два фронта: с противником и с Верховным командованием, которое лишало их всяческой свободы действий. В такой борьбе они должны были полагаться на собственные ресурсы; поддержку и помощь им было заполучить трудно. Прежде всего ОКВ и в наибольшей степени Кейтель и Йодль должны были представлять потребности фронта Гитлеру. Ни один из них так и не сумел во время Второй мировой войны набраться хотя бы малейшего военного опыта. Йодль редко получал разрешение от Гитлера посетить фронт, а Кейтель никогда там не был. Гитлер говорил, что не может отпустить их даже на несколько дней. Истинная причина, вероятно, заключалась в том, что он не желал, чтобы те стали объектом какого-либо противоположного оппозиционного влияния на него и его руководство.

Он мало доверял Кейтелю и Йодлю. По его мнению, Кейтель был слишком слабой личностью, чтобы он мог иметь особый вес, и было известно, что Гитлер мало полагался на военное суждение первого. Сфера деятельности Кейтеля ограничивалась министерской бюрократией, а здесь его работа была просто феноменальной. Его громкий титул ничего не значил. В действительности он играл не большую роль, чем та, что позволял ему Гитлер: роль уступчивого, податливого начальника клерков, который всегда будет молча принимать приступы ярости своего шефа. Очевидно, он утратил все чувство ответственности по отношению к народу и к армии, в которой он вырос и которую теперь окончательно бросил. Он не был особенно одаренным в интеллектуальном отношении, однако обладал достаточным разумом, чтобы быть слепым к громадному бремени вины, которое взвалил на себя. Почти в каждом случае он принимал сторону Гитлера и выступал против армии и своих старых товарищей, когда те нуждались в его поддержке. Такая слабохарактерность заставляла его принимать участие в создании многих пресловутых указов Гитлера, таких как «Комиссар эрлас» или «Ночь и туман». Сам по себе Кейтель конечно же не был плохим человеком, однако его страх перед дьяволом, которому он служил, душил все угрызения совести. Для наблюдателей со стороны было невероятно, что он и остальные могли выдерживать напряжение общения с Гитлером на протяжении всей войны. Для полевых командиров и их шефов было мукой принимать участие в «ситуационных конференциях», которые зачастую длились по нескольку часов и на которых Гитлер часто произносил долгие речи по всем возможным и не имеющим отношения к делу предметам и темам. Для них было непостижимо, как можно кому-то выжить, из года в год ведя такую жизнь, в которой выполнение работы не имело ничего общего со здравым смыслом. Известно, что Гитлер отказывался принимать отставки тех своих подчиненных, с которыми он не желал расставаться, либо потому, что он привык к ним, либо потому, что их было гораздо проще согнуть, покорив своей воле. Но любой, кто серьезно желал бежать из такой атмосферы, мог бы найти выход, даже ценой открытого неповиновения. Вероятно, ключ к этой загадке таится в сильной гипнотической мощи Гитлера.

Скорее всего, подобное влияние подавило решимость такого человека, как Йодль. Разумеется, Йодль также страдал от очевидного дефицита силы духа, к чему в более поздние годы добавилась немалая доза смирения. Лишь изредка он терял терпение, находясь с Гитлером. Между тем, когда это случалось, он давал выход возмущению в своей грубой баварской манере. Если рассматривать Йодля в целом, то он был человеком и воином совершенно иного калибра, чем Кейтель. Вначале он верил в дар Гитлера как стратега, однако осенью 1942 года, по случаю острого разногласия насчет эксцентричной операции на Кавказе, он наконец понял, куда заводит страну руководство Гитлера. С этого момента он яростно боролся за принятие разумных решений и отстаивал потребности фронта, часто с замечательной энергией. Йодль был единственным в ОКВ, к кому командующие разными фронтами могли обратиться в случае нужды. Однако даже ему редко удавалось сделать свое влияние ощутимым.

Особая ответственность лежит на тех из свиты Гитлера, кто не нашел ничего лучшего, чем рьяно кивать и аплодировать фюреру, подтверждать и укреплять его во всем, что он говорил. Эти жалкие люди нанесли тяжкий вред сражающимся войскам и их командующим. Именно они из-за позорного недостойного одобрения укрепляли веру Гитлера в собственную непогрешимость и всесилие его воли. Ущерб, нанесенный этими пресмыкающимися, гораздо больше, чем это общепризнано. Впрочем, за единственным исключением, они не принадлежали к армии.

Германия – континентальное государство. Ее центральное положение в Европе предполагало, что сражения главным образом будут происходить на суше. По этой причине армия всегда играла ведущую роль в вермахте. Тем временем были сформированы люфтваффе, как третья ветвь вооруженных сил, с весьма важной задачей внутри всей схемы обороны. Ни армия, ни флот ничего не могли бы сделать без их поддержки; война на море и на суше без сотрудничества с военно-воздушными силами была немыслима. Этот факт не уменьшил важное значение германской армии во Второй мировой войне. Даже с точки зрения одной только численности армия оставалась самой сильной частью вермахта, и ее лидеры могли справедливо и резонно ожидать, чтобы их мнение заслушивали прежде, чем могли быть приняты весомые решения. Однако этого так и не произошло. Например, русское военное вторжение против Польши в сентябре 1939 года явилось полнейшей неожиданностью для Верховного командования армии (Oberkommando des Heeres – далее ОКХ).

В ряде случаев приказы вермахта втягивали германские войска в тяжелые бои, которые выливались в значительные потери. ОКХ также держали в неведении относительно операций, планируемых в Норвегии. Все обсуждения о вступлении Италии в войну производились лишь в штаб-квартире Гитлера. Военные пакты с Италией и позднее с другими союзниками заключались без авторитетного участия армейского руководства. Объявление немцами войны Соединенным Штатам застало ОКХ врасплох.

Даже в начале войны ОКХ не принимало участия в главных решениях по стратегии, тем не менее в ведении наземных сражений армия все еще оставалась на высоте. В дальнейшем вмешательство Гитлера в армейские операции только усиливалось. Обдуманное заранее ограничение военной сферы влияния ОКХ началось с создания так называемого театра военных действий ОКВ.

Для начала ОКВ взяло под крыло Норвежский театр военных действий. Затем последовала Северная Африка, Италия, Юго-Восточная Европа и Запад, так что к 1942 году ОКХ было ограничено командованием только на Восточном фронте. Театры иных действий ОКВ получали приказы непосредственно из штаб-квартиры Гитлера. Работа армии состояла в том, чтобы обеспечивать войска снаряжением и припасами. ОКХ получало информацию о ситуации на этих театрах военных действий в весьма общих и неадекватных выражениях.

Ваффен СС – охрана Гитлера в черных рубашках, организованная как специальная армия с Гиммлером во главе, – постоянно увеличивалась. К концу года эти войска включали от тридцати шести до тридцати восьми дивизий, всего 1 000 000 человек, если принимать во внимание подразделения из других стран. Все возражения, выдвигаемые армией, были тщетны. Вначале Гитлер пытался оправдать образование этих подразделений, а позднее он счел такие попытки необязательными. Когда поток добровольцев иссяк, ваффен СС стали набирать рекрутов точно таким же способом, как армия. Так что фактически была образована вторая армия, в подкрепление которой вновь обученные молодые люди были извлечены из армии. Поскольку военно-морской флот и люфтваффе одинаково выдвигали ненасытные требования на наиболее квалифицированных людей из молодого поколения, то большей части вермахта, армии, приходилось иметь дело с тем, что ей оставалось. О вербовке в ваффен СС приходится особенно сожалеть из-за высоких потерь, которые несли эти войска, что вполне естественно, поскольку офицерские корпуса СС не обучены и подготовлены в той же степени, что и офицеры армии. Это особенно справедливо в отношении должностей начиная с полкового командира и выше. Не стоит отрицать, что многие командующие СС доказывали свою выдающуюся доблесть и что их войска часто одерживали большие тактические победы, но какой же страшной ценой они достигались! Потери подразделений СС были существенно выше, чем потери армии, а проблемы с численностью персонала становились все более критичными в результате тяжелых потерь на востоке начиная с 1942 года и далее.

Резервная армия не могла устранить этот дефицит. С другой стороны, люфтваффе располагали среди своего наземного персонала большим количеством молодых офицеров, чьи способности не были полностью использованы. Каждая попытка извлечь из этого источника неиспользованную людскую силу упорно отражалась Герингом. Последний полагал, среди прочего, что он не готов «доверить своих солдат идеологически отсталой армии». Причина этого, возможно, заключалась в том, что он мечтал позднее отвоевать утерянное превосходство в воздухе. Более того, поскольку люфтваффе, как таковые, больше не считались решающим фактором в военных планах Германии, он хотел, по крайней мере, чтобы они играли свою роль на земле. Гитлер соглашался с Герингом. Дивизии ветеранов армии, вместо того чтобы укрепляться, получили разрешение сжигать себя. Вместо того чтобы распределять необученных солдат среди опытных войск, стали образовываться новые подразделения. Из людских ресурсов, освобожденных из люфтваффе, были созданы двадцать две полевые дивизии люфтваффе, а десантные войска численно возросли. «Полк телохранителей» Геринга был преобразован в подразделение с чудовищным названием парашютно-танковая дивизия «Герман Геринг». Поскольку персонал люфтваффе был не обучен современной тактике наземного боя, то и здесь также происходили тяжелые потери при плачевных результатах. И лишь в 1944 году, после того как Геринг утратил свое влияние на Гитлера, эти к тому времени сильно потрепанные войска были наконец переданы армии. Впрочем, до самого конца Геринг сохранял контроль над воздушно-десантными войсками, которые тем временем увеличились до десяти дивизий с общей силой 250 000 человек. Но и солдат-парашютист был не чем иным, как пехотой, которую случайно перебросили по воздуху, и командование Герингом этими людьми, которых вытащили из армии, было технически не оправдано. Поскольку у них не было возможности практиковаться в прыжках с парашютом, большинство десантных дивизий являлись таковыми лишь по названию. И лишь две из них представляли большую ценность с военной точки зрения.

Все дивизии ваффен СС и люфтваффе сражались на различных театрах военных действий в рамках армии. До 1944 года их высшее руководство на фронте было всего лишь корпусными командирами. Затем, впрочем, были учреждены два армейских командования, одно для ваффен СС, а другое для парашютных войск. Все кадры и войска ваффен СС и наземных соединений люфтваффе подчинялись местным армейским властям лишь для тактических целей, то есть они получали приказы на полях сражений. Между тем, поскольку каждая дивизия должна была ежедневно докладывать Герингу или Гиммлеру, имели место частые, приносящие вред вмешательства со стороны этих двоих людей в ведение войны на фронте. Они все воспринимали как Гитлер, и нередко получалось так, что последний приказывал отвести СС или люфтваффе с фронта, предварительно не проконсультировавшись с армейским командованием. Группам армий в таких случаях приходилось решать задачу: как заполнить возникшую в результате этого брешь.

Авторитет армии над СС и объединениями люфтваффе среди офицерства не простирался дальше, чем тактическая субординация офицеров. Командующие армейскими группами и армиями не имели юрисдикции над членами люфтваффе, флота или СС, они не могли подвергать их дисциплинарным наказаниям, а также не обладали правом проводить судебные расследования. Армейские власти могли лишь сделать донесение Гиммлеру или Герингу, и только они одни решали, стоит ли что-либо сделать или нет. После 1942 года армия не имела голоса в делах награждения. И также невозможно было для армейского командующего отвергать назначение на командную должность одного из этих подразделений человека, которого он считал неподходящим. Такая жуткая ситуация продолжалась вплоть до весны 1945 года и изменилась только тогда, когда в соответствии с ранее упомянутой формулой было уже «слишком поздно». При таких условиях со смешанными чувствами командующий армией получил под свое командование войска ваффен СС и люфтваффе. Эти дивизии были значительно сильнее и лучше оснащены, чем дивизии армии. Ряд разумных офицеров СС желали, как и некоторые из их солдат, чтобы их поглотила армия, но в целом методы обучения Гиммлера породили в СС резкую враждебность к армии и ее мировоззрению.

Систематические ограничения мощи армии распространялись также и на части, находящиеся в подчинении местной власти на оккупированных территориях. Каждая такая армия принимала участие во всех необходимых битвах и в так называемых операционных областях со средней глубиной по крайней мере в пятьдесят километров подчинялась командующему местной армией. Гитлер постоянно уменьшал размер этой зоны, так что на Востоке, после того как фронт был отброшен, весь тыловой регион в России находился под властью гражданских комиссаров рейха; Польша также была под властью гражданского лица – генерал-губернатора. Норвегия, Дания, Голландия и Греция – все управлялись невоенными официальными лицами. Единственная чисто военная администрация существовала во Франции, Бельгии и Югославии. Эти военные власти между тем отвечали не перед командующими на фронте, но перед Гитлером, с его полномочиями главнокомандующего армией. Даже в самых малых оперативных зонах власть армейского командования была строго ограничена. Полиция, как и СС, отвечала только перед Гиммлером. От него исходили приказы СД (Sicherheitsdienst – служба безопасности СС) для их позорных деяний. Другие организации, имевшие свои центральные офисы в Германии, также были отделены от армейских групп. Армия практически не обладала властью над полицией, железнодорожными чиновниками и членами организации Тодта, равно как над люфтваффе и СС. Ее фактическая власть в операционной зоне, таким образом, была ограничена простым администрированием и заканчивалась на арьергардных границах сражающихся войск армии. Все другие люди в данной области имели собственные официальные каналы и собственную юрисдикцию. Все, что имело отношение к политической полиции, экономической эксплуатации, культурным мероприятиям и призыву населения на работы, выходило из-под влияния вермахта и находилось под опекой полностью независимых политических организаций.

Доказано, что население оккупированных областей чувствовало себя безопаснее, если оно находилось в регионах, управляемых армией, что условия жизни для него в них были лучше[17] и что они в меньшей степени являлись объектами судебного разбирательства. Множество иностранных свидетелей подтвердили это. И далее факт, что страшные преступления, которые так опорочили доброе имя немцев, – убийства евреев, широкомасштабные разбои и грабежи, порабощение людей, захват сокровищ искусства и так далее, – были совершены не армией, но партийными организациями. В этой связи особенно важное значение имеет то, что фельдмаршал фон Манштейн был объявлен невиновным в массовом убийстве евреев. Суд установил, что активная часть армии, на которую часто ссылались, что она якобы принимала участие в этих преступлениях, на самом деле в них замешана не была. Британскому военному трибуналу посоветовали не забывать, что высокопоставленные военачальники часто знали меньше о том, что происходило на контролируемых ими территориях, чем низшие чины в СД, которые очень заботились о том, чтобы скрыть свои неблаговидные дела от вермахта.

Несмотря на то что было установлено, что армейские командующие не обладали властью над СД, полицией и так далее, тем не менее их подвергли суду и осудили на трибунале союзников как военных преступников. Но мы не будем вдаваться в процедурные подробности выводов этих трибуналов, поскольку тут требуется перо эксперта. Здесь мы отметим лишь следующие моменты: военные суды главным образом касались эксцессов в партизанских войнах на Восточных и Юго-Восточных фронтах. Условия России и Югославии между тем настолько резко отличались от условий на других фронтах, что о них могут справедливо судить лишь те, кто видел их собственными глазами. Западные победители не имели такого опыта. Сталин призвал свой народ «полностью уничтожить фашистских завоевателей». Согласно русским донесениям, 300 000 немцев были убиты партизанами на одном секторе фронта за период в два года. Эта цифра может быть преувеличением, однако она содержит достаточно правды, чтобы проиллюстрировать безжалостную суровость войны на Востоке. Дополнительным фактором в этом суждении может быть тот, что судьи просто не могли поверить, что армия в военное время не контролировала другие силы. В некоторых случаях они начинали с утверждения, что многие преступления, совершаемые на оккупированных территориях, не могли оставаться сокрытыми. Командиры, следовательно, просто закрывали глаза на то, что, как они считали, они не могли предотвратить, и поэтому они, по крайней мере, виновны в грехах попустительства. Нет никаких сомнений, что в некоторых случаях это было действительно так. Тем не менее командующие армиями или группой армий невиновны в распространении подобных преступлений. Было и остается жестокой иронией, что после войны этим людям была приписана власть и что якобы именно они нанесли вред немецкому народу и армии, а также населению оккупированных стран, хотя во время войны они никогда не обладали такой властью.

В тылу, то есть в Германии, традиция была такова, что заместитель командующего генерала армии и ответственные офицеры разных должностей должны были принимать на себя исключительную исполнительную власть в случае реальной опасности. В свете прочей политики Гитлера было более чем логично, что и эта функция должна была быть у них отнята и переложена на гаулейтеров. Последним дано было название «комиссары обороны рейха». То, что они вмешивались в дела армии, – само собой разумеется. После 20 июля 1944 года их вмешательство сделалось невыносимым.

Истинная задача руководства вермахта во время войны состояла в обеспечении текущих потребностей, и в соответствии с этими потребностями оно должно было время от времени издавать общие инструкции по управлению разными службами. Верховное руководство вермахта могло вмешиваться лишь между отдельными командующими, если оно видело, что его указания не соблюдаются, а операции подвергаются риску. Если летом и осенью 1941 года Гитлер встревал в дела главнокомандующих армиями время от времени, то после того, как он устранил Браухича, количество его вмешательств стало множиться в геометрической прогрессии. Он поставил себя во главе армии и, сделав это, сразу разрушил, вероятно по плану, структуру Верховного командования армии. Он выдвинул своего услужливого главного адъютанта, назначив его главой кадрового офиса армии с тем, чтобы контролировать занятие высших постов и влиять на развитие всего офицерского корпуса. Глава Генерального штаба армии оставался ответственным только за обучение, организацию и набор в армию. По всем стратегическим вопросам он ограничивался Восточным фронтом, но даже здесь он, в сущности, был не более чем исполнительным инструментом. Когда Цейтцлер сменил Гальдера осенью 1942 года, он стал начальником Генерального штаба лишь номинально. На практике он был не более чем начальником штаба Восточного фронта. После 20 июля 1944 года его сменил Гудериан, которому, впрочем, были лишь «доверены обязанности», однако не присвоена должность. Очевидно, Гитлер собирался распустить Генеральный штаб и лишь дожидался подходящей возможности. Когда Гудериан вынужден был уехать после серьезных разногласий с Гитлером, в марте 1945 года, то был назначен лишь временный преемник. Поставки снаряжения в армию после 1940 года были переданы в руки партийцев Тодта, а позднее Шпееру. Резервная армия была передана под ответственность Кейтеля, и таким образом армия практически потеряла контроль над своими резервистами и их обучением. Кейтелю передали некоторую ответственность главнокомандующего армией. Когда Гиммлер взял контроль над резервной армией после неудачного путча 20 июля 1944 года, даже слабое влияние Кейтеля было устранено. Теперь Гиммлер сосредоточил в своих руках и политическую, и военную власть в стране. В завершение можно утверждать, что к осени 1942 года главнокомандующий армией и начальник Генерального штаба практически прекратили существование. И поскольку Гитлер сохранял принятие всех важных решений за собой, вопросы второстепенные и самые старые службы «управлялись» Кейтелем во вспомогательном объеме. Офицеры от национал-социалистической партии (тип политических комиссаров), которые в начале 1944 года были введены в каждое подразделение, от батальона и выше, стали решающим шагом к захоронению власти командующих. Несмотря на то что эти меры были предложены всем службам, они были главным образом направлены против армии, потому что Гитлер сомневался в их «вере в нацизм».

Если несколько оптимистов надеялись, что отношения между Гитлером и армейским руководством станут более теплыми теперь, когда он стал во главе армии, то вскоре они были разочарованы. Какая бы тема ни затрагивалась: операционные ли решения, проблемы резервистов, вопросы награждения орденами или даже обмундирования, Гитлер всегда все решал вопреки армии или, по крайней мере, ставил ее в невыгодное положение. Делая так, он также действовал против себя, хотя, естественно, не признавал этого. По своей природе он никогда не признавал за собой вины. Вместо этого он искал виноватых лишь среди тех, кто должен был выполнять его приказы. Он всегда искал и всегда находил «виноватых», всегда «призывал их к ответу», но никогда не искал истины в собственном сердце.

Положение флота и люфтваффе было совершенно другим. Их действия, их успехи или поражения на море или в воздухе не оказывали непосредственного воздействия на ведение сражений армии. Если тонны кораблей тонули или сбивалось множество самолетов, то никто особенно не должен был об этом знать. Но если армия сдавала позиции или даже несколько деревушек, то это невозможно было скрыть от вождей.

Флот и люфтваффе сохранили своих главнокомандующих и основной состав высшего командования, их внутренняя структура оставалась почти незатронутой. Геринг и Дёниц после отставки Редера считались «надежными», и по этой причине их ветви вермахта оставались нетронутыми. Каждый сохранял свободу действий в своей области. Геринг и Дёниц, естественно, сполна пользовались этим, оттягивая на себя ресурсы армии, у которой не было центральной власти, способной отстоять ее интересы. Армия стала сиротой. Неразборчивая в средствах кампания, развернутая Гиммлером против армейского командования на фронте, в которой порой принимал участие Геринг, не могла не оказывать воздействия на Гитлера.

Двух примеров может быть вполне достаточно, чтобы проиллюстрировать легковесность и непрофессионализм Геринга. Прежде всего именно он безответственно пообещал, вопреки совету своего Генерального штаба и местного командующего фронтом Рихтгофена, снабжать 6-ю армию под Сталинградом с воздуха[18]. Он целиком отбросил в сторону предупреждения, что на переоснащение и сбор сил воздушного транспорта уйдет по крайней мере две недели, прежде чем переброска грузов по воздуху станет эффективной. А еще в марте 1943 года Геринг хвастался, что он «сможет вытурить Эйзенхауэра из Африки за несколько дней, если только Гитлер передаст ему верховное командование в Средиземном море на двадцать четыре часа»!

Дёниц, также отстаивая интересы флота, был ответственен за более чем один нанесенный армии ущерб, хотя, естественно, он не пользовался теми же методами, что Гиммлер или Геринг. В марте 1944 года он довел до сведения своих приближенных в циркуляре, что убедил Гитлера, что Крым необходимо удержать. В результате германский флот не отошел вовремя и вся 17-я армия была потеряна.

Одна из причин совершенно бессмысленного решения – удерживать целую группу армий в Латвии, в противовес настоятельным и срочным требованиям Гудериана, – заключалась в том, что Дёниц объявил морские зоны Балтики незаменимыми для обучения экипажей подводных лодок. Просьба Рундштедта, чтобы ему разрешили покинуть голландский берег, также была отвергнута, потому что флоту он был нужен на как можно большее время по причине морской стратегии.

Таким образом, любому можно было легче добиться своего, чем армии. Впрочем, если Гитлер хотя бы раз уступал требованиям армейских командиров, он обычно менял решение, как только они возвращались на фронт. Поэтому если кто-либо и мог повлиять на него, то это был человек, который говорил с ним в последнюю очередь. При таком положении дел неудивительно, что остальные ответвления вермахта не желали подчиняться армии на фронте. Именно по этой причине не было достигнуто единого, скоординированного командования на разных театрах военных действий. Даже Роммель в Африке или где-либо еще не мог добиться того, чтобы люфтваффе или флот были переданы под его командование. Единственное исключение было в Италии, когда единое командование короткое время существовало в 1943 году, когда до осени все три рода войск были переданы под командование фельдмаршала Кессельринга. Типично для общей ситуации было то, что такая организация дела длилась столько времени, сколько Кессельринг, как офицер люфтваффе, оставался командовать. Также характерно для Геринга, что его усилиями подчинение люфтваффе было устранено как раз в то время, когда было особенно необходимо, а именно когда сама Италия превратилась в поле битвы. Вскоре после этого подразделения морского флота на Итальянском театре военных действий также вновь были переданы непосредственно под командование Дёница. С этого времени и далее, так же как на других театрах военных действий, флот и люфтваффе требовались, лишь когда им нужно было сотрудничать с армией. Главнокомандующий группой армий получил разрешение выражать свои пожелания, однако не отдавать приказы. Между тем следует подчеркнуть, что лидеры других ветвей вермахта на всех фронтах почти всегда стремились выполнять справедливые требования армии. Но такое добровольное сотрудничество обладало лишь ограниченной ценностью. Существует достаточно примеров, когда подобные полумеры приводили к сложностям на практике.

А теперь настало время ответить на вопрос, поднятый в первой главе: почему, несмотря на великие жертвы и достижения, армия была так ограничена во власти? Причина этого факта, вопиющего по несправедливости, заключается в личности одного человека – Верховного главнокомандующего. Гитлер не доверял армии или, скорее, офицерскому корпусу. У него было непреодолимое подозрение революционера по отношению к здоровым консервативным силам. Он был глубоко разочарован, что не получал от армии той же слепой веры, которую привык получать от своих партийных функционеров. Он понимал, что офицерский корпус против его тотального и безжалостного способа ведения войны и что они пытаются крепко держаться за старые традиции германской армии. Он не мог выдерживать возражения и противоречия, утверждения о том, что те или иные его доводы неприемлемы. Именно поэтому он полностью лишил армию власти во время войны и назначил себя Верховным главнокомандующим. Поэтому и создал ваффен СС как вторую армию. По этой причине он также позволил Герингу получить в свое распоряжение вооруженные наземные силы. Поэтому в начале войны он учредил ОКВ с их театрами военных действий и превратил высшее командование вермахта не только в собственный персональный штат, но во вторую армию высшего командования. Таким образом, в вермахте не было никакого руководства, ни одного беспристрастного органа, который мог тщательно и справедливо взвесить требования разных ответвлений вермахта и различных театров военных действий. Ибо это новое ОКВ отдавало приказы только армии, в то время как флот и люфтваффе могли идти своим путем. Их главнокомандующие направляли и издавали так называемые «решения фюрера» для самих себя и совершенно отказывались от распоряжений, идущих от Кейтеля или Йодля.

Однако командующие армиями не принимали все без сопротивления, они не щелкали каблуками и не выкрикивали «Jawohl». Если бы это было так, у Гитлера не было бы причин не доверять им, выказывать им свою враждебность, следить за ними и сводить долю их власти к минимуму. Командующие с чувством ответственности – а таких было большинство – не сдавались без борьбы. Они отстаивали свои убеждения всякий раз, когда позволяла ситуация. Они боролись не на жизнь, а на смерть. Разумеется, они понимали, что у их сопротивления Гитлеру существуют пределы, ограничиваемые их долгом и военным подчинением, что, по мнению Монтгомери, также неразделимо. В соответствии с законом все офицеры, включая генералов, обязаны служить. Они не могут отказываться от службы так же, как простые солдаты или призванные на службу резервисты. Если их упрекали за то, что они не сложили оружие, что справедливо, то такие же упреки следует адресовать ученым и изобретателям, которые работали на военную промышленность, рабочим, изготавливавшим боеприпасы, железнодорожникам и так далее, потому что они не стали бастовать. Такова была их судьба, и они были переданы, как и вся нация, в руки человека, который мастерски эксплуатировал их преданность, веру и политическую неопытность народа.

Доказательство того, что командующие армиями не были слепцами, соглашавшимися со всем, можно почерпнуть в следующих цифрах: из восемнадцати фельдмаршалов армии девять один за другим были сняты с должностей, трое погибли во время войны (фон Рейхенау, фон Бок, Модель), трое были приговорены к смертной казни после 20 июля 1944 года (фон Вицлебен, фон Клюге, Роммель), один был посажен в тюрьму (Паулюс) и только двое – Кейтель и Шёрнер – остались служить до конца. Первому практически запретили принадлежать к армии.

Генерал-полковники были в таком же положении. Двое из них были казнены (Гопнер, Фромм), двоих уволили с позором, пятеро погибли на поле сражений (фон Шоберт, Газе, Губе, Дитль, Дольман), и лишь несколько оставались на службе до конца, не будучи лишенными полномочий.

Мир только теперь начинает понимать, как мало можно было сделать против тоталитарной системы. Сегодня примеры Советской России и южноевропейских государств показывают, как маленькая группа решительных людей может держать в своих руках целые народы. Кто мог бы подумать, что не только ветеран войны премьер-министр, а позднее президент Бенеш был способен успешно противостоять террору. Вооруженные силы Чехословакии были не более коммунистически настроены, чем народ, и все же им пришлось склониться перед новым режимом. Можно ли было ожидать чего-то другого от немецких генералов посреди тяжелейшей из всех войн? Между тем стало известно, что безжалостные приказы Гитлера и безусловное подчинение, которого он требовал, превзошли «народные демократии» на Востоке.

Из 1242 генералов, которые числились в армейском списке 1944 года, пятьсот не вернулись домой. Они либо погибли, либо пропали без вести. Но примерно двадцать из них были приговорены к смерти и казнены по политическим причинам германским судом по приказу Гитлера. Эта цифра также говорит за себя. Трагедия германского офицерского корпуса заключалась в том, что он был силой втянут в войну, которую не хотел так же, как не желал ее весь германский народ.

22 августа 1939 года в Оберзальцберге Гитлер заявил: «Я должен быть идиотом, если через вопрос коридора мог бы позволить втянуть себя во Вторую мировую войну, как те некомпетентные деятели в 1914 году». Как это ни поразительно, он так и думал. Он понимал, что армия еще не готова, что люфтваффе еще находятся на этапе становления, а программа построения военно-морского флота еще только зарождается. Он полагал, что Англия и Франция будут «помалкивать» и позволят ему вместе с Советской Россией сожрать польский лакомый кусочек. И тем не менее он позволил развязать величайшую войну, которую когда-либо приходилось выносить человечеству.

В целом его опыт был дилетантским. Вначале ему везло, как всякому новичку; в первое время он оказывался прав даже там, где эксперты ошибались; в своем рвении он и его окружение достигали большего, чего не могли добиться профессионалы с такой же скоростью и легкостью. Потом, впрочем, опьяненные успехом, они утратили твердую почву под ногами. Так происходит на всех жизненных поворотах, так же происходит и на войне. Военный непрофессионал недооценивает силу врага, а собственные возможности ставит слишком высоко. Он видит вещи не так, как они есть на самом деле, но так, как сам желает их видеть, то есть принимает желаемое за действительное. Он устраняет всех, кто предупреждают его об опасности, и не принимает ничьего совета. Но когда дилетант – не обычный человек, абсурдность действий которого вскоре делается очевидной, но человек, удерживающий в своих руках абсолютную власть, движимый демоническими силами, тогда это намного хуже. Потому что тогда, по прошествии времени, он начинает отрицать истину, которую когда-то признавал. Именно так произошло и с Гитлером. Вначале он гордился тем, что Германия не втягивается в войну на два фронта; затем он сам открыл второй фронт против России. Если вначале Гитлер был осмотрительным и старался не проливать кровь, то позднее он ничтоже сумняшеся проливал потоки крови. Если вначале он концентрировал силы для атаки, то закончил тем, что разбросал свои войска на пять отдельных фронтов. Если фюрер часто критиковал германскую армию в Первой мировой войне за то, что она увязла на четыре года в позиционной войне, то после того, как его изначальный план овладеть Россией одним махом провалился, он впал в ту же ошибку. И все глубже увязал в ней, когда позволил своей армии, в противовес армии 1914–1918 годов, истекать кровью в борьбе, которая в основе своей не имела ценности. И, поступая так, он утратил возможности, которые могли бы привести к положительным результатам. После долгих колебаний Гитлер начал воздушную войну в Британии, при этом поставив перед собой ложную цель – Лондон. Но это должен был быть не Лондон, но британские транспортные артерии и порты снабжения. Фюрер признал слабость Британской империи в Средиземном море в 1940–1941 годах, однако упустил этот уникальный шанс направить туда несколько дивизий, больше авиации и все имевшиеся в наличии легкие силы флота, и таким образом он смог бы захватить Мальту и Суэцкий канал. Гитлер также признавал, что попытки преодолеть британские военно-воздушные силы провалились, и он должен был бы понимать, какую опасность это могло представлять в будущем. И тем не менее Гитлер упустил драгоценное и невосполнимое время. Распределение стали, которое он начал в 1941 году, шло в порядке первоочередности: танки, подводные лодки, самолеты. И лишь в начале 1944 года он признал, что смертельная опасность исходит от превосходства врага в воздухе. Фюрер допустил, чтобы самое ценное, что было в люфтваффе, их экипажи и инструкторы, было принесено в жертву вылетами в воздух экипажей, которые оказались отрезаны из-за его же некомпетентности. Он прекрасно понимал, что самое главное в командовании большими территориями – это время на развитие нового оружия. И все же Гитлер сделал именно то, что сделал. Вместо того чтобы держать войска нетронутыми, он позволил армии обескровить себя в бесполезной обороне, и она пала в 1944 году. Именно тогда страшный и реалистичный солдатский жаргон обрел новый и отчаянно справедливый термин – «сжигание» армии.

С весны 1944 года и вплоть до конца Гитлер наблюдал смертельную битву германской армии. Летнее наступление русских положило начало ряду страшных военных поражений, каких никогда ранее не переживала германская армия. На востоке одна группа армий погибала за другой. На западе неограниченное воздушное превосходство союзников обратило свое вторжение в успех. В Италии наши силы были слишком слабыми, несмотря на жесточайшее сопротивление. На Балканах большая часть армии была заблокирована в сражении, которое не могло повлиять на исход войны, в то время как непропорционально большие силы праздно находились в Норвегии.

Пропасть между фюрером и лидерами германской армии была полнейшей и непреодолимой. Она возникла из-за непримиримых конфликтов между конкретным и абстрактным мышлением, между трезвым расчетом и фантазиями, между логикой, основанной на фактах, и навязыванием фактов, чтобы подогнать их под невыполнимые решения. Эта была сильнейшая мука для каждого мыслящего германского солдата, который не был в состоянии избежать неминуемой военной и моральной беды и которому приходилось наблюдать, как все вокруг гибнет и растрачивается впустую. Однако в Третьем рейхе существовал девиз: «Смерть специалистам», особенно солдатам. Не только Гитлер, но почти каждый партийный руководитель верил, что он обладает более солидным суждением по всем вопросам, касающимся способов ведения войны, чем те знания, которыми владели лидеры армии. К таким партийным стратегам мы можем отнести ироничные слова древних римлян: «Dulce bellum inexpertis» (война мила только неопытным – лат.).