• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Письмо Франко от 23 июня. – Споры карлистов с генералом Молой. – Дата мятежа назначена: 15 июля. – Путешествие «Стремительного дракона». – Маневры в Марокко. – Убийство лейтенанта Кастильо. – Убийство Кальво Сотело.

23 июня генерал Франко написал из своего полуизгнания на Канарах письмо премьер-министру республики Касаресу Кироге.

Он протестовал против недавнего смещения со своих постов офицеров правых взглядов. Эти действия, писал генерал, вызвали столь серьезное возмущение, что он считает себя обязанным предупредить премьер-министра (который одновременно был и военным министром) об опасности, «угрожающей дисциплине в армии».

Это письмо было последним заявлением Франко, его оправданием «перед историей», как он потом сам его оценил. Он сделал все, что в его силах, для мирного разрешения ситуации, хотя должен был знать, что эти последние часы уже ничего не решали¹. Тем не менее премьер-министр ничего не ответил. Для Франко это стало последней возможностью. Больше он не колебался. И в концу июня ему оставалось к назначенной дате мятежа только договориться с карлистами.

Но 1 июля 1936 года генералу Моле пришлось выпустить документ, призывающий своих соратников по заговору к терпению. В Марокко Африканская армия начала свои летние маневры. В Тенерифе Франко маялся вынужденным бездельем и занимался тем, что выслушивал сплетни о заговорах. Города на материке задыхались в тисках стачки строителей. UGT хотел ее прекратить, потому что воцарился полный хаос, а CNT, наоборот, продолжить – по той же причине. В Мадриде бастовали лифтеры, официанты и тореадоры – все, кого подняло левое крыло UGT. Слухи ширились. Вспыхнула паника из-за россказней, что в рабочем пригороде группа монахов отравила детский шоколад. С начала июля каждодневные политические убийства стали обычным явлением. Так, 2 июля два фалангиста, сидевшие за столиком мадридского кафе, были убиты выстрелами из проезжавшей машины. Во второй половине того же дня двух человек, выходивших из кафе в Мадриде, группа каких-то людей расстреляла из автоматов. Такая мини-война продолжалась начиная от выборов в феврале, но никто не обращал на нее внимания. Почти ни в одном из случаев убийц задержать не удалось, хотя, конечно, политические убийства куда труднее раскрываются, чем уголовные или бытовые. 8 июля в Мадриде было арестовано семьдесят фалангистов, а в провинциях – несколько сотен по обвинению, что они готовили беспорядки. Среди них был Фернандес Куэста, шеф мадридского отделения фаланги. А тем временем в военном министерстве от глаз офицеров, верных республике, не укрылись возбужденные совещания среди тех, кто, как они знали, был враждебен республике. Гарсиа Эскамес, хитрый и обаятельный уроженец Андалузии, который командовал подразделением легиона в Астурии, а теперь замещал Молу в Памплоне, появлялся с новостями и планами. Тогда и верные республике офицеры стали совещаться. Впоследствии они с особой горечью вспоминали эти последние дни перед Гражданской войной, когда им еще доводилось говорить с коллегами, которые позже оказались по другую сторону фронта.

Но пока Моле так и не удавалось достичь политического соглашения с карлистами. Они упорно настаивали на своих главных требованиях: мятеж должен проходить под монархическими флагами и, добившись успеха, следует распустить все политические партии. 7 июля Мола написал Фалю Конде (и другим ведущим карлистам), пообещав поднять вопрос о флагах сразу же после начала мятежа и заверив, что он, Мола, не имеет связей ни с какой политической партией. «Вы должны понять, – добавил он, – что в силу вашего отношения к делу все наши действия парализованы. Есть определенные задачи, которые необходимо заранее подготовить, так как их невозможно будет отменить. Ради блага Испании прошу вас как можно скорее ответить»². 7 июля Фаль Конде написал ответ, требуя гарантий, что будущий режим будет антидемократическим, и настаивая, чтобы вопрос о флаге был решен немедленно. Мола, с трудом удержавшись от гневной вспышки, на оба эти условия ответил отказом. «Движение традиционалистов, – написал он, – своей неуступчивостью разрушает Испанию так же, как и Народный фронт». Тем не менее 9 июля генерал Санхурхо написал из Лиссабона примирительное письмо, которое, похоже, успокоило и Фаля Конде и генерала. А тем временем на улицах Памплоны шла подготовка к ежегодному фестивалю «Сан-Фермин». Как и в прошлые годы, на улицы выпускались бычки, которые через весь город, запруженный толпами, бежали к арене для боя быков. В этом празднестве принимали участие все без исключения молодые люди, за которыми с балконов наблюдали их девушки в карнавальных нарядах. Среди молодежи было много тех, кто через неделю окажется в рядах карлистских сил. В толпе зрителей можно было заметить хитрое лицо Молы в очках. Его сопровождали генерал Фанхуль, ведущий заговорщик из Мадрида, и полковник Карраско, которым предстояло возглавить мятеж в Сан-Себастьяне.

В Лондоне Луис Болин, корреспондент монархистской газеты «ABC», подрядил в авиакомпании «Оллей Эйруэйс» из Кройдона самолет «Стремительный дракон», чтобы доставить Франко с Канарских островов в Марокко, где тот должен был взять на себя командование Африканской армией³. Но выяснилось, что в Испании нет самолетов, обладающих скоростью, достаточной для такой деликатной миссии. Испанские заговорщики, кроме того, пришли к выводу, что английский пилот вызовет больше доверия, чем кто-либо из соотечественников⁴.

Через два дня, 11 июля, английский самолет вылетел из Кройдона. За штурвалом сидел капитан Бебб. Он понятия не имел о сути задания, которое ему придется выполнять. Сопутствовали ему Болин, отставной майор Хью Поллард и две пышноволосые молодые женщины. Одна из них была дочерью Полларда, а другая – ее подругой. Этих пассажиров, которые, как и пилот, не догадывались о цели полета, пригласил английский издатель и католический историк Дуглас Джерролд, чтобы придать непростому путешествию самый ординарный характер⁵. Этой же ночью в Валенсии группа фалангистов захватила радиостанцию и послала в эфир загадочное сообщение о том, что скоро разразится «национал-синдикалистская революция». Они исчезли до появления полиции. В тот же день в Мадриде Касареса Кирогу еще раз предупредили о грядущих событиях. «Значит, ожидается мятеж? – осведомился он с абсурдной веселостью. – Очень хорошо. Я же, со своей стороны, предпочту отдохнуть!»

Следующий день, 12 июля, был воскресеньем. В Марокко совместные маневры Иностранного легиона и регулярных войск завершились парадом, который принимали генералы Ромералес и Гомес Морато, командовавшие соответственно Восточной зоной Марокко и Африканской армией. Альварес Буйлья, верховный комиссар Марокко, с гордостью облачился в мундир капитана артиллерии, которым он был двадцать лет назад. Ни эти два генерала, ни верховный комиссар не были посвящены в заговор, в котором многие из офицеров, участвовавших на параде, должны были играть ведущие роли. Гомес Морато пользовался особой неприязнью в ортодоксальных военных кругах, ибо именно он по приказу Асаньи и Касареса осуществил перестановки в командовании, чтобы поставить на важные посты верных режиму офицеров. В ночь перед парадом эти два генерала телеграфировали в Мадрид, что с Африканской армией все в порядке. Но в ходе маневров заговорщики провели последнее совещание. На встрече молодых офицеров полковник Ягуэ, командир Иностранного легиона, употребил даже слова «крестовый поход» (потом их неоднократно использовали в речах националистов), чтобы описать движение, которое привело к мятежу. И крики «CAFE!» – аббревиатура испанских слов «Товарищи! Да здравствует испанская фаланга!» – были слышны даже на официальном банкете, состоявшемся по окончании маневров. Альварес Буйлья спросил, почему люди требуют кофе, когда на столе еще стоит рыба. Ему сообщили, что крики раздаются из группы молодых людей, которые, простите, кажется, немного выпили. В этот же день «Стремительный дракон» приземлился в Лиссабоне, где Болин провел совещание с Санхурхо.

Вечером того же дня в девять часов лейтенант гражданской гвардии Хосе Кастильо возвращался домой после службы. Жил он в центре Мадрида. В начале года именно он убил маркиза Эредиа, фалангиста и двоюродного брата Хосе Антонио, когда во время похорон члена гражданской гвардии, который, в свою очередь, был убит на параде в честь пятой годовщины республики, начались беспорядки. С того времени фаланга сделала Кастильо объектом своей мести. В июне он женился. В канун свадьбы его жена получила письмо с вопросом, почему она выходит замуж за человека, который «скоро станет трупом». 12 июля было жарким воскресеньем мадридского лета – чиновники и дипломаты уже начали оставлять столицу, перебираясь в Сан-Себастьян. Когда Кастильо подошел к дому, в него разрядили револьверы четыре человека, которые быстро затерялись на узких переполненных улочках⁶.

Он был вторым из офицеров гвардии, убитым в последние месяцы, – месяц тому назад фалангистами был застрелен капитан Фараудо, инструктор, когда прогуливался со своей женой по Гран-Виа. Когда известие о гибели Кастильо достигло штаб-квартиры гвардии, расположенной в казармах Понтехос рядом с министерством внутренних дел на Пуэрта-дель-Соль, оно вызвало взрыв ярости. Новость быстро распространилась, и на улице перед домом Кастильо собралась разгневанная и бурно жестикулирующая толпа. Разгорелись страсти, раздавались крики о мести. Кто-то предложил прямо на улицах расправляться с редкими компаниями фалангистов или сеньоров, и часть коллег покойного с угрожающими намерениями двинулась на улицы. И в этот момент раздалось неглупое предложение, что мстить надо не столько рядовым участникам, сколько лидерам правых.

Предложение это поступило не от члена корпуса гражданской гвардии, а от капитана Конде, убежденного приверженца левых. Он был уволен из армии за свое участие в мятеже 1934 года и лишь недавно восстановлен в звании правительством Касареса Кироги, у которого, как говорили, капитан был специальным агентом. Историки-националисты обвиняют Касареса Кирогу, его шефа полиции и капитана Конде в том, что они составили заговор с целью убийства Кальво Со-тело еще до известных дебатов 16 июня, когда лидер монархистов прямо сообщил премьер-министру, что тот угрожает его жизни. 11 июля в адрес Пассионарии было выдвинуто прямое обвинение в угрозе убить Сотело⁷. Говорят, что один из двух офицеров полиции, охранявших Кальво Сотело как депутата кортесов, рассказал другу Кальво, что его начальник отдал приказ не препятствовать попыткам убийства Сотело, а если покушение произойдет в сельской местности, то и помочь убийцам. Охрана сразу же была заменена на тех, кому Сотело мог доверять. Впрочем, Молес, министр внутренних дел в правительстве Кироги, в дальнейшем подчеркнуто не уделял внимания этому делу. В конечном итоге Молес был обвинен в том, что в «ночь длинных ножей» позвонил Касаресу Кироге, который находился на балу в бразильском посольстве, и попросил согласия премьер-министра на убийство его главного парламентского оппонента. Эти обвинения, которые к тому же были опубликованы много лет спустя, не кажутся правдоподобными. Похоже, правда о том, что произошло, именно такова, какой ее и видели в ту ночь: капитан Конде предложил вместо всеобщих уличных боев с врагами арестовать Кальво Сотело и, наверное, Хиля Роблеса. Они, как и Хосе Антонио, будут заложниками хорошего поведения правых – включая и военных заговорщиков. Премьер-министр мог дать свое согласие на такое предложение. В этом нет сомнений. Вскоре после полуночи из казарм Понтехос выехали броневик и туристский автомобиль. В броневике были капитан Кондес, два члена Союза коммунистическо-социалистической молодежи, пулеметчик Викториано Куэнка, когда-то служивший телохранителем генерала Мачадо на Кубе, студент-медик, в то время лечивший Куэнку от гонореи, а также несколько штурмовиков. В машине находились два капитана и три лейтенанта. Броневик направился к дому Кальво Сотело, а автомобиль – к Хилю Роблесу⁸.

Глава по крайней мере первого из этих маршрутов позаботился, чтобы его жертва была не просто арестована, а убита при задержании. Эти меры были внушены капитану Конде – если не он сам их придумал – кем-то из членов молодежного объединения социалистов и коммунистов. Конде и сам причислял себя к нему. Вполне возможно, что такое предложение было высказано во время специального инструктажа от имени Испанской коммунистической партии – ее устраивал этот взрыв народного возмущения, который должен был привести к решительным переменам.

События развивались. Примерно в три часа утра понедельника 13 июля ночной дежурный у парадных дверей дома Кальво Сотело в шикарном и современном районе Мадрида позволил Конде, Куэнке и штурмовикам подняться наверх к квартире своей жертвы. Кальво Сотело подняли с постели и заставили вместе с ночными гостями отправиться в штаб-квартиру полиции, хотя Сотело и пользовался депутатской неприкосновенностью. Штурмовики уже обрезали телефонный шнур, чтобы жертва не могла ни сообщить о незаконном аресте, ни позвать на помощь. К своему удовлетворению, Кальво Сотело убедился, что документы капитана Конде говорят о нем как об офицере гражданской гвардии. Поэтому он спокойно, хотя и не без некоторых опасений, расстался с семьей, пообещав тут же позвонить, как только выяснится, что от него хотят. «Если, – добавил он, – эти господа не вышибут мне мозги». Броневик сорвался с места со скоростью 70 миль в час. Все его пассажиры молчали. Когда они отъехали от дома на четверть мили, Куэнка, сидевший сразу же за политиком, всадил ему в затылок две пули. Тот умер мгновенно, хотя его тело продолжало оставаться в прежнем положении, зажатое с двух сторон штурмовиками. По-прежнему никто не проронил ни слова. Вскоре броневик встретился с машиной, где сидели капитаны и лейтенанты; им не удалось найти Хиля Роблеса, который на уик-энд уехал в Биарриц. Конде и его люди направились на Восточное кладбище, где передали могильщику тело Кальво Сотело, сказав, что это какой-то мертвый сеньор, которого они нашли на улице, и что все документы по этому поводу будут доставлены утром. Могильщик не счел в происшедшем ничего необычного, и труп Кальво Сотело был опознан только к полудню следующего дня.

Карта 3. Мадрид

¹ Тем не менее летчик-монархист Ансальдо писал, что даже в середине лета 1936 года (несмотря на свою активность сразу же после выборов) Франко все еще медлил и колебался. «С Франкито или без Франкито, – заявил Санхурхо, – но мы должны спасти Испанию».

² Письмо хранится в карлистском архиве в Севилье. К «определенным действиям» относились, во-первых, заверение фаланги, что мятеж начнется 15 июля, а во-вторых, подготовка самолета, чтобы перебросить Франко в Марокко.

³ Болин получил указание от своего редактора Луиса де Тены, который сам выслушал приказ полковника Альфредо Кинделана из военно-воздушных сил Испании; он же отвечал и за один из каналов связи заговора.

⁴ 7 ноября 1936 года «Ньюс кроникл» опубликовала рассказ об этих событиях летчика капитана Бебба.

⁵ Все же, по словам мистера Джерролда, Поллард имел «опыт участия в революциях».

⁶ Убийцами Кастильо были фалангисты. Один из них, получив знаки отличия на Гражданской войне, потом во время Второй мировой войны служил Германии и Японии, а по ее окончании его можно было встретить в Мадриде, где он спокойно жил и процветал.

⁷ Это произошло в кортесах. Говорят, когда Кальво Сотело сел после очередного темпераментного выступления, она крикнула: «Это твоя последняя речь!» Но в официальных отчетах нет упоминания о такой ее реплике, не упоминали о ней и такие два уважаемых свидетеля, как мистер Генри Бакли и сеньор Мигель Маура.

⁸ Я лично не верю, что Касарес Кирога заранее знал об этих убийствах, в чем его обвиняют.

Последствия убийства Кальво Сотело. – Две похоронные службы на Восточном кладбище. – Мола встречается с генералом Батетом. – Франко покидает Тенерифе.

Мало кто из представителей среднего класса в Испании не был потрясен убийством Кальво Сотело. Лидер парламентской оппозиции был убит работниками государственной полиции – пусть даже у них были основания подозревать, что жертва замешана в заговоре против правительства. И теперь было совершенно ясно, что правительство при всем желании не в состоянии контролировать своих агентов. Днем 13 июля был арестован капитан Морено, сидевший в автомобиле – вместе с остальными штурмовиками. Капитан Конде пустился в бега, и его политические соратники, включая Куэнку, растворились в толпах воинственных коммунистов и социалистов. Корпус гражданской гвардии «Штурм» ставил препятствия полицейским, которые без большой охоты, но подчиняясь настойчивым неотступным требованиям семьи Сотело начали расследование этого преступления¹. Тем временем кабинет министров провел почти весь день 13 июля в непрерывных заседаниях. Он издал приказ о закрытии в Мадриде штаб-квартиры монархистов, карлистов и анархистов. Но члены двух первых организаций (хотя на деле их было гораздо больше) и многие другие весь день звонили в дом к Кальво Сотело с выражениями соболезнования. В восемь вечера UGT и коммунисты заявили о своей полной поддержке правительства. Прието выступил со статьей в дневном издании «Эль Сосьялиста», провозгласив, что даже война была бы предпочтительнее этой серии убийств. К полуночи он возглавил делегацию социалистов, коммунистов, членов UGT, которые потребовали от Касареса Кироги раздать оружие рабочим организациям. Тот отказался, ехидно добавив, что если Прието будет слишком часто посещать его, то создастся впечатление, что это он управляет Испанией. Жаркой ночью Мадрид застыл в тревожном ожидании. Вооруженные члены левых партий – те, на кого можно было положиться в случае начала военных действий и которые успели разжиться оружием, что хранилось в арсеналах их партий, – продолжали бодрствовать, не спуская глаз с тюрем и министерских зданий. Члены же правых партий гадали, чья будет следующая очередь услышать роковой стук в дверь.

Мола назначил наконец окончательную дату восстания. Оно должно будет начаться в Марокко 17 июля в 17.00. Карлисты выразили свое согласие в декларации, которую в Сен-Жан-де-Люс подписали Фаль Конде и принц Франсуа-Ксавьер Бурбон Пармский. Этому способствовало примирительное письмо Санхурхо от 9 июля, в котором он высказал цели мятежа. Если бы не убийство Кальво Сотело, раздоры между Молой и Фалем Конде, без сомнения, продолжались бы. Теперь заговорщики пришли к выводу, что Мадрид, а также Севилья (и уж конечно, не Барселона) вряд ли сдадутся при первых же выстрелах. В этих местах гарнизоны вместе с фалангой и другими вооруженными сторонниками должны будут закрепиться в своих казармах и ждать подмоги. В соответствии с разработанным планом Мола с севера, Годед с северо-востока и Франко с юга вместе с другими генералами из остальных гарнизонов двинутся к общей цели – столице. Санхурхо вылетит из Португалии и приземлится там, где это будет удобнее сделать. Ветераны марокканских войн во главе с «Рифским Львом», одержав верх над своими соотечественниками, под его командой теперь завоюют свою же страну.

На следующий день, 14 июля, на Восточном кладбище в Мадриде состоялись две похоронные службы. Первым хоронили лейтенанта Кастильо, чей гроб, покрытый красным флагом, провожали вскинутыми сжатыми кулаками толпы республиканцев, коммунистов, социалистов и гражданской полиции. Затем через несколько часов в могилу опустили тело Кальво Сотело, облаченного в плащ с капюшоном. Место его упокоения было окружено огромной толпой, которая провожала его жестами фашистского салюта. От имени всех присутствующих Гойкоэчеа принес клятву перед Богом и Испанией отомстить убийцам. Вице-президент и постоянный секретарь кортесов были атакованы толпами представителей среднего класса (и среди них много хорошо одетых женщин), которые кричали, что они не хотят иметь никаких дел с парламентариями. Между фалангистами и гражданской полицией завязалась короткая перестрелка, несколько человек были ранены, а четверо убиты. Эти похороны были последним политическим митингом в Испании перед Гражданской войной.

Весь день в Мадриде стояла возбужденная атмосфера.

Правительство приостановило выпуск правых газет «Вот» и «Эпоха» за публикацию сенсационных материалов об убийстве Кальво Сотело без предварительного согласования с цензурой. В работе кортесов сделали перерыв, чтобы охладить страсти. Лидеры правых партий протестовали и угрожали покинуть парламент. Ларго Кабальеро, возвращавшийся после визита в Лондон, по просьбе правительства остановил свой поезд около Эскориала и, чтобы избежать демонстраций, которыми могли бы ознаменовать его приезд на Северном вокзале, добрался до Мадрида на машине.

Левые организации в канун празднования Богородицы Кармен бодрствовали всю ночь, о чем антиклерикал Прието романтически напомнил своим читателям в «Эль Сосьялиста». Продолжались споры между UGT и CNT, и временами из южных пригородов доносились звуки спорадически вспыхивающих перестрелок между двумя профсоюзами. Днем в Тенерифе прибыл дипломат Сангронис и проинформировал Франко, что на следующий день в Лас-Пальмасе приземлится самолет, который доставит его в Марокко.

Утром 15 июля состоялось заседание Постоянного комитета кортесов, состоявшего из представителей всех ведущих партий, избранных пропорционально числу депутатов. Первым делом граф Валлельяно от монархистов выразил формальный протест в связи с убийством Кальво Сотело и объявил, что его партия в дальнейшем не будет принимать участия в работе парламента, ибо ясно видно, что страна охвачена анархией. Он покинул заседание. Через несколько часов Валлельяно и Гойкоэчеа, к которым в течение следующих двух дней присоединились многие известные аристократы и представители правых партий, уехали в более безопасные города (такие, как Бургос) или за границу. Они понимали, что, если в столице начнутся бои, их жизни окажутся под угрозой. Тем временем в комитете кортесов взял слово Хиль Роблес. Он красноречиво воздал дань памяти Кальво Сотело, который еще недавно был его соперником и чью судьбу он чуть не разделил. Роблес перечислил акты насилия последних нескольких месяцев – включая шестьдесят одно убийство и десять ограблений церквей. Ответственность он возложил на правительство. Роблес припомнил, как члены политических партий, поддерживающих правительство, открыто заявили об оправдании любого акта насилия против Кальво Сотело и как министр внутренних дел проигнорировал угрозы его жизни, о которых сообщил Хоакин Бау. Свое выступление он завершил словами, что этот кабинет министров превратил демократию в фарс и сам превратился в администрацию крови, грязи и позора. Роблес во всеуслышание заявил, что отказывается сотрудничать с CEDA в демократических процессах парламентского правительства и умывает руки от всех дел, связанных с парламентом. Не подлежит сомнению, что он знал о грядущем военном мятеже, хотя сам не имел отношения к его подготовке. Покинув Мадрид, Хиль Роблес направился в Биарриц. Комитет же согласился созвать кортесы в следующую среду, 21 июля. Лидеры партий потребовали, чтобы при этом все депутаты оставляли личное оружие в гардеробе. Так что готовящееся заседание, которое так никогда и не состоялось, сразу же было названо конференцией по разоружению. Из событий, происходивших за пределами Мадрида, стоит отметить, что 15 июля «Стремительный дракон» наконец приземлился в Лас-Пальмасе. В Сан-Себастьяне под аккомпанемент приветственных возгласов прошла заупокойная служба по Кальво Сотело. После нее возникли волнения, в ходе которых был убит один человек.

16 июля. Последний день перед мятежом. С утра Мола направился в Логроньо для встречи с генералом Батетом, командиром 6-й дивизии со штаб-квартирой в Бургосе. Было известно, что этот офицер хранит верность правительству, хотя именно он, командуя войсками в Барселоне, хладнокровно сокрушил в этом городе левую каталонскую революцию 1934 года. Мола опасался, что во время рандеву на него будет совершено покушение, и сопровождавшие его офицеры вооружились гранатами. Батет откровенно сказал Моле, что из Барселоны направляются какие-то «пистолерос» с целью убить его, и предложил ему покинуть Наварру. Мола лишь улыбнулся этой угрозе, которая была высказана из добрых чувств. Затем Батет попросил Молу заявить, что он не собирается поднимать мятеж против республики. «Я даю слово, что не собираюсь ввязываться в авантюры», – ответил Мола и позднее хвастался двусмысленностью этих слов. Встреча на том и завершилась. Позднее Мола сумел передать письмо Хосе Антонио в тюрьму Аликанте о последних приготовлениях к мятежу.

В Мадриде этот день прошел относительно спокойно. Министр труда опубликовал свое решение с уважением отнестись к забастовке строителей, которую работодатели отказались принять. Часть рабочих из UGT вернулась на стройплощадки, обратившись в кортесы с апелляцией. Однако CNT продолжала стоять на своем. В Барселоне, где, несмотря ни на что, весь июль царило спокойствие, стали циркулировать настойчивые слухи о готовности армии к восстанию. Вооруженные члены различных организаций взяли под охрану штаб-квартиры всех левых и республиканских партий. Было арестовано много фалангистов, и некоторые признались, что они действительно готовились ограбить и поджечь редакции республиканских газет. И действительно, к тому времени в Испании почти не осталось надежд, что правые и те силы, что позднее поддержали националистов в ходе войны, признают законность правительства Касареса Кироги. К тому времени и само правительство открыто объявило правые партии своими врагами, хотя не признало и левых союзниками. Что же касается партий левого крыла, то все они, конечно, понимали и неизбежность мятежа, и те большие возможности, которые открываются перед ними.

Правительство предприняло определенные шаги, дабы ограничить размах мятежа, если он все же состоится. В Кадисе был арестован и посажен за решетку участник заговора генерал Варела. Эсминец «Чаррука» отправили из Картахены в Альхесирас, а канонерская лодка «Дато» получила приказ сняться с якоря в Сеуте. Все эти меры имели целью предотвратить переброску на материк любых частей легиона или регулярных войск. Но на самом деле эти предосторожности не могли помочь правительству, поскольку оно понятия не имело, насколько командиры этих кораблей верны режиму.

А тем временем на Канарах капитан Бебб успешно обвел вокруг пальца местные власти, объясняя, почему ему без всяких документов пришлось садиться в аэропорту. В Тенерифе Франко готовился к поездке в Лас-Пальмас. Как раз в это время генерал Балмес, военный губернатор Лас-Пальмаса, стал жертвой несчастного случая во время тренировочных стрельб. Эта абсурдная трагедия, о которой в той возбужденной атмосфере стали ходить слухи как о покушении или самоубийстве, дала Франко повод отправиться в Лас-Пальмас для участия в похоронах. Он сообщил, что отправляется в инспекционную поездку. Заместитель секретаря военного министерства по телефону разрешил Франко оставить Тенерифе. Через полчаса после полуночи с 16-го на 17 июля генерал вместе с женой и дочерью поднялся на борт небольшого катера. Так начался первый этап пути, который привел его на вершину власти в Испании, но почти точно можно утверждать, что, знай Франко, каким долгим будет этот путь, он бы не начинал его. В это же время полковник Валентин Галарса из военного министерства в Мадриде передал последнее послание от Молы Годеду на Мальорку: он должен идти брать Барселону, а не Валенсию, где его место займет генерал Гонсалес Карраско². Тем временем брат Молы Рамон, прибыв из Барселоны в Памплону, выразил опасения, что в столице Каталонии мятеж может провалиться. Генерал успокоил брата, и тот вернулся в Барселону, где его, как и многих других братьев, ждала смерть.

¹ После начала Гражданской войны Конде и Морено были убиты в Гвадараме. Документы расследования 25 июля были захвачены в министерстве внутренних дел, и с тех пор их больше никто не видел.

² Это изменение планов было продиктовано мотивами Год еда. Тот считал, что если мятеж потерпит поражение, то именно в Барселоне можно будет добиться компромисса с противной стороной. Сын Год еда выступил с возмущенным опровержением.

Карта 4. Канарские острова

Восстание в Мелилье. – В Тетуане. – В Сеуте. – В Лараче. – Мадрид узнает новости. – Конституционные контрмеры. – Восстание в Андалузии. – Кейпо де Льяно в Севилье. – События в Гранаде, Кордове и Альхесирасе.

Той ночью в Мелилье генерал Ромералес объезжал город, опасаясь беспорядков. У здания мунициалитета он пошутил с лидерами местных социалистов: «Вижу, что массы бдят». Он вернулся домой, полный уверенности, что все в порядке. Из двухсот испанских генералов Ромералес был самым легковерным. На следующее утро офицеры-участники заговора в Мелилье собрались в картографическом отделе штаба. Полковник Сеги назвал своим соратникам точный час начала мятежа – пять пополудни. Для захвата общественных зданий все было готово. С этими планами наконец ознакомили руководителей отделения фаланги, но один из них, Альваро Гонсалес, оказался предателем. Он тут же проинформировал главу мелилльского отделения партии «Республиканский союз» Мартинеса Баррио, который сообщил информацию руководителю местного управления, а тот передал ее Ромералесу. И сразу же после того, как заговорщики, удалившиеся на ленч, вернулись в картографический отдел, где уже началась раздача оружия, лейтенант Capo приказал войскам и полиции окружить здание. Затем он встретился с восставшими старшими офицерами. «Что вас сюда привело, лейтенант?» – весело спросил полковник Гасапо. «Я должен обыскать здание в поисках оружия», – ответил Capo. Гасапо немедленно позвонил Ромералесу: «Это правда, генерал, что вы отдали приказ обыскать картографический отдел? Здесь нет ничего, кроме карт». – «Да-да, Гасапо, – ответил Ромералес, – но это необходимо сделать». Близился час мятежа, несколько преждевременного, но в любом случае его было не избежать. Гасапо позвонил в часть Иностранного легиона с просьбой освободить его и других офицеров, которых Capo держал в осаде. В конце концов Capo, помявшись, заявил, что его люди не будут стрелять, и сдался. Полковник Сеги, вытащив револьвер, направился к кабинету Ромералеса. В его стенах продолжалась горячая перебранка между теми офицерами, которые предлагали генералу подать в отставку, и теми, кто готов был сопротивляться. Касарес Кирога, которому по телефону сообщили об опасном положении в картографическом отделе, из Мадрида приказал Ромералесу арестовать Сеги и Гасапо. Но кто взялся бы исполнить такой приказ? Ромералес сидел за столом, мучаясь нерешительностью. Вошедший Сеги под дулом револьвера принудил его написать прошение об отставке. Восставшие офицеры объявили военное положение, заняли все общественные здания в Мелилье (включая и аэродром), закрыли местное управление и все центры левых партий, а также арестовали лидеров левых и республиканских группировок. Вокруг управления и в рабочих кварталах прошли яростные схватки, но трудящиеся были захвачены врасплох. У них было мало оружия. Всех пленников, сопротивлявшихся восстанию, расстреляли, включая Ромералеса. К вечеру был составлен список членов профсоюзов, левых партий и масонских лож. Их немедленно арестовали. Все, кто на февральских выборах голосовал за Народный фронт – или подозревался в этом, – оказались в опасной ситуации: им угрожал расстрел. К тому времени в Мелилье утвердился военно-полевой закон. В дальнейшем по подобному же плану мятежники действовали в остальном Марокко и по всей Испании.

Тем временем полковник Сеги позвонил полковникам Сайнсу де Буруаге и Ягуэ, которые отвечали за организацию восстания соответственно в Тетуане и Сеуте, двух других главных городах на североафриканском побережье. Кроме того, он телеграфировал Франко, который в данный момент был в Лас-Пальмасе на похоронах Балмеса, и объяснил, почему захват Мелильи пришлось провести раньше назначенного часа. Вечером Ягуэ разослал телеграммы по гарнизонам материковой Испании с долгожданным паролем – «Как обычно» (Sin novedad). Кирога пытался разыскать Ромералеса или Гомеса Морато, командующего всеми частями в Африке. Последнего он нашел в казино в Лараче. «Генерал, – спросил премьер-министр, – что происходит в Мелилье?» – «В Мелилье? Ровным счетом ничего. А в чем дело?» – «Там восстал гарнизон». Оставив казино, Гомес Морато немедленно вылетел в Мелилью, где, едва успев ступить на землю в аэропорту, тут же был арестован.

Карта 5. Испанское Марокко

К тому времени в Тетуане полковники Асенсио, Бейгбедер (бывший военный атташе в Берлине, переведенный в Марокко) и Сайнс де Буруага тоже начали мятеж. Последний позвонил верховному комиссару и, бесцеремонно обратившись к нему как к капитану артиллерии (в форме которого тот гордо выступал на параде по окончанию маневров), потребовал отставки. Альварес Буйлья связался с Кирогой, который, в свою очередь, приказал ему держаться изо всех сил, пообещав, что на другой день флот и авиация придут к нему на помощь. Верховный комиссар, окруженный несколькими верными ему офицерами, забаррикадировался в своей резиденции. Снаружи майор Кастехон и 5-я бандера¹ уже рыли на площади окопы. Немного погодя из аэропорта Сан-Рамьель позвонил майор Лапуэнте, двоюродный брат генерала Франко, и сказал, что он и его эскадрилья остаются верными правительству. «Сопротивляйтесь, сопротивляйтесь!» – повторяя слова Касареса, подбодрил их Буйлья. Но к этому времени, когда быстро стемнело, резиденция генерал-губернатора и аэропорт оставались единственными объектами, которые еще не попали в руки мятежных полковников. Те же, подобно коллегам из Мелильи, полностью сокрушили сопротивление руководителей профсоюзов и левых, или республиканских, групп. Бейгбедер отправился проинформировать калифа и великого везира Тетуана о смысле происходивших событий и получил их временную поддержку. В городе он также взял на себя руководство департаментом по делам туземцев, и его гражданские служащие безропотно восприняли исчезновение администрации Альвареса Буйльи. В Сеуте в одиннадцать вечера Ягуэ с помощью Иностранного легиона легко взял власть в городе. С другой стороны не раздалось ни единого выстрела. В Лараче на Атлантическом побережье до двух часов утра мятеж не давал о себе знать. Но бой между мятежниками и офицерами, верными республике, которых поддержали профсоюзы, носил тут острый характер. Были убиты два офицера мятежников и пять гражданских полицейских. Но к рассвету город оказался в руках националистов. Все их противники были арестованы или расстреляны. В то же самое время генерал Франко с генералом Оргасом стали хозяевами Лас-Пальмаса. Франко тут же ввел на всем архипелаге военное положение. Когда он диктовал свой манифест, последовал звонок от Касареса Кироги. Премьер-министру сообщили, что Франко отправился по гарнизонам. На этом связь между генералом и правительством прервалась. В четверть шестого утра 18 июля Франко из Лас-Пальмаса распространил свой манифест, в котором говорилось об особом отношении, которое испанские офицеры испытывают к стране, а не к ее правительству. В манифесте отвергалось иностранное влияние и в уклончивых выражениях говорилось, что после победы в стране будет установлен новый порядок. Манифест был немедленно передан всеми радиостанциями Канарских островов и Испанского Марокко. Жаркими рассветными часами мятеж начался и на материке.

Оба дня 17-го и 18 июля Касарес Кирога и правительство пытались положить конец мятежу при помощи обычных конституционных мер. Продолжая непрестанно звонить Альваресу Буйлье и другим лояльным силам в Марокко и требуя оказывать сопротивление любой ценой, премьер-министр, который узнал о восстании в Мелилье от Ромералеса к полудню, приказал нескольким военным судам оставить свои базы в Картахене и Эль-Ферроле и идти к побережью Марокко.

17 июля он действовал исходя из убеждения, что мятеж ограничен только пределами Марокко. Эта осторожность, естественно, вывела из себя лидеров левого крыла, которые ждали, что в любую минуту мятеж может перекинуться и на материк. Они считали, что все оружие, которое имелось в распоряжении правительства, должно быть передано им. Но этот революционный порыв не был поддержан Кирогой, который заявил, что любой, кто передаст оружие рабочим, будет расстрелян. Ночью 17 июля улицы и кафе Мадрида были запружены толпами возбужденных людей; никто из них толком не знал, что происходит, но все были разгневаны, ибо отсутствие оружия лишало их возможности защищаться. Тем не менее в военном министерстве группа левых офицеров контролировала ситуацию, а генерал Посас, глава гражданской гвардии, и генерал Мьяха, командующий дивизией в Мадриде, пользовались репутацией лояльных военных. Заговорщики в Мадриде проводили у себя по домам торопливые и взволнованные совещания.

Первые сообщения о мятеже правительство передало утром 18 июля, когда мадридское радио оповестило, что «ни один, абсолютно ни один человек в Испании не принял участия в этом абсурдном заговоре». Правительство пообещало, что мятеж в Марокко будет быстро подавлен. Но пока эти слова, не особенно веря им, слушали граждане Мадрида, мятеж, как и было договорено, охватил всю Андалузию. Почти повсеместно 18 июля гражданские губернаторы в больших городах последовали примеру правительства в Мадриде и отказались от широкого сотрудничества с организациями рабочего класса, которые требовали оружия. Во многих случаях именно это обеспечило успех мятежа и подписало смертные приговоры самим губернаторам, расстрелянными вместе с рабочими лидерами. Начнись восстание 18 июля во всех провинциях Испании, то, скорее всего, 22 июля, как и предполагалось, мятежники повсеместно торжествовали бы. А если бы либеральное правительство Касареса Кироги раздало оружие и приказало гражданским губернаторам сделать то же самое, при первых же признаках опасности использовав рабочий класс для защиты республики, вполне возможно, что мятеж был бы подавлен².

События 18 июля складывались не в пользу республики. Все шло по тому же сценарию, что и в Мелилье. С первыми лучами рассвета и вплоть до полудня гарнизоны в городах поднимали мятеж, им на помощь немедленно приходила фаланга и во многих случаях гражданская гвардия. Там, где не стояли армейские гарнизоны, гвардия, фаланга и местные правые действовали самостоятельно. Назначенный лидер мятежников объявлял военное положение и вводил в действие законы военного времени, о чем зачитывалось с балкона городского муниципалитета на главной площади. Пока гражданский губернатор тянул время в своем кабинете, пытаясь созвониться с Мадридом, сопротивление захвату власти пытались оказывать социалисты, коммунисты и анархисты из местной милиции. Офицеры, верные республике, и во многих случаях полиция противостояли мятежу и пытались побудить к действиям и гражданское правительство, и организации рабочего класса. И UGT и CNT совместно призвали к всеобщей забастовке, и тут же стали расти баррикады из дерева, камня, мешков с песком – словом, из всего, что было под руками. Завязались стычки; их участники с обеих сторон не жалели своей жизни.

18 июля мятеж охватил всю Андалузию. В Севилье генерал Кейпо де Льяно, командир карабинеров, захватил власть совершенно неожиданным образом. Как Санхурхо в 1932 году, он до мятежа не имел никаких связей в городе и на самом деле прибыл сюда только 17 июля на своей машине «испано-суиса». Потом он хвастался, что проделал на ней «20 000 миль ради заговора», делая вид, что инспектирует таможенные посты. В сопровождении лишь своего адъютанта и трех других офицеров он утром 18 июля появился в штаб-квартире, где из-за жары никого не было. По коридору он прошел к генералу Вилья-Абрайе, командиру севильского гарнизона. «Должен сообщить вам, – сказал Кейпо, – что пришло время принимать решение: или вы со мной и другими вашими товарищами, или с правительством, которое ведет Испанию к гибели». Генералу и его штабу никак не удавалось собраться с мыслями. Если они поддержат Кейпо де Льяно, а восстание, как в 1932 году, потерпит поражение, то им грозила ссылка в Вилья-Сиснерос. В конце концов Кейпо арестовал их и приказал всем сидеть в другой комнате. Поскольку ключа от нее не имелось, он поставил перед дверью капрала и приказал ему стрелять в любого, кто попытается выйти. Затем Кейпо в сопровождении одного адъютанта отправился в пехотные казармы и был весьма удивлен, увидев, что войска под ружьем уже стоят на площади. Тем не менее Кейпо подошел к полковнику, которого никогда раньше не видел, и сказал: «Жму вашу руку, мой дорогой полковник, и благодарю за то, что в этот час, когда решается судьба нашей страны, вы приняли решение встать на сторону братьев по оружию». – «Я решил поддержать правительство», – сказал полковник. Кейпо выразил удивление и спросил: «Можем ли мы поговорить в вашем кабинете?» Полковник продолжал стоять на своем, и Кейпо отстранил его от командования полком. Но никто из других офицеров не захотел занять его место. Кейпо послал своего адъютанта найти хотя бы одного из тех трех офицеров, которые прибыли вместе с ним. Он остался совершенно один в окружении армейцев, которые явно не симпатизировали ему. Генерал стал шутить с ними, и собеседники признались, что опасаются последствий мятежа Санхурхо 1932 года. Наконец Кейпо нашел капитана, которому смог передать командование полком. Отойдя в заднюю часть комнаты, он изо всех сил крикнул офицерам: «Вы мои пленники!» Те с нескрываемой покорностью опустили головы. Но далее Кейпо выяснил, что в полку насчитывается всего 130 человек. Прибыли пятнадцать фалангистов, которые предоставили себя в его распоряжение. Этого было слишком мало, чтобы захватить огромный город с населением в четверть миллиона человек. Критический момент миновал, когда артиллерийские казармы согласились поддержать восстание. На Пласа-Сан-Фернандо была выведена тяжелая артиллерия. После краткой перестрелки с группой «Штурм», собравшейся в отеле «Инглатерра», гражданский губернатор позвонил Кейпо и покорно сдался на условии, что ему будет сохранена жизнь. К мятежу присоединилась гражданская гвардия Севильи. Когда утро подходило к концу, весь центр Севильи уже был в руках Кейпо де Льяно. Тем временем рабочие организации пытались понять, что, собственно, происходит. Радио Севильи призвало ко всеобщей забастовке и обратилось с призывом к крестьянам соседних деревень идти в город на помощь своим братьям по классу. Огромные толпы собирались у штаб-квартир профсоюзов с требованием оружия. Но его было немного. Тем не менее весь день в рабочих пригородах возводили баррикады. Объяты пламенем были одиннадцать церквей вместе с шелковой фабрикой, принадлежащей монархисту маркизу Луке де Тене. В это время Кейпо уже занял радиостанцию. В восемь вечера он выдал первую из своей знаменитой серии речей. Голосом, охрипшим от многолетнего употребления шерри и вальдепеньи, Кейпо объявил, что Испания спасена, а та чернь, что сопротивляется восстанию, будет расстреляна³. Но с приходом ночи Севилья по-прежнему оставалась разделенной на две части.

В течение этого дня Альхесирас, Херес, Кадис и Ла-Линеа почти полностью оказались в руках мятежников, хотя во всех из них сопротивление было окончательно подавлено лишь на следующий день с появлением первых частей Африканской армии. В Кордове полковник Каскахо, военный губернатор, принудил к сдаче своего гражданского коллегу Род-ригеса де Леона под угрозой применения артиллерии, хотя по телефону из мадридского министерства внутренних дел тому обещали, что подмога явится через несколько часов. В Гранаде возникла тупиковая ситуация: генерал Кампинс, военный губернатор, рассказал своим офицерам о мятеже в Марокко. На улицах сторонники Народного фронта весь день митинговали вместе с анархистами. Заговорщики в этом городе пока ничего не предпринимали, хотя с энтузиазмом прослушали выступление по радио Кейпо де Льяно. Порт Уэльва рядом с португальской границей, хотя и был отрезан от республиканской Испании восстанием в Севилье, сразу же перешел в руки Народного фронта. Генерал Посас из министерства внутренних дел Мадрида выдал по телефону срочный приказ командиру гражданской гвардии направить колонну против Кейпо в Севилью. Майор Аро с небольшими силами отправился выполнять приказ, но по прибытии в город немедленно перешел на сторону Кейпо. В Малаге мятежник генерал Пакстот отказался объявить военное положение, когда выслушал по телефону угрозы подвергнуть город обстрелу с моря. Но в тот день это был последний успех правительства. Вечером прекратилось сопротивление в Тетуане, последнем оплоте республиканцев в Африке⁴.

¹ Бандера была самостоятельным подразделением, в которое входило до 600 человек, дивизион мобильной артиллерии и ремонтная служба.

² Догматический историк анархизма Макс Неттлау позже безуспешно пытался подвести под это решение рациональное основание. «Когда существует автономия, – писал он в «Информационном бюллетене» CNT – FAI 25 июля, – то люди в соответствующее время могут получать оружие и получают его. Когда автономии не существует, то почти ничего не удается сделать, и в таком, и только в таком случае враг получает временное преимущество».

³ «Чернь» или «канальи» было любимым выражением Кейпо в течение всей войны.

⁴ Сопротивление левых длилось в Санта-Круз-де-ла-Пальма до 28 июля. Все остальные Канарские острова были заняты мятежниками к 20 июля.

Мадрид ждет. – «Народу нужно оружие». – Революция и контрреволюция на флоте. – Неудача попытки подавить мятеж конституционными средствами. – Жестокости. – Уход в отставку Касареса Кироги. – Мартинес Баррио и поиски компромисса. – Отказ Молы. – Отставка Мартинеса Баррио. – Народ вооружается.

Как и о поражении в Марокко, мадридское правительство узнавало о нем в стране по телефону: командир мятежников, сместивший гражданского губернатора или верного правительству военного, мог ответить оскорблениями или возгласом: «Арриба! Испания!» Таким же образом новости поступали к лидерам партий и профсоюзов. Андрэ Мальро красочно описал, как это происходило. «Алло, Авила? – спрашивает Мадрид. – Как у вас дела?» – «Салют! – отвечает Авила. – У нас все отлично. Да здравствуют Бог и король!» – «Вот и отлично. Всего хорошего!»¹ Тем не менее в течение всего этого дня Касарес продолжал действовать так, словно он и в самом деле руководит страной. Он консультировался с генералами Нуньесом де Прадо и Рикельме², которые, как он знал, продолжали хранить верность республике. Говорил он и с президентом Асаньей, со спикером кортесов Мартинесом Баррио и с ведущим мадридским юристом Санчесом Романом, который придерживался слишком правых взглядов, чтобы примкнуть к Народному фронту. Группа лидеров республики обсуждала, как достигнуть компромисса, который поможет избежать свержения режима и гражданской войны. Но рабочие уже запрудили почти все улицы Мадрида и настойчиво требовали оружия. Делегация водителей такси, позвонив премьеру, предложила ему услуги 3000 такси, чтобы сломить мятежников. В распоряжении UGT было 8000 ружей, но их почти все разобрала коммунистическая и социалистическая молодежь. Молодые люди уже начали оставлять свои рабочие места и нести на улицах постоянную полицейскую службу. 8000 стволов было слишком мало, чтобы сопротивляться мадридскому гарнизону и его сторонникам из фаланги, хотя пока еще в кварталах правых не было заметно никаких признаков волнения. Специальные издания «Кларидад» и «Эль Сосьялиста» крупными буквами заголовков на первых полосах требовали: «Оружия для народа»³. «Оружия, оружия, оружия!» – весь день громогласно раздавалась на улицах и на Пуэрта-дель-Соль. Огромные толпы мужчин и женщин окружили муниципалитет и военное министерство. Но Касарес отказывался прислушиваться к их требованиям. Во второй половине дня он приказал генералу Нуньесу де Прадо в Сарагосе попытаться достичь какого-то компромисса с командиром дивизии генералом Кабанельясом, который, как предполагалось, был республиканцем. «Смена министра удовлетворит все требования генерала и устранит необходимость мятежа», – сказал Кабанельясу Нуньес де Прадо. Тем не менее сам он был арестован и позднее расстрелян вместе со своим адъютантом. В Мадриде кабинет министров продолжал непрерывно заседать в военном министерстве в Королевском дворце, а потом перебирался в министерство внутренних дел на Пуэрта-дель-Соль. В двадцать минут восьмого мадридское радио объявило, что мятеж повсеместно подавлен, даже в Севилье. Это было первое официальное сообщение о том, что в пределах материковой Испании происходят волнения. За этим последовала серия указов о смещении со своих постов Франко, Кабанельяса, Кейпо де Льяно и Гонсалеса де Лары (он командовал войсками в Бургосе). А тем временем из всех радиоприемников в жаркой столице лилась темпераментная музыка, частично чтобы успокоить, а частично чтобы завести толпы, ожидающие сообщений. Время от времени из громкоговорителей раздавались призыва: «Народ Испании! Оставайтесь на нашей волне! Не выключайте свои радиоприемники. Слухи распространяются предателями. Оставайтесь на нашей волне!» В десять вечера Пассионария произнесла первую из своих многочисленных яростных речей, прозвучавших во время Гражданской войны. Она требовала организовать сопротивление по всей стране, призывала женщин Испании драться, пуская в ход ножи и кипящее масло, и закончила свое выступление лозунгом: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Но пасаран!» («Они не пройдут!») Выразительные слова этого ее призыва сразу же стали главным боевым кличем республики. Но Касарес, пользуясь поддержкой Асаньи, по-прежнему отказывался вооружить рабочих. И если еще недавно его считали революционером, то сейчас он, как реакционер, стал объектом всеобщей ненависти. Его псевдоним Штатский по кличке знаменитого быка, который отказывался защищаться, повторялся повсюду с откровенным презрением. Что же до заговорщиков в Мадриде, они все еще продолжали пребывать в нерешительности.

Весь день правительство делало все, что было в его силах, дабы подавить уже успешно завершившуюся революцию в Марокко. Тетуан и Сеута подверглись бомбардировке. Но она лишь заставила султана и великого везира с большей легкостью принять те изменения, которые им навязал Бейгбедер. Не причинили бомбы и каких-либо разрушений военных объектов. В борьбе с мятежниками в Марокко Касарес пытался использовать и флот. Утром 18 июля в Мелилью из Картахены пришли три эсминца. В пути офицеры слышали радиообращение Франко из Лас-Пальмаса. Втайне они договорились присоединиться к националистам. По прибытии в Мелилью офицеры получили приказ обстрелять город. Капитан одного из эсминцев описал цели начавшегося мятежа и призвал свою команду поддержать его. Его слова были встречены полным молчанием, которое наконец прервал единственный возглас: «В Картахену!» С этим призывом согласилась вся команда корабля. Офицеры были разоружены и арестованы, а эсминец поднял якорь, уходя от мятежного города в открытое море. Точно такие же сцены имели место и на других эсминцах. Три военных корабля предоставили себя в распоряжение правительства, и на каждом был сформирован судовой комитет для замены офицеров.

Попытки справиться с мятежом при помощи конституционных средств постигла неудача. Этот исход был неизбежен, поскольку большинство так называемых сил законности и порядка присоединились к мятежникам, которые утверждали, что именно они представляют законность и порядок. Единственную силу, способную сопротивляться мятежникам, представляли профсоюзы и левые партии. Тем не менее прибегнуть к помощи этих сил означало для правительства необходимость смириться с неизбежностью революции слева. И не стоит удивляться, что такие либералы из среднего класса, как Касарес, опасались столь решительного шага. Но при той ситуации, которая сложилась в Испании в ночь на 18 июля, он был неизбежен. В городах, где состоялся мятеж, в Марокко и Андалузии, им уже противостояли революционные левые партии. Именно такую революцию Кейпо де Льяно подавлял в Севилье, хотя сам спровоцировал ее.

Таким образом, всю Испанию накрыло огромное облако актов насилия, в которых нашли себе выход ссоры и враждебность, копившиеся многими поколениями. Поскольку связь была затруднена или вообще прервана, каждый город оказался предоставлен сам себе, и его драма развивалась как бы в вакууме. Географическая разобщенность в Испании стала главным фактором социального разъединения нации. Региональные амбиции посеяли ветер и теперь пожинали бурю. Центральная власть прекратила существование, и в ее отсутствие отдельные личности и города стали вести себя вне всяких норм и правил, словно ни общества, ни истории для них не существовало. В течение месяца без суда и следствия казнили около ста тысяч человек. Были разорваны на куски несколько епископов, а церкви осквернены. Образованные христиане проводили вечера, убивая неграмотных крестьян. Подавляющее большинство этих преступлений с обеих сторон было делом рук людей, уверенных, что они совершают не только справедливые, но и благородные деяния. Тем не менее они вызвали такой накал ненависти, что, когда наконец был установлен какой-то порядок, он мог лишь рационализировать эту ненависть, единственным исходом которой могла быть только война. И было бы совершенно неправильно считать, что такое развитие событий вызывало отвращение и неприятие. Испанцы из всех партий с головой кинулись в войну, напоминая веселые ликующие толпы в столицах остальной Европы августа 1914 года, хотя в 1936 году испанцы подсознательно чувствовали, что они должны примыкать к какой-то партии.

Эти ужасные последствия предвидел Касарес Кирога, когда в ночь на 18 июля он в отчаянии мерил шагами свой кабинет в Пасео-де-Кастельяна, только недавно покрытый позолотой. Предельно измотанный, Касарес пришел к выводу, что ему остается лишь подать в отставку. Президент Асанья только сейчас ясно увидел размер поджидающей их катастрофы. Он тут же призвал Мартинеса Баррио, непревзойденного мастера компромиссов, составить новое правительство, которое попробовало бы договориться с мятежниками. Все новые министры были достаточно сдержанными и скромными людьми. Кабинет включил в свой состав и барристера Санчеса Романа, который держался срединной позиции. Это имя в сообщении радио Мадрида было встречено толпой на улицах и в кафе криками: «Измена!» и «Предатели!». 100 000 рабочих двинулись от муниципалитета на Пуэрта-дель-Соль. «Оружия, оружия, оружия!» – на ходу скандировали толпы. Тем временем предпринимались попытки найти какой-то компромисс. Генерал Мьяха, командовавший расположенной в Мадриде дивизией, добродушный офицер республики (в армии его называли Папой), которого Мартинес Баррио назначил военным министром, позвонил Моле в Памплону. После обмена любезностями Мола откровенно заявил, что выступил против правительства. Несколько позже ему позвонил сам Баррио и предложил пост в правительстве. «Народный фронт не может обеспечить порядок, – ответил Мола. – У вас есть свои сторонники, а у меня свои. Если бы мы заключили сделку, мы предали бы и свои идеалы, и своих людей. И нас обоих стоило бы линчевать». Эти смелые слова генерала Молы обошлись стране в тысячи жизней – включая и его собственную. К тому моменту стало ясно, что хотя мятеж в Памплоне и не увенчался мгновенным успехом, но и подавить его сразу тоже не удалось. Мола взял на себя огромную ответственность за ход событий. Но как он мог отступить на этом этапе? И если бы даже и пошел на это, другие его просто отодвинули бы в сторону. Аналогичный призыв, с которым Баррио по телефону обратился к генералу Кабанельясу в Сарагосе, тоже не увенчался успехом⁴. Когда в ночь с 18-го на 19 июля эти попытки завершились неудачей, на рассвете Асанья, Мартинес Баррио и лидеры социалистов Прието и Ларго Кабальеро провели новые консультации. Социалисты предупредили, что не остается никакой альтернативы, кроме как раздать оружие профсоюзам. Вскоре громкоговорители мадридского радио оповестили, что вновь сформированное правительство «констатирует объявление фашизмом войны испанскому народу». Администрация, как и при Касаресе Кироге, была полностью сформирована из либералов республиканских партий, выходцев из среднего класса. Но социалисты, коммунисты и анархисты объявили, что поддерживают новых министров, и формально отложили в сторону свои противоречия. Премьер-министром стал Хосе Хираль, профессор химии и близкий друг Асаньи; до этого он был министром по морским делам. Генерал Посас, возглавляющий гражданскую гвардию, и генерал Кастельо, военный губернатор Бадахоса, стали соответственно министром внутренних дел и военным министром. Оба считались надежными республиканцами, а Хираль надеялся, что их присутствие в правительстве убедит средний класс его поддержать, а также усилит либеральные позиции в армии. Новое правительство немедленно предприняло тот неизбежный шаг, от которого Касарес, до конца верный Конституции, уклонялся. Народ должен получить оружие! 19 июля с восходом солнца от военного министерства по улицам Мадрида двинулась вереница грузовиков с ружьями к штаб-квартирам CNT и UGT, где их разбирали ожидавшие оружия толпы, которые с яростным восторгом восклицали: «Но пасаран!» и «Салют!». Такие же приказы раздать все имеющееся в наличии оружие были по телефону отданы гражданским губернаторам всех провинций, хотя во многих случаях они уже запоздали, ибо их отдавали на рассвете того летнего дня, когда вторая волна мятежей затопила Испанию. Именно тогда Франко, сойдя с борта «Стремительного дракона», ступил на африканскую землю, где его встретил в Тетуане Сайнс де Буруага, в том самом аэропорте Сан-Рамьель, где предыдущим днем были разгромлены последние республиканцы, возглавляемые двоюродным братом Франко майором Лапуэнте⁵. «Чуррука» в Кадисе взял на борт первую часть Африканской армии и 200 мавританцев, которым предстояло высадиться непосредственно в Испании. Команды военных кораблей, что пошли на юг к Альхесирасу, были готовы восстать против своих офицеров. Даже такой крутой коммунист, как Эль Кампесино, позже выразил удивление, что в течение одного-единственного дня было «столько крови и боев».

В Мадриде, в Барселоне и всюду, где, как обычно, в воскресенье должны были состояться бои быков, они были отменены⁶. Началась давно предсказанная кровавая коррида народа Испании.

¹ На самом деле в Авиле мятеж начался только 19 июля. Телефонная связь продолжала исправно служить обеим сторонам – как и за все время Гражданской войны – достижение, которым ее американский менеджмент откровенно гордился.

² В результате тщательного расследования удалось установить, что все генералы испанской армии, которые активно поддерживали республику, были масонами.

³ Мадридские анархисты ко всем этим событиям относились индифферентно, поскольку всецело были заняты организованной ими забастовкой строителей.

⁴ Кабанельяс считал себя республиканцем. Его убедил присоединиться к мятежу некий молодой офицер, который приставил пистолет ему к голове и сказал, что для решения у него остается минута.

⁵ Позже Лапуэнте был расстрелян. Франко вылетел из Лас-Пальмаса утром 18 июля. Прежде чем приземлиться в Тетуане, он сделал остановки в Агадире и Касабланке. Вполне возможно, что генерал благоразумно не торопился прибыть в Марокко, пока не убедился, что его друзья одержали там победу.

⁶ До конца Гражданской войны в Испании вообще больше не проводилось боев быков.

19 июля. – Битва в Барселоне. – Хихон. – Овьедо. – Галисия. – Провинция Басков. – Бургос. – Сарагоса. – Памплона. – Вальядолид. – Революция на флоте. – Мятеж в Мадриде.

19 июля в Барселоне, где еще недавно было до странности спокойно, разразилось крупнейшее сражение. Ночью величественный город был взбудоражен слухами. Все пространство от огромной центральной площади Каталунья вдоль тенистой авеню Рамблас с ее барами и цветочными магазинами вплоть до гавани у Пласа Пуэрта-де-ла-Пас, где с высокой колонны статуя Колумба вглядывалась в Средиземноморье, было заполнено толпами. Генерал Льяно де ла Энкомьенда, командир дивизии, расквартированной в Барселоне, предупредил своих офицеров, что, если в силу обстоятельств ему придется выбирать между двумя экстремистскими движениями, он без промедления сделает выбор в пользу коммунизма, но не фашизма. Среди тех, кто слушал его, были и руководители мятежа (в том числе и кавалерийский генерал Фернандес Бурриель, который до возвращения генерала Год еда с Мальорки командовал городским гарнизоном), который планировалось начать на следующий день. Предполагалось, что войска из самых разных казарм должны стянуться на площади Каталунья. Занять остальную часть города, скорее всего, будет несложно. Но заговорщики не оценили уровень враждебности к ним со стороны гражданской гвардии города, которой командовали генерал Арагуррен и полковник Эскобар¹, а также огромного количества рабочих, в массе своей анархистов. Вечером 18 июля президент Компаньс отказался подчиниться требованию «Оружие – народу!». Тем не менее члены CNT силой захватили несколько арсеналов и теперь были готовы к неизбежной схватке. Буквально в одно мгновение руководители анархистов превратились из разыскиваемых преступников хоть и не в защитников демократии, но в «лидеров антифашистского революционного альянса». Тем временем Льяно де ла Энкомьенда сообщил Компаньсу, что в гарнизоне все спокойно. Все же президенту не спалось. В два часа ночи он и Вентура Гассоль, поэт и его советник по культуре, вышли на проспект Рамблас. Компаньс низко надвинул на глаза мягкую шляпу. Растрепанная шевелюра его спутника, завитки которой падали на лоб, придавала ему вид скрипача прошлого века. Бурное веселье субботней ночи Барселоны постепенно уступало место уже традиционному для этого города революционному рассвету. Внезапно стало ясно, что улицы заполнены не праздными гуляками, а вооруженными рабочими. Танцевальная музыка в динамиках сменилась настойчивыми призывами к пролетарскому единству. В передаче Радио Мадрида голос Пассионарии призывал помнить о восстании в Испании 1808 года, встретившем Наполеона. В четыре утра Компаньс получил известие: войска под командованием полковника Лопеса-Амора оставили свои казармы Педральбес на севере города и движутся к площади Каталунья.

Карта 6. Барселона

Солдат в казармах подняли спозаранку и выдали по солидной порции бренди. Им сообщили, что их посылают то ли громить анархистский мятеж, то ли пройти маршем по городу в честь так называемой Барселонской олимпиады – фестиваля, организованного левыми силами, противостоящим официальным Олимпийским играм, которые должны были начаться в Берлине. Но две группы мятежников так и не встретились, поскольку и та и другая натолкнулись на яростное сопротивление рабочих, возглавляемых анархистами. Те получили поддержку полиции и гражданской гвардии, которая в Барселоне, едва ли не единственная в Испании, полностью сохранила верность правительству². Артиллерийской колонне под командованием полковника Лопес-Амора удалось добраться до площади Каталунья, где они обманом захватили здание телефонной станции, но продвинуться дальше не смогли. Офицеры, возглавлявшие мятеж, оказались не в состоянии справиться с революционной непредсказуемостью противника. Второе артиллерийское подразделение захватила колонна вооруженных рабочих, которые, стреляя в воздух, преградили военным путь и «страстными словами» упросили мятежников не открывать огонь. Затем им удалось уговорить войска повернуть пушки против своих же офицеров. Но большая часть вооруженных столкновений в Барселоне проходила далеко не так легко, и рабочим удавалось добиваться успеха только за счет собственной гибели. Утром Годед вернулся с Мальорки, которую он захватил практически без единого выстрела. Ему не удалось ни вдохнуть мужество в свои войска, ни стянуть к ним подкрепление. Бои продолжались весь день. Площадь Каталунья была завалена телами людей и конскими трупами. В начале вечера старое здание управления порта, где Годед расположил свою штаб-квартиру, было взято штурмом. Сам Годед попал в плен и был вынужден обратиться по радио к своим сторонникам со сдержанным и благородным призывом сложить оружие, как поступил Компаньс, когда была подавлена революция 1934 года. Годед пошел на это главным образом для того, чтобы удержать своих сторонников на Мальорке от посылки подкреплений, о которых он просил ранее. Голос генерала был слышен по всей республиканской Испании, и повсюду его слова встретили с энтузиазмом. К вечеру в руках мятежников оставались лишь казармы Атансарес близ порта, и у подножия колонны Колумба засели два пулеметчика, которые весь день поливали огнем выход с бульвара Рамбле на Пласа Пуэрта-де-ла-Пас.

19 июля повсюду царили суматоха и неразбериха. То и дело вспыхивали конфликты, которые так и не получали разрешения.

В Астурии гражданская гвардия Хихона закрепилась в казармах Симанакас. В Овьедо, центре революции 1934 года, где с февраля шло революционное брожение, возникла любопытная ситуация. Город был полностью потерян для мятежников. Но командующий гарнизоном полковник Аранда, который в Марокко обрел репутацию самого умного стратега, представился и гражданскому губернатору и руководству профсоюзов как надежный «меч республики». Он убедил их, что ситуация далеко не так серьезна, чтобы вооружать рабочих. Гонсалес Пенья, который руководил восстанием в Астурии 1934 года, и Белармино Томас, еще один депутат от социалистов, позволили уговорить себя и согласились с Арандой, чья политическая ориентация оставалась для них неизвестной. Четыре тысячи шахтеров, которые могли бы обеспечить безопасность Овьедо, двинулись на поезде через Астурию в Мадрид. В девять вечера, созвонившись с Мол ой, Аранда объявил, что присоединяется к мятежникам. Он был поддержан силами гражданской гвардии и фаланги. Левые в Овьедо запаниковали. Но остальная часть Астурии была настроена враждебно к Аранде, и к 20 июля он оказался в плотном кольце осады шахтеров.

В Басконии третья и самая южная провинция ее, Алава со столицей в Витории, была без труда захвачена мятежниками во главе с полковником Алонсо Вегой. Но две другие провинции, Бискайя и Гипускоа, были столь же легко удержаны правительством. В Бильбао, столице Бискайи, мятеж вообще не состоялся. Расквартированный там полк, естественно, был готов поднять мятеж, но его предал полковой кузнец. В Сан-Себастьяне, столице Гипускоа, военный губернатор полковник Карраско был арестован. Тем не менее Прието все утро звонил из Мадрида, дабы убедиться, что далекая от революционных настроений Баскская националистическая партия поддержит правительство. Но ему не стоило беспокоиться. К полудню и в Бильбао, и в Сан-Себастьяне вместе со всеми горными и рыбацкими деревушками обеих провинций прошла всеобщая мобилизация добровольцев. В обоих городах была создана хунта обороны, многие известные деятели правого крыла оказались под арестом, а их машины реквизированы. Эти шаги были инспирированы баскскими националистическими политиками во главе с Мануэлем де Ирухо. Тем временем военные заговорщики продолжали мешкать, теряя время. Наконец телефонный звонок от Молы побудил полковника Вальеспина, закрепившегося в казармах Лойолы в Сан-Себастьяне, к решительным действиям. Две пушки были наведены на здание гражданского управления. Все его служащие сбежали, дав возможность освободиться полковнику Карраско. Что он и сделал, присоединившись к другой группе правых, засевших в отеле «Мария-Кристина». Восставшая гражданская гвардия заняла клуб «Гран Казино». Сложилась ситуация, при которой прекрасная летняя столица Испании могла оказаться в руках мятежников. Когда в эфире радио Сан-Себастьяна послышался револьверный выстрел, диктору пришлось объяснять: «Выстрел, который вы только что слышали, был произведен нашим товарищем, который, споткнувшись, выронил оружие. Жертв нет». Хотя полковник Карраско и объявил военное положение, полковник Вальеспин откладывал выступление – «маньяна»³. А ночью мощная колонна республиканцев со стороны оружейного центра Эйбара начала занимать город.

В Галисии основное сопротивление мятежникам оказали команды военных кораблей в портах Ла-Корунья, Виго и Эль-Ферроль. Их не удалось сразу же принудить к повиновению, и в Ла-Корунье мятеж начался лишь 20 июля. В Эль-Ферроле мятежники к ночи овладели портом, но моряки, владевшие линкором «Испания» и другими кораблями, обстреляли побережье. В других городах Галисии мятеж увенчался успехом лишь после ожесточенных уличных боев, когда обнищавшие, оборванные крестьяне решительно двинулись в город пешком и на повозках, словно спеша на фиесту, готовые драться и умирать.

Самые впечатляющие победы 19 июля мятежники одержали в Бургосе, Памплоне, Сарагосе и Вальядолиде. В Бургосе, древней столице Кастилии, строгом, сдержанном и очень консервативном городе, мятеж без труда увенчался успехом, не было сделано почти ни одного выстрела. «Здесь даже камни – националисты, – гордо заметила в августе графиня Вальелано доктору Жюно из Красного Креста⁴. Воодушевлял мятежников полковник Гавилан (за день до этого генерал Гонсалес де Лара был арестован и отправлен в тюрьму в Гвадалахе). И именно он арестовал генерала Батета и полковника Мена, командовавшего гражданской гвардией, который тоже сохранил верность республике.

Жены членов гражданской гвардии успели удержать губернатора от раздачи оружия народу, сказав, что его пустят в ход, дабы убивать их мужей. В этом городе было много известных лиц правого направления, таких, как Саэнс Родригес и Гойкоэчеа, которые отпраздновали победу.

В Сарагосе войска вышли на улицы с первыми лучами рассвета и прежде, чем профсоюзы сумели организовать сопротивление, успели захватить все ключевые точки города. Уэска и Хака, другие города Арагона, были захвачены столь же легко, хотя в Барбаро, городке рядом с границей Каталонии, командир местного гарнизона полковник Вильяальба наконец решил поддержать республику. Его отход от мятежников был восторженно принят, и полковника сочли самым известным офицером из тех, кто отказался участвовать в заговоре националистов. В Теруэле, столице Арагона, самой южной провинции, когда мятежники объявили о введении военного положения, их слушало всего семеро солдат. Губернатор отменил его, но гражданская гвардия и полиция все же подняли мятеж.

Последовавшей всеобщей забастовки оказалось недостаточно, чтобы предотвратить бескровный успех мятежников. В Наварре не было никаких сомнений в победе националистов. Когда в Памплоне Мола объявил о военном положении, его с энтузиазмом поддержали 6000 карлистов, которым генерал выдал щедрые обещания, и вся провинция тут же оказалась в его руках. Сцены религиозного энтузиазма вкупе с воинственным пылом напоминали о возбуждении, царившем в Наварре в XIX веке во время карлистских войн. И стар и млад, все в красных беретах, пели старый карлистский гимн «Ориаменди». Памплона была запружена жителями соседних деревень, требовавших выдать им оружие. Здесь, как и в Бургосе, командир гражданской гвардии поддержал Народный фронт и был расстрелян своими же подчиненными.

В Вальядолиде, другом соборном городе на кастильской равнине, где в бедности умер Колумб, генерал Саликет, который уже был в списке офицеров, уходящих в отставку, и генерал Понте, ветеран монархистских заговоров, неожиданно появились в кабинете командира дивизии генерала Молеро, масона, и потребовали от него присоединиться к ним. Мятежники дали своему собрату офицеру четверть часа на раздумья и удалились в приемную. Пока шли минуты, с улицы доносились звуки уличных боев между фалангистами и рабочими. Внезапно генерал Молеро с криком «Да здравствует республика!» распахнул дверь, и один из его адъютантов открыл огонь. Состоялась короткая перестрелка. С каждой из сторон было убито по одному младшему офицеру, но в конечном итоге победа досталась мятежникам. Молеро увели и позднее расстреляли. В городе железнодорожные рабочие отважно дрались против хорошо вооруженных противников, среди которых были члены гражданской гвардии, полиции, а также горожане и фалангисты. Защитники здания администрации так и не сдались, и его сровняли с землей. Тем не менее к вечеру Вальядолид был взят. Луис Лавин, гражданский губернатор, которого Касарес Кирога назначил специально, чтобы покончить с фашизмом в городе, обнаружил, что оказался в полном одиночестве – его покинули все сотрудники и друзья. Сев в машину, он попытался добраться до Мадрида, но был схвачен и доставлен обратно пленником в своем собственном доме, где уже успел расположиться генерал Понте. Лавин высказал единственное требование: чтобы его увезли в тюрьму через черный ход, а не через парадный.

Из других городов Старой Кастилии Сеговия была взята мятежниками без кровопролития, так же как и Авила, где освободили из тюрьмы восемнадцать фалангистов, включая Онесимо Редондо. Самора и Паленсия тоже быстро сдались мятежникам, хотя в обоих городах офицеры, гражданская гвардия и правые несколько дней провели как на иголках, ибо постоянно ходили слухи о неизбежном появлении поезда с шахтерами, которые должны были вернуться после того, как разгромят Аранду и Овьедо. В Леоне в самом деле появились 2000 шахтеров с требованиями выдать им оружие. Военный губернатор генерал Бош заявил, что они получат часть оружия, если покинут город. В результате рабочие получили 200 ружей и четыре пулемета. В городе на следующий день сохранялось спокойствие. В Эстремадуре Касера и ее провинция была захвачена восставшими, но Бадахос, благодаря лояльности гарнизона и генерала Кастелло, остался республиканским. В Новой Кастилии и Ламанче у мятежников был только один успех – в Альбасете, захваченном гражданской гвардией. В Андалузии 19 июля генерал Кейпо де Льяно занял Севилью, но пригороды продолжали оставаться в руках рабочих. В андалузских городах, где 18 июля мятеж в целом увенчался успехом, продолжались спорадические перестрелки, и в Кадисе и Альхесирасе националисты получили существенную подмогу от только что появившихся отрядов мавров Африканской армии. Противостояние в Гранаде продолжалось весь день. Из военного министерства генералу Кампинсу, военному губернатору, позвонил Кастелло с требованием вооружить колонну войск и послать ее маршем на Кордову. Но два полковника из гарнизона ответили, что сомневаются, согласятся ли офицеры возглавить ее. Еще один полковник, ссылаясь на начавшуюся всеобщую забастовку, сообщил, что Гранада уже полностью в руках марксистов. Мадрид потребовал от Кампинса, чтобы экспедицию возглавила милиция Народного фронта. Он отправился в артиллерийские казармы и объявил собравшимся офицерам: «Господа, военный мятеж провалился. Я верю, что вы остаетесь полностью верны республике. Я получил приказ из Мадрида конфисковать в гарнизоне оружие». Ответом ему было молчание, которое он счел за согласие. Но и к полуночи вооружить никого не удалось.

Такое же противостояние сохранялось и в Валенсии. К середине утра все было готово к началу восстания, несколько тысяч горожан заверили мятежников в своей поддержке, но тут из Барселоны пришли плохие известия. Генерал Гонсалес Карраско, который прибыл из Мадрида возглавить мятеж, внезапно проявил нерешительность. Военный губернатор генерал Мартинес Монхе, который не участвовал в заговоре, тоже заколебался. А к тому времени масса рабочих Валенсии, возглавляемая докерами-анархистами, высыпала на улицы.

Колледж Святого Томаса Вильянуэвского и церковь Двух святых Томасов были разграблены и подожжены. Пока генералы продолжали колебаться, несколько левых офицеров гражданской гвардии начали раздавать народу оружие. К приходу ночи ситуация не разрешилась. Эта нерешительность охватила все побережье от Аликанте и до Гандии. Но не было никаких сомнений в том, что дальше к югу до Алмерии и по всей остальной Андалузии Народный фронт одержал верх. До 18 июля о мятеже тут не было и слышно. К наступлению ночи темпераментная Испания пылала огнем революции.

На Балеарах, где в Мальорке Годед сберег себя для мятежа, сержантский состав и части гарнизона Менорки предотвратили успех мятежника генерала Боша⁵. К ночи офицеры объявили военное положение в порту Маона, но тут же были окружены. Тем не менее на Ибисе и на других мелких островах архипелага мятеж увенчался успехом. 19 июля 1936 года Испанское Марокко продолжало оставаться самым спокойным доминионом Испании – если не считать гнилой колонии на западном побережье Африки, куда еще не дошли известия о мятеже. Генерал Франко, встретившись со старыми друзьями в легионе, назначил место сбора в Тетуане и спланировал переброску Африканской армии через пролив. Боев тут не было, по крайней мере на суше. А вот в водах, омывающих Марокко, сложилась совершенно иная ситуация. На рассвете 19 июля «Либертед» и «Сервантес» вышли из Эль-Ферроля и легли курсом на юг. Они были посланы правительством, чтобы разгромить мятеж в Марокко. Позже единственный исправный испанский линкор вышел из Виго до того, как в этом порту начался мятеж, и тоже направился на юг. На всех этих кораблях, как и на «Чурруке», когда она высадила первую партию мавров в Кадисе, а также на всех военных кораблях в Картахене революционеры одержали верх по примеру тех трех крейсеров, которые за день до этого были посланы в Мелилью. Команды воодушевило послание из Адмиралтейства в Мадриде, обращенное к ним, а не к командирам, – захватить и заключить под стражу тех офицеров, которых они еще не убили. Самая жестокая схватка произошла на «Линкоре», на середине океана, где офицеры оборонялись в кают-компании до последнего⁶. (На лаконичный вопрос, что делать с трупами, – его задал судовой комитет, взявший на себя командование, – Адмиралтейство ответило: «С соответствующей торжественностью опустить за борт».) Так что к вечеру 19 июля внушительная эскадра под командой самозваных судовых комитетов из членов экипажа собралась в районе Гибралтара, чтобы преградить Франко доступ в Южную Испанию. Все же канонерской лодке «Дато» вечером 19 июля удалось переправить через пролив второй отряд войск мятежников. А часть 5-й бандеры Иностранного легиона доставили в Севилью по воздуху тремя самолетами «бреге».

Наконец и в Мадриде начался мятеж, но к этому времени профсоюзы и политические партии были к нему готовы. По настойчивому требованию UGT двери тюрем отворили, и сидящие в них анархисты вместе с обыкновенными преступниками вышли на свободу. Номинальный руководитель мятежа в Мадриде, генерал Вильегас, решил, что эта ноша для него непосильна, и его место занял заместитель Вильегаса генерал Фанхуль, который когда-то был заместителем секретаря военного министерства при Хиле Роблесе. К полудню он появился в казармах Монтанья. В этих огромных зданиях, разбросанных к западу от Мадрида, откуда открывался вид на долину неторопливой речушки Мансанарес, в течение дня собрались офицеры из других казарм Мадрида и некоторое количество фалангистов. Фанхуль рассказал о политических целях мятежа и о его соответствии закону. Затем мятежники сделали попытку выйти на улицы столицы. Но к тому времени у ворот воинской части собралась огромная толпа, часть которой была вооружена – из 55 000 ружей, выданных правительством профсоюзам, 50 000 стволов были здесь, у казарм Монтанья. Теперь покидать эту крепость было бессмысленно. Толпа стояла так плотно, что мятежники физически не могли выйти за ворота. Они решили прибегнуть к помощи пулеметов. Толпа ответила огнем, но до утра события так и не получили продолжения.

¹ Под именем полковника Хименеса он выведен в романе Мальро «L'Espoir».

² Энтузиазм жителей Барселоны, когда они увидели на Рамблас группу неторопливо ехавших всадников гражданской гвардии, отдававших пролетарский салют, был просто безграничен.

³ Маньяна – чисто испанское выражение «завтра», обозначающее, что не стоит спешить. (Примеч. пер.)

⁴ Он рассказал об этом в своих записках, но сомнительно, чтобы его собеседница использовала слово «националисты», ибо в те времена оно было не в ходу.

⁵ Не путать с генералом Бошем из Леона.

⁶ Тех флотских офицеров, которых просто взяли под стражу, в августе расстреляли в Картахене. Мемуаристы националистов подсчитали, что 98 процентов офицеров, находившихся во время мятежа на своих кораблях, было убито.

Конец мятежа в Мадриде. – Толедо и Алькасар. – Конец мятежа в Барселоне. – Мятеж в Гранаде. – Валенсия. – Сан-Себастьян. – Севилья. – Ла-Корунья. – Эль-Ферроль. – Леон. – Менорка. – Смерть Санхурхо. – Разделительная линия в Испании на 20 июля.

В течение ночи с 19-го на 20 июля в Мадриде были подожжены пятьдесят церквей. Партии рабочего класса взяли столицу под полный контроль. Утром 20 июля толпа, превышающая размерами ту, что была предыдущим днем, собралась на Пласа-де-Эспанья. Все кричали: «Смерть фашизму!» и «Все на защиту республики!». Крики эти повторялись с восторженной монотонностью. Копье Дон Кихота, чья статуя стояла в центре сквера, энтузиасты использовали как знак, указывающий на казармы Монтанья¹. Уже пять часов продолжался обстрел крепости. К штурму были привлечены авиация и две пушки, которых притащили сюда на волах. Громкоговорители увещевали солдат в казармах поднять восстание. Фанхуль при всей его уверенности не представлял, как ему отсюда связаться с другими казармами в Мадриде. И сомнительно, признают ли они его лидером. Гарнизоны могли поддерживать контакт друг с другом только при помощи сигналов, подаваемых с крыш. Тем не менее именно таким образом Фанхуль смог сообщить генералу Гарсиа де ла Эррану в предместье Карабанчель, чтобы тот прислал подкрепление и освободил их. Но оно не смогло бы пробиться к осажденным. К половине десятого Фанхуль и полковник Серра, предыдущий командир этого гарнизона, получили ранения. Через полчаса в окне крепости появился белый флаг. Толпа подалась вперед в ожидании сдающихся. Ее встретили пулеметные очереди. Это повторялось дважды, взбеленив атакующих. Но со стороны осажденных такая тактика стала не столько хитростью, сколько признаком растерянности. Часть сержантов и рядовых хотели сдаться, предав своих офицеров. «Вперед! К бою! Вперед!» – доносились выкрики из толпы. Наконец за несколько минут до полудня огромные двери казармы поддались натиску атакующих. Толпа, полная маниакальной ярости, ворвалась во двор, где через несколько минут началась резня. Внезапно в проемах окон, выходивших на улицу, появились милиционеры и стали кидать ружья толпе. Один гигант-революционер счел своим долгом выкидывать обезоруженных офицеров, одного за другим, с самой верхней галереи в толпу во дворе, опьяненную бессмысленной жесткостью. Последовавшие зверства не поддаются описанию. Большинство офицеров, включая Серру и даже тех, кто был готов поддержать республику, было убито. Тех же, кому удалось спастись, бросили в Образцовую тюрьму, даже не перевязав им раны. Генерала Фанхуля с трудом спасли от смерти и арестовали, чтобы впоследствии судить. Драгоценные запасы оружия (и боеприпасов) тоже были спасены от разграбления и под охраной милиции доставлены в военное министерство.

Воодушевленные участники штурма маршем прошли до Пуэрта-дель-Соль. Но здесь их шествие было прервано обстрелом со всех сторон. Пока люди лежали, прижавшись к земле, отряд милиции очистил дома, примыкающие к площади. Что же до других гарнизонов Мадрида, офицеры из саперных казарм на Эль-Пардо двинулись на север к Вальядолиду, сказав своим подчиненным, что они идут драться с генералом Молой. Среди тех, кого удалось таким образом обмануть, был сын Ларго Кабальеро, которого немедленно взяли под арест. В пригороде Хетафе офицеры-летчики, верные республике, подавили попытку восстания на авиабазе; артиллерийские казармы в Карабанчеле также были захвачены лояльными режиму офицерами вместе с отрядом милиции. Мятежный генерал Гарсиа де ла Эрран был убит своими же подчиненными. Один за другим сдавались и другие гарнизоны.

Наспех вооруженные отряды милиции, основным, а зачастую и единственным оружием которых был огромный энтузиазм, заполнив такси, грузовики или реквизированные частные автомобили, ринулись на юг к Толедо и на северо-восток к Гвадалахаре. Ибо в обоих этих соседних городах мятеж увенчался временным успехом. В Толедо, пользуясь подавляющим численным превосходством, милиция оттеснила мятежников под командованием полковника Москардо в небольшой и легко обороняемый район с центром в Алькасаре, полукрепости-полудворце, который стоял на возвышенности, господствующей над городом и рекой Тахо. Москардо отверг попытки военного министерства и правительства принудить его к сдаче. В конечном итоге он забаррикадировался в крепости. В его распоряжении оказались 1300 человек, 800 из них были членами гражданской гвардии, 100 – офицерами, 200 – фалангистами или вооруженными сторонниками других правых партий и 190 – кадетами академии (которые были распущены на летние каникулы). Кроме того, полковник взял с собой 550 женщин и 50 детей. И прихватил, по его собственным словам, с собой в заложники «гражданского губернатора со всей семьей и некоторое количество левых политиков (точнее, около ста человек)»². Гарнизон был хорошо обеспечен боеприпасами с соседнего оружейного завода, а вот припасов не хватало с самого начала осады. Что же до отрядов милиции, отправившихся к Гвадалахаре, и этот город, и Алькала-де-Энарес были взяты с относительной легкостью, хотя гражданская гвардия Гвадалахары под командованием генерала Гонсалеса да Лары оказала мужественное сопротивление.

Все это время гражданская гвардия в Мадриде, чья верность правительству вызывала сомнения, была заблокирована в своих казармах. Победа над мятежниками и в Мадриде, и в его окрестностях означала начало революции. Ограждения вокруг Пуэрта-дель-Соль были украшены огромными портретами Ленина и Ларго Кабальеро. Дон Мануэль Асанья, мрачный и ошеломленный, продолжал пребывать в Королевском дворце; портфели в министерствах по-прежнему принадлежали его друзьям, но на улицах власть уже взял народ. Подлинной исполнительной властью в столице стал UGT, возглавляемый социалистами. С помощью левой молодежи, социалистов и коммунистов он соблюдал порядок. В результате антинародного мятежа в Мадриде воцарился синдикализм. 20 июля стало для рабочих днем триумфа.

К вечеру на счету милиционеров, которые стреляли не задумываясь, было уже много жертв. Два надежных офицера-республиканца, полковник Мангада и майор Барсело, организовали в Каса-де-Кампо скорое судопроизводство, чтобы судить офицеров, захваченных в казармах мятежников. Во многих случаях они знали этих людей и всю жизнь относились к ним с ненавистью. Вечером и ночью под их мрачным руководством состоялись первые казни. К тому времени в Мадриде около 10 000 милиционеров были готовы вступить в любой бой, который может начаться.

К вечеру 20 июля мятеж в Барселоне был полностью подавлен. В половине первого ночи после продолжительного боя сдались казармы Атарасанас. Легко подавили и остальные очаги сопротивления. При штурме казарм был убит лидер анархистов Аскасо и брат Молы, капитан Рамон. За два дня боев погибло примерно 200 «антифашистов» и 3000 ранено.

Президента Компаньса посетили руководители анархистов во главе с Гарсиа Оливером и Дуррути. Эти люди, известные своей склонностью к насилию, сидели перед Компаньсом, поставив ружья между колен; одежда их была в пыли после двух дней боев. Они готовы были отомстить за Аскасо.

Компаньс обратился к ним со следующей осторожной речью:

«Прежде всего должен сказать вам, что CNT и FAI никогда не воздавалось должное. Вас всегда жестоко преследовали, и я, который в прошлом был с вами³, позже в силу острой политической необходимости вынужден был противостоять вам. Сегодня вы – хозяева города. – Помолчав, он с осуждением высказался о роли своей собственной партии в подавлении мятежа: – Если я вам не нужен или если вы не хотите, чтобы я оставался президентом Каталонии, сразу же скажите мне, и в рядах борцов с фашизмом одним солдатом станет меньше. Если же вы верите, что я готов погибнуть на этом посту лишь для того, чтобы не восторжествовал фашизм, если вы считаете, что вам могут пригодиться я, моя партия, мое имя, мой престиж, то можете полагаться на меня и на мою преданность, как на человека, который считает, что все постыдное прошлое ныне похоронено, и который страстно желает, чтобы Каталония стала одной из самых прогрессивных стран мира».

Таким образом, в умах лидеров анархистов уже стал расти и укрепляться некоторый консерватизм. Хотя они все еще поддерживали идею либертарианской революции, разработанную первыми учениками Бакунина, их приход к власти, а также боевое братство, закаленное в боях последних двух дней, привело анархистов к сотрудничеству с другими левыми партиями. Была достигнута договоренность, что они будут согласовывать пределы своей власти в городе с силами других организаций в так называемом «Комитете антифашистской милиции». Ему предстояло непрерывно заседать. В состав комитета входило по три представителя от UGT, CNT, FAI и «Эскерры», по одному представителю от POUM и «Рабассарес»⁴ и по два от всех республиканских партий. И после подавления мятежа эта организация, в которой задавали тон представители анархистов (Дуррути, Гарсиа Оливер и Хоаким Аскасо⁵), стала подлинным правительством Барселоны. Хотя милицейские патрули еще обстреливались тайными сторонниками мятежников, тем не менее основной заботой комитета стала подготовка сил милиции к маршу на Сарагосу, а также к революции в Барселоне.

20 июля наконец пришло к завершению противостояние в Гранаде. К полудню улицы города заполнили рабочие, требовавшие оружие, которое офицеры гарнизона все еще отказывались выдавать им, несмотря на приказы генерала Кампинса. Генерал Посас позвонил из Мадрида, требуя «решительного и безжалостного подавления» малейших попыток военного мятежа. Его замышляли полковники Муньос и Леон. Кампинс не с самой умной целью нанес визит в казармы артиллеристов и одним из своих капитанов был обвинен в предательстве. К своему изумлению, он услышал, что весь офицерский корпус гарнизона, гражданская гвардия и милиция поддерживают мятежников. Кампинс сделал попытку скрыться, но ему преградили путь. Его адъютант предложил генералу подписать декларацию о введении военного положения. Что он и сделал после того, как, посетив пехотные казармы, убедился, что и тут все офицеры на стороне мятежников. В этот момент все части гарнизона Гранады получили приказ выйти на улицы города. Но их командиром уже был не генерал Кампинс, посаженный в тюрьму, а полковник Муньос. Город был занят без труда. Невооруженная толпа рассеялась, стоило только военным появиться перед муниципалитетом. Гражданский губернатор и его сотрудники не оказали при аресте никакого сопротивления. Был убит лишь один солдат из сил националистов при занятии центра города. К ночи продолжал держаться лишь единственный рабочий квартал Эль-Альбасин, прямо под Альгамброй. Он не сдавался до 24 июля. При его штурме рабочие понесли неисчислимые потери.

В Валенсии противостояние продолжалось несколько дней, хотя еще 20 июля баланс сил явно склонялся в пользу республики. Когда некоторые офицеры стали раздавать оружие профсоюзам, в город прибыл президент временной хунты провинции Леванте Мартинес Баррио. Спикеру кортесов удалось уговорить генерала Монхе поддержать его замысел. Поскольку Монхе был масоном, резонно предположить, что в этой ситуации важную роль сыграла оккультная власть ложи «Великий Восток». А тем временем все расположенные в городе части оказались в осаде рабочих отрядов. Генерал Гонсалес Карраско, который тщетно метался по городу от одного убежища до другого, понял, что все напрасно, и решил бежать в Северную Африку. Его сторонники в гарнизонах продолжали выдерживать осаду. Были сожжены одиннадцать церквей и разрушен дворец архиепископа.

Подобная же неопределенность царила и в Аликанте, где генерал Гарсиа Альдаве тоже позволил Баррио уговорить себя. Хосе Антонио Примо де Ривера и его брат Мигель продолжали томиться в тюрьме Аликанте без всякой надежды на освобождение. В Сан-Себастьяне мятежники продолжали держаться в отеле «Мария-Кристина» и казармах Лойолы, но появление вооруженных рабочих из Эйбара заставило их расстаться с надеждой взять город. Они оказались в такой же плотной осаде, как и гражданская гвардия в Хихоне.

В Севилье 20 июля Кейпо де Льяно одержал наконец победу. По воздуху из Марокко прибыла первая часть легиона под командованием майора Кастехона. Он повел своих легионеров в последний штурм Трианы, рабочего квартала на другом берегу Гвадалквивира. Рабочие предместья практически не были вооружены, но сопротивлялись до конца. В одном из них, в Сан-Хулиане, резня носила особенно жуткий характер.

Всех мужчин, встреченных на улице, легионеры избивали и закалывали ножами. Нижнюю часть Трианы разнесли в куски артиллерийские залпы.

В Ла-Корунье, на северо-западе полуострова, действовали два генерала – Сальседо, командир дивизии, и Каридад Пита, военный губернатор. Первый был вял и апатичен, а второй, полковник Мартин Алонсо, считался горячим приверженцем правительства и Народного фронта. Глава заговора в Ла-Корунье, он отсидел в Вилья-Сиснерос за свое участие в мятеже 1932 года и при драматических обстоятельствах сбежал оттуда. Сальседо воздерживался с принятием решения, не решаясь присоединяться к мятежу, пока не получит уверенности, удался ли он. Наконец к полудню 20 июля, когда сторонники Народного фронта запрудили улицы, генерал Каридад Пита, доставив хорошие новости из Барселоны и Мадрида, уговорил своего коллегу перейти на сторону правительства. Но оба были немедленно арестованы Мартином Алонсо. Через несколько часов мятежники очистили центр города и взяли в плен гражданского губернатора, которого расстреляли вместе со своей женой в компании двух генералов⁶.

В рабочих районах бои продолжались еще два дня, поскольку к рабочим пришло подкрепление – колонна шахтеров из Астурии. Наконец исход боев решило преимущество вооруженных мятежников. Тем не менее их противникам удалось в относительном порядке отступить к Хихону. Последний бой состоялся на кладбище, широко известном благодаря могиле сэра Джона Мура, героя войны на полуострове.

В Эль-Ферроле весь день продолжалось сражение между моряками и мятежниками, одержавшими верх на суше. Медлительность с принятием решений привела к капитуляции обоих кораблей. Сдались также торпедные катера и сторожевые корабли береговой охраны. На судах было убито тридцать офицеров, но гораздо больше оказалось под стражей, и их сразу же освободили. Всех революционных моряков расстреляли. Таким образом, Эль-Ферроль стала главной и на какое-то время единственной военно-морской базой националистов. В Леоне восстание началось в два часа дня 20 июля. Гражданский губернатор от всей души сожалел об отсутствии шахтеров, которые за день до этого направились в Мадрид. И хотя стояла редкая даже для этих мест удушающая жара, она не помешала рабочим отчаянно сражаться против войск, которыми командовал генерал Бош. Бои шли на улицах предместий. Тем не менее в городе мятежники, как и во всей провинции, одержали победу. Единственное достойное упоминания сражение произошло в Понтеферрадо, центре системы связей региона, где, как считали некоторые из прибывших сюда из Овьедо шахтеров, они будут в безопасности. Те, кто раздобыл оружие в Леоне, стали жертвой бойни на рыночной площади. В Менорке генерал Бош 20 июля потерпел поражение от объединенных сил Народного фронта и солдат его же собственного гарнизона. Так что важная военно-морская база в Маоне перешла в руки республики. Позднее генерала и одиннадцать других офицеров расстреляли без суда.

20 июля произошло еще одно важное событие. Мола послал в Лиссабон самолет, за штурвалом которого сидел молодой летчик-монархист Ансальдо. Он должен был доставить в Бургос генерала Санхурхо. Прибыв на его виллу, Ансальдо встретил сорок возбужденных солдат и офицеров, которые, столпившись вокруг генерала, слушали по радио противоречивые известия, лихорадочно звонили по телефону и пытались предсказывать ход событий. Ансальдо торжественно представился и сообщил, что предоставляет себя «в распоряжение главы Испанского государства!». Все присутствовавшие запели Королевский марш, одни прослезились от избытка эмоций, другие стали восклицать: «Да здравствует Санхурхо! Да здравствует Испания!»

Мадридское правительство высказало Португалии претензии за то, что оно позволило пользоваться своим военным аэродромом пилоту мятежников. Власти Португалии, хотя и симпатизировали Санхурхо, все же потребовали от Ансальдо переместить свой самолет на более отдаленную посадочную площадку. В конечном итоге ему пришлось взлетать с маленького аэродрома в Маринье, окруженного соснами. Несмотря на обеспокоенность пилота, генерал решил взять с собой два тяжелых чемодана с обмундированием, которое понадобилось бы ему как главе нового Испанского государства. Скорее всего, именно этот дополнительный груз и затруднил взлет самолета. Пропеллер коснулся верхушек деревьев, машина загорелась. Раненого Ансальдо выбросило из самолета, а его пассажир погиб в огне. Он стал жертвой своего ненасытного тщеславия, а не (о чем неизбежно шла речь в то время) диверсии республиканцев или даже генерала Франко. Это несчастье плюс недавнее убийство Кальво Сотело, продолжающееся пребывание в тюрьме Хосе Антонио и пленение Годеда привели к тому, что Франко и Мола остались единственными выдающимися личностями в лагере националистов. Пока Моле приходилось иметь дело с последствиями более чем неудачного мятежа на севере Испании и готовиться драться на трех фронтах, Франко уже установил надежный контроль над Марокко и испытанной Африканской армией.

Карта 7. Разграничение территории Испании. Июль 1936 года

К 21 июля можно было провести приблизительную границу между районами, где мятеж в целом увенчался успехом, и теми, где он большей частью провалился. Начинаясь с середины испанско-португальской границы, эта линия шла в северо-западном направлении, где недалеко от Мадрида поворачивала к юго-западу, к горам Гвадаррамы, а затем шла к Теруэлю (примерно в ста милях от Средиземного моря в Арагоне), поднималась на север к Пиренеям и завершалась на испано-французской границе примерно на середине ее протяженности. Кроме узкой полоски побережья, включающей в себя Астурию, Сантандер и две прибрежные провинции Басконии, все к северу и западу от этой линии стало территорией националистов (которая включала также Марокко, Канарские и Балеарские острова, за исключением Менорки). К югу и востоку, кроме главных городов Андалузии – Севильи, Гранады, Кордовы и Альхесираса (все они, кроме двух последних, оказались изолированными друг от друга), вся территория однозначно принадлежала республиканцам. В таких городах на ее территории, как Толедо, Сан-Себастьян, Валенсия и Хихон, некоторые здания продолжали удерживаться мятежниками. А Альбасете и Овьедо, хотя и окруженные республиканцами, оставались в руках националистов. Во многих городах, полностью захваченных мятежниками, еще несколько дней шли бои, главным образом в рабочих кварталах.

В сельской местности Андалузии ситуация оказалась донельзя запутанной. Типичными можно считать события в шахтерском городке Пособланко. Сначала гражданская гвардия 18 июля одержала победу в начавшемся мятеже. Затем шахтеры окружили свой собственный город и принудили ее сдаться. Все 170 гвардейцев были расстреляны. Бои заняли четыре недели. Эти события были последней кульминацией неудержимых вспышек мятежа, которые полыхали в Кастильбланко, Касас-Вьехас и Юсте⁷.

¹ Позже националисты обратили внимание, что рука этой статуи Дон Кихота выкинута как бы в фашистском приветствии – она не согнута и кулак не сжат.

² В вопросе, были или нет заложники в Алькасаре, приходится полагаться лишь на заявление Москардо, сделанное после войны.

³ Компаньс намекает, что в бытность его адвокатом ему нередко приходилось за минимальный гонорар защищать в судах анархистов.

⁴ «Рабассарес» – партия виноделов, которая в 1934 году начала защищать свои виноградники от лендлордов.

⁵ Хоаким Аскасо – брат Аскасо, погибшего 20 июля.

⁶ Рассказывают, что жена губернатора погибла самым ужасным образом. Она только что перенесла аборт, и ее опустили в могилу на носилках – на них же она и была расстреляна. Один их тех, кто нес носилки, сошел с ума.

⁷ Что же до нескольких оставшихся испанских колоний, события в них развивались с некоторым замедлением, но в конечном итоге Гвинея, Фернандо-По, Ифни и Вилья-Сиснерос все же присоединились к националистам, хотя в Гвинее бои продолжались еще два месяца.

Испания националистов. – Преследования. – Жестокость. – Смерть Гарсиа Лорки. – Юридическое оправдание репрессий.

Мгновенно возникли две Испании, разделенные этой условной линией. В националистской Испании главную роль стали играть военные. Любой, в руках у которого была хоть минимальная военная власть, мог без труда облегчить себе жизнь. Штатских постоянно оскорбляли и даже обвиняли в трусости – лишь потому, что они не принадлежали к армии. Постоянно можно было услышать издевательскую фразу: «Те, кто не носит форму, должны носить юбки». Военно-полевые законы постепенно заменяли собой всю юстицию. Чиновники и судейские «расследовались» для проверки их надежности в новых условиях. Судьями становились просто люди правых взглядов, готовые подчиняться законам военного времени. Правление националистов, в сущности, стало противоположностью революции в обыкновенном смысле слова. Все политические партии, поддерживавшие Народный фронт, были запрещены. Исчезли даже старые партии правого крыла и центристские, включая CEDA. Политическая жизнь как таковая сошла на нет. Единственными группами, разрешенными в националистской Испании, остались фаланга и карлисты, но они скорее приняли характер «движений», а не политических партий. Редакции левых газет были закрыты. Забастовки карались смертной казнью. Запрещалось свободное передвижение по железной и шоссейным дорогам. Арестовали масонов, членов партий Народного фронта и профсоюзов, а во многих районах – и тех, кто просто голосовал за республиканцев на февральских выборах. Многие были расстреляны. «А, это красная Аранда, – сказал монархист, граф Вальелано удивленному представителю швейцарского Красного Креста, доктору Жюно, когда они в августе проезжали через этот городок. – Боюсь, нам придется посадить в тюрьму весь этот город и расстрелять многих его жителей»¹.

Число казней варьировалось от района к району в зависимости от прихотей местных командиров или властей. Гражданских губернаторов и чиновников, назначенных правительством Народного фронта, почти повсеместно ставили к стенке. Как и тех, кто во время мятежа призывал к всеобщим забастовкам. Кое-где судьбы расстрелянных разделяли их жены, сестры и дочери. Часто им брили головы, а на лбу издевательски рисовали эмблемы рабочих партий, таких, как UHR или UGT. Женщин могли и изнасиловать. Эти жестокости практиковались с определенной целью. Хотя у мятежников было хорошее вооружение, численность их оставалась невелика. В таких местах, как Севилья, где проживало много рабочих, их следовало запугать и принудить к повиновению новому порядку, чтобы командиры националистов могли спокойно спать. Посему националисты предпочитали обращаться со своими врагами не только с предельной жестокостью, но действовать совершенно открыто, выставляя тела жертв на всеобщее обозрение, хотя церковь настоятельно требовала, чтобы обреченные имели право на последнее причастие. «Только десяти процентам из этой бедной паствы было отказано в последнем покаянии перед тем, как передать их нашим доблестным офицерам», – с удовлетворением сообщал «почтенный» брат на Мальорке. Тем не менее, как правило, в публичном погребении отказывали даже родственникам казненных².

После успеха мятежа аресты продолжались день за днем. Никто не знал, в каком преступлении его обвинят и вернется ли он когда-нибудь домой. Французский католический писатель Жорж Бернанос, который в то время был на Мальорке, описывал, как вооруженные отряды националистов «каждый день арестовывали людей в пустующих деревнях, когда труженики возвращались с полей. Они отправлялись в последний путь все в тех же пропотевших на плечах рубашках, с мозолистыми от ежедневных трудов руками, оставив на столе нетронутый суп, и женщины, задыхаясь, бежали за ними, чтобы успеть передать узелок с вещами, завязанными в чистую салфетку»³. Но куда чаще аресты и сопутствовавшие им расстрелы проводились по ночам. Расстреливали по одному, а порой и группами. Исполнители казней имели в своем распоряжении обильные запасы вина и давали обреченным возможность перед смертью напиться, чтобы легче уйти в мир иной. Тела находили на следующее утро. Часто среди них были уважаемые члены левых партий или офицеры, сохранившие верность республике. Но никто не осмеливался опознавать трупы. Например, тела полковника Мены, главы гражданской гвардии в Бургосе, верного присяге кавалерийского полковника, и еще шестерых других хорошо известных горожан были похоронены под надгробием с надписью: «Семь неопознанных тел. Найдены на холме у 102-го километрового столба на дороге в Вальядолид».

Спустя какое-то время (по крайней мере, на севере) публичное выставление трупов напоказ было запрещено приказом генерала Молы. Он заявил, что валяющиеся по обочинам дорог тела не предвещают ничего хорошего. Тем не менее казни продолжались, но на этот раз они были скрыты от глаз – расстреливали в садах, в отдаленных монастырях или среди валунов на каком-нибудь пустынном холме.

Многие подробности событий тех дней остаются неясными. Так, например, рассказывали, что многих жертв заставляли копать себе могилы, куда и сваливали расстрелянных. Говорили, что жен милиционеров не только насиловали, но и вырезали им груди. Заключенных обливали бензином и поджигали. Многие из этих историй были придуманы с пропагандистскими целями в республиканской Испании, но чаще они распространялись из-за границы. Писатель Артур Кестлер, в то время работавший в отделе пропаганды Коминтерна в Париже, позже описал, как стараниями его шефа, чешского руководителя отдела пропаганды Отто Каца эти «истории» были сознательно вписаны в текст его книги «Испанское завещание». Но часть из самых серьезных обвинений в жестокостях и зверствах (включая и те, что приведены выше) была подготовлена советом уважаемых юристов Мадрида. Однако не подлежит сомнению, что людей расстреливали, а порой и пытали на глазах их близких. Известно также, что генерал Франко приказал: ни одно прошение о помиловании не должно попадать к нему до того, как казнь будет приведена в исполнение⁴. Директор школы из Уэски был забит фалангистами едва ли не до смерти – они пытались заставить его признаться, что он знал о «заговоре революционеров». После суда директор покончил с собой, разорвав зубами вены на руке. В Наварре и Алаве баскских националистов расстреливали без причастия. Рассказывали, что некий палач приказал своей жертве сложить крестом вытянутые перед собой руки и кричать «Да здравствует Христос, король наш!», а в это время ему отрубали конечности. Его жена, которую вынудили смотреть на эту сцену, сошла с ума, когда несчастного закололи наконец штыком.

Большинство исполнителей этих зверств были не фалангистами, а членами старых правых партий. Гражданская гвардия, военные, остатки CEDA – вот кто на самом деле составлял проскрипционные списки. Фаланга же прикладывала все силы, чтобы установить собственные стандарты справедливости⁵.

В дальнейшем выяснилось, что невозможно привести точные цифры убитых националистами в первые дни мятежа – то ли в уличных боях, то ли в ходе массовых казней. Республиканцы называют очень большие цифры. Рамон Сендер считает, что к середине 1938 года в националистической Испании казнили 750 000 человек. Мадридский Совет юристов сообщает, что за первые недели военных действий было убито 9000 рабочих в Севилье (всего 20 000 к концу 1937 года)⁶, 2000 в Сарагосе, 5000 в Гранаде, 7000 по всей Наварре и 400 в Альхесирасе. Глава английского католического колледжа в Вальядолиде дал показания о 9000 убитых в этом городе. По словам Бернаноса, на Мальорке с июля 1936-го до марта 1937 года казнили 3000 человек. Репортера небольшой португальской газеты потрясли цифры убитых к июлю 1937 года – националисты совершили около 200 000 казней. Антонио Бахамонте, который целый год был главой отдела пропаганды при Кейпо де Льяно (и, испытывая омерзение к этой работе в дальнейшем, сбежал за границу), считает, что к началу 1938 года в районах, которые контролировал его бывший шеф, казнили 150 000 человек. Можно с уверенностью утверждать, что все эти цифры сильно преувеличены. Республиканцы, которым довелось обитать в мятежной Испании, в тюрьме или вне ее, естественно, преувеличивают число казней – не из-за озлобленности, а из-за живых воспоминаний о ночных расстрелах, когда число в двадцать казненных значительно превышала сила их воображения. Хотя мадридский совет юристов считает, что в первые месяцы войны в Наварре состоялось 7000 казней, епископ Витории (смещенный националистами со своего престола) утверждает, что такое количество людей было убито в Наварре, Бискайе и Алаве за все время военных действий. Сами власти мятежников никогда не публиковали никаких данных о количестве погибших вне поля боя на своей территории. Внимательное изучение достаточно серьезных свидетельств позволяет утверждать, что речь, скорее всего, может идти о 40 000 казнях, проведенных националистами за все время войны. Это число включает расстрелянных без суда и следствия пленных, что были захвачены в самом начале войны, казненных по приговору суда и убитых в уличных боях. Были казнены за «бунты» и офицеры, сохранившие верность правительству. В их числе шестеро генералов: Молеро из Вальядолида, Батет из Бургоса, Ромералес из Мелильи, Сальседос и Каридад Пита из Ла-Коруньи и Кампинс из Гранады. Казнили и адмирала Асароло, командующего арсеналом в Эль-Ферроле⁷.

Среди этих смертей в памяти многих осталась гибель Федерико Гарсиа Лорки, крупнейшего испанского поэта того времени.

Он никогда не примыкал ни к одной политической партии – его шурин был социалистом, мэром Гранады, а сам Лорка поддерживал тесные связи с левыми интеллектуалами. После победы мятежа в Гранаде Лорка покинул свой городской дом (он изредка бывал в нем) и нашел убежище у своего друга поэта Луиса Росалеса, брат которого был фалангистом. Несмотря на то что он находился под их защитой, Лорку увели и расстреляли. Подлинная причина его смерти, а также место последнего захоронения так до сих пор в точности и неизвестны. Скорее всего, ответственность за его смерть несет местное отделение фаланги. Могли его расстрелять и гражданские гвардейцы, чьи души поэт однажды сравнил с грубым сукном их мундиров. Сейчас он покоится в неизвестной могиле где-то в отдаленной части провинции Гранады⁸.

Юридическим основанием всех этих казней было лишь одно – состояние войны, о которой главари мятежа объявили в день его начала. Сначала не было никаких даже подобий судебных процессов. Один человек выносил приговор и приводил его в исполнение. Тем не менее вскоре появился ряд военных трибуналов, в пожарном порядке созданных из отставных офицеров, в помощь которым призывались юридически подкованные лица. Те придавали приговорам трибунала юридическую форму, так что были довольны и военные и юристы. И все же эта парадоксальная юридическая форма «беспокоила всех, кто не страдал сектантским ослеплением».

Что вызвало это волну насилия? Многие настоящие убийцы, как из среды рабочего класса, так и мятежники, без сомнения, искренне наслаждались этим кровопролитием. Но остальные – а их было большинство – искренне считали, что их обязанность – с корнем истребить грязные ереси социализма, коммунизма и анархизма. Ибо они, как в Бога, верили, что эти идеи уничтожат их вечную и прекрасную Испанию.

¹ Об этом и о многом другом сообщают такие свидетели, как Бахамонте, Бернанос и другие. В то время из-за жесткой цензуры и ограничений свободы передвижений журналистов новости с территории мятежников поступали очень скупо, тем более что капитан Болин, возглавлявший цензуру националистов, с удручающим постоянством продолжал высылать журналистов.

² Бернанос и мистер Лоренс Дандес считают, что настоящий террор на Мальорке начался лишь после того, как республиканцы в августе и сентябре атаковали остров. Главный исповедник тюрем мятежной Испании брат Мартин Торрент позже высказал теологическую мудрость: «Счастлив тот, кто приговорен к смерти, ибо он единственный, кто знает, когда он должен умереть. Так что у него есть возможность перед смертью получить успокоение души».

³ В то время Бернанос жил на Мальорке в доме семьи фалангистов Де Сайас.

⁴ Информация, поступившая от дочери адмирала националистов, расстрелянного в самом начале войны. Позже, когда женщина узнала, что судья, приговоривший ее отца к смерти, был осужден на территории мятежников, она попыталась вмешаться, но не смогла предотвратить его казнь.

⁵ В то время по обе стороны разделительной линии нигде не было места состраданию или мысли о друзьях, которые оказались по другую сторону границы. Например, Мола следующим образом отреагировал на предложение Красного Креста об обмене политическими заключенными. Он сказал доктору Жюно: «Как вы можете ожидать, что я обменяю кабальеро на красного пса? Если я отпущу заключенных, мои же собственные люди сочтут меня предателем… – Мола был одержим этими опасениями. – Вы явились слишком поздно, месье, эти собаки уже уничтожили самые величественные духовные ценности нашей страны».

⁶ Будущий республиканский ас полковник Лассаль потом сбросил с воздуха лилии на могилы республиканцев в Севилье.

⁷ Можно предположить, что данные республиканцев правдивы. В маленьких городках националисты расстреливали куда больше пленных, чем Народный фронт; в маленькой деревушке в провинции Малаги «красные» казнили 12 человек, а националисты – 111. Но в больших городах все было наоборот.

⁸ Мистер Бреннан в 1950 году попытался разыскать могилу поэта и считает, что нашел ее в Визнаре, на краю андалузского поместья герцога Веллингтона. В течение десяти лет в мятежной Испании никто не вспоминал о Гарсиа Лорке. Затем фаланга стала возлагать ответственность за его гибель на католиков, говоря, что ложные слухи якобы о расстреле республиканцами драматурга Бенавенте вынудили католического депутата от Гранады Руиса Алонсо отдать приказ о расстреле Лорки в виде ответной меры. Другое предположение о смерти поэта гласит, что он был, подобно Кристоферу Марло, убит в пьяной драке из-за красавицы цыганки. Результаты расследования Бреннана в целом подтверждаются и другими работами. Хотя Васкес Осанья утверждает, что до 18 августа поэт был еще жив. Нельзя полностью отбрасывать и мотив мести из зависти со стороны какого-то незначительного поэта-фалангиста.

Революция. – Поджоги церквей. – Оценка количества убийств, совершенных рабочим классом и республиканцами. – «Чека». – Ужасные события в Сьюдад-Реале. – Ответственность правительства.

А тем временем вихрь революции проносился и по тем городам, где мятеж националистов был подавлен, и по тем, где он не состоялся. Повсюду возникали комитеты контроля, в которых формально были представлены все партии Народного фронта, вместе с анархистами. На деле же их состав отражал реальную расстановку политических сил в том или ином городе¹. Комитеты ставили себе целью внести такие изменения в городское сообщество и его окружение, которые отвечали бы взглядам сильнейшей в данном городе партии. Первыми шагами, общими для всей Испании, были объявление вне закона всех правых партий, конфискация отелей, правых газет, предприятий и особняков. В них революционные партии и профсоюзы разбивали свои новые шикарные штаб-квартиры. Дороги патрулировались милицейскими патрулями. Появлялись многочисленные подкомитеты, которым предстояло заниматься всеми отраслями городского и сельского хозяйства. Республиканская Испания представляла не столько единое государство, сколько беспорядочное сочетание отдельных республик. Неразбериха в регионах напоминала обстановку 1870-х годов или времен Наполеоновских войн, хотя сейчас она была в немалой мере подогрета классовыми и религиозными страстями.

С самого начала революции ей повсеместно сопутствовала волна убийств, разрушений и грабежей. Милицейские соединения политических партий и профсоюзов организовывали отряды, которые брали себе имена, напоминающие названия футбольных команд. Существовали, например, «Рыси Республики», «Красные Львы», «Фурии», «Спартакус», «Сила и Свобода». Другие отряды называли себя в честь левых, испанских и заграничных, политических лидеров². Их страстная ненависть первым делом была обращена против церкви. Во всей республиканской Испании костелы и монастыри безжалостно грабились и сжигались, хотя церковь практически нигде не принимала участия в мятеже. Почти все истории, рассказывающие, как мятежники вели огонь с церковных башен, оказывались неправдой³. Религия повсеместно подверглась остракизму, как хранитель образцов морали и поведения высшего и среднего классов. Чаще всего целью повстанцев был не грабеж, а разрушение. Так, например, в Мадриде анархисты сурово отругали мальчишку, который вместо того, чтобы сломать в церкви стул, похитил его⁴. Некоторые знаменитые мадридские церкви и монастыри были спасены от нападений распоряжениями правительства. Но в провинции они оставались совершенно беззащитными. В Барселоне под надежной защитой находился только кафедральный собор. Тем не менее крупнейшие произведения искусства были спасены. И хотя пропала масса более мелких ценностей, единственным подлинным актом вандализма стало сожжение десяти тысяч томов библиотеки в Куэнке, в том числе знаменитого «Catecismo de Indias». Такие пожарища чаще воспринимались с осуждением, чем с восторгом. Но уничтожение икон и освященных предметов, зрелища церковных ряс на милиционерах часто вызывали только смех. Большинство свидетелей пожаров, жителей соседних домов беспокоило главным образом то, не перекинется ли пламя на их имущество. Тем не менее церкви, стояли ли они пустыми или же использовались как склады или убежища, в республиканской Испании были безоговорочно закрыты, как и штаб-квартиры правых партий⁵. Этим акциям сопутствовали неконтролируемые покушения на жизни священников и «буржуев». Националисты называют цифру в 85 940 убитых или казненных в республиканской Испании за время войны⁶. Эти данные, возможно, преувеличены, хотя они на удивление соответствуют тяжелым обвинениям в уничтожении 300 или 400 тысяч человек⁷. Из общего числа убитых 7937 имели отношение к религии: 12 епископов, 283 монахини, 5255 священников, 2492 монаха и 249 послушников. Точность этих цифр подтверждается и другими доступными свидетельствами. Если в целом принять эти подсчеты за истину, то можно предположить, что между 18 июля и 1 сентября 1936 года было казнено примерно 75 000 человек, ибо почти все противозаконные убийства в республике следует отнести к началу войны.

Эти бесстрастные цифры – как и те, что относятся к разгулу страстей у националистов, – ошеломляют. Многие преступления сопровождались частично фривольной, частично садистской жестокостью. Так, например, приходский священник в Навальморалесе сказал арестовавшим его милиционерам: «Я готов пострадать за Христа». – «О, это мы тебе устроим, – ответили они. – Ты умрешь точно как Христос». Связав, они подвергли священника безжалостному бичеванию. Затем привязали ему к спине бревно, напоили уксусом и увенчали терновым венцом. «Богохульствуй, и мы простим тебя», – сказал главарь милиционеров. «Это я прощаю и благословляю вас», – ответил священник. Милиционеры стали совещаться, как предать его смерти. Некоторые хотели гвоздями распять на кресте, но в конце концов просто пристрелили. Последней его просьбой, обращенной к своим мучителям, было желание при расстреле стоять лицом к палачам, чтобы, умирая, он мог благословить их.

Епископ Хаэны был убит вместе со своей сестрой, которую специально пригласила милиционер по прозвищу Веснушка. Убийство состоялось на глазах двухтысячной возбужденной толпы в болотистом пригороде Мадрида, известном как «Пруд дядюшки Раймонда». Епископов Кадиса и Алмерии заставили вымыть палубу тюремного судна, стоявшего рядом с Малагой, после чего их расстреляли. Епископа Сьюдад-Реаля убили, когда он работал над книгой по истории Толедо. После его смерти была уничтожена картотека из 1200 карточек. Монахиня была убита, отказавшись выйти замуж за одного из милиционеров, которые захватили ее монастырь Нуэстра-Сеньор-дель-Ампаро в Мадриде. «Комитет Крови» в Эль-Пардо (провинция Мадрида) во время суда над приходским священником упился до бесчувствия церковным вином. Один из милиционеров использовал дароносицу как миску для бритья. Случалось, что монахинь перед расстрелом насиловали⁸. Труп священника бросили на мадридской улице Салле-Мария-де-Молина с плакатом на шее: «Я иезуит». В Сернере монаху в уши забивали четки, пока не продырявили барабанные перепонки. Имеются достоверные данные, что нескольких священников сожгли живьем. Огромные толпы собирались в Барселоне, когда на обозрение были выставлены эксгумированные трупы девятнадцати салезианских монахинь. В Сьемпосуэлос дона Антонио Диаса де Мораля кинули на арену с быками, которые затоптали его до беспамятства. Потом ему отрезали ухо, подражая обычаю, когда у быка отрезают ухо, чтобы наградить матадора. Кое-кого сжигали живьем, а других хоронили заживо, предварительно заставляя выкопать себе могилу. В Алькасаре-де-Сан-Хуане молодому человеку, известному своим благочестием (хотя, может, кто-то считал это ханжеством), выкололи глаза. В провинции Сьюдад-Реале преступления отличались особой жестокостью⁹. Матери двоих иезуитов загнали в рот распятие. Сбросили в шахту 800 человек. Их смерть встречалась аплодисментами, словно победа на корриде. Раздавались крики: «Свобода! Долой фашизм!» Не один священник сошел с ума от этих зрелищ. Один приходский церковник в Барселоне потерял рассудок после того, как его несколько дней допрашивали, куда он дел свой профсоюзный билет. «Зачем мне билет? – непродуманно ответил тот. – Я священник».

Никто больше не говорил «адью». Повсеместно звучало слово «салют». Некий Фернандес де Дьос даже написал министру юстиции, осведомляясь, не может ли он поменять свою фамилию на Бакунин, потому что больше «не хочет иметь ничего общего с Богом»¹⁰. «Неужели вы до сих пор верите в этого Бога, который всегда молчит и не смог защититься, даже когда сжигали его изображения и храмы? Признайте, что Бога не существует и что ваши священники – всего лишь лицемеры, которые обманывают народ». Такие жгучие вопросы возникали во многих городах и деревнях республиканской Испании. В истории Европы и, может, даже мира не было времен, когда религия и все ее деяния не вызывали такую страстную ненависть. Тем не менее один священник, свидетель гибели в провинции Барселона не менее 1215 монахов (и 55 монахинь), которому с помощью президента Компаньса удалось скрыться во Франции, имел смелость признать: «Красные уничтожали наши церкви, но сначала мы сами их уничтожили». В Испании были убиты далеко не все священники. Те, которые остались в живых и не смогли уехать за границу, стали «сотрудничать» с республикой. Их воспринимали просто как людей определенной профессии, которые ничем не отличались от, скажем, дантиста или адвоката, кроме того, что им не разрешалась частная практика и право ношения рясы. Если признавалось, что они каким-то образом позорили профессию или же в прошлом никогда не надевали чистый воротничок на похоронах какого-нибудь бедняка, их могли и убить¹¹. Религиозная бойня объяснялась «социальными» мотивами. Испанский рабочий класс нападал на церковников потому, что считал их ханжами и лицемерами, которые дают ложное духовное обоснование тирании правящих классов.

Конечно, если говорить об убитых, то к юристам относились еще с большей ненавистью, чем к церковникам. Опасность угрожала всем, кого только могли заподозрить в симпатиях к националистам. В иррациональной обстановке Гражданской войны, когда речь заходила о националистах, никто не мог толком разобраться, что является государственной изменой, а что нет. Главным основанием для подозрений во враждебности к революции было членство в CEDA, фаланге или принадлежность к церкви. В сельских районах революция проявлялась главным образом в убийствах представителей обеспеченных классов или «буржуев». Описание Эрнестом Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол» сцены, как жители маленького пуэбло первым делом колами забили насмерть всех мужчин из семей среднего класса, а потом скинули их со скалы, почти точно соответствует событиям в андалузском городке Ронда. Там в первый месяц войны было убито 512 человек.

В больших городах, где потенциальных врагов было побольше, применялись более сложные процедуры. Все политические партии и профсоюзы республики организовали у себя следственные отделы, которые с гордостью называли себя по русскому образцу «чека». Только в Мадриде их было двадцать шесть. Первые дни войны в городах республики характеризуются полным смешением различных групп, каждая из которых обладала неограниченной властью и каждая несла ответственность лишь перед какой-то партией или государственным учреждением или даже перед конкретным человеком. Порой разные «чека» консультировались друг с другом прежде, чем «выдернуть» очередную жертву. Но эти консультации были лишь формальностью, которая, как правило, ничего не давала. Перекрестный допрос всегда состоял из угроз и оскорблений. Порой глава «чека» издали показывал задержанному какую-то карточку, давая понять, что это его членский билет партии, враждебной Народному фронту. Смертные приговоры этих «судов» выносились большой буквой «L» (Liberty), то есть «Свобода», на соответствующих документах. Буква сопровождалась жирной точкой. Это означало, что заключенный должен быть немедленно казнен. Приговор приводился в исполнение специальными группами, которые часто состояли из бывших преступников.

Наибольший страх в Мадриде вызывала та «чека», которую называли «утренний патруль». Ее деятельность разворачивалась в ранние утренние часы. Но различий между этой командой и «бригадой уголовных расследований», возглавляемой бывшим печатником Гарсиа Атаделем¹², было немного. Все эти организации имели доступ к архивам министерства внутренних дел, которые помогали им разыскивать членов правых партий. Деятели первых «чека» потом стали политическими вождями республики¹³.

Большей частью в «чека» просто расстреливали. Но случались и акты откровенного зверства и пыток.

В подавляющем большинстве случаев подобным образом без суда и следствия расправлялись с рядовыми членами правых партий. Но часто соседи убивали таких же рабочих, как они сами, заподозрив их в лицемерии, в подобострастном отношении к хозяевам или же просто не доверяя им. Так, например, в Альтее, неподалеку от Аликанте, анархист зарубил почтмейстера из-за высокой цены марок и стакана вина, который выпил, ожидая расчета¹⁴. Большинство действующих политических лидеров правых вместе с генералами, принимавшими участие в мятеже, взяли под стражу. Их было довольно много, и среди них достаточно много личностей, куда более известных, чем те, кто сидел у националистов. Например, генерал Лопес Очоа, который командовал войсками, подавившими восстание в Астурии. При этом он вел себя настолько сдержанно, что его пришлось сместить. Генералов вытаскивали из камер или забирали даже из больниц, чтобы предать смертной казни. С рядовыми офицерами, которые попали в Образцовую тюрьму в Мадриде, обращались несколько лучше.

Этот хаос давал возможности сводить личные счеты.

Так, один заключенный, освободившись из обыкновенной тюрьмы, вломился в квартиру судьи, который несколько месяцев назад вынес ему приговор, убил его на глазах семьи и скрылся вместе с серебром, увязанным в простыню. Случалось и немало ошибок. Например, в своем доме в «буржуазной» части Барселоны группа анархистов арестовала крупного музыканта, известного своими либеральными взглядами. «Но я ваш друг!» – запротестовал он, когда его вели на расстрел. Анархисты не поверили ему. Им казалось невозможным, чтобы великий человек жил среди «буржуев». Чтобы доказать свою правоту и тем самым спасти жизнь, музыкант взял инструмент и стал играть. У анархистов по щекам катились слезы – так их тронула музыка, и они осознали, какую фатальную ошибку едва не совершили.

Но другим не удавалось столь легко доказывать свою невиновность. Невиновность? В чем? В подавляющем большинстве случаев человек был безоговорочно виновен лишь потому, что не был беден и жил в относительном комфорте. В эти тревожные времена люди, принадлежавшие к той же среде, что и президент республики Асанья (окна его спальни в Национальном дворце выходили на Каса-де-Кампо, где неоднократно совершались казни), ее руководители, не могли спокойно спать по ночам. Ибо они не в состоянии были положить конец этим убийствам и в конечном счете, как и правительство, несли за них ответственность. Ведь эти деятели не подавали в отставку и вряд ли могли рассчитывать, что их не осудят за совершенные преступления. Часть лиц, занимавших официальные посты в республике, давали понять, что по большому счету их не волнует судьба многих соотечественников. Например, некий чиновник Женералитата отказался вести переговоры, в результате которых можно было бы обменять политических заключенных в Барселоне на тех, кто находился в плену у националистов. Спасение своих товарищей на юге Испании означало бы прощение врагов в Барселоне¹⁵. Тем не менее находились руководители, которые считались не с политическими соображениями, а с личными чувствами (от Компаньса до Пассионарии), отступали от своих взглядов и, рискуя репутацией, спасали потенциальных жертв насилия¹⁶.

Кем были эти убийцы? В целом можно считать их появление результатом заключительного взрыва настроений подавленной ненависти, которые из поколения в поколение крылись под внешней оболочкой испанского общества. Откровенно говоря, многие из убийц (такие, как Гарсиа Атадель из Мадрида) были обыкновенными мясниками, которые возникают во время каждой революции. Но встречались и такие, которым откровенно нравилось убивать, испытывая при этом едва ли не сексуальное наслаждение. Но многие не имели с ними ничего общего. Для социалистов и коммунистов, которые входили в эти отряды убийц, уничтожение «буржуев» было частью военной операции; они считали, что борьбу надо вести безостановочно на всех фронтах и тот, кто не нанесет удара первым, потерпит поражение. Отличались и анархисты из CNT и FAI. Они убивали словно в мистическом запале, решив сокрушить все материальные приметы старого мира, все внешние признаки прогнившего и лицемерного «буржуазного» прошлого. Когда, отправляя на смерть «недостойных» личностей, они кричали «Да здравствует свобода!» и «Долой фашизм!», их страсти были полны серьезности. Колонну тех, кого взяли в плен в Барселоне, прогнали тридцать миль по берегу моря, чтобы расстрелять на фоне прекрасного залива Ситжес. Обреченные на смерть последние мгновения своей жизни смотрели на волшебное утреннее Средиземное море. «Видите, какой прекрасной представала бы перед вами жизнь, – говорили их убийцы, – если бы только вы не были буржуями, вставали бы пораньше и чаще видели рассвет, как это приходится делать рабочим»¹⁷.

¹ Эти комитеты были сформированы повсюду, кроме Мадрида, обстановку в котором номинально контролировало правительство Хираля, хотя фактическая власть принадлежала UGT и Ларго Кабальеро.

² В своей книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург рассказывает, что одна центурия приняла его имя. (Примеч. пер.)

³ Потом уже задним числом сообщалось о разных «провокациях» – чего и следовало ожидать. Например, информационный бюллетень CNT – FAI сообщал 25 июля: «В субботу в больнице Сан-Пабло священник вступил в горячий спор с врачом, после чего выхватил пистолет и разрядил всю обойму, но не во врача, а в лежащих вокруг раненых. Свидетели происшедшего пришли в такую ярость, что захватили четырех самых известных фашистов из святой братии и расстреляли их тут же на месте».

⁴ Протестантские церкви не подвергались нападениям и стояли открытыми. Правда, в Испании было всего 6259 протестантов.

⁵ Монастыри очистили от всех их обитателей. Для одних это, конечно, означало обретение свободы, ибо многим испанским девушкам приходилось в ранней юности принимать постриг против их воли. Для других уход из монастыря был связан с неприятностями иного рода. Одна девушка, выйдя из стен монастыря в Барселоне, для возвращения в свою деревню смогла найти только платье с блестками: конечно же в монашеском одеянии ей было бы небезопасно на дорогах Каталонии. Так что ей пришлось украсить себя блестящим одеянием. Но когда она появилась в деревне, ее семья и близкие сочли, что вместо того, чтобы жить в мире и покое за стенами монастыря, она вела жизнь проститутки. Камнями ее забили до смерти.

⁶ Среди них было примерно 5000 женщин, 500 из которых были убиты в Мадриде и его окрестностях. Расстреливали и детей. Те, кому в то время довелось побывать в мадридских моргах, рассказывали, что видели детские трупы в пижамках.

⁷ В то же время существует предположение, что эти цифры были и преуменьшены, чтобы не создавать за границей слишком тяжелого впечатления об испанском национальном характере.

⁸ Четыре монахини были изнасилованы и убиты в Посуэло-де-Аларкон под Мадридом. Но в целом нападения на женщин были редким явлением в Испании Народного фронта.

⁹ Дон Алисио Леон Дескальсо был кастрирован, а отрезанные половые органы засунули ему в рот.

¹⁰ Заместитель министра ответил: «Имеет смысл упростить длинную и сложную процедуру, когда причина смены фамилии носит столь уважаемый характер». Многие из вышеописанных инцидентов описаны в самых разных работах. «Жестокостям» посвящена огромная литература в Испании националистов; почти в каждой провинции были проведены тщательные расследования. Республиканцы, проигравшие войну, конечно же были лишены возможности провести аналогичное расследование на территории мятежников.

¹¹ Такой же подход был и к докторам. Но если врач заботливо относился к своим неимущим пациентам, его оставляли на свободе.

¹² Позднее он попал в плен к националистам. Писатель Артур Кестлер встречался с ним в севильской тюрьме в начале 1937 года. Его казнили с помощью гарроты, удушающего устройства, которое можно увидеть в «Ужасах войны» Гойи. Жертву привязывают к столбу в сидячем положении и медленно душат железным ошейником.

¹³ Так, например, Педреро Гарсиа, помощник Атаделя, стал главой военной разведки. Тагуэнья, руководитель «утреннего патруля», возглавил армейский корпус.

¹⁴ Покупка марок в небольших испанских деревушках всегда была сложным делом. Все марки были аккуратно сложены и упакованы в оберточную бумагу. Об инциденте в Альтее рассказывал местный житель. Этот анархист позднее был казнен коммунистами – во-первых, из-за того, что был анархистом, а во-вторых, его подозревали в тайных связях с фалангой. В целом вся эта история иллюстрирует, как непросто было добиваться ясности, когда речь шла о мотивах зверских убийств.

¹⁵ Тем не менее надо упомянуть, что, когда в Мадриде доктор Жюно от имени Красного Креста обратился к премьер-министру Хиралю с предложением, чтобы женщины и дети при желании могли покинуть территорию республики, националисты так никогда и не откликнулись на него; Хираль не имел возможности добиться принятия этого предложения.

¹⁶ В январе 1937 года всеобщая амнистия формально оправдала всех убийц. В то время правительство вряд ли могло действовать по-другому, поскольку почти все, кто нес ответственность за убийства, были в армии.

¹⁷ Если бы анархисты не тратили так много бензина, развозя своих жертв по самым красивым местам или пытаясь дотла спалить церкви, в августе их вооруженные силы могли бы куда успешнее действовать против националистов на Арагонском фронте.

Характер Испании националистов

С 24 июля формальное руководство националистами осуществляла хунта, сформированная в Бургосе под председательством генерала Кабанельяса. Генерал Мола предоставил ему этот пост не в силу достоинств генерала, а скорее чтобы успокоить Кабанельяса. К тому же в Сарагосе ему был нужен более активный командующий. Прежде чем создать хунту в Бургосе, Мола посоветовался с монархистом Гойкоэчеа¹ и графом Вальелано – но конечно же не с Франко и не с фалангистами. С самого начала Мола предполагал участие в хунте штатских, но, когда обдумывался замысел, никаких имен не называлось. На первых порах в ее состав входили только руководители мятежа на территории полуострова – генералы Мола, Саликет, Понте и Давила. Франко стал ее членом в начале августа. Тем не менее для самой Испании Франко долгое время оставался личностью мифической. О нем постоянно говорили, но никто не знал, где он находится. В начале мятежа коммюнике националистов были полны куда большей уверенности. Говорилось, что Франко из-за пролива уже прибыл на материк. Сообщалось, что Мола стоит у ворот Мадрида. Но затем новости стали более сдержанными. Однако высказывались предположения, что Франко организовал настолько безупречную армейскую систему, что потерпеть поражение просто невозможно.

Мола провозгласил создание хунты. Перекрывая оглушительную сарабанду колоколов бургосских церквей, генерал с лисьей физиономией хрипло кричал с балкона здания на главной площади: «Испанцы! Граждане Бургоса! Правительство, в котором свили гнусное гнездо подонки из либералов и социалистов, мертво. Его прикончила наша доблестная армия. Испания, подлинная Испания повергла дракона, и теперь он корчится на брюхе, глотая пыль. Я беру на себя командование войсками, и недалек тот час, когда два знамени – священная эмблема креста и наш прославленный флаг – бок о бок взовьются над Мадридом!» Затем хунта собралась на первое заседание, но, поскольку решать особенно было нечего, ее руководители перебрались за скромный столик в кафе «Казино». Кабанельяс и два полковника составили нечто вроде секретариата, чтобы давать националистской Испании те указания, которые будут сочтены необходимыми. Деятельность обыкновенного правительства была затруднена отсутствием гражданских служащих и необходимой документации. Тем не менее ситуацию удалось облегчить с добровольной помощью представителей среднего класса, полных желания установить контакты с новым режимом. Отсутствие документов компенсировалось строгим соблюдением так хорошо зарекомендовавших себе правил военного положения. В сущности, Кабанельяс и его хунта исполняли те же роли, что Хираль, Асанья и Компаньс. Мола управлял севером Испании от Эль-Ферроля до Сарагосы и от Пиренеев до Авилы. Франко контролировал Марокко и Канарские острова. Кейпо де Льяно господствовал в националистской Андалузии. Его ночные радиопередачи, полные хриплых бессвязных ругательств, угроз убить семьи «красных» республиканских моряков и хвастливых рассказов о сексуальных подвигах легионеров и регулярных войск обеспечили ему известность по всей Европе. На севере Мола постоянно выступал по радио Наварры, Кастилии и Сарагосы, с особой ненавистью относясь к Асанье, «чудовищу, абсурдному порождению заново рехнувшегося Франкенштейна, не имеющего ничего общего с плодом любви к женщине. Асанья должен быть заключен в клетку, чтобы специалисты по строению мозга смогли изучить этот самый интересный в истории случай умственной дегенерации».

Под руководством этого военного правительства фаланга, которая продолжала успешно множить свои ряды, действовала скорее как политическая полиция, а не как партия. Немецкий авиаконструктор и промышленник Вилли Мессершмитт, в августе посетивший националистскую Испанию, сообщил, что у фаланги, похоже, нет ни реальных целей, ни идей. Эти «молодые люди лишь с увлечением играют оружием и гоняют коммунистов и социалистов». Вместе с большинством своих лидеров, включая сидящих в тюрьмах республики Хосе Антонио Примо де Риверу, Фернандеса Куэсту и Серрано Суньера, фалангисты занимались не столько политической теорией, сколько бурной деятельностью. Фалангисгские патрули неустанно прочесывали улицы, останавливали подозрительных лиц, проверяли у них документы и при каждой возможности кричали: «Вива Испания!» Были реквизированы все такси, частные машины и автобусы. К фалангистам также перешли многие здания, а взносы в фонды националистов взыскивались со всех лиц и организаций, чья верность движению вызывала сомнения. В некоторых местах расследовались банковские счета. Гражданам все время давали понять, чтобы они воздерживались от разговоров о политике. В городах хунты царило молчание, которое резко контрастировало с вавилонским столпотворением в республике. Радиостанции постоянно играли старый Королевский марш, маршевую песню карлистов «Ориаменди» и беспрестанно повторяли гимн фалангистов.

В Севилье весь город был заклеен огромными плакатами Кейпо де Льяно. Через несколько дней повсюду появились также изображения Франко. В магазинах продавали патриотические эмблемы. Фасады зданий были целиком закрыты развернутыми плакатами фаланги. «Фаланга призывает тебя! – кричали они. – Теперь или никогда! Другого пути не существует. Ты с нами или против нас?» Карлисты, и не только в Наварре, также расклеивали большие плакаты. «Наш флаг – единственный, – сообщали они. – Это флаг Испании! Всегда тот же!» Правда, вопрос, какой же флаг будут использовать мятежники, пока так и оставался нерешенным. Это была едва ли не самая главная тема политических дискуссий. Должен ли это быть флаг монархии или республики?

В большинстве населенных пунктов Испании националистов рабочий класс вел себя достаточно спокойно. На это были свои причины. Многие, кто еще недавно входил в партии рабочего класса, перешли к фалангистам в надежде обрести защиту для себя и своих семей. В некоторых случаях эти скрытные политические перебежчики были обнаружены и казнены.

Для утверждения своего общества националисты нуждались в поддержке церкви. В целом они ее получили – кроме баскской церкви. Так же как были священники и монахи, которые поддержали республику, несмотря на гибель многих своих собратьев. Были и церковники, которые не скрывали своей растерянности из-за массы хладнокровных убийств, совершенных, как они хорошо знали, в Испании националистов во имя Христа. Например, два святых отца прихода Сердца Девы Марии в Севилье пожаловались Кейпо де Льяно на казни невинных людей. Священник андалузской деревни Кармоне был изгнан фалангой за то, что мешал им проводить казни.

Среди высших иерархов церкви только епископ Витории (чья епархия включала в себя и провинцию Басков) отказался предоставить в распоряжение движения свой пост и престиж. В дни церковного праздника в Севилье кардинал Илундейн посетил мессу в обществе Кейпо де Льяно, а пикет фалангистов позже сопровождал процессию в честь Богородицы.

Едва только началась война, партия фалангистов стала демонстрировать такое религиозное рвение, которое ранее совершенно не было присуще их политике или убеждениям. Для рядового и младшего командного состава фалангистов стало обязательным посещение церковных служб, исповедь и причастие. В устах пропагандистов фалангист сочетал в себе полумонаха и полувоина. Идеальный женский образ для них представал в сочетании черт Святой Терезы и Изабеллы Католической². Тем временем архиепископы, епископы, каноники и священники ежедневно взывали к помощи Девы Марии войскам националистов, моля, чтобы она помогла им как можно скорее взять Мадрид. Часть священников даже воевали в рядах националистов. Тем не менее редко можно было встретить столь кровожадного служителя церкви, как священник из Эстремадуры, приказавший похоронить живьем четырех милиционеров и раненую девушку в могилах, которые их заставили выкопать для себя. В Бадахосе священник заметил, что раненый милиционер укрылся в кабинке для исповеди в соборе. Он вытащил пистолет и пристрелил его. Другой священник, столь же фанатичный, как отец Фермин Исурдьяга из Памплоны, стал членом фаланги. Какое-то время Исурдьяга был главой отдела пропаганды в штаб-квартире националистов.

¹ Явившись в Испанию, дон Хуан предложил свои услуги Моле, но тот отверг их. Тем не менее другие члены королевской семьи или сражались, или агитировали за националистов.

² Считалось, что этому образу идеально соответствует Пилар Примо де Ривера, сестра Хосе Антонио.

Республиканская Испания. – Революция в Мадриде. – В Новой Кастилии. – В Барселоне и Каталонии. – В Валенсии и Андалузии. – В Басконии, Сантандере и Астурии.

Когда схлынула первая волна бурных восторгов победы над мятежниками, в Мадриде воцарилось не столько революционное, сколько воинственное и драчливое настроение. Улицы были запружены милиционерами в их синих «монос» – эти рабочие спецовки стали униформой Республиканской армии на Мадридском фронте. В некогда элегантном и даже щеголеватом городе стало опасно появляться в хорошей одежде – был риск, что такого человека могут обвинить в фашизме. На улицах появились сотни девушек из рабочих предместий, собиравших деньги, особенно для международной организации Коминтерна «Красная помощь». Громкоговорители все время вещали о победах на всех фронтах. Иностранные наблюдатели единодушно отмечали отсутствие у испанцев психологического стресса из-за войны. Не в пример странам, участвовавшим в Первой мировой войне, или России с ее Гражданской войной, сексуальная жизнь в Испании бурно функционировала. Браки с величайшей легкостью заключались прямо в штаб-квартирах милиции, а немного погодя партнеры с той же легкостью забывали о них. Позже правительство признало законными любые браки милиционеров, заключенные после 18 июля любым военным комитетом или офицерами. Получил право гражданства и, как говорилось, «брак просто так». В соответствии с ним женщина считалась законной женой мужчины, с которым она прожила десять месяцев или от которого ждала ребенка¹. Столь же легко стало и получить развод.

Подлинной исполнительной властью в Мадриде была партия UGT, поскольку она отвечала за снабжение продовольствием и городское хозяйство. Профессиональные чиновники в массе своей не отличались преданностью республике или работали спустя рукава, лишь часть дня – чем, впрочем, не отличались от правительства Хираля. Было предпринято несколько попыток провести чистки на гражданской службе, но многие чиновники различных убеждений так и остались на своих местах. UGT работала в относительном содружестве с CNT, своими старыми противниками, хотя забастовка строителей, которая стала последним поводом для их вражды, тянулась до начала августа. На популярном плакате того времени были изображены двое убитых милиционеров из UGT и CNT, ручейки крови которых сливались в общую лужу.

За UGT в Мадриде просматривалась коммунистическая партия.

Политическая пропаганда и тактическое искусство лидеров коммунистов были главными причинами растущего их влияния, хотя играла роль и старая вражда между фракциями Ларго Кабальеро и Прието в социалистической партии². Коммунистическая пропаганда, руководимая Хесусом Эрнандесом, основное внимание уделяла двум темам: организации социальной политики и сравнению нынешнего сопротивления с мятежом и восстанием испанского народа против войск Наполеона в 1808 году.

На первом этапе революции, в котором UGT играл заметную роль, сделать удалось немного. Были экспроприированы предприятия и поместья, о владельцах которых точно знали, что они на стороне националистов. Вскрыли тысячи банковских счетов, конфисковали несчетное количество домов, драгоценностей и дорогих вещей³.

Революционная молодежь устроилась во дворце финансиста Хуана Марча, а Палас-отель стал приютом для трудновоспитуемых подростков. Правые газеты были захвачены их соперниками с левого фланга. Была также реквизирована вся промышленность, выпускавшая военную продукцию, – формально военным министерством, но на деле рабочими комитетами. Позже управляющие других фирм стали организовывать подобные же комитеты, чтобы, разделив с ними ответственность, избежать худшего исхода. Они быстро охватили всю промышленность в Мадриде, а поскольку отвечали за свою деятельность перед профсоюзами, а те, в свою очередь, перед политическими партиями, концерны обрели пусть и не прямое, но косвенное политическое руководство. Тем не менее в августе правительство в Мадриде контролировало всего 30 процентов промышленного потенциала. Банки не были реквизированы, но они работали под неослабным наблюдением министерства финансов. Ввели мораторий на возвращение долгов и ограничения на снятия сумм с текущих счетов, но во всем прочем банки функционировали нормально. Новая финансовая политика сказалась лишь в том, что суммы арендной платы сократили на 50 процентов. Кроме ночных убийств, после которых на Каса-де-Кампо оставались лежать трупы⁴, самой заметной приметой революции в Мадриде стали общественные рестораны, которые организовывали профсоюзы. Для них поставлялись продукты, получаемые профсоюзами из сельскохозяйственных районов в Леванте. Излюбленное блюдо из риса и картошки с мясом подавалось в этих ресторанах в неограниченном количестве. Хлеба не было, поскольку равнины Северной Кастилии, где росло зерно, оказались в руках мятежников. На этом этапе развития событий они считали, что могут принудить республику к сдаче угрозой голода. В общественных ресторанах, на многих складах и в магазинах чеки, выдаваемые профсоюзами, обменивались на продукты или вещи. Заработная плата во всем Мадриде стала выдаваться в виде таких же клочков бумаги. Деньги начали исчезать, и торговцы закупали лишь то, что они точно могли продать. Этому экономическому хаосу положил конец мадридский муниципалитет, который взял на себя контроль за выдачей чеков и снабжение хоть какой-то пищей семей милиционеров, безработных и мадридских нищих. Тем не менее разорились многие торговцы, принимавшие эти платежные средства, которые так никогда и не были оплачены. Милиционеры стали платить сами себе по 10 песет в день (в одних случаях они изымались из средств предприятий, на которых они работали, в других им платили правительство или профсоюзы), и сумма эта выплачивалась их иждивенцам даже в случае смерти кормильца.

В городах и сельской местности Новой Кастилии, республиканской Эстремадуры и Ламанчи, как и в столице, тон задавали UGT и революционная молодежь, социалисты и коммунисты. Анархисты встречались редко. Тем не менее во всех этих районах революция проходила по образцу Мадрида. Продолжали существовать старые муниципальные власти, работавшие вместе с комитетами Народного фронта. Экспроприации были нечастым явлением. Например, магазины и предприятия в Талавере-де-ла-Рейна могли быть заклеены объявлениями «Здесь работает коллектив». Но это означало, что доходом распоряжается не рабочий контроль, а он делится между хозяином и рабочими. В сельских районах Ламанчи и Новой Кастилии большие поместья все же конфисковали, и ими управляли теперь местные отделения UGT. С материальной точки зрения для рабочих ничего не менялось, они получали то же жалованье. На юге в Сьюдад-Реале, главном городе Ламанчи, было конфисковано только одно предприятие – электростанция. Рынки, кафе и магазины продолжали оставаться теми же, что и прежде. Доктор Франц Боркенау, посетивший эти места в августе, отметил, что коровы на новой коллективной ферме под Сьюдад-Реалем хорошо выглядят, а зерно, для хранения которого приспособлена часовня, убирается вовремя. До коллективизации рабочие жили в Сьюдад-Реале и приезжали на уборку. Теперь они обитали в доме владельца поместья, где сами себе готовили. Пища, хотя ее было и немного, была лучше, чем раньше. До войны эти же рабочие ломали технику, купленную землевладельцем, поскольку считали, что он хочет понизить им жалованье. А теперь сами выписали молотилку из Бильбао.

Революция, центром которой в июле 1936 года стала Барселона, отличалась от событий в центре Испании тем, что там ею руководили анархисты. Подлинным руководящим органом в Барселоне и во всей Каталонии стал Комитет антифашистской милиции, сформированный 23 июля. Возглавили его FAI и CNT. Барселона стала пролетарским городом, которым Мадрид никогда не был. Экспроприации прошли повсеместно. Отели, магазины, банки, заводы были или реквизированы, или закрыты. Реквизированные управлялись комитетом из бывших техников и рабочих⁵. Тщательно изучались банковские книги. О каких тратах, о каких доходах, о каких подкупах шла в них речь! А затем (как заметил рабочий комитет строительства барселонского метро) «мы выставили на всеобщее обозрение эти авантюры!». Поскольку огромное и помпезное псевдоготическое здание Торговой палаты было захвачено под штаб-квартиру FAI и CNT, казалось, что все идет как полагается. Никто не рисковал появиться в одежде, свойственной среднему классу. Ношение галстука могло кончиться арестом⁶. Все 58 церквей Барселоны (кроме кафедрального собора, спасенного приказом Женералитата) были сожжены. Много ценного бензина потратили впустую в попытках сжечь построенное Гауди здание «Святое семейство» (Sagrada Familia), но, увы, оно было из цемента. В начале августа еще оставались несколько церквей и монастырей. Но восторг, который вначале вызывали сцены их разрушения, сошел на нет, и районы руин заботливо охранялись пожарными.

К тому времени власть, обретенная анархистами в Барселоне, вызвала у них чувство ответственности, изумлявшее тех представителей среднего класса, которые еще оставались в городе. CNT приказал всем своим членам возвращаться на работу. Сам анархистский профсоюз уже обладал немалой властью: своей радиостанцией, восемью ежедневными газетами, массой еженедельников. Периодические издания отслеживали каждый аспект жизни общества. На частых митингах выступали лучшие ораторы анархистов. В подобном размахе деятельности кое-кто из анархистов усмотрел забвение чистоты прежних идеалов: вожди, по их мнению, стали политиканами, которых интересует только власть. Это был единственный случай в истории, когда анархисты контролировали жизнь большого города. И можно только удивляться, как мало пользы извлекли они из этой возможности.

После убийства Трильяса, президента профсоюза докеров UGT, – скорее всего, это было делом рук анархистов – FAI и CNT вместе с другими партиями осудили это преступление. В один голос они предупредили, что любой, кто позволит себе стрелять или грабить, будет казнен. «Уголовный мир Барселоны позорит революцию», – заявили они. FAI приказал всем своим членам проявлять особую бдительность, чтобы пресекать такие позорные действия. «Покончить с этими подонками! Если мы этого не сделаем, то уголовники разделаются с революцией, обесчестив ее». Официально политика анархистов была довольно сдержанной – и должна была быть таковой по крайней мере «до падения Сарагосы». Но по ночам на дороге, ведущей из Барселоны к горе Тибидадо, продолжала слышаться стрельба. Не прекращались аресты «фашистов». Что будет после победы? Конечно, не дешевая «буржуазная» демократия «Эскерры». UGD и CNT смогут «руководить всей хозяйственной жизнью Испании без помощи извне». Но 26 июля CNT в Каталонии официально предупредила своих сторонников, что не стоит «заглядывать дальше победы над фашизмом».

Одним из необычных последствий господства анархистов в Каталонии стало перерастание движения каталонских сепаратистов (номинально они продолжали руководить Каталонией) в партию, которая, как правило, поддерживала мадридское правительство⁷. Барселонская милиция с анархистами во главе распространила свое влияние по всему Арагону, что гарантировало республиканцев от противостояния центрального правительства. 9 августа в Олимпийском театре в Барселоне состоялся массовый митинг анархистов, протестующий против распоряжения Мадрида о призыве в армию части резервистов, где им придется служить под командой офицеров. «Мы не может быть солдатами в форме! Мы хотим оставаться милицией Свободы! Конечно, на фронте. Но только не в казармах с солдатами, не имеющими отношения к Народному фронту!» Протестуя против центрального правительства, они наконец сомкнули ряды с давними каталонскими сепаратистами. Но Женералитат, опасаясь последствий появления «политических армий», согласился с правительством в Мадриде и поддержал создание регулярной армии с назначенными сверху офицерами, без определенных политических убеждений. В этом важнейшем пункте Женералитат получил поддержку новой Объединенной социалистической партии Каталонии (PSUC), состоящей из четырех левых групп, которые объединились после мятежа. Хотя генеральным секретарем партии стал ветеран социалистического движения (и антианархист) Коморера, коммунисты (так же как и в слиянии молодежи национальных социалистов и коммунистов в апреле), благодаря их подавляющему большинству, уму и твердости, стали доминировать в партии. PSUC даже вошла в Коминтерн. UGT в Барселоне, где она, конечно, находилась под политическим руководством социалистов, тоже попала под контроль коммунистов. Если к 19 июля в барселонских профсоюзах состояло 12 000 членов, то к концу месяца их число выросло до 35 000. Наличие партийного билета или профсоюзной карточки помогало раздобывать пищу, и, кроме того, революционная обстановка настойчиво требовала объединения. И хотя по сравнению с CNT (только в Барселоне этот профсоюз числил в своих рядах 350 000 человек) эта организация была весьма малочисленной, она стала ценным подарком для коммунистов.

PSUC, естественно, склонялся к армейской системе, а не к милицейской. Коммунистическое руководство партии не стало поддерживать настроения масс, ибо надеялось завоевать господство путем проникновения в официально признанное правительство. По сути, не существовало партии, которая так, как коммунисты, была заинтересована в распространении в армии своих политических взглядов. Они надеялись добиться цели путем пропаганды в среде офицеров и рядовых. Тем не менее формальная политика коммунистов в Барселоне и Мадриде отвергала все, что могло бы помешать победе в войне, а «политические контакты между товарищами» должны были приблизить победу. Все же PSUC постоянно ссорился с анархистами из-за любых мелких реформ, предлагаемых Женералитатом, – на 15 процентов повысить заработную плату, ввести 40-часовую рабочую неделю. Кроме того, в первые же дни после разгрома мятежа PSUC предложил оказать финансовую поддержку вдовам погибших бойцов. Но Гарсиа Оливер, выступавший от имени CNT, заявил, что «уменьшение рабочих часов может привести к поражению революции». Коммунисты, которые планировали проводить социальные реформы лишь после победы революции, также не собрались удовлетворять настоятельные требования бедных слоев населения, которые уже не испытывали желания присоединяться к анархистам.

Ссоры, временами вспыхивавшие между анархистами и коммунистами, отражали те противоречия, которые много лет назад существовали между Марксом и Бакуниным. Они обрели особую остроту именно теперь, когда предполагалось, что PSUC может войти в региональное правительство. 31 июля Компаньс повысил свой ранг – он был теперь не просто президентом Женералитата, а президентом всей Каталонии. Это был новый шаг к обретению полного суверенитета Каталонии, и, как и все прочие, он не был согласован с Мадридом. Три члена PSUC вошли в преобразованный Женералитат. Анархисты угрожали покинуть Комитет антифашистской милиции, если PSUC не выйдет из правительства. Что партии и пришлось сделать. Их время нанести ответный удар еще придет. Но они уже попытались разоружить милицию анархистов в тех кварталах, что находились под их контролем. CNT, объявив эти намерения предательскими, яростно выступил против и добился успеха. «Товарищи, – обратился 5 августа FAI к PSUC, – вместе мы одолели кровавое чудовище фашистского милитаризма. Так давайте же будем достойны нашей победы и до окончательного триумфа станем крепить единство наших действий. Да здравствует революционный антифашистский союз!»

В стороне от анархистов и PSUC стоял POUM, полутроцкистская партия, главным образом из бывших каталонских коммунистов. Она значительно выросла с начала войны. Многие вошли в нее, считая, что партия эта противостоит и недисциплинированности анархистов и жесткости PSUC. Иностранцы, проживавшие в Барселоне, вступали в POUM из-за романтических убеждений, считая, что эта партия в самом деле воплощает великую мечту об Утопии. Доктор Боркенау отметил, что в среде этих политэмигрантов царила атмосфера политического энтузиазма; они откровенно радовались приключениям, которые несет с собой война, с облегчением чувствовали, что серые и грустные годы изгнания позади, и безоговорочно верили в «полный успех» республиканцев. И POUM, чья новая штаб-квартира расположилась в отеле «Фалькон» на Рамблас, сосредоточил усилия на том, чтобы его незнакомое имя стало широко известно в обществе – большие буквы этой аббревиатуры появлялись на автобусах и машинах, шла настойчивая агитация за создание правительства «только из рабочих».

События в Барселоне нашли отражение во всей Каталонии и в республиканском Арагоне. В пуэбло были созданы политические комитеты. Власть, как и повсюду, оказалась в руках самой сильной партии, несмотря на ее формальное представительство. Повсюду она принадлежала CNT, но в провинции Лерида господствовал POUM. Обычно над зданием муниципалитета висел красный флаг с серпом и молотом, напоминая о магнетическом притяжении, которое СССР вызывал у всех пролетарских партий, а не только у коммунистов. Железные дороги и общественные службы находились под контролем только CNT и UGT. Церкви во всех деревнях были сожжены. В некоторых местах, где до августа их не поджигали, особенно на курортах вдоль побережья Коста-Браво, излюбленных средним классом, преобладали умеренные настроения. Доктор Боркенау заметил, с какой печалью женщины несли в костер молитвенники, образы, статуэтки и другие талисманы, которые имели не столько религиозную ценность, сколько были предметами семейной гордости, частью повседневной жизни семьи. В целом все представители «буржуазии», включая священников, юристов, врачей, были расстреляны, а их дома и земли перешли к муниципалитетам. Как и повсюду в Каталонии, жестокость революционеров сопровождалась странными проявлениями великодушия. Например, французскому писателю и летчику Антуану де Сент-Экзюпери, который в то время был военным корреспондентом, удалось уговорить революционный комитет одной деревни даровать жизнь монаху, пойманному в лесу. Анархисты обменялись радостными рукопожатиями друг с другом и с монахом, поздравляя его со спасением.

В Каталонии не было больших поместий, и революционеры не могли решить, что делать с землей, которая попала им в руки. Наконец осенью было принято решение: половина конфискованных земель переходит под управление комитетов, а вторая половина распределяется между беднейшими крестьянами. Комитеты в пуэбло будут получать и половину арендной платы, а другая половина значительно сокращена. В Каталонии не могли предусмотреть, как крестьяне будут обращаться с собственностью «буржуев». В Сереньене, где не осталось ни одного представителя среднего класса (включая и ветеринара), доктор Боркенау вместе с английским коммунистом Джоном Корнфордом наблюдал, как уничтожались все документы, имеющие отношение к сельскому хозяйству. Посреди главной площади был разведен огромный костер, языки пламени которого поднимались выше церкви, и молодые анархисты торжествующе кидали в него все новые связки бумаг.

Ниже по побережью, в Валенсии, хунта Мартинеса Баррио, поставленная Хиралем, чтобы контролировать пять провинций Леванте, проявила еще большую беспомощность перед комитетами контроля, чем Женералитат перед Комитетом антифашистской милиции. Мартинес Баррио был вынужден обосноваться на жительство в сельской местности, а не в Валенсии. Хотя CNT продолжала оставаться сильнейшей группой, под началом которой были и порт, и транспорт, и строительные рабочие, Валенсия считалась более буржуазным городом, чем Барселона, хотя в ней экспроприации было меньше. UGT контролировала положение дел в среде «беловоротничковых» рабочих, а они стойко придерживались позиций Ларго Кабальеро. Республиканцы, у которых было много надежных сторонников из нижних слоев среднего класса и богатых крестьян, делили свои симпатии между теми, кто видел свой шанс в развитии сепаратистского движения в Валенсии, и теми, кто неуклонно поддерживал Асанью и Хираля. Коммунистическая партия в Валенсии была невелика, не пользовалась симпатиями и постоянно грызлась с анархистами. Она вела здесь политику такую же сдержанную, как и республиканцы, и поддерживала Мартинеса Баррио. Позже компартия обрела поддержку среди богатых крестьян Валенсии, поскольку успешно претворяла в жизнь план распределения экспроприированных земель среди крестьян и выступила против анархистов, стоявших за коллективизацию и запрещение частной торговли.

В Андалузии революция по духу была главным образом анархистской, и на ней не сказывалось даже ограниченное влияние центральных властей из Барселоны. Во многих пуэбло муниципальные советы слились с новыми комитетами. Дороги и общественные службы контролировали как прежние чиновники, так и милиционеры, назначенные комитетом. Каждый город действовал сам по себе и нес за это ответственность. Мятежники занимали территории совсем рядом с Каталонией – в Севилье, Гранаде, Кордове, в портах Кадиса и Альхесираса, и это вызвало особые опасения республиканцев. Между лидерами анархистов, угнездившимися в таких городах, как Малага, и обитавшими в маленьких пуэбло, царила неприкрытая враждебность. Первые хотели утвердиться в деревнях, но встречали сопротивление местных лидеров, которые воспринимали их появление как покушение на свои права. Революция тут носила куда более экстремистский характер, чем по всей Испании. Во многих местах была полностью ликвидирована частная собственность, а торговцам отказались выплачивать долги. Часто деньги объявлялись вне закона. В деревушке Кастро-дель-Рио под Кордовой образ жизни стал напоминать мюнстерскую коммуну баптистов 1530 года – частный обмен товарами был запрещен, закрылся деревенский бар, употребление кофе жителями деревни преследовалось. «Они хотят вести нормальный образ жизни, как те, кого экспроприировали, – заметил доктор Боркенау, – и в то же время избавиться от их богатств». В этом регионе большие поместья продолжали обрабатывать те, кто и раньше работал в них, но теперь они не получали заработной платы – в деревенской столовой им в соответствии с потребностями выдавались продукты. Было совершенно непонятно, что делать с землями, лежавшими между пуэбло. Там повсеместно стояли казармы, брошенные взбунтовавшимися гражданскими гвардейцами, которые, укрепившись на верхушках холмов, в монастырях и других труднодоступных местах, стали вести жизнь разбойников, грабя соседей. Дольше всех продержался гарнизон капитана гражданской гвардии Кортеса в монастыре Санта-Мария-де-ла-Кабеса в горах к северу от Кордовы.

Анархистский характер революции в Андалузии претерпел изменения в провинции Хаэн, которая в течение нескольких лет стойко поддерживала UGT, а также в Малаге и Альмерии, где большинство докеров были коммунистами. Социальные изменения в Хаэне были незначительными. Например, в замшелом городишке Андухаре были убиты пятеро «буржуев», но их земли так и остались нетронутыми. UGT передал муниципалитету право управления большими соседними поместьями, в результате чего их продолжали обрабатывать те же батраки за прежнюю нищенскую плату. Хотя революцию в Малаге и возглавили коммунисты, она также решительно ничего не дала народу. Частично отрезанная от остальной республиканской Испании (в руках националистов к северо-востоку была Гранада), живущая под ежедневной угрозой воздушных налетов, в атмосфере слухов, что вот-вот город будет взят, Малага страдала от недостатка энтузиазма, который был свойствен революции к северу от города.

Территория, протянувшаяся вдоль северного побережья Испании, была отрезана от остальной республики центральной равниной Северной Кастилии и горами Наварры, которые контролировал генерал Мола. Здесь существовали три сообщества – в Бильбао и Сан-Себастьяне, в Сантандере и Хихоне. В этих городах и в провинциях Бискайя и Гипускоа, где преобладали баскские националисты, продолжал существовать общественный порядок, свойственный среднему классу. Бильбао, Сан-Себастьян и окружающие их территории контролировались комитетами обороны, в которых баскские националисты преобладали над UGT, коммунистами и анархистами. Из этих трех последних групп только анархисты (у них были сильные позиции среди рыбаков и строителей) позволяли себе выступать против басков, которые не скрывали, что с недоверием относятся ко всем рабочим партиям. Поэтому в новый моторизованный корпус баскской милиции и в батальоны порядка (для милиционеров) не разрешалось вступать членам левых революционных партий, хотя среди них было много представителей, чья верность республике вызывала сомнения.

Кроме полковника Карраско, нескольких офицеров и фалангистов, которые действительно принимали участие в мятеже, в провинции Басков милиционеры расстреляли около пятисот человек. Ответственность за это несли главным образом анархисты. Но с начала августа преследования высшего и среднего класса фактически прекратились⁸. Священники получили свободу, возобновились церковные службы. Сожжены были лишь две церкви в Сан-Себастьяне, да и те в самом начале войны. Экспроприировали имущество лишь тех капиталистов, которые принимали участие в мятеже. Оно передавалось в распоряжение государственных органов.

Единственной приметой социальных перемен в провинции Басков был декрет, запрещающий кому-либо быть директором больше чем одной компании (это был удар не столько по буржуазии в целом, сколько по баскским миллионерам), получать ренту больше 50 процентов, как и по всей республиканской Испании. Был учрежден Отдел общественной помощи, куда в случае необходимости мог обратиться любой гражданин. В то же время военная промышленность Бискайи – оружейный завод в Эйбаре, небольшие производства оружия в Гернике и Дуранго, заводы в Бильбао, на которых выпускались гранаты и орудия, – была передана Комитету обороны Бильбао. Баскские националисты также получили контроль над финансовыми структурами своей провинции. Были сформированы новые отделы для контроля крупных банков Басконии. В них входили четыре члена старого совета директоров, два акционера, два вкладчика и четверо служащих, избранных коллегами. Баскское министерство финансов выдвигало кандидатуры акционеров и вкладчиков и должно было одобрить кандидатуры членов старых советов и представителей от служащих.

Несмотря на сравнительную умеренность, Баскония неизбежно должна была войти в конфликт с римско-католической церковью. После неудачи попыток церковных друзей Хосе Антонио Агирре, лидера басков, уговорить его и его партию присоединиться к националистам епископ Витории и Памплоны в пастырском послании, зачитанном по радио 6 августа, публично обвинил баскских католиков в приверженности республике. Но баскские священники во главе с викарием Бильбао посоветовали политическим лидерам Басконии и дальше поддерживать республику. Правда, доказательств подлинности этого пасторского послания не было, поскольку его копий никто не видел. Кроме того, оно было оглашено без соблюдения должных формальностей. И наконец, имелись основания предполагать, что епископ Витории не был полностью свободен в своих действиях (он едва ли не был заключен в своем дворце), епископ не мог знать правду о событиях в провинциях Гипускоа и Бискайя. Изменение отношения со стороны баскских националистов могло навлечь неприятности на многих людей и на саму церковь. Таким образом, баскские священники, и дальше придерживаясь своих взглядов, оставались с паствой, чьим духовным потребностям продолжали служить. Они часто вмешивались в действия властей, спасая тех, кто становился жертвой насилия со стороны левых партий, особенно своих собратьев в Астуриии и Сантандере. Баскские католические лидеры продолжали поддерживать республику, а впоследствии даже входили в правительство. Они идеологически оправдывали ее существование, доказывая, что четырех условий, которые приводит святой Фома Аквинский, позволяющих восстать против государства, не существовало и последняя папская энциклика отрицает законность мятежа⁹.

В Хихоне на побережье Астурии ситуация осложнялась тем, что в казармах Симанкас продолжала сопротивление гражданская гвардия под командованием полковника Пинильи. Тем не менее во время осады казарм отношения между UGT, CNT и коммунистами стали там даже ближе, чем в дни восстания 1934 года. Белармино Томас, депутат от социалистов, был губернатором провинции Астурия, и правительство передало ему всю полноту власти. Поскольку наземная связь с Мадридом была прервана, ему приходилось действовать столь же независимым образом, как и его баскские и каталонские коллеги. Он председательствовал в комитете, состоявшем из двух коммунистов, двух членов CNT, двух из UGT, двух из FAI; по столько же членов комитета было от Объединения социалистической молодежи, от левых республиканцев вместе с одним представителем либертарианской (анархистской) молодежи. Шахты в Астурии были под контролем совета, в который входил директор, представляющий государство, несколько техников, заместитель директора, секретарь и трое рабочих. Директор мог действовать только с разрешения рабочих, и вся эта управленческая система представляла собой уникальное сочетание рабочего контроля и национализированного предприятия.

Дома в Хихоне, подвергавшиеся непрерывному обстрелу крейсера националистов, были разрушены. В них жили бедняки. Они вели пуританский образ жизни и верили в будущее. Огромные плакаты, развешанные по городу, изображали красный материк Испании, в центре которого стоял маяк, лучи которого освещали всю Европу. Текст на плакате гласил: «Испания осветила весь мир! Вива Народный фронт Астурии!» По ночам громкоговорители разносили по пустым улицам хорошие новости с далеких фронтов. Хихон, притулившийся на самом краю негостеприимной Атлантики, казалось, был единственным одиноким советским городом, предоставленным самому себе.

Что же до Сантандера, этот город стал неколебимым форпостом UGT, что и следовало ожидать, ибо он с незапамятных времен был единственным портом Кастилии. Его комитет обороны обладал большой степенью независимости от центрального правительства в Мадриде.

С самого начала Гражданской войны военная тактика этих трех провинций исходила из верности республике на севере, но была значительно затруднена политическими распрями. Единственное общее, что оказалось у них после нескольких недель войны, – это нехватка продовольствия. Порой появлялись пиво, сигареты, сыр и немного рыбы, но припасов было немного. Символом Северной Испании в конце 1936 года стал уроженец Хихона по прозвищу «человек, которого боятся даже кошки». Он мог попасть камнем в кошку с расстояния в двадцать ярдов. И тогда вечером на обед подавался жареный цыпленок.

¹ Нет необходимости уточнять, что этот указ привел к появлению двоеженства, но его отмена вызвала еще большую неразбериху. В 1937 году республику отличало обилие случайных связей.

² Престиж коммунистов заметно повысился из-за безупречного порядка в организованном ими так называемом Пятом полку.

³ В соответствии с позднейшими подсчетами общая сумма конфискованных денег и ценностей составляла (по всей Испании во время войны) 330 миллионов песет (8 миллионов фунтов стерлингов), а золота и драгоценностей – 100 миллионов песет (2,5 миллиона фунтов стерлингов). Эти данные кажутся достаточно достоверными.

⁴ С юмором, которым всегда славились мадридцы, они называли трупы этих несчастных рыбами, у которых стеклянные глаза и постоянно открытые рты.

⁵ Подавляющее большинство барселонских владельцев предприятий или расстреляли, или им удалось скрыться. Остались лишь те, кто пользовался хорошей репутацией за отношения с рабочими. Предприятия «Форд» и «Дженерал электрик» были захвачены в Барселоне в начале августа. После протеста американского правительства Испания выплатила компенсацию. В целом республика старалась не конфликтовать с другими государствами, реквизируя их предприятия.

⁶ Газета анархистов «Солидаритет обрера» осудила советского министра иностранных дел Литвинова как буржуа, который носил шляпу. Анархистский профсоюз шляпников немедленно выразил протест.

⁷ Долгое время этого не замечалось. В августе, когда было захвачено барселонское отделение Банка Испании и университет Барселоны порвал связи со своими коллегами в Мадриде, право на жизнь обрели совершенно противоположные тенденции.

⁸ Хотя в крепостях и на кораблях, превращенных в плавучие тюрьмы, все еще продолжали содержаться почти три тысячи заключенных, среди которых было много женщин и детей.

⁹ Условия Фомы Аквинского таковы:

– общественные блага (религия, справедливость и мир) должны быть серьезно нарушены;

– восстание должно быть сочтено необходимым общественными лидерами в целом и достойными людьми, представляющими народ в национальных организациях;

– должна существовать глубокая уверенность в успехе начинания и убежденность, что беды, принесенные революцией, не будут больше, чем беды из-за ее отсутствия;

– никакими иными средствами не излечить нарастание опасности ценностям общества.

Первые кампании. – Бои в Сьерре. – Осада Алькасара. – Противостояние двух сторон. – Оружие из-за границы.

22 июля можно было утверждать, что в Испании разгорелась настоящая война. Это был не просто мятеж, который пришлось подавлять. Повсюду в городах республики радостные чувства после поражения мятежа уступали место страху, так как армии националистов уже приближались к ним. Даже в самых маленьких городках милиция профсоюзов и партий начала воспринимать себя не как уличных драчунов и революционеров, а как солдат. И действительно, им пришлось стать таковыми. С рассветом 19 июля Мола послал своего адъютанта полковника из Андалузии Гарсиа Эскамеса на юг для освобождения Гвадалахары. В его распоряжении было 1600 человек, главным образом рядовых, два отряда регулярных войск и отряд фалангистов. Его бы ждала удача, не остановись он для усмирения волнений в Логроньо, военный губернатор которого почему-то не хотел подчиняться. Так что когда первая внушительная ударная сила начавшейся войны оказалась в двадцати милях от Гвадалахары, пришло известие, что город в руках мадридских милиционеров. Гарсиа Эскамесу пришлось отступить к перевалу Сомосьерра, северо-восточным воротам Мадрида. Здесь железнодорожный туннель с 19 июля удерживался группой монархистов из Мадрида, которыми командовали братья Миральес. К ним на помощь подходили силы милиции, которые раньше заняли Гвадалахару.

В полночь 21 июля из Вальядолида к северо-западу от Мадрида к столице двинулись смешанные силы армии и фалангистов, возглавляемые полковником Серрадором (еще один бывший заговорщик 1932 года). Они прошли через Гвадарраму, где их встречали с бурным восторгом, и выходили к перевалу Альто-де-Леон. В составе этих сил был и Онесимо Редондо, основатель JONS в Вальядолиде, недавно освобожденный из тюрьмы в Авилье. Альто-де-Леон занимали крупные силы мадридской милиции. Националисты быстро поняли, как важно отбросить врага от перевала. В противном случае под угрозой могла оказаться вся Старая Кастилия. Мола послал два отряда под командованием полковников Беорлеги и Кайуэлы (в них входили карабинеры, регулярные части и фалангисты) в провинции Басконии. Первый отряд должен был освободить гарнизон, осажденный в казармах Лойолы в Сан-Себастьяне, а второй – пройти маршем к Толосе, древнему баскскому городу.

Тем временем в Барселоне постоянно ходили слухи, что к городу приближается армия националистов, выступившая из Сарагосы. На деле же в Сарагосу вступили 1200 солдат из Памплоны, которые просто помогли националистам предпринять несколько карательных экспедиций против соседних городов Арагона, в которых власть временно перешла к Народному фронту. Ни о каком генеральном наступлении на Барселону не было и речи. Подчиняясь настоятельным требованиям правительства Мадрида, 23 июля из Барселоны выступили две колонны для «освобождения» Сарагосы. Первая состояла главным образом из милиции анархистов, и возглавлял ее отъявленный бандит Дуррути, который после успеха революции обрел непомерную самоуверенность и был полон бредовых мечтаний о собственном величии. В колонне царило такое восторженное возбуждение, что лишь через два часа после выхода из Барселоны анархисты спохватились, что забыли боеприпасы. Пропагандистские листовки провозглашали: «Свободный Человек вступил в борьбу против фашистской гиены в Сарагосе». Вторая колонна состояла преимущественно из солдат барселонских казарм, верных республике. Командовал ею майор Перес Фаррас.

Карта 8. Поход Гарсиа Эскамеса, 19–27 июля 1936 года

В ходе этих кампаний основной силой республики были милицейские части различных организаций рабочего класса. Правда, в штабах военного министерства в Мадриде, формально руководивших этими операциями, работали профессиональные военные, сохранившие верность республике. Ей служили примерно 200 офицеров, включая 13 генералов. Одни из них, скорее всего, поняли, что, оказавшись во время мятежа на территории республики, надо заявить о своей верности правительству; другие же, без сомнения, были левыми, социалистами, республиканцами или даже коммунистами. Среди тех, кто поддерживал правительство скорее в силу случайности, чем по убеждениям, оказался вялый, добродушный генерал Мьяха, который в свое время входил в антиреспубликанский военный союз¹. Третьи считали, что обязаны быть на стороне республики в силу данной присяги. Среди них были полковник Эрнандес Сарабиа, убежденный республиканец, глава военного штаба Асаньи в 1932 году и заместитель военного министра, и генерал Кастельо со своим адъютантом майором Менендесом. Поскольку по мере развития событий Кастельо погружался в меланхолию², Эрнандес Сарабиа фактически взял на себя руководство военным министерством. Генерал Рикельме, принимавший участие в заговоре против Примо де Риверы в 1926 году, командовал всеми частями в Мадриде. Милицию, которая шла в бой против националистов с боевым кличем «На Сьерру!», на первых порах тоже возглавляли армейские офицеры. Капитан Галан, профессиональный офицер, коммунист, брат «героя Хаки», возглавлял милицию в Сомосьерре, а полковник Кастильо командовал частями, которые сначала оседлали, а потом оставили перевал Альто-де-Леон.

В дальнейшем части, двинувшиеся по направлению к Авиле, отрезали этот город от Альто-де-Леона. Командовал ими полковник Мангада – тот поэт-офицер, которого Асанья арестовал и посадил в тюрьму (но потом был вынужден вернуть свое доверие) за то, что он в 1932 году провозгласил: «Да здравствует республика!» – в ответ на тост генерала Год еда, в то время генерального инспектора армии, предлагавшего выпить просто за Испанию. Хотя ему удалось захватить несколько пуэбло, гражданская гвардия в которых перешла на сторону националистов, Мангада дошел только до Навальпераля, что находился в двадцати километрах от цели. Майор отчаянно боялся потерять связь с Мадридом. Неудача его наступления на слабо защищенный город святой Терезы объяснялась националистами появлением святой, которая, как утверждают, солгала Мангаде, что Авила «полна вооруженными людьми». Тем не менее этих сомнительных успехов было достаточно, чтобы подчиненные майора триумфально пронесли его по Пуэрта-дель-Соль в Мадриде и произвели в генералы³.

А тем временем сражения за Альто-де-Леон и Сомосьерру, первые настоящие столкновения Гражданской войны, шли с неослабевающей яростью. Обе стороны использовали свое ограниченное, но примерно равное количество самолетов, чтобы бомбить друг друга; все пленные были расстреляны⁴. Правительственные войска, пусть и превосходившие по численности, понесли тяжелые потери – и от артиллерии националистов, заметно превосходившей республиканскую, и в силу наивной отваги неопытных милиционеров. 22 июля Альто-де-Леон, а 25 июля перевал Сомосьерра перешли к националистам. Но остальные господствующие высоты Гвадаррамы продолжали удерживаться республиканцами. В бою под Альто-де-Леоном погиб фалангист Онесимо Редондо. У республиканцев полковник Кастильо и его сын были расстреляны их же подчиненными за «измену», выразившуюся в отказе вести милиционеров к победе, которую, по их мнению, они заслуживали. Офицеру испанской армии было нелегко командовать людьми, которые порой перед боем требовали показать ладони и проверяли наличие на них мозолей.

Карта 9. Примерная линия разделения, установившаяся к концу июля

Тем не менее самый знаменитый инцидент этого периода испанской войны произошел в Толедо. Из Мадрида министр образования, военный министр и генерал Рикельме отчаянно названивали полковнику Москардо, командиру осажденного в Алькасаре гарнизона националистов, уговаривая его сдаться. Наконец 23 июля Кандидо Кабельо, глава толедской милиции, позвонив полковнику Москардо, сообщил, что если тот через десять минут не сдаст Алькасар, то он, Кабельо, лично расстреляет Луиса Москардо, сына полковника, который этим утром попал в плен. «Ты поймешь, что это правда, когда поговоришь с ним», – добавил Кандидо Кабельо. Луис Москардо смог произнести только одно слово. «Папа», – пробормотал он в трубку. «Что там происходит, мой мальчик?» – спросил полковник. «Ничего особенного, – ответил сын. – Они говорят, что расстреляют меня, если Алькасар не сдастся». – «Если это правда, – ответил полковник Москардо, – то вручи свою душу Богу, крикни: «Да здравствует Испания!» – и умри как герой. Прощай, сын мой, прими мой последний поцелуй». Кандидо Кабельо вернулся к телефону. Полковник Москардо сообщил, что в милости не нуждается. «Алькасар никогда не сдастся», – сказал он, кладя трубку. Москардо был убит 23 августа⁵. Алькасар продолжал оставаться в осаде. Хотя продовольствия не хватало, воды и боеприпасов было вдоволь. Провизия появилась в результате смелой вылазки и нападения на соседнее зернохранилище, откуда было доставлено две тысячи мешков с зерном. Основой питания в Алькасаре были хлеб и конское мясо (в начале осады там оказались 177 лошадей).

Пока Алькасар в Толедо продолжал сопротивляться, казармы Лойолы в Сан-Себастьяне сдались баскам 27 июля, а за два дня до этого прекратила сопротивление гражданская гвардия в Альбасете. В Валенсии взяли штурмом казармы, в которых закрепились офицеры. Те, кто уцелел во время боя, были отданы под суд и в массе своей казнены. Единственными местами на территории республики, где еще продолжалось сопротивление националистов, оставались Овьедо, казармы Симанакас в Хихоне, Алькасар и несколько отдельных территорий в Андалузии.

В то же время подверглась изменениям сама линия, разделившая Испанию – на юге, севере и северо-востоке. Даже тех частей Африканской армии, легионеров и солдат, что успели перебросить через пролив, оказалось достаточно, чтобы заметно расширить район, которым из Севильи управлял генерал Кейпо де Льяно. Плодородные, но ныне заброшенные земли на южном побережье, что лежали между портом Уэльва и Севильей, Кадисом и Альхесирасом, а также между Севильей и Кордовой, после серии стремительных рейдов, проведенных войсками, закаленными в марокканских войнах, перешли в руки националистов⁶. Теперь националисты не просто контролировали несколько городов Андалузии, где мятеж увенчался успехом, – в их распоряжении оказалась целая территория, которая глубокой раной вонзилась в самое сердце революционного юга, хотя Гранада и еще несколько городов продолжали сопротивляться. Но их падение было делом недалекого будущего. По мере того как эти города и деревни переходили в руки националистов, в них, как и ожидалось, сразу же начинались кровавые казни – отмщение за зверства революционеров.

На севере в баскской провинции Гипускоа националистам тоже удалось значительно изменить границу в свою пользу. Полковник Беорлеги, выступивший из Наварры во главе отряда из 700 карлистов, захватил деревню Ойардзун, что лежала в двух милях к югу на полпути от дороги Сан-Себастьян – пограничный город Ирун. Искусство, с которым полковник управлял огнем своего небольшого отряда, создало у басков впечатление, что им угрожает мощная военная сила. Так что Ойардзун не пришлось брать штурмом, хватило только обстрела из старых 155-миллиметровых пушек, что вели огонь из приморской крепости Нуэстра-Сеньор-де-Гваделупе.

В Арагоне революционные армии Барселоны под командованием майора Переса Фарраса⁷ и колонна анархистов, возглавляемая Дуррути, продолжали продвигаться к западу, неся смерть городам и деревням на пути к Сарагосе и Уэске. В некоторых из них, например в Каспе, мятеж сначала увенчался полным успехом. Но порыв возбужденных людских масс из Барселоны, вдохновленных революцей, захватывал все места, куда они входили, независимо от того, приходилось ли их брать штурмом или нет. Если не считать Каспе, где силы гражданской гвардии во главе с капитаном Негрете держались несколько часов, прикрываясь живым щитом из жен и детей членов местного профсоюза, барселонские колонны нигде не встречали серьезного сопротивления.

Ни одна из сторон в этом нескончаемом конфликте не имела достаточно убедительного перевеса. Африканская армия, выступившая на стороне националистов, имела 32 000 штыков, но почти половина из них осталась в Марокко для поддержания порядка. Националисты могли положиться примерно на две трети личного состава гражданской гвардии – всего в нее входило 22 000 человек – и на 1000 фалангистов. Примерно две трети армии – или около 40 000 человек – были с националистами, но их составляли главным образом недавние призывники, которые большей частью стояли в гарнизонах. Хотя из 14 000 профессиональных офицеров на сторону республики перешли всего 200 военных, но на ее территории были взяты в плен 5000 офицеров, которые в принципе могли присоединиться к мятежникам⁸. В начале Гражданской войны карлистские войска насчитывали 14 000 человек. Фалангисты располагали силами примерно в 50 000 бойцов. С одобрения султана прошел набор марокканских туземцев, которые вошли в состав регулярных войск. В самой материковой Испании призывные участки существовали почти в каждом городе, и новобранцам обещали платить до 3 песет в день, что и привлекло много добровольцев из рабочего класса. Тем не менее с течением времени выяснилось, что единственной надежной силой в армии националистов оказался легион, а также марокканские части. Почти все они продолжали базироваться в Африке, хотя три группы по морю и воздуху перебросили на материк. В дальнейшем доставка их морским путем стала опасной, поскольку флот оказался в руках революционеров. Была необходима авиация – и чтобы перебросить Африканскую армию через пролив, и для защиты кораблей, которые отправлялись в плавание. Но у Франко были только три старых «бреге» и один «фоккер», взятые в Тетуане; несколько гидропланов в Сеуте, «дорнье», захваченный в Кадисе, и «юнкере» авиакомпании «Люфтганза», прилетевший на Канары⁹. Мола был точно в таком же незавидном положении. Флот националистов состоял из старого линкора «Испания», одного крейсера и одного эсминца (все они стояли в Эль-Ферроле), канонерской лодки и нескольких кораблей береговой охраны¹⁰. Еще утром 19 июля, оценив свои силы, генерал Франко решил просить помощи из-за границы.

Тем временем правительство республики взяло под свой контроль промышленные районы вокруг Бильбао и Барселоны, а также – что Прието в то время счел признаком окончательной победы – Банк Испании, в котором хранился шестой в мире по величине запас золота. Республиканцы тоже страдали от острой нехватки оружия и от отсутствия подготовленных людей, которые умели бы владеть им. Особенно не хватало самолетов, которые, казалось, были ключом к победе, и, хотя правительство получило в свое распоряжение едва ли не всю авиацию испанских военно-воздушных сил и более половины летного состава, эти эскадрильи вряд ли обладали подлинной военной мощью. Республиканский флот, состоявший из линкора «Хайме Примеро», трех крейсеров, пятнадцати эсминцев и примерно десяти подводных лодок, был в плохом техническом состоянии, и на нем почти не осталось офицеров.

Так что в это же самое время республика, не догадываясь о намерениях генерала Франко, тоже решила искать помощи за границей.

¹ Когда в 1937 году у генерала Мьяхи, командовавшего Мадридским фронтом, начались неприятности, ему пришлось уничтожить свой членский билет этой организации.

² Вскоре он действительно сошел с ума, а затем такая же судьба постигла и Эрнандеса Сарабиа. На него, скорее всего, повлияла смерть его брата Хосе в Эстремадуре от рук анархистов.

³ Колонну Мьяхи сопровождала группа мадридских проституток, которые наградили гонореей такое количество милиционеров, что их военная мощь резко пошла на убыль. Когда они отказались возвращаться домой, Мангада приказал расстрелять часть проституток.

⁴ По обеим сторонам фронта врачам приходилось силой защищать раненых, чтобы их не расстреливали прямо на койках.

⁵ Два республиканца, из Нью-Йорка, генерал Асенсио Торрадо и Луис Кинтанилья, социалист и художник, выразили сомнения в подлинности этой знаменитой истории. О ней поведал Герберт Мэттью, который в то время был мадридским корреспондентом «Нью-Йорк таймс». По его версии этой истории, сын полковника был убит в казармах Монтанья. Телефонная связь между Алькасаром и Толедо была прервана с 22 июля, а вся история появилась в газетах лишь спустя несколько месяцев после освобождения Толедо, когда националистам потребовалось в плане контрпропаганды опровергнуть слухи, дошедшие и до Мигеля де Унамуно о плохом обращении с заложниками в Алькасаре.

⁶ Уэльва попала к националистам после неудачи мятежа гражданской гвардии, офицеры которой отказались выступать против Севильи.

⁷ Этот офицер был известен своими левыми и сепаратистскими взглядами. Компаньс поставил его во главе сил Каталонии в ходе неудачной революции 1934 года.

⁸ В 1936 году в испанской армии служило 10 698 офицеров. Остальных Асанья отправил в отставку. 8000 военнослужащих сержантского состава все до единого человека присоединились к мятежникам.

⁹ Через несколько дней к ним прибавились еще один «дорнье» и два небольших гидроплана «савойя», поступившие из частных источников.

¹⁰ «Республика», большой крейсер, названный позднее «Наварра», получил такие серьезные повреждения у Кадиса, что практически вышел из строя. «Канары» и «Балеары», новые крейсера по 20 000 тонн водоизмещения, все еще стояли на верфях в Эль-Ферроле.