• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Начало кампании в Стране Басков. – Армия националистов. – Баскская армия. – Бомбардировка Дуранго. – Тольятти предлагает политическое уничтожение Ларго Кабальеро. – Кризис в Барселоне. – Баски предлагают посредничество.

22 марта 1937 года Франко изложил свой план командующему авиацией генералу Кинделану. Во-первых, необходимо укрепить Гвадалахарский фронт. Реорганизовать войска итальянцев в Паленсии. Отвести их из клина, врезавшегося в Университетский городок. Сформировать две новые дивизии. Приобрести за границей сорок новых самолетов и двадцать батарей. И Мола сможет начать кампанию против басков. Кинделан отсоветовал уходить из Университетского городка и настаивал на удвоении объема предполагаемых закупок. Франко принял его совет. И исправленный план стал воплощаться в жизнь¹.

Армия Севера Молы была реорганизована и получила новое вооружение. Вся мобильная артиллерия и самолеты националистов были переброшены в поддержку Витории. Эти изменения военной стратегии означали полное понимание генералами националистов, что Мадрид не взять и быстро одержать победу в войне не удастся, пусть даже в результате широкой вербовочной кампании под ружьем оказалось почти 400 000 человек. Перемены вызвали разочарование среди таких лидеров фаланги, как Эдилья, которые нетерпеливо рвались к победе. Кроме того, фалангистов раздражало обилие священников вокруг генералиссимуса. Сходное беспокойство царило и в среде карлистов, которые по мере того, как продолжалась война, начинали осознавать, что в случае победы генералы предпочтут оставаться у власти, а не реставрировать монархию.

Карта 22. Испания в марте 1937 года

Тем не менее решение о наступлении на севере было принято главным образом в силу предположения, что удастся быстро одержать победу, которая позарез была необходима для подкрепления престижа националистов. Как дополнительный стимул, особенно для немцев из компании HISMA, была железная руда Страны Басков и другая промышленность Бильбао. Многие считали, что столица басков будет взята через три недели после начала операции. В начале марта в расположение националистов на своей машине прибыл перебежчик, капитан Гойкоэчеа, баскский офицер, который принимал участие в возведении обороны Бильбао, так называемого «железного кольца». И предатель подробно сообщил Моле, что оно собой представляет.

За несколько дней до начала баскской войны в районе Бильбао разразилось морское сражение, за которым последовали соответствующие решения. Новый крейсер националистов «Канары» в пяти милях от берега перехватил торговое судно, груженное военными материалами для Бильбао. Три небольших баскских траулера вступили в бой с крейсером. Они потеряли две трети своих экипажей и были повреждены огнем крейсера. Об этом бое К. Дей Льюис написал известную поэму.

Мола начал наступление 31 марта. На штурм пошли 50 000 пехотинцев 61-й наваррской дивизии генерала Сольчаги. Начальником штаба у Молы был монархист генерал Вигон.

Четыре наваррские бригады расположились на границах баскских провинций Бискайя и Алава, между Вергарой и Вильяреалем. Они были вооружены до зубов. На флангах стояли итальянские дивизии – 23-я и «Черные стрелы». Последняя полностью состояла из итальянских фашистов, а в 23-й был смешанный итало-испанский состав с итальянскими офицерами. Поддержку оказывали испанская военная авиация, итальянский экспедиционный воздушный корпус и легион «Кондор». 60 самолетов базировались в Витории и еще 60 – на других северных аэродромах националистов. В боевых действиях должны были участвовать 45 артиллерийских орудий.

Баскской армией командовал Льяно де Энкомьенда, генерал, с самого начала войны хранивший верность Барселоне. Он довольно пессимистически оценивал возможность обороны. Джордж Стир, корреспондент «Таймс», дружески расположенный к баскам, оценивал численность его сил в 45 000 человек. Вооружение у них было куда хуже, чем у противника. У 20 батальонов не было пулеметов. Баски имели всего лишь 25 довольно потрепанных самолетов, 20 орудий и 12 танков.

Карта 23. Кампания в Бискайе

Предварительно Мола выдвинул ультиматум, напоминающий угрозу афинян Мелосу: «Я решил одним ударом закончить войну на севере: тем, кто не виновен в убийствах и сложит оружие, будут сохранены жизнь и имущество. Мои условия должны быть приняты немедленно. В противном случае я сровняю Бискайю с землей, начав с военной промышленности».

31 марта он начал претворять свою угрозу в жизнь. Легион «Кондор» провел массированное бомбометание не только по деревням вдоль линии фронта, но и обрушил бомбы на сельский городок Дуранго, на дорогу и железнодорожный узел между Бильбао и фронтом. Одна бомба убила 14 монахинь в часовне Святой Сусанны. Иезуитская церковь подверглась бомбардировке, когда священник подносил прихожанам кровь и плоть Христову. В церкви Святой Марии священник был убит, когда поднимал гостию. Остальную часть городка разрушили и расстреляли из пулеметов. В этот день были убиты 127 мирных жителей, включая двух священников, 13 монахинь, и еще 121 потом скончался в больницах.

В 1834 году в Дуранго дон Карлос объявил, что любой иностранец, поднявший оружие против города, должен быть казнен без суда. С 1937 года Дуранго обрел столь же мрачную известность – как первый беззащитный город, который подвергся безжалостной бомбардировке.

В тот же день после массированной артиллерийской и воздушной подготовки генерал националистов Алонсо Вега пошел в наступление на правом фланге и захватил три высоты – Марото, Альбертию и Хасинто. К северу от Вильяреаля на центральном участке фронта завязался жестокий бой в пригородах Очандьяно. Он длился до 4 апреля. Городок каждый день бомбили от 40 до 50 самолетов. Наваррцы почти полностью окружили его. Опасаясь, что их отрежут и они живыми попадут в руки врагов, баски отступили, оставив на поле боя 600 убитых. 400 человек были взяты в плен. После 4 апреля наступление приостановилось из-за проливных дождей. Тем временем Мола реорганизовал войска, готовясь к следующему этапу наступления. Уже стало ясно, что оно пройдет не так быстро, как предполагалось. Генерал Роатта, виновник поражения при Гвадалахаре, был отстранен от командования итальянцами, и его место занял генерал Этторе Бастико, прославившийся в Абиссинии.

Баски торопливо укрепляли новые позиции, достраивая «железное кольцо» обороны города. Воздушные бомбардировки, пусть и неточные, вели к большим потерям и вызывали острую ненависть к немцам. Полевых командиров заверяли, что республиканская авиация уже в пути. Но правительство в Валенсии не смогло оказать такой поддержки. Блокада националистов препятствовала подходу транспортов с моря. Расстояние между басками и основным фронтом республики делало слишком рискованными перелеты через вражескую территорию. Тем более, что в горных районах вокруг Бискайи было всего несколько посадочных площадок.

К тому же правительство республики не испытывало большой охоты оказывать помощь этому фронту, который оно, естественно, считало далеко не таким важным, как центральный. Даже если Страна Басков и весь север будут потеряны, основные победы и поражения все равно ожидаются на юге. Коммунистическая партия ненавидела Агирре, да и большинство социалистов с неприязнью относились к баскскому эксперименту. Даже в Валенсии республиканцы считали, что теперь, когда баски обрели независимость, они должны сами позаботиться о себе.

В то время оба правительства, и в Валенсии и в Барселоне, были ослаблены политическими дрязгами. В начале апреля главный советский экономический советник в Испании Сташевский, посетив Москву, раскритиковал тактику НКВД Орлова в Испании. За месяц до этого его коллега Берзин обратился с такой же жалобой к Ежову, главе НКВД. Но тот, занятый развертыванием политических экзекуций, ничего не предпринял².

Вскоре состоялось удивительное собрание руководства Испанской коммунистической партии, на котором присутствовали Марти, Тольятти, Кодовилья, Степанов, Герё, советский посол Гайкин и сам Орлов. Тольятти откровенно заявил, что хотел бы смещения Ларго Кабальеро с поста премьера. Диас и Эрнандес возразили. Диас добавил, что испанские коммунисты не всегда должны следовать указаниям Москвы. Страх или амбиции заставили остальных испанцев промолчать. Степанов сказал, что не Москва, а сама «история» осудила премьер-министра за его отступничество и поражения. Марти согласился с ним. Диас назвал Марти бюрократом, а тот проворчал, что всегда был революционером. «Как и все мы», – сказал Диас. «Остается только в этом убедиться», – ответил Марти. Диас напомнил Марти, что тот – всего лишь гость на встрече Испанской коммунистической партии. «Если наши решения вам не нравятся, – решительно сказал Диас, – то вот дверь». Раздался взрыв возмущения. Все повскакали. «Товарищи! Товарищи!» – вопила Пассионария. Герё сидел, изумленно открыв рот. Орлов был совершенно невозмутим, а Тольятти смотрел на все серьезно. Кодовилья пытался успокоить Марти. Такие сцены были неслыханным явлением на встречах коммунистов, особенно когда на них присутствовали ответственные лица Коминтерна. Наконец Диас согласился принять предложение Тольятти, если за него проголосует большинство. Нет необходимости уточнять, что Диас и Эрнандес оказались единственными, кто голосовал против. Кампания по снятию Ларго Кабальеро, по мнению Тольятти, должна начаться с митинга в Валенсии. Он предложил, чтобы основную речь там произнес Эрнандес. Наилучшие шансы, сказал он, стать следующим премьер-министром у Хуана Негрина, министра финансов, не столь явного прокоммуниста, как Альварес дель Вайо, и не такого антикоммуниста, как Прието³.

А в Барселоне снова обострились отношения между анархистами и POUM, с одной стороны, и «Эскеррой» и PSUC – с другой. Тараделлас, помощник Компаньса, хотел объединить всю каталонскую полицию в одной организации, распустив так называемые патрульные комитеты, в которых были представлены все политические группировки. С самых первых дней войны CNT было свойственно стремление выжить. В этом плане, как и во многих других, цели коммунистов и тех республиканцев и каталонцев, для которых главным был ход войны, совпадали. Когда 27 марта Таррадельяс торжественно запретил полиции иметь какие-то политические пристрастия, анархисты вышли из Женералитата. Последовавший правительственный кризис длился так долго, что Пласа-де-Каталунья стала называться площадью «постоянного кризиса».

Наконец 16 апреля Компаньс, предприняв одно из своих редких решительных действий, своей волей сформировал новое правительство с Таррадельясом во главе, всего из пяти членов – по одному от «Эскерры», CNT, UGT и Партии виноделов. Но напряжение в Барселоне не спало. Во время кризиса министры-анархисты правительства в Валенсии усиленно старались сдержать барселонских товарищей, но в результате своих стараний лидеры анархистов потеряли авторитет среди своих экстремистских сторонников.

Поскольку националистам стало известно о противоречиях между баскским и республиканским правительством в Валенсии, баскам стали поступать различные предложения о посредничестве и о сепаратном мире. Самое существенное последовало по инициативе аргентинского посла в Испании, который уже перебрался к остальному дипломатическому корпусу в Сен-Жан-де-Люс. Он предложил Ватикану попытаться организовать переговоры о сепаратном мире. Тогда кардинал Пачелли, государственный секретарь Ватикана, написал примирительное письмо Агирре с изложением условий мира в северных провинциях. К сожалению, письмо было отправлено обыкновенной почтой. В парижском почтовом отделении, увидев письмо в Испанию, отправили его в Валенсию, где оно попало в руки республиканского правительства. Состоялась секретная встреча республиканского кабинета, на которой не присутствовал баскский министр Ирухо. Министры послали возмущенную телеграмму, обвиняющую басков в попытке заключить сепаратный мир. Баскское правительство, не знавшее о накладке с письмом из Рима, сделало вывод, что эта история – маневр коммунистов по дискредитации басков. После чего баскский министр юстиции Лейсаола послал ответную телеграмму, составленную в таких сильных выражениях, что читавший ее Прието подумал, будто тот требует его расстрела. На таком уровне непонимания отношения между басками и правительством республики оставались до конца войны. Баскское правительство не подозревало об истинной сути дела до февраля 1940 года, когда некий иезуитский священник изложил часть этой истории в «Ревю де дё Монд»⁴.

¹ Генерал Оргас, командовавший войсками националистов при Хараме и один из первых военных заговорщиков против республики, теперь поставил себе цель создать несколько военных академий для офицеров и сержантского состава, чтобы пополнить их убыль из-за ранений. Молодые солдаты, отслужившие на передовой шесть месяцев, два месяца изучали военные науки и возвращались младшими офицерами. Благодаря энергии Оргаса почти все молодые люди из среднего класса в националистской Испании служили офицерами. Большую помощь этим академиям оказывали немецкие военные. Первый командир легиона «Кондор» генерал Шперрле в мае 1939 года отметил в вермахте, что 56 000 испанских офицеров прошли через руки немецких военных инструкторов.

² Единственное свидетельство на этот счет приводит Кривицкий. Но в свете того, что через три месяца случилось с обоими жалобщиками, оно кажется вполне достоверным.

³ Эту встречу описал Хесус Эрнандес. Никто больше не подтвердил его рассказ. Но поскольку решения, о которых писал Эрнандес, вскоре были в самом деле приняты, сомневаться в его отчете нет оснований, разве что кроме его роли в этих событиях.

⁴ В мае 1937 года со стороны Италии последовал очередной демарш, чтобы обеспечить переговоры о мире, – на этот раз его предпринял лично Муссолини. На юг Франции прибыл граф Кавалетти и предложил Агирре, чтобы тот обратился к дуче с просьбой начать переговоры о мире. После чего дуче попытается «установить протекторат Италии над провинциями Басконии!». Но Агирре твердо отверг это предложение.

Блокада Бильбао. – Картофельный Джонс. – «Seven Seas Spray». – Coup d'etat Эдильи. – Структура фаланги. – Карлисты. – Серрано Суньер.

В середине апреля на Баскском фронте сохранялось относительное спокойствие. Но за передовой линией в Басконии возник новый кризис – на этот раз из-за снабжения продовольствием. 6 апреля националисты объявили, что будут перехватывать корабли с продуктами, направляющиеся в республиканские порты на севере Испании. Английский пароход с грузом провизии для Бильбао, который шел из Сантандера, был тут же перехвачен в пяти милях от берега крейсером националистов и вооруженным тральщиком¹. Все же в конечном итоге пароходу было позволено зайти в порт, поскольку корабли националистов отнюдь не испытывали желания ссориться с двумя британскими эсминцами, которые на всех парах торопились к месту конфликта.

Сообщение об этой блокаде поставило английское правительство в трудное положение. В соответствии с нормами международного права блокаду (включая и обыск судов в открытом море) позволяется вводить по отношению к воюющим сторонам в военном конфликте. Но Болдуин и его министры не хотели, чтобы английские суда подвергались обыску со стороны испанских военных кораблей, и поэтому не соглашались признать обоих участников испанского конфликта воюющими сторонами. Почти весь объем английской торговли шел через порты республики. Но на море господствовали националисты. Так что если войдет в силу положение о воюющих сторонах, то перехват кораблей будут, как правило, осуществлять военные корабли националистов, а страдать станет английский торговый флот. Была объявлена блокада портов на севере Испании. Пока не существовало «прав воюющих сторон», британские торговые корабли могли просить о помощи королевский военно-морской флот, если националисты их останавливали за пределами трехмильной зоны баскских территориальных вод. Насколько меньше было бы хлопот, если бы английские торговые суда вообще не заходили в порты Басконии!

Скорее всего, последняя мысль мелькнула подсознательно у Британского адмиралтейства, когда оно начало получать все новые сообщения. Капитан одного из эсминцев без обиняков сообщил, что блокада националистов оказалась довольно эффективной. То же самое передал и сэр Генри Чилтон из Эндайи. Сходные донесения поступали и с моря: военные корабли националистов не только заняли позиции на подступах к гавани Бильбао, предотвращая заход в нее всех торговых судов, но и заминировали баскские территориальные воды. По мнению Чилтона и военных с эсминца, английские торговые суда при попытке войти в порт Бильбао подвергнутся серьезной опасности. В пределах трехмильной зоны королевский военно-морской флот не имел права защищать купцов. Поскольку баски потеряли господство на море, английские торговые суда могли подвергнуться нападению и в территориальных водах. Поэтому 8 апреля адмиралтейство дало указание всем английским торговым судам, находящимся не ближе, чем в ста милях от Бильбао, идти во французский рыбный порт у курорта Сен-Жан-де-Люс и отстаиваться там до получения дальнейших инструкций. На следующий день Тронкосо, военный губернатор Ируна, сообщил сэру Генри Чилтону, что получил инструкции из Бургоса: Франко решил сделать блокаду еще эффективнее. В Сен-Жан-де-Люс стояли уже четыре британских торговых судна с грузом продовольствия на борту, но стало известно, что, если они попытаются выйти из порта, их остановят силой. А тем временем минные поля вокруг гавани Бильбао становились все обширнее.

Решительное заявление Франко достигло Лондона субботним утром 10 апреля. Оно заставило Болдуина в воскресенье собрать кабинет. Среди тех, кому пришлось прервать свой уик-энд, прибыли мистер Дафф Купер, государственный секретарь военного министерства, первый лорд адмиралтейства сэр Сэмьюэл Хор, министр внутренних дел сэр Джон Симон и министр иностранных дел мистер Иден. В результате Торговая палата «предупредила» английские корабли, рекомендовав не заходить в Бильбао, ибо в противном случае военный флот не сможет оказать им содействие. В понедельник Болдуин объяснил мотивы такого решения разгневанной палате общин. Существовал риск, сказал он, от которого было невозможно обезопасить английские корабли.

Последующую неделю парламент кипел от возмущения. Всю весну события в Испании были постоянной темой брифингов и дебатов по внешней политике. Иден и Кренборн, министр иностранных дел и его заместитель, подвергались жесткому давлению как со стороны республики из числа лейбористов и либералов, так и горстки консерваторов, которые поддерживали националистов. Слышало ли правительство о прибытии новых итальянских частей в Кадис? Сколько русских находятся сейчас в Мадриде? Как много английских волонтеров в составе интернациональных бригад убито в боях? Выяснялось, что по большинству этих вопросов у правительства, занятого главным образом соблюдением политики невмешательства, как правило, нет никакой информации. Заинтересованность палаты общин в испанских делах достигла апогея. 14 апреля мистер Эттли из лейбористской партии поставил вопрос о доверии. Британское правительство, крупнейшая морская держава мира, отказывается даже от попытки защитить английские суда, в то время как президент Страны Басков сказал, что мины в гавани Бильбао протралены и по ночам вооруженные тральщики с прожекторами защищают порт. Откуда правительство получило сведения об угрожающей опасности? Не от той ли «странной публики, наших консульских работников, которые, когда встает вопрос о высадке итальянских войск, молчат как убитые»? Сэр Джон Саймон, министр внутренних дел, возразил. Если разрешить английским судам идти в Бильбао, то придется протраливать его рейд, а это означает вмешательство в дела республики. Сэр Арчибальд Синклер, лидер лейбористов, указал, что, признав блокаду националистов, правительство тем самым уже вмешалось в испанские события. А вот немцы, припомнил он зимний инцидент, всегда заботятся о своих судах. Следующим взял слово мистер Черчилль. Со свойственным ему олимпийски спокойным отношением к обеим сторонам в войне он дал волю мечтам о посредничестве «при встрече в каком-нибудь месте, которое лорд Розберри как-то назвал «придорожной гостиницей», после чего Испания обретет шансы на мир, законность, хлеб и всеобщую амнистию». И в таком случае «сжатые кулаки разожмутся, став открытыми ладонями, готовыми к искреннему сотрудничеству». Мистер Гарольд Николсон оценил отказ рисковать британскими кораблями в баскских водах как «горькую пилюлю». «Это неприятно. Это лекарство, от которого почти тошнит, но его надо принимать». Мистер Дункан Сэндис сказал, что признать обе стороны военными противниками имеет смысл лишь в том случае, если они будут подчиняться правилам войны. Мистер Ноэль-Бейкер припомнил, что с 1588 года это первый случай, когда англичане боятся испанского флота. Мистер Иден положил конец дебатам, которые, конечно, были выиграны правительством, сказав, что, если английские торговые суда все же выйдут из Сен-Жан-де-Люс и тем самым отвергнут предупреждение Торговой палаты, они могут рассчитывать на защиту лишь в пределах трехмильной зоны. «Нам остается надеяться, что в силу существующих условий, которые, как мы думаем, не гарантируют им безопасности, они не пойдут на такой шаг»².

Все это время среди командования торговых судов, стоящих в Сен-Жан-де-Люс, росло нетерпение. Их грузы (за доставку которых им щедро заплатили) начали портиться. Три судна находились под общей командой капитана Джонса из Уэльса (из-за своего груза он получил прозвища Картофельный Джонс, Джонс Кукурузный Початок, Джонс Яичница с Ветчиной), и стали ходить слухи, что они сделают попытку выйти из порта. В частности, Картофельный Джонс приобрел репутацию решительной личности из-за соленых, в стиле героев Джозефа Конрада, ответов, которые он дал репортеру «Эвенинг ньюс». Тем не менее смелую попытку прорвать блокаду Бильбао сделал не он (свои грузы он в конечном итоге доставил в Валенсию). Это был корабль с продовольствием из Валенсии, который в десять вечера 10 апреля вышел из гавани Сен-Жан-де-Люс, не обращая внимания на отчаянные предупреждения с берега. Его шкипер, капитан Роджерс, сделал вид, что не замечает сигналов британского эсминца, стоявшего в десяти милях от побережья Басконии. Эсминец сообщил капитану Роджерсу, что тот выходит в плавание на свой страх и риск, и пожелал ему удачи. В половине восьмого утра судно достигло Бильбао, избежав встречи и с минами и с военными кораблями националистов. Пока отважный корабль медленно шел вверх по реке, капитан с дочерью стояли на мостике, а голодные жители Бильбао толпились на набережной, восторженно восклицая: «Да здравствуют английские моряки! Да здравствует свобода!»

Теперь Британское адмиралтейство публично признало свою ошибку, считая блокаду действенной. Сообщив о событиях в Бильбао, мистер Эттли сказал в дебатах: «Блокада националистов оказалась неэффективной».

Тогда другие суда из Сен-Жан-де-Люс пошли в Бильбао. Одному из них, «Мак-Грегору», когда корабль вышел на десять миль в море, крейсер националистов приказал остановиться. «Мак-Грегор» послал сигнал SOS кораблю флота его величества «Нуд», который пришел в эти воды из Гибралтара на случай возможных неприятностей. Его командир вице-адмирал Блейк потребовал от испанского эсминца не мешать английским кораблям за пределами территориальных вод. Тот ответил, что испанские территориальные воды простираются на шесть миль. Адмирал Блейк сообщил, что Англия не признает данного утверждения (этот вопрос долгое время был главным в переговорах Испании и Англии), и передал на «Мак-Грегор», что при желании тот может следовать дальше. Что английский торговый корабль и сделал. Буквально в нескольких ярдах от границы трехмильной зоны тральщик националистов выпустил по нему снаряд, который пролетел над кормой. Английский корабль «Файр» приказал прекратить обстрел британского судна. Баскская батарея береговой артиллерии открыла огонь, и после ее залпа эсминец ушел. Больше не было предпринято никаких попыток остановить английские корабли на пути в Бильбао.

Как можно объяснить этот странный инцидент в истории британского судоходства? Уж конечно, объяснение кроется не в словах мистера A.B. Александера, который обвинил парламентского заместителя главы Торговой палаты доктора Лесли Баргина, что тот улыбался, когда шла речь о голоде в Бильбао. Мистер Иден, без сомнения, был искренен, когда, 20 апреля выступая в палате общин, сказал: «Если бы мне пришлось делать выбор в Испании, я бы исходил из того, что баскское правительство куда ближе нашей системе, чем Франко или республика». Но стало совершенно ясно, что военно-морской флот предоставил правительству неправильную информацию. По крайней мере часть этой информации исходила не из тщательного изучения фактов, а была получена от эскадры военных кораблей националистов. 20 апреля «Дейли телеграф» опубликовала интервью с капитаном националистов Каведой, который отметил, как приятно было сотрудничать с британским флотом «в вопросах, связанных с блокадой Бильбао»³. Сэр Генри Чилтон, неизменный верный сторонник националистов, с трудом мог получить какую бы то ни было информацию, кроме как от националистов в Эндайе. И похоже, правительство Болдуина вместе с первым лордом адмиралтейства сэром Сэмьюэлом Хором было только радо, получая ложную информацию, действовать в соответствии с ней.

А тем временем за линией фронта националистов до возобновления наступления на севере давно назревавшие события наконец встали во главу угла. Начало им было положено прошедшей зимой, когда Франко выслал лидера карлистов Фаля Конде в Португалию. Естественно, карлисты крайне критически оценили эту суровую меру. Их военный совет безуспешно требовал публичного пересмотра приговора. Это возмущение карлистов вызвало соответствующую реакцию у части фалангистов, недовольных главным образом лидерством генерала Франко⁴. Соответственно, никто не удивился, когда Фаль Конде в Португалии получил приглашение от фаланги к открытой дискуссии, посвященной идее объединения двух партий. Она вызвала интерес.

Переговоры на эту тему длились три недели. Они кончились безрезультатно, произведя на свет лишь несколько интересных документов⁵. Карлисты пришли к выводу, что фалангисты просто хотят подмять под себя все движение традиционалистов. Так что к концу февраля две партии разошлись, хотя и сохраняя дружеские отношения. Граф Родесно дал понять, что вопрос о возобновлении дискуссии остается открытым. На деле же идея об объединении двух партий принадлежала самому генералу Франко, который давно уже стремился к такому развитию событий. С тех пор как генерал стал главой государства, он успешно манипулировал разрозненными сторонниками национального движения, словно они были полевыми командирами у рифов, с которыми ему приходилось иметь дело еще молодым человеком. Разве простой акт объединения, инициированный сверху, не положит конец этой смеси идеологий? Об этом он с надеждой говорил немецкому дипломату Дюмулену пять месяцев назад⁶.

В решительную поддержку этой идеи был подан один очень влиятельный голос – Рамона Серрано Суньера, зятя генералиссимуса, который, будучи лидером молодежи CEDA, в начале 1936 года привел движение к слиянию с фалангой. Способный и честолюбивый юрист Суньер в феврале бежал из республиканской Испании. С помощью гуманного доктора Мараньона ему удалось добиться перевода из тюрьмы в туберкулезный санаторий, а уж оттуда совершить побег. Он прибыл в Саламанку, полный страшных историй об Образцовой тюрьме, где был свидетелем расстрела своих друзей Фернандо Примо де Риверы и Руиса де Альды. Ненависть Серрано Суньера к республиканцам обострилась после того, как два его брата пали от их рук. Он всегда утверждал: они погибли потому, что французское посольство отказало им в убежище. Поэтому Серрано испытывал особую неприязнь к Франции, которая подкреплялась его откровенным презрением к демократии. От политика CEDA, которым он когда-то был, мало что осталось. Этот денди с рано поседевшей шевелюрой и голубыми глазами – редкость в Испании – оказывал большое влияние на своего зятя. Влияние Николаса Франко постепенно сходило на нет, и наконец он без шума был отправлен послом в Португалию. Немалая доля политических успехов Серрано Суньера объяснялась его незаурядным обаянием, но, оказывая магнетическое воздействие на небольшой круг, он был чужд массам. Это был эмоциональный человек, у которого часто менялось настроение, – контраст со сдержанным Франко. Отношения между Серрано и Франко укреплялись дружбой их жен, Ситы и Кармен, которые часто встречались. Так в Испании началось правление cunadisimo («зятьев на вершине власти»), которое за последующие несколько лет вызвало бесчисленное количество шуток и анекдотов и наконец облекло Серрано едва ли не высшей властью в государстве.

Тем не менее в то время у Серрано вообще не было никакой официальной должности. Но с момента его появления в Саламанке Франко стал его использовать как своего политического советника. Кроме того, Серрано сразу же стал заниматься поисками теоретического и, если возможно, идеологического обоснования нового националистского государства. Он беседовал с монархистами, фалангистами, церковниками и генералами. Встречался с кардиналом Гомой, графом Родесно и генералом Мол ой, затем отправился на прогулку с Франко в саду епископского дворца в Саламанке. Серрано рассказал генералиссимусу, что все его встречи и разговоры привели к выводу: ни одна из партий, существующих в националистской Испании, не отвечает потребностям момента. Но в любом случае что-то надо делать. Основа существующей власти – это армия. Но «государство чистой силы», сказал он, долго не просуществует. Национальное движение сформировалось как чисто негативная реакция на преступную слабость республиканского правительства и угрозу коммунистической революции. Но возвращение к парламентскому правительству невозможно. «В других местах, благодаря ряду продуманных договоренностей и обычаев, демократия может принести хорошие результаты. Но в Испании в полной мере было доказано, что здесь демократия может существовать только в форме бессмысленно жестокого, готового взорваться государства, ибо это самоубийственная форма правления»⁷. Но, вне всяких сомнений, существует возможность создания государства, свободного от всех условностей и обязательств, государства воистину нового, единственного такого вида, которое может появиться. Разве положение Испании в 1937 году не напоминает во многом то самое, которое было в XIV веке при начале правления католических королей?⁸

Такими речами Серрано соблазнял генералиссимуса во время прогулок. Тем временем Франко занимался изучением уставов и положений фаланги, членом которой он, конечно, не был. Он анализировал речи Хосе Антонио и Виктора Прадеры, теоретика карлистского движения, который, как и Антонио, был расстрелян на территории республики. Тем не менее создание статута, объединяющего карлистов и фалангу и в самом деле сливающего все партии, поддерживающие националистов, в одно движение, было бы отложено, не случись в Саламанке в начале апреля некоторых довольно любопытных событий.

Дело в том, что группа фалангистов правых взглядов, которые возглавляли прерванные переговоры с карлистами, составила заговор с целью свержения Эдильи, временного главы фаланги. С этой целью 16 апреля Национальный совет фаланги избрал новый триумвират. В него входили Санчо Давила (лидер правой группы) и два приятеля Эдильи Хосе Морено и Агустин Аснар. Новым генеральным секретарем движения стал Рафаэль Гарсеран. Эдилья, оставшийся в неопределенном положении временного главы движения, медлил и колебался. В тот же вечер Франко принял триумвират вместе с новым генеральным секретарем и вежливо попросил воздерживаться от насилия. Позже, в середине ночи, вокруг домов Санчо Давилы и Гарсерана в Саламанке начались волнения. Вооруженные молодые люди открыли огонь. Действовали ли они по указанию Николаса Франко, или Эдильи, или кого-то еще, так и осталось неизвестным. Но это происшествие дало повод для ареста Санчо Давилы и Гарсерана, которые были обвинены не только в попытке свергнуть Франко, но и в переговорах с Прието. На следующий день Национальный совет фаланги подтвердил, что поддерживает Эдилью. Но теперь и Франко перешел к решительным действиям. Он выслал указания главам всех региональных организаций фаланги впредь подчиняться только его приказам. Эдилья наконец поддался на провокации и стал действовать. Ближайшие друзья убедили его, что этот акт Франко означает конец фаланги⁹. Он, в свою очередь, разослал телеграммы, требуя, чтобы лидеры фаланги на местах исполняли только его приказы. Кое-кто из его сторонников, так называемые «Старые рубашки», подготовили демонстрации в поддержку Эдильи. Кроме того, они предложили организовать хунту, членами которой станут Пилар Примо де Ривера, сестра Хосе Антонио, и генерал Ягуэ, хотя оба они отказались принимать в ней участие. Глава отделения фаланги в Заморе, которому была адресована одна из телеграмм Эдильи, проинформировал Франко обо всем происходящем. И когда Эдилья явился в штаб-квартиру Франко, чтобы изложить условия, при которых он и в дальнейшем будет поддерживать движение националистов, то был арестован. Двадцать «старых рубашек» оказались под стражей. Всем фалангистам, где бы они ни находились, было запрещено показываться в Саламанке. Франко воспользовался этой возможностью, чтобы выпустить указ о создании новой партии, объединившей фалангу и карлистов, с пышным пространным названием «Испанская фаланга традиционалистов и хунт национал-синдикалистского наступления». Главой новой партии, конечно, стал генералиссимус, хотя он никогда не был ни фалангистом, ни карлистом. Родесно и его более умеренные карлисты, проявив абсурдное отсутствие предусмотрительности, выразили свое согласие – хотя и без большого энтузиазма¹⁰. Их три радиостанции были закрыты. Ни к Фалю Конде, ни к карлистскому регенту Ксавьеру Бурбон-Пармскому Франко не обращался за консультациями. Пожилая вдова старого дона Альфонсо Карлоса (она и сама была ветераном Второй карлистской войны) 23 апреля написала Фалю Конде: «Это позор, как он поступил с нами. По какому праву…» До 30 апреля Франко не считал нужным оповещать о происшедшем карлистский Военный совет.

А как же вел себя генерал Мола, командир Армии Севера, старый заговорщик из Памплоны? Он присутствовал на балконе штаб-квартиры Франко в Саламанке, когда оглашался декрет об объединении карлистов и фалангистов. Но выразил свое беспокойство лишь по поводу огромной власти, которую Франко ныне сосредоточил в своих руках, и неточного использования в тексте указа некоторых глаголов. Кейпо де Льяно также прибыл из Севильи и объявил о своем согласии, хотя, как можно предположить, без большой охоты. Тем временем Эдилья был приговорен к смертной казни «за мятеж», хотя позже этот приговор был заменен пожизненным заключением¹¹. Серрано остался на той же позиции, которую он и без того занимал и, по настоянию Франко, стал генеральным секретарем нового движения. Все время он координировал и сглаживал противоречия между различными течениями в движении; особое его внимание привлекали несколько возмущенных фалангистов, которые остались на свободе и собирались в гостиной дома Пилар Примо де Риверы в Саламанке. Ортодоксальные монархисты вскоре тоже влились в новую партию¹².

Франко, без сомнения, считал, что поскольку у Серрано нет сторонников, то он всем обязан исключительно ему, Франко, и им будет легко манипулировать. И действительно, споры между ними стали возникать лишь только к концу Гражданской войны. Серрано, продолжая оставаться в одиночестве, был полон недоверия и страха. Придерживался ли он явной прогерманской ориентации? Вряд ли, поскольку ему было известно, что немецкий посол в Испании испытывает к нему ненависть. Фаупель считал, что фашистский лидер в Испании должен иметь пролетарское происхождение.

Свои взгляды Серрано изложил десять лет спустя, когда был опозорен и отставлен от дел. Новое государство, которого никогда ранее не существовало и которое он с таким воодушевлением описывал своему родственнику, конечно же «отвечало понятию авторитарного, уникального типа современного государства, которое соответствует сложившимся обстоятельствам. Единственная форма организации общества, которая может взять на себя задачу переобучения и реорганизации, необходимых для политической жизни в Испании. Может, своей внешней формой это государство и будет напоминать режимы, уже принятые другими людьми, но принципы, скрытые этими формами, и дух, которому они подчиняются, меняются от человека к человеку. Как в тоталитарной России, тут может быть кардинальное расхождение между государством и его подданными. Форма может, как в случае с Германией, иметь аморальный характер. Но в то же время у нас нет ничего общего с этими доктринами. Наши взгляды исходят из национальной традиции и конфессиональной веры. Мы отрицаем политический релятивизм и политический агностицизм. За этими пределами остается обширное поле для сомнений и дискуссий, есть неизменные истины и убеждения, из которых состоит политическая жизнь и которые ограничивают действия правительства. Есть великие и неизменные принципы, которые влияют на вопрос, «быть или не быть» стране и всему цивилизованному обществу». Таковы были идеи человека, который среди разрозненных групп королевских генералов, обожателей Германии и Италии, епископов и старых политиков, был совестью националистской Испании во время Гражданской войны.

Фаупель и итальянский генерал Роатта встретились, чтобы обсудить развитие событий. Роатта считал, что, пока Германия и Италия не вмешаются, чтобы оказать решительное воздействие на ход операций и на все испанское общество, войну выиграть не удастся. К тому времени Фаупель передал Франко переложение для Испании немецких законов о труде. Он дал ему понять, что надо начинать социальное законодательство, и предложил в его распоряжение «социальных экспертов». Данци, представлявший в Испании итальянских фашистов, вручил Франко набросок конституции для Испании, сделанный по итальянской модели. Но генералиссимус не обратил внимания ни на Фаупеля, ни на Данци. Серрано добавил, что и эти предложения, и их вдохновители (особенно нацистская группа при немецком посольстве) могли быть приняты более благожелательно, если бы они взяли на себя труд перевести свои слова на испанский язык.

Между тем 20 апреля в Бискайе началось новое наступление националистов. Когда артиллерийская и авиационная подготовка прекратились и баски на передовой линии стали подниматься из глубоких окопов, в тылу у себя они услышали пулеметные очереди. И снова, как при Очандиано, раздались крики: «Мы отрезаны!» Многие из защитников отступили, пока еще у них была такая возможность. Перед деревней Эльгета между холмов Инчорты были выкопаны глубокие надежные траншеи. Закрепившись в них, баски под командованием майора Белдаррана успешно отразили атаку. Но к тому времени два батальона CNT покинули линию фронта, скорее всего, чтобы путем такого шантажа побудить басков предоставить им места в правительстве. Это дезертирство привело к разгрому. Все командование басков мечтало лишь о том, чтобы успеть отступить к окопам «железного кольца». Непрестанные бомбардировки блокировали дороги, передвигаться по которым стало невозможно. Генеральный штаб в Бильбао проявил слабость и расхлябанность, которые вызвали обвинения в предательстве. К 24 апреля все высоты в этой части фронта, на которые шло наступление, пали под натиском генерала националистов Гарсиа Валиньо. Белдаррану пришлось отступить со своих хорошо укрепленных позиций у Эльгеты. Воцарилась атмосфера хаоса. Артиллерия не знала, по каким целям вести огонь. Траншеи постепенно пустели. Через шесть дней после возобновления наступления Молы полное поражение басков стало неизбежным.

¹ Рассказ об этом происшествии будет трудно понять, если не знать, что английский торговый флот осуществлял большую часть поставок в Испанию и из нее. Британский экспорт в Испанию резко сократился в 1937 году: вывоз угля на 37 процентов, станков и машин на 90 процентов, автомобилей на 95 процентов, столовых приборов на 90 процентов (данные по всей Испании, поскольку в статистических данных Торговой палаты одна Испания не отделялась от другой). Тем не менее импорт из Соединенного Королевства возрос, особенно орехов и картофеля.

² Эти дебаты то и дело прерывались призывами к порядку, криками «долой!» и прочими нарушениями.

³ Тем не менее было бы совершенно неправильно считать, что английский военно-морской флот играл на руку Франко. Все знали, что эскадра в Гибралтаре находится в прекрасных отношениях с националистами, но адмирал Барроу, отвечавший за эвакуацию множества заключенных и беженцев из Бильбао, поддерживал тесные дружеские отношения с баскским правительством. Истина, по всей видимости, заключается в том, что военно-морской флот был дружелюбно настроен ко всем, с кем он входил в контакт.

⁴ Несмотря на явные различия, разделявшие карлистов и фалангистов, их лидеры всегда были сравнительно близки друг другу – их объединяла вражда к либерализму, демократии и «девятнадцатому столетию». До войны Фаль Конде и Хосе Антонио были в добрых отношениях.

⁵ От фалангистов в дискуссиях принимали участие Санчо Давила, Рафаэль Гарсеран и Эскарио. От карлистов – Фаль Конде, граф Родесно и Хосе Мария Араус де Роблес. Эдилья, временный глава фаланги, знал о переговорах и относился к ним неодобрительно.

⁶ Самым заметным документом был набор «основ для союза» двух групп – они были включены в записку фалангистов от 1 февраля. Фаланга «соглашалась с установлением в соответствующий момент новой монархии, как гарантии продолжения национал-синдикалистского государства и основы его империи. Новая монархия должна порвать все связи с либеральным монархизмом».

⁷ Это отражение мыслей, которых в то время придерживались многие испанцы.

⁸ Описывая этот разговор в автобиографии, Серрано отрицает свое авторство аналогии с католическими королями, которая в то время широко использовалась.

⁹ Немецкий посол Фаупель был согласен с Данци, представителем итальянских фашистов в Саламанке, и с руководителем местного отделения нацистской партии, что, если произойдет столкновение между фалангой и Франко, они окажут поддержку последнему. Но похоже, руководители пропагандистской службы Фаупеля Кон и Крюгер подталкивали Эдилью к решительным действиям.

¹⁰ Официальная форма новой партии состояла из синих рубашек фаланги и красных беретов карлистов. Ни одной из партий не понравилось это компромиссное решение, и при первой возможности фалангисты засовывали карлистские береты в карман. Известен случай, когда группа фалангистов с непокрытыми головами встретилась с карлистом Родесно в обыкновенной одежде. На вопрос, почему он так одет, старый циник ответил: «Потому что не могу засунуть в карман свою синюю рубашку…»

¹¹ Позже ходили слухи, что друзья Эдильи попытались организовать его побег из памплонской тюрьмы (где святой Игнатий обдумывал идею Общества Иисуса), но он отказался бежать. Некоторые из его сообщников все же выбрались из тюрьмы, но были пойманы и расстреляны. Этот эпизод описан французским историком фашизма Бразильяком, но подтвердить его я не могу.

¹² Можно добавить, что Франко счел первый заговор (Санчо Давиды и т. д.) делом рук монархистов. В интервью «ABC де Севилья» он ясно дал понять, что вопрос о реставрации монархии решать будет лично он. Вскоре о своей поддержке Франко объявил Хиль Роблес, бывший лидер CEDA, но смазал эффект своих слов, твердо заявив в то же время о контактах с ортодоксальными монархистами. Всю войну он находился в эмиграции, не принимая участия в политике (хотя порой помогал с поставками оружия), и вернулся в Испанию лишь в 1957 году.

Герника. – Санта-Мария-де-лас-Кабеса.

Герника – маленький городок баскской провинции Бискайя, расположенный в долине в десяти километрах от моря и в тридцати – от Бильбао. С населением в семь тысяч человек, Герника фактически была деревней в холмистой сельской местности, окруженная такими же живописными деревушками и отдельными фермами. Тем не менее еще в дописьменную эру Герника пользовалась известностью в этих местах как колыбель свободы басков. Ибо именно здесь, под знаменитым дубом, испанские монархи приносили неизменную клятву соблюдать права басков.

26 апреля 1937 года, в понедельник (все понедельники в Гернике были ярмарочными днями), мелкие фермеры, жившие по соседству с городком, раскинули на главной площади торговые ряды с фруктами, собранными за неделю. В это время фронт проходил в тридцати километрах от Герники.

В половине пятого одинокий удар колокола объявил воздушную тревогу. В этих местах и раньше случались налеты, но на Гернику бомбы никогда не падали. Без двадцати пять в небе появились «Хейнкели-111», которые сначала обрушили на город бомбовый груз, а потом стали поливать улицы пулеметным огнем. За «хейнкелями» последовали давние злые духи испанской войны «Юнкерсы-52». Люди бросились из города. Их расстреливали из пулеметов. На город посыпались тысячефунтовые зажигательные бомбы и фугасы. Воздушные налеты шли волнами каждые двадцать минут. Так продолжалось до четверти восьмого. Центр городка был разрушен и объят пламенем. Были убиты 1654 человека и 889 ранены. Лишь здание баскского парламента и знаменитый дуб, стоявший в отдалении от центра, остались целыми.

Описанная история подтверждается многими свидетелями, включая мэра Герники, который в то время был в городе, а также баскским правительством и всеми политическими партиями, от анархистов до республиканцев. О ней рассказали корреспонденты многих иностранных газет и информационных агентств, которые в тот же вечер побывали на месте трагедии и подобрали осколки бомб немецкого производства. Двадцать баскских священников, включая генерального викария епископата, из которых девять сами пережили бомбардировку, написали папе письмо, изложив свою версию происшедшего¹.

Тем не менее глава пропагандисткой службы националистов в Саламанке 27 апреля сообщил, что город разрушили сами баски. На следующий день националисты торжественно оповестили, что 27 апреля ни один их самолет не отрывался от земли. Но Герника была уничтожена 26 апреля. На следующий день Дуранго и Герника пали без сопротивления (хотя вокруг городка были прекрасные природные оборонительные позиции). Затем иностранным журналистам, аккредитованным при националистах, было сказано, что, хотя в Гернике и обнаружено «несколько осколков бомб», основные разрушения – дело рук басков-поджигателей, которые, скорее всего, хотели вызвать возмущение и заново разбудить дух сопротивления. 4 мая новое сообщение националистов признало, что в Гернике все же видны следы пожаров «после недели артиллерийских обстрелов и бомбардировок». Признавалось, что на Гернику в течение трех часов с перерывами обрушивались бомбы. Десять дней спустя слово «Герника» было найдено в дневниковой записи от 26 апреля немецкого летчика, сбитого басками. Пилот объяснил, что оно относится к девушке, с которой он познакомился в Гамбурге. Спустя несколько месяцев другое сообщение националистов признало, что город был разбомблен, но самолеты были республиканскими. Утверждалось, что бомбы произведены на территории басков, а источником взрывов стали заряды динамита, заложенные в канализационной сети.

Но истинное содержание этой истории уже всем было ясно². В октябре 1937 года штабной офицер националистов сказал корреспонденту «Санди таймс»: «Мы бомбили их, бомбили и бомбили! А почему бы и нет?» Немецкий ас Адольф Галланд, который вскоре после Герники вступил в легион «Кондор», признал, что ответственность лежит на немцах. Он добавил, что налет был произведен по ошибке, причинами которой стали плохие бомбовые прицелы и недостаток опыта. Геринг же сам признал в 1946 году, что Германия рассматривала Гернику как испытательный полигон. В сущности, Гернику можно было считать и военной целью, поскольку тут, недалеко от линии фронта, был расположен узел связи, но трудно отказаться от мысли, что немцы, следуя указаниям Молы от 31 марта, сознательно уничтожали город, с клиническим интересом наблюдая результаты такой ковровой бомбардировки. Знал ли Мола или нет, к чему она приведет, остается под сомнением.

История Герники вызвала возмущение во всем мире. Пикассо³ в начале года получил заказ на стенную роспись павильона Испании на Всемирной выставке в Париже. Он тут же приступил к изображению ужасов войны на примере разрушенной Герники. Эта его работа была безоговорочно признана шедевром художника.

30 апреля, когда стала работать служба контроля за соблюдением политики невмешательства, английский министр иностранных дел, без сомнения, на какое-то время счел себя свободным от проблемы, которую называл «войной испанской одержимости». Иден рассказал палате общин – кабинет министров обдумывал, что делать, дабы не повторилась еще одна Герника, – что Риббентроп из Лондона предупредил Берлин: Франко должен отрицать всякую ответственность немецких летчиков. В самом легионе «Кондор» возникло недовольство последствиями налета. 4 мая Плимут предложил Комитету по невмешательству обратиться к обеим испанским сторонам с призывом не бомбить открытые города. Риббентроп и Гранди лицемерно возражали. По их мнению, о Гернике не стоило говорить в отрыве от общегуманитарного аспекта войны. Майский, естественно, протестовал против расширения темы дебатов. Они проходили в тот же день, когда состоялась конференция руководства англиканской церкви, в которое входил Вильям Темпл, архиепископ Йоркский. Иерархи выразили Идену формальный протест, осуждая бомбежку невоенных целей.

Но и после разрушения города баски продолжали сопротивляться. 30 апреля рыбный борт Бермео был захвачен частью «Черных стрел» в составе 4000 человек. В этот день баски воспряли духом – крейсер националистов «Испания» подорвался на мине у Бильбао. 1 мая Мола начал наступление по всей линии фронта. Но итальянцев остановил, а потом отбросил назад батальон UGT. В Бермео окруженные итальянцы были вынуждены просить помощи. Баскская милиция уже перестала бояться бомбежек, поскольку они заметили, что пугающий грохот разрывов не причиняет большого вреда. Так что за это время территориальных потерь не произошло.

Пока Герника заполняла заголовки газет во всем мире, столь же драматические события происходили и в Сьерра-Морене. Этот величественный горный хребет отделяет равнину Кастилии от Андалузии. На двух его горных вершинах поблизости от монастыря Санта Мария де ла Кабеса девять месяцев со времени начала мятежа держались 250 гражданских гвардейцев, немалая часть их семей, 100 фалангистов и примерно 1000 членов «буржуазного общества» Андухара. На раннем периоде войны националистский анклав в самом сердце республиканской Испании не подвергался атакам. Дело было в том, что какое-то время комитет Народного фронта в Андухаре так и не мог определить, друзья или враги засевшие в монастыре гражданские гвардейцы. Просуществовав какое-то время в относительной безопасности и собрав основательные запасы провианта, мятежники решили, что с моральной точки зрения невозможно и дальше скрывать от «красных» свое местонахождение. Они послали написанную от руки декларацию с объявлением войны. Майор Нофуэнтес, который хотел сдаться, был отстранен от командования в монастыре, хотя и ему, и другим прореспубликански настроенным офицерам сохранили жизнь. Началась осада убежища. Обороняющихся возглавил капитан гражданской гвардии Сантьяго Кортес, чья жена с семьей оказались в положении политических заключенных в Хаэне. Почтовые голуби доставляли новости и возбужденные послания националистам в Кордове и Севилье. Летчики националистов специально тренировались, чтобы сбрасывать грузы в маленький осажденный район. Техника эта до странности напоминала им бомбометание с пикирования. Из Севильи поступило 80 тонн продовольствия и 70 – из Кордовы. Более хрупкие грузы (такие, как медицинское оборудование) сбрасывались на парашютах. В границах убежища работали импровизированные школы и больницы. Но хотя естественную горную крепость окружили примерно 10 000 милиционеров, штурм ее так и не начинался.

Все же в начале апреля республика решила покончить с этим островком сопротивления и, чтобы возглавить наступление, перебросила сюда 13-ю интернациональную бригаду под командой генерала Гомеса (им был немецкий коммунист Цейссер). После яростного сражения маленький лагерь защитников был разрезан на две части. Из Лугар-Нуэво, меньшей части, к капитану Кортесу прилетел последний голубь с известием, что больше держаться они не могут. Но хлынул мощный ливень, и в течение ночи Лугар-Нуэво удалось эвакуировать без потерь. Все защитники его, включая 200 женщин и детей, были переведены в монастырь. Затем Франко дал Кортесу разрешение сдаться, если сопротивление станет невозможным. Он также отдал приказ об эвакуации женщин и детей под гарантией защиты со стороны недавно прибывших сотрудников Красного Креста. Но Кортес и его бойцы, продолжая сопротивление, усомнились, что у Красного Креста хватит сил и власти обеспечить такие гарантии. Защитники монастыря оказались в кольце 20 000 республиканцев, которые вели себя как краснокожие индейцы. Вместе с трудностями росли и сомнения. Атаки следовали одна за другой. Путь к победе проложили артиллерия и авиация. Героический Кортес был ранен 30 апреля, а 1 мая интербригада и милиция Хаэна ворвались в монастырь. Какое-то время в его стенах шла всеобщая резня. Монастырь был сожжен, и отсветы пламени озаряли горные склоны Сьерры. Большинство женщин и детей были увезены на грузовиках, а оставшиеся вооруженные защитники взяты в плен. Через несколько дней Кортес скончался от ран в госпитале. Эпопея с защитой Сайта Марии де ла Кабесы больше, чем успешная оборона Алькасара и Овьедо, вызвала восхищение испанцев по обе стороны фронта.

¹ Два баскских священника, отцы Манчека и Аугустин Соуси, прибыли в Ватикан с копией этого письма. По их появлении монсеньор Мухика (епископ Витории в изгнании) отправился к монсеньору Пиззардо, заместителю государственного секретаря Ватикана, и попросил разговора с папой. Пиззардо сказал, что в этом нет необходимости, поскольку имеется письмо. Мухика написал Пачелли, что два прибывших священника долгое время не получают ответа. Тем не менее настал день, когда из Ватикана явился взмыленный курьер. В это время священники перекусывали в небольшом ресторанчике. Они не успели даже кончить свой обед, как их доставили к кардиналу Пачелли, секретарь которого сказал им, что они получат обещанное, если не будут упоминать тему, которая и привела их в Рим. Перед Пачелли предстали два баска. Они сказали о письме к папе, на что Пачелли холодно ответил: «В Барселоне церковь подвергается преследованиям» – и тут же показал им на дверь. По свидетельству брата Альберто Онаиндиа, создалось впечатление, что Пачелли как государственный секретарь был настроен к баскам куда более враждебно, чем папа Пий XI.

² Баскский отчет об этом событии нашел подтверждение в тех разговорах, которые автор вел в Гернике в 1959 году. Многие из переживших трагедию продолжают жить в заново отстроенной Гернике. В 1945 году баскское правительство в изгнании сделало попытку выдвинуть обвинение против Германии на Нюрнбергском процессе военных преступников. Она оказалась безуспешной, поскольку все события, имевшие место до 1939 года, Нюрнбергским трибуналом не принимались к рассмотрению.

³ До Гражданской войны Пикассо не проявлял большого интереса к политике. Но с июля 1936 года он стал решительно поддерживать республиканцев – финансово и морально. Он принял почетную должность директора музея Прадо и заботился о состоянии картин, которые из Мадрида переправили в Валенсию. В январе Пикассо создал серию карикатур «Мечты и ложь генерала Франко».

Гражданская война в Барселоне. – Визит на «Телефонику». – Ответственность за кризис. – Переговоры. – Конец мятежа.

Как ни трагично, но основным полем боя Гражданской войны стала Барселона. 25 апреля газета анархистов «Солидаридад обрера» яростно обрушилась на коммунистов. Особенным нападкам подвергся Касорла, коммунистический комиссар общественного порядка в Мадриде, который закрыл в столице газету анархистов. Этим же днем в Барселоне был убит Рольдан Кортада, известный член Объединения социалистической и коммунистической молодежи. Скорее всего, это было делом рук анархистов. Член PSUC Родригес Сала, шеф полиции, приказал своим подчиненным провести демонстрацию силы в пригороде, где было совершено преступление. Той же ночью в Барселоне был убит анархист. Мэра Пучсерды, тоже анархиста, застрелили на французской границе, где он и его сторонники хотели перебить охрану. Надо признать, что мэр Пучсерды был известным бандитом, настаивавшим на полной коллективизации всех вещей и продуктов, но в то же время имел свой личный скот. Тем не менее в Барселоне давно ожидалась открытая схватка между анархистами и POUM, с одной стороны, и правительством Каталонии и PSUC – с другой¹. Было роздано оружие. Здания превратились в укрепления. Казармы Ворошилова (бывшие Атарасанас) и Педрера стали цитаделью коммунистов. В казармах Маркса надежно укрепились бойцы POUM. CNT гордо держалась в Торговой палате.

Прошла неделя, полная слухов. День 1 мая, который по традиции считался днем всеобщего пролетарского единства, прошел тихо и спокойно, поскольку UGT и CNT согласились, что при существующих обстоятельствах обычные демонстрации могут привести к вспышке насилия. 2 мая Прието из Валенсии позвонил в каталонское правительство. Анархист-оператор ответил, что правительства в Барселоне вообще не существует, а есть только Комитет обороны. «Телефоника», то есть телефонная централь Барселоны, управлялась комитетом, в который входили представители UGT, CNT и один делегат от правительства. Одно время правительство и коммунисты считали, что CNT подслушивает их телефонные переговоры, поскольку это и в самом деле можно было сделать. Поэтому в половине четвертого следующего дня, 3 мая, Родригес Сала вместе с представителем Женералитата в комитете «Телефоники» явился в здание и направился в отдел цензуры на первом этаже. Работники, члены CNT, оторвавшись от затянувшегося ленча, решили, что налицо попытка правительства взять контроль над телефонной станцией, и со второго этажа открыли огонь вдоль лестниц по отделу цензуры. Родригес Сала по телефону запросил о помощи. Прибыл отряд гражданской гвардии и лидер FAI Дионисио Эролес, отличавшийся сдержанностью. Он убедил членов CNT прекратить стрельбу. Они согласились сдать оружие, но предварительно расстреляли через окна все боеприпасы. К тому времени внизу на Пласа-де-Каталунья собралась огромная толпа. Сначала прошел слух, что анархисты захватили «Телефонику». Затем CNT стала говорить о «провокации». Через несколько часов все политические организации извлекли спрятанное оружие и стали строить баррикады. Владельцы магазинов торопливо опускали жалюзи на окнах.

Той искрой, от которой разгорелся пожар, был, без сомнения, визит на «Телефонику» Родригеса Салы. Все же стоит отвергнуть торопливые предположения, что он был первым шагом в тщательно разработанной политике провоцирования CNT на насильственные действия, которую продуманно спланировали советский генеральный консул Антонов-Овсеенко и венгерский коммунист Герё, главный представитель Коминтерна в Каталонии. До этого момента коммунисты в Барселоне добивались всех своих целей, в равной мере и прибегая к скрытому террору, и руководствуясь здравым смыслом. Их политическая тактика, а также военная и экономическая политика исходили из поддержки и каталонского правительства, и правительства республики в Валенсии. При открытом столкновении с CNT в Барселоне коммунисты сомневались, удастся ли им одержать победу. Тольятти осторожно маневрировал, стараясь подорвать престиж Ларго Кабальеро среди рабочего класса Испании и устранить его. Эта цель требовала настоятельного внимания коммунистов. Конечно, они могли бы доставить куда больше хлопот и, замышляя переворот, даже снять людей с фронта. И едва только началась стрельба, коммунисты решили в полной мере воспользоваться преимуществами ситуации: они получили возможность дискредитировать и полностью уничтожить своих старых врагов из POUM. Естественно, коммунисты ждали этого шанса, и когда в апреле 1937 года обстановка в Барселоне накалилась, то стало ясно – время пришло.

Позднее лидеры коммунистической партии обвиняли в возникновении кризиса агентов Франко в CNT и POUM. Говорилось, что это подтверждается документами, найденными в гостиницах в Барселоне. Фаупель, немецкий посол в Саламанке, сообщал в Берлин: 7 мая Франко сказал ему, что у националистов есть тринадцать агентов в Барселоне. Один агент докладывал: «Напряжение между коммунистами и анархистами настолько велико, что он может гарантировать в ближайшем времени вооруженное столкновение». Франко дал понять, что он «не собирался этим воспользоваться, пока не начнет наступление в Каталонии, но, поскольку республиканцы атаковали Теруэль, чтобы облегчить положение басков², он подберет подходящий момент для стимулирования беспорядков в Барселоне». На самом деле через несколько дней после получения этих инструкций агенту силами трех или четырех человек удалось успешно организовать уличные стычки. Это свидетельство нельзя оставить без внимания. В самом начале войны для спасения своей шкуры фалангисты вступали в FAI, POUM и CNT. И действительно, напряжение в Барселоне нарастало. Вызвать взрыв было нетрудно. Это мог сделать шпион, который первым закричал «Провокация!» на Пласа-де-Каталунья. Но шпионы любят прихвастнуть, так что этот естественный взрыв страстей он мог просто приписать своим стараниям.

Тем временем CNT не делала ровно ничего, чтобы предотвратить возникшую ситуацию. Вечером 3 мая представители CNT нанесли визит каталонскому премьеру Таррадельясу и его министру внутренних дел Айгуаде. Те пообещали, что полиция покинет «Телефонику». CNT потребовала отставки Родригеса Салы и Айгуаде. В этом им было отказано. Тот факт, что переговоры все же продолжились, свидетельствует, что ни у одной из сторон не было заранее подготовленного плана переворота. Но в сумерках в Барселоне разразилась война. PSUC и правительство контролировали город слева от Рамблас, начиная от Пласа-де-Каталунья. Под контролем анархистов оказался район справа от Рамблас. Пригороды присоединились к CNT. В центре города, где штаб-квартиры политических партий располагались поблизости одна от другой в больших зданиях или реквизированных отелях, на их крышах появились пулеметы и сверху открыли стрельбу. Машины расстреливали с обеих сторон. Тем не менее в «Телефонике» было достигнуто перемирие, и связь продолжала работать. Полиция с первого этажа даже посылала наверх сандвичи работникам из CNT. Все же несколько полицейских машин были взорваны кинутыми с крыш гранатами. Любое передвижение на машине таило в себе опасность³.

4 мая в Барселоне воцарилась тишина, если не считать редких пулеметных очередей и ружейных выстрелов. Магазины и дома были перекрыты баррикадами. Отряды вооруженных анархистов нападали на здания гражданской гвардии и правительства. За этим следовали контратаки коммунистов или правительственных сил.

19 июля 1936 года огонь велся с тех же точек, что и в тот эпический день. И снова полиция стреляла в своих бывших товарищей по оружию – в июле в солдат, а теперь в анархистов, – толком не понимая, что к чему, но подчиняясь «непререкаемым законам революционного хаоса». Тем временем политические лидеры анархистов Гарсиа Оливер и Федерика Монтсень обратились по радио из Валенсии с призывом к своим сторонникам сложить оружие и вернуться к работе. «Солидаридад обрера» воззвала к тому же. Затем эти два министра направились в Барселону вместе с Мариано Васкесом, секретарем Национального комитета CNT. Они хотели избежать столкновения с коммунистами. Ларго Кабальеро тоже не хотел пускать в ход силу против анархистов. Тем временем 500 человек колонны Дуррути собрались в Лериде, чтобы двинуться маршем на Барселону, но после выступления Гарсиа Оливера остались на месте. Но члены CNT из рабочих, возбужденные действиями экстремистских групп анархистов, называвших себя «друзьями Дуррути», не подчинились своим лидерам. POUM встал в одни ряды с экстремистами. «Ла Баталья», газета POUM, выдвинула лозунг «возрождения духа 19 июля».

Все это время в Женералитате шли переговоры. Тарраделльясу, поддержанный Компаньсом, отказался смещать Родригеса Салу и Айгуаде. Все же 5 мая решение было наконец найдено. Каталонское правительство уходит в отставку, и его заменяет Временный совет, в состав которого не войдет Айгуаде. Анархисты, «Эскерра» и Партия виноделов будут представлены как и раньше. Но беспорядочная стрельба тем не менее продолжалась. Вдоль пустынных широких улиц свистели пули, принося смерть каждому, кто неосмотрительно выглянет из дома или из-за укрытия. Был убит видный итальянский анархист, интеллектуал, профессор Камилло Бернери⁴. «Друзья Дуррути» выпустили в свет листовку, сообщающую о создании революционной хунты. Все ответственные за нападение на «Телефонику» будут расстреляны. Гражданская гвардия должна быть разоружена, a POUM, «завоевавший авторитет среди рабочих», вновь получить место в правительстве. «Ла Баталья» перепечатала этот манифест без комментариев. Тревожная атмосфера усилилась с появлением в заливе британского эсминца. Лидеры POUM без всяких на то оснований опасались, что начнется обстрел города⁵.

Все утро 6 мая сохранялось перемирие, объявленное CNT. Но призывы вернуться к работе не приносили результатов – причиной тому было не упрямство, а страх. Днем бои возобновились. Отряды полиции и «Эскерры» атаковали здания, в которых засели анархисты. Группа гражданских гвардейцев была расстреляна в помещении кинотеатра из 75-миллиметровых орудий, которые члены «Либертарианской молодежи» доставили с побережья. Антонио Сесе, генеральный секретарь каталонского отделения UGT, только что введенный в состав Женералитата, был убит по пути к месту работы (скорее всего, случайно, поскольку по всем движущимся машинам автоматически открывался огонь). Тем не менее к вечеру из Валенсии в сопровождении линкора прибыли два крейсера с вооруженным контингентом на борту. Нежелание Ларго Кабальеро предпринимать хоть какие-то действия во время кризиса было сломлено Прието. Сушей из Валенсии прибыли 4000 солдат, по пути подавив мятежи в Таррагоне и Реусе. В четверть пятого утра 7 мая радио CNT обратилось с отчаянным призывом о возвращении к нормальному образу жизни, чего и удалось достичь благодаря присутствию на улицах гражданской гвардии из Валенсии. На улицах снова появились жители города. Прогуливаясь по Рамблас, они обсуждали ход боев. 8 мая радиопередача CNT потребовала: «Долой баррикады! Каждый горожанин должен принести камень для мостовой! Вернемся к нормальной жизни!» С мятежом в Барселоне было покончено. По официальной оценке, во время уличных боев было убито 400 человек и 1000 ранено⁶.

¹ Такое же впечатление создалось и у Джорджа Оруэлла, который 26 апреля вернулся в Барселону с фронта, где воевал в рядах POUM. Все же к его рассказу о мятеже, пусть он и великолепно написан, следует относиться с определенной сдержанностью.

² Слабые попытки взять Теруэль не принесли результатов.

³ Мистер Ричард Беннет, работавший на Барселонском радио, рассказал мне, как в его дверях возникли два человека с гранатами, которые прямо спросили его: «Ты на чьей стороне?» – «На вашей», – мудро ответил тот.

⁴ Кем? Несмотря на обвинения, что это было работой OVRA, тайной полиции Муссолини, все говорит о вине коммунистов. Поскольку Бернери по дороге домой приветствовали по-итальянски, убийца мог быть из числа итальянских коммунистов.

⁵ Оруэлл, который был в дозоре POUM, разделял эти опасения.

⁶ Есть и другие цифры: 900 убитых и 2500 раненых. Лидеры анархистов потом сожалели, что пошли на прекращение огня, хотя в конечном итоге им бы пришлось сдаться коммунистам.

Наступление в Эстремадуре. – Кампания против POUM. – Политический кризис в Валенсии. – Падение Ларго Кабальеро. – Доктор Негрин. – Правительство Негрина.

Мятеж в Барселоне привел к последнему этапу нападок коммунистов на Ларго Кабальеро. Отношения между премьер-министром и коммунистами стали еще хуже, чем во время диспута по стратегии. Несколько офицеров-республиканцев из высшего командования предложили устроить проверку только что сформированной новой республиканской армии, бросив ее в наступление в Эстремадуре (направление Пеньярройя и Мерида). Коммунисты возражали против этого плана. Они доказывали, что для его осуществления надо собрать не меньше 75 000 человек и обеспечить мощную поддержку с воздуха. Новый советский главный военный советник генерал Кулик предложил нанести удар с республиканских позиций вдоль дороги на Ла-Корунью по направлению к маленькому городку Брунете, отрезав националистов, засевших в Университетском городке и Каса-де-Кампо¹. Мьяха, который после полученных испытаний в Мадриде находился под сильным влиянием коммунистов, заявил, что не одобряет эстремадурский план. Поскольку офицеры-республиканцы продолжали стоять на своем, советские советники просто объявили, что авиации для готовящегося наступления не будет выделено². В очередной раз коммунисты отстаивали политику, которая служила их целям, но и с военной точки зрения она была более продуманной, чем у оппонентов. При всех недостатках плана с Брунете он все же был более практичен, чем надуманный замысел наступления в Эстремадуре.

Спорам на военные темы сопутствовало усиление войны коммунистов с Ларго Кабальеро. Галарса, министр внутренних дел и давний противник коммунистов, был снят с поста за то, что позволил разрастись барселонскому кризису, за его неспособность «увидеть открытые приготовления к контрреволюционному путчу». 11 мая газета POUM «Аделанте», выходящая в Валенсии, бросила открытый вызов правительству, сравнив его репрессивные меры с политикой правительства Хиля Роблеса. 14 мая правительство приказало в течение 72 часов сдать все оружие – кроме того, что было у армии. Гражданская гвардия Барселоны, PSUC и милиция начали собирать его. Наконец 15 мая на заседании кабинета в Валенсии Хесус Эрнандес и Урибе предложили распустить POUM. Ларго Кабальеро ответил, что он сам рабочий и не станет разгонять братский рабочий союз. Члены кабинета из числа анархистов поддержали премьер-министра и заявили, что волнения в Барселоне были спровоцированы «нереволюционными партиями». Два коммуниста, за которыми затем последовали Хираль, Ирухо, Прието, Альварес дель Вайо и Негрин, покинули заседание, обвинив напоследок анархистов в барселонских беспорядках. Разразился кризис самого кабинета. В этот же день Эрнандес, действуя на руку коммунистам, предложил Негрину стать премьер-министром. Тот ответил, что примет предложение, если эту идею одобрит его партия, добавив, что он не пользуется популярностью в массах. Эрнандес ответил, что ее можно завоевать. Если и есть то, чем коммунисты успешно занимаются, то это пропаганда. Негрин возразил, что он не коммунист, на что Эрнандес заметил: «Оно и к лучшему». На следующий день, 16 мая, Кабальеро вручил Асанье прошение об отставке. Президент попросил премьер-министра исполнять свои обязанности до окончания запланированной военной операции – то ли в Брунете, то ли в Эстремадуре. Ларго Кабальеро согласился, и Асанья начал планировать состав кабинета без участия коммунистической партии. Такой резкий разрыв с предыдущей администрацией понадобился для создания новой исполнительной власти. Как следствие, Ларго Кабальеро, поддержанный исполнительным комитетом UGT, обратился к анархистам с идеей формирования чисто профсоюзного кабинета министров силами CNT и UGT. Это был путь к созданию синдикалистского государства. Скорее всего, именно в этот момент Негрин, Альварес дель Вайо и Прието заявили Ларго Кабальеро, что правительство нельзя формировать без коммунистов, иначе республика лишится советской помощи. Коммунистическая партия послала ноту Ларго Кабальеро, назвав те условия, при которых она поддержит возглавляемое им правительство. Решение всех военных проблем должно стать прерогативой Высшего военного совета. Премьер-министр отказывается от поста военного министра. Министры должны получить одобрение всех партий, поддерживающих правительство (Галарса должен быть снят с поста). На главу генерального штаба возлагается обязанность планировать ход военных действий. Политкомиссары будут нести ответственность только перед военным комиссариатом, хотя тот, в свою очередь, станет отвечать перед военным министром и Военным советом. Эти условия были отвергнуты Ларго Кабальеро, который настаивал (в чем-то повторяя Асквита в 1916 году), что контроль за военными действиями должен оставаться в его руках. Его старые враги-анархисты оказали ему полную поддержку. Асанья в это время обдумывал кандидатуру, которая устроила бы все стороны. Прието не подходил, поскольку его давняя вражда с Ларго Кабальеро была слишком хорошо известна. Самым подходящим выбором оказался Негрин, которого поддерживали коммунисты.

Хуан Негрин был выходцем из процветающей семьи среднего класса с Канарских островов. Получив в Германии медицинское образование, позднее он тесно сотрудничал с нобелевским лауреатом в области медицины Рамоном-и-Кахалем. Несмотря на свой юный возраст, Негрин стал профессором психологии в Мадридском университете и многое сделал для организации Университетского городка. Он не вступал ни в одну политическую партию и искренне не интересовался политикой вплоть до последнего года диктатуры Примо де Риверы, когда ему стало ясно, что, если он хочет лучшей Испании, то его обязанность – вступить в социалистическую партию. Но хотя при республике доктор Негрин стал депутатом, до начала Гражданской войны он не принимал активного участия в политике, уделяя основное внимание своей работе. Едва ли не единственным запомнившимся политическим актом Негрина было его голосование во время республики 1932 года вместе со своей фракцией против отмены приговора генералу Санхурхо.

Несмотря на отсутствие у него политического опыта, в сентябре 1936 года Ларго Кабальеро назначил его министром финансов. Поскольку Негрин успешно работал в университетской администрации и интересовался в ней финансовыми проблемами, социалистическая партия рекомендовала его на этот трудный пост. В то время он считался сторонником Прието. Но практически никогда не произносил речи в кортесах и с политической точки зрения оставался совершенно неизвестной личностью. В министерстве финансов Негрин проявил себя как хороший администратор. Он умело разобрался со сложными вопросами уплаты за советскую военную помощь и установил прекрасные личные отношения с советским экономическим советником Сташевским. У Негро не было каких-либо личных симпатий, он не обладал никакими политическими предрассудками и никому не клялся в верности. Сочетание общепризнанной эффективности в работе с прекрасным академическим образованием устраивало всех, даже Англию и Францию. За него, как за нового лидера республики, сменившего Ларго Кабальеро, безоговорочно проголосовали самые разные политические группировки. Не в пример Франко, многие политики республики (и не только коммунисты) считали, что при желании им будет сравнительно легко влиять на Негрина.

Тем не менее в начале своего премьерства он заявил Асанье, что, если уж ему довелось стать премьер-министром (чего он совсем не хотел), он будет исполнять свои обязанности «на все сто процентов». Так будет, пока длится война. Не стоит и говорить, что интеллектуальное превосходство Негрина, неминуемым следствием которого явилось его преображение в ранг высококлассного политического мыслителя, стало умножать и число врагов нового премьера. Некоторые политики, особенно члены его собственной социалистической партии, были вне себя от того, что этот новичок позволяет себе так диктаторски относиться к ним. И к тому же он обрел политический успех. Члены его собственного кабинета были разгневаны привычкой Негрина есть и пить в самые неурочные часы и собирать совещания в любое время (кстати, подобные привычки Черчилля злили его военных советников). Противники премьера в частном порядке обвиняли Негрина в недостатке римских добродетелей, необходимых, по их мнению, для победы в войне. Конечно же у него, как у Ларго Кабальеро и Прието, установились тесные отношения с Советским Союзом – главным источником снабжения оружием республиканцев. Более того, во время премьерства Негрина Испанская коммунистическая партия с ее политической сдержанностью и безжалостным реализмом перед лицом войны стала самой полезной политической партией в Испании. Негрин многому научился как от советского посла, так и от испанских коммунистов, которых недолюбливал. Как министр финансов, Негрин был особо озабочен доставкой испанского золота в Москву. Его последующие связи с Россией напоминали отношения Фауста и Мефистофеля.

Но было бы совершенно неправильно считать, что Негрин был простым инструментом советской политики. Были в Испании такие политики, которые успешно использовали коммунистическую партию, но не подчинялись ее влиянию. В 30-х годах XX века такое встречалось часто. Личная самоуверенность Негрина и скрытые качества натуры, возможно, привели его к мысли, что в случае необходимости он сможет порвать с коммунистической партией. И когда в начале лета 1938 года Негрин стал искать возможности компромисса с националистами, сомнительно, чтобы он при этом советовался с коммунистами или с кем-либо еще. Смешно было бы предположить, что такой жесткий и независимо мыслящий интеллектуал с таким нелегким характером может кому-то подчиняться. Хотя у него и были прекрасные отношения с советским экономическим советником Сташевским, запомнился случай (в бытность его министром финансов), когда Негрин резко осадил его, посоветовав не лезть во внутренние дела Испании. В противном случае, сказал Негрин, «вот вам дверь». По крайней мере, один раз (скорее всего, из-за убийства Андреса Нина) Негрину пришлось сдержаться, чтобы вообще не порвать дипломатических отношений с Советским Союзом. Если Ларго Кабальеро принимал советского посла Розенберга в любое время и без предварительной договоренности, то Негрин настоял, чтобы Гайкин и Шевченко, сменившие Розенберга, заранее звонили по телефону и договаривались о встрече. Ларго Кабальеро позволял русским называть себя «товарищ», а Негрин сменил форму обращения на «сеньор премьер-министр». Негрин не поддерживал близких отношений с руководством Испанской коммунистической партии, а Пассионарию откровенно не любил. Хотя анархисты все больше уходили в тень, влияние коммунистической партии при Негрине росло куда медленнее, чем при Ларго. Эрнандес признавал, что могло прийти время, когда понадобится «ликвидировать» Негрина³.

Война носила смертельный характер. Побежденные не получали ничего. Если милиция, находившаяся под контролем коммунистов, устраняла наиболее яростных и непримиримых революционеров, то это следовало принимать как должное исходя из того, что репутация республики за рубежом при этом не потерпит большого урона. Негрин был вынужден считаться с такими людьми, как Асанья, «сильный человек республики», и Ларго Кабальеро, «испанский Ленин». Но они, в том числе и Прието, теряли свой престиж. Анархисты тоже упали духом. Негрин взял на себя нешуточную ответственность, когда стал премьер-министром. Он допускал ошибки, но вплоть до конца Гражданской войны этот высокомерный физиолог с беспорядочной личной жизнью воплощал дух Испанской республики.

Сформированный Негрином кабинет включал в свой состав двух социалистов кроме него самого: Прието как военного министра и протеже Прието – Сугасагойтиа, который стал министром внутренних дел. Коммунисты Эрнандес и Урибе сохранили свои прежние посты министров образования и сельского хозяйства. Республиканец Хираль стал министром иностранных дел, а его коллега по партии Хинер де лос Риос министром связи и общественных работ. Баск Ирухо занял пост министра юстиции, а каталонец Хайме Айгуаде, брат бывшего советника, – министра труда. То есть в состав правительства не был включен ни один из представителей крыла Ларго Кабальеро из социалистической партии. Аракистайн, один из немногих оставшихся сторонников Кабальеро, даже покинул посольство в Париже. Его заменил Осорио-и-Гальярдо, католик, бывший министр при монархии, чье назначение, как предполагалось, должно было успокоить французских правых⁴. Альварес дель Вайо, который перестал быть политическим сторонником, но продолжал оставаться другом ушедшего премьера, сохранил свой пост главного политического комиссара и представителя Испании в Женеве. Негрин предложил анархистам войти в кабинет, но они отказались, сказав, что не хотят провоцировать кризис, который будет «неумным, ненужным, мешающим ведению войны». Они сказали, что союз с Негрином докажет отсутствие у них благородства. Коммунистическая партия протянула руку дружбы CNT, предложив провести двустороннюю «дискуссию о проблемах», но это предложение было отвергнуто. Тем не менее 30 мая Гарсиа Оливер и еще трое других бывших министров из числа анархистов произнесли речи, полные гордости за свои достижения во время пребывания в правительстве.

Поскольку коммунистическая партия продолжала быть самым сильным оппонентом социальной революции, правительство Негрина было более правым, чем его предшественники. Самым заметным членом правительства, без сомнения, был Прието, который контролировал весь механизм ведения войны. Поскольку он был известным антикоммунистом, коммунистическая партия не многое получила от нового правительства. И как часто бывало в политике коммунистов, их самые блистательные и успешные политические маневры в конечном итоге не давали им немедленного преимущества.

¹ Генерал Берзин был в Бильбао. Личность Кулика оставалась неясной. Эрнандес описывал его как «грубоватого, высокого и сильного, симпатичного человека, напоминающего полярного медведя».

² Согласно неопубликованному меморандуму госдепартамента, присланному из Валенсии, в данный момент в распоряжении республики было 460 самолетов. 200 из них – советские истребители, 150 – советские бомбардировщики, 70 – советские самолеты-разведчики, 8 – французские бомбардировщики «Блох-210» и 32 самолета смешанного назначения.

³ Возможно, это было сказано потому, что вначале Негрин возлагал надежды на мировую войну, которую считал неизбежной, а Сталин постоянно старался остаться в стороне от нее. К тому же Негрин как-то разгневал Сталина, настаивая, чтобы тот немедленно принял посла республики в Москве Марселино Паскуа (с просьбой о помощи), или же тот будет отозван на родину.

⁴ Самым влиятельным представителем республики в Париже в период правительства Негрина был американский журналист Луис Фишер. Из своей штаб-квартиры в отеле «Лютеция» (рядом со станцией метро «Севр-Вавилон») он продуманно руководил организацией закупок оружия и распространением прореспубликанских пропагандистских материалов.

Новая война в Бискайе. – Бестейро в Лондоне. – Предложение о посредничестве. – Инцидент с «Барлеттой». – Инцидент с «Германией». – Немецкий флот у Альмерии. – Прието предлагает объявить войну Германии.

Случайно, но очень к месту в правительстве Негрина оказались пять уроженцев баскских провинций – Прието¹, Сугасагойтиа, Ирухо, Урибе и Эрнандес. Фронт продолжал медленно рассыпаться. Басков оттеснили почти к самому «железному кольцу». Бомбежки продолжались. Немцы экспериментировали – сможет ли дождь небольших зажигательных бомб, сброшенных на леса, заставить басков отступить с их позиций? Два астурийских и сантандерский батальоны покинули свои места в линии обороны, хотя их было легко защищать. Свежая наваррская бригада освободила итальянцев, окруженных у Бермео.

В это время Нейрат, посетивший Рим, услышал от Муссолини, что Германия и Италия «принесли достаточно жертв» ради Франко. Дуче сообщил, что через месяц отведет своих итальянцев, если испанцы не примутся воевать со всей энергией. Самолеты, посланные в помощь баскам из Валенсии через Францию, были задержаны в Тулузе голландским полковником Люнном из Комитета по невмешательству. Затем их вернули в Валенсию, предварительно конфисковав пулеметы. И все же 22 мая десять истребителей предприняли рискованный перелет в Бильбао через националистскую Испанию. Семь из них благополучно приземлились. Стали распространяться слухи, что Мола угрожает сровнять Бильбао с землей. Он будто бы добавил: «И при виде этой пустой и безлюдной земли англичане вечно будут сожалеть, что помогали баскским большевикам». Может, именно эти разговоры вместе со всеобщим ужасом от разрушения Герники и заставили британское правительство дать согласие Франции вместе с ней эскортировать корабли с баскскими беженцами (в числе которых были и английские торговые суда), как только те выходили за пределы трехмильной зоны вод Испании. В числе первых беженцев были вывезены дети вместе с теми, кто взялся присматривать за ними. Франция согласилась принять 2300 детей, а советское правительство взяло на себя заботу о детях коммунистов. В Англии комитет по спасению баскских детей, поддержанный английским отделением римско-католической церкви, принял 4000 детей. После того как их тщательно обследовали четыре врача из министерства здравоохранения, детей разместили в лагере Стоунхэм в Линкольншире. Националисты протестовали, считая, что эти шаги свидетельствуют о намерении басков разрушить Бильбао. Но эвакуация «наших смелых детей-путешественников», как пресса Бильбао называла отъезжающих, беспрепятственно продолжалась².

Тем временем Антони Идену нанес визит социал-реформист профессор Бестейро, который 12 мая представлял республику на коронации короля Георга VI. Бестейро явился к Идену по просьбе Асаньи, обратившись к английскому министру иностранных дел с просьбой стать посредником в Гражданской войне. Асанья предложил отвести иностранных волонтеров и расположить в Испании силы великих держав. Эту идею лелеял и сам Иден. Но британский посол в Валенсии мистер Леч сообщил – накал ненависти в Испании таков, что посредничество ни к чему не приведет. Тем не менее Иден продолжал держаться за эту идею. Английские послы в Риме, Берлине, Париже и Москве, а также в Лиссабоне посетили в этих столицах министров иностранных дел и дословно изложили им предложения Асаньи. 19 мая Бастиниани, заместитель Чиано в палаццо Киджи, гневно доложил Хасселю, что план Идена – это типичное «желание Англии любой ценой лишить фашистов плодов победы». 22 мая Франко в разговоре с Фаупелем заметил, что перемирие и свободные выборы приведут к созданию «левого правительства», что будет означать конец белой Испании». И он, и «все испанские националисты скорее погибнут, чем отдадут Испанию в руки «красных» или демократического правительства». Серрано Суньер не сомневался, что любой компромисс «оставит открытыми двери к возвращению того порядка вещей, из-за которого война стала неизбежной». Генералиссимус сказал Фаупелю, что республика может принять предложение о посредничестве, поскольку он ошибочно посчитал, что его внес Прието. «Англичане, – сказал Франко, – хотят перемирия потому, что они вложили большие суммы в басков»³. Разговор между Фаупелем и Франко закончился взаимным признанием в том, что Ватикан доставляет националистам немалые хлопоты. Франко предупредил кардинала Гому, архиепископа Толедо: в Испании никоим образом не должна быть упомянута последняя папская энциклика «Mit Brennender Sorge», направленная против нацистской Германии, которую в марте зачитывали в немецких церквях⁴. 24 мая Чиано сказал американскому послу, что план перемирия явно запоздал, так как Франко вот-вот войдет в Бильбао. В Женеве наконец встретился Совет Лиги. Альварес дель Вайо потребовал обсудить итальянскую интервенцию в Испании. Прибыв в Женеву во главе британской делегации, Иден открыто признал, что план прекращения огня провалился. И в самом деле, больше о нем не было слышно ни слова. 28-го Совет Лиги принял к рассмотрению жалобу Испании. Альварес дель Вайо красноречиво рассказал о немецкой и итальянской интервенции. Он усомнился, сможет ли контроль за политикой невмешательства реально предотвратить приток военных материалов, и согласился с отводом добровольцев. Литвинов полностью поддержал его. Дельбос и Иден заявили, что «страстно верят» в прогресс, которого удалось добиться с прошлого декабря, когда совет в последний раз обсуждал испанский вопрос. Их политика и за столом конференции, и в ее кулуарах была такой же, как всегда, – не обострять накал страстей, не доводить нетерпение Германии или Италии до такой степени, чтобы они вышли из Комитета по невмешательству.

В тот же день в Лондоне Гранди сообщил о новом инциденте – на этот раз с итальянским крейсером «Барлетта». Этот корабль, входивший в состав сил военно-морского контроля за политикой невмешательства, укрылся в гавани Пальмы-де-Мальорки. Он не выполнял свои патрульные обязанности, поскольку Мальорка входила во французскую зону ответственности. Но его присутствие в Пальме кончилось далеко не лучшим образом. Во время налета 24 мая республиканской авиации на остров крейсер получил повреждения. Были убиты шесть итальянцев. Комитет по невмешательству распространил резолюцию, осуждающую этот инцидент, и внес предложение об организации в Пальме безопасной зоны для всех военных кораблей, несущих патрульную службу. На следующий день Совет Лиги выпустил пустую, выхолощенную резолюцию. В ней выражалось сожаление, что не была выполнена предыдущая, декабрьская, резолюция, приветствовалось начало контроля за невмешательством, предлагался отвод добровольцев, осуждалась бомбардировка открытых городов и поддерживались гуманитарные действия, которые предприняли Англия и Франция ради баскских детей. Нет необходимости говорить, что эти ханжеские чувства были обречены оставаться лишь благими пожеланиями. В тот же день с Балеарских островов пришло сообщение о новом морском инциденте.

Министерство обороны из Валенсии заявило, что военно-морской патруль сил невмешательства не имеет законного права действовать в пределах испанских территориальных вод. Пальма известна как центр, где националисты получают оружие. Поэтому республиканцы будут продолжать ее бомбардировки. Тем не менее вне пределов испанских территориальных вод патрульные корабли могут чувствовать себя в безопасности. 26 мая воздушный налет на Пальму повторился, и бомбы поразили немецкое патрульное судно «Альбатрос», которое, закончив дежурство, зашло на отдых в Пальму. 29 мая командир патруля выразил протест. Он предупредил, что в случае повторения подобных явлений придется принимать соответствующие «контрмеры».

В тот же вечер немецкий линкор «Дойчланд» встал на якорь у Ибисы. Внезапно в небе появились два самолета, и на фоне заходящего солнца в них нельзя было опознать республиканские самолеты. Спикировав на линкор, они сбросили две бомбы. Одна разорвалась в кают-компании, убив 22 и ранив 83 члена экипажа. Вторая попала в кормовые надстройки, причинив незначительный урон.

Министерство обороны республики выступило с утверждением, что линкор первым открыл огонь по самолетам, которым пришлось предпринять ответные действия. Но это так и не разрешило ситуацию. Самолет-разведчик, который, по утверждению министерства, появился над линкором, не имеет при себе бомб⁵. Возможно, налет произошел из-за свойственной республиканской авиации недисциплинированности. Но в любом случае налет на «Дойчланд» не был незаконным действием. Гавань Ибисы была обычным объектом налетов республиканской авиации.

Весь следующий день немцы решали, что им делать. Гитлер впал в неукротимую ярость из-за гибели такого количества немцев, и министр иностранных дел Нейрат провел с ним не менее шести часов, стараясь смягчить его гнев. Линкор своим ходом пришел в Гибралтар, где снял с борта раненых. По пути скончалось еще девять человек, так что общее количество погибших теперь равнялось тридцати одному.

На рассвете 31 мая немцы осуществили свою месть. У Альмерии появились крейсер и четыре эсминца, которые выпустили по городу не меньше 200 снарядов, разрушив 35 зданий и убив 19 человек. В тот же день Риббентроп заявил перед Комитетом по невмешательству, что Германия отказывается участвовать в дискуссиях о политике невмешательства и о военно-морском патрулировании, пока она не получит гарантии против повторения подобных инцидентов. Гранди сказал, что Италия будет действовать точно так же. 1 июня Иден продемонстрировал «плохое чувство юмора» во время разговора с Аскарате, ясно дав понять, что верит в немецкую версию инцидента. В Берлине Нейрат доказал Франсуа-Понсэ, что Германия проявила «предельную сдержанность», и посол согласился с ним. Сэр Невилл Чемберлен, который только что прибыл в Берлин английским послом, попросил Нейрата «не делать красным комплименты, считая, что ситуация в Испании может превратиться в мировую войну». Но его манера выражаться, с которой он недвусмысленно высказывал свою точку зрения, сформировалась, без сомнения, на его последнем посту в Буэнос-Айресе. Нейрат ответил, что этот инцидент должен вынудить Британию изменить свое прежнее «благожелательное отношение» к Испанской республике. В Париже Дельбос указал Вельчеку, что Франция тоже оказалась жертвой нескольких провокационных инцидентов со стороны националистов, но воздержалась от ответных репрессий. Даже Корделл Холл пригласил к себе нового немецкого посла в Вашингтоне Дикхофа. Со своей обычной вежливостью государственный секретарь сказал ему, что Соединенные Штаты «были бы рады убедиться, что Германия может найти способ мирного решения испанских трудностей». В Женеве Альварес дель Вайо тут же воспылал идеей поставить испанский вопрос в Лиге Наций. Но Иден и Литвинов высказались против этого плана.

В Валенсии состоялось совещание республиканского кабинета министров. Прието хотел обрушить бомбовый удар на немецкий флот в Средиземном море. Это, сказал он, может стать началом мировой войны, но имеет смысл рискнуть, поскольку в таком случае Германия, вне всяких сомнений, не сможет больше помогать Франко. Негрин предложил проконсультироваться с Асаньей. Таким образом, и у всех министров появится возможность посоветоваться со своей совестью и со своими друзьями. Эрнандес и Урибе направились в Центральный комитет коммунистической партии. Предложение Прието привело коминтерновских советников в смятение. Кодовилья поспешил в советское посольство. Тольятти встретился с советскими советниками в их штаб-квартире, в апельсиновой роще у Эль-Ведата. Состоялись консультации с Москвой⁶ по радио. Сталин ответил, что советское правительство не хочет мировой войны. То есть план Прието надо любой ценой отвергнуть. В случае необходимости Прието следует уничтожить. Республиканский кабинет министров вместе с Асаньей в конечном итоге тоже отверг план Прието. Настоящая война против Германии может привести к полному уничтожению республики прежде, чем Англия и Франция успеют прийти к ней на помощь. «Инцидент» в Альмерии было решено предать забвению⁷.

¹ Прието родился в Овьедо, но еще ребенком оказался в Бильбао.

² Кроме того, Англия обратилась к баскам с предложением назвать ряд нейтральных зон, которые гарантрированно не будут подвергаться нападениям. Республиканское правительство выразило протест против этих действий Англии, которая строила отношения с басками так, словно у тех было независимое правительство.

³ Это не соответствовало истине, хотя надо признать, что у Британии были обширные экономические и финансовые интересы в Бильбао.

⁴ Эту энциклику так никогда и не зачитывали в Испании.

⁵ Блюм сообщил американскому послу, что, по имеющейся у него информации, немцы говорили правду.

⁶ Испанские коммунисты называли Москву La Casa (Дом).

⁷ Был еще один случай, когда республика чуть не спровоцировала мировую войну. На летное поле в Барахасе под Мадридом было сброшено обезглавленное тело республиканского пилота с оскорбительными комментариями на итальянском языке. Возмущенная республиканская авиация решила разбомбить Рим. Ее командир Идальго де Сиснерос объявил, что полетит вместе со своими летчиками. Но республиканскому кабинету министров удалось остановить пылких авиаторов. У меня создалось впечатление, что республика просто не представляла, чем для нее кончится настоящая война с Германией или Италией. Весьма сомнительно, что Англия и Франция захотели бы помогать ей, если бы даже у них была такая возможность.

Оборона Страны Басков. – Новое наступление на Уэску и смерть Лукача. – Наступление у Сеговии. – Смерть Молы. – Последний этап кампании у Бильбао. – Принято решение сопротивляться. – Милиция отступает в город. – Падение Бильбао.

Плохая погода остановила операции Молы против Бильбао. В городе действовал новый генеральный штаб, прибывший из Валенсии (он работал рука об руку с Берзиным), которым руководил генерал Гамир Улибарри. В свое время он был начальником пехотной школы в Толедо и с начала войны командовал республиканскими частями у Теруэля. Этот способный офицер очень успешно руководил работой генерального штаба басков. Главным советником оставался советский генерал Берзин. В начале июня стараниями Коминтерна прибыл новый груз чешского оружия, включая 55 зениток. Но самолетов больше не прибывало, а последняя их партия была уничтожена прямо на земле.

Тем временем республиканское правительство предприняло два наступления в других частях Испании в попытке оттянуть силы националистов от Бильбао. Первым стал еще один штурм Уэски на Арагонском фронте. Его поручили реорганизованной каталонской армии, которая после майских мятежей находилась под контролем Валенсии. Наступление, организованное генералом Посасом, не принесло успеха. В течение недели боевых действий из строя вышли 10 000 республиканцев, главным образом анархистов. Среди них оказались и жизнерадостный генерал Лукач, и много итальянцев, служивших под его командой в Бригаде Гарибальди¹. Джордж Оруэлл, недавно получивший ранение, видел, как итальянцы, распевая «Бандьера Росса», в поезде отправлялись на фронт. Из своего санитарного вагона Оруэлл видел, как мимо проплывали «окно за окном со смуглыми улыбающимися лицами, с торчащими из окон длинными стволами пулеметов, с развевающимися красными шарфами – все это медленно двигалось мимо нас, направляясь к бирюзовому морю… Те, у кого хватало сил стоять в проходе, приветствовали проезжающих мимо нас итальянцев. Они махали из окон костылями; забинтованные руки вздымались в красном салюте. Все это было аллегорической картиной войны – поезд, полный здоровыми и сильными людьми, гордо несся к линии фронта, а оттуда медленно тащились вагоны с калеками».

В то же время другое наступление на фронте у Сеговии предпринял генерал Вальтер. 31 мая, бросив в бой ударную силу 14-й интербригады под командой полковника Дюмона, он прорвал передовую линию националистов у Сан-Ильдефонсо. Наступающие достигли Ла-Гранхи, где были остановлены Варелой и частями, переброшенными из дивизии Баррона, стоявшей к югу от Мадрида. Наступление кончилось ссорой Вальтера и Дюмона, которые спорили, на кого будет возложена ответственность за поражение². Поскольку Дюмон пользовался полной поддержкой французских коммунистов, Вальтеру не осталось ничего иного, как возмущаться тщеславием и неумелыми действиями Дюмона. С тех пор Дюмон и Вальтер никогда больше не принимали участия в совместных операциях, а 14-я интербригада была переброшена на другой фронт³.

Было еще одно событие последнего акта кампании под Бильбао. 3 июня погиб генерал Мола. Самолет, на котором он летел в Бургос, врезался в мрачный холм Буитраго. Здесь в июле и августе 1936 года содержались политические заключенные из столицы Кастилии, которые потом были безжалостно перебиты. Обстоятельства гибели Молы неизбежно вызывают вопросы. Говорили, что в самолет была заложена бомба с часовым механизмом. Конечно, смерть Молы многим была бы на руку – в том числе и Франко. По прошествии многих лет живущий в Вальядолиде полковник держал у себя на столе два заряженных пистолета, которые ждали, пока он найдет убийцу своего сына – пилота самолета Молы. Фаупель считал, что Франко, «без сомнения, испытал облегчение при известии о смерти Молы». Последние его слова перед смертью Молы в адрес собрата по оружию были: «Мола – упрямец! Когда я отдавал ему приказы, отличающиеся от его собственных предложений, он часто спрашивал: «Вы больше не доверяете моему руководству?»

Молу как командующего Армией Севера, должен был сменить генерал Давила, исполнительный глава хунты в Бургосе, католик и монархист. Он был управленческим генералом, низенького роста, даже ниже Франко. Место Давилы в Бургосе занял генерал Хордана. До сих пор Хордана не имел почти ничего общего с движением Франко. Член правительства Примо де Риверы, верховный комиссар Марокко при короле, он был уже далеко не молод и тем не менее пользовался репутацией человека, не имевшего личных амбиций. Будучи по убеждениям монархистом, Хордана считал себя либералом. На самом деле он был человеком своего времени, далеким от фашизма, коммунизма и промышленной революции. Вежливый, надежный, очень трудолюбивый, позже он стал министром иностранных дел и много сделал, представляя режим в глазах иностранных послов.

11 июня новый командующий Давила приказал Армии Севера возобновить наступление. Артиллерийская подготовка носила очень мощный характер и основательно потрясла баскских защитников последней высоты перед «железным кольцом». К вечеру генералы Гарсиа Валиньо, Баутиста Санчес и Бартомеу с тремя наваррскими бригадами вышли к этой знаменитой линии обороны. Всю ночь на нее сыпались бомбы. Одна серия зажигательных бомб обрушилась на кладбище, разбросав во все стороны останки мертвецов.

12 июня, после того, как сорок пять батарей несколько часов громили «железное кольцо», бригада Баутисты Санчеса нанесла удар в том месте, где линия обороны была практически полностью разрушена. Без сомнения, эту слабое место басков позволило установить предательство Гойкоэчеа. Штурм начался сразу же после артиллерийской подготовки. Защитники не могли даже точно определить, когда артиллерийский огонь сменился обстрелом из танковых пушек. В пределах «железного кольца», затянутого дымом разрывов, воцарилась растерянность, началось беспорядочное перемещение. И снова различные подразделения баскских сил, поняв, что им угрожает опасность окружения, поторопились отойти. С наступлением сумерек Баутиста Санчес прорвал линию обороны басков на протяжении километра. От центра Бильбао его отделяло всего десять километров. Теперь националисты могли беспрепятственно обстреливать и сам город. 13 июня все силы басков, оборонявших «железное кольцо», оттянулись в пределы города. Из Бильбао многие уже собирались бежать во Францию. В «Карлтон-отеле» состоялась встреча, на которой Агирре и его министры задали военным один вопрос: удастся ли удержать Бильбао? Командующий артиллерией Херрикаэчебарриа дал отрицательный ответ. Советский генерал Берзин, вспомнив оборону Мадрида и свое участие в ней, посоветовал продолжать сопротивление. В ночь с 13-го на 14 июня баскское правительство приняло решение защищать город. Но на запад, к Сантандеру, необходимо было эвакуировать как можно больше мирных жителей. Стало ясно, что город все-таки будет сдан. Ибо оборонять его станет неизмеримо сложнее, если гражданские не будут помогать солдатам в обороне и те не будут чувствовать, что сражаются за свои дома и за своих близких.

14 июня смена в составе баскского командования вдохнула новую жизнь в оборону. Эльзасец полковник Путц, недавно командовавший 14-й интербригадой, возглавил Первую баскскую дивизию. Поток беженцев из Бильбао тянулся весь день; ради дела обороны все чрезмерные страсти были взяты под контроль. Дорога на Сантандер подвергалась пулеметному обстрелу с воздуха летчиками легиона «Кондор». Два судна, набитые беженцами, были перехвачены кораблями националистов. Баскское правительство перебралось в деревню Трусьос в западной Бискайе. В Бильбао осталась «хунта обороны» в составе Лейсаолы (министра внутренних дел), Аснара (социалиста), Астигаррабии (коммуниста) и генерала Гамира Улибарри. К 15 июня благодаря реорганизации, проведенной Путцем, линия обороны могла, по крайней мере, стабилизироваться. На севере закрепился Бельдарран, в центре стоял Путц, а на юге полковник Видаль, профессиональный военный, который присоединился к баскам в Сантандере в начале войны. Именно здесь предатель майор Гойкоэчеа оставил укрепления беззащитными перед очередным штурмом. Люди Видаля дрогнули и кинулись вброд через реку Нервьон, не позаботившись даже взорвать мосты за собой. Таким образом они открыли дорогу на Бильбао. На следующий день, 16 июня, Прието телеграфировал Гамиру Улибарри, требуя любой ценой удержать Бильбао, особенно промышленный район города. В это же утро несколько членов «пятой колонны» начали беспрепятственно обстреливать улицы в предместье Лас-Аренас. Отряд анархистов решительно подавил эту вспышку. Но наступление националистов продолжалось весь день. Дивизия Видаля отступила еще дальше. Путц получил тяжелое ранение. К 17 июня штаб-квартира этих двух командиров находилась в центре Бильбао. В течение дня на город упало 20 000 снарядов.

Позиции милиционеров подвергались непрерывной бомбардировке. Высоты и отдельные здания несколько раз переходили из рук в руки. Днем 18 июня милиция отступила. В самом Бильбао по железной дороге и по двум оставшимся дорогам в Сантандер шла отправка людей и материальных ресурсов. Пути сообщения оказались в пределах досягаемости огня наступающих «Черных стрел». Вечером Лейсаола, до конца сохраняя благородство, распорядился передать врагу политических заключенных, которые были в руках басков, потому что на последнем этапе обороны они оставались без баскской охраны. Он также гарантировал сохранение Бильбао, запретив батальонам коммунистов и анархистов взрывать университет и церковь Святого Николаса, где, как считали военные, могли расположиться вражеские пулеметчики. Националисты к тому времени заняли весь правый берег Нервьона на всем его протяжении от города до моря и большую часть левого берега до железнодорожного моста. Настало время оставлять город. В сумерках 18 июня все баскские части получили приказ уходить из своей столицы, и к утру 19 июня ее покинул последний милиционер. К полудню танки националистов, форсировав Нервьон, двинулись в Бильбао на разведку и нашли город опустевшим. «Пятая колонна», противники режима и тайные агенты тут же дали знать о своем присутствии, вывешивая с балконов желто-красные монархические флаги. Собравшаяся толпа из двух сотен сторонников националистов начала петь и скандировать лозунги. Внезапно появившийся танк басков рассеял толпу, очередью снес три флага с балконов и двинулся по единственной оставшейся свободной дороге. Между пятью и шестью вечера в город вошла 5-я наваррская бригада Баутисты Санчеса и водрузила монархистский флаг на здании муниципалитета. Завоеватели могли припомнить, что именно неудача карлистов в попытке взять Бильбао стоила им поражения в Гражданской войне XIX века в Испании.

По данным Фаупеля, Франко извлек урок из «бессмысленных расстрелов» после взятия Малаги. Поэтому он во избежание эксцессов запретил входить в Бильбао крупным воинским соединениям. Лидеры басков, без сомнения, бежали. Немедленных казней удалось избежать. Были задержаны несколько гражданских лиц. Но падение Бильбао означало конец баскской независимости и сепаратизма. Всех директоров школ уволили. Баскский язык был официально запрещен. В течение суток герр Бетке из ROWAK посетил все шахты по добыче железной руды, плавильные и прокатные заводы Бильбао, обнаружив, что они не пострадали. Работы можно было начинать немедленно, обеспечив потребности нынешнего наступления Франко и будущего – Гитлера.

Сообщение о падении Бильбао принес баскским детям в Англии, в их лагере в Стоунхэме баскский священник. Дети были так потрясены, что стали забрасывать камнями и палками вестника, принесшего такую плохую весть. Триста ребятишек из трех с половиной тысяч, полные отчаяния, вырвались из лагеря.

¹ Венгерские антикоммунисты утверждали, что Лукач по приказу Москвы совершил самоубийство. Эта сказка была опровергнута рассказом Густава Реглера о гибели генерала, который, находясь рядом с ним, был ранен.

² Святая Фунисисла, покровительница Сеговии, позже, когда в 1942 году генерал Варела стал министром обороны в кабинете националистов, получила титул «полного фельдмаршала» за ее участие в обороне города. После этого Гитлер заявил, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не посетит Испанию.

³ Именно это наступление было описано Хемингуэем в романе «По ком звонит колокол». Он предположил, что наступление было обречено на неудачу в силу предательства, но из-за упрямства Марти все же продолжилось. Время действия в книге равно «68 часам между полуднем субботы и днем вторника последней недели мая 1937 года». Хемингуэй вернулся в Нью-Йорк, где развернул кампанию по сбору средств для республики. Его старые друзья в Америке стали свидетелями преображения писателя, ранее не связанного никакими условиями. Во второй половине того же года Хемингуэй вернулся в Испанию.

Теологические последствия падения Бильбао. – Письмо епископов Басконии епископам всего мира. – Ответ епископа Витории. – Споры во Франции. – Преследование националистами баскских священнослужителей.

Падение Бильбао усилило накал и без того жарких споров о религиозной составляющей Гражданской войны в Испании. Республиканские настроения басков, которых даже самые горячие сторонники националистов считали «ярыми христианами в Испании», заставили всех католиков задуматься, кому и чему они верны. В начале весны два очень известных французских католика Франсуа Мориак и Жак Маритэн издали манифест в защиту басков¹. Разрушение Герники лишь усилило позиции тех, кого правая французская католическая пресса окрестила «Красные христиане». 15 мая в Риме два доминиканских монаха из Испании, брат Карро и брат Бертран де Эредиа, выпустили памфлет, опровергающий идею, доминировавшую в «слишком большом количестве домов католиков», что в испанской Гражданской войне можно сохранять нейтралитет. Ибо это означало признание равных прав и для «убийц, предавших Бога и Отечество». Грех, как и преступление, не имеет никаких оправданий. Архиепископ Вестминстерский описал эту войну как «яростную битву между христианской цивилизацией и самыми жестокими язычниками, когда-либо осквернявшими мир». «Обсерваторе романо» привела цифру в 16 500 убитых монахов, епископов и священников, и папа официально объявил всех погибших священников мучениками. Тогда Клод ель написал свою знаменитую оду «Испанским мученикам», строчки которой стали ответом на трактат одного из агентов националистов в Париже. 1 июля Маритэн ответил статьей во французской «Нэвель ревю Франсэз», в которой назвал тех, кто убивал бедных «христовых детей» во имя религии, такими же преступниками, как и те, кто из-за ненависти к религии убивал священников.

В тот же день, 1 июля, испанские иерархи во главе с кардиналом Гомой, архиепископом Толедо, предприняли необычный шаг, направив совместное письмо «Епископам всего мира»². В нем они объясняли, что не хотели «вооруженного плебисцита» в Испании, хотя тысячам христиан «пришлось на свою ответственность взять в руки оружие, дабы спасти основы религии». Они утверждали, что с 1931 года законодательная власть пыталась «изменить испанскую историю таким образом, который противоречил потребностям национального духа». Коминтерн вооружил «революционную милицию для захвата власти». Таким образом, Гражданская война имеет теологическое обоснование, оправдывающее ее³. Епископы припомнили замученных священников и успокоили себя тем, что когда их враги, «совращенные дьявольскими доктринами, принимали смерть от руки закона», то в подавляющем большинстве обращались к Богу своих отцов. На Мальорке только два процента умерли не раскаявшись; в южных регионах таковых было не больше 20 процентов. В заключение епископы назвали движение националистов «большой семьей, которая принимает к себе всех граждан». Несмотря на это замечание (которое было бы более уместно в устах Хосе Антонио), они добавили, что «были бы первыми, которые выразят сожаление, если безответственная автократия парламента будет заменена еще более жестокой диктатурой, не имеющей корней в народе». И наконец, они оправдали (хотя в сдержанных выражениях, дабы не создалось впечатление, что они ищут компромисса) баскских священников, хотя те не слушали «голоса церкви». Письмо это не подписали ни архиепископ Таррагоны (который, без сомнения, не был согласен с его идеями), ни архиепископ Витории⁴. Последний прелат, оказавшийся за пределами страны, возглавил баскских священников. Это неправда, утверждал он, что в националистской Испании существует свобода религии (даже немцы жаловались на преследования протестантов), неправда, что смертные приговоры выносились лишь после суда. Несмотря на его главенство среди других епископов, испанские иерархи обвинили перед папой баскских священников в том, что они действуют как политики и носят оружие. Те ответили, что никто из них не примыкал как священник к Баскской национальной партии и не брал в руки оружие. Но 28 августа Ватикан формально признал «бургосскую власть» – как ее называл британский Форин Офис – официальным правительством Испании. В столицу Кастилии прибыл папский нунций. Следовательно, теперь любой католик, вставший на сторону республики, или те, кто, как Маритэн, считал, что церковь должна соблюдать нейтралитет, могли считаться врагом.

Тем не менее во время всего испанского конфликта продолжали публиковаться памфлеты на эту тему, особенно во Франции. Мориак писал статьи в защиту республики. Моррас ответил в «Аксьон Франсэз», что единственный подлинный интернационал – это церковь. Бернанос опубликовал ужасающий отчет о репрессиях националистов на Мальорке. Ему ответил некий литератор правых взглядов. В Льеже исполняли молитву изгнанных испанских священников, обращенную к Богоматери Пиларской: «К Тебе, о Мария, владычица мирская, мы всегда возвращаемся, мы, верные сыны Твоей возлюбленной Испании, теперь оклеветанные и очерненные преступным большевизмом, обездоленные еврейским марксизмом и опозоренные варварским коммунизмом. Со слезами на глазах мы молим Тебя прийти нам на помощь, поспособствовать конечному триумфу блистательных армий Освободителя и Завоевателя Испании, новому Пелайо, Каудильо! Слава Христу, Владыке нашему!»

В Америке баскские священники обращались за поддержкой главным образом к протестантам. Опрос американских католиков показал, что на стороне епископов стоят лишь четыре из десяти католиков. Америка придерживалась столь осторожной позиции, что даже предложение принять у себя какую-то часть баскских детей было отвергнуто. Власти посчитали, что это может быть сочтено нарушением политики нейтралитета. А тем временем в баскских провинциях началась кампания преследований. 278 священников и 125 монахов (включая 22 иезуита) были изгнаны из приходов, заключены в тюрьму, депортированы в другие районы Испании или даже казнены.

¹ Этот документ также подписали Жорж Бидо, Клод Бурде и Морис Мерло-Понти.

² Оно было опубликовано в Лондоне католическим Обществом Истины. Вполне возможно, что его написали по предложению генерала Франко. Но текст был написан кардиналом Гомой, и оно циркулировало среди епископов для сбора подписей.

³ Брат Игнасио Менендес Рейгада добавил, что мятеж не только имел оправдание, «но и был долгом».

⁴ Епископ Ориуэлы был нездоров, и подпись под письмом поставил его представитель. Как можно предположить, рассказ, что епископ Овьедо специально уехал, дабы не ставить свою подпись, не соответствует действительности. Архиепископ Таррагоны, хотя и воздерживался от комментариев по поводу отношения испанской церкви к Гражданской войне, никогда публично не объявлял о своей позиции по этому вопросу. Тем не менее он не вернулся в Испанию и умер в изгнании в монастыре Шартрез под Цюрихом. На могиле его осталась лаконичная эпитафия: «Я умер в изгнании потому, что слишком любил свою страну».

Падение POUM. – Арест и убийство Нина.

В последние дни перед сдачей баскской столицы правительство республики занималось уничтожением POUM. При Негрине вся энергия коммунистов была направлена на преследование этой секты. Ее обвиняли в фашизме и в заговоре в пользу Франко.

Истина заключалась в том, что в апреле мадридская полиция, находившаяся под контролем коммунистов, выявила широкий заговор фалангистов. Один из заговорщиков, Кастилья, испугавшись угроз, стал двойным агентом. Он обратился к другому фалангисту, Гольфину, с провокационным предложением подготовить план военного мятежа, который должна поднять «пятая колонна». Гольфин это сделал и был задержан. Затем кто-то, скорее всего тот же Кастилья, написал письмо, якобы от Нина к Франко, в котором выражалась поддержка этого плана. Примерно в то же время был выявлен другой подлинный агент фалангистов Хосе Рока, хозяин небольшого книжного магазина в Жероне. Он попал в поле зрения каталонских коммунистов, которых контролировал Эрнё Герё. В задачи Роки входила передача посланий фалангисту Дальмау. Спустя какое-то время после роспуска POUM в магазин зашел некий хорошо одетый человек, передал деньги для Роки, письмо для Дальмау и спросил, может ли он оставить в магазине дня на три свой саквояж. Рока согласился. Почти сразу же явилась полиция с обыском. Естественно, они нашли саквояж, открыв который обнаружили папку с секретными документами, на которых, как ни странно, стояли печати военного комитета POUM.

Среди этих документов было и пресловутое письмо Нина к Франко. После находки саквояжа коммунисты начали дело против POUM. Конечно, все бумаги были подделаны¹.

К середине июня коммунисты укрепили свое положение настолько, что смогли перейти к последнему акту преследования POUM. Стоит отметить, что 12 июня в Москве за «заговор в пользу Германии» были расстреляны маршал Тухачевский и семь других крупных советских военачальников. Конец 1937-го и весь 1938 год в советском руководстве и армии шли аресты. И вряд ли Хесус Эрнандес удивился словам полковника Ортеги, коммуниста, генерального директора службы безопасности, что Орлов, шеф НКВД в Испании, отдал приказ об аресте всего руководства POUM. Эрнандес отправился к Орлову, который заявил, что кабинет министров не в курсе этого дела, поскольку министр внутренних дел Сугасагойтиа и другие – друзья задержанных. Имеются убедительные доказательства, добавил Орлов, что POUM был вовлечен в шпионскую сеть фашистов. Эрнандес встретился с Диасом, который пришел в ярость. Вместе они явились в штаб-квартиру коммунистов, где произошла бурная ссора. Диас и Эрнандес обвинили иностранных «советников». Кодовилья спокойно предположил, что Диас заболел от перенапряжения на работе. Почему бы ему не взять отпуск и не отдохнуть? Тем временем в Барселоне по приказу Антонова-Овсеенко, советского генерального консула, была закрыта штаб-квартира POUM в отеле «Фалькон», который незамедлительно превратили в тюрьму. Сам POUM был объявлен вне закона, и сорок членов его центрального комитета арестованы. Андрее Нин содержался отдельно от остальных, но все его друзья оказались в казематах подземной тюрьмы в Мадриде. Все члены или сторонники POUM опасались ареста, поскольку уже была хорошо известна привычка сталинистов обвинять в предполагаемых преступлениях лидеров возможных сторонников подозреваемой партии. Коммунистические газеты ежедневно выкрикивали обвинения в адрес членов POUM, которые сидели под арестом, но так и не предстали перед судом. Коммунисты объявляли, что вскрыты многочисленные свидетельства, которые являются неопровержимыми доказательствами вины POUM. Поползли слухи, что Андрее Нин убит в тюрьме.

Негрин послал за Эрнандесом и впрямую спросил его, где Нин. Эрнандес ответил, что ничего не знает. Негрин посетовал, что русские чувствуют себя в Барселоне как дома. Как отреагирует кабинет, когда сегодня днем, вне всяких сомнений, будет поднят вопрос об исчезновении Нина? Эрнандес пообещал расследовать эту историю. Кодовилья же заявил, что он знает о Нине. Его допрашивают. Тольятти сообщил, что в советском посольстве о Нине ничего не знают. Затем состоялось заседание кабинета министров. У дверей толпились журналисты. Всех волновал вопрос о Нине. Сугасагойтиа осведомился, в какой мере советские технические помощники ограничивают его юрисдикцию как министра внутренних дел. Прието, Ирухо и Гинер де лос Риос поддержали этот протест. Эрнандес и Урибе продолжали утверждать, что им ничего не известно о Нине. Но никто этому не поверил, поскольку не мог допустить, что в среде коммунистов есть свои секреты. Негрин прекратил дискуссию, предложив собрать все факты.

Если бы у них была возможность покупать и доставлять оружие из Америки, Англии или Франции, социалисты и республиканцы, члены испанского правительства, не зависели бы от Сталина. Но жесткое следование политике невмешательства со стороны английского, французского и американского правительств означало, что союз между республикой и СССР продолжал оставаться нерушимым.

И в Испании и за границей развернулась широкая кампания под девизом: «Куда дели Нина?» Негрин попросил коммунистическую партию положить конец этой неприглядной истории. Испанские коммунисты, которые, отвечая на эти вопросы, были не в лучшем положении, чем те, кто их задавал, отвечали, что Нин, вне всяких сомнений, в Берлине или Саламанке. На самом же деле он сидел в тюрьме Орлова в бывшем кафедральном соборе полуразрушенного города Алькала-де-Энарес, где родились Сервантес и Асанья и который в течение столетий был центром испанской науки. Нин подвергался чисто советским допросам, в ходе которых его обвиняли в измене и предательстве. Его стойкость перед этими методами поистине была потрясающей. Он не подписал ни одного документа, в котором признавал бы свою вину и вину своих друзей. Орлов был вне себя. Что ему оставалось делать? Его репутация как следователя, верного Сталину, висела на волоске. Он и сам смертельно боялся Ежова, главы НКВД, хотя тот однажды выступил в его защиту². Наконец Витторио Видали предложил инсценировать «нападение нацистов» с целью освободить Нина. И как-то темной ночью группа немецких членов интербригады напала на здание в Алькале, где содержали Нина. Во время инсценированного нападения они подчеркнуто говорили только по-немецки и оставили после себя несколько немецких железнодорожных билетов. Нин был увезен в закрытом фургоне и убит. Отказ Нина признать свою вину спас жизни его друзей. Сталин и Ежов планировали организовать в Испании процесс по московским образцам, в ходе которого подсудимые стали бы сыпать признаниями. Им пришлось отказаться от своих замыслов³.

Но к тому времени начали пропадать и все те советские руководители, которые прибыли в Испанию в опасные и волнующие дни сентября и октября 1936 года. Антонов-Овсеенко, Сташевский, Берзин, Кольцов, даже посол Гайкин – исчезли не только из Испании, но и из истории. Много других русских, которые тайно пребывали в Испании, тоже покинули ее. Какие страшные ожидания, должно быть, переполняли их, когда они плыли через Средиземное море и пересекали на поезде Украину! И до чего ужаснее оказалась ожидавшая их реальность! Почему их убили? Скорее всего, отчасти потому, что возражали против политики Сталина по отношению к испанцам, с которыми они так тесно сотрудничали⁴.

¹ Обо всем этом Гольфин и Рока рассказали лидерам POUM, когда встретились в тюрьме. Провокатору Кастилье было разрешено сбежать, и с некоторой суммой денег он оказался во Франции. Викторио Сала, основной агент каталонской полиции, работавший на Герё, когда-то был членом POUM, но потом порвал с коммунистами, которых обвинил в жестоких преступлениях. Все эти документы были опубликованы в антипоумовском трактате «Шпионаж в Испании», написанном якобы Марком Рейсером (псевдоним коминтерновского отдела пропаганды).

² Он сам рассказал об этом в мемуарах, в которых тем не менее ни словом не упомянул о Нине или о POUM. Возможно, что его мемуары были подделкой.

³ Уничтожение POUM сопровождалось арестами генералов, связанных с Ларго Кабальеро: Асенсио, Мартинеса Монхе, Мартинеса Кабреры.

⁴ Кольцов оставался в живых до конца чисток и был расстрелян лишь в конце 1938 года.

Германия и Италия возвращаются к политике невмешательства. – Англо-германское сближение. – Инцидент с «Лейпцигом». – Негрин отправляется в Париж. – Иден и Дельбос латают политику невмешательства. – Гитлер в Вюрцбурге.

Иден и Дельбос добились возвращения Германии и Италии к политике невмешательства и к участию в морском патрулировании. К двум воюющим сторонам была обращена официальная просьба воздержаться от нападения на военные корабли, а также выделить зоны безопасности для заправки патрульных судов. Нарушения этого соглашения будут расследоваться всеми четырьмя сторонами морского патруля. В случае нападения разрешено обороняться, но не нападать. За это время каждая страна могла определить степень своей свободы действий. Тем не менее Испанская республика осудила всю систему контроля, ибо она ставила республиканцев на одну доску с националистами и потребовала предоставить ей право вести «законные военные действия», такие, как, например, налет на Пальму – но без «альмерийского инцидента». Россия, опасаясь, что все единым фронтом выступят против нее, объявила, что в морском патрулировании должны участвовать все страны Комитета по невмешательству. Чиано, внезапно заподозрив Германию в сближении с Англией, пожаловался Берлину (как сделал и Риббентроп из Лондона), что ему лишь в последний момент сообщили о готовящемся визите Нейрата в Англию. Муссолини гордо заявил Хасселю, что Британия все еще недооценивает его. Если между ним и Англией разразится война, то леопард (Италия), может, и будет повержен, но лев (Англия) получит серьезные раны.

Теперь Италия решительно отказалась от сдержанного отношения к ее участию в интервенции в Испании. В Риме начали открыто публиковаться списки потерь и количество воюющих в Испании. 4 июня «Пополо д'Италия» объявила, что «придет день, когда с событий в Испании будет снят покров. И мир ясно увидит, что легионеры фашизма вписали в историю новую славную страницу». Но упоминание об участии немецких войск в испанских событиях считалось преступлением. Если те, кто служил в Испании, проговаривались об этом, для них это оборачивалось серьезными последствиями.

Едва только немцы вместе с итальянцами согласились вернуться к политике невмешательства, как капитан немецкого патрульного судна «Лейпциг» сообщил, что около Орана по его кораблю были выпущены три торпеды. В цель они не попали.

Затем 18 июня состоялась новая торпедная атака. Капитан предположил, что или торпеда лишь скользнула вдоль борта судна, или крейсер столкнулся с подводной лодкой. Гитлер услышал эти новости, когда был в плохом настроении. Он только что вернулся с поминальной службы по тридцати двум морякам, погибшим на «Германии». Первым делом он потребовал, чтобы Нейрат отменил предполагавшийся визит в Лондон, и изъявил желание, чтобы все эскадры морского патрулирования выразили протест против этого нападения. Республика отказалась взять на себя ответственность за инцидент с «Лейпцигом». Прието предложил предоставить Идену все формальные права для расследования этого случая. Иден, который был склонен принять немецкую версию истории с «Германией», согласился принять и возражения Прието, и его предложение. Но Германия и Италия отказались от расследования. Иден, как сообщил Аскарате в Валенсию, «не мог скрыть стыда и отвращения из-за поведения Германии»¹. Тем не менее Комитет по невмешательству так и не пришел к согласованному решению. Германия и Италия формально вышли из состава сил морского патрулирования, хотя остались в Комитете.

Негрин и Хираль, его министр иностранных дел, в эти дни посетили Париж. Блюм недавно потерпел поражение, и в кресле премьера его сменил Шотан, радикал-социалист. Блюм же занял пост вице-премьера, а Дельбос остался министром иностранных дел. Оба испанца приложили немало усилий, чтобы убедить новое правительство Франции покончить с невмешательством. Дело в том, что в последнее время советская помощь республиканцам значительно сократилась – во-первых, из-за эффективной блокады националистов в Средиземном море, во-вторых, потому, что Франция продолжала держать свою границу закрытой, а в-третьих, в начале июля разразилась война между Японией и Китаем, в которой Сталин решил оказать помощь плохо экипированным китайцам. Скорее всего, Негрин надеялся, что, закупая оружие у демократических стран, он сможет как-то избавиться от зависимости от Советского Союза и коммунистов.

Положение республиканцев заметно ухудшилось, когда Португалия заявила, что выходит из всех систем контроля, пока не будет восстановлено морское патрулирование. После того как Германия и Италия отказались в нем участвовать, патрулирование продолжали нести Англия и Франция, имея на борту своих кораблей нейтральных наблюдателей. Гранди и Риббентроп выдвинули обвинение, что в таком случае патрулирование носит лишь частичный характер. Они предложили, пока не будет в полной мере установлен наземный контроль, предоставить обеим воюющим сторонам право остановки и обыска других кораблей в открытом море. Это станет заменой морского патрулирования. Такое предложение конечно же было на руку националистам. Поскольку для Франции оно оказалось неприемлемым, Шотан и Дельбос решили последовать примеру Португалии и отказаться от пограничного контроля. Негрин и Хираль предупредили, что это далеко не лучшее решение, дабы окончательно покончить с невмешательством. Но решимость Франции согласовывать с Англией все вопросы внешней политики и тут одержала верх. Все французские министры понимали, что любой конфликт с Англией по вопросу открытых границ откровенно поможет Италии. Самым трагическим актером в этой драме оставался Леон Блюм. «Я этого не переживу», – бормотал он своим друзьям по Второму Интернационалу, таким, как Ненни или де Брукер. Он чувствовал угрызения совести из-за той политики, которую ему приходилось поддерживать всю жизнь. А тем временем националисты послали ноты всем иностранным государствам, угрожая, что если они (например, Англия и Франция) не согласятся предоставить им права воюющих сторон, то «пусть не удивляются», если в дальнейшем Испания станет экономически закрыта для них.

По сути дела, английское и французское правительства попытались еще раз заштопать расползающуюся ткань политики невмешательства. Считалось, что система контроля, несмотря на уход Германии и Италии из морского патрулирования, работает удовлетворительно. Но тем не менее было подсчитано, что начиная с апреля и до конца июля избежали досмотра сорок два корабля. Не были перекрыты и воздушные пути сообщения. Контрольные службы не могли предотвратить доставку военных товаров на судах под испанским флагом или флагами неевропейских стран. Так что немецкое, итальянское и советское военное снаряжение продолжало поступать в Испанию. Долг испанских националистов Германии составлял теперь уже 150 миллионов рейхсмарок. Какую цель он преследовал? Гитлер совершенно откровенно объявил в своей речи в Вюрцбурге 27 июня, что поддерживает Франко лишь для того, чтобы получить доступ к испанским залежам железной руды².

¹ 25 июня во время дебатов по иностранным делам в палате общин Невилл Чемберлен, произнося свою первую речь в роли премьер-министра, описал поведение Германии в деле с «Лейпцигом» как проявление «уровня сдержанности, которое мы должны признать». Говоря о невмешательстве, он отметил, что «каждая сторона отрезана теперь от поставок материалов, в которых она испытывает насущную необходимость». Это было неправдой. Националисты практически получали все, что им было нужно. Один из сторонников Чемберлена, сэр А. Сотби, сопроводил его речь замечанием: «Я думаю, Германия искренна в своем стремлении добиться мира», от которого мистера Ллойд-Джорджа чуть не хватил удар.

² В 1937 году Германия импортировала из Испании 1 620 000 тонн металла, 956 000 тонн пиритов, 2000 тонн других минералов. За один лишь декабрь она получила 265 000 тонн железной руды и 550 000 – пиритов. В конце 1937 года ежемесячная стоимость немецкого импорта из Испании составляла 10 миллионов рейхсмарок. Тем временем 21 июня состоялась одна из периодических встреч руководства Второго (социалистического) и Третьего (коммунистического) интернационалов, на этот раз в Аннемассе под Женевой. Социалистов представляли Луис де Брукер и Фриц Адлер, а коммунистов – Марсель Кашен, Луиджи Лонго, Франц Далем, Педро Чека и Флоримонд Бонте. Они потребовали положить конец политике невмешательства и выразили неодобрение в адрес французских социалистов (на самом деле коммунистов), которые продолжали поддерживать правительство, являющееся одним из основных проводников этой политики.

Сражение при Брунете. – Республиканская армия. – 15-я интернациональная бригада. – Наступление. – Наступление остановилось. – Смерть Натана. – Безвыходное положение в Лондоне. – Компромиссный план контроля Плимута. – Германо-испанское экономическое соглашение. – Контрнаступление националистов в Брунете. – Конец сражения. – Потери республиканцев. – Неподчинение в интернациональной бригаде.

Окончательно завершив захват провинций Басконии, генерал Франко сделал передышку перед тем, как двинуться на Сантандер, второй центр республиканцев на севере страны. Республиканская армия наконец предприняла наступление, о котором долго шли дискуссии. В соответствии с предложением коммунистов оно имело целью взятие Брунете. Были подтянуты два армейских корпуса под общим командованием Мьяхи – 5-й армейский корпус коммуниста Модесто и 18-й армейский корпус под началом республиканца полковника Хурадо. Первый включал в себя 11-ю дивизию Листера, 46-ю Эль Кампесино и 35-ю Вальтера, в состав которой входила 11-я интербригада. Корпус Хурадо имел в своем распоряжении 15-ю дивизию Гала (13-я и 15-я интербригады). В резерве оставались Клебер, который, вернувшись из Валенсии, принял под свое начало 45-ю дивизию, и бывший музыкант Дуран с 69-й дивизией. Эта армейская группировка составила 50 000 человек. Ее поддерживали 150 самолетов, 128 танков и 136 стволов артиллерии. Цель наступления заключалась в выходе к деревушке Брунете, лежащей к северу от дороги Эскориал – Мадрид, с тем чтобы отбросить силы, осаждающие Мадрид с запада.

Ударным соединением в наступлении должна была стать 15-я интербригада, по-прежнему возглавляемая хорватским коммунистом Чопичем. Она состояла из шести батальонов, сгруппированных в два полка. Одним из них командовал Джордж Натан, а другим – майор Чапаев, венгр, который взял себе столь популярный псевдоним. Натан имел под своей командой Британский батальон, батальоны Абрахама Линкольна и Джорджа Вашингтона; Чапаев же командовал франко-бельгийским батальоном и Батальоном Димитрова, а также одним чисто испанским батальоном. Британский батальон тогда возглавлял Фред Коупмен, бывший моряк, вождь так называемого военно-морского мятежа на HMS¹ «Резолюция» в Инвергордоне². Батальоном Линкольна командовал Мерримэн, а Оливер Лоу, негр, – Батальоном Вашингтона³.

Карта 24. Сражение у Брунете

Хотя подробности наступления при Брунете вот уже три месяца обсуждались военными в республике, оно все же застало националистов врасплох. Передовую линию, которая должна была принять на себя основной удар, держали истощенные подразделения 71-й дивизии, главным образом фалангисты и примерно 1000 марокканцев. Перед наступлением республиканские части посетили Прието и Пассионария, поднявшие боевой дух бойцов, а на рассвете 6 июля 11-я дивизия Листера после артиллерийской и авиационной подготовки пошла в атаку. Тактика Листера напоминала ту, к которой прибегли националисты у Бильбао. За несколько часов он продвинулся на десять километров и окружил Брунете. Националисты немедленно бросили в прорыв подкрепление⁴. Командиром назначили Варелу, который расположил свой командный пункт на старом поле битвы предыдущей зимы, в Боадилье. С Гвадалахары были переброшены 12-я дивизия Асенсио, 13-я Баррона и 150-я Сайнса де Буруаги. С севера подтянулись легион «Кондор» и тяжелая артиллерия. Свежее подкрепление подошло к полудню. К тому времени Брунете уже было в руках Листера. Гарнизон соседней деревни Кихорны продолжал сопротивляться яростным атакам Эль Кампесино. Деревни Вильянуэва-де-ла-Каньяда, Вильянуэва-дель-Пардильо и Вильянуэва-дель-Кастильо с трудом держались под натиском 15-я бригады. Хотя первую из них на другой день занял Британский батальон, наступление замедлилось из-за царящего хаоса. Бригада за бригадой прорывались сквозь небольшую брешь в обороне националистов и смешивались друг с другом. Известный политический подтекст наступления вынуждал республиканских офицеров-некоммунистов ворчать по поводу хода сражения. Восемьдесят танков безуспешно попытались атаковать с фланга Вильяфранку. В полночь после первого дня наступления Варела сообщил Франко, что линия фронта восстановлена. Через сутки на позиции националистов прибыло подкрепление – тридцать один батальон и девять батарей. На выжженной летней жарой кастильской равнине развернулось кровопролитное сражение.

8 июля Эль Кампесино, которому все время втолковывали, что его часть – самая лучшая в республиканской армии и поэтому должна показывать пример другим, вышла на окраину Кихорны. На следующий день деревня пала. Вильянуэва-дель-Пардильо и Вильяфранка-дель-Кастильо были взяты ранним утром 11 июля. Но Асенсио продолжал оборонять Боадилью, подвергавшуюся постоянным атакам. К 13 июля наступление на Брунете было завершено, и впредь республиканцам оставалось лишь защищать завоеванные ими позиции. 15 июля после очередного отчаянного боя у Боадильи поступил приказ окапываться. Республиканцы заняли выступ примерно в двенадцать километров в глубину и пятнадцать в ширину. Листер стоял в трех километрах к югу от Брунете на дороге к Навалькарнеро. В Британском батальоне Коупмен получил ранение и его место временно занял Джо Хинкс. В конце этого сражения погиб отважный английский майор Джордж Натан. В первой половине дня он со своим неизменным стеком с золотым набалдашником лично повел в атаку дрогнувший испанский батальон и был смертельно ранен осколком снаряда. В последний момент Натан приказал всем, собравшимся вокруг него проводить его песней в последний путь. В сумерках он был погребен в грубо сколоченном гробу под оливковым деревом на берегу Гвадаррамы. Надгробное слово произнес комиссар бригады Джордж Эйткен. Гал и Джок Каннингхэм, два суровых человека, ревновавших Натана, слушали его со слезами на глазах.

В битве у Брунете наступила трехдневная пауза. В Лондоне комитет по невмешательству продолжал пребывать в тупике. 9 июля голландский посол предложил Англии смириться с противной точкой зрения. Посоветовавшись с кабинетом, Плимут принял это предложение. 14 июля он представил комитету британский «компромиссный план контроля за невмешательством». Морской патруль должен быть заменен наблюдателями в испанских портах. Кроме того, наблюдатели будут и на кораблях. Надо восстановить и наземную систему контроля. Права воюющих сторон на море будут обеспечены отзывом добровольцев. Германия приняла план как «основу для дискуссии». Дельбос, с которым не посоветовались, разгневался. Британия, посетовал он, сейчас зависла на полпути между Францией и Италией вместо того, чтобы напрямую сотрудничать с Францией⁵. Асанья появился из своего величественного затворничества в Монтсеррате, чтобы отвергнуть план, который он счел прямой помощью Франко. Право воюющей стороны пойдет только на пользу Франко, а частичный отзыв добровольцев позволит ему избавиться от совершенно небоеспособных итальянцев, в то время как республике придется расстаться с бесценными членами интербригад. Но обсуждение этого плана так и не началось – националисты пошли в контрнаступление у Брунете.

18 июля⁶ Сайнс де Буруага атаковал на левом фланге, Асенсио на правом, а Баррон нанес удар в самом центре. Бой шел с предельным ожесточением до 22 июля. За это время Сайнс де Буруага и Асенсио заняли две высоты на обоих флангах линии фронта.

Тем временем в Лондоне Гранди начал не без успеха хоронить английский план контроля. Он потребовал, чтобы все его пункты обсуждались по порядку, один за другим. Первым делом, еще до вопроса о волонтерах, следует обсудить права воюющих сторон. Майский же настаивал прежде всего поставить в порядок дня вопрос о добровольцах. В Форин Офис снова возник тупик, 26 июля Британия запросила точку зрения других правительств относительно наброска этого плана. Леже заявил в Париже, что «англичане готовы согласиться с чем угодно, лишь бы дело сдвинулось с мертвой точки». Последним унижением стал составленный Гранди вопросник, который, как он сказал, проясняет поставленные англичанами вопросы лучше, чем сам их документ. Трудно в это поверить, но Плимут с ним согласился.

В Кастилии же 24 июля Асенсио и Сайнсу де Буруаге удалось наконец на обоих флангах прорвать фронт республиканцев. Баррон пробился через центр и взял Брунете, кроме его кладбища, на котором Листер держался до утра 25 июля. Затем он отступил. Варела хотел преследовать республиканцев вплоть до Мадрида. Но Франко остановил его, напомнив о первоочередной задаче – взятии Сантандера. Республика удержала за собой Кихорну, Вильянуэву-де-ла-Каньяду и Вильянуэву-дель-Пардильо – но это обошлось ей в 25 000 убитых и примерно в 100 сбитых самолетов. Националисты потеряли 23 машины и около 10 000 человек.

Сражение может быть оценено примерно так же, как бои на Хараме, у Гвадалахары и на дороге на Ла-Корунью. Обе стороны сообщили о своей победе. Наступавшие – в данном случае республиканцы – углубились на пять километров по фронту шириной в пятнадцать километров. Но целей своих не достигли. На деле армия республики потеряла так много ценного снаряжения и столько опытных бойцов-ветеранов, что битву у Брунете можно смело считать ее поражением. Она ударила и по коммунистам, которые настаивали на этой военной операции.

При Брунете интернациональные бригады понесли очень тяжелые потери. Батальоны Линкольна и Вашингтона потеряли столько бойцов, что их пришлось слить в один. Среди павших американцев был и Оливер Лоу, чернокожий командир Батальона Линкольна. Особенно много погибло еврейских бойцов из американских батальонов. Во время этой кампании в бригадах отмечались случаи неподчинения. Капитан Алокка, командовавший кавалерийским подразделением, дезертировал перед лицом врага и направился к французской границе. Позже, вернувшись в Мадрид, он был расстрелян за трусость. Британский батальон, в котором осталось всего восемьдесят человек, тоже с неудовольствием вернулся на поле боя. Комиссар Эйткен и Клаус (начальник штаба, который принял командование бригадой после ранения Чопича) вступили в спор с Галом и Хурадо, командиром корпуса, и в конечном итоге настояли на своем. Но 13-я бригада, состоявшая главным образом из поляков и славян, решительно отказалась возвращаться. Ее командир, полковник Криггер, бывший депутат итальянского парламента от коммунистов Триеста, с целью добиться подчинения выхватил револьвер и направил его на одного из мятежников. «Я все равно не вернусь на фронт», – ответил тот. «Хорошенько подумай, что ты делаешь», – настаивал на своем полковник. «Я подумал». – «В последний раз!» – «Нет». Полковник застрелил его. Последовал взрыв возмущения, и Криггер едва избежал самосуда. Мятежники смирились только после появления гвардейцев с танками. В дальнейшем состав бригады был тщательно пересмотрен и «переобучен».

Позже военные теоретики яростно спорили о тактическом значении использования танков в битве при Брунете. Так, например, чех Микше, командовавший артиллерийской группой на стороне республиканцев, вспоминал в своей книге «Блицкриг», что танки республиканцев не добились успеха потому, что, в соответствии с французской теорией, они растянулись по фронту, поддерживая действия пехоты. Варела же, по настоянию Германа фон Тома собрав все танки в кулак, определил направление удара и целый день удерживал оборону⁷.

Как раз в эти дни немцам, частично из-за кризисного положения на фронте, удалось заключить с националистами несколько экономических соглашений. В документе, 12 июля подписанном Фаупелем и Хорданой, испанцы обещали, что заключат с немцами первое всеобъемлющее торговое соглашение, позволяющее последним вести торговые переговоры и с другими странами, а также предоставят Германии режим наибольшего благоприятствования. Оно было дополнено декларацией от 15 июля, по которой обе страны обязывались оказывать друг другу максимальное содействие в обмене сырьем, продовольствием и промышленными товарами. 16 июля Испания согласилась выплачивать свои долги за военное снаряжение в рейхсмарках на условиях четырех ежегодных процентов. В виде гарантии выплаты долга Германия будет получать сырье. А сама она примет участие в восстановлении и развитии Испании.

Эти хорошие отношения контрастировали с теми, которые у националистов сложились с итальянцами. Итальянские командиры предпочитали использовать свои войска в ложных маневрах, победы в которых они могли преподносить как «величайший триумф». Как утверждают, Данци, руководитель итальянских фашистов в Испании, получал 240 000 песет в месяц на пропаганду в пользу легионеров. По словам Фаупеля, в действительности же все знали, что исход битвы при Бильбао решили немецкие летчики и зенитные батареи, а не итальянские части. Недавно Франко сам оценил историю итальянских войск в Испании как «трагедию».

¹ HMS – Her (His) Majesty Ship, корабль ВМС Великобритании; аббревиатура ставится перед названием корабля. (Примеч. пер.)

² По его собственному высказыванию, Коупмен не был коммунистом и вступил в партию, лишь покинув Испанию. Тем не менее он никогда не был особенно близок с партией, что, впрочем, не имело значения. Главное, что командир Британского батальона лишь формально подчинялся руководству партии и это позволяло ей отрицать положение, согласно которому интербригады считались отрядами Коминтерна.

³ Английский «Чапаев» (Каннингхэм) после ранения служил в штабе бригады.

⁴ Среди них не было ирландцев «генерала» О'Даффи, которые в соответствии с условиями контракта в мае отбыли из Испании. Из них осталось лишь девять человек, которые в составе легиона участвовали в других боях.

⁵ Это замечание было брошено во время ленча, на котором присутствовали новый английский посол в Париже Фиппс и Буллит.

⁶ В этот день разрывом бомбы был убит Джулиан Белл, племянник Вирджинии Вулф, сидевший за рулем санитарной машины английского медицинского отряда. Он пробыл в Испании всего месяц. Им руководила искренняя симпатия к республике, а также желание обрести «полезный военный опыт, который пригодится в будущем – и для престижа в литературе, более того – для участия в левой политике».

⁷ Споры об использовании танков берут начало от битвы при Камбре на Западном фронте в 1917 году.

Закат политики невмешательства. – Итальянские подлодки начинают действовать. – Сантандерская кампания. – Баски Сантоны. – Бесчестье итальянцев.

Битва у Брунете завершилась в тот момент, когда великие европейские державы практически отказались от политики невмешательства. На публике немцы и итальянцы могли объявлять, что они хотят гарантировать права обеих воюющих сторон и начать отвод добровольцев, а в частном порядке Чиано жаловался Хасселю, что итальянцы готовы к боевым действиям в Испании, а их там не используют. Советский же Союз возражал даже против разговоров о правах воюющих сторон, пока не будет окончательно завершен вывод волонтеров. В это время Дельбос обдумывал предложение Рузвельта и папы о посредничестве в Испании. Тем не менее он дал понять, что французская армия готова атаковать Сардинию и Марокко, если итальянская помощь будет продолжаться. «Франция, – сказал он, – не позволит Италии контролировать Испанию». Смело сказано! Главная же цель английской дипломатии при Невилле Чемберлене, новом премьер-министре, заключалась в установлении дружбы с Италией.

При Чемберлене британское правительство стало искать способы умиротворения Гитлера и Муссолини куда более активно, чем при Болдуине. Смена акцентов, но не политики выразилась в оливковой ветке мира в виде частного письма, предлагавшего «поговорить». Его отправил Чемберлен Муссолини 29 июля¹. Для Чемберлена Испания была досадным осложнением, которое стоит по возможности скорее забыть. В данный момент это было вряд ли возможно. Даже Иден сказал Дельбосу, что он надеется на победу Франко, после чего, как он думает, ему наконец удастся добиться соглашения о выводе немецких и итальянских войск². 6 августа Майский задал Комитету по невмешательству прямой вопрос: согласны ли Германия и Италия на отвод добровольцев с обеих сторон в Испании? Полученный им ответ был расплывчат и неопределенен. В августе Комитет по невмешательству собирался всего один раз, 27 августа. В ходе встречи было принято решение по морскому патрулированию. Посчитали, что оно не оправдывает расходы и, следовательно, имеет смысл взять на вооружение английскую идею о наблюдателях в портах.

Тем не менее Испанию продолжали сотрясать все новые тревоги. Преувеличенные слухи о размахе советской помощи Испании вынудили Франко послать своего брата Николаса в Рим с просьбой начать военные действия против советских и других судов в Средиземном море. Муссолини согласился. Он пустит в ход не надводные корабли, а субмарины, «которые, поднявшись на поверхность, будут действовать под испанским флагом». В результате то ли из-за плохого управления, то ли из-за знания, что советские поставки осуществляются и под флагами других стран, много судов Англии, Франции и других нейтральных стран подвергались атакам итальянских подлодок и самолетов в Средиземном море, действовавших с Мальорки. 6 августа недалеко от Алжира были обстреляны английские и французские торговые суда. 7 августа такая же судьба постигла греческий корабль. 11-го, 13-го и 15-го были торпедированы корабли республики, 12-го – потоплено голландское судно. В лондонском Форин Офис это вызвало очередное беспокойство.

Тем временем националисты начали наступление на Сантандер. Армию Севера продолжал возглавлять Давила. Итальянцы генерала Бастико были собраны в дивизиях «Литториа», «23 марта» и «Черное пламя». К передовой подтянули и шесть наваррских бригад генерала Сольчаги плюс 30 батальонов добровольцев из Кастилии, полных желания отвоевать единственный кастильский порт. Всего Армия Севера включала в себя 106 батальонов. Поддержку им оказывали 63 батареи и легион «Кондор». До начала этой кампании Франко перенес свою штаб-квартиру из Саламанки в Бургос.

Три дивизии 15-го армейского корпуса республики под командой генерала Гамира Улибарри составляли ядро обороны Сантандера. В него входила дивизия басков и астурийцев. Эти силы подкрепляли 50 батарей, 33 истребителя и бомбардировщика и 11 самолетов-разведчиков. Всего республиканские части насчитывали примерно 50 000 человек. Тем не менее голые цифры не дают полного представления о диспропорции сил. Если не считать 18 советских истребителей, то авиация Сантандера была тихоходной и старой. А воздушную поддержку националистам оказывали последние немецкие модели самолетов, в ходе которой проверялась их эффективность. То же можно сказать и об артиллерии.

Кампания началась 14 августа. Передовые линии тянулись через Кантабрийские горы, господствующие высоты которых удерживали силы республики. Поле, на котором разворачивались военные действия, поражало своей дикой красотой.

Воздушные бомбардировки потрясли республиканцев. В самый первый день штурма фронт на юге был прорван. Наваррские бригады вышли к подножию Кантабрийских гор. 16 августа они захватили Рейносу с ее оружейным заводом. Затем, сопровождаемые мощной поддержкой артиллерии, танков и авиации, 18 августа итальянские «Черные стрелы» прорвали фронт у моря. Дивизия «23 марта», наступавшая в центре, захватила важный перевал Эскудо. Фронт перестал существовать. Армия Сантандера неуклонно отступала перед натиском превосходящих сил противника. Баски дрались за Сантандер куда отчаяннее, чем его жители за Бильбао, но и они не могли сдержать врага. В самом Сантандере были закрыты все коммерческие и промышленные предприятия, а их рабочих бросили на строительство укреплений. Снова улицы испанского города заполнились коровами, домашними животными и убогими пожитками крестьян, убегавших от войны, бушевавшей у их домов. Баскскому правительству в эмиграции пришлось опять заняться эвакуацией. Многие баски отказывались дальше сражаться, готовясь к бегству. 22 августа состоялась встреча военных и политических лидеров с участием басков. Солдаты, как водится, были куда мрачнее штатских. Из Валенсии шли приказы отступать в Астурию. На следующий день основная масса баскских сил отошла к порту Сантонья, в тридцати километрах к востоку. Оказавшись так далеко от родины, они не испытывали желания дальше сражаться. Но к сумеркам выяснилось, что приказы правительства в любом случае выполнить невозможно, так как дорога на Астурию уже была перерезана. В самом Сантандере разразился мятеж, поднятый членами «пятой колонны». Тысячи его жителей в лодках и шлюпках, какие только могли найти, пытались добраться до Франции или Астурии, предпочитая плен встречу с суровым Бискайским заливом. Многие утонули. Гамир Улибарри, Агирре, Лейсаола и другие руководители успели перелететь во Францию.

Карта 25. Сантандерская кампания

Хуан де Аксурьягерра, который после того, как Агирре занял пост премьера, стал лидером Баскской националистической партии, прибыл из Сантоньи, чтобы обсудить условия сдачи басков. Он предпочел обратиться к итальянскому командованию, у которого баски чувствовали себя в большей безопасности, чем у Франко. Соглашение было достигнуто. Баски капитулируют, сдают оружие итальянцам и соблюдают порядок в тех районах, которые они еще удерживают. Всем баскским бойцам итальянцы гарантировали жизнь. В дальнейшем их не будут принуждать принимать участие в войне на стороне националистов. Баскские политики и гражданские служащие получат право свободно отбыть за границу. Кроме того, итальянцы дали заверения, что баскский народ не будет подвергаться преследованиям. Тем временем армия Давилы вошла в Сантандер. Итальянцы заняли Сантонью, где полковник Фагози возглавил гражданскую администрацию. Теперь баски ждали, что итальянцы исполнят свою часть соглашения о перемирии. В порту Сантоньи стояли английские корабли, готовые принять на борт беженцев во Францию. Но не последовало никаких указаний начать погрузку. Лишь 27 августа французский капитан Жорж Дюпюи и Коста-и-Сильва, наблюдатель из Латинской Америки за политикой невмешательства, получили разрешение принять на борт всех обладателей баскских паспортов. Таким образом, погрузка началась. Но к десяти утра итальянские солдаты окружили корабли и ждущих у трапа басков цепью охраны с пулеметами. Полковник Фагози сообщил Дюпюи и Сильве о приказе Франко никого не выпустить из Сантоньи, будь он баск или иностранец. Всем баскам, которые уже поднялись на борт, было приказано сойти на берег. Пятеро фалангистов тщательно обыскали корабли. На рассвете следующего дня, 28 августа, Дюпюи увидел, как тех, кто столь короткое время был его пассажиром, гонят по дороге в Сантандер. Итальянский полковник Фарина открыто выразил недовольство поведением своего начальства, откровенно нарушившим слово чести. «Корабли надежды» подняли якоря. Несколько басков смогли спрятаться в машинном отделении. Оставшиеся на берегу стали пленниками националистов. Потом последовали общие процессы и казни.

Муссолини принес свои поздравления командованию итальянских частей. Текст этого документа с именами тех, к кому он был обращен, был опубликован в итальянских газетах 27 августа. Чиано дал указание Бастико сохранить «орудия и знамена, захваченные у басков». В своем дневнике он записал: «Я завидую французскому Музею инвалидов и Военному музею в Германии. Флаг, захваченный у врага, – добавил этот соотечественник Леонардо, – стоит больше, чем любая картина». На следующий день он написал: «Настал момент терроризировать врага. Я отдал приказ бомбить Валенсию».

Тем временем немцы в Испании поссорились. Генерал Шперрле, командир легиона «Кондор», и посол Фаупель ненавидели друг друга. Шперрле даже отказался встретиться с Фаупелем, когда тот попросил генерала прибыть к нему в Сан-Себастьян. Кроме того, Шперрле публично критиковал монополию HISMA, побуждая испанцев следовать его примеру. Идя навстречу Шперрле, Франко попросил сменить Фаупеля, частично из-за его отношений с фалангой, но главным образом в силу трудновыносимого высокомерия Фаупеля.

¹ Письмо это было написано без консультаций с Иденом в Форин Офис.

² Без сомнения, Иден не ко времени обмолвился об этом, ибо имеются свидетельства, что в это время министр иностранных дел отчаянно старался понять, кто же победит в Гражданской войне.

Наступление в Арагоне. – Республиканская армия. – Бельчите. – «Неизвестные подводные лодки». – Конференция в Нионе. – Испания в Лиге Наций. – Италия признает Нионские соглашения. – Муссолини упал духом. – Конец арагонского наступления. – Астурийская кампания. – Падение Хихона и завершение войны на севере.

Новость о падении Сантандера генерал Франко получил, когда наблюдал начало еще одного отвлекающего наступления республиканцев, на этот раз на Арагонском фронте. Его предприняла Каталонская армия, переименованная в Восточную, под командой генерала Посаса; начальником штаба у него был коммунист, профессиональный офицер полковник Кордон. В составе этой армии была 45-я дивизия генерала Клебера, 27-я полковника Труэбы и знаменитый 5-й армейский корпус коммуниста майора Модесто, включающий в себя 11-ю, 46-ю и 35-ю дивизии Листера, Эль Кампесино и Вальтера. Они были переброшены с Брунетского фронта. В дивизии Вальтера числились четыре интербригады (но не 14-я, потому что Вальтер поссорился с ее командиром, полковником Дюмоном). 15-ю бригаду продолжал возглавлять хорват Чопич, а начальником штаба у него был Роберт Мерримэн. Стив Нельсон, грубоватый, но энергичный докер из Филадельфии, был комиссаром бригады, сменив Эйткена, который вернулся домой. Эти назначения соответствовали господству американцев в 15-й бригаде. Некоторые американцы даже возмутились, когда начальником оперативного отдела стал Малькольм Данбар, элегантный и деловой молодой англичанин, который три года назад возглавлял кружок изысканных эстетов в кембриджском Тринити-колледже. Американским Батальоном Линкольна-Вашингтона командовал инженер из Висконсина Ганс Эмли, когда-то член ИРА. Во главе его стал Питер Дэйли, ирландский коммунист. Самые известные из британских добровольцев, оставшиеся в живых под Брунете, такие, как командир батальона Коупмен, комиссар Тапселл и начальник штаба Каннингхэм, вернулись в Англию¹. 15-ю бригаду вскоре пополнил Батальон Маккензи – Папино, сформированный из канадцев, которые до этого находились в составе американского подразделения. Он был назван в честь двух канандцев, в 1837 году возглавивших восстание против англичан. Настоящих канадцев там было менее трети батальона, остальную его часть составляли американцы. Первым его командиром стал энергичный капитан Томпсон, а комиссаром – Джо Даллет². Оба – американцы.

Противостоял этим частям генерал Понте из Сарагосы, вместе с генералами Уррутией из Уэски и Муньосом Кастелльяном из Теруэля. Оборону националистов усилила мобильная колонна под командой полковника Галерны. Линия фронта не была сплошной, укрепили лишь некоторые стратегические высоты.

24 августа, без артиллерийской и авиационной подготовки, республиканцы начали наступление в восьми пунктах. Три удара нанесли к северу от Сарагосы, два между Бельчите и Сарагосой и еще три – на юге. Первыми были взяты деревни Квинто и Кодо, к северу от Бельчите. Эбро форсировали у Фуэнтес-дель-Эбро. Медиана пала 26 августа. Главную роль в этих боях играла 15-я интербригада. Командир Британского батальона Дейли скончался от полученных ранений, и его место занял другой ирландец, Пэдди о'Дэйр. Были убиты и командир с комиссаром Батальона Маккензи-Папино. Ранены Нельсон, комиссар бригады, и Эмли, командир Батальона Линкольна. Комиссаром после Нельсона стал студент Леонард Лэмб, а место Эмли занял суровый американский профсоюзный деятель Доран.

Бельчите тем временем держался. Этот маленький, хорошо укрепленный город был исключительно важен для республики, чьи войска стояли под ним вот уже несколько месяцев. Теперь городок окружили, и его осада продолжалась, требуя от осаждающих всех сил и отнимая массу времени. У защитников Бельчите подходили к концу запасы воды. И вряд ли они могли чувствовать себя лучше от знания, что представляют собой «островок сопротивления, занявший круговую оборону».

Карта 26. Наступление в Арагоне осенью 1937 года

Стояла изнуряющая жара. Мэр-националист Альфонсо Тральеро погиб с оружием в руках на стенах города. Из-под Мадрида подошли 13-я и 150-я дивизии националистов Баррона и Сайнса де Буруаги. Они наткнулись в Арагоне на остатки некогда ударных сил Листера, Вальтера и Эль Кампесино, против которых когда-то дрались в Кастилии. Баррон остановил наступление республиканцев к северу от Сарагосы, а Сайнс де Буруага должен был освободить Бельчите, который теперь оказался в 15 километрах за линией фронта республиканцев. Все же после мужественного сопротивления 6 сентября городу пришлось сдаться. Но республика теперь перешла к обороне. После отважного, но безуспешного рывка Листера, пустившего в ход у Фуэнтес-дель-Эбро группу тяжелых советских танков, фронт замер на месте.

Нападения итальянцев на суда нейтральных стран теперь стали настолько частыми, что Франция и Англия больше не могли их игнорировать. Кроме того, оба правительства были разгневаны хвастливыми заявлениями Муссолини о его роли в сантандерской кампании. Два события заставили их действовать совместно.

26 августа британское судно подверглось бомбардировке в виду Барселоны. 29 августа у французского побережья испанский пароход был обстрелян всплывшей подлодкой. Французский пассажирский лайнер сообщил, что атакован подлодкой в Дарданеллах. 30 июня в Алжире потопили советское торговое судно «Тюняев», следовавшее в Порт-Саид.

31 августа субмарина атаковала английский эсминец «Хэвок». Он ответил сбросом глубинных бомб. 1 сентября у Скироса потопили советский пароход «Благаев». 2 сентября у Валенсии было пущено на дно английское торговое судно. «Три торпедированы и одно взято как приз, – записал итальянский министр иностранных дел Чиано в своем дневнике в этот день, – но в результате атаки на «Хэвок» международное мнение начинает давать о себе знать, особенно в Англии». Британия послала в Средиземное море еще четыре эсминца. Чемберлен и кабинет министров согласились на предложение Дельбоса созвать совещание «заинтересованных сил». 6 сентября все страны Средиземноморского бассейна, кроме Испании, вместе с Германией и СССР были приглашены Англией и Францией 10 сентября принять участие в конференции. Она должна была состояться в Нионе, недалеко от Женевы. Сама Женева была отвергнута из-за опасений разгневать Италию, для которой эта столица стала символом Лиги Наций, осудившей ее вторжение в Абиссинию. «Оркестр в сборе, – отметил Чиано. – Тема: пиратство в Средиземном море. Виновные – фашисты. Дуче совершенно спокоен». Гарсиа Конде, посол националистской Испании, получил послание от Франко, в котором говорилось, что он должен вести себя решительно. «Это верно», – признал Чиано, но тем не менее приказал адмиралу Каваньяри удерживаться от нападений до получения дальнейших указаний³.

Советский посол в Риме Гельфанд открыто обвинил итальянские подлодки в потоплении «Тюняева» и «Благаева». Он представил неопровержимые доказательства вины итальянцев. «Предполагаю, перехваченные телеграммы», – небрежно заметил Чиано, без сомнения припомнив, как он сам пользовался таким источником информации. Скорее всего, советские действия были продиктованы желанием заставить Германию и Италию отказаться от участия в Нионской конференции. Чиано немедленно заявил, что отказывается брать на себя ответственность за потопление судов, и оспорил право России выносить подобные суждения. Италия и Германия предложили передать этот вопрос в Комитет по невмешательству, а не обсуждать на какой-то специальной конференции. Но Иден и Дельбос продолжали настаивать на своем. Черчилль и Ллойд Джордж с юга Франции написали Идену, что «настал момент обязать Италию выполнять ее международные обязательства».

Конференция состоялась. Германия и Италия на ней отсутствовали. Встреча увенчалась успехом. Во-первых, Иден и Дельбос предложили патрулировать Средиземное море военными кораблями прибрежных государств, а в Восточном Средиземноморье предложить действовать судам России (и Италии). Но малые страны не имели кораблей, пригодных для этих целей, и не хотели рисковать своим участием в войне. Так что было решено, что французская и английская эскадры будут патрулировать Средиземноморье к западу от Мальты и топить любую подозрительную субмарину. Решение об этом было принято в первый же день конференции. Соглашение подписали 14-го числа. Муссолини был в ярости. Литвинов же выразил свое удовлетворение этим международным соглашением, «которое получило столь солидную поддержку». Черчилль написал Идену, что соглашение продемонстрировало возможность англо-французского сотрудничества. Дальнейшие действия должны были разработать военно-морские эксперты, которым предстояло уточнить проблемы боевых наступательных действий самолетов и надводных судов. Чиано отправил ноту, требующую «равной ответственности» всех стран – участниц конференции в Нионе. 15 сентября он послал Франко две подводные лодки и пообещал еще две. Мудрецы в женевском кафе «Бавария» предположили, что «неизвестный государственный деятель» Муссолини должен воздвигнуть в Риме памятник «неизвестной подводной лодке».

17 сентября эксперты Нионской конференции оговорили, что суда морского патрулирования должны получить право действовать против самолетов так же, как и против подлодок. Военные корабли, которые нападают на нейтральные суда, получают отпор от морских патрулей, находится ли нападающий в испанских территориальных водах или нет. 18-го французский и британский послы в Риме передали Чиано текст Нионского соглашения и попросили истолковать содержание его требования «равной ответственности». Казалось бы, можно теперь вернуться к более дружеским отношениям с Италией, которых нескрываемо желал Чемберлен.

В тот же день Негрин предстал перед Лигой Наций и выразил желание, чтобы ее Политический комитет расследовал положение дел в Испании. Он снова потребовал положить конец политике невмешательства. Но опять-таки республику поддержали только Россия и Мексика. Иден утверждал, что невмешательство остановило общеевропейскую войну. С его обычной склонностью к выразительным метафорам премьер сравнил ее с протекающей дамбой, «но это лучше, чем вообще жить без дамбы»⁴. Италия не получила приглашения прислать экспертов в Париж, которые могли бы «дополнить» Нионское соглашение в соответствии с пожеланиями страны. Тем не менее Чиано одержал победу, которую считал «дипломатическим триумфом». 22 сентября у Дельбоса состоялся разговор с Бова-Скоппой, итальянским представителем в Женеве, который сказал, что итальянские войска больше не будут направляться в Испанию, и Италия не претендует ни на испанскую территорию, ни на ее природные ресурсы. Иден получил от Гранди подобные же заверения. 27 сентября англичане, французы и итальянцы начали в Париже обсуждение вопросов морского патрулирования. Италии была отведена зона между Балеарскими островами и Сардинией, а также в Тирренском море. Это дало ей возможность и дальше посылать снаряжение националистам на Мальорке, не опасаясь, что его могут засечь. В тот же день, 27 сентября, Политический комитет Лиги Наций принял к рассмотрению вопрос об Испании. Альварес дель Вайо с привычной для него красноречивостью сообщил, как итальянцы перевооружают генерала Франко. Уолтер Эллиот, новый представитель Британии, убедил комитет избегать преждевременного отторжения Германии и Италии от составления резолюции, которую предстояло представить на обсуждение. Но в этом документе шла речь о «неудаче невмешательства» и предлагалось положить ему конец, если не удастся достичь соглашения о выводе добровольцев «в ближайшем будущем» и о «существовании значительных иностранных воинских формирований на земле Испании». Англичане вряд ли стали бы возражать. Когда резолюция только обсуждалась, Муссолини во время пребывания в Германии публично скорбел о гибели тысяч итальянцев в Испании. В частном порядке дуче сообщил Гитлеру, что, несмотря на Нионское соглашение, он будет продолжать торпедные атаки. И даже похвастался перед Гессом, что пустил на дно корабли общим водоизмещением в 200 000 тонн. Это замечание окрасило зловещей иронией в общем-то успешное окончание переговоров в Париже. 30 сентября Италия была включена в морское патрулирование по Нионскому соглашению.

Теперь трехнедельное совещание в Нионе уже не казалось прошедшим под силовым давлением Италии. Тем не менее англичане испытывали определенное беспокойство. В Форин Офис и на Кэ-д'Орсэ были подготовлены ноты, в которых «пиратов, ставших полицейскими» (как хвастался сам Чиано) приглашали к открытому разговору об Испании. Ноты были переданы Чиано 2 октября. В тот же день в Лиге Наций прошла продуманно составленная резолюция. Альваресу дель Вайо пришлось согласиться на неопределенность формулировки «в ближайшем будущем», понимая, что Франции и Англии необходимы всего десять дней, чтобы проверить, благожелательно ли ответит Италия на столь же продуманное приглашение к переговорам, переданное в тот же день. 2 сентября Франко сообщил Чиано, что ему нужно не меньше, а больше «волонтеров». Кроме того, он попросил отзыва Бастико, скорее всего из-за того, что его высокомерие во время Сантандерской кампании дошло до вступления в личные переговоры с басками. Тем временем Америка занялась делом Гарольда Даля, бывшего военного летчика США, который по фальшивому мексиканскому паспорту вступил в военно-воздушные силы республики. Он был сбит и опустился на парашюте на территорию националистов. На месте военно-полевой суд вынес Далю смертный приговор. Правительству Соединенных Штатов пришлось вмешаться, и американский полковник, который воевал в Марокко вместе с Франко, телеграфировал бывшему собрату по оружию, призывая проявить милосердие. Смертный приговор был заменен пожизненным заключением⁵.

Арагонский фронт, на котором царило спокойствие после того, как Посас отдал приказ окапываться, бурно возродился к жизни. 22 сентября, когда установилась не столь жаркая погода, как в Сарагосе, республиканцы, форсировав неторопливую реку Гальего у подножия Пиренеев, пошли в наступление. Вокруг лежали величественные живописные пейзажи, в окружении которых арагонское дворянство в прошлом отдыхало от летней жары. Крутые склоны долин, тянувшихся с севера на юг, делали наступление в восточном и западном направлениях почти невозможным. Тем не менее любая армия могла атаковать только в этом направлении. 25–27 сентября тут бушевало сражение, которое шло с крайним ожесточением. Авиация не приносила успеха ни той ни другой стороне. Поэтому мощь атак шла на убыль. И хотя противостояние длилось до середины октября, на самом деле наступление на Арагонском фронте выдохлось к концу сентября.

Карта 27. Астурийская кампания

В то же самое время 14-я франко-бельгийская интербригада Дюмона предприняла под Мадридом наступление на вражеские линии. Всем бойцам выдали шампанское. Военная операция превратилась в массовую бойню опьяневших интербригадовцев. Позже следственная комиссия обвинила Дюмона, что он отдавал все свое время «собраниям, празднованиям и преследованию троцкистов».

Другая, более важная кампания началась в горной местности 1 сентября – силы националистов под командованием Аранды выступили против Хихона и остальной части Астурии. Наступлению сопутствовала эффективная блокада побережья. Но продвижение вперед шло медленно. Горы Леона, естественная защита Хихона, представляли собой великолепные оборонительные позиции. Головокружительные высоты стали оружием в руках республики. Из-за отсутствия легиона «Кондор», действовавшего на Арагонском фронте, машине войны не удавалось безоговорочно взять верх над природой. Кроме того, Франко время от времени изымал у Аранды кое-какие части, что мешало этому толковому генералу одержать быструю и внушительную победу. Во всяком случае, к 14 октября после шести недель боев несколько господствующих высот продолжали оставаться у республиканцев. Наваррцы генерала Сольчаги, закрепившиеся на побережье, продвигались очень медленно.

Но внезапно в течение одной недели Астурия оказалась потеряна. 15 октября силы Аранды и Сольчаги встретились в горном городке Инфиесто. Среди астурийцев началась паника. Подавляющее большинство их просто бежали, опасаясь окружения. Боеприпасов почти не оставалось, а полтора месяца военных действий подорвали их боевой дух. По контрасту с первыми неделями кампании они почти не оказывали сопротивления. Националисты могли себе позволить не форсировать продвижение вперед. Как раз в это время немцы легиона «Кондор» опробовали идею «ковровых бомбардировок». Галланд и его друзья в тесном строю на небольшой высоте появлялись над долинами, нанося удар с тыла. Весь бомбовый груз одновременно обрушивался на окопы астурийцев. 20 октября, когда Аранда был всего в 20 километрах от Хихона, вступила в действие и «пятая колонна». Одна ее группа потребовала немедленной безоговорочной капитуляции. Другая силой захватила несколько зданий. Республиканские лидеры во главе с Белармино Томасом немедленно покинули Хихон и морем отправились во Францию. Двадцать два республиканских батальона сложили оружие. Вечером 21 октября силы Аранды и Сольчаги вошли в Хихон. Северный фронт как таковой перестал существовать. Но 18 000 человек ушли в горы Леона и до марта вели там партизанскую войну, что мешало новому наступлению националистов. Поступило официальное сообщение о расстреле 209 лиц, и до конца войны Астурия находилась под неослабным контролем.

Война на севере отличалась широким применением авиации и артиллерии, доказавших свое неоспоримое преимущество. Но ни в Басконии, ни при Сантандере, ни в Астурийской кампании победа националистов не была обеспечена только бомбами и снарядами. Существование трех практически независимых государств на территории республики с совершенно различным управлением, раздираемых внутренними противоречиями, – все это было источником их фатальной слабости. Захватив эту территорию, националисты получили доступ к угольным копям Астурии и промышленности Бильбао. В их руках оказалось примерно 18 600 квадратных километров земли с полутора миллионами населения. Среди них были немало военнопленных, которых заставляли работать в условиях не многим лучше, чем в концентрационных лагерях. Националисты захватили и все северное побережье Испании, дав возможность своим военно-морским силам сконцентрировать весь флот в Средиземном море. Наконец высвободились и 65 000 человек Армии Севера, которые могли теперь вести боевые действия на юге.

¹ Эта троица вернулась в Англию с особой целью – обсудить суть коммунистического контроля, существовавшего в Британском батальоне. На совещании Центрального комитета коммунистической партии вспыхнула ссора, в которой Каннингхэму пришлось защищаться от обвинений в фашизме. Осенью Коупмен и Тапселл вернулись в Испанию, а Каннингхэм вскоре вышел из партии.

² Он был первым мужем миссис Роберт Оппенгеймер. Вместе со Стивом Нельсоном они играли скрытую роль на слушаниях по делу Оппенгеймера в 1954 году. Даллет был сыном богатых родителей и стал докером, чтобы «скрыть следы своей прежней жизни».

³ Блокада была довольно успешной. Как бы ни относиться к неполным данным немецкого военного атташе в Стамбуле, но когда он сообщал о советских поставках, которые весь сентябрь шли в Испанию по морю, то был совершенно точен.

⁴ Походит на его оценку Суэцкой операции 1956 года, которая «предотвратила распространение лесного пожара».

⁵ В конечном итоге Даль в 1940 году вернулся в Америку.

Умиротворение севера. – Казнь шестнадцати баскских священников. – Итальянцы плохо ведут себя. – Ссора Германии с Франко из-за шахт. – Армия националистов.

После Астурийской и Арагонской кампаний наступило временное затишье, которое длилось с середины октября до середины декабря. Противостояние обеих Испании обрело относительно стабильный характер. В сравнении с «лирическими иллюзиями» и хаосом, с атмосферой эйфории и убийств июля 1936 года неколебимая организация двух Испании, в каждой из которых существовала армия в полмиллиона человек, казалась просто удивительной.

Испания националистов (ныне она занимала две трети страны) оставалась военным государством. Генерал Хордана по-прежнему возглавлял хунту в Бургосе, которой принадлежала вся административная власть, но ее департаменты были раскиданы по разным городам. Серрано Суньер, чьи пределы власти были странными и неопределенными, считался политическим лидером страны. Фернандо Куэста из «Старых рубашек» мадридской фаланги, которого недавно обменяли на кузена Аскарате, освободив из тюрьмы республиканской Испании, стал генеральным секретарем нового Национального совета, сорок восемь членов которого были наконец названы 2 декабря. Этот орган носил подчеркнуто совещательный характер. Он напоминал Большой совет итальянских фашистов, поскольку все его члены, хотя их обязанности и определялись законом, были назначены лично генералом Франко. Вместе с фалангистами в совете соседствовали карлисты, монархисты и старые члены CEDA. Были в нем и две женщины – Пилар Примо де Ривера и Мерседес Сане Бачильер, вдова Онесимо Редондо и основательница «Ауксильо сосьяль». Но необходимость чисто военного режима признавалась даже оставшимися «Старыми рубашками» фаланги, ибо, как указывал Шторер, новый немецкий посол, «можно предположить, что на сорок процентов населения освобожденных районов нельзя положиться»¹.

Все представители карлистов в Национальном совете принадлежали к умеренному крылу. Это были люди, которые вслед за графом Родесно в 1931 году хотели заключить договор с Альфонсом XIII, а в апреле 1937 года приняли «Договор об объединении». Франко несколько раз просил Фаля Конде, пребывающего в изгнании, вернуться и войти в совет, но тот отказывался. 5 декабря принц Хавьер, регент карлистов, осудил тех, кто, не спросив у него разрешения, принес требуемую советом присягу. Он оповестил об этом своих сторонников после поездки в Испанию – его штаб-квартира находилась во Франции. В Сан-Себастьяне он сказал Серрано Суньеру, что нельзя создавать в Испании гестапо по немецкому образцу. В Бургосе у него состоялся разговор с Франко. «Если бы не регулярные войска, я очень сомневаюсь, были бы вы сейчас на этом месте». Затем принц отправился на места боевых действий. Встретив горячий прием в Севилье, он оказался в Гренаде, где и получил безапелляционный приказ покинуть Испанию. Тем не менее ему удалось еще раз поговорить с Франко, который сказал ему: «Вы ведете кампанию в пользу монархии». На что принц ответил: «Я не сказал ни слова о политике. Но я Бурбон. И кроме того, я думаю, что вы сами монархист». – «Большинство армии за республику, – заметил Франко, – я не могу не считаться с ее мнением». – «Я думаю, что главная причина, по которой вы хотите, чтобы я покинул Испанию, – это настоятельное требование немцев и итальянцев», – сказал принц Хавьер. Франко согласился, сказав: «Если вы останетесь в Испании, ваше высочество, то и немцы и итальянцы перестанут снабжать нас военными материалами». После этого принц Хавьер из Бургоса направился во Францию, заметив: «Не забывайте, что я последнее звено между вами и армией; и в дальнейшем буду работать для Испании, но не для вас лично».

После окончательной победы под Хихоном националисты приступили к систематическому «умиротворению» севера Испании. Установить точные цифры казненных невозможно. В ноябре в Бургосе говорили, что состоялась казнь 200 баскских священников. Агирре, человек, не склонный к преувеличениям, сказал, что 1000 были казнены сразу же, 11 000 был вынесен смертный приговор и еще 10 000 находятся в тюрьме. Сообщалось, что между 14-м и 18 декабря были расстреляны 80 басков. Среди них и те, кто так непродуманно сдался итальянцам в Сантонье. Казнили нескольких женщин и 16 священников². Никто из них так и не предстал перед трибуналом. Всем им смертный приговор объявлялся за несколько минут перед приведением его в исполнение, так что у них не было даже времени приготовиться к смерти. Хоронили без гробов, без похоронной службы и без регистрации. Одним из расстрелянных был монах-кармелит. Самыми известными из казненных посчитали шестидесятилетнего Хоакина Арина, старшего священника прихода в Мондрагоне, и отца Аристимуньо, известного писателя, проводника баскской культуры. Позже, оценивая обстоятельства их смерти, епископ Витории в изгнании сказал примату Испании кардиналу Гоме: «Неужели расстреляли священника Мондрагона и других, которых я так хорошо знал? Да вся армия Франко, начиная от генералиссимуса, должна была целовать им ноги»³.

В среде буржуазии большей части националистской Испании накал энтузиазма по поводу «великого крестового похода» стал слабеть. Лидеры теряли бодрость духа. Побежденных ждало плохое обращение. Но ведь это была война, не так ли, и все эти казни – лишь ее оборотная сторона. Экономически Испания националистов оказалась в лучшем положении, чем республиканская. Валюта стабильная, цены на продовольствие почти не повышались. Ужасные мысли о голоде не посещали горожан. Уголь и топливо – в избытке. Вдали от линии фронта среднему классу ничто не мешало вести привычную жизнь.

Например, сохранялась давняя привычка по вечерам прогуливаться по главной улице города, время от времени встречая военных – хотя их было немного. Повсюду висели плакаты, призывающие служить родине. Многие предпочитали остаток вечера провести в кафе или кино, где можно было внести небольшое пожертвование раненым на войне, оказать помощь беженцам. На самом деле суммы получались немалые, поскольку собирались в разных местах. Но по мере наступления сумерек возникало ощущение, что война становится все ближе. В десять часов вечера по радио раздавался голос Кейпо де Льяно с обвинениями в адрес английского журналиста Ноэла Монкса, который писал в «Дейли экспрес», что Гернику разрушили немцы. Или же генерал излагал последние новости о «еврее Блюме» или же о «донье Манолите». Так он своим высоким визгливым голосом всегда называл Асанью. А иногда Кейпо прерывал свою речь и затягивал какую-нибудь популярную испанскую мелодию. Ближе к полуночи сообщалось ежедневное «коммюнике» со списком раненых и пленных, после чего под звуки Королевского марша и фашистского салюта наступало время отходить ко сну.

Что же касается быта националистов – участников военных действий, в прессе как-то рассказывалось об этом. Журналисты привели достаточно фривольное и раскованное описание одного дня пилота Ансальдо на Северном фронте.

8.30. Завтрак с семьей.

9.30. Отправление в часть. Бомбардировка вражеских батарей. Пулеметный обстрел окопов и конвоев.

11.00. Игра в гольф в Ласарте.

12.30. Солнечные ванны на пляже в Ондаретте, купание в спокойном море.

1.30. Кафе – пиво, креветки и разговоры.

2.00. Ленч дома.

3.00. Краткая сиеста.

4.00. Второй вылет на задание, аналогичное утреннему.

6.30. Кино. Старый, но хороший фильм с Кэтрин Хепберн.

9.00. Аперитив в Баскском кафе. Хороший скотч.

10.15. Ужин у Николаса, военные песни, компания, веселье…

Авиация всегда была любимым родом войск в националистской Испании.

1937 год ознаменовался всеобщей реабилитацией уроков закона Божьего в школах франкистской Испании, которые в сентябре 1936 года были объявлены обязательными. В апреле 1937 года всем школам было приказано повесить в помещениях образы Божьей Матери. Как и в прошлом, до республики, школьники по приходе в школу и покидая ее должны были произносить молитву «Ave Maria». Позже подобным атрибутом стало и распятие. И учителям и ученикам вменялось в обязанность посещать церковные службы. Минимум раз в неделю все исполняли псалмы. Католическая церковь в полной мере оставила свой след во всех проявлениях культуры Испании националистов.

Социальная направленность фаланги продолжала сказываться на всей ее деятельности. Весь 1937 год требования войны вынуждали к радикальным переменам в экономике националистов. 23 августа Национальный совет по производству зерновых установил контроль над ценами и распределением главной испанской сельскохозяйственной культуры. Декрет от 7 октября обязал всех здоровых женщин от 17 до 35 лет, которые не имеют семьи, не работают на военном производстве или в больницах, заниматься общественными работами. Получить какую-либо работу испанская женщина могла, лишь имея сертификат об участии в общественных работах.

Тем временем Кейпо де Льяно продолжал заниматься экономическим развитием Андалузии. Самым успешным его начинанием стало создание в Севилье Комитета сельскохозяйственных займов в помощь фермерам. Он строил грандиозные планы возрождения промышленности региона. И весной 1938 года в Севилье стали работать несколько текстильных фабрик. Не было сомнений, что, несмотря на все свои оплошности и ошибки, Кейпо де Льяно оказывал на Андалузию в целом достаточно динамичное воздействие.

Главную сложность для националистов в то время представляли не столько внутренние раздоры, сколько трения с итальянскими и немецкими союзниками. Ансальдо, креатура Чиано, в середине октября вернувшись из Испании, рассказал своему шефу, что итальянские войска в Испании устали и Франко ждет не дождется, когда они уйдут, хотя продолжает нуждаться в артиллерии и авиации. Чиано предположил, что «генералиссимус, должно быть, ревнует к нашим успехам». На самом же деле хвастливое самомнение итальянских офицеров и солдат, особенно в Сан-Себастьяне, выводило из себя всех испанцев, которым приходилось иметь с ними дело. Шумная ссора разразилась между Франко, Виолой (новый итальянский посол) и генералом Бастико, которого вскоре отозвали по настоянию Франко, потому что в следующем сражении генералиссимус вынужден был прикрыть фланг итальянцев наваррской бригадой. Разразился скандал по поводу счета за две подводные лодки, проданные Италией Испании, – тот так и не был оплачен. Эти конфликты были сглажены лишь фактом поставки в Италию 100 000 тонн испанского металла. И все же Муссолини должен был к концу ноября получить три миллиарда лир за военные материалы, хотя надежд на урегулирование долга почти не оставалось.

Споры между националистами и немцами тоже носили экономический характер. Германия предоставила им кредит до 10 миллионов рейхсмарок в месяц, из которых четыре миллиона приходились на военные материалы, пять с половиной – на другой экспорт и 350 000 – наличными. Но не было даже намека на то, что испанцы собираются выплачивать эти долги. Хуже того – немецкие финансисты стали испытывать опасения, что Британия предпримет шаги, дабы перехватить поставки железной руды. Чиновники NISMA и ROWAK не покладая рук трудились над так называемым «проектом Монтанья», который должен был гарантировать Германии стабильные поставки испанской руды. Он обеспечивал немецкий контроль над не менее чем 73 шахтами Испании. Посол Шторер считал, что немецкие интересы в Испании должны быть «глубоко укоренены» в сельское хозяйство и горное дело. С первым было полегче, поскольку, что бы ни случилось, у Испании всегда был рынок сбыта для продовольствия. Шахты представляли куда большие сложности. Именно на них были нацелены все немецкие дипломатические, военные и культурные усилия. «Если решения не удастся добиться доводами здравого смысла, – угрожающе добавлял Шторер в своих рекомендациях, – то оно должно быть обеспечено силой». Тем не менее 9 октября бургосская хунта выпустила декрет, аннулирующий все права собственности на шахты, приобретенные с начала Гражданской войны. Немцы обеспокоенно осведомились о его смысле. Николас Франко уклончиво ответил, что только полноправное правительство националистской Испании может иметь дело со столь важной проблемой, как «проект Монтанья». Ничего не оставалось делать. Геринг и Бернхардт (представитель Геринга в Испании по вопросам четырехлетнего плана) стали проявлять нетерпение. Оно сменилось подозрением, когда Британия, в которой видели соперника и возможного врага, обменялась дипломатическими миссиями с Франко – главным образом в силу коммерческих и экономических причин. Сэр Генри Чилтон оставил наконец свой дипломатический пост в Валенсии. В Бургос дипломатическим представителем 16 ноября прибыл сэр Роберт Ходжсон⁴. Работая консулом в России в 1917 году, он, без сомнения, был убежденным противником большевизма. В Лондоне в том же качестве оказался герцог Альба. В силу каких-то причин Иден враждебно отнесся к идее сделать Альбу официальным представителем Франко в Англии и согласился лишь тогда, когда националисты потребовали изложить причины его недовольства. Но этого Иден так и не сделал⁵. 2 декабря Шторер сказал Франко, что до Германии дошли слухи, будто Англия получила от Испании выгодные концессии, и попросил объяснения. Германия настаивала на получении львиной доли руды из Бильбао и на неограниченном праве закупок металлолома. В противном случае ей придется «пересмотреть свое отношение к правительству националистской Испании». Франко оценил немецкие обвинения как «надуманные», сказав, что он сам лично удивлен столь незначительным вниманием Англии к Испании. Задержка с «проектом Монтанья» объясняется тем, что у националистов нет копий предыдущих законов, архивов и опытных чиновников. Тем не менее вопрос о формальных контактах был отложен. Ничего не поделаешь, manana⁶.

Армия националистов насчитывала 600 000 человек. Они были сведены в 650 пехотных батальонов и одну кавалерийскую дивизию, при поддержке 290 артиллерийских орудий и 600 самолетов. Эти силы по-прежнему действовали на трех направлениях: на севере под командованием Давилы, в центре (Саликет) и на юге, где командиром был Кейпо де Льяно. 200 батальонов и 70 орудий составляли резерв (им командовал генерал Оргас)⁷. Вся авиация была немецкая или итальянская: бомбардировщики – «Юнкерсы-52» или «Савойи-73», истребители – «Фиат-32», «хейнкели» или «мессершмитты».

¹ Фаупель наконец оставил Испанию в конце августа. Шторер был карьерным дипломатом, который во время Первой мировой войны числился молодым сотрудником немецкого посольства в Мадриде. Его выставили из страны по подозрению в заговоре с целью убийства премьер-министра графа де Романонеса, испытывавшего симпатии к Антанте.

² Возможно, их было и двадцать. В Наварре, у местечка Вера, было найдено четыре неопознанных тела – скорее всего, они были священниками.

³ Эти казни конечно же совершались по прихоти военных губернаторов на местах, а не по приказам руководства националистов. Когда кардинал Гома услышал о расстрелах, он явился к Франко с жалобой, и после этого был расстрелян только один баскский священник. Но одни оказались в тюрьме, а другим пришлось перебраться в отдаленные районы Испании.

⁴ Британская миссия была крайне непопулярна. «Предполагалось, – говорил сэр Роберт Ходжсон, – что мы выступаем против движения и Испании. Это подтверждалось нашим упорным отрицанием прав воюющих сторон и тем, что в английской прессе националисты продолжали считаться мятежниками». Ходжсон не имел возможности переговорить с Франко до февраля 1937 года.

⁵ Французское правительство не установило с националистской Испанией даже таких ограниченных отношений. Единственное, что оно сделало, как с иронией отметила «Аксьон Франсэз», так это восстановило движение южного экспресса, ежедневного поезда из Парижа в Эндайю. Тем не менее несколько позже Шарля Морраса принимали в Сарагосе «не только как дипломата, но и как главу государства»; а встречи с французскими журналистами и политиками правых или даже фашистских взглядов от Дорио до Пьера Гаксотта и даже с архиепископом Шартрским дали Франко основания говорить о «христианском дружелюбии подлинной Франции».

⁶ Manana – завтра (исп.). Специфическое выражение, говорящее о неторопливости, с которой решаются все дела в испаноязычных странах. (Примеч. пер.)

⁷ В националистской Испании практически все молодые люди от 18 до 29 лет были призваны на военную службу.

Республика осенью 1937 года. – Негрин и коммунисты. – Окончательное поражение Ларго Кабальеро. – Прието избавляется от комиссаров. – Пассионария выступает против Прието. – SIM. – «Туннель смерти». – Скандал из-за Альбасете. – Экономические условия республики. – Хемингуэй пишет «Пятую колонну». – Конгресс писателей. – Мальро, Эрнандес и Спендер. – Ошибка Бертольта Брехта. – Слухи о мире.

Единство, которое было достигнуто в республиканской Испании при правительстве доктора Негрина, само по себе было революцией в испанской истории. 31 октября Негрин объявил о переводе правительства в Барселону. Каталония все больше и больше подпадала под контроль центра, и, как следствие, ее роль падала. В виде протеста лидеры Каталонии обыгрывали идею о переговорах и заключении мира. Самая серьезная критика правительства республики исходила от анархистов, которые все еще надеялись, покончив с Гражданской войной, создать синдикалистское государство. Их критицизм был больше национальный, чем региональный и оказался тесно связан с Ларго Кабальеро и его группой озлобленных социалистов. Мадрид, феодальное угодье коммунистической партии, не занимался региональными проблемами, потому что коммунисты оставались сторонниками централизованного контроля, не важно, исходил ли он из Валенсии или Барселоны.

Карта 28. Испания в октябре 1937 года

Пока доктор Негрин успешно преодолевал региональные различия в Испании, его положение по отношению к политической оппозиции было достаточно стабильным. 1 октября UGT выбрал Родригеса Веру своим новым генеральным секретарем вместо Ларго Кабальеро. Старик был наконец низложен со своего поста, который он сохранял с 1925 года. Коммунисты обвинили Кабальеро во всех поражениях Гражданской войны, независимо от того, какой пост он занимал. Бывший премьер потерпел безоговорочное поражение. 17 октября он произнес в Мадриде речь, в которой в пух и прах раскритиковал ведение войны Негрином. Правительство не препятствовало его выступлению, надеясь, что Кабальеро своими же стараниями предстанет в дурацком виде. Когда это не получилось в полной мере, на его дальнейшую деятельность был наложен запрет. Кабальеро окрестил Негрина диктатором, но правительство его больше не опасалось. Устранение Ларго стало самой большой победой для Негрина и тех социалистов, которые подчеркнуто утверждали политику социальной сдержанности, поскольку все должно было быть подчинено военным усилиям.

Но хотя Негрин пользовался поддержкой коммунистов в противостоянии Ларго Кабальеро, он ни в коей мере не был пленником партии. В министерстве обороны господствовал Прието. После долгого периода невмешательства он превратился в страстного антикоммуниста. Хотя памятным событием и стал разгром POUM, влияние коммунистов отнюдь не продолжало ежечасно возрастать, как это было во времена Ларго Кабальеро. На самом деле их беспокоил растущий антагонизм с CNT, хотя Хесус Эрнандес старался их успокоить своими речами. Эрнандес жестоко обрушился на FAI, на этот раз назвав ее «бесчестной политической партией» и обвинив в сфальсифицированном разрыве с CNT (с целью ускорить свой приход к власти).

Летом коммунистическая партия начала продуманные переговоры об объединении с социалистами, и 17 августа был опубликован пакт о сотрудничестве между двумя партиями. В нем определялись цели войны, объявленные правительством доктора Негрина. Пакт дополнялся соглашением, предполагавшим, что экстремистские левые революционеры должны быть вычищены. Это оправдывало близкое сотрудничество между партиями и в Испании, и на международной арене. Но и эта и другая декларация всех пяти партий Народного фронта от 10 октября не содержали никаких уступок коммунистам.

В конце октября Негрин положил конец дискуссиям между коммунистами и социалистами о возможном союзе, сказав, что такие жесткие рамки больше подходят националистам, чем республиканской Испании. Это резкое заявление не смягчило даже успех коммунистов в ноябре, когда, выдвинув умеренную программу, они добились альянса (но не слияния) всех молодежных партий, включая анархистов.

В это время Прието пытался ограничить власть коммунистов в армии. В октябре офицерам было запрещено заниматься политической пропагандой и даже посещать партийные собрания. В ноябре был ликвидирован пост главного политического комиссара, как и многие фронтовые комиссариаты. Этот шаг означал, что Антону, коммунистическому комиссару Мадридского фронта, теперь придется стать командиром пехотного батальона. Молодой человек был любовником Пассионарии и жил в одном доме с ней и Тольятти в Мадриде. Муж Ибаррури, шахтер, вместе с ее сыном все время находился на фронте. Естественно, что Пассионария стала заклятым врагом Прието, но он обладал таким престижем, что она не осмеливалась его тронуть.

1 октября состоялась сессия кортесов. На ней было решено собираться во время войны дважды в год, чтобы сохранить хотя бы внешние формы демократии, как это было сделано в октябре 1936-го и феврале 1937 года. В сессии приняли участие двести депутатов из тех, что были избраны в феврале 1937 года. Среди них было несколько радикалов и один член CEDA. Присутствовал даже Портела Вальядарес, премьер-министр, избранный в 1936 году. В 1936 году он был с Франко и едва избежал смерти от рук анархистов. Теперь Вальядарес рассказывал, как Франко пытался убедить его передать ему власть после выборов. Коммунисты, в рядах которых сейчас насчитывалось 300 000 человек, кроме PSUC и Объединения молодежи социалистов и коммунистов, потребовали проведения новых выборов. Конечно, представительство коммунистов в парламенте из шестнадцати человек не отражало их влияния, но это требование было отвергнуто Негрином. Коммунисты даже начали задумываться, стоит ли им поддерживать Негрина. Это стало главным вопросом на их съезде 12–13 ноября. Диас потребовал выборов, но никто из делегатов не захотел, чтобы партия ушла из правительства. Кроме того, хотя политическое влияние коммунистов и падало, они по-прежнему сохраняли свой авторитет в среде армейских офицеров. Так же как опасения за судьбу националистской Испании удерживали фалангистов от ссоры с Франко, так и нехватка продовольствия и вооружения заставляла держаться вместе все силы республики.

Конечно, коммунисты продолжали оставаться мощной силой. В дополнение к их непрестанному контролю над военной помощью республике, они имели возможность бросать в тюрьмы своих врагов. Лидеры POUM, арестованные в июне, до сих пор так и не предстали перед судом. Люди Орлова продолжали работать. Появилась и новая организация SIM (тайная полиция и военная разведка). Ее с самого начала возглавляли коммунисты. Формально она должна была выявлять шпионов. Но SIM не собиралась ограничиваться только этими задачами. С самого начала своей деятельности она взяла на вооружение все самые жуткие пытки НКВД. Камеры были такими маленькими, что заключенные с трудом в них умещались, еле удерживаясь на кирпичах, стоящих на ребре. Мощный электрический свет слепил, звуки глушили, на пленников лили ледяную воду, их жгли раскаленным железом, избивали дубинками. Вне всяких сомнений, SIM несет прямую ответственность за гибель многих призывников в республиканской армии, которые не столько проявляли трусость или плохо воевали, сколько не хотели подчиняться приказам командиров-коммунистов. Первый начальник этой службы, пианист Дуран, стал организатором омерзительного плана. Он позволил распространиться в Мадриде слухам, что из некоего дома в предместье Усера прорыт туннель, по которому можно выйти к передовой линии националистов. Немало сторонников националистов, включая и тех, кто укрывался в иностранных посольствах, попались на эти слухи и жестоко поплатились за легковерие. Когда они появлялись у входа в туннель, имея с собой лишь кое-какие ценные вещи, их встречал выстрел в упор. В конце войны в «туннеле смерти» было опознано 67 тел.

Республиканская армия насчитывала примерно 450 000 человек. Начальником генерального штаба теперь был Висенте Рохо, бывший профессор тактики в Толедо и адъютант Мьяхи во время обороны Мадрида. Армию усиливали 350 самолетов и 200 орудийных стволов. В резерве были 90 батальонов и 35 орудий. Армией Центра командовал Мьяха; на востоке (некогда Каталонская армия) соединения возглавлял Эрнандес Сарабиа, профессиональный военный, который был военным министром в начале войны, а армией Леванте командовал Менендес, давний адъютант Сарабиа. Эти двое последних были близкими друзьями Прието.

К тому времени интербригады формально влились в армию республики. Официально они заняли место Иностранного легиона в старой испанской армии. Большое внимание в них теперь уделялось дисциплине и военной форме. В еженедельном издании 15-й интербригады на английском языке появилось толкование смысла салюта из пяти пунктов:

(1) Салют (конечно, имеется в виду сжатый кулак) – это воинский способ приветствия.

(2) Салют – это для солдата самый краткий способ сказать офицеру: «Каковы будут ваши приказы?»

(3) Салют нельзя считать недемократическим видом приветствия: два офицера одного звания, встречаясь на военной службе, приветствуют друг друга.

(4) Салют – это знак того, что товарищ, который может быть в частной жизни закоренелым индивидуалистом, соотносит себя с коллективом.

(5) Салют – свидетельство того, что наша бригада из собрания искренних любителей превращается в несгибаемый стальной инструмент уничтожения фашизма.

В начале 1937 года это толкование сопровождалось призывами учить испанский язык, что считалось «прямой обязанностью антифашиста».

Но теперь бригадам стало трудновато получать новых волонтеров из-за границы. Рассказы добровольцев, вернувшихся домой разочарованными, сообщения о ликвидации POUM – все это играло большую роль. Нехватка рядовых бойцов бригад восполнялась испанскими добровольцами. Большинство из них были коммунистами. Француз Гайман (Видаль), который при Марти командовал базой в Альбасете, был обвинен в растрате. Под предлогом ухудшения здоровья он отбыл в Париж. Видалю унаследовал Гомес, немецкий коммунист, чье настоящее имя было Цейсер. Раньше он командовал 13-й интербригадой. Это назначение лишь усилило давнюю неприязнь между немецкими и французскими коммунистами в Альбасете. Капов, главный квартирмейстер (пришедший на смену Луису Фишеру), и французский коммунист Грийе с женой тоже были обвинены в растрате казенных денег. Семья Грийе ходила в близких друзьях мадам Марти. Наконец, и Марти обвинили в том, что он «обкрадывал солдат Свободы». Скандал обрел такие размеры, что «великому человеку» пришлось самому лететь в Москву и оправдываться. Долгое время он не возвращался в Испанию.

В экономическом смысле республика была в куда худшем положении, чем националистская Испания. Не хватало продовольствия, а с падением севера начались перебои и с горючим. Что же до вооружения, то Прието сказал американскому представителю в Валенсии, что благодаря России и Мексике самого необходимого вполне хватает. Сталин явно боялся, что весь мир узнает о продаже оружия республике, хотя это и так всем было хорошо известно. Военный министр добавил, что республика не получает от СССР никаких благодеяний, поскольку платит за товар полную рыночную стоимость. Кроме этих источников, республике приходилось иметь дело с посредниками и авантюристами. Все они, жаловался Прието, получают обильные доходы¹. В центре этого мира продавцов оружия, агентов Коминтерна и жуликоватых торговцев находился Луис Фишер из отеля «Лютеция» на перекрестке Рю-де-Вожирар и бульвара Распай 7-го арондисмента Парижа, который продолжал управлять сетью организаций, поставлявших оружие².

После падения Сантандера баскские лидеры перебрались в Барселону, где организовали свое правительство в изгнании и создали штаб-квартиру. Как следствие этого, в столице Каталонии снова возобновились католические богослужения. Баски продолжали требовать от правительства религиозной терпимости. Хотя в принципе никто против этого не возражал, но Негрин считал, что публичное мнение «еще не готово» к такому шагу. Однако правительство выдавало лицензии, разрешавшие богослужения в частных домах. К зиме из изгнания вернулись в Барселону примерно 2000 священников. Они обзавелись облачением, и не в пример тому, что было раньше, их не призывали на военную службу. Ватикан, надо добавить, без энтузиазма отнесся к формальному возрождению религии в республике, ибо это могло ослабить позиции католиков при Франко. Так, архиепископ Таррагоны хотел вернуться в свой кафедральный собор, но не получил на это разрешения³.

Тем временем во все еще осажденном Мадриде нарастала угроза голода. Город часто обстреливали и бомбили. Эрнест Хемингуэй писал пьесу «Пятая колонна», сидя в своем отеле «Флорида», в который снаряды попадали не менее тридцати раз. Летом этого года в Мадриде собрался конгресс писателей, целью которого стало обсуждение отношения интеллектуалов к войне. Коммунистические организаторы конгресса решили осудить на нем Андре Жида. В своей последней книге «Возвращение из СССР» писатель нападал на Советский Союз, где его принимали как гостя правительства. Конгресс посетили Хемингуэй, Спендер и многие из литературных апологетов республики. Их возглавлял Андре Мальро. Делегаты разъезжали в «роллс-ройсах» и беседовали о войне с испанскими поэтами – Рафаэлем Альберти, Бергамином, Мачадо и Мигелем Эрнандесом. Самым плодовитым из них, без сомнения, был Рафаэль Альберти. Почти не было номера газеты «Волонтеры свободы», органа 15-й интербригады, который не содержал хотя бы одного его стихотворения. Скорее всего, самым известным поэтом был Мигель Эрнандес, который в начале войны был членом коммунистического Пятого полка. Он был пастухом в горах, которого в шестнадцатилетнем возрасте священник научил читать по текстам XVI и XVII веков. Гражданская война вызвала в нем неожиданный взрыв поэтического творчества.

На конгрессе с речью выступил Бертольт Брехт⁴. Как и на других подобных мероприятиях, на конгрессе исполняли национальные гимны разных стран, так что Спендер поймал себя на том, что отдает приветствие вскинутым кулаком мелодии «Боже, храни короля».

К концу 1937 года поползли слухи о попытке заключения мира. Говорили, что Осорио-и-Гальярдо, посол республики в Париже, в Брюсселе вел переговоры с националистами⁵. Ходили разговоры, что Компаньс, который после переезда республиканского правительства в Барселону почти ничего не делал, замышлял федерацию двух Испании, которую возглавят лица, не принимавшие участия в войне ни на одной из сторон. Такие, например, как Сальвадор де Мадарьяга или Мигель Маура. Всем таким идеям яростно противостояли офицеры республиканской армии, которые опасались, что если они попадут в подчинение своим бывшим коллегам, то те отнесутся к ним без всякого снисхождения. Похоже, что единственным действенным контактом между двумя сторонами был Анхель Баса, секретарь Прието, который в Эндайе установил отношения с Тронкосо, военным губернатором националистов в Ируне⁶.

¹ Доходы за счет республики получали поставщики оружия со всех сторон. Кто в те дни не слышал об английском пэре, который, получив от республики оплату за груз вооружения, перепродал его националистам?

² Огромное разнообразие марок оружия республиканской армии стало причиной его неэффективного использования. Так, существовали ружья шести различных калибров, пулеметы – пяти, минометы – шести. На позициях стояли артиллерийские орудия двадцати восьми образцов.

³ Генеральный викарий Барселоны запретил открывать хоть одну церковь и дал знать, что откажет в лицензии священникам служить мессу.

⁴ Вскоре он написал пьесу «Ружье сеньоры Каррары», сатирически оценив идею нейтралитета во время войны. Театральная броскость пьесы не пострадала от того, что драматург дал своим действующим лицам итальянские имена вместо испанских.

⁵ Аналогичные слухи ходили и о Пабло де Аскарате, после в Англии, – мол, и он беседовал с теми же агентами. Бывшему послу пришлось опровергать эти слухи в разговоре с автором.

⁶ Еще один контакт был установлен с помощью Красного Креста. Доктору Жюно при содействии британского посольства в Эндайе удалось организовать обмен небольших групп заключенных. Но это вряд ли могло сказаться на положении тысяч других пленных в Испании. Даже те, кто смог найти убежище в иностранных посольствах в Мадриде в начале войны, продолжали там находиться. В январе 1938 года большинство из них перебрались в Валенсию вместе с посольствами, а несколько позже 500 человек, укрывшихся во французском посольстве, получили возможность покинуть его. Тем не менее в других посольствах в Валенсии продолжали находиться более 2000 человек.