• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Появление советского вооружения. – Немецкое правительство формирует легион «Кондор». – «Пятая колонна». – Националисты готовятся к своему триумфу. – Анархисты входят в правительство. – Мола готовит план штурма. – Бегство правительства из Мадрида. – Генерал Мьяха и контроль коммунистов. – Михаил Кольцов. – Бойня политических заключенных в Паракуэльос. – Правительство избегает покушения в Тараконе.

28 октября дипломаты снова встретились в зале Локарно Форин Офис. В своей многословной речи Майский возмущенно повторил, что страны, которые решили просто снабжать правительство Испании (то есть Советский Союз), «не считают себя связанными условиями соглашения о невмешательстве» более, чем Германия, Италия и Португалия. Конгресс британских тред-юнионов и лейбористская партия поддержали русских в их стремлении отказаться от политики невмешательства. К тому времени призыв «Оружие для Испании!» объединил левых как в Британии, так и повсюду в мире¹. Ларго Кабальеро выступил по радио Мадрида. «Пришло время нанести врагу смертельный удар, – начал он. – Наши силы растут. В нашем распоряжении – прекрасное высококачественное оружие. У нас есть мощные танки и самолеты. Прислушайтесь, товарищи! На рассвете наши артиллерия и бронепоезда откроют огонь. Немедленно вступит в бой авиация. Танки пойдут на врага в его самых уязвимых точках». Мадрид уже и раньше слышал такие оптимистические предсказания. Тем не менее на этот раз Ларго Кабальеро говорил правду: прибыли советские танки и самолеты.

Наступление началось на рассвете 29 октября. Группа советских танков, под командованием опытного танкиста генерала Павлова, смела кавалерию националистов. Танки действовали в новом стиле «блицкрига», который разработал в Германии полковник Гудериан, а в СССР с удовольствием взял на вооружение маршал Тухачевский. Суть ее заключалась в том, что танки действовали мощной ударной группой, а не растягивались в линию, как предпочитали французы, для поддержки пехоты². На узких улочках Эскиваса разразилось странное экзотическое сражение между танками и всадниками. Поскольку Пятый полк запаздывал с поддержкой, танкам вскоре пришлось отойти. После этой атаки националисты пришли к выводу, что с юга Мадрид укреплен надежнее, чем они думали.

На следующий день – хотя новости об атаке русских танков пока так и не поступили – Нейрат, немецкий министр иностранных дел, спешно передал инструкцию Канарису, который под своим любимым именем Гильермо недавно прибыл в Испанию и с удовольствием гонял на машине по пустынным и ухабистым дорогам. «Ввиду того что помощь красным может возрасти, – сказал Нейрат, – немецкое правительство не считает, что тактика боевых действий белых испанцев, на земле и в воздухе, может принести успех». Далее он проинструктировал Канариса сделать Франко формальное предложение, предоставив ему мощное подкрепление. Если Франко согласится получить его, то руководить им будет немецкий командир. Кроме того, Франко должен будет гарантировать, что военные действия станут носить более систематический и активный характер. Франко принял эти условия. И 6 ноября в Севилью прибыл так называемый легион «Кондор». Командовал им генерал фон Шперрле, а начальником штаба был полковник Рихтгофен. На первых порах часть состояла из четырех бомбардировочных эскадрилий по двенадцать бомбардировщиков в каждой, такой же эскадрильи истребителей и эскадрильи, в которую входили амфибии, самолеты-разведчики и экспериментальные модели. В дополнение легиону была придана часть с зенитным и противотанковым вооружением и два танковых взвода по четыре танка в каждом³. Личный состав этих сил насчитывал 6500 человек. Как ни странно, вооружение, оборудование и техника были довольно примитивными. Многие «кондоры» не имели радиосвязи. Пулеметы надо было перезаряжать вручную. Бомбардировщиками были «Юнкерсы-52», а истребителями «Хейнкели-51» и «Мессершмитты-109». К легиону была также приписана «Группа Северного моря» из специалистов артиллерийского, минного и сигнального дела. Они базировались на линкорах «Германия» и «Адмирал Шеер». Поскольку именно в это время Россия решила оказать помощь республике, Германия усилила и реорганизовала свою. В силу мрачной иронии судьбы советским и немецким офицерам, которые за несколько лет до прихода Гитлера к власти тайно учились вместе на равнинах Белоруссии, теперь пришлось на деле применять полученные знания в крупнейшей военной игре испанской кампании, жертвами которой оказались простые испанцы.

Благодаря новой помощи их немецких союзников генералы националистов преисполнились глубокой уверенности в своих силах. Мола взял командование над всем Мадридским фронтом, который, как он считал, должен осуществить последний штурм. Свою штаб-квартиру он разбил в Авиле. Когда группа иностранных журналистов спросила, какая из его четырех колонн возьмет Мадрид, он произнес слова, которые с тех пор повторялись несчетное количество раз: это будет «пятая колонна» тайных сторонников националистов в самом городе. С 29 октября начались интенсивные бомбардировки Мадрида, в какой-то степени для того, чтобы удовлетворить интересы немецких советников, которые хотели увидеть реакцию гражданского населения. 30 октября на Хетафе было предпринято мощное наступление – среди трупов насчитали шестьдесят детей. С этого дня на окраинах Мадрида происходили постоянные стычки, а 6 ноября Африканская армия захватила небольшую деревню, которая, по словам журналистов, было «ключом» к Мадриду. 4 ноября пал аэропорт Хетафе. На следующий день националисты заняли пригородные кварталы Алькоркон и Леганес, где располагались автобусная и трамвайная станции Мадрида.

Франко объявил, что окончательное освобождение столицы уже близко, и предупредил мадридцев, что они должны сидеть по домам, неприкосновенность которых «наша доблестная и благородная армия будет уважать». Этим словам сопутствовала угроза, что «мы выясним всех виновных, и только на них падет меч закона». Список будущих арестантов уже был готов, а в Авиле сформирована будущая муниципальная администрация завоеванного города. Конвои грузовиков с продовольствием держались сразу же за артиллерийскими позициями. Радио Лиссабона даже передало описание, как Франко на белом коне въезжает в Мадрид.

После радостных надежд, вспыхнувших после атаки русских танков, на стороне республиканцев наступило повсеместное уныние. Улицы столицы были заполнены толпами беженцев, которые гнали свой скот, несли скарб и домашних животных. В критический час правительство было реорганизовано, и теперь в него вошли анархисты, как месяц назад в Женералитат Каталонии. Гарсиа Оливер стал министром юстиции, стекольщик Хуан Пейро – министром промышленности, Хуан Лопес Санчес – министром торговли, а Федерика Монтсень, близорукая женщина-интеллектуал из Барселоны, – министром здравоохранения. То, что лидеры рабочего класса вошли в правительство, почти не вызвало удивления. В остальных министерствах, которых было от тринадцати до восемнадцати, почти все осталось по-старому. Асанья возражал против участия анархистов в правительстве, но в ходе телефонного разговора был вынужден согласиться. Гарсиа Оливер, может, единственный неподдельный анархист, которому выпало заниматься юстицией, сразу же поразил даже республиканцев эффективностью своих действий. Но главной его заботой, едва только он занял кабинет, стало уничтожение в министерстве юстиции архивных дел заключенных. Что он и сделал. Потом было сказано, что все эти компрометирующие досье сгорели во время воздушного налета. Анархистская газета «Солидаридад обреро» назвала день 4 ноября «самым потрясающим в политической истории страны» и объявила, что правительство «отказалось быть угнетателем рабочего класса». Все требования Национального совета, а не правительства были немедленно отброшены. Из Парижа социалист Аракистайн объяснил, что UGT стала претворять в жизнь революционный социализм, a CNT признана государством как «инструмент борьбы». Но отец Федерики Монтсень сказал дочери, что это означает «ликвидацию анархизма. Придя к власти, вы не сможете отказаться от нее».

Анархисты не стали заново открывать огонь по кабинету. Наоборот – и они поддались господствующему унынию. Не теряли бодрости только коммунисты, монотонно, но искренне повторяли по радио и на улицах лозунг: «Но пасаран!» Это они предупреждали Мадрид, что, если город падет, будет перебита половина населения. Престиж и их, и созданного ими Пятого полка зависел от того, выживет ли город.

Колеблясь между чрезмерной уверенностью и осторожностью, Мола, Варела и Ягуэ отложили начало наступления до 7 ноября. План заключался в том, что острие основного удара будет направлено между Университетским городком и пласа-де-Эспанья, отсекая кварталы среднего класса, которые тянулись на холмах над долиной Мансанареса. В случае успеха со стороны Мансанареса и Каса-де-Кампо обороняющимся пришлось бы с трудом штурмовать холм за Западным парком. Колонна Асенсио первой из сил Ягуэ должна была форсировать Мансанарес ниже пасео-де-Росалес, длинной улицы, тянувшейся над Западным парком, и, поднявшись по склонам, захватить Образцовую тюрьму и казармы Дон Хуана. Кастехону предстояло выйти левее и занять студенческую резиденцию в той стороне Университетского городка, что примыкала к Мадриду. Справа Дельгадо Серрано должен был захватить казармы Монтанья и держать под огнем Королевский дворец и Гран-Виа. Учитывая, что основное наступление развивалось с юга, Баррону и Телье предстояло в это же время ворваться в пригород Карабанчель.

Правительство Ларго Кабальеро решило оставить Мадрид и перебраться в Валенсию. Было объявлено, что администрация не может исполнять свои обязанности, находясь в зоне военных действий. Решение правительства исходило из того, что город неминуемо должен пасть. В три часа утра 6 ноября Кабальеро оповестил командира мадридской дивизии генерала Мьяху об этом плане и добавил, что в любом случае контроль над ситуацией остается за ним. Ведущие министры, гражданские служащие и политики всех партий, кроме коммунистов, также потянулись из Мадрида, прихватив с собой все правительственные досье, кроме документов военного министерства. Мьяха и генерал Посас, командующий Центральной армией, были вызваны к заместителю военного министра генералу Асенсио. Тот вручил каждому из них по конверту с надписью «строго конфиденциально, до шести утра не открывать». После чего и Асенсио отправился в Валенсию. Мьяха настоял на том, чтобы немедленно вскрыть конверты. При этом они с Посасом выяснили, что инструкции были неправильно разложены. Посас получил приказ расположить новую штаб-квартиру Центральной армии в Тараконе. Мьяхе же предстояло создать «хунту обороны» из представителей партий Народного фронта, которая и возьмет на себя оборону Мадрида.

Коммунисты и их русские советники воспользовались представившейся возможностью. Они тут же взяли на себя все функции исполнительной власти, брошенные гражданскими служащими. Пока советские самолеты рассыпали листовки, призывавшие мадридцев помнить оборону Петрограда, «Мундо обреро» объясняла женам бойцов, что теперь они будут приносить своим мужьям обеды «не на заводы, а в окопы». Республиканские чиновники и командиры, полные упаднических настроений, отказывались сотрудничать с Мьяхой. И тогда коммунист Антонио Михе сообщил, что Пятый полк безоговорочно поступает в распоряжение генерала. Он добавил, что коммунисты будут защищать каждый дом в Мадриде. Почти весь состав «хунты обороны», которую приказал сформировать генерал Асенсио, состоял из молодых людей. Хотя, как и было предписано, в нее входили правящие партии по принципу пропорционального представительства, точно так же, как и в пуэбло в первые дни войны, власть принадлежала сильнейшей группировке – в данный момент коммунистической партии и ее молодежному крылу. Михаил Кольцов, корреспондент «Правды», какое-то время был главной вдохновляющей силой «хунты обороны».

Был создан и новый генеральный штаб. Он главным образом состоял из офицеров, которых ввиду их незначительности не сочли нужным брать в Валенсию. Рохо, который командовал силами республики во время осады Алькасара, стал его главой. На него пала трудная задача выяснить, какие силы и какое вооружение все еще находятся в его распоряжении. В силу неразберихи в военном министерстве из-за отбытия Ларго Кабальеро была потеряна связь с боевыми частями, которые оказались в той или иной мере предоставлены сами себе. Всех командиров, а затем и лидеров профсоюзов собрали в военном министерстве. Мьяха обратился к ним с речью, полной патриотизма. Он не стал скрывать исключительную серьезность ситуации и потребовал, чтобы на следующий же день на фронт были отправлены 50 000 человек. Командиры, воодушевившись, вернулись к своим людям – по крайней мере, теперь они знали, что Мадрид не сдастся без боя. Молодые коммунисты и социалисты тем временем организовали поиск членов «пятой колонны». Мигель Мартинес, главный советский комиссар, отсылал политических заключенных в Образцовую тюрьму. В тревожные часы почти все они были зверски перебиты охраной. Официально они погибли во время «перевода в новую тюрьму», в маленькую соседнюю деревушку Паракуэльос-де-Харама. В течение следующих нескольких дней в ходе массовых казней были уничтожены почти все политические заключенные в Мадриде, в той же самой деревне, в соседней с ней Сан-Фернандо-де-Энарес и в Торрехон-де-Ардосе. Было убито порядка тысячи человек, и среди них Ледесма Рамос, первый испанский фашист.

Само правительство с трудом избежало подобной же судьбы. По пути в Валенсию несколько министров были задержаны в Тарагоне «железной колонной», кагулярами «Испанской революции», которые не одобряли участие их лидеров в правительстве. Под дулами винтовок министров бесцеремонно выкинули из машин. Им было приказано возвращаться на свои места в Мадриде – или они будут расстреляны. Альварес дель Вайо уговорил правительство сделать вид, что оно возвращается в Мадрид, и на полной скорости проскочить мимо анархистских пикетов. Деятели UGT столкнулись с такими же сложностями на другой дороге в Валенсию, у Куэнки. Таковы были последствия падения престижа правительства в тот момент, когда Африканская армия стояла у ворот Мадрида.

¹ На конференции лейбористской партии в Эдинбурге 519 000 голосов было подано против партийной линии, поддерживавшей политику невмешательства. Голосовали, в частности, сэр Чарльз Тревельян, Кристофер Аддисон, Филип Ноэль-Бейкер и Эньюрин Бевин.

² Восхищение русских этой «революцией в военном деле» частично объяснялось тем, что она была сродни их собственной политической и экономической революции.

³ Танками командовал фон Тома, который уже провел в Испании три месяца, обучая испанцев. Он же был главным военным советником.

Битва за Мадрид. – Мобилизация населения. – Появление первой из интернациональных бригад. – Их роль в обороне. – Националисты держатся. – Появление в Мадриде Дуррути. – Асенсио пересекает Мансанарес. – Бой в Университетском городке. – Мадрид в огне.

Битва, которая началась 7 ноября к западу от Мадрида, была одним из самых необычных сражений современной войны. Армия, хорошо вооруженная, но насчитывающая всего 20 000 человек, преимущественно марокканцев и легионеров, вступила в яростное боевое столкновение с плохо вооруженной, но огромной массой горожан. Первых поддерживали немцы и итальянцы, а их врагов – советские танки и авиация.

На рассвете Варела обрушил на город мощный артиллерийский огонь. Одновременно с его началом радио Мадрида отдало приказ строить баррикады. Массы рабочих двинулись на передовую линию. Многие были без оружия, готовые брать ружья погибших. Из уличных громкоговорителей непрестанно доносился голос Пассионарии, побуждавший женщин кипятить масло и выливать его на головы тех, кто попытается ворваться в их дома. Женщины, как и в первые дни войны, играли большую роль; на демонстрациях они требовали, чтобы всех мужчин отправляли на фронт. Женский батальон даже дрался у моста Сеговиа¹. В строительстве баррикад участвовали и дети. В первый раз в небе появились русские истребители, которые вступили в бой с немецкими и итальянскими бомбардировщиками. Без сомнения, они не стали решающим оружием, но продвижение националистов остановила стойкость обороняющихся. Милиционеры, воспламененные листовками, речами и поэмами, утверждавшими, что те, кто не верит в победу, трусы, беспрекословно исполняли приказы, требовавшие не отступать ни на дюйм. В Каса-де-Кампо националистам, которые предполагали выйти к казармам Монтанья, удалось добраться лишь до возвышенности, известной как гора Гарабитас. Отсюда открывался прекрасный вид, и отсюда же с артиллерийской позиции можно было через долину обстреливать Мадрид. Все время командиры республиканцев требовали подвоза боеприпасов и сообщали, что половина их бойцов уже погибла. И все время Мьяха отвечал, что подкрепление уже послано. Но невозможно было понять, в какой мере дух сопротивления обеспечивается действиями штаб-квартиры Мьяхи, расположенной в подвалах военного министерства, и в какой – распоряжениями советского генерала Берзина, чей кабинет был по соседству. Конечно же сопротивление в большой степени было обязано пропаганде и руководству коммунистов – испанцев и русских.

Утром 8 ноября сражение завязалось снова. Пока артиллерия Варелы громила здания на улице Короля Альфонсо в Университетском городке и каждые две минуты радиосвязь Мадрида отдавала приказы о всеобщей мобилизации, по Гран-Виа в сторону фронта в безукоризненном строю промаршировал первый отряд интербригад.

Возглавлял его немецкий батальон с приданным ему взводом английских пулеметчиков². Сначала он был назван по имени своего командира, бывшего прусского полковника Ганса Кале, теперь коммуниста, но потом сменил название и стал Батальоном Эдгара Андре, в честь одного из руководителей немецких коммунистов, в начале месяца казненного Гитлером.

Вторым шел Батальон Парижской коммуны, состоящий из французов и бельгийцев. Возглавлял его полковник Дюмон³, бывший профессиональный офицер и в то же время давний член коммунистической партии. Этим франкоязычным бойцам также был придан взвод английских пулеметчиков. Третьим был Батальон Домбровского под командой поляка, полковника Тадеуша Оппмана. Состоял он главным образом из польских шахтеров, живших во Франции и Бельгии. Все три подразделения включали в себя большую часть немцев, французов и поляков, которые остались в живых после боев в Арагоне и долине Тахо. Частью командовал энергичный и способный венгр Клебер. Бригада прибыла из Ламанчи, где крестьяне, радостно встречая ее, кричали: «Но пасаран!» и «Салют!», а интербригадовцы отвечали им возгласами «Рот фронт!». За этими подтянутыми, дисциплинированными бойцами в вельветовой форме и стальных касках следовали два эскадрона французской кавалерии – все это произвело огромное впечатление на мадридцев, уже было решивших, что столица потеряна. Многие решили, что Советский Союз пошел на прямое участие в войне. Так что с балконов на Гран-Виа звучали и приветствия: «Да здравствуют русские!»

Карта 16. Битва за Мадрид

К вечеру бригада вышла на позиции. Батальон Эдгара Андре и Батальон Парижской коммуны были направлены к Каса-де-Кампо. Батальон Домбровского пошел на соединение с Листером и Пятым полком в Виллаверде. Клебер взял на себя командование всеми силами республиканцев в Каса-де-Кампо и Университетском городке и тут же привел в изумление испанских командиров решительностью своих действий. В Каса-де-Кампо интернациональная бригада рассредоточилась среди защитников. На четырех испанцев приходился примерно один интербригадовец – они поднимали боевой дух и учили стрелять упрямых милиционеров. Африканская армия столкнулась с пулеметным огнем, не уступавшим ее собственному.

Часто повторялись утверждения, что интербригала спасла Мадрид. Эта точка зрения была настолько широко распространена, что в Сен-Жан-де-Люс британский посол сэр Генри Чилтон заверял своего коллегу Боуэрса, что «в армии, оборонявшей Мадрид, вообще не было испанцев». 11-я интернациональная бригада, скорее всего, включала в себя не больше 1900 человек. В 12-й же интербригаде, которая наконец прибыла на Мадридский фронт 12 ноября, было порядка 1600 человек. Этих сил было слишком мало, чтобы они сами по себе могли изменить ход событий. Тем более, что милиция и рабочие еще 7 ноября, до появления бригады, остановили Варе-лу. Эта победа принадлежала жителям Мадрида. Тем не менее в нескольких последующих сражениях отвага и опыт интербригад сыграли решающую роль. Пример интербригад, где могли расстрелять милиционеров, чтобы заставить их продолжать сопротивление, вызвал у мадридцев чувство, что они не одни, что есть такие понятия, о которых в ночь на 8 ноября по мадридскому радио страстно говорил республиканский депутат Фернандо Валера: «Здесь, в Мадриде, проходит всеобщий фронт, который разделяет свободу и рабство. Здесь, в Мадриде, сошлись в непримиримой борьбе две несовместимые цивилизации: любовь против ненависти, мир против войны, братство во Христе против тирании церкви… Это Мадрид. Это борьба за Испанию, за гуманизм, за справедливость, и этот плащ, залитый кровью, укрывает собой всех людей! Мадрид! Мадрид!» И все же большинство в мире предпочитало верить сообщениям многих известных журналистов, таких, как Сефтон Делмер, Херберт Мэттью, Генри Бакли и Винсент Шин, которые, расположившись на Гран-Виа или в отеле «Флорида», непрестанно сообщали, что Мадрид, скорее всего, падет.

На следующий день, 9 ноября, Варела, остановленный в Каса-де-Кампо, начал новое наступление – на этот раз оно не было отвлекающим маневром. Но уличные бои смутили марокканцев, которые так и не продвинулись вперед. В Каса-де-Кампо Клебер собрал весь состав интербригад. И когда сгустился вечерний туман, он повел их в атаку. «За революцию и свободу – вперед!» Среди зарослей падубов и эвкалиптов бой длился всю ночь и утро 10 ноября. К его завершению в районе Каса-де-Кампо в руках националистов оставалась только гора Гарабитас. Но треть 1-й интербригады полегла на поле боя. Вареле пришлось отказаться от прямого штурма Мадрида через Каса-де-Кампо. Кровопролитное сражение продолжилось в Карабанчеле. На территории военного госпиталя стороны сошлись в рукопашной. В то же время бомбардировки столицы, которые непрерывно продолжались с начала штурма, усилились. Особенно густо на город сыпались зажигалки, ибо огонь лучше всего способствовал распространению паники.

12 ноября продолжающаяся битва у Карабанчеля убедила руководителей обороны Берзина, Клебера, Рохо и Мьяху, что следующее наступление Франко предпримет в направлении автотрассы Мадрид – Валенсия. Соответственно в этот сектор обороны была выслана новая 12-я интербригада, состоящая из батальонов Тельмана, Андре Марти и Гарибальди – немцев, французов и итальянцев. Ею командовал генерал Лукач. На самом деле он был венгерским писателем Матэ Залкой. Как и Клебер, Лукач был венгром, во время Первой мировой войны служившим в австрийской армии. Попав в плен к русским, вступил в Красную армию. Раньше он был известен как Кемени, герой Смирны. Он обладал качеством, которое случайный путешественник посчитал бы типичным венгерским гусарством, бравадой. Комиссаром бригады был коммунист, немецкий писатель Густав Реглер, красивый, как Зигфрид. До этого он руководил походной радиоустановкой республики, покупке которой способствовал французский поэт и коммунист Луи Арагон. Батальоном Тельмана в интербригаде командовал Людвиг Ренн (Арнольд Вет фон Голссенау), который стал известен после своего пацифистского романа «Война», в основу которого легли его воспоминания о Первой мировой войне. Его комиссаром был баварский коммунист бывший депутат Ганс Беймлер, он же исполнял комиссарские функции для всех немцев в Испании. При этом же в батальон входили и восемнадцать англичан, включая Эсмонда Ромилли, необузданного анархиста, племянника Уинстона Черчилля. Батальон Гарибальди возглавлял не коммунист, а республиканец Рандольфо Паччарди, который с самого начала проявил себя выдающимся руководителем. Командиром одной из его рот был Пьетро Ненни, бывший соратник Муссолини по социалистическому движению.

Эта часть была подготовлена к военным действиям несколько хуже, чем 11-я бригада. Когда она вступила в бой, то команды часто путались, ибо при передаче приказов возникали проблемы с языком. (Лукач ни как лингвист, ни как командир не отличался способностями Клебера.) Бригаде пришлось вступить в бой усталой после 14-километрового марша. Артиллерийская поддержка оказалась слабой. Несколько подразделений потерялись. Сражение длилось весь день, но цель штурма, холм в географическом центре Испании, известный как Серро-де-лос-Анхелес, оставался неприступным. Бригаде пришлось отступить, и она была переброшена на Мадридский фронт.

Ко времени появления 12-й интернациональной бригады в Мадрид прибыл и Дуррути во главе колонны из 3000 анархистов. Его убедила покинуть Арагон Федерика Монтсень, сказав, что это пойдет на пользу правительству. Дуррути потребовал выделить ему самостоятельный участок фронта, чтобы его люди могли показать свою отвагу. Мьяха нехотя согласился направить анархистов в Каса-де-Кампо. Берзин приставил к ним опытного советника, македонского коммуниста Санти. Дуррути получил приказ 15 ноября перейти в наступление, которому окажут поддержку вся республиканская артиллерия и авиация. Тем не менее, когда наступил назначенный час атаки, пулеметы марокканцев так напугали анархистов, что они отказались идти в бой. Разгневанный Дуррути пообещал начать наступление на следующий день. Но и Варела избрал этот момент для новой атаки. Трижды авангард колонны Асенсио выходил к Мансанаресу, и трижды его отбрасывали. Наконец Асенсио вышел к берегу реки ниже Паласете-де-ла-Монклоа. После массированной артиллерийской и авиационной подготовки два «табора» марокканцев и «бандера» легионеров форсировали водную преграду. Они выяснили, что анархисты сбежали и, таким образом, путь в Университетский городок открыт. Высоты были быстро очищены, захвачена Школа архитектуры и другие соседние здания. Из Каса-де-Кампо для защиты факультета философии и литературы вышла 11-я интербригада. Но в это время реку форсировали все новые и новые части Африканской армии, включая бойцов из колонн Дельгадо Серрано и Баррона.

В Университетском городке начался кровавый бой. Похоже, этот городок был обречен на уничтожение в строгом соответствии с лозунгом основателя Иностранного легиона Мильяна Астрая – «Долой интеллигенцию!». Чудовищная неразбериха дополнялась вавилонским смешением языков, непрестанным пением «Интернационала» на самых разных языках и обменом оскорблениями между националистами и республиканцами. Под аккомпанемент маршевых песен немецкие коммунисты с неукротимой тевтонской обреченностью рушили стены лабораторий и аудиторий. В темноте звучали неразборчивые команды, обращенные к людям, прибывшим защищать город, которого они так и не видели: «Батальон Тельмана – вперед!», «Батальон Андре на помощь!», «Гарибальди, аванти!». Часы артиллерийского обстрела и бомбардировок, перед которыми не отступала ни одна из сторон, сменялись рукопашными схватками за этажи зданий или даже за отдельные помещения. В клинической больнице саперы Батальона Тельмана заложили взрывчатку в лифты и отправили их наверх, чтобы те взорвали марокканцев на следующем этаже. В этом же здании марокканцы понесли потери, съев зараженных экспериментальных животных. Обе стороны дрались с огромной отвагой. Группа поляков оказывала яростное сопротивление в Каса-де-Веласкес (названном так потому, что отсюда мастер рисовал Гвадарраму) и полностью погибла. Авангард марокканцев еще раз отбросил анархистов Дуррути с Пласа-де-ла-Монклоа, первой площади, входившей в границы Мадрида, и с боем двинулся вдоль длинной Калье-де-ла-Принсеса. Часть из них отчаянно пробивалась вдоль Пасео-де-Росалес, чтобы выйти к Пласа-де-Эспанья. Все были перебиты. Но слухи о том, что «мавры уже на Пласа-де-Эспанья», не так-то легко было прекратить. Чтобы вселить бодрость в милиционеров, на передовую линию прибыл Мьяха. «Трусы! – орал он. – Умирайте в окопах! Погибайте вместе со своим генералом Мьяхой!»

Битва за Университетский городок продолжалась до 23 ноября. К тому времени три четверти района оказались в руках Молы. Он стремился захватить клиническую больницу и больницу Святой Кристины, а также Институт гигиены и рака. Продвижению Молы к Пласа-де-Монклоа мешали защитники факультета философии и литературы. Две предельно вымотанные армии наконец начали рыть окопы и строить укрепления. Националисты осознали, что дальнейшее наступление на Мадрид может обойтись им слишком дорого. Республиканцы же поняли, что, окончательно отбросив врага, они понесут не меньшие потери.

21 сентября, когда сражение было в самом разгаре, в бою у Образцовой тюрьмы был убит Дуррути. Говорили, что он погиб от шальной пули, выпущенной со стороны Университетского городка. Тем не менее он, скорее всего, был убит кем-то из своих людей, одним из тех «неуправляемых», которые не принимали новую анархистскую политику (с августа Дуррути отчаянно отстаивал выражение «дисциплина недисциплинированности») и его участия в правительстве. Похороны Дуррути в Барселоне стали незабываемым событием. В течение всего дня по проспекту Диагональ, самой широкой улице города, шли колонны по 80 или 100 человек в рядах. Вечером двухсоттысячная толпа поклялась блюсти заветы погибшего вожака. Но смерть Дуррути ознаменовала собой конец классического века испанского анархизма. Поэт-анархист провозгласил, что благородство Дуррути заставит встать «легионы новых Дуррути». Он ошибался.

Тем временем Франко, сказав португальским журналистам, что предпочтет разрушить Мадрид, чем оставить его «марксистам», резко усилил интенсивность бомбардировок. Немецких офицеров нового легиона «Кондор» интересовала реакция гражданского населения на тщательно спланированные попытки поджечь город, квартал за кварталом. Бомбами старались поразить, насколько возможно, больницы и такие здания, как «Телефоника», разрушение которого вызвало особую панику. Воздушные налеты сопровождались артиллерийскими обстрелами с Гарабитас. С 16-го по 19 сентября бомбежки шли главным образом по ночам, и в их ходе погибло 1000 человек. Ни один большой город в истории не подвергался таким испытаниям, хотя они были лишь предварительной прикидкой того, что несколько лет спустя довелось пережить Лондону, Гамбургу, Токио и Ленинграду. Из-за огромных пожаров столица порой напоминала пыточную камеру. За треском пламени можно было расслышать монотонный рефрен, который повторялся как гул далекого барабана: «Но па-са-ран! Но па-са-ран! Но па-са-ран!» Многие мадридцы перебирались в район Саламанки, где жили представители среднего класса. Но места для всех не хватало. 20 000 человек жили на улицах, предпочитая оставаться в Мадриде, а не выбираться к побережью. Все же за неделю 15 000 человек были переправлены в Левант. Но военный и психологический эффект воздушных налетов оказался несущественным, поскольку они вызывали куда больше ненависти, чем страха. Бомбы попали в Паласьо де Лир, городской дворец герцога Альбы, но милиционерам удалось спасти большинство бесчисленных произведений искусства, хранившихся в нем⁴. Луи Делапре, парижский корреспондент, сделал в своем дневнике апокалиптическую запись: «О, старая Европа, постоянно занятая своими мелкими играми и зловещими интригами, да позаботится Господь, чтобы она не захлебнулась потоками этой крови». Через несколько дней он погиб при аварии самолета, когда летел домой жаловаться редактору, что тот не публикует его самые сенсационные сообщения⁵.

В течение этих недель Мадрид был отрезан от всего остального мира⁶. Когда по единственной линии связи Мьяха связался с Валенсией и потребовал от Ларго Кабальеро дополнительных боеприпасов, то в ответ получил требование сберечь столовое серебро министерства, оставшееся в столице.

¹ Появление этой части разъярило ирландского лейтенанта Фитцпатрика. Женщины в бою были для него последней степенью деградации республиканцев.

² В него входил Джон Корнфорд.

³ Его называли полковник Кодак, потому что он любил фотографироваться. Двадцать лет назад Дюмон и Ганс противостояли друг другу в рядах немецкой и французской армий на Западном фронте.

⁴ Герцог был среди тех, кто громогласно жаловался на «красный вандализм». В 1937 году республиканскую Испанию посетили сэр Ф. Кеньон, бывший директор Британского Музея, и Джеймс (теперь сэр Джеймс) Манн, хранитель собрания Уоллеса, и сообщили, что сокровища искусства в музее Прадо и повсюду в республике находятся в прекрасном состоянии.

⁵ Эта авиакатастрофа – один из многих инцидентов испанской войны, суть которого так и осталась неясной. Был ли самолет в самом деле сбит истребителем республики, которая не хотела, чтобы представитель Лиги Наций, вернувшись в Женеву, рассказал о подлинном состоянии здравоохранения в Мадриде? Или же самолет Делапри был настигнут националистами, которые постарались, чтобы в Париж не попали собранные им известия? И та и другая версия кажутся мне весьма сомнительными.

⁶ 23 ноября посольство США было переведено из Мадрида в Валенсию, хотя американский представитель Венделин явно не хотел уезжать. К тому времени город уже покинуло большинство посольств; хотя они оставили после себя несколько сотрудников, которые заботились о беженцах.

Вмешательство и невмешательство. – Блокада со стороны националистов. – Германия и Италия признают националистов. – Испано-итальянское соглашение от 28 ноября. – Обсуждение немецкой и итальянской помощи. – Фаупель. – Испания перед Лигой. – Британский план посредничества. – Британия и волонтеры. – Американские добровольцы. – Закон об эмбарго в США. – «Мар Кантабрико». – План контроля. – Муссолини и Геринг.

В Лондоне Комитет по невмешательству продолжил свои дискуссии. 12 ноября Майский с удовольствием констатировал, что «после недель бесплодных разговоров наш комитет… наконец выработал схему более или менее эффективного контроля за Соглашением о невмешательстве»¹. Ибо в этот день был одобрен план лорда Плимута о введении на границах Испании и в ее портах института наблюдателей, которые будут выявлять нарушения пакта. Но Португалия, Германия и Италия потребовали, чтобы прежде, чем план будет представлен обеим воюющим сторонам, в него следует включить и систему воздушного контроля. Поскольку сделать это было практически невозможно, стало ясно, что эти страны заинтересованы лишь в продолжении дискуссий, а не в быстрейшей договоренности. Все это время немецкий консул в Одессе и корреспонденты из Стамбула сообщали о поступлениях оружия и других материалов из СССР. Не мог консул пропустить и прибытие неприметного судна водоизмещением в 4000 тонн с неразборчивым названием, которое, не поднимая флага, бросило якорь на рейде Одессы. Разгружали его по ночам. Оно доставило испанский золотой запас. «Если все ящики с золотом, которые мы разгрузили в Одессе, – позднее рассказывал Кривицкий со слов одного из офицеров НКВД, занимавшихся этой разгрузкой, – выложить бок о бок на Красной площади, то они покроют ее с начала до конца». Когда золото наконец оказалось в Москве, подсчет его, казалось, длился вечно – во всяком случае, сопровождавшим его испанским чиновникам пришлось надолго задержаться в России. Когда наконец подсчеты закончились, одного из них переправили в Вашингтон, другого в Буэнос-Айрес, а третьего в Мексику. Из советских официальных лиц, знавших об этой сделке, Гринько, народный комиссар финансов, позднее был расстрелян, а Маркуилц и Карган, директор и заместитель директора Госбанка, отправлены в Сибирь вместе с Ивановским, представителем Гохрана в Госбанке. Вскоре советское правительство объявило об открытии новых шахт на Урале и стало экспортером золота.

Конечно, поставки советской военной помощи отмечались, кроме немецкого, и другими консулами. 15 ноября Иден откровенно сказал в палате общин, что есть и другие страны, «более достойные осуждения за нарушение политики невмешательства, чем Германия и Италия».

Тем не менее 17 ноября Иден столкнулся с новой испанской проблемой. Националисты заявили, что собираются помешать поставкам военных материалов в республику и с этой целью будут атаковать иностранные суда в республиканских портах. Теперь, если британским судам, доставляющим оружие в Испанию из иностранных портов, будет угрожать опасность, они в соответствии с международными законами могут просить помощи у военно-морского флота². Но вмешательство националистов может обрести законный характер, если Франко получит права воюющей стороны в Гражданской войне. Хотя британское правительство и предпочло бы пойти на такой акт признания (считалось, что таким образом Британии будет проще держаться в стороне от конфликта), Франция категорически возражала.

Прежде чем объявить о согласии с такой блокадой, Германия и Италия сообщили, что признают националистов единственным и подлинным правительством Испании³. Франко получил это известие вместе с заверениями властей Германии и Италии, что Португалия и националистская Испания являются бастионами культуры, цивилизации и христианства в Европе. «Это известие, – сказал Франко, – явилось высшей точкой моего земного бытия».

Правительство Ларго Кабальеро ответило немецкому и итальянскому «акту вероломства» тем же высокопарным языком, что и Франко: «Историческая роль Испании как оплота демократии приобрела еще большее значение». И все же Иден в палате общин сказал 20 ноября, что «вполне возможно проводить политику невмешательства, признав правительство той или другой стороны». Французские дипломаты все больше и больше мрачнели. Американские журналисты уже считали, что европейская война на пороге.

Об отношении Англии к блокаде со стороны националистов Иден объявил 23 ноября⁴. Должен быть подготовлен законопроект, запрещающий доставку оружия в Испанию на английских судах из всех портов. Это было сделано 27 ноября, и 3 декабря билль стал законом. Французское правительство приказало своим военным кораблям не оказывать помощь торговым судам, если те столкнутся с блокадой, но и не приняло по этому поводу никаких законодательных мер. Кризис продолжался.

27 ноября итальянский посол в Париже сказал своему американскому коллеге Буллиту, что Италия не перестанет поддерживать Франко, если даже Россия отвернется от республики. «Усилий одного Франко будет недостаточно, чтобы он мог завоевать всю Испанию». В этой игре Муссолини все поставил на победу Франко. Поэтому Чиано послал к нему своего помощника Анфузо с предложением поставить в Испанию дивизию чернорубашечников и оказывать ей помощь в дальнейшем вплоть до победы. В ответ Франко согласился поддерживать Италию в ее политике в Средиземноморье. Ни одна из сторон не признала предложенные Лигой Наций коллективные меры против другой стороны, и торговые поставки продолжали оставаться такими же выгодными, как и прежде. Франко в принципе согласился на предложение Италии, и дивизия чернорубашечников стала прибывать в Испанию. Тем временем в Бургос явился первый немецкий посол при правительстве националистов. Им стал генерал Фаупель, командир корпуса в Первой мировой войне и некогда генеральный инспектор армии Перу. Гитлер сказал ему, чтобы он лично не занимался военными проблемами. Но Фаупель взял с собой одного чиновника для пропаганды и еще одного для «организации фаланги». Представляя свои верительные грамоты, Фаупель предпочел надеть профессорскую мантию и шапочку, а не мундир. С самого начала испанские лидеры невзлюбили Фаупеля и его жену – «грузную, интеллигентную, полную материнских чувств». Фаупель, в свою очередь, счел Франко человеком «приятным», но «неспособным оценивать ситуацию». Генерал Фаупель был настроен антирелигиозно и не любил высший класс – он считал, что только выходец из низов может совершить фашистскую революцию. Соответственно он наставлял своих пропагандистов поддерживать отношения с самыми радикальными членами фаланги, особенно с ее новым лидером, представителем среднего класса Эдильей.

Среди первых сообщений генерала Фаупеля в Берлин было предупреждение (с ним согласился генерал Шперрле, командир легиона «Кондор»), что Германия или должна предоставить Франко самому себе, или же прислать ему дополнительные силы. В последнем случае, по мнению Фаупеля, понадобятся одна немецкая и одна итальянская дивизия полного состава. Сконцентрированный кулак в 15–30 тысяч человек, сказал он, мощным ударом прорвет в оборону республиканцев и выиграет войну. Дикхоф из министерства иностранных дел возразил против этого предложения, доказывая, что в таком случае, во-первых, потребуется больше, чем одна дивизия, и, во-вторых, Германия и Италия могут вызвать к себе такую же ненависть испанцев, как Франция в 1808 году. Вопрос оставался нерешенным в течение нескольких недель.

Ситуация осложнилась несколькими новыми международными решениями. Дельбос опасался, что Италия сможет атаковать Барселону. Он предложил Идену попросить Германию, Италию и Россию заключить «джентльменское соглашение» о прекращении поставок оружия, а затем выступить посредниками в Испании. Он попросил также поддержки у Рузвельта. Буллит, получив обращение, воспользовался случаем предупредить Дельбоса, чтобы он «не основывал свою иностранную политику… на ожидании, что когда-либо Соединенные Штаты снова пошлют свои войска, военные суда, вооружение и деньги в Европу». В это же время республика обратилась к Совету Лиги Наций с заявлением о агрессии Германии и Италии против Испании. 2 декабря Комитет по невмешательству согласился (Португалия воздержалась) предоставить обоим испанским сторонам план лорда Плимута. 4 декабря Франция, к которой теперь присоединилась и Британия, официально обратилась к Германии, Италии, Португалии и России с предложением о посредничестве. Иден объяснил, в чем заключалась его идея, – пусть шесть государств, наиболее активно вовлеченных в конфликт, призовут к перемирию, пошлют в Испанию комиссию и после народного плебисцита помогут организовать правительство из лиц, которые не участвовали в Гражданской войне, таких, как Сальвадор де Мадарьяга. Форин Офис, что бы раньше ему ни говорили, наконец внимательно выслушал своего севильского консула, сообщившего, что через город прошли 5000 немцев (ядро легиона «Кондор») и 20 ноября в Кадисе выгрузили на берег 20 немецких зенитных установок, а также 700 солдат. К тому же лорд Плимут впервые поднял вопрос об участии неиспанцев в испанской войне, который, по его мнению, надо срочно решить. Гранди, справедливо указав, что Германия и Италия еще в августе предлагали запретить доступ добровольцев, возразил против отдельного рассмотрения этого вопроса⁵.

Теперь существовали три франко-английских плана, призванные хотя бы смягчить условия испанской войны: организация контроля, предложение о посредничестве и возможность вынести на передний план запрет добровольцам прибывать в Испанию. В воскресенье 6 декабря, предположив, что надо хотя бы обсудить эти идеи, Муссолини, Чиано и начальник итальянского генерального штаба встретились для разговора об интенсификации итальянской помощи Испании. Тут же присутствовал и вездесущий Канарис, который сообщил итальянцам, что Германия решила сократить свое присутствие в Испании, доведя его до уровня участия итальянцев. Немецкий военный министр особенно рьяно протестовал против предложения Фаупеля послать в Испанию целую воинскую часть. Тем не менее эти сетования не оказали воздействия на итальянцев. Муссолини был полон желания еще активнее участвовать в «крестовом походе». В начале декабря из Италии отправились 3000 чернорубашечников с отличным военным снаряжением. Но через несколько дней Бломберг, немецкий военный министр, сказал американскому послу Додду, что испанский кризис завершен. Германия, испытав некоторые образцы нового вооружения, не хочет больше в нем участвовать. К сожалению, он опередил события на два года.

10 декабря, вызвав раздражение у Литвинова, который посоветовал Альваресу дель Вайо не поднимать вопрос об Испании в Лиге Наций, и у Франции, с которой вообще не консультировались, Альварес в Женеве представил дело республики перед Советом Лиги. Вряд ли он мог ожидать, что после стольких неудач коллективных действий Лига выступит в защиту Испании. Но по крайней мере вопрос был включен в повестку дня. 11 декабря Альварес дель Вайо потребовал, чтобы Лига осудила Германию и Италию за признание мятежников. Он указал, что иностранные военные корабли нападали на торговые суда в Средиземном море, в боевых действиях участвуют марокканские части, Соглашение о невмешательстве совершенно неэффективно. Лорд Креннборн (Англия) и Виено от Франции отрицали полную беспомощность плана невмешательства и призвали совет одобрить франко-британский замысел посредничества. В завершение совет издал резолюцию, осуждающую вмешательство в испанские дела, предупредил членов Лиги, входящих в комитет, что они должны всеми силами способствовать политике невмешательства, и рекомендовал прибегнуть к посредничеству. Тем не менее редакционные статьи в газетах националистов и республиканцев, выражая точки зрения своих правительств, отвергали посредничество. Хотя Россия и Португалия выразили готовность поддержать любой предложенный план такого рода, Германия и Италия нашли эту идею слишком сомнительной, чтобы быть принятой обеими сторонами. Фактически план посредничества был отложен. Иден и Дельбос предложили не столь амбициозный замысел. 16 декабря республика в принципе приняла план введения контроля, в то же время детально изложив свою уже знакомую точку зрения на невмешательство и оставив за собой право после дальнейшего изучения отвергнуть план целиком или частично. Националисты ответили 19 декабря. Они просили пояснить, как будет работать этот план. Ответы были подготовлены председателем подкомитета Комитета по невмешательству 23 декабря. К этому времени в воздухе витало ощущение, что может возобновиться всеобщая война. Оно подогревалось все новыми сообщениями: в Испанию ежедневно прибывали итальянцы, Испанская республика захватила немецкое судно «Палое»; националисты и итальянцы потопили советское грузовое судно «Комсомол». В Париже у Дельбоса состоялся серьезный разговор с Вельчеком. Французский народ хочет взаимопонимания с Германией, сказал он. Путь к этому лежит в сотрудничестве с Испанией. В канун Рождества 1936 года английские и французские послы в Берлине, Риме, Москве и Лиссабоне через голову Комитета по невмешательству выступили с требованием с начала января запретить участие добровольцев в испанской войне. Франсуа-Понсэ сказал, что раньше этот вопрос не казался Франции достаточно важным, чтобы в законодательном порядке запрещать свободу действий для добровольцев⁶. Блюм получил заверения от итальянского министра, что, если бы он помог Франко утвердиться в Испании, мог бы начаться период франко-итальянской дружбы. Дипломат добавил – и возможно, это было правдой, – что Муссолини искренне ненавидит Гитлера и ждет только возможности расстаться с ним⁷.

Конечно же иностранцы продолжали ехать в Испанию. «Вооруженные туристы», как назвал их Уинстон Черчилль. В Кадис прибыл второй отряд из 3000 итальянских чернорубашечников и 1500 техников. Им предстояло участвовать в боевых действиях в составе батальонов под командой итальянских офицеров и носить форму испанского Иностранного легиона. Всего в Испании уже находилось 14 000 итальянских солдат и летчиков. Они получали два вида заработной платы: от Франко по две песеты в день, а от Муссолини – по двадцать лир. Количество немцев в Испании оставалось неизменным – примерно 7000 человек. Их финансировали только из Берлина. В последний день 1936 года американский генеральный консул в Барселоне представил свои подсчеты: с октября по железной дороге из Франции прибыло 20 000 иностранных волонтеров; между Рождеством и Новым годом через Барселону и Альбасете прошло 4000 добровольцев. А между тем 1 января в Москве 17 советских летчиков получили звания Героев Советского Союза «за выполнение важного правительственного задания», то есть за службу в Испании. Хотя формально Советский Союз не признавал своей помощи Испании, но, так как все журналисты зафиксировали присутствие мощных советских танков и самолетов, советское правительство оказалось вынужденным придерживаться позиции «некоей страны, которая пришла на помощь испанской демократии».

Первая организованная группа из 96 американских добровольцев покинула Нью-Йорк 26 декабря⁸. Ее отъезд стал нарушением закона, запрещавшего американцам вступать в армию другого государства. Тем не менее он не относился к американцам, которые поступали на такую службу, находясь за границей. Увильнуть от действия этого закона было нетрудно, хотя с 11 января в паспортах США ставилась отметка: «В Испании недействителен»⁹. В принципе это ничего не меняло, ибо прямо в Париже добровольцы встречались с вербовщиками бригады. В сущности, граждане США, добровольно сражавшиеся за республику, не подвергались потом никаким преследованиям (за всю войну у националистов американских добровольцев не было).

Американское «моральное эмбарго» на поставку военных материалов в Испанию действовало до 28 декабря. В этот день Роберт Кьюз, натурализовавшийся латыш из Джерси-Сити, работавший на Коминтерн, запросил лицензию на поставку Испанской республике авиационных двигателей общей стоимостью в 2 775 000 долларов. Госдепартамент обеспечил лицензию, но публично выразил сожаление, что американская фирма так эгоистично настаивает на своих законных правах, которые противоречат политике правительства. Государственный департамент выслал ноты правительствам, входящим в Комитет по невмешательству, с описанием этих фактов и сообщил, что груз отправится в путь только через два месяца. Но, справедливо опасаясь, что правительство США может запретить эту поставку, Кьюз немедленно начал загружать зафрахтованное им испанское судно. Президент тут же потребовал от сенатора Питтмана и члена палаты представителей Макрейнольдса, как только конгресс 6 января снова соберется на свою сессию, внести в обе палаты резолюцию, запрещающую поставки оружия в Испанию. Протестовал против нее только сенатор Най. Он заявил, что резолюция не имеет отношения к нейтралитету, так как повредит республике больше, чем националистам. Несколько членов нижней палаты тоже раскритиковали ее. Тем не менее в сенате новый закон прошел единогласно 81 голосом, а из 407 членов палаты представителей против него голосовал только один человек. Этот инакомыслящий, Бернард, заявил, что данный акт лишь формально нейтральный, а на деле «мешает демократической Испании воспользоваться ее законными международными правами в то время, когда ее атакуют орды фашистов»¹⁰. Поскольку в сенате случилась какая-то техническая ошибка, резолюция так и не стала законом до 8 января, а 7-го испанское судно «Map Кантабрико», неся на борту лишь часть груза, в большой спешке отчалило из Нью-Йорка.

Но то был еще не конец приключения. Два американских летчика Берт Акоста и Гордон Барри, которые осенью перегоняли самолеты для республики, заявили, что должны получить еще по 1200 долларов. Поэтому они уговорили береговую охрану передать приказ капитану «Map Кантабрико», который шел проливом Лонг-Айленд¹¹, оставить корабль, пока не будет выплачен долг. Но приказ имел отношение только к личной собственности Прието, испанского министра авиации. Так что в сопровождении катера береговой охраны и самолета испанское судно быстро покинуло пределы трехмильной зоны (на тот случай, если эмбарго на доставку оружия станет законом быстрее, чем предполагалось) и пошло в порт Вера-Крус в Мексике, где взяло на борт остальной груз и направилось в Испанию. Хотя оно, маскируясь, шло под английским флагом, националисты захватили корабль в Бискайском заливе вместе с грузом (который Кейпо де Льяно объявил бесполезным). Он в конечном итоге был использован против басков в сражении под Бильбао. Тех испанцев, что входили в состав команды, казнили¹².

Франко заявил, что, приняв Акт об эмбарго, президент Рузвельт действовал как «настоящий джентльмен». Германия также одобрила его. Американские социалисты и коммунисты, как и многие либеральные интеллектуалы в Соединенных Штатах, резко протестовали против него. Во время всей испанской войны либералы настойчиво просили президента, чтобы он, учитывая большое количество иностранных войск в Испании, официально объявил о состоянии там войны. Тем более, что, как настаивали либералы, в соответствии с Актом о нейтралитете от 1935 года, должен быть предотвращен любой экспорт военных материалов со стороны Германии и Италии. Однако государственный секретарь Корделл Холл сомневался, в действительности ли существует интервенция Германии и Италии в Испании, хотя послы США постоянно информировали его об этом. Рузвельт позволил себя убедить, что декларация о войне в Испании может повлечь за собой опасность мировой катастрофы. Так что он воздержался от подобного шага.

5 января Португалия, а 7 января Германия и Италия ответили на англ о– французское предложение относительно добровольцев. (СССР сделал это уже 27 декабря.) Немецкая нота была подписана лично Гитлером. Почему ситуация прошла мимо внимания Комитета по невмешательству? И нечестно выходить с таким предложением именно сейчас, когда на стороне республиканцев действуют большие силы добровольцев. Тем не менее Германия готова сотрудничать, если в соответствии с планом будет осуществлен эффективный контроль, а также уделено внимание и всем насущным проблемам, связанным с Гражданской войной.

Германия, которая, казалось, предоставила Италии разбираться со всеми испанскими проблемами, внезапно пошла на провокацию. Немецкое судно «Палое», захваченное республикой 27 декабря, было освобождено, но находившийся на борту испанец задержан вместе с грузом целлулоида и телефонных аппаратов на том основании, что этот груз относится к военным материалам. Германское требование освободить задержанного и вернуть груз не было принято во внимание. Тогда немецкий военно-морской флот потребовал в виде наказания подвергнуть бомбардировке какой-нибудь республиканский порт или морской конвой. Нейрат согласился пригрозить «серьезнейшими мерами», если требование не будет немедленно удовлетворено. Когда этого не произошло, были захвачены три республиканских торговых судна, и два из них передали националистам. Обстрел порта оставили на будущее.

Последовал и другой кризис. 7 января французское правительство узнало, что в Испанском Марокко высадились 300 немцев. Блюм дал указание немедленно выразить протест. Леже напомнил Вельчеку, немецкому послу в Париже, о франко-испано-марокканском соглашении от 1912 года, запрещавшем в Испанском или Французском Марокко вести враждебные действия друг против друга. Вельчек отрицал наличие немецких войск в Марокко. Тем временем этот факт возбудил общественность Франции и вызвал негативное отношение во французской прессе. Ванситтарт обещал, что, если сообщения подтвердятся, Англия окажет Франции поддержку. На следующий день вдоль границы Французского Марокко начали концентрироваться французские войска. Фаупель сообщил Нейрату, что немецкие части находятся в испанской Меллиле, на которую не распространяется действие соглашения. Тем временем Гитлер пригласил Франсуа-Понсэ и сообщил ему, что Германия не имеет никаких территориальных претензий к Испании. Это заявление было передано в прессу, и кризис сошел на нет. Инцидент вошел в историю как быстро возникшая и легко ликвидированная опасность войны из всей череды неприятностей, которые трепали нервы Франции между 1918-м и 1939 годом.

Несмотря ни на что, немецкая и итальянская помощь Испании все же не достигла своей цели и была довольно ограниченной. 13 января Аттолико, итальянский посол в Берлине, интеллигент, вышедший из низов, который не знал немецкого языка, позвонил Нейрату и попросил послать еще людей в Испанию. Нейрат ответил, что это может серьезно осложнить общеевропейскую ситуацию. «Если мы не хотим пойти на риск войны, – добавил он, – то должны прийти к пониманию, что близится время, когда нам придется отказаться от дальнейшей поддержки Франко». Новая франко-английская нота была представлена 10 января. Она требовала, чтобы участие добровольцев в испанской войне в целом было приравнено к преступлению. Так уже поступили Британия и Франция. Похоже, что Нейрат был искренне согласен с ней. «Если соглашение относительно добровольцев будет достигнуто, – заявил он, – то Германия будет неукоснительно соблюдать вытекающие из него обязательства. Мы будем не только требовать строгих мер контроля, но и сами участвовать в них». В то же время, когда Аттолико сказал, что Франко хочет отвергнуть контроль как «недопустимое ограничение национального суверенитета», Нейрат потребовал от него в целях сохранения Комитета по невмешательству согласиться с решением в принципе, но обговорить условия. 14 января Вайцзеккер сказал агенту собственной информационной службы Риббентропа, что «всю эту испанскую авантюру пора кончать. Вопрос лишь в том, чтобы Германия с достоинством вышла из нее». Тем не менее в тот же день Геринг заявил, что Германия никогда не потерпит «красную Испанию». При наличии этих противоречивых точек зрения Геринг, Муссолини и Чиано встретились 20 января в Риме. Они сошлись во мнении, что теперь Франко получает «достаточную поддержку» и Германия с Италией должны поддержать франко-британский план, запрещающий посылать добровольцев в Испанию. Последнюю партию военной помощи следует выслать 31 января. Кроме того, они согласились, что Гражданская война в Испании ни при каких условиях не должна перейти в мировую. Шмидт, переводчик Геринга на этой встрече, отметил, что и немцы и итальянцы говорили о своих войсках в Испании так, словно там в самом деле были только добровольцы.

А что Сталин? Все это время советские торговые суда, некоторые под испанским флагом, некоторые под советским или мексиканским, пересекая Средиземное море, продолжали доставлять в Испанию военное снаряжение¹³. Но для понимания событий этих месяцев необходимо учитывать, что Россия переживала едва ли не самый страшный год в своей истории. В течение 1937 года 90 процентов ведущих деятелей коммунистической партии были уничтожены во время «ежовщины» – кровавой бани, которую по приказу Сталина устроил нарком НКВД. За ними в тайные могилы последовали, без преувеличения, тысячи и тысячи людей. Данные японской разведки свидетельствовали, что в 1937 году было уничтожено 35 000 офицеров – половина советского офицерского корпуса, которых обвиняли в шпионаже в пользу Германии. Многие из офицеров и других советских официальных лиц, которые с августа 1936 года находились в Испании, исчезли в этой безмолвной и безжалостной бойне. В январе 1937 года несколько членов ЦК попытались остановить эту волну убийств и насилия, но за эту попытку они поплатились жизнями. В то же самое время стало ясно, что Сталин, начав разочаровываться в возможности союза с Францией и Англией, снова обратил внимание на возможный союз с Гитлером. Канделаки, советский торговый представитель в Берлине, получил указание запустить пробный шар в сторону Германии, но тот был отвергнут. Однако в то время советская внешняя политика faute de mieux¹⁴ строилась на поддержке идеи демократии и Народного фронта¹⁵. Но эти курьезные факты превращают в мрачную иронию одержимость Андре Марти, искавшего «фашистских шпионов» в Альбасете.

В преддверии нового года, так же как и в первые недели войны, Германия и Италия могли предполагать, что им удастся спасти националистов от проигрыша. Вайцзеккер, глава политического департамента германского МИД, отметил: «Цель Германии, так же как и Италии, одна. Мы не хотим коммунистической Испании». Советская помощь по-прежнему направлялась, чтобы предотвратить поражение республиканцев. Не подлежало сомнению, что вторжение любых крупных сил, достаточных, чтобы обеспечить победу одной из сторон, приведет к риску общеевропейской войны. И в умах немецких, итальянских, советских, английских и французских лидеров присутствовало одно неизменное соображение: никто не хочет, чтобы из-за испанского конфликта разразилась такая война. Но фальшь продолжающейся политики невмешательства все более возмущала большинство либералов и социалистов в западных странах. Поэтому они и не входили в правительство, когда мучительная дилемма Блюма начала беспокоить их.

¹ Стоит вспомнить, что 12 ноября 1936 года было днем знаменитого признания Болдуина в палате общин, который заявил, что из-за опасения проиграть выборы он был «не совсем искренен» перед электоратом в вопросе перевооружения.

² Если только конфликт произойдет вне испанских территориальных вод, куда иностранные военные суда не имеют права заходить.

³ Произошло это 18 ноября. Предыдущим днем Германия и Япония подтвердили свои дружеские отношения в Антикоминтерновском пакте, который под предлогом борьбы с коммунизмом на самом деле был наступательным военным альянсом. Год спустя к нему присоединилась и Италия.

⁴ 24 ноября Роберт Грейвс, бывший резидент на Мальорке, позвонил Уинстону Черчиллю с просьбой осудить политику Италии и Германии в Западном Средиземноморье. Состоялся следующий разговор.

«Ч е р ч и л л ь. У обеих сторон руки по локоть в крови. Вы хотите вмешательства? Страна этого не поддержит.

Г р е й в с. Не вмешательства в смысле встать на чью-то сторону… но Британия должна защищать свои интересы в Средиземном море.

Ч е р ч и л л ь. Меня только что посетили семь французских депутатов – отчаянно просили о вмешательстве. И это лучшие мозги во Франции…»

⁵ Британская публика была занята иными проблемами, чем возможность невмешательства в испанские дела. 26 ноября Болдуин сообщил кабинету министров, что король желает, дабы они издали закон, позволяющий ему жениться на миссис Симпсон. 1 декабря сгорел Хрустальный дворец. 3 декабря слухи о готовящемся акте отречения просочились в прессу. Мистер Гарри Поллит заверил своих читателей, что «для рабочего класса кризиса вообще не существует. Пусть король женится на ком хочет». Сэр Освальд Мосли призвал Британский союз фашистов встать за короля. 12 декабря Болдуин сообщил палате общин, что король принял решение отречься.

⁶ Немцы считали, что Британия озабочена лишь сохранением своих коммерческих интересов в Испании. Как сообщал Фаупель, советник по торговле английского посольства не только часто посещал Бургос, но и Чилтон держал власти националистов в курсе, что идет подготовка заявления, с которым Иден в три часа дня выступит в палате общин. В десять утра того же дня Франко уже знал об этом. Удивляться здесь не стоит, ибо Чилтон придерживался пронационалистских взглядов. «Я надеюсь, – сказал он американцу Боуэрсу, – что немцы пришлют достаточно солдат и покончат с войной».

⁷ Продолжение этих миротворческих настроений отражено в англо-итальянском «джентльменском соглашении» от 2 января 1937 года. Оно подтверждало независимость Испании и свободу судоходства в Средиземном море. Предполагалось, что вслед за соглашением последуют подробные переговоры, но до 1938 года они так и не начались (и вызвали падение Идена).

⁸ 6 января группа прибыла на свою базу в Вильянуэве-де-ла-Хара, рядом с Альбасете. Вокруг тянулись плоские равнины Ламанчи, которые так напоминали родину двум уроженцам Висконсина, что были в составе группы. Поскольку в ней было и несколько кубинцев, с жителями деревни быстро установились добрые отношения.

⁹ Эти паспорта сыграли в истории гораздо большую роль, чем их владельцы. НКВД собирал документы всех погибших (и кое-кого из живых) членов интербригад и пересылал их в Москву, где Кривицкий отобрал стопку из более чем сотни таких паспортов, «главным образом американских». Новые их обладатели въезжали в Америку как обыкновенные граждане.

¹⁰ Позже Бернард внес резолюцию в поддержку республики, требовавшую, чтобы те же ограничения были наложены и на правительства Германии и Италии.

¹¹ Испанский генеральный консул в Нью-Йорке отрицал, что этим людям причитались какие-то деньги.

¹² Позже сенатор Най обвинил владельцев пароходной компании в Нью-Йорке, что они шпионили для Франко и организовали арест «Map Кантабрико».

¹³ По сообщениям немецкого военного атташе в Испании, в январе в страну пришли восемь кораблей (пять испанских, три русских), доставив 6 самолетов, 35 орудий, 12 танков, 3150 тонн снаряжения и 3250 тонн боеприпасов.

¹⁴ Faute de mieux (фр.) – за неимением лучшего. (Примеч. пер.)

¹⁵ Эти переговоры описаны Кривицким. Послание от Нейрата Шахту (февраль 1937 года), найденное в архивах немецкого министерства иностранных дел, подтверждает, что Кривицкий говорил правду.

Противостояние вокруг Мадрида. – Боевые действия в Вильяреале, Боадилье, Лопере и на дороге на Ла-Корунью.

Все эти изощренные интриги в столицах Европы никоим образом не сказались на событиях в Испании. Положение Мадрида принято было называть осадой, хотя в руках врагов находилась лишь малая часть города. Продолжалась охота за членами «пятой колонны», особенно за теми, кого подозревали в стрельбе по ночам из так называемых «машин-призраков». Как-то ночью полиция постучалась в финское посольство на Калье-Фернандо-эль-Санто, но ее отказались впустить и из здания кто-то открыл огонь, ранив одного полицейского. Вломившись наконец в дипломатическую миссию, полиция нашла в нем 525 дрожащих испанских буржуа. Все сотрудники посольства, кроме одного испанца, отбыли в Валенсию¹. Еще одним событием начала зимы стало убийство маркиза де Борчгрейва, бельгийского посла. Считалось, что он уговорил дезертировать из интербригады несколько своих соотечественников. И как-то ночью его тело было найдено за городской чертой Мадрида.

Пока две армии, противостоящие друг другу на Мадридском фронте, собирались с новыми силами, баски под командованием генералов Льяно де Энкомьенды и Мартинеса Кабреры взяли Виторию, столицу их южной провинции Алава. Республика Эускади к тому времени поставила под ружье 46 пехотных батальонов по 660 человек в каждом. 27 таких подразделений состояли из баскских националистов (их называли «квадрис»), 8 – из членов UGT, а в остальных были коммунисты, революционная молодежь, левые республиканцы и анархисты. Этой армии был придан «корпус причастников» из 100 священников, на которых были возложены уникальные для республиканской армии обязанности: они служили мессы, блюли мораль у «квадрис», давали последнее причастие умирающим и «воспитывали призывников в духе христианских традиций». Но при наличии этих сил военная промышленность басков работала далеко не на полную мощность. Она нуждалась в сырье из-за границы, но не могла его закупать из-за блокады националистов и условий Соглашения о невмешательстве. В соответствии с ними Испания не имела права импортировать даже овечью шерсть, ибо та могла пойти на изготовление пыжей. В сентябре в Бильбао прибыло оружие из Гамбурга (поставка Коминтерна), а в конце октября большой груз из СССР – 12 одноместных истребителей, 25 бронемашин, 12 других автомобилей, 12 зениток, легкое оружие и авиабомбы. Самолеты сопровождали пилоты. Кроме этого пополнения и еще нескольких орудий, баски больше не получали вооружения из СССР.

30 ноября баски начали наступление на Вильяреаль-де-Алаву. Позиции националистов защищал полковник Иглесиас и его 600 бойцов. 2 декабря город был окружен, но 5 декабря из Витории на помощь Иглесиасу прибыла часть полковника Алонсо Веги. Баски были отброшены мощным артиллерийским огнем и бомбежками. Не допуская и мысли об отступлении, они не позаботились подтянуть к передовой военно-полевой госпиталь и не смогли обеспечить медицинскую помощь. За одну ночь в импровизированном госпитале в храме Святого Антония Уркиольского от гангрены погибло 400 человек. Так кончилось первое и единственное наступление басков во время Гражданской войны.

Тем не менее оно ознаменовало период высочайшей уверенности Баскской республики в своих силах. Несмотря на предательство некоторых офицеров, Агирре реорганизовал оборону. Его помощник Альдасоро решил проблему обеспечения продовольствием басков и 100 000 беженцев, которые прибыли в Бильбао из Гипускоа. Большую часть его приходилось импортировать. Суда с продовольствием сопровождал конвой из рыболовецких судов, на каждом из которых стояли по две 101-миллиметровые пушки. Таким образом поступали запасы продовольствия и из остальной Испании.

13 декабря на Мадридском фронте снова начались бои. Националисты решили продолжать наступление, первые попытки которого были предприняты десять дней назад. Цель его заключалась в том, чтобы, во-первых, отрезать республиканцев от Гвадаррамы и, во-вторых, окружить Мадрид с севера². В ходе сражения националисты стремились выйти к дороге Мадрид – Ла-Корунья, что пролегала в нескольких милях от Эскориала. Оперативное управление осуществлял недавно назначенный командующий Мадридским фронтом генерал Оргас. Варела командовал на поле боя. Под его началом было примерно 17 000 пехотинцев и кавалеристов, собранных в четыре мобильные бригады Гарсиа Эскамеса, Баррона, Сайнса де Буруаги и Монастерио. Националисты, как обычно, начали с мощной артиллерийской подготовки, 14 декабря был взят небольшой городок на севильской равнине (в двадцати километрах от Мадрида) Боадилья-дель-Монте, над которым возвышался монастырь. Силы республики здесь состояли из нескольких разношерстных батальонов под командой майора Барсело, офицера республиканской армии, который, как и многие профессиональные военные, присоединился к коммунистической партии, привлеченный ее дисциплиной. В бой вступил резерв – советские танки генерала Павлова и обе интербригады. Батальону Тельмана и Батальону Парижской коммуны были приданы два подразделения англичан. Взводы Корнфорда и Ромилли впервые встретились под дубовыми деревьями вдоль дороги на Боадилью. Националисты отступили из Боадильи. Ее заняли батальоны Тельмана и Домбровского, затем их окружили мятежники. Начался жестокий бой, в котором обе стороны несли большие потери. На улицах городка остались лежать семьдесят восемь павших бойцов интербригад. Из десяти оставшихся англичан, приданных Батальону Тельмана, в живых осталось только двое³. Один из них был Эсмонд Ромилли, другой – Берт Овенден⁴, коммунист из Стокпорта. Рядом с соседним замком герцога Суэски завязалась жестокая рукопашная схватка. Замок удерживали республиканцы, члены гражданской гвардии, которые отступили, оставив после себя сотню трупов. Националисты, взяв Боадилью и Вильянуэву-де-ла-Каньяду, продвинулись на восемь километров к северу и остановили наступление.

Карта 17. Битва за дорогу на Ла-Корунью

Еще до окончания этих боев республиканцы предприняли неудачное наступление на Кордовском фронте. Именно в его ходе вышло знаменитое коммюнике: «В течение всего дня продолжалось наступление, не уступившее врагу ни клочка территории». К тому времени в интербригадах было уже достаточно добровольцев из Англии, чтобы сформировать из них полноценную английскую роту. Рота Ноль в составе 145 человек вошла во французский Батальон «Марсельезы» новой 14-й интернациональной бригады польского генерала Вальтера⁵.

Британской ротой командовал капитан Джордж Натан, который, получив офицерское звание во время Первой мировой войны, в 1918 году стал единственным евреем – офицером гвардейской бригады. Поспорив в офицерской столовой относительно оплаты рядовых, он подал в отставку и большую часть 20-х и 30-х годов XX века прозябал без работы, хотя какое-то время служил швейцаром в «Питер Джоунзе»⁶. К тому времени он большими стараниями обрел акцент представителей высшего класса, чем очень гордился. В Испании Натан неизменно ходил в мундире с иголочки, в ослепительно блестящих сапогах, которые полировал один из его столь же безупречных денщиков. Сообразительный и храбрый как лев, он искренне считал себя настоящим главой наемников. Натан пользовался всеобщим уважением. Отличительной его приметой был стек с золотым набалдашником, один вид которого вселял бодрость в подчиненных. Одно подразделение его роты состояло из ирландцев, которые, как они говорили, «набрались военного опыта в Ирландии». Их головокружительно отважный командир Фрэнк Райан был членом ИРА с 1918 года. В канун Рождества рота поездом отправилась на Андухарский фронт и 28–29 декабря вместе со всей бригадой безуспешно пыталась взять маленькую деревушку Лоперу. В этом бою погиб комиссар роты Ральф Фокс. Среди английских коммунистов он, выпускник оксфордского Колледжа Магдалены⁷, был ведущим пропагандистом. На следующий день после того, как ему минул 21 год, погиб и Джон Корнфорд. Последняя его поэма была полна романтики и чужда политических мотивов. Все это время поэт находился под воздействием мрачных скандинавских саг, герои которых дерутся с непревзойденным мужеством, пусть даже зная, что их ждет поражение. Как ни странно, эти мифы существовали в окружении оливковых рощ долины Гвадалквивира.

После этой неудачи в штаб-квартиру генерала Вальтера прибыл Андре Марти. Майора Ласаля, командира Батальона «Марсельезы», обвинили в шпионаже в пользу националистов, судили и расстреляли. Перед казнью майор продолжал доказывать, что он невиновен, выкрикивал проклятия в адрес Марти и просил вмешательства полковника Путца из Эльзаса, председателя военного совета, который и вынес ему приговор. На самом деле Ласаль был скорее трусом, чем шпионом.

После Рождества Оргас предпринял новую попытку перерезать дорогу Мадрид – Ла-Корунья. Четыре колонны, участвовавшие в бою под Боадильей, получили подкрепление из новобранцев и фалангистов, обученных немецкими офицерами в Касересе. С самого начала им противостояли республиканские бригады Эль Кампесино, Барсело, Сиприано Меры и Дурана. Сиприано Мера был известным генералом из анархистов, которого сделала таковым война. Дуран, по профессии композитор, нашел свое призвание на командном посту.

Наступление началось 3 января. Баррон двинулся вдоль дороги из Вильянуэвы-де-ла-Каньяды и 4 января достиг первых домов в Лас-Росас, что стояли у железной дороги Мадрид – Эскориал. Справа Гарсиа Эскамес и Сайнс де Буруага преодолевали упорное сопротивление у Посуэло. Наступление развивалось медленно потому, что летние виллы в этом районе послужили хорошими укрытиями для обороняющихся. Генерал Клебер послал в Посуэло подкрепление из Батальона Парижской коммуны, а в Лас-Росас – Батальон Тельмана и Батальон Эдгара Андре. 5 января после дня бездействия из-за сгустившегося тумана националисты возобновили наступление. Вслед за броском танков и ударом мобильной артиллерии свой груз обрушили бомбардировщики, за которыми двинулись две волны пехоты в сопровождении еще одной группы танков. Фронт республиканцев был прорван на всем его протяжении. Эта атака в стиле «блицкрига» вызвала интерес у немецких офицеров, которые с безжалостной объективностью рассматривали Испанию как свой «европейский полигон». Бригады Барсело, Эль Кампесино и Сиприано Меры потеряли связь друг с другом, боеприпасы были на исходе. Мьяха, командовавший всей обороной, был вынужден открыть бессмысленную стрельбу в надежде, что, услышав эту канонаду, его войска продолжат сопротивление. Он даже устроил инсценировку казни дезертира, чтобы обороняющиеся в окопах не проявляли слабости. Близящаяся катастрофа вынудила его перебросить бригаду Листера с юга Мадрида и уговорить Ларго Кабальеро прислать 14-ю интербригаду из-под Кордовы.

Наступление продолжалось. Националисты вышли к автотрассе у Лас-Росас и обошли Посуэло (хотя сам город еще держался). Но колонна Оргаса понесла очень тяжелые потери от пулеметов интербригады. 6-го числа Батальон Тельмана получил приказ закрепиться у Лас-Росас и не оступать ни на шаг. Приказ был потом пересмотрен, но он так и не дошел до батальона, который попал в окружение. Весь день Батальон Тельмана держал оборону против танков, воздушных налетов и атак пехоты. Несколько раз марокканцы врывались в их окопы и, как водится, штыками прикалывали раненых. Но немцы не сдавались. На следующий день Клебер отдал батальону новый приказ – перейти в наступление. Выжившим пришлось передать: «Невозможно. Батальон Тельмана уничтожен». Вальтер, командир 1-й роты Батальона Тельмана⁸, во время боя испытал странное ощущение, наткнувшись на труп летчика легиона «Кондор», с которым когда-то служил в одной эскадрилье.

К 9 января националисты ценой больших потерь одержали победу и продвинулись на 10 километров вдоль шоссе, где уже начинались дома Мадрида. 10 января в Мадрид прибыли 14-я и 12-я интербригады, включая и английскую Роту Ноль. Ею командовал Джок Каннингхэм⁹, коммунист с 1922 года, освобожденный после двух лет тюрьмы, где сидел за то, что поднял на Ямайке мятеж Аргильского и Сазерлендского полков горцев. Натан командовал Батальоном «Марсельезы», унаследовав погибшему Ласалю. Немецкое подразделение 14-й интербригады, проделав двухсуточный путь после боев у Кордовы, попросило 12 часов отдыха. Вальтер, их польский командир, обратился к бойцам: «Правительство воззвало к лучшим солдатам! Это вы. Или же по отношению к 14-й бригаде это надо считать ошибкой?» Часть все же отправилась на фронт, и, может быть, то был единственный случай в истории, когда польский командир сломил сопротивление немцев. На следующий день в густом тумане и при жгучем холоде войска республики пошли в контрнаступление. 12-я интербригада вышла к Махадоонде, а 14-я – к Лас-Росас. Один из ее батальонов был потерян в тумане, и больше его никто так и не видел. Советские танки, которыми командовал лично генерал Павлов, отчаянно утюжили окрестности, уничтожая живую силу, но так и не смогли закрепиться. Сражение продолжалось до 15 января, когда обе стороны стали закапываться в землю. В общей сложности потери за десять дней составили 15 000 человек. Оргас продолжал удерживать 10 километров шоссе, но Мьяха не позволил отрезать Сьерру. Военное противостояние обрело законченный характер.

На всем протяжении 2000-километрового фронта стояла тишина, поскольку ни у одной из сторон не было сил больше чем на один рывок. Во многих местах фронт представлял собой просто систему «выцарапанных в каменистой почве окопов с совершенно примитивными брустверами и амбразурами – они были сложены из кусков известняка. В окопах находилось не больше двенадцати часовых, перед которыми тянулись заграждения из колючей проволоки; склон холма спускался, казалось бы, в бездонную долину, по другую сторону которой лежали такие же голые холмы»¹⁰. В Арагоне на каждой вершине холма сидели грязные, оборванные люди, националисты или республиканцы, которые, «дрожа от холода, сбивались в кучку вокруг своего флага» и прятались от случайных пуль. Порой до них доносились голоса с другой стороны, то сулящие райскую жизнь, полную комфорта, для тех, кто дезертирует, то осыпавшие их оскорблениями. Среди националистов и в самом деле убегало до пяти дезертиров за ночь на участке одной роты. Республика предлагала каждому перебежчику с той стороны 50 песет и 100, если он прихватит с собой оружие. Случались дезертирства и у республиканцев. В большинстве случаев дезертирами были люди, которые в самом начале войны случайно попали в армию. Чтобы спасти свою жизнь, им приходилось делать вид, что преданы той стороне, за которую они дрались, но на самом деле эти «бойцы» ждали лишь первой возможности сбежать с передовой.

Зиму 1936 года в Испании, наверное, лучше всего характеризует длинный караван грузовиков с продовольствием, который националисты, дожидаясь падения Мадрида, подогнали к самому городу. Их содержимое медленно сгнивало под дождем и снегом. А в миле отсюда мадридцы стоически жевали рисовые лепешки, и угроза голода становилась для них все очевиднее¹¹.

¹ После этой истории было организовано ложное посольство под флагом Сиама. Цель его заключалась в том, чтобы найти скрывающихся националистов. Несколько человек (не больше шести) обратились в него в поисках убежища. Их переговоры были прослушаны через тайные микрофоны. Позже все эти люди были убиты.

² В боях начала декабря убили коммуниста Ганса Беймлера, комиссара всех немцев в Испании, – он не был ликвидирован, как случалось, своими коммунистическими собратьями. Его заменил куда более зловещий Франц Далем.

³ Первоначально англичан было восемнадцать, но восемь погибли в двух предыдущих столкновениях, на юго-востоке Мадрида и в Университетском городке.

⁴ Овенден был убит в Брунете в июле 1937 года. Ромилли вскоре вернулся в Британию и погиб, пилотируя бомбардировщик во время битвы за Англию. Его книга «Боадилья» – прекрасное описание этого сражения.

⁵ 13-я интербригада была уже сформирована и находилась под Теруэлем. Она состояла главным образом из уроженцев Восточной Европы.

⁶ «Питер Джоунз» – большой универсальный магазин, преимущественно женской одежды и принадлежностей женского туалета в Лондоне. (Примеч. пер.)

⁷ К моменту гибели Ральфу Фоксу было 36 лет. Во вступлении к его мемуарам Гарри Поллит называет Байрона предшественником Фокса – он тоже погиб за свободу другой страны. Поллит даже процитировал знаменитые строчки:

Свобода, твой флаг изодран, но плещет.
Он летит как гроза против ветра.

Похоже, в то время Поллит был увлечен Байроном. Уговаривая Стивена Спендера вступить в коммунистическую партию, чтобы оказать помощь Испании, Поллит объяснил, как он лучше всего может помочь партии: «Отправляйся в Испанию и погибни там, товарищ, – движению нужны Байроны».

⁸ Не путать с польским генералом Вальтером.

⁹ Каннингхэм оказался единственным солдатом, который обрел в военной тюрьме такую репутацию, что власти предпочли досрочно освободить его, лишь бы не иметь дело с беспорядками, которые он там постоянно устраивал. Каннингхэм обладал огромной физической силой и, хотя почти не отдавал приказов, был безусловным лидером. Его называли «английским Чапаевым» – и большего комплимента в то время быть не могло.

¹⁰ Цитата из «Памяти Каталонии» Джорджа Оруэлла. Он прибыл в Барселону в конце декабря и в составе колонны POUM отправился на Арагонский фронт, где и оставался до апреля. После тяжелого ранения через месяц вернулся на фронт, но в июне наконец вернулся в Англию.

¹¹ К тому времени доктор Жюно из Красного Креста обосновался в Сен-Жан-де-Люс в надежде получить возможность реально заняться обменом пленными. Отделения Красного Креста располагались в Саламанке и Валенсии, но сообщались через Женеву. Был составлен список заключенных, и порой удавалось обменивать кое-кого из пленников. В отделениях Красного Креста стояли плечом к плечу друзья и враги, оставаясь непримиримыми даже в общей беде. Доктор Жюно рассказал историю Исабелы, яростной монархистки, ради брата которой он несколько месяцев надоедал республиканским властям. Наконец пришло известие: «Казнен вместе с десятью другими. Похоронен на кладбище». Покрывшись смертельной бледностью, но не проронив ни слезинки, Исабела отказалась встречаться с Карлотой, жених которой бесследно исчез. Они знали истории друг друга, но, полные презрения и ненависти, избегали встреч. По потом Карлота сказала: «По крайней мере, она сможет прийти к нему на могилу. Я же никогда ничего не узнаю. Никогда».

Казнь Хосе Антонио. – Мигель де Унамуно. – Испания националистов зимой 1936 года. – Юстиция националистов. – Экономические условия националистской Испании. – Отношение церкви. – Слухи.

Отзвуки этого события особенно широко распространились по обе стороны фронта. Речь идет о суде над Хосе Антонио, который состоялся в Аликанте. Решение отдать под суд лидера фаланги, похоже, было продиктовано опасением, что, если республика рухнет, один из ее главных врагов избежит наказания. Как всегда, страх стал отцом жестокости. Во время процесса одним из свидетелей обвинения выступил милиционер.

«Вы ненавидите подсудимого?» – спросил Хосе Антонио, который сам защищал себя. «От всего сердца», – ответил свидетель.

Основатель фаланги держался с неизменным достоинством и убедительно выступал в свою защиту, но был приговорен к смертной казни. Его брату Мигелю и его жене вынесли такой же приговор. Но с благородством, которого не отрицали даже его враги, он призвал помиловать их. «Жизнь – это не фейерверк, которым кончается вечеринка в саду», – заключил он. В результате приговор им был отменен. Но сам Хосе Антонио такого милосердия не удостоился. Принцесса Бибеску, дочь Асквита, которая в бытность свою женой бывшего румынского посла в Мадриде была известна как одна из подруг Асаньи, позвонила президенту и попросила его приостановить казнь. Асанья мрачно ответил, что не в силах ничего предпринять, поскольку он и сам заключенный. Так что 19 ноября Хосе Антонио расстреляли. Последней его просьбой было желание, чтобы после расстрела патио, на котором происходила казнь, было чисто вымыто. «Мой брат Мигель не должен ступать по моей крови», – сказал Хосе.

Долгое время об этой казни ничего не сообщалось. У националистов Хосе Антонио числился среди «пропавших без вести». (И всегда, когда на торжественных церемониях зачитывались имена мучеников-фалангистов, стоящие в строю, в подражание такому же ритуалу у нацистов, отвечали: «Здесь!») Его гибель убрала со сцены еще одного человека, который мог бы стать соперником Франко. Фернандес Куэста и Серрано Суньер, его возможный преемник, продолжали томиться в республиканских тюрьмах. В течение последующих четырех месяцев фалангу возглавлял Мануэль Эдилья, почти неграмотный механик из Сантандера. Его происхождение из недр рабочего класса заставляло Эдилью стремиться к превращению фаланги в партию радикального типа, которая будет пользоваться широкой поддержкой рабочих масс.

В отместку за смерть Хосе Антонио националисты расстреляли сына Ларго Кабальеро, который находился в плену с 19 июля, когда офицеры его полка двинулись из Эль-Пардо на север на соединение с Молой. Эта потеря потрясла премьер-министра республики. Он с каждым днем все больше ревновал Пассионарию, Мьяху и других руководителей обороны Мадрида, о которых газеты всего мира писали в своих статьях.

Еще одним значительным событием, отразившимся на настроении воюющих по обе стороны линии фронта, стало изменение взглядов самых известных интеллектуалов довоенной Испании. Большинство из них во время мятежа оказались в республиканской Испании. Они подписали манифест в поддержку республики. Под ним были подписи таких лиц, как медик и биограф доктор Мараньон, бывший посол и романист Перес де Айала, историк Менендес Пидаль, а также знаменитый писатель и философ Хосе Ортега-и-Гассет. Тем не менее жестокости республиканцев и все усиливающееся влияние коммунистов вынудили этих людей, которые так много сделали для становления республики в 1931 году, воспользоваться любой возможностью, чтобы уехать за границу. Там они отреклись от поддержки республики¹. Совершенно противоположных взглядов придерживался выдающийся и словоохотливый баскский философ Мигель де Унамуно, автор «Трагического ощущения жизни», верховный жрец «Поколения 1898 года». С началом Гражданской войны он оказался на территории националистов. Еще 15 сентября Унамуно продолжал поддерживать движение националистов в их «борьбе за цивилизацию против тирании». Но к 12 октября изменил свои воззрения. В этот день в большом зале Университета Саламанки проходила большая торжественная церемония фестиваля. На ней присутствовали епископ Саламанки, гражданский губернатор, сеньора Франко и генерал Мильян Астрай. Председательствовал Унамуно, ректор университета. После церемонии открытия Мильян Астрай яростно обрушился на Каталонию и Страну Басков, назвав их «раковыми опухолями на здоровом теле нации. Фашизм, который принес Испании здоровье, будет знать, как уничтожить их, – он вырежет эти образования из здоровой плоти с решительностью хирурга, который отбрасывает ложное сострадание». Толпа из задних рядов зала поддержала оратора любимым девизом Астрая: «Да здравствует смерть!» Затем Астрай прибегнул к уже знакомому обращению к толпе. «Испания!» – выкрикнул он. И тут же ему автоматически откликнулась часть присутствующих. «Единая Испания!» – снова выкрикнул Астрай. «Великая!» – ответила аудитория. И на последний выкрик Астрая: «Испания!» – его сторонники крикнули: «Свободная!» Несколько фалангистов в их синих рубашках приветствовали фашистским салютом непременный ряд портретов Франко на стенах зала. Теперь взгляды всех присутствующих обратились к Унамуно, который неторопливо поднялся и сказал: «Выслушайте мои слова, вы все. Все вы знаете меня и знаете, что я не могу хранить молчание. Порой молчать означает лгать. Ибо молчание можно понять как соучастие. Я хочу оценить речь – если ее можно так назвать – генерала Мильяна Астрая, который присутствует среди нас. Давайте отбросим личные оскорбления, прозвучавшие в этой внезапной вспышке поношений в адрес басков и каталонцев. Сам я родился, конечно, в Бильбао. Епископ, – здесь Унамуно показал на прелата, сидящего рядом с ним, – нравится ему это или нет, каталонец из Барселоны. – Он сделал паузу. В зале царило испуганное молчание. В националистской Испании таких речей еще не произносили. – И только что, – продолжил Унамуно, – я услышал бессмысленный некрофильский вопль: «Да здравствует смерть!» И я, который провел всю жизнь, осмысливая парадоксы, рожденные из бессмысленного гнева или других эмоций, должен сказать вам, умной и опытной аудитории, что этот нелепый парадокс вызывает у меня отвращение. Генерал Мильян Астрай – калека. Давайте скажем об этом без обиняков. Он инвалид войны. Как Сервантес. К сожалению, сейчас в Испании слишком много калек. И если Бог не внемлет нашим молитвам, скоро их будет еще больше. И мне доставляет боль мысль о том, что генерал Мильян Астрай будет определять психологию масс. Калека, лишенный духовного величия Сервантеса, он испытывает зловещее облегчение, видя вокруг себя уродства и увечья». При этих словах Мильян Астрай не смог больше сдержаться. «Долой интеллигенцию! – заорал он. – Да здравствует смерть!» Со стороны фалангистов послышался одобрительный гул. Но Унамуно продолжал: «Здесь храм разума. И я его верховный жрец. Это вы оскорбляете его священные пределы. Вы можете победить, потому что у вас в достатке грубой силы. Но вы никогда не убедите. Потому что для этого надо уметь убеждать. Для этого понадобится то, чего вам не хватает в борьбе – разума и справедливости. Я все сказал». Наступило долгое молчание. Затем профессор канонического права сделал смелый жест. Взяв Унамуно под руку – с другой стороны рядом с ним сидела сеньора Франко, – вместе с ним пошел к выходу. Но это было последнее выступление Унамуно. С тех пор ректор находился под домашним арестом. Умер он от разрыва сердца в последние дни 1936 года. Эта трагедия его последних месяцев была естественна для общества, в котором по сентябрьскому закону все книги «социалистического и коммунистического содержания подлежали уничтожению как угрожающие общественному здоровью». В декабре эти книги (или любое издание «в целом разрушительного характера») подлежали сдаче в течение сорока восьми часов.

Положение дел в обеих Испаниях продолжало разительно отличаться одно от другого. Разве только тысячи испанцев поддерживали ту или иную сторону в силу чистой случайности или оттого, где они оказались в июле 1936 года. Позже они оказались под воспламеняющим воздействием пропаганды, призывавшей отбросить свой оппортунизм и сомнения и преданно служить тому делу, в поддержку которого они вроде бы выступили. Для националистов главными заботами были война, армия и ее организация. Политические и социальные перемены глубоко волновали только ближайших последователей Хосе Антонио. Подавляющее большинство новоиспеченных фалангистов (их называли «Новые рубашки»), которые присоединились к движению лишь во время мятежа, куда меньше были озабочены сильной социальной программой. Конечно, «Новые рубашки» продолжали искать свою манеру политического поведения. Кстати, ни одна политическая партия не росла так стремительно, как фаланга, – даже коммунистическая партия в республике. Если в июле в ее рядах было 75 000 человек, то к концу года она уже насчитывала миллион членов. Многие были выходцами из CEDA. Тем не менее немцу Велцкеру, который прибыл в Севилью после закрытия немецкого посольства в Аликанте, националистская Испания показалась «оптимистической» и «фривольной». Он сетовал, что не была начата ни одна из программ для решения «социальных вопросов, в которых и крылись корни Гражданской войны» и что не была введена всеобщая воинская повинность, которая, как он считал (ошибочно), существовала в республиканской Испании.

Но в любом случае война все же вызвала радикальные перемены в Испании националистов. Самой известной организацией стала «Зимняя помощь», основанная в Вальядолиде вдовой Онесимо Редондо, лидера фалангистов, погибшего под Альто-де-Леоном. Она впервые собралась в единственной комнате Вальядолидского детского центра. Через несколько месяцев ее отделения распространились по всей националистской Испании². Но так как ее название совпадало с аналогичной нацистской организацией в Германии, то вскоре она была переименована в «Социальную помощь». Из нее выросли и другие организации, например «Кухня братства», обеспечивавшая одеждой нуждающихся и детские дома. В то же самое время существовала насущнейшая необходимость развивать производство во всех сферах, без чего невозможно было выиграть войну. Волей-неволей это привело к определенным переменам. Даже Кейпо де Льяно, несмотря на всю свою браваду, обеспечил 9000 фермеров семенным зерном, что позволило возделать миллион акров в Андалузии, которые в противном случае так и лежали бы невспаханные.

Численно небольшие, но хорошо вооруженные силы на линии фронта выражали характер общества националистов³. Его лидеры постоянно опасались волнений в тылу и посему продолжали расстреливать всех возможных врагов режима, в том числе, случалось, и заключенных. Канталупо, новый итальянский посол, начал свою дипломатическую миссию с просьбы положить конец этим расправам. Франко твердо заверил его, что заключенных больше не расстреливают.

Есть возможность проследить четыре стадии в манере казней, которые проводили националисты. С самого начала расстреливали без каких бы то ни было юридических процедур. Несколько позже стали прибегать к уловкам, типа «убит при попытке к бегству». С октября 1936-го до февраля 1937 года заключенным предоставлялась возможность самим защищать себя перед трибуналом, хотя свидетелей, как правило, не выслушивали. С февраля 1937 года и до конца войны все дела рассматривались военным советом. Это создавало видимость справедливости, но приговоры все равно выносились по политическим мотивам. Многим приходилось долго и мучительно ждать казни.

К тому времени определились многие особенности, характерные для националистской Испании. Так, пока военно-полевые суды в привычном порядке рассматривали дела, были организованы специальные конфискационные комиссии, которые изымали собственность осужденных, а раньше это происходило от случая к случаю и беспорядочно.

В конце 1936 года неудача прямого штурма Мадрида и повсеместная стабилизация линии фронта вызвала уныние в военных кругах националистов и их заграничных сторонников. Но экономически националистская Испания оказалась в прекрасном положении. Ее песета была конвертируемой валютой и стоила вдвое больше, чем песета республики. Продовольствия оказалось в избытке, и существовала поддержка старых испанских финансистов и банкиров. Их кредиты помогали приобретать снаряжение и, кроме того, нефть от техасской нефтяной компании.

В то время националистская Испания административно была разделена на две части. Бургос считался официальной резиденцией правительства. Здесь же находились казначейство, министерства юстиции и труда, представительство католической церкви, которая по традиции выражала правый аспект идеологии националистов. В Саламанке обосновались глава государства, фалангистская организация, министерство иностранных дел, военное министерство, посольства и политическое руководство немецкого и итальянского контингента. Споры между министерствами в двух городах были выражением подспудных противоречий в руководстве режима.

В атмосфере националистской Испании господствовала пропаганда – точно так же, как и в республиканской. Она была пронизана неприкрытой ненавистью. Таинственным образом появился список лиц, арестованных или убитых республиканцами, и в него были включены все, кто пропал без вести на территории националистов. В националистской Испании культивировалось представление о республике как о царстве анархистского террора, которым руководят «наемные убийцы из Москвы». Слухи ходили в избытке. В Сарагосе группа карлистов убеждала французского журналиста, что Торез при содействии Блюма и Даладье совершил во Франции военный переворот, что Петэн воюет с ними на юге страны и, когда Гражданская война во Франции завершится, Лаваль предоставит армию в распоряжение испанских мятежников.

Близким союзником режима националистов продолжала оставаться испанская церковь. Разводы и гражданские браки, зарегистрированные при республике, были аннулированы. В одно из воскресений в церкви Богоматери Бургосской во время торжественной мессы священник внезапно разразился бурной речью. «О вы, которые слышите меня! – воззвал он. – Вы, которые называют себя христианами! Это вы несете ответственность за все, что случилось. Ибо это вы терпели в своей среде и даже брали на службу тех, кто собирался в организации, враждебные нашему Господу и нашей стране. Вы не внимали нашим предостережениям, вы общались с евреями и франкмасонами, атеистами и отступниками, помогая им укреплять свои ложи, целью которых было ввергнуть нас в хаос. И да послужит вам предостережением сегодняшняя трагедия! По отношению к этим людям вы должны были быть – как и все мы – столь же непримиримы, как огонь к воде… не иметь с ними никаких дел… Никакого прощения преступным разрушителям церквей, убийцам священников и монахов! Да будет вытоптано их семя – дьявольское семя – порождение дьявола. Ибо истинно говорю я вам: сыны Вельзевула – враги церкви!»⁴ Своим главным делом церковь продолжала считать борьбу с масонством. Тем не менее существовала разница между преданностью иерархов испанской церкви делу националистов и отношением Ватикана. Правда, когда в сентябре папа Пий XI принимал у себя 600 беженцев из Испании, он говорил о «сатанинском» поведении безбожников в Испании. Но сейчас, в конце декабря, Франко жаловался итальянскому послу Канталупо на отношение папы к националистам. Представитель Франко в Ватикане предложил папе публично осудить басков. Но под влиянием баскского епископа Витории Пий отказался. Максимум того, что он сделал, – выпустил буллу, осуждая сотрудничество католиков с коммунистами. Папа выразил скорбь по поводу казни нескольких баскских священников националистами и весьма мрачно оценил перспективы Франко. Возможно, причиной такого отношения со стороны папы были беспокоившие его близкие отношения Франко с язычниками Муссолини и Гитлером.

И все же самые серьезные трудности зимой 1936/37 года Франко доставляли карлисты. 8 декабря руководство карлистов издало декрет об учреждении Королевской военной академии для подготовки молодых офицеров, которым предстояло заменить тех, кто погиб в боях. С первого взгляда этот замысел был не лишен смысла. Но его инициаторы не посоветовались с генералом Франко. И не стоит удивляться, что Франко сообщил лидеру карлистов графу Родесно, что он «возмущен» столь явным актом неподчинения. Затем Франко дал указание генералу Давиле, главе администрации Бургоса, проинформировать Родесно, что создание академии может быть оценено только негативно. Фаль Конде, верховный лидер карлистов Испании, который, по мнению Франко, и был вдохновителем замысла академии, получил приказ в сорок восемь часов покинуть страну. До военной хунты карлистов это безапелляционное распоряжение дошло 20 декабря. Они решили не выражать протестов и согласиться, главным образом потому, чтобы доказать свою невиновность. Они заявили, что не собирались предпринимать никаких попыток переворота. Фаль Конде отправился в Лиссабон, любимое место отдыха всех беженцев правых взглядов в Испании. Позднее Франко объяснил немецкому послу Фаупелю, что, не опасайся он за настроения карлистов на фронте, расстрелял бы Фаля Конде⁵.

¹ Романист Пио Бароха оказался в националистской Испании, которую тоже не стал поддерживать.

² В октябре 1937 года их было 711, через год – 1265, а в октябре 1939-го – 2847. Организация носила добровольный характер, хотя, конечно, пользовалась поддержкой властей.

³ Во время Гражданской войны на стороне националистов не было призывников. Воинский призыв существовал в республике, но, так как ей постоянно не хватало оружия, их присутствие не особенно сказывалось.

⁴ Без сомнения, звучали и другие голоса. Так, епископ Витории не потерял глубокого уважения у своих баскских прихожан. Епископ Памплоны короткое время даже находился под домашним арестом. Говорят, что архиепископ Сантьяго ответил на выступления фалангистов, требовавших более суровых мер против анархистов Астурии, словами: «Хватит преступлений!»

⁵ Нельзя отрицать, что карлисты обладали высоким боевым духом. Одного из них спросили, кого следует оповестить в случае его смерти. «Моего отца, – сказал он, – Хосе Марию де Монтехурра из монтехуррской милиции, 65 лет». – «А если и его убьют?» – «Моего сына, Хосе Марию де Монтехурра из монтехуррской милиции, 15 лет». Я и сам находил в карлистских архивах медицинские справки о серьезных ранениях пятнадцатилетних бойцов. Между июлем и октябрем 1936 года в армию националистов вступили 40 000 добровольцев из Наварры – десятая часть населения провинции.

Республиканская Испания. – Ее политическое и региональное дробление. – Коммунисты и республиканцы. – Ревность и упадок Ларго Кабальеро. – Новая армия. – Успехи республиканских реформ. – Бунт в Бильбао.

В январе республика могла с гордостью оценить итоги зимы. Но, в значительной мере устранив кризисные явления, республика заплатила за это дроблением, частично географическим, а частично и политическим. Например, Барселона представала в облике мирного города. Жители Валенсии откровенно ворчали, что «каталонцы не воюют». Рабочая диктатура, которая в августе царила в Барселоне, практически прекратила свое существование. Неужели Маркс был прав, говоря, что анархизм неизбежно перерождается в мелкобуржуазную стихию? Анархисты и в самом деле клонились к упадку. Убежденность, что будущее принадлежит им, динамизм, политические взгляды, чуждые мелочности, и, конечно, престиж советского оружия сделали партию коммунистов привлекательной для массы амбициозных личностей¹. Число членов партии выросло к концу 1936 года до 300 000 человек. Но если бы не «зримая пропаганда» (советские самолеты), то, по мнению Гонсалеса Пеньи, их было бы куда меньше. Коммунисты Барселоны благодаря их приверженности к частной собственности и противостоянию революции пользовались повсеместной поддержкой. PSUC агитировала за роспуск революционных комитетов, чтобы вся исполнительная власть, и фактическая и номинальная, принадлежала Женералитату, в котором они доминировали вместе с «Эскеррой». С начала января соперничество между анархистами и PSUC приобрело особенно острый характер, когда последние вознамерились поставить на пост министра продовольствия давнего антианархиста, своего генерального секретаря Комореру. Тот немедленно разогнал «хлебные комитеты», возглавляемые CNT, которые контролировали поставки продовольствия в Барселону. Государство не вмешивалось в вопросы обеспечения Каталонии. Было отменено даже нормирование продовольствия. Это немедленно вызвало осложнения, ибо цена на хлеб росла быстрее, чем зарплата. Затем хлеба стало не хватать. В предыдущем году не удалось снять весь урожай, но анархисты приписали нехватку хлеба неумелому руководству Комореры. Началась война лозунгов. Плакаты CNT призывали к смещению Комореры, а призывы PSUC гласили: «Меньше болтовни! Меньше комитетов! Больше хлеба!» и «Вся власть Женералитату!». Между тем стали привычным и горестным зрелищем хлебные очереди по 300–400 человек у закрытых пекарен. Порой, когда хлеб так и не доставляли, милиции приходилось прикладами разгонять очереди. Жизнь не имела ничего общего с мечтами о прекрасной утопии июля 1936 года.

Ниже по побережью, в Валенсии, обстановка была куда более революционной, чем в Барселоне. Почти все предприятия и магазины захватили их собственные работники. Но поскольку в Валенсию перебралось правительство, это дало ему возможность осуществлять контроль над Леванте, который до ноября был почти независимым. Что же до анархистов-диссидентов, то в «неподконтрольные» Таранкон и Куэнку, которые чуть не привели правительство к трагическому концу, были направлены воинские части. После стычки оба города стали образцовыми социалистическими центрами, хотя раньше ни в одном из них UGT не обладало сильными позициями. Все же и тут возник конфликт между коммунистами и анархистами – особенно по вопросу продажи апельсинов из Валенсии. С июля 1936 года торговлей занимались комитеты UGT и CNT, представляя всех поставщиков, но только не тех, кто выращивал апельсины. Министерство сельского хозяйства платило этой организации 50 процентов международной цены урожая при поставке и 50 процентов – после продажи и вычета расходов. Те, кто выращивал апельсины при поддержке министра сельского хозяйства коммуниста Урибе, заявили, что комитеты получают прибыль, а им ничего из нее не достается. Комитеты же утверждали, что если урожай апельсинов будет продаваться в частном порядке, то не только придет конец профсоюзам, но и частные торговцы будут оставлять валюту за границей. Неприкрытая ненависть хозяев апельсиновых рощ к комитетам нашла отражение в январском мятеже в пуэбло Кульера. Селение, которое внезапно объявило о своей независимости, зажгло маяки на берегу моря, чтобы привлечь корабли националистов, и повернуло оружие против Валенсии. Против крестьян, враждующих с анархистами, правительству пришлось предпринять те же репрессивные меры, что в свое время к самим анархистам, хотя и по другим поводам.

В Мадриде враждебность между коммунистами и анархистами имела иной аспект. С одной стороны, он отображал некоторые аспекты ссоры между Мадридом и Валенсией, а с другой – начало диспута между коммунистами и Ларго Кабальеро. После боя у дороги на Ла-Корунью Клебер доказывал, что республика должна перейти в наступление, которое возглавят интербригады. Но тут он столкнулся с ревностью, которую вызывал у Мьяхи и других испанских командиров. Ларго Кабальеро, полный зависти к международному престижу Пассионарии и других коммунистов, которые во время осады продолжали оставаться в Мадриде, заявил, что Клебер хочет использовать интербригады для коммунистического переворота. Анархисты Мадрида поддержали Мьяху и тем самым в первый раз, хоть и косвенно, Ларго Кабальеро. Но даже и в этом случае идеи Клебера могли бы восторжествовать – не вызови он подозрений у Андре Марти. В результате Клебер был отстранен от командования и перебрался жить в небольшую гостиницу в Валенсии. В то же самое время Розенберг без всякой видимой причины (может, она заключалась в его еврейском происхождении, а тогда как раз стал проявляться доселе скрытый антисемитизм Сталина) оставил свой пост посла в Валенсии и вернулся в Москву, где вскоре «исчез» в ходе чисток, которые стремительно набирали обороты. И остальные русские уезжали домой из Испании – с теми же последствиями. На одном из приемов в Мадриде появился генерал Берзин, который попрощался с возвращающимися на Родину офицерами. Скоро и сам Берзин, почетный гость на этом сборище живых мертвецов, будет отозван и его постигнет та же судьба. А тем временем в Испании коммунисты внезапно прекратили многословные нападки на своих врагов. Вместо этого к делу приступило НКВД, штат которого состоял главным образом из иностранных коммунистов, ибо испанские не пользовались его доверием. Количество советских людей в Испании никогда не превышало 2000 человек, но все они занимали ключевые позиции. Барселонским радио руководил Козлов-Гинсберг. Некий Владимир Бирчицкий был ведущей фигурой среди производителей оружия. По всей республике расползались упорные слухи о «контроле русских». Без сомнения, их незнание Испании, их стремление к секретности приводило (как и других иностранных коммунистов) к серьезным ошибкам.

Обретя власть, коммунистическая партия глубоко проникла во все поры республиканской администрации и с помощью НКВД, руководимого Орловым, запустила щупальца и в среду молодежной организации коммунистов и социалистов и в другие организации, готовя повод для той самой чистки коммунистов и других марксистов в Испании, второй этап которой уже разворачивался в России². Первым проявлением испанской чистки стала кампания PSUC, имевшая целью выставить POUM из каталонского Женералитата. Наконец, 16 декабря Нин вышел из него. Анархисты, как и другие партии, не скрывали своего удовлетворения, так как все они отрицали агрессивную и самоуверенную манеру POUM. Тем не менее анархистов слегка беспокоили не только распространение влияния коммунистов, но и исходящие от них угрозы. «Каталония не сомневается, – гремела «Правда» от 17 декабря, – что началась чистка анархистов и троцкистов и что она будет вестись с той же энергией, как и в СССР». Но пока никаких действий не предпринималось. Антонов-Овсеенко, советский генеральный консул (который в то время как бывший троцкист и сам должен был испытывать страх за будущее), 22 декабря публично выразил свое восхищение каталонскими анархистами. К тому времени насилие и жестокости народных трибуналов и «чека» заметно пошли на убыль – может быть, потому, что большая часть работы уже была сделана. В самом деле, перед Гражданской войной в республиканской Испании оставалось лишь несколько членов старых правых партий. Но время от времени спорадически продолжались дикие преступления милиционеров, особенно в отдаленных провинциях.

Коммунисты вели свою кампанию против коллективизации земли, а анархисты продолжали упорствовать в своих главных требованиях. Никто не обладал достаточной силой, чтобы настоять на своем. Так что вопрос об экспроприации собственности продолжал висеть в воздухе, крупные поместья находились под управлением муниципалитетов (или комитетов, которые продолжали отдельное существование), а условия работы для прежних батраков оставались почти такими же, как и раньше. Там, где первыми успели обосноваться анархисты, в Каталонии, Арагоне, на некоторых зерновых угодьях в Ламанче и фермах сахарной свеклы в Малаге, продолжало существовать коллективное хозяйство. В Арагоне насчитывалось 75 процентов малых совместных хозяйств. Весь урожай оставался под контролем местных комитетов. Анархисты утверждали, что рост производства зерновых на 30 процентов обязан их руководству.

Доводы в пользу преимущества милицейской системы перед армейской продолжали оставаться становым хребтом споров между анархистами и коммунистами. Штабные офицеры республики пришли к выводу, что бригады смешанного состава – отдельное самостоятельное подразделение, с собственной артиллерией и минометами, техническими и медицинскими службами, – появившиеся во время марокканских войн, являются лучшим видом организации во время войны. На самом деле такая тактика была принята потому, что ее поддержали коммунисты и их русские советники. Указ, положивший конец милиции, после чего началась реорганизация армии, был опубликован в конце декабря. Инициатива по созданию регулярной армии принадлежала заместителю военного министра генералу Асенсио и его советникам из старой армии, таким, как Мартин Бласкес. «Либертарианская молодежь» указала на опасность: ведь именно такая армия и восстала в июле. Генеральный совет FAI потребовал отмены военного приветствия, равной платы для всех военнослужащих, доставки газет на позиции и введения солдатских советов на всех уровнях. «Солидаридад обрера» ворчала о «помешательстве на дисциплине», «неомилитаризме» и «психозе сплочения». «Железная колонна» у Теруэля восстала против финансовых статей указа, ущемляющих милицию. До сих пор платили всей колонне. Теперь каждому предстояло получать деньги индивидуально. Анархистов пришлось силой принуждать к выполнению новых правил. Они (и UGT), естественно, без большой радости приняли роспуск милиции, тем более что после расформирования Пятого полка было объявлено, что возглавит первую смешанную бригаду его командир Листер. На деле же милицейские формирования существовали еще несколько месяцев, хотя уже не носили имен, а выступали под номерами. Флаги отдельных политических партий бросались в глаза так же часто, как и республиканский. На Арагонском фронте политические колонны существовали до середины года. Единой формы еще не существовало, хотя все носили вельветовые бриджи и куртки на «молниях». Военная подготовка продолжала оставаться на низком уровне, так как все винтовки были на фронте, да и те, что имелись в наличии, повсюду, кроме нескольких участков Мадридского фронта, оказывались непригодными к боевым действиям, а артиллерии повсюду не хватало. Гранаты были такими некачественными, что могли взорваться как в гуще врагов, так и в руках того, кто их бросал. Повсеместно не хватало карт, дальномеров, перископов, биноклей; нечем было чистить оружие. Оруэлл, выпускник Итонского корпуса подготовки офицерского состава, с ужасом обнаружил, что в колонне POUM никто и не слышал о такой вещи, как чистка оружия. Как правило, меткость стрельбы никуда не годилась. Сплошь и рядом дисциплина базировалась лишь на верности классу, а не на приказах офицеров, хотя генерал Асенсио, заместитель военного министра и создатель новой республиканской Народной армии, настаивал, чтобы офицеры носили военную форму.

А тем временем Ларго Кабальеро продолжал ревновать ко всем в Мадриде, особенно к Пассионарии, которая пользовалась огромной популярностью. Его отношения с Мьяхой и командным составом оставались напряженными. Кабальеро уже не нравилось присутствие в Мадриде советского посла Розенберга. 21 декабря Сталин прислал Кабальеро письмо, полное сдержанных братских советов: метод парламентской борьбы может оказать в Испании более революционное воздействие, чем в России, но даже и в этом случае российский опыт может пригодиться в Испании. Особенно после появления в Испании некоторых «военных товарищей», которые получили приказ следовать указаниям испанцев и действовать только в роли советников. Сталин просил Кабальеро, «как друга», сообщать, насколько успешно действуют советники, и поделиться своими соображениями, удовлетворяет ли его деятельность Розенберга. Письмо кончалось советом уважать собственность «крестьян и иностранцев», а в тылу националистов организовывать партизанские силы. Не стоит также нападать на мелкую буржуазию и прохладно относиться к Асанье и другим республиканцам³. И в самом деле политическая сдержанность Испанской коммунистической партии позволила ей устанавливать рабочие контакты с либеральными республиканцами. Политика республиканцев, не говоря уж о ее главной цели одержать победу в войне, была весьма сходна с политикой коммунистов в вопросах военной и экономической стратегии. В ходе одного из своих редких появлений на людях 21 января в Валенсии Асанья говорил почти таким же языком, как и Пассионария, настаивая на том, что «военная политика… должна иметь только одно выражение – дисциплина и подчинение ответственному правительству республики».

Теперь Асанья был согласен с коммунистами и считал, что социальные и прочие реформы могут подождать до окончательной победы. Он принял ту политику, которая обеспечивала влияние коммунистической партии. Чтобы выиграть войну, действовать надо было именно так, как действовала она. Сдержанность коммунистов обеспечила им дружеские отношения не только с республиканцами, но и со многими профессиональными офицерами в армии, которые считали коммунистов деловыми и хорошо организованными людьми. Анархисты, казалось, искренне удивились близости коммунистов с институтами «буржуазной» демократии. На национальном молодежном конгрессе, который в январе состоялся в Валенсии, генеральный секретарь Союза коммунистической и социалистической молодежи Сантьяго Каррильо заметил: «Мы – не марксистская молодежь. Мы боремся за демократическую парламентскую республику». «Солидаридад обрера» назвала его слова «реформистским шарлатанством». «Если Союз социалистической молодежи – ни социалисты, ни коммунисты, ни марксисты, то кто же они?»

Что же до социалистов, то UGT (членство в котором выросло до двух миллионов) теперь установил тесное сотрудничество с коммунистами. Всю зиму коммунисты добивались объединения социалистической и коммунистической партий в соответствии с той моделью, которая существовала в Каталонии и в молодежном движении. Оба крыла социалистической партии, и Ларго Кабальеро и Прието настороженно относились к этим подходам.

К весне 1937 года правительство Ларго Кабальеро стало повсеместно искать возможности замедлить революционный процесс. Политические комитеты, которые стремительно появились во всех селениях, в июле были заменены муниципальными советами. Национализацию иностранных фирм прекратили, а остальных отложили. Кроме того, правительство всеми силами старалось положить конец коллективному управлению предприятиями. Оно стремилось поставить промышленность, национализированную или находящуюся в частном владении, под контроль государства. Поэтому предприятиям, где господствовали анархисты, была затруднена выдача кредитов. Некоторые фабрики, куда перестал поступать хлопок, даже остановились.

Хотя причины всех этих ссор можно понять с учетом той железной хватки коммунистов, испанских и иностранных, в тисках которой находилась Испания, нельзя не признать, что правительство Ларго Кабальеро нащупывало пути создания в Испании лучшей жизни. Большая часть ресурсов республики уходила на военные нужды, но еще никогда раньше образованию не уделялось столько внимания. В 1937 году на него было потрачено 143 миллиона песет, по сравнению с 3 миллионами в 1936 году. Конечно, эта сумма не так велика, как может показаться, поскольку республиканская песета подверглась инфляции. Тем не менее реальные траты на образование выросли в пять раз. Количество новых школ, открытых в 1937 году, достигло тысячи. Если в Испании 1931 года было 37 000 учителей, то в республиканской Испании 1937 года их стало 60 000. В 1937 году действовало 2000 военных школ, в которых учили читать неграмотных милиционеров. Несмотря на споры вокруг коллективизации, декрет от октября 1936 года, легализовавший экспроприацию земель, принадлежавших националистам, революционизировал жизнь в Испании. В мае 1937 года Институту аграрной реформы было передано около 4 миллионов гектаров (15 процентов всех земель). Были обеспечены кредит в 80 миллионов песет, снабжение семенным зерном и удобрениями. Между июлем 1936 года и октябрем 1937-го площадь обрабатываемых земель выросла на шесть процентов. Почти повсеместно в республиканской Испании к началу 1937 года крестьяне были или собственниками своей земли, или работали в коллективных хозяйствах. Арендаторы и безземельные батраки, зависевшие от прихотей лендлордов, практически исчезли.

В промышленности, несмотря на трудный компромисс в тех концернах, которые продолжали номинально находиться в частном владении⁴, рост производства увеличился на 30–50 процентов, особенно в тех отраслях (например, в текстильной), которые работали непосредственно на войну. В здравоохранении, несмотря на нехватку врачей и потребности военной медицины, количество мест для туберкулезных больных стало на тысячу больше, чем в 1936 году. В 1937 году прошли повсеместные прививки от оспы, дифтерии и тифа, а к концу года центров помощи детям стало больше, чем перед войной во всей Испании. Самоотверженная деятельность иностранных медиков-добровольцев сказывалась по всей республике, устанавливая новые стандарты гигиены и заботы о здоровье. Эти успехи, достигнутые в военной обстановке, было нелегко игнорировать. В области обыкновенной юстиции (противостоящей политической целесообразности) заметно увеличилось количество дел, рассматриваемых в обычном порядке. За этими переменами стояла непривычная фигура министра юстиции анархиста Гарсиа Оливера. 3 января 1937 года он произнес, возможно, самую необычную для министра юстиции всех времен речь. «Справедливость, – заявил он, – должна пылать жарким пламенем; справедливость должна быть живой; справедливость не должна быть связана узами профессии. Это неправда, что мы решительно презираем книжную ученость и юристов. Но факт, что юристов было слишком много⁵. Когда между людьми установятся те отношения, какими они должны быть, отпадет необходимость красть и убивать. И в первый раз давайте признаем, что здесь, в Испании, обыкновенный преступник не является врагом общества. Он скорее его жертва. Кто осмелится сказать, что никогда не пойдет красть, пусть даже его гонит необходимость накормить голодных детей? Не надо думать, что я выступаю в защиту грабежей. Но большую часть своего естества человек унаследовал не столько от Бога, сколько от животного. И я твердо убежден: справедливость – столь тонкая вещь, что для понимания ее надо обладать лишь сердцем».

Северные территории республики в целом оставались в стороне от ссор на юге. Тем не менее тут были свои трудности. 4 января на Бильбао совершили налет девять «Юнкерсов-52», которых прикрывали «хейнкели». Два из них были сбиты советскими истребителями. Немцы приземлились на парашютах. Один был убит толпой, разъяренной этим бессмысленным налетом. Другого спас от такой же смерти советский летчик. Тем временем Бильбао кипел гневом. Людская ярость усиливалась подступающим голодом, поскольку пароходам с продовольствием приходилось преодолевать морскую блокаду националистов. Бурная толпа, состоящая главным образом не из басков, а из беженцев Астурии, Кастилии и Галисии, двинулась к зданиям, где в Бильбао содержались политические заключенные. Начальники тюрем по телефону стали связываться с правительством Басконии. Они говорили, что их силы на исходе и надзирателям вот-вот придется открыть ворота тюрем. На помощь им был послан батальон UGT. Но солдаты примкнули к толпе, из которой неслись проклятия тем, кто «призвал немцев убивать наших детей». Первыми были снесены ворота в тюрьме Ларонге, и солдаты батальона UGT устроили бойню, в ходе которой уничтожили 94 заключенных. В другой тюрьме, в монастыре Анхелес Кустодьос, погибли 96 пленников. В монастыре кармелитов, тоже превращенном в тюрьму, заключенные вместе с шестью охранниками из басков забаррикадировали лестницу. Затем по сигналу во всем монастыре разом выключили освещение. Толпа решила, что монастырь будут бомбить, и отхлынула, оставив всего лишь четыре трупа заключенных. Наконец прибыл моторизованный отряд баскской полиции. По трагической иронии судьбы им командовал Телесфоро Монсон. Недавно он вел переговоры с националистами об обмене этих же самых политических заключенных, но, поскольку Франко настаивал, что хочет иметь дело только с правительством Валенсии, его миссия потерпела крах. Замешанные в преступлении милиционеры UGT были арестованы, и толпа рассеялась. Баскское правительство решило загладить этот акт массового безумства. Семьям убитых (большинство из них были родом из Бильбао) разрешили проведение похоронных служб и траурных процессий. Шесть солдат батальона UGT были приговорены к смертной казни, и в виде публичного акта унижения отменена цензура журналистских репортажей о смертоубийстве в тюрьмах.

13 января анархисты Бильбао решили к своей выгоде воспользоваться напряженной атмосферой в городе. Их плакаты требовали участия в правительстве, но с этим справиться было нетрудно. Через несколько недель была запрещена газета анархистов, и впредь на проведение их митингов требовалось получать разрешение. Правительство сознательно не посылало полицию, состоящую из басков, для разгона толп у тюрем, где баски, как правило, не собирались из страха, что ухудшатся отношения между басками и другим населением. Последним следствием этих волнений стало безусловное главенство баскских националистов в Бискайе.

¹ Даже генерал Мьяха сказал Пьетро Ненни, что он предпочел Третий Интернационал Второму. «Мне нравятся коммунисты, – объяснил он, – потому что у них хватает решительности. Социалисты сначала болтают, а потом делают. Если же коммунисты говорят, то уже после действий. Говоря военным языком, они обладают преимуществом».

² 23–30 января состоялся суд над Пятаковым, Радеком и другими старыми большевиками. Тринадцать человек из них были расстреляны.

³ В первый раз письмо это было опубликовано в «Нью-Йорк таймс» 4 июня 1939 года, куда его передал Аракистайн, посол в Париже в 1936–1937 годах, ставший к тому времени яростным антикоммунистом. Когда письмо прибыло в офис Кабальеро, никто не мог прочесть неразборчивую подпись. Пригласили Кодовилью, агента Коминтерна. И он не смог ее разобрать. Лишь сотрудники Розенберга из советского посольства расшифровали имена Сталина, Молотова и Ворошилова.

⁴ В Каталонии указ от 9 января обязал частных владельцев решать вопросы заработной платы, рабочего времени, приема новых работников, выпуска продукции – и ежемесячно представлять эти отчеты в рабочие комитеты.

⁵ Эти слова имеют весьма зловещий подтекст. В республиканской Испании были убиты 127 служителей юстиции.

Битва за Малагу

Малага, в которой обитало 100 000 жителей, была главным городом на узкой прибрежной полосе, что тянулась между морем и горами Сьерра-Невада. В силу прекрасного климата и великолепной естественной гавани Малага уже три тысячи лет считалась отличным торговым портом. В начале 1937 года тут установилась линия фронта: начинаясь в тридцати километрах от Гибралтара, она уходила в глубь материка до Ронды и вдоль гор тянулась до Гранады. Республике принадлежала длинная прибрежная полоса тридцатикилометровой ширины с Малагой в центре ее. Единственная дорога на север была блокирована у Мотриля. Сама Малага подвергалась непрестанным бомбардировкам, а рабочие еще раньше разрушили фешенебельный район Салетас. Город производил впечатление покинутого и запущенного. Кампанию по взятию Малаги националисты начали 17 января. Руководил ею Кейпо де Льяно, возглавивший так называемую Армию Юга. Непосредственное управление на поле боя принадлежало герцогу Севильскому, принцу из рода Бурбонов. Он начал с того, что в первые же три дня отрезал самую западную часть республиканской территории вместе с Марбельей. Затем части гранадского гарнизона полковника Муньоса, перейдя в наступление, заняли Аламу и прилежащую территорию к северу от Малаги. Эти два предварительных броска почти не встретили сопротивления.

Хотя беженцы из только что потерянных районов заполнили город и спали на каменных плитах кафедрального собора, республиканское руководство Малаги даже не подозревало, что все эти события – лишь предвестие генеральной кампании. Ровно ничего не было сделано, чтобы Малага получила подкрепление из Валенсии. Поскольку дорога продолжала оставаться перерезанной у Мотриля, артиллерия в любом случае не могла подойти. Тем временем Ларго Кабальеро продолжал носиться с идеей наступления на националистов от дороги Мадрид – Валенсия на юг. Прошла неделя.

Карта 18. Битва за Малагу

С севера к Малаге подтянулись механизированные части итальянских чернорубашечников, всего девять батальонов под командой генерала Роатты, одного из самых преданных сторонников Муссолини в армии, который до этого был главой итальянской военной разведки. Теперь под его началом оказалась часть, передвигавшаяся главным образом на танках и броневиках. Не в пример летчикам июля-августа 1936 года (которые носили форму Иностранного легиона), у этих итальянцев была собственная форма. У них было и свое командование, так что при желании они могли приписать себе крупную победу, о которой так мечтал организованный Чиано отдел, занимавшийся испанскими делами. В самом начале итальянцы заявили, что их наступление станет лишь прелюдией к маршу на Валенсию, где будет высажен десант. Затем Муссолини сообщил Франко, что по условиям Соглашения о невмешательстве, запретившего отправки добровольцев, он больше не сможет оказывать помощь. 25 января Франко ответил, что, поскольку контроль за невмешательством не включает такие государства, как Мексика, которая вообще не участвует в соглашении, последнее вообще не следует принимать во внимание. Кроме того, он представил новый список необходимых военных материалов. Генералы Фаупель и Роатта вместе с Анфузо, временно пребывавшим в Испании, обратились к Франко с вопросом, что ему сейчас нужнее всего. «Все», – сказал Франко. Чтобы обеспечить поставки, генералиссимус выразил согласие на создание объединенного германо-итальянского генерального штаба, состоящего из пяти немецких и пяти итальянских офицеров. Пока оба союзника обдумывали это предложение, сражение под Малагой стремительно набирало темпы.

Республиканскими силами в Малаге командовал полковник Вильяльба, недавно переведенный из Каталонии на смену Барбастро. Под его началом было примерно 40 000 человек, почти все из Андалузии; милиционеры, которых не коснулись реформы Асенсио. Полные уверенности в себе, они пользовались горячей поддержкой местных крестьян. Например, в селении под Малагой, таком бедном, что при нем почти не было земли, один крестьянин уверял доктора Боркенау, что воюет за «свободу», хотя согласился, что не получил от революции никаких материальных благ.

3 февраля наступление на Малагу уже обрело серьезный характер. Три батальона под командованием герцога Севильского, выступившие из района Ронды, встретили отчаянное сопротивление. В ночь на 4 февраля в наступление пошли итальянские чернорубашечники. В Малаге началась паника, частично из-за появления незнакомых итальянских танков, частично из-за страха перед осадой города. Вильяльба оказался не способен вдохнуть боевой дух в жителей Малаги, да и в любом случае он со своим спокойным темпераментом был не тем человеком, который мог бы убедить гражданское население драться до последнего человека, как это было в Мадриде. При таких обстоятельствах наступление националистов, начатое прорывом фронта герцогом Севильским 4 февраля и итальянцами 5 февраля, продолжалась в прежнем темпе. 6 февраля итальянцы заняли высоты Вентас-де-Сафаррайа, господствовавшие над дорогой к Альмерии. Весь день Малага подвергалась обстрелу. Вильяльба, придя к выводу, что город падет, отдал приказ о всеобщей эвакуации. На деле же националисты не собирались перерезать путь к отступлению. Им не улыбалась идея бороться с хаосом отчаяния, который неизбежно должен был воцариться в окруженном городе. Все эти два дня, включая и 7 февраля, командование республиканцев, политические и профсоюзные лидеры, а также все, кого страшил захват Малаги, отчаянно старались выбраться к побережью. Счастливчики уезжали на немногочисленных машинах, остальные шли пешком. Корабли «Канары», «Балеары» и «Веласко» обстреливали город. Немецкий «Граф Шпее» стоял наготове неподалеку. Вечером 7 февраля итальянцы вышли к предместьям Малаги. На следующий день вместе с испанцами герцога Севильского они вошли в опустевший разрушенный город. Начались самые жестокие казни после тех, что были в Испании, когда пал Бадахос. Тысячи сторонников республики, не успевших уйти из города, были расстреляны на месте, остальные взяты под стражу. Один свидетель утверждал, что в первую же неделю после взятия города было расстреляно 4000 человек. Как обычно, эту цифру следует считать преувеличенной. Но не подлежит сомнению, что первую группу расстреляли без суда прямо на пляже, а вторую – после краткого допроса, проведенного свежеиспеченным военным советом. Единственный оставшийся в живых республиканский журналист Артур Кестлер, работавший тогда на «Ньюс кроникл», несколько месяцев просидел в севильской тюрьме, и большую часть времени над ним висел смертный приговор¹.

Танки и авиация националистов перехватили беженцев, уходящих по дороге на Альмерию. Отпустив женщин, чтобы усугубить продовольственные трудности республики, они расстреливали мужчин, часто на глазах их семей. Многие из тех, кому удалось спастись, падали с ног от голода и усталости.

Так кончилась бесславная битва под Малагой. Республиканский флот мог помочь защитникам города, если бы итальянские военные корабли не отогнали республиканцев подальше от поля боя. На помощь осажденному городу могла прийти 13-я интернациональная бригада, если бы коммунисты не опасались, что анархисты воспользуются этой возможностью и поднимут мятеж в Валенсии. Падение Малаги привело к снятию Асенсио Торрадо, заместителя военного министра и любимого генерала Ларго Кабальеро. Коммунисты обвинили его в том, что вместо защиты города он проводил время в ночном клубе Валенсии. В октябре, когда Асенсио окрестили позорной кличкой «Генерал от отступления», от бесчестия его спас Ларго Кабальеро, но второй раз сделать это ему не удалось. Впрочем, Асенсио был главным организатором Народной армии и нес за падение Малаги ответственность ничуть не большую, чем все остальное руководство в городе. На посту заместителя военного министра Асенсио сменил Бараибар, издатель «Кларидад», не обладавший никаким военным опытом. Смещение Асенсио, на котором настояли коммунисты, было еще одним предметом раздора между ними и «испанским Лениным».

¹ Позднее он с помощью организации доктора Жюно был обменен на красавицу жену пилота националистов, задержанную в Валенсии.

Бои на Харамском фронте

Падение Малаги совпало с новым наступлением националистов к юго-востоку от Мадрида, именно в том районе, где Ларго Кабальеро сам готовился перейти в наступление, – в долине реки Харама. Националисты атаковали пятью мобильными бригадами Гарсиа Эскамеса, Сайнса де Буруаги, Баррона, Асенсио и Рады (давний инструктор карлистов). Большую часть в каждой из бригад составляли солдаты Африканской армии. Наступающих поддерживали шесть батарей 155-милиметровых орудий и артиллерийская группа 88-милимметровых пушек легиона «Кондор». Задачей наступления было перерезать шоссе Мадрид – Валенсия. Оно началось по всей длине 18-километровой линии фронта, протянувшейся с севера на юг в нескольких сотнях ярдов от дороги Мадрид – Андалузия.

Наступление, которое стало неожиданностью для генерала Посаса, командующего республиканской Армией Центра, началось 6 февраля. Гарсиа Эскамес мощным ударом занял Сиемпосуэлос, селение, которое обороняла недавно сформированная 18-я бригада республиканцев; ее передовые позиции были полностью сметены. Рада, наступавший к северу, занял высоту Мараньосу (697 метров), на которой два батальона республиканцев дрались до последнего человека. 7 февраля Баррон вышел к месту слияния Харамы и Мансанареса, что позволило ему держать под обстрелом дорогу Мадрид – Валенсия. Республиканцы растерялись из-за присутствия новых бригад, которые должны были принять участие в готовящемся наступлении Ларго Кабальеро, а тут им пришлось обороняться. 8 февраля Мьяха послал на помощь Посасу ударные бригады Листера и Эль Кампесино. 11-я интербригада (после реорганизации в нее входили Батальон Тельмана и Батальон Эдгара Андре, но ее знали под старым именем) получила приказ выдвинуться к реке Хараме. 9 февраля республиканцы организовали оборону вдоль высокого восточного берега. Часть сил (включая 12-ю интербригаду, которая после реорганизации теперь состояла главным образом из итальянцев и называлась Бригадой Гарибальди) находилась в резерве, чтобы предотвратить прорыв обороны. Тем не менее на рассвете 11 февраля националистам удалось форсировать Хараму. Группа марокканцев в темноте бесшумно перешла мост Пиндоке и одного за другим прямо на постах перерезала часовых из французского Батальона Андре Марти (теперь он входил в 14-ю бригаду). Немедленно два кавалерийских полка националистов пересекли реку. Мост Пиндоке был подорван зарядами, заложенными республиканскими часовыми, но, взлетев на несколько футов в воздух, опустился на то же самое место, и переход через реку продолжался. В то же самое время части Баррона пересекли Хараму в нескольких милях выше по течению, у Аргандского моста. Несмотря на непрерывные налеты республиканской авиации, к трем часам дня вся бригада Баррона оказалась на другой стороне реки. Здесь она столкнулась с Батальоном Андре Марти и взяла его в кольцо, но интербригадовцы сопротивлялись, пока не кончились боеприпасы. Выживших смяла и перебила марокканская кавалерия. Тем не менее славянский Батальон Домбровского удержал свои позиции перед Аргандой. В районе моста Пиндоке Батальон Гарибальди, укрепившись на высоте, сосредоточил огонь на подходах к мосту и остановил дальнейшее продвижение врага. Дальше к югу Асенсио на рассвете взял штурмом маленькое селение Сан-Мартин-де-ла-Вега. Пулеметный огонь весь день держал его у моста, но в сумерках он пересек реку, пустив в ход тот же прием, что на рассвете был использован у моста Пиндоке. «Табор» марокканцев перебил часовых. Ночь Асенсио провел, укрепляя свои позиции к следующему дню. 12-го он штурмом взял высоты Пингаррона на другой стороне реки. Бригада Сайнса де Буруаги тоже форсировала реку у Сан-Мартина и, соединившись с силами Асенсио, пошла в новое наступление в южной части фронта по направлению к Мора-та-де-Тахунье.

Карта 19. Харрамское сражение

Впервые на этом участке республиканцы полностью господствовали в воздухе. Русские истребители прогнали «юнкерсы» националистов. Тогда же вступила в бой и 15-я интербригада под командованием полковника Тала, обрусевшего венгра (как Лукач и Клебер). Тал был некомпетентен, да еще и с плохим характером. К нему все относились с неприязнью. Главной фигурой при создании бригады был начальник ее штаба, отважный английский капитан Натан – вскоре он получил звание майора. Политическим комиссаром стал французский коммунист Жан Шентрон, которого знали под именем Бетель. В бригаде собирались добровольцы двадцати шести национальностей. Первый батальон состоял из 600 человек, главным образом англичан, и назывался Батальоном Саклатвалы, по имени индийского коммуниста, который в 20-х годах XX века короткое время был членом парламента. Чаще это соединение называли просто Британский батальон. Командовал им «английский капитан» Том Уинтрингем. В свое время он учился в оксфордском колледже Баллиол, а еще недавно редактировал «Лайф ревью» и был военным корреспондентом коммунистической «Дейли Уоркер»¹. Политкомиссаром назначили грубоватого шотландского коммуниста Джорджа Эйткена.

В Британском батальоне было много шотландцев и уроженцев Уэльса, а также несколько американцев, шестьдесят киприотов (из Лондона), абиссинец, австралиец, южноафриканец, кубинец и уроженец Ямайки. Все ротные командиры и комиссары были коммунистами. В 15-ю бригаду входили еще три батальона: смешанный балканский Батальон Димитрова; в который входили Батальон 6 февраля² (или франко-бельгийский), 800 французов и бельгийцев; Батальон Абрахама Линкольна и 550 американцев, преимущественно негров. Последний продолжал подготовку в деревне Вильянуэва-де-ла-Хара, рядом с Альбасете. Ирландцы были поделены между Батальоном Абрахама Линкольна и Британским батальоном. Те, кто присоединились к американцам, сделали это потому, что были обижены английской газетой «Дейли Уоркер», забывшей упомянуть, что большинство павших на Кордовском фронте под Рождество были ирландцами. Они служили в английской Роте Ноль и взбунтовались, когда их первая просьба о переводе получила отказ. Фрэнк Райан, их глава, в это время поссорился с Марти. Кроме того, в Батальоне Димитрова было 160 греков. Из состава бригады мало кто (особенно американцы и англичане) ранее участвовал в боях, чем они отличались от опытных бойцов других бригад.

К тому времени и на стороне националистов появилась группа ирландских добровольцев. Их командир, генерал Эойн О'Даффи, возглавлял полуфашистское ирландское движение, известное как «Синие рубашки». Он надеялся, что подвиги его 600 человек в Испании обеспечат ему политическое влияние у себя на родине. К тому времени добровольцы закончили подготовку в Касересе и получили приказ перебазироваться на Харамский фронт³.

12 февраля Британский батальон принял на себя мощный удар наступавших сил Асенсио и Сайнса де Буруаги. Семь часов под артиллерийским и пулеметным огнем с господствовавшей высоты Пингаррон они обороняли так называемый холм Самоубийц. Националисты ввели в бой почти все свои резервы, когда на левом фланге Британского батальона появился Листер. Британский доброволец Джон Леппер описал эту сцену в своей поэме:

Смерть кралась меж оливковых деревьев,
Выбивая его людей,
Но его свинцовый палец
Снова и снова посылал их в бой.

Бой длился весь день 12 февраля. Интербригады понесли очень тяжелые потери, включая большинство офицерского состава. К концу дня в живых осталось всего 225 человек от всего Британского батальона⁴. Уинтрингем был ранен в бедро, и его сменил Джок Каннингхэм. Среди погибших особой известностью пользовались протестантский священник из Килкенни достопочтенный P.M. Хиллиард и двадцатидевятилетний Кристофер Коделл, несгибаемый коммунист и писатель⁵. Одна рота Британского батальона вместе с ее командиром Фрайем попала в плен потому, что подпустила к своим окопам отряд марокканцев, распевавших «Интернационал».

На следующий день остатки Британского батальона отступили. Тем не менее их послали обратно отбить оставленные позиции. Возглавили батальон комиссар Эйткен, Райан и Каннингхэм, единственные два оставшихся в живых офицера. Кажется, именно в этот момент командир бригады таинственный полковник Гал наконец дал знать о себе, едва не накрыв огнем своих же людей. Скорее всего, «проявил инициативу» его начальник штаба Натан.

На севере Сайнс де Буруага, поведя наступление на дорогу Арганда – Кольмена, был отброшен к Хараме немцами 11-й интербригады, Батальоном Димитрова и соединением советских танков. Артиллерия националистов, стоявшая у Мараньосы, не могла оказать ему должной поддержки, ибо опасалась поразить свои же части. 15 февраля Мьяха принял на себя командование сражением у Харамы. Все силы Харамского фронта были сведены воедино в 3-й армейский корпус под командой полковника Бурильо, который в ночь убийства Кальво Сотело руководил солдатами в казармах Понтехос. Он терпеть не мог интернациональные бригады и отнесся к посыльным от них с подчеркнутой грубостью⁶.

Очертания передовой линии свидетельствовали, что фронт от Арганды до Мораты теперь держат четыре интернациональные бригады (13-я в это время была переброшена на Гренадский фронт)⁷. К югу стоял Листер со своим бывшим Пятым полком. Сайнсу Буру are посчастливилось форсировать Хараму и закрепиться на первой же высоте на другой стороне. Наступательных действий больше не предпринималось.

Все же какие-то события на линии фронта происходили. 16 февраля ирландские националисты генерала О'Даффи вышли к Харамскому фронту у Сьемпосуэлос. Едва только они успели занять позиции, как увидели, как к ним приближается какое-то подразделение. Ирландский офицер решил, что это друзья, и вышел им навстречу. В восьми шагах от приближающегося капитана испанский офицер связи с ирландцами отдал честь и отрапортовал: «Бандера ирландцев Терсьо!» Капитан выхватил револьвер, выстрелил, и тут же началась всеобщая перестрелка. Ирландцы потеряли четырех человек убитыми, включая испанского офицера связи. Лишь позднее выяснилось, что их противниками была бандера испанских националистов с Канарских островов. В ходе расследования с ирландцев были сняты все обвинения, и испанцы взяли всю ответственность на себя. После этого ирландцы расположились в Сьемпосуэлосе. Был случай, когда немец фон Тома попросил помощи ирландской пехоты от наступающих немецких танков. Это случай был повсеместно оценен как уникальный в истории войны.

17 февраля реорганизованная республиканская армия все же перешла в наступление. Одна дивизия отбросила силы Баррона за дорогу на Валенсию. Другая, наступавшая с севера, форсировала Мансанарес к западу от Мараньосы. Но атаки Гала 23-го и 27 февраля на самый мощный участок фронта националистов между Пигарроном и Сан-Мартином, как и следовало ожидать, не принесли успеха. Здесь 450 американцев из Батальона Абрахама Линкольна впервые вступили в бой. Их командиром был двадцативосьмилетний коммунист Роберт Мерримэн, сын лесоруба, который из Университета Невады перебрался слушать лекции в Калифорнийском университете. В Европу он приехал с целью попутешествовать и изучить проблемы сельского хозяйства. Большинство американцев в бригаде были студентами. В следующую по величине группу входили моряки. Надо добавить, что американцы отличались удивительной благожелательностью, что отличало их от остальных членов бригады. Не в пример большинству своих товарищей, они прибыли не из разоренных войной городов, где сейчас правили диктаторы. Никто из них не выполнял свой гражданский долг, служа в американской армии. Они были моложе всех остальных в интербригадах. Но, даже не имея артиллерийского прикрытия, американцы дрались с большим мужеством. 120 из них были убиты, 175 получили ранения. Среди погибших – Чарльз Доннелли, молодой многообещающий ирландский поэт. Бойцы пели строки его стихов на мотив «Долины Красной реки»:

Есть в Испании долина, что зовется Харама, Мы хорошо знаем эти места, Ибо здесь мы прощались с нашим мужеством И здесь мы старели в боях.

А дальше сложилась такая же ситуация, что и в боях при дороге на Ла-Корунью, – и та и другая сторона оказались слишком сильны, чтобы кто-то мог перейти в наступление. К тому времени уже были возведены укрепления. Сражение при Хараме подошло к концу, в результате чего возникло еще одно противостояние. Вдоль двадцатикилометрового фронта республиканцы потеряли территорию на 15 километров в глубину, но отстояли дорогу на Валенсию. Обе стороны объявляли, что одержали победу. У республиканцев было примерно 25 000 раненых, а у националистов – 20 000.

¹ Во время подготовки батальон возглавлял Уилфрид Маккартни, яркий талантливый левый журналист. Он не был коммунистом, хотя ему и довелось попасть в тюрьму за передачу России военных секретов. Уже достаточно обеспеченный, он стал еще богаче, получив гонорар за свою книгу «И у стен есть рты» об этой истории. Выйдя из тюрьмы, он в 1935 году опубликовал ее с предисловием Комптона Маккензи. Ему пришлось оставить командный пост, потому что Питер Керриган, комиссар всех англичан в Испании, во время чистки оружия случайно ранил его в ногу.

² Его так назвали в память восстания в Париже 6 февраля 1934 года, но в силу чистого совпадения и сформирован он был 6 февраля 1936 года.

³ До того как его сместил Де Валера, О'Даффи был комиссаром ирландской гражданской гвардии. Движение «Синих рубашек» было основано бывшим президентом Ирландии Косгрейвом после того, как он в 1932 году проиграл Де Валере. Примерно половина рядового и сержантского состава и почти все офицеры в испанской группе О'Даффи были синерубашечниками. Те же, кто не принадлежал к ним, – это большей частью безработные искатели приключений.

⁴ К сожалению, несколько раз командование переходило в руки бывшего старшего сержанта Овертона, который старался представлять себя в глазах товарищей образцом военного командира. Но когда хвастовство выдвинуло его на командный пост, Овертон откровенно запаниковал.

⁵ Его настоящее имя – Кристофер Сент-Джон Спригг. Он написал семь детективных рассказов, пять книг об авиации и еще три работы по вопросам философии и экономики, включая труд «Иллюзии и реальность», в котором кратко излагались воззрения марксистской эстетики.

⁶ В то же самое время объект всеобщей ненависти полковник Гал был произведен в генералы и стал командовать дивизией. В 15-й бригаде его сменил хорват Чопич, мрачный любитель шахмат и музыкант, который краткое время был в Югославии депутатом от коммунистов.

⁷ Вот что в то время представляло собой командование бригад. Ганс Кале возглавлял 11-ю бригаду, Лукаш – 12-ю, Гомес (немец Цейсер) – 13-ю, эльзасец полковник Путц – 14-ю и Чопич – 15-ю. 11-я соответственно состояла из немецкоговорящих, 12-я из итальянцев, в 13-й были поляки и жители других стран Восточной Европы, 14-я – французская, а 15-я английская и американская.

Сражение при Гвадалахаре

В начале марта 1937 года благодаря победам при Хараме боевой дух республики значительно повысился. Хотя их собственное контрнаступление не принесло успеха, усилия Оргаса возобновить наступление тоже провалились – его два штурма 23 февраля и 1 марта обошлись националистам в 6000 раненых и ничего не дали. По-новому организованная республиканская армия – образцом послужили интербригады – впервые сдержала националистов. Советские истребители имели хотя бы временное преимущество в воздухе. Асанья, Ларго Кабальеро и Компаньс начали новую кампанию по привлечению в армию добровольцев. В начале ее каждый из этих трех политиков, стремившихся к власти, произнес эмоциональную речь. На Пласа-де-Каталунья Компаньс потребовал от собравшихся «доказательства своей преданности». «Каталонцы! – восклицал он. – Обещаете ли вы во имя чести наших полков приносить любые жертвы и не жалеть сил для победы над фашизмом?» Огромная толпа ревела в ответ: «Да!» – «Каталонцы, – продолжал Компаньс, – ваше обещание останется в вечности, его услышат весь мир и будущие поколения. Помните это! Да здравствует свобода!» С политической точки зрения коммунисты укрепили свое влияние в органах управления и в армии, поскольку они были – как раньше в Мадриде – едва ли не единственной действенной силой в государстве. Анархисты возмущались, но помалкивали. Со временем коммунисты решили ограничить свои нападки на «неуправляемость» анархистов, хотя, конечно, без труда могли выявить всех своих врагов в их среде. В конфликтах с анархистами они пользовались полной поддержкой республиканской и социалистической прессы. На ежегодной конференции 21 февраля FAI угрожало, что их министры выйдут из правительства, если на Арагонский фронт, который держали главным образом анархисты, не будет поступать вооружение. В действительности оно поступало, но его было недостаточно, чтобы начать наступление против все еще недоступной Сарагосы. Тем не менее анархисты успокоились и остались в правительстве. С военной точки зрения Арагонский фронт конечно же не имел такого значения, как Мадридский, для удержания которого приходилось прилагать все усилия и привлекать максимум материальных ресурсов.

5–8 марта в Валенсии состоялась конференция коммунистической партии. Речи на ней носили достаточно сдержанный характер, если не считать представителей POUM. Диас сделал комплимент «чистым» республиканцам за участие в «антифашистском движении рука об руку с пролетариатом». Он говорил о свободе религии, отрицая войну республики с церковью. Что касается сельского хозяйства, этот вопрос он оставил открытым, словно проблема, следует ли конфискованным хозяйствам быть коллективными или частными, еще нуждалась в дальнейшем обсуждении. Но и он, и другие ораторы требовали ускорить создание единой армии и наладить военное производство. Диас выступил с критикой правительства. «Оно, – сказал он, – перестанет быть правительством». Со стороны руководства POUM, бывших коммунистов, трудно было ожидать чего-то иного, кроме поношений. Они предложили пригласить в Каталонию Троцкого и нападали на инсценированные процессы над Радеком, Пятаковым и другими. Они говорили о «сталинском термидоре», который утвердился в России, – «бюрократический режим отвратительного диктатора» – и утверждали, что дерутся за социализм против капитализма. «Придет день краха буржуазной демократии в этой стране», – говорили они, что было опасными нападками на линию партии в защиту «демократической республики». Диас осудил поумовцев как «агентов фашизма, которые, прикрываясь революционными лозунгами, выполняют свою главную задачу – стать вражескими агентами в нашей стране». Он констатировал, что газеты и радиостанции POUM за пределами Каталонии наносят ущерб военным усилиям республики. Но в Барселоне PSUC еще не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы предпринять соответствующие шаги. Не удавалось и добиться единения всех партий Народного фронта, чего требовали их лидеры¹.

А тем временем легкость, с которой была захвачена Малага, побудила итальянских командиров в Испании к дальнейшим военным подвигам. Идея о высадке десанта в Валенсии – эти слухи встревожили республиканское правительство – была отброшена. Новый план исходил из того, что теперь штурм Мадрида стоит вести с нового направления – с северо-востока. Он зависел от захвата Гвадалахары, столицы одноименной провинции в пятидесяти милях от Мадрида. В то же время Оргас должен был продолжать наступление на Хараме и, если возможно, встретить соратников, наступающих с северо-востока, в Алька-ла-де-Энарес, завершив тем самым окружение Мадрида. Идея этой кампании впервые была выдвинута еще 13 февраля, когда сражение на Харамском фронте было в самом разгаре. На правом фланге наступления на Гвадалахару сосредоточилась дивизия «Сория» под командой Москардо, героя Алькасара, в которую входило 20 000 марокканцев, легионеров и карлистов. Слева группировались 30 000 итальянцев Роатты. Они были разбиты на четыре дивизии: «Черные рубашки» генерала Росси, «Черное пламя» генерала Коппи, «Черные стрелы» генерала Нуволари и дивизия «Литторио» генерала Бергондзоли. В поддержку им выделили 250 танков и 180 стволов мобильной артиллерии вместе с подразделением химического оружия и ротой огнеметчиков; на каждый батальон приходилось до 70 грузовиков. Эти силы с воздуха прикрывали примерно 50 истребителей и 12 самолетов-разведчиков. С точки зрения Муссолини, важнейший аспект этого плана заключался в том, что все эти силы будут действовать воедино, так что достигнутая крупная победа будет записана на счет Италии. Военный план дополнили странным предложением, которое от имени Муссолини изложил Франко фашист Фариначчи: все больные проблемы Испании могут быть разрешены, если герцог Аоста получит предложение занять испанский трон.

Карта 20. Сражение на Гвадалахаре

В мирное время Гвадалахара была сонной столицей провинции. Над ней высился горный хребет, со склонов которого бежала быстрая речка Энарес. Поблизости располагался аэропорт Барахас. В 1937 году тут была штаб-квартира советской эскадрильи. Наступление на Гвадалахару началось ранним утром 8 марта. Фронт держали две испанские дивизии. Он был прорван первым же ударом дивизии «Черное пламя» генерала Коппи. Она шла в бой на бронемашинах и грузовиках – эта оперативная тактика позднее получила название «блицкрига». Одновременно Москардо прорвал линии республиканцев у дороги на Сорию. Но к середине утра температура понизилась и хлынул проливной дождь со снегом. Все обледенело, упал густой туман. Авиация националистов была не в состоянии подняться со своих импровизированных взлетных полос. Республиканская авиация, взлетавшая из-под Барахаса, с самого начала остановила наступление франкистов, а верховное командование республики сразу же стало посылать сюда подкрепление. Плохая погода и усталость личного состава не позволили Оргасу начать задуманное наступление из долины Харамы. На следующий день, 9-го, хотя погода не улучшилась, итальянцы снова пошли в атаку. К половине десятого утра части «Черного пламени» генерала Коппи вошли в Альмадронес, после чего переместились на левый фланг и, расширив прорыв в республиканских линиях, захватили Масегас. «Черные стрелы» наносили удар в центре. Москардо тоже продолжал наступление и захватил Когульюдо. Ситуация для республики стала критической. Но к вечеру из лучших полков республики был торопливо сформирован 4-й армейский корпус под общей командой полковника Хурадо. В лесу у дороги от Триуэге к Тории расположились 11-я дивизия Листера, немецкая 11-я интербригада, бригада Эль Кампесино, баскская бригада и бывшая коммунистическая 1-я бригада. Вдоль дороги Бриуэга – Тория заняли оборону войска анархиста Сиприано Мера, которые включали 12-ю интербригаду Лукача во главе с Батальоном Гарибальди. Между двумя армиями лежал древний городок Бриуэга, частично обнесенный стеной. Здесь в 1710 году французский генерал Вандом нанес поражение лорду Стенхоупу в последней битве Войны за испанское наследство. И снова тут развертывалось сражение интернациональных сил. На рассвете 10 марта полусонная, так и не проснувшаяся с начала конфликта Бриуэга сдалась наступающим «Черным стрелам» и «Черному пламени» итальянцев. Дивизия «Литториа» Бергондзоли оставалась в резерве. В то же время Москардо, двигаясь вдоль берегов Энарес, вышел к Хадраке.

К полудню Батальон Гарибальди – в составе которого было известное трио: Видали (Карлос Контрерас), генеральный инспектор всего фронта; Луиджи Лонго (Галло), занимавший тот же пост в интербригадах и Ненни, командир роты в этом батальоне, – двинулся вдоль дороги от Тории к Бриуэге. Они не имели представления, что Коппи и Нуволари уже захватили город. Добравшись до так называемого дворца дона Луиса, бойцы батальона пошли пешком в сопровождении патруля на мотоцикле. В пяти километрах от Бриуэги патруль встретил мотоциклиста из дивизии «Черное пламя» Коппи, который, услышав итальянскую речь бойцов Батальона Гарибальди, спросил, правильно ли он выбрался на дорогу к Тории. Мотоциклист-гарибальдиец заверил его, что все правильно. Обе группы вернулись к себе. Коппи предположил, что разведчики были из дивизии Нуволари. Он продолжил продвижение вперед. То же сделал и Ильсе Баронтини, комиссар и фактически командир Батальона Гарибальди². Он расположил своих людей в лесных зарослях слева от дороги, где они могли поддерживать связь с 11-й интербригадой, тоже выдвинувшейся далеко вперед. Наконец появились танки Коппи. Они попали под пулеметный огонь Батальона Гарибальди. В бой была брошена пехота «Черного пламени». Произошла встреча дозоров – и с той и с другой стороны были итальянцы. Командир патруля «Черного пламени» спросил, почему итальянцы стреляют в них. «Это Батальон Гарибальди», – последовал ответ. Патруль «Черного пламени» сдался. Всю остальную часть дня рядом с сельским домом, известным как Ибарра-Палас, итальянцы вели между собой своеобразную гражданскую войну. Тем временем Видали, Лонго и Ненни наладили и пустили в ход пропагандистскую машину. В лесу разносились голоса из громкоговорителей: «Братья, зачем вы пришли на чужую землю убивать рабочих?» Республиканская авиация сбрасывала листовки, которые представляли собой охранное свидетельство всем итальянским перебежчикам от националистов – каждому было обещано вознаграждение в 50 песет. 100 песет должен был получить тот дезертир, который явится с оружием. А тем временем в Риме граф Чиано заверял немецкого посла Хасселя, что дела под Гвадалахарой идут как нельзя лучше. «Основные наши противники, – добавил он, – это русские». На следующий день, 11-го, бой начался снова. Командиры частей итальянских фашистов получили приказ от генерала Роатты – поддерживать в своих людях высочайший боевой дух, в котором была острая необходимость, сколько бы с ними ни говорили о политике и ни напоминали о дуче. В этот день «Черные стрелы» прорвали фронт 11-й дивизии Листера, захватили Триуэге и на своих бронемашинах стремительно двинулись по дороге в Торию. Батальон Тельмана понес тяжелые потери, и от полного разгрома его спасла только сила воли Людвига Ренна, нового начальника штаба бригады. Собрав все силы, он удержал дорогу из Триуэге в Торию, дорога из Бриуэги также оставалась под контролем батальона. 12-го числа непогода стихла и позволила республиканским бомбардировщикам подняться в воздух. Они безжалостно разметали итальянские механизированные колонны. Среди погибших оказался генерал Луицци, начальник штаба Роатты, убитый зажигательной бомбой. Листер поднял свою дивизию в контрнаступление. Первыми рванулись советские танки генерала Павлова, а за ними пошла пехота. Триуэге был отбит в штыковом бою бригадами Тельмана и Эль Кампесино. Множество итальянцев сдались. Наступление республиканцев продолжилось вдоль дороги на Бриуэгу. Батальон Гарибальди пошел на штурм своих соотечественников в замке Ибарры и в сумерках захватил его. На следующий день, 13 марта, правительство республики телеграфировало в Лигу Наций, что захваченные документы и заявления итальянских пленных безоговорочно доказывают «присутствие в Испании регулярных воинских соединений итальянской армии в нарушение статьи 10 соглашения»³. Генерал Роатта перебросил к замку две своих дивизии – «Черные рубашки» Росси и «Литторио» Бергондзоли. 14-го числа танки Павлова по дороге от Триуэге вышли к кафедральному городу Сигуэнсе, захватили обильные военные трофеи и, будь при них пехота, могли бы взять и сам город. На три дня, с 15-го до 17 марта, в сражении наступила передышка. Роатта каждодневно издавал приказы, но почти ничего не делал, предпочитая жаловаться на продолжающуюся пассивность Оргаса у Харамы⁴.

18 марта весь республиканский фронт у Гвадалахары перешел в наступление. То был несчастливый момент для итальянцев. И в это же утро Роатта отправился в Саламанку просить Франко о помощи и потребовать, чтобы Оргас любой ценой начал наступление. В половине второго 80 республиканских самолетов обрушили бомбовый груз на окрестности Бриуэги. Затем открыла огонь тяжелая артиллерия республики. В два часа дивизии Листера и Сиприано Меры при поддержке 70 танков Павлова начали атаку. Один с востока, а другой с запада стали смыкать вокруг города кольцо окружения. Они почти достигли своей цели, когда итальянцы получили приказ отступать и настолько быстро исполнили его, что фактически это было бегство по единственной дороге, еще остававшейся открытой для них. Преследование продолжалось несколько миль. Москардо тоже получил приказ отступить к Хадраке.

В этой печальной для них битве при Гвадалахаре итальянцы потеряли около 2000 убитыми и 4000 ранеными, 300 попали в плен. Потери Москардо были незначительными. Республика потеряла убитыми и ранеными почти столько же, как и итальянцы, и всего несколько человек пленными. После сражения страстные апологеты республики утверждали, что это была крупнейшая победа над Муссолини. Эрнест Хемингуэй, который в это время в сопровождении американского матадора Сидни Франклина прибыл в Испанию, писал: «Я четыре дня изучал ход этого сражения, вместе с командирами, которые руководили им, побывал на поле боя и могу уверенно утверждать, что Бриуэга займет место в военной истории рядом с другими мировыми решающими сражениями»⁵. Герберт Мэттью из «Нью-Йорк таймс» считал, что Гвадалахара была для фашизма тем же, что поражение под Байленом для Наполеона. Военные оказались более точны в оценках, сравнивая эти бои с действиями на Харамском фронте и дороге на Ла-Корунью. Националисты попытались завершить окружение Мадрида, которое было остановлено. С политической точки зрения отступление итальянцев и неопровержимые доказательства того, что на стороне националистов воюют регулярные итальянские части, имели для республики большое пропагандистское значение. Сражение доказывало, что итальянцы обладают самой современной военной техникой. В то же время оно стало убедительным уроком. Так не следовало вести наступление механизированных частей. Итальянцы не стремились вступить в боевой контакт с противником, а погоду вообще не приняли во внимание.

Поражение при Гвадалахаре настолько разгневало Муссолини, что он заявил: «До окончательной победы ни один итальянец не вернется живым из Испании». Он поносил испанцев, которые «в решающие дни не сделали ни одного выстрела». Фалангист Фернандес Куэста (позже министр у националистов) заметил Анхелю Басе, агенту Прието, который навестил его в тюрьме, чтобы обсудить идею мирного компромисса: «Поражение итальянцев у Гвадалахары было единственным удовлетворением, которое он испытал во время войны». Канталупо, итальянский посол в Саламанке, впал в такую немилость, что его быстро отозвали. Ход сражения изучали генеральные штабы стран Европы (особенно Франции) и пришли к выводу, что моторизованные соединения оказались не так эффективны, как сначала предполагалось. Немцы же воздержались от выводов, может быть, потому, что презирали итальянцев как солдат.

¹ Был создан комитет по связям между коммунистами и социалистами. Стоит отметить, что в то время Прието поддерживал союз этих двух политических сил. Он считал, что Россия единственная, кто оказывает помощь республике. Тем не менее большинство функционеров социалистической партии были против такого решения.

² Паччарди был ранен на Харамском фронте.

³ Среди документов, захваченных в Гвадалахаре, было много нелицеприятных писем от итальянских жен и матерей. Одна из жен писала своему воюющему мужу: «Какой у меня был прекрасный медовый месяц! Два дня брака – и двадцать пять месяцев бесконечного ожидания. Я понимаю, что первым делом страна, а любовь потом, но я эгоистка, и у меня есть на то причины, ибо ты одним из первых добровольцев отправился в Африку и одним из последних вернулся. Молю Бога, чтобы в один прекрасный день Он научил тебя, что можно и служить стране, и зарабатывать на хлеб для своей семьи». Пишет мать: «Дорогой Армандо, я могу только молить Бога и всех святых оберегать тебя, и, если ты вернешься в добром здравии, мы отправимся в Рим и откроем там магазин». В других документах – список тех трусов, которые наносили себе ранения, чтобы спастись от службы, или бинтовали несуществующие раны.

Эти завербованные и плохо оплачиваемые наемники, которые были принесены в жертву амбициям Муссолини, были самыми жалкими из участников Гражданской войны в Испании.

⁴ На самом деле Оргас в своем секторе предпринял несколько попыток перейти в наступление, но все они не принесли успеха. Ирландцы О'Даффи в первый раз вступили в бой 13 марта; среди убитых был старший сержант Гассели из Дублина и двое легионеров из Керри.

⁵ Эти строчки из «Испанской войны» были опубликованы в июне 1937 года. Автор «Смерти после полудня» принимал активное участие в испанских событиях на стороне республиканцев. Он не ограничивался обязанностями простого репортера, а обучал молодых испанцев стрельбе из ружей. Первое посещение Хемингуэем 13-й интербригады стало большим событием, и генерал Лукач отправил послание в соседнюю деревню, потребовав, чтобы все ее девушки присутствовали на банкете, который он дает.

Противостояние вокруг Мадрида. – Недовольство в интербригадах. – Хемингуэй, Спендер и Оден в Испании.

Гвадалахара положила конец серии стычек вокруг Мадрида. Если не считать непрекращающихся бомбардировок, в столице царило спокойствие. Профессор Дж. Б.С. Холдейн прибыл в город, чтобы дать консультации в случае газовой атаки¹. Больше всего защитников города беспокоил вопрос о поставках продовольствия. Обитатели Валенсии хорошо питались, и гости города часто заказывали по десять изысканных блюд, но в Мадриде почти забыли, что такое мясо. Иностранным гостям приходилось питаться кониной, хотя Хемингуэй как-то раздобыл в отеле «Флорида» три банки икры и половину головки камамбера. В Университетском городке яростно боролись с такими врагами, как «неграмотность и крысы». У каждого отряда были свои школы, где учили читать и писать.

Интернациональные бригады впервые получили возможность отдохнуть от боев. В ходе боевых действий добровольцы выяснили, что «война идей» во многом напоминает любой другой военный конфликт. В Испании, как и повсюду, были путаница с приказами, отказы оружия в критические моменты, неясность местопребывания врага и своей штаб-квартиры, отсутствие табака, усталость и нервные срывы². Один неизвестный член Британского батальона писал:

Людские взоры бегут, падают и стонут,
Людские взоры кричат, потеют, кровоточат,
Глаза испуганы, глаза полны печали,
Глаза усталости и бреда.

Эти взгляды думают, надеются и ждут,
Они любят, проклинают и ненавидят —
Глаза раненых, залитых кровью,
Глаза умирающих и убитых.

С самого начала бесшабашные добровольцы доставляли властям беспокойство – и если бы только пьянством. Но теперь хлопоты из-за них стали постоянным явлением³. Тем волонтерам, которые хотели вернуться домой, не давали разрешения на отъезд. Некоторые жаловались, что они пошли добровольцами, предполагая, что через три месяца смогут уехать. Идеалы добровольческий армии вступили в болезненное столкновение с потребностями войны. Наказанием за попытку дезертирства или бегство с позиций было, как минимум, заключение в «лагерь перевоспитания», жестокий режим которого был чужд идеализму и у молодых англосаксонских или скандинавских романтиков вызывал отвращение. К этому они не были готовы. Форин Офис в Лондоне наконец договорился о соглашении, которое избавляло британских добровольцев от смертной казни, но, без сомнения, она несколько раз была применена к другим интербригадовцам. Коммунистическое руководство бригад сурово относилось к человеческим потребностям и оказывало благоволение по части отпусков и условий быта лишь членам партии⁴. Форма была такой потрепанной, что Британский батальон ходил едва ли не в лохмотьях. Неудовлетворенность коммунистами в Испании отражала всеобщее разочарование сталинским режимом, которое последовало вслед за первыми новостями о начавшихся в Москве чистках⁵.

В то же время в Испанию продолжали прибывать добровольцы из стран Восточной Европы. Кое-кого переправляла «тайная железная дорога» Тито. Многих арестовывали по пути, поскольку с конца февраля все страны, участвовавшие в политике невмешательства, объявили добровольчество в Испании незаконным⁶. Правительства балканских и восточноевропейских стран, которые придерживались главным образом правых взглядов, прилагали все усилия, чтобы пресечь его. Тем не менее вербовка продолжалась. В Югославии отправкой добровольцев руководил коммунист Джилас.

Карта 21. Битва за Мадрид. Ноябрь 1936-го – март 1937 года

Когда военные действия временно стихли и можно было передохнуть, в бригадах стало куда труднее блюсти дисциплину. Для многих даже увольнительная в Мадрид не могла пригасить чувства, что они никогда больше не увидят дома. Питание стало ухудшаться. Некоторые бойцы стали сбиваться в небольшие группы и дезертировать. Была угнан грузовик с полевой кухней на прицепе. Потом выяснилось, что вместе с ней исчез водитель и еще три человека. Через несколько месяцев их обнаружили в Барселоне, где дезертиры пытались сесть на борт какого-нибудь судна, идущего в Англию⁷.

Американские батальоны⁸ интербригады пользовались известностью из-за своей походной лавки. Здесь часто бывали многочисленные американские журналисты. Можно было видеть, как у койки госпиталя, финансируемого американскими благотворителями⁹, Эрнест Хемингуэй успокаивал раненого. «Мне сказали, что сюда приехали Дос Пассос и Синклер Льюис», – сказал ему раненый американец, будущий писатель. «Да, – согласился Хемингуэй, – и, когда они здесь появятся, я притащу их к тебе». – «Ты хороший парень, Эрнест, – сказал раненый. – Не против, если я буду так называть тебя?» – «Черт возьми, конечно нет», – ответил Хемингуэй¹⁰.

В это время среди водителей отряда санитарных машин республиканской армии было много иностранных писателей. В.Х. Оден работал санитаром, таскал носилки. Но он вернулся домой «после очень краткого пребывания, о котором никогда не говорил»¹¹.

Позже, в июне, в Англии был создан Комитет содействия в помощь семьям британских добровольцев в Испании. Его сформировала миссис Шарлотта Холдейн, которая в то время была членом коммунистической партии. Платными сотрудниками ее канцелярии были коммунисты, но организации оказывали поддержку такие известные лица, как, например, «Красная герцогиня» Атолльская (тогда она была членом парламента от консервативной партии, но ее неприкрытая поддержка республики поставила на ней крест как на политике)¹², Дж. Б. Пристли, Клемент Эттли, мисс Элен Уилкинсон, Шон О'Кейси, Г. Уэллс, Сибил Торндайк и другие. К октябрю 1938 года комитет собрал 41 847 фунтов стерлингов. Тем временем в Соединенных Штатах правительство, стараясь подчеркнуть свою политику чистого нейтралитета, ввело правила, которые запрещали сбор средств для той или другой стороны испанского конфликта, если не было убедительных доказательств, что они bona fide¹³ предназначаются для гуманитарных целей. Но фактически ни одной из двадцати шести зарегистрированных с этими целями организаций не было отказано в лицензии.

¹ Интерес профессора к Испании – а также его жены Шарлотты – начался с того, что их шестнадцатилетний сын записался добровольцем в Британский батальон интербригады. Холдейн стал одним из самых страстных сторонников республики. До самого конца войны он путешествовал по Испании. Шарлотта Холдейн тоже посещала Испанию, но главным образом принимала английских добровольцев интербригад на вербовочном пункте в Париже и помогала им. Оба они были тайными членами коммунистической партии.

² Некоторые интеллектуалы-интербригадовцы из среднего класса гордились, что в их среде недовольства меньше, чем среди добровольцев из рабочих.

³ Больше всего венерические болезни были распространены среди французских волонтеров, главным образом потому, что они не предпринимали никаких мер против их распространения. Командование Британского батальона с самого начала стало читать своим бойцам лекции о контрацепции.

⁴ Чтобы в полной мере реализовать политику Народного фронта, на девять месяцев были прекращены все собрания партийных ячеек коммунистической партии в интербригадах.

⁵ Да и в самих бригадах международные отношения не всегда складывались лучшим образом. Например, Гал, уже в генеральском звании, как-то вечером дал банкет 15-й бригаде. Справа от себя он посадил нового комиссара Джорджа Эйткена. Слева сидел новый командир Чопич. Начальнику штаба, полковнику Клаусу, выходцу из Пруссии, который был офицером еще во время мировой войны, было отведено место за Чопичем. Клаус был настолько разгневан таким «размещением», что в чисто немецкой манере встал и вышел из-за стола. Обратно его доставили лишь под вооруженным конвоем.

⁶ Эти законы были введены как часть Соглашения о контроле за невмешательством.

⁷ В это время в Испании очутился Стивен Спендер, один из самых активных апологетов республики. Он прибыл в поисках своего бывшего секретаря, который добровольцем вступил в интербригаду, но, разочаровавшись, попытался покинуть ее. Какое-то время казалось, что молодому человеку не избежать расстрела. События развивались в стиле романов Кафки. Спендеру довелось обедать с комиссаром Британского батальона, который, оказывается, был судьей военного трибунала, осудившего юношу. И Спендеру удалось смягчить его. На короткое время внимание Англии привлекла и история молодого Купа. Этот восемнадцатилетний англичанин после речи мисс Элен Уилкинсон стал волонтером интербригады, но позже покинул ее на борту судна, которое доставило его в Грецию. В поисках сына в Испанию прибыл отец мальчика и, чтобы найти его, тоже вступил в бригаду.

⁸ Теперь существовало два американских батальона. Батальоном Абрахама Линкольна стал командовать Мартин Хурихен из Пенсильвании, а Батальон Джорджа Вашингтона возглавлял американец югославского происхождения Марко Маркович.

⁹ Американский Фонд медицинской помощи Испании во главе с доктором Кэнноном из юридической школы Гарварда уже собрал 100 000 долларов. Фонд поставил в Испанию шесть госпиталей и восемнадцать санитарных машин. В свое время госдепартамент, руководствуясь Актом об эмбарго, запрещал даже врачам и медсестрам отправляться в Испанию, но затем он смягчил свои запреты.

¹⁰ Эпизод из книги «Испанская война» Хемингуэя. Вскоре писатель всецело погрузился в создание пропагандистского фильма «Земля Испании» вместе с Дос Пассосом и Арчибальдом Маклишем.

¹¹ Спендер, «Мир без мира». Переживания Одена в Испании, как ни странно, сходны с тем, что довелось испытать Симоне Вейль. Оба они (не в пример всем тем, кто тоже бывал в Испании) по возвращении домой не стали делиться никакой информацией. Похоже, что опыт, обретенный Симоной Вейль в августе – октябре 1936 года в Барселоне, заставил ее изменить свои взгляды.

¹² Ее книга «Поиск Испании» пользовалась едва ли не самым большим успехом среди всех книг об испанской войне. Она также написала предисловие к «Испанскому завещанию» Артура Кестлера. В 1938 году она отказалась занимать место в парламенте от консервативной партии и в виде протеста против политики невмешательства выступила как независимый консерватор, но проиграла промежуточные выборы.

¹³ Bona fide (лат.) – с честными намерениями. (Примеч. пер.)

План по контролю за соблюдением политики невмешательства. – Искренность намерений Германии. – Последствия Гвадалахары. – Вспышка графа Гранди.

Комитету по невмешательству наконец-то удалось одержать свою первую победу. 28 января в Саламанке Фаупель услышал от немецкого министра иностранных дел, что Германия хочет «установить максимально эффективный контроль, после чего прекратить снабжение Испании». Такой контроль был обговорен на подкомитете комиссии. На неиспанской стороне границы будут располагаться наблюдатели, так же как и на судах стран, поддерживающих политику невмешательства, которые идут в Испанию. Военные корабли этих стран будут патрулировать испанские воды.

Риббентроп получил указание не требовать контроля за воздушным пространством как условия согласия Германии с планом – из-за опасений, что не удастся достигнуть соглашения. Гранди также услышал от Чиано, что надо проявить «покладистость», поскольку Италия завершила все свои основные поставки в Испанию. Единственным камнем преткновения оставалась позиция Португалии, которая, оберегая свой «суверенитет», отказывалась принять иностранных наблюдателей на своей стороне. Россия дала понять, что и она желает принять участие в военно-морском патрулировании. Ей была предложена акватория в северных водах Испании. Майский заговорил о восточной акватории, но его пожелание было отвергнуто Германией и Италией (этот район был выделен им), которые не горели желанием видеть в Средиземном море советские военные корабли, поскольку не исключалось, что русские будут нарушать правила контроля. Португалия наконец согласилась принять определенное количество наблюдателей из Англии, которые официально будут приписаны к британскому посольству в Лиссабоне и не получат статуса «международных контролеров». Россия также согласилась не настаивать на своем участии в морском патрулировании. Стоимость одного года операций в рамках этой схемы оценивалась в размере 898 000 фунтов стерлингов. Англия, Франция, Германия, Италия и Россия должны были платить по 16 процентов этой суммы (143 000 фунтов стерлингов), а остальные двадцать две страны делили между собой оставшиеся 20 процентов¹. Морское патрулирование оплачивалось за счет четырех стран – участниц этой операции. Окончательно схема была согласована 8 марта. Воплощать ее в жизнь должен был международный совет из представителей Англии, Франции, Италии, Германии и России (позже в него вошли Польша, Греция и Норвегия) под председательством голландского вице-адмирала ван Дюльма. Англия несла ответственность за испано-португальскую границу. На французской границе предполагалось расположить 130 наблюдателей со главе со старшим администратором, датским полковником Лунном. На границе с Гибралтаром – пять наблюдателей и 550 – в портах, которые под началом голландского контр-адмирала Олвера будут контролировать прибытие грузов. Распределили и морские участки, за патрулирование которых должны отвечать Англия, Франция, Германия и Италия – в ее зону ответственности входила и Менорка. В конце апреля завершалась окончательная отладка схемы и законодательства в разных странах, граждане которых участвовали в этой операции. К этому времени на своих местах должны были быть все наблюдатели и военные корабли стран – участниц соглашения о невмешательстве. Их флаг, два черных шара на белом фоне, вселяя надежды, был поднят над портами Испании. Тем не менее республика пришла к неизбежному выводу, что кроме прямого ущерба этот план оскорбляет ее. Мало того, что Германия и Италия без всяких препон доставляли оружие националистам, так теперь они получают право препятствовать таким поставкам. Законченное издевательство.

Появление итальянских войск при Гвадалахаре стало известно до того, как Комитет по невмешательству начал разрабатывать свой план. Тем не менее это не было воспринято как нарушение соглашения, поскольку все события, предшествующие возникновению плана по контролю, были тактично забыты; предполагалось, что итальянцы в Испанию больше не прибывали. Но проблема выросла в дискуссию о возможности отзыва всех «добровольцев» из Испании. 23 марта атмосфера в комитете, уже подогретая сообщениями о поражении итальянцев при Гвадалахаре, накалилась еще больше, когда пришло новое сообщение, что уже после соглашения о контроле в Кадис отправились новые итальянские части. Гранди сказал, что не имеет возможности обсуждать вопрос о волонтерах, и, выйдя из себя, добавил, что ни один итальянский волонтер не покинет Испании до конца войны. Его слова вызвали всеобщее оцепенение. На следующий день Майский обвинил Италию, заявив, что она «постоянно наращивает военное присутствие». «К середине февраля, – добавил он, – в Испании было 60 000 итальянцев, и их число постоянно растет. Специальная комиссия должна на месте разобраться в положении дел». Тем временем выступление Гранди обсуждалось в канцеляриях посольств и консульств. Немецкие дипломаты подчеркнуто соблюдали тактичность. Они действовали отдельно от своих военных коллег, поскольку искренне хотели реализовать план по контролю. Черрути, итальянский посол в Париже, заверил Дельбоса, что Италия не нарушает соглашения о невмешательстве. В начале апреля комитет продолжал существовать, хотя его резолюции так и не были выполнены.

¹ В английские 16 процентов входили и 64 000 фунтов стерлингов – стоимость контрольных постов на португальской границе.