• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Испания националистов и Испания республиканцев после окончания кампании на Эбро. – Тяжелое положение республики и ее сдержанность. – Конец POUM. – Планы мирных переговоров. – Кампания в Каталонии. – Две армии. – Первоначальное сопротивление. – Крах. – Падение Барселоны.

После завершения битвы на Эбро националисты воспряли духом, хотя агитация «красных» в тылу продолжалась. Был арестован английский вице-консул в Сан-Себастьяне мистер Гудмен, которому предъявили обвинение в шпионаже в пользу республики¹. Когда генерал Мартинес Анидо, министр общественного порядка, умер от пневмонии, распространились ложные слухи, что он якобы был убит – скорее всего, Серрано Суньером, который откровенно недолюбливал его. Говорили, что существует заговор с целью убийства Франко. Не подлежит сомнению, что прошли многочисленные аресты. «Тюрьмы, – писал немецкий посол Шторер, – переполнены, как никогда раньше. В здешней тюрьме (то есть в Саламанке), рассчитанной на 40 человек, по рассказам, сидит 1800 заключенных». В сентябре националисты объявили, что с начала войны они захватили в плен 210 000 человек, из которых 134 000 оказались на «свободе» – обычно их направляли на какие-нибудь «общественные работы». Остальные продолжали сидеть в тюрьмах. Прошли две волны казней так называемых шпионов – каждый раз расстреливали по несколько сот человек. Фаланга и церковь продолжали оставаться в неприязненных отношениях, хотя избегали открытых ссор. Несмотря на образование, полученное у иезуитов, Серрано Суньеру так и не удалось перекинуть мост между двумя слоями испанского общества. Так, текст нового закона о среднем образовании представлял собой безуспешную попытку компромисса между фалангой и церковью: один час в неделю отдавался «патриотическому обучению молодежи» и два часа – «преподаванию религии». Хотя католицизм был объявлен «сутью испанской истории», из двух иностранных языков, рекомендованных к изучению, один должен был неприменно быть немецким или итальянским.

Ситуация с экономикой в националистской Испании по сравнению с недавними временами теперь тоже оставляла желать лучшего. Для тех, кто имел возможность купить продукты, их хватало, но рост заработной платы заметно отставал от роста цен на продовольствие, несмотря на официальную политику жесткого контроля над ценами. Из-за трудностей с общественным транспортом стоимость билетов менялась от района к району. Производства потребительских товаров почти не существовало. Но в основных областях промышленности с 1935 года выпуск продукции неуклонно повышался. И если в последний год мира в Бискайе было добыто 115 000 тонн железной руды, то в 1938 году из провинции вывезено уже 154 000 тонн. Товарооборот в порту Бильбао увеличился на 50 процентов по сравнению с мирным временем. Правда, имелись основания предполагать, что рост мог быть еще заметнее.

Поскольку правительство националистов отчаянно нуждалось в дополнительных военных поставках для нового наступления, к которому оно готовилось, ему наконец пришлось согласиться с немецкими требованиями. В соответствии с ними немцы могли вкладывать в горную промышленность до 40 процентов основного капитала. По отношению к одной шахте эта доля равнялась 60 процентам, а на еще четырех доходила до 75 процентов. В Марокко, где испанские законы о шахтах не действовали, немцы могли владеть всеми 100 процентами капитала. Испания взяла на себя все расходы по пребыванию в стране легиона «Кондор» и обязалась импортировать шахтного оборудования на 5 миллионов рейхсмарок. Перевооружение легиона и другие поставки из Германии в националистскую Испанию стали самым существенным актом иностранной интервенции во время Гражданской войны. Они давали Франко возможность почти сразу же перейти в новое наступление и нанести мощный удар республике, у которой истощились запасы военного снаряжения. Если бы не эти поставки (сами по себе они явились следствием немецкой убежденности после Мюнхена: что бы они ни делали в Испании, ни Англия, ни Франция не будут вмешиваться в Гражданскую войну), переговоры о мире, как бы Франко ни протестовал, стали бы неизбежными.

Сторона республиканцев постаралась скрыть размеры поражения, оправдываясь удачной эвакуацией войск с правого берега Эбро. Кроме того, националистам понадобилось три месяца, чтобы отвоевать территорию, потерянную за два дня. Все чаще были слышны призывы к национальной гордости, все чаще упоминалось отечество и славное прошлое. Оживилась пропаганда каталонской автономии. Что же до свободы религии, наконец было получено разрешение открывать церкви, хотя пока только по случаям похорон и свадеб. 17 октября через Барселону прошла частная похоронная процессия, хоронившая погибшего баскского офицера, в которой принял участие Альварес дель Вайо. 9 декабря даже начал воссоздаваться комиссариат по делам религий, который должен был обеспечивать различные части капелланами, но поражение в каталонской кампании не позволило этому замыслу реализоваться.

Продовольствия в республике теперь явно не хватало. Зимой 1938/39 года в Мадриде полмиллиона человек получали в день две унции чечевицы, бобов или риса и немного сахара или патоки. Чечевица, самая распространенная еда, называлась «пилюльками победы» доктора Негрина. Республике приходилось закупать продовольствие за границей, но поставки шли нерегулярно, потому что грузовые суда подвергались постоянным налетам. Сэр Денис Брэй и мистер Лоуренс Вебстер сообщили Лиге Наций, что население республики оказалось на грани голода, да и нищенский рацион не всегда поступает. В Барселоне, где скопилось около миллиона беженцев, положение стало просто катастрофическим. Международный комитет помощи детям беженцев мог оказать помощь только 40 000 детей из общего их количества в 600 000, хотя комитет финансировали 17 государств. От британского правительства в его фонд поступило 20 000 фунтов стерлингов. В 1939 году оно дало еще 100 000 фунтов. Но средств продолжало не хватать, ведь стоимость даже одноразового питания хотя бы для трети этих детей в зимний период составляла 150 000 фунтов стерлингов. Националисты подчеркивали контраст между голодающей республикой и своими территориями, сбрасывая на Мадрид и Барселону пакеты с ломтями хлеба. Республиканцы в ответ забрасывали с воздуха рубашки и носки, чтобы показать противникам свое превосходство в выпуске потребительских товаров.

Но и оно оставляло желать лучшего. Главной причиной бедственного положения, без сомнения, была блокада. И все же крах производства в конце 1938 года нельзя было объяснить только ею или всеобщей неприязнью финансового мира Европы к Испанской республике. По крайней мере, частичную ответственность за экономические беды республики еще до коммунистов несут и политический разброд среди анархистов, и потеря уверенности в своих силах CNT. Правда, была область, положение дел в которой республика могла бы оценивать с оптимизмом, – это образование. «На Мадридском фронте, – рассказывал Антуан де Сент-Экзюпери, – я посетил школу, расположенную всего в пятистах метрах от окопов, на холмике, прикрытом небольшой стенкой. Капрал преподавал ботанику, тщательно отделяя пестики от тычинок. Вокруг него собрались обросшие бородами солдаты. Подпирая головы руками и морща лбы, они были полны внимания. Солдаты не очень хорошо понимали тему урока, но им внушали: вы еще животные, вы только что покинули свои норы, и мы хотим спасти вас для человечества. С трудом, но они стремились к просвещению». Неизменное присутствие этого высокого духа заставило делегацию французских журналистов и политиков признать слова Раймона Лорана: «Вы боретесь за благородное дело всего человечества – и в равной мере за безопасность Франции».

В октябре 1938 года лидеры POUM (кроме, конечно, Нина) наконец предстали перед судом. Незадолго до этого прошел процесс нескольких настоящих фалангистов, вовлеченных в эту историю. Тринадцать из них, включая Гольфина, Дальмау и Року, были приговорены к смертной казни и расстреляны за преступления, которые в условиях Гражданской войны были не чем иным, как шпионажем. Когда руководство POUM предстало перед трибуналом, дело против них практически рассыпалось. Все они, как и Нин, устояли перед жестоким давлением коммунистов, вынуждавших их к признанию. И если Сталин и Ежов планировали показательный процесс с сенсационными признаниями по образцу московских, то они потерпели поражение. Министры и бывшие министры республики во главе с Ларго Кабальеро и Сугасагойтиа дали показания в пользу POUM. Приговор счел, что члены POUM были подлинными социалистами, и снял с них обвинения в государственной измене и шпионаже. Все же их приговорили к различным срокам заключения за участие в мятеже мая 1937 года и за революционную деятельность, мешавшую военным усилиям².

Шторер, немецкий посол, проведя анализ ситуации, завершил его замечанием, что основной причиной продолжения войны служит взаимный страх. Так Франко сообщил американскому корреспонденту, что у него есть список миллиона человек (вместе со свидетелями) на стороне республиканцев, повинных в военных преступлениях. Тем не менее посол пришел к выводу, что внезапно появилась возможность заключения компромиссного мира. В то же самое время Адольф Берле, помощник государственного секретаря, сообщил президенту Рузвельту, на каких условиях можно добиться компромисса в Испании. Он предложил внести американское предложение на готовящейся конференции латиноамериканских стран в Лиме. План этот так и не был реализован из-за ссоры, возникшей между латиноамериканцами и неуступчивым Корделом Холлом. Все же Куба, Мексика и Гаити объявили, что готовы поддержать подход к проблеме, одобренный Рузвельтом.

На деле же возможность заключения мира отодвинулась в далекое будущее. В августе националисты отказались даже рассматривать предложение Негрина, чтобы каждая сторона на месяц приостановила казни военнопленных³. Франко оставался непреклонен даже в вопросе об отводе волонтеров, который считался пробным камнем для его мирных намерений. Он не пойдет ни на одно из соглашений, предлагаемых Англией, пока ему не будут гарантированы права воюющей стороны. А тем временем, получив новые поставки немецкого вооружения, Франко готовил очередное наступление. После завершения кампании на Эбро оно должно было быстро и окончательно сокрушить республику – точно так же, как после завершения арагонской кампании последовало сражение под Теруэлем. Ударные дивизии националистов были сконцентрированы вдоль линии фронта от Пиренеев до Эбро и до самого моря. С севера до юга тут занимали позиции новый армейский корпус Урхель под командой Муньоса Гранде, армия Маэстрасго Гарсиа Валиньо и Армия Арагона, возглавляемая Москардо. Затем следовали четыре итальянские дивизии генерала Гамбары. Они включали в себя ударную итальянскую дивизию «Литторио», «Черные стрелы» и «Синие стрелы» (в ней служили испанские солдаты под командой высокопоставленных итальянских офицеров), а также «Зеленые стрелы» (смешанное испано-итальянское воинство с итальянскими офицерами). Артиллерия, авиация и танки, приданные Гамбаре, – все было под контролем итальянцев. Дальше к югу позиции занимали Армия Наварры Сольчаги и армия Марокко Ягуэ. Они включали в себя 300 000 человек, их поддерживали 565 артиллерийских стволов. Наступление, запланированное на 10 декабря, было отложено до 15-го, и наконец был определен его окончательный срок – 23 декабря.

Республиканской линией фронта в Каталонии командовал Эрнандес Сарабиа. Под его началом были армии Востока и Эбро, которыми теперь командовали соответственно полковник Перео и Модесто. Их силы насчитывали всего 220 000 штыков. Историки националистов утверждают, что на вражеской стороне было 250 артиллерийских стволов, 40 танков, 80 броневиков, 46 зениток, 80 истребителей и 26 бомбардировщиков. Тем не менее республиканской армии, занявшей оборону в Каталонии, катастрофически не хватало оружия и боеприпасов. Если данные националистов точны, то они конечно же включали материалы, которые не восполнялись. Сам доктор Негрин признался, что он устал «духовно и физически». Рохо, который снова стал начальником генерального штаба, считал, что Франко для подготовки нового наступления потребуется несколько месяцев, и, даже когда оно началось, лидеры республики продолжали носиться с идеей высадки десанта в Мотриле, откуда бригада маршем пройдет до Малаги и поднимет всю Андалузию.

23 декабря, хотя папский нунций от имени папы тщетно просил заключить перемирие хотя бы на Рождество, началось наступление. Основной удар нанесли наваррцы и итальянцы вдоль реки Сегре, в двадцати километрах к северу от того места, где она сливалась с Мекиненсой. Когда они форсировали реку, удивленные защитники – хорошо вооруженная часть карабинеров – обнаружили, что их офицеры дезертировали. При первом же соприкосновении фронт был прорван. Выше по течению Сегре, у самого подножия Пиренеев, Муньос Грандес и Гарсиа Валиньо также прорвали республиканскую линию обороны. Это привело к отступлению войск республики. В Барселоне этот удар сначала был признан незначительным, но вскоре 5-й армейский корпус Листера, как всегда в случае наступления националистов, был брошен в бой, чтобы остановить продвижение врага. Переведя штаб-квартиру в Кастелльданс, что располагался на первой гряде холмов к востоку от Сегре, Листер держался почти сутки. Так 1938 год Мюнхена уступил место 1939-му, который стал годом начала Второй мировой войны.

Карта 33. Каталонская кампания

3 января сокрушительное наступление танковых частей националистов наконец заставило Листера понять, что ему придется уступить итальянцам всю линию обороны. На севере Гарсиа Валиньо и Муньос Грандес при поддержке Москардо захватили центр связи – Артеса-де-Сегре. 4 января уже окончательно разрушенный город Борхас-Бланкас перешел в руки наваррцев и итальянцев. Фронт полностью развалился. Чиано, отметив, что единственной опасностью может стать интервенция Франции, проинструктировал своих послов в Берлине и Лондоне. Если это произойдет, заявил он, то в таком случае Италия введет в Испанию свои «регулярные дивизии», пусть это даже развяжет мировую войну. Но британский кабинет министров все еще был склонен поддерживать дружеские отношения с диктаторами. 12 января Галифакс в Риме заявил Чиано, что надеется на разрешение Франко испанского вопроса. Поэтому было очень сомнительно, что французский кабинет предпримет недвусмысленные действия для спасения Испанской республики. Главнокомандующий сил республики Эрнандес Сарабиа проинформировал Негрина, что во всей Каталонии осталось всего 37 000 ружей. Во всяком случае, после падения Борхас-Бланкас битва в Каталонии превратилась в беспорядочное бегство. Мощный напор итальянских мобильных дивизий изумлял республиканцев. Рохо слишком поздно распорядился организовать доставку по морю людей и материальных ресурсов из Валенсии. Правительство тщетно пыталось поставить под ружье всех мужчин от 17 до 55 лет. Единственной успешной контрмерой со стороны республики стала отвлекающая кампания на границах Андалузии и Эстремадуры, которая позволила отвоевать какую-то территорию. Но 14 января Ягуэ внезапно начал неожиданное наступление из Гандесы вдоль Эбро, которое позволило ему выйти к морю и взять Таррагону. Пока по всему городу шли аресты, в ее кафедральном соборе была отслужена первая за два с половиной года месса.

Республика пыталась как-то справиться с ситуацией. Французское правительство наконец снова открыло границы поставкам военных материалов в Каталонию, но было уже слишком поздно. Улицы и площади Барселоны заполнили беженцы – их число превышало миллион. В огромном городе царило настроение безнадежного отчаяния. Солдаты, «буржуа» и анархисты – все думали только об одном: как им добраться до Франции. Продолжались воздушные налеты, особенно в районе порта. Бомбежки ставили целью уничтожить все суда, на которых беженцы могли бы покинуть город. Правительство, которое старалось первым делом эвакуировать женщин и детей, до последнего момента не знало, что предпринять.

После короткой паузы вслед за падением Таррагоны битва подступила к самой Барселоне. Сопротивления почти не оказывалось: наступающие колонны продвигались с такой быстротой, словно перед ними не было противника. 24 января Ягуэ, продвигаясь вдоль берега моря, Сольчага в сорока километрах от него и Гамбара в десяти километрах к северу вышли к Льобрегату, реке, которая, протекая с севера на юг, впадала в Средиземное море в пяти километрах к западу от Барселоны. В тот же день Гарсиа Валиньо взял Манресу и повернул на северо-восток с целью отрезать Барселону от границы. Негрин, правительство, коммунистические лидеры, руководство армии и гражданских служб вместе с правительствами Каталонии и Басконии спешно перебрались из Барселоны в Жерону. В столице Каталонии не чувствовалось даже духа сопротивления. Коммунистическая партия могла громогласно заявлять, что Льобрегат станет Мансанаресом Каталонии, но каталонцы, сепаратисты и даже анархисты не испытывали желания продолжать сопротивление. Оставшиеся иностранцы или влились в поток беженцев, которые текли на север, или же пытались найти плавсредство в порту, на который неустанно сыпались бомбы. Улицы большого города были завалены мусором и отбросами, ибо муниципальные мусорщики бросили работу. Толпы начали грабить продовольственные магазины. Сгорели многие документы республики.

В Риме были настолько убеждены в падении Барселоны, что лорд Перт обратился к Чиано с просьбой предотвратить репрессии со стороны националистов. В Национальном собрании Франции не меньше недели бушевали дебаты, в ходе которых Даладье и Бонне объявили, что спасать Испанию слишком поздно, а Блюм и объединенные левые, включая коммунистов, говорили, что не все еще потеряно. Но критика Блюма в адрес правительства Даладье, который даже в такой момент продолжал политику невмешательства, могла быть обращена и к его правительству, по крайней мере с февраля 1937 года.

25 января Ягуэ вместе с Сольчагой и Гамбарой форсировали Льобрегат. Наступающие сталкивались лишь с отдельными очагами сопротивления. Общего плана противостояния не существовало. На следующее утро Барселона была окружена с севера и запада. Наваррцы и итальянцы заняли холм Тибида-до, а Ягуэ – Монтджуч (где он освободил 1200 политических заключенных). К полудню войска двинулись занимать город. На первом же танке, который вошел в Барселону, сидела улыбающаяся немецкая еврейка, отдавая фашистское приветствие. Еще недавно она, как троцкистка, была заключенной женской тюрьмы в Лас-Кортес. Абсурдность этого зрелища вызвала иронические комментарии, которые звучали среди триумфальных поздравлений по поводу «освобождения» Каталонии. Но в массе своей улицы были тихи и пустынны. Почти полмиллиона человек оставили город и изо всех сил спешили на север. К четырем часам были заняты главные административные здания, не тронутые пожарами. И лишь к вечеру те жители Барселоны, которые втайне поддерживали националистов, высыпали на улицы.

¹ Беспечность мистера Гудмена привела к тому, что консульская почта использовалась для связи между «красными агентами». Он не был оправдан, но его освободили.

² Рей, один из лидеров POUM, был оправдан. Позднее, после конца войны, он был расстрелян Франко. По завершении процесса трое ведущих анархистов, Федерика Монтсень, Абад де Сантильян и Гарсиа Бирлан, посетив Асанью, обвинили Негрина в диктаторстве и потребовали смены правительства. Но Асанья, как обычно, хотя и согласился с их точкой зрения, ничего не сделал.

³ Хотя комиссия Чэтвуда, о которой уже шла речь, убедила националистов отложить 400 казней.

Исход из Каталонии

Завершением кампании в Каталонии стал не штурм, а парад победы, которому предшествовал массовый исход беженцев. Мир был изумлен стремительностью поражения, подлинной причиной которого стала катастрофическая нехватка людей и вооружения на Эбро. Мистер Дункан Сэндис выразил точку зрения многих сторонников республики (или, по крайней мере, врагов союзников Франко), когда он убеждал Аскарате, посла в Лондоне, что сопротивление в Каталонии должно продолжаться, дабы мир убедился, что война еще не завершена. Мистер Генри Стимсон, бывший государственный секретарь, написал в «Нью-Йорк таймс» длинное письмо, приводя юридические и политические доводы отмены эмбарго на поставки оружия в Испанию. Но страстность послания не могла скрыть того факта, что помощь уже запоздала. Не могли помочь республике и результаты общественного опроса, по которым 72 процента жителей Англии поддерживают ее и всего лишь 9 процентов – генерала Франко¹. Во всей Каталонии теперь воцарился полный хаос. Недавно еще шли потоки беженцев из Ируна, Малаги, Бильбао, но зрелище всех этих ужасающих толп испуганных жителей бледнеет на фоне массового исхода из Каталонии по «дороге страданий», как ее назвал Шторер. Все были охвачены истерической паникой, хотя лишь небольшому количеству беженцев угрожала смертельная опасность, останься они в Каталонии. Но похоже, вся провинция снялась с места. Все города на пути к французской границе были до предела переполнены беженцами. По ночам на тротуарах вповалку лежали истощенные и дрожащие от холода человеческие существа всех возрастов. Типичной для хаоса того времени была судьба арестованных членов POUM. Их тюремщики из SIM хотели оставить их в Барселоне, где им предстояло попасть в руки Франко. И все же их погнали на север. В небольшом городке у французской границы роли переменились – стражники сдались им в плен. В конечном итоге им повезло, так как они все же покинули тюрьму республиканской Испании.

На первых порах французское правительство из-за финансовых соображений² отказывалось разрешить доступ беженцев. Вместо этого оно предложило организовать нейтральную зону на испанской стороне границы, в которой беженцы могли бы получать иностранную помощь. Тем не менее националисты отвергли это предложение. И французское правительство неохотно согласилось открыть границу, хотя сначала разрешило переход через нее только гражданским лицам и раненым. На этих условиях первые беженцы пересекли пограничную линию в ночь на 28 января. В течение этого дня во Франции оказалось 15 000 человек. К первой неделе февраля стало ясно, что отступающая республиканская армия не хочет и не может сопротивляться наступлению националистов. Франция оказалась перед выбором: то ли принять к себе солдат, то ли силой останавливать их на границе. 5 февраля французское правительство все же решило принять и армейские части на условии разоружения. И к 10 000 раненым, 170 000 женщинам и детям и 60 000 гражданским лицам, которые пересекли границу с 28 января, добавились 250 000 солдат республиканской армии, с 5-го по 10 февраля ушедших во Францию.

Пограничная полоса стала местом трагедии. Беженцы были измучены голодом и усталостью. Их одежда отсырела от дождей и снега. Но никто не жаловался. Пусть и раздавленные трагедией, испанские республиканцы держались прямо и с достоинством. Дети несли с собой поломанные игрушки, голову куклы или дырявый мячик, символы потерянного ими счастливого детства. Сколько смеха, сколько счастья было на границе! И какое разочарование ждало их на другой стороне!

Большой лагерь в Ле-Булу стал фильтрационным центром. Хотя большинство женщин и детей вместе с ранеными солдатами спешно перебросили в другие районы Франции, здесь не было даже элементарных укрытий. Семьям, которые держались вместе даже в суматохе бегства, приходилось разлучаться. Для размещения остатков республиканской армии создали большие лагеря в Аржелесе, в Сент-Сиприене и четыре поменьше рядом с ними. Они представляли собой открытые пространства среди песчаных дюн на берегу моря, обнесенные колючей проволкой. Люди, как животные, рыли норы в земле, чтобы найти в них укрытия. Всего было создано пятнадцать таких лагерей, охраняемых сенегальцами. Некоторые беженцы, пересекавшие границу, имели при себе горсть земли из родной деревни. У одного из них гвардеец с силой разжал стиснутые пальцы и брезгливо выкинул горсть испанской земли во французскую канаву.

Первые десять дней существования лагерей в них почти не было воды и пищи, и раненые, которых дотащили сюда товарищи, оставались без присмотра. Среди них был поэт Мачадо, который вскоре умер, но не от ран, а от душевной травмы. Пищу позднее подвезли, но в лагерях так и не было создано ни нормальных условий, ни укрытий. Французское правительство подвергалось яростной критике, но ему приходилось прилагать поистине геркулесовы усилия, чтобы за столь короткое время принять почти 400 000 беженцев. В то же время стало ясно, что таким обращением с беженцами французское правительство надеялось заставить многих из них вернуться на милость генерала Франко. Люди, с удобствами обитавшие в Америке или Англии, тоже проявляли бессердечность. Например, издатель «Нью-Йорк таймс» потребовал от Герберта Мэттью, чтобы тот не слал в газету эмоциональные репортажи об условиях жизни в лагерях. Говорилось, что на содержание одного беженца уходит до 15 франков в день, а на раненого – 60 франков. В начале февраля французское правительство выделило на эти цели 30 миллионов франков. В то же время оно просило и другие правительства разделить с ним эту ношу. Бельгия согласилась принять 2–3 тысячи испанских детей, но Россия и Англия на первых порах вообще отказались от приема беженцев. Позже Британия решилась принять к себе ограниченное число лиц из руководящего состава. Россия предоставила в помощь беженцам 28 000 фунтов стерлингов, а Англия выделила Красному Кресту для работы в лагерях 50 000 фунтов³.

Тем временем 1 февраля остаток старых кортесов в количестве 62 человек, которых с таким энтузиазмом избирали три года назад, собрался в подвале старого замка в Фигерасе, последнем перед границей городе Каталонии. За столом, покрытом флагом республики, сидел Диего Мартинес Баррио. Негрин произнес речь, в которой обозначил три условия заключения мира: гарантия независимости Испании, гарантия права испанского народа выбирать свое правительство и свобода от преследований. Никто не спорил с ними, хотя было ясно, что генерал Франко эти условия не примет, и посему правительство объявило о продолжении войны. Кортесы кончили свое существование. Его депутаты, включая большую часть членов правительства, направились во Францию. Асанья, Агирре и Компаньс с Ларго Кабальеро уже были там. Альварес дель Вайо и Негрин еще на несколько дней остались в Каталонии. 2 февраля они встретились со Стивенсоном и Жюлем Анри, английским и французским посланниками, чтобы те помогли им договориться с националистами о начале мирных переговоров на условиях, выдвинутых в речи премьер-министра в Фигерасе. Два дипломата согласились предпринять такую попытку и не отступили от своих слов. Негрин добавил, что, если эти условия будут отвергнуты, республика продолжит войну из Валенсии. Альварес дель Вайо занимался доставкой полотен музея Прадо из Фигераса. На грузовиках они были переправлены в Женеву, где их взял под охрану для испанского народа генеральный секретарь Лиги Наций. Изможденные и измотанные беженцы стояли на обочинах дорог, когда мимо них везли бесценные холсты Веласкеса, Гойи, Тициана и Рубенса.

В то же самое время продолжалось мощное наступление наваррских и итальянских частей. Жерона, Венеция Каталонии, пала 5 февраля. Она подверглась жестокой бомбардировке зажигательными бомбами, которая настолько возмутила отступающих республиканцев, что они стали оказывать сопротивление. Была перебита часть заключенных националистов – включая полковника Рея д'Аркура, героя Теруэля и епископа Теруэльского, убитого вместе с ним. С трудом удалось остановить Андре Марти. Он собирался расстрелять часть сотрудников своего старого штаба в Альбасете. Марти, не в силах выйти из своего бредового состояния, опасался, что они смогут рассказать миру о его маниакальных действиях. На западе Гарсиа Валиньо занял город Вич со старым кафедральным собором. Как националисты и предполагали, последние попытки сопротивления в Каталонии фактически были подавлены. Пока сэр Ральф Ходжсон, действуя и в интересах Британии, излагал испанским националистам три условия мира Негрина, к французской границе подходили четыре армейских корпуса. 8 февраля наваррцы заняли Фигерас. В тот же день их передовые отряды вступили в соприкосновение с арьегардом отступающих республиканцев. 9 февраля Сольчага и Москардо вышли на французскую границу – один у Ле-Перту, другой у горных отрогов Нурии. К 10 февраля на всей протяженности границы уже стояли части армии националистов. В первой половине этого дня Модесто успел переправить во Францию последние отряды Армии Эбро. Именно в этот момент Хименес Кабальеро, служивший под командой Москардо, вспомнив знаменитую похвальбу Людовика XIV, со смехом сообщил своим товарищам: «Наконец-то мы на Пиренеях!»

Так завершилась кампания в Каталонии. Раненых и убитых подсчитать трудно. По данным националистов, республика потеряла 143 самолета. Общее количество республиканцев, попавших в плен в ходе этой кампании, равнялось примерно 200 000. Предполагается, что во время отступления, республика оставила 242 орудия, 3500 пулеметов и 3000 машин. Цифры, скорее всего, преувеличены. В Барселоне же начались неизбежные репрессии. Кроме того, как и предполагалось, автономия Каталонии была немедленно отменена и каталанский язык лишен статуса второго государственного⁴.

¹ Во время Гражданской войны прошли еще три опроса общественного мнения англичан. В январе 1937 года лишь 14 процентов считали, что хунту в Бургосе следует признать подлинным правительством Испании, а 86 процентов выступали против нее. В марте 1938 года 57 процентов выразили симпатии правительству Испании, 7 процентов – Франко и 36 процентов не имели конкретного мнения. Опрос в октябре дал примерно такие же результаты.

² С самого начала войны французское правительство уже потратило 88 миллионов франков на помощь беженцам.

³ Конечно же в этих лагерях случались и непредвиденные встречи, и выяснения личных отношений. Например, в лагере в Аргеле Асторга Вайо, один из руководящих работников ненавистного SIM, встретил несколько знакомых, которых знал еще в начале войны. Он прогулялся с ними, вспоминая прошлые времена. Внезапно Вайо заметил, что они ведут его в пустынную часть лагеря, где он увидел глубокую яму, выкопанную под соснами. Вайо в ужасе повернулся. Спутники мрачно усмехались. Они похоронили его заживо.

⁴ Пропаганда настойчиво и безжалостно взывала к мщению. «Некая женщина из Барселоны, – сообщила газета своим читателям, – недавно убила тридцать своих любовников, потому что все они были марксистами».

Мирные переговоры. – Их провал. – Условия генерала Франко. – Миссия в Бургосе сенатора Берара. – Франция и Англия признают правительство националистов.

После падения Каталонии мир пришел к выводу, что испанская война завершилась. На Парижской бирже стоимость националистской песеты в семьдесят раз превысила валюту республики, хотя, думается, ее подлинная стоимость была ближе к неофициальному курсу 100 песет за доллар, чем к зафиксированному 42 песеты за фунт стерлингов¹. В националистской Испании больше не было слышно ни о заговорах, ни об убийствах. В свое время пессимисты были самыми желанными клиентам в баре «Чикоте» в Сан-Себастьяне, который считался известнейшим в националистской Испании. Теперь количество оптимистов значительно превосходило даже тех, кто подсмеивался над плакатами: «Храните молчание и будьте бдительны, враг подслушивает». Ссоры и споры сошли на нет. Серрано Суньер стал ближайшим советником Франко. Кончина 24 декабря старого генерала Мартинеса Анидо устранила его главного недоброжелателя в администрации, и 24 января министерства общественного порядка и внутренних дел были объединены под его общим руководством. Вопрос о взаимоотношениях между режимом и церковью был поднят Серрано Суньером на пресс-конференции 6 февраля. Вознеся хвалу католическим традициям, он предложил значительно усилить ее влияние, особенно в образовании. Кроме того, он потребовал возвращения к Конкордату 1851 года. Но в целом у Серрано Суньера не было своего собственного плана действий. Кардинал Сегура, вернувшийся в Испанию как архиепископ Севильский после смерти кардинала Илундаина, осудил фалангу, как организацию неверующих, которая находится под влиянием нацистов. Несколько позже кардинал Тома из Толедо вернулся к этой теме и со свойственной для него осторожностью в своем пастырском послании осудил «преувеличенный национализм».

В националистской Испании снова стала обсуждаться возможность реставрации монархии. Декрет от 15 декабря вернул королевской семье ее собственность и гражданство, которого их лишила республика. Тем не менее король Альфонсо и его сын Хуан заявили, что вплоть до восстановления порядка хотели бы считать себя солдатами генерала Франко. Режим националистов получил одобрение и тех, кто раньше осуждал его. Французское правительство послало в Бургос сенатора Берара, чтобы обсудить восстановление дипломатических отношений. Встретили его холодно. При первой официальной встрече де-юре Хордана потребовал возвращения военных и торговых судов республики, находившихся во французских водах, сокровищ искусства, которые республика передала Франции, и испанских активов. Естественно, националисты отказались платить хоть какие-то суммы на содержание испанских беженцев в Южной Франции или разрешить французскому правительству возместить свои расходы по этой статье, сняв средства с испанских счетов во Франции.

Тем временем правительство республики собралось в Тулузе. Негрин и Альварес дель Вайо, 9 февраля вернувшиеся из Фигераса, убедились, что остальной кабинет ждет разрешения французских властей на полет в Валенсию. После краткого совещания в испанском консульстве все сложности с транспортом были урегулированы. Негрин и Альварес дель Вайо прилетели в Аликанте на самолете компании «Эр Франс». Как и ожидалось, они увидели, что военное руководство этого остатка республиканской Испании находится в удрученном состоянии. В тот же день, когда Каталония окончательно перешла в руки националистов, капитулировала и Менорка. Генерал Франко дал знать Лондону, что хотел бы занять Менорку без помощи немцев или итальянцев. В результате английский корабль доставил участников переговоров из Мальорки в Порт-Маон. Его капитан помог провести переговоры о капитуляции острова и доставил в Марсель 450 республиканцев. Кое-где в центральной Испании прикинули, что такова может быть модель и их собственной капитуляции².

12 февраля Негрин растолковал генералам Армии Центра те условия прекращения военных действий, которые он предложил Франко. Собравшиеся выслушали его в молчании. Они все еще владели третью Испании, включая Мадрид и Валенсию. Под их командой было полмиллиона человек, но не хватало вооружения и боеприпасов. Так, например, у Армии Центра было всего 95 000 ружей, 1600 автоматов, 1400 пулеметов, 150 орудий, 50 гаубиц и 10 танков. Гражданское население оставалось на грани голода, а сами генералы долгое время не имели связей со своим правительством. Все устали от войны. Политика постоянного сопротивления поддерживалась лишь серьезным отношением коммунистической партии, ведущие лидеры которой Пассионария, Листер и Модесто вместе с неизменным Тольятти в тому времени тоже вернулись в Испанию³.

Альварес дель Вайо вылетел из Мадрида в Париж, чтобы уговорить вернуться в Испанию и Асанью. Но тот сказал ему: «Моя обязанность – добиться мира. Я отказываюсь помогать кому-либо своим присутствием, ибо оно лишь продлит бессмысленную войну. Мы должны добиться лучших из всех возможных гарантий и затем как можно скорее заключить мир». Президент уже пытался получить от генералов Рохо, Хурадо и Идальго де Сиснероса письменные рекомендации, останавливающие войну. Они отказались. Альварес дель Вайо поставил крест на своей миссии, как на бесполезной.

13 февраля Франко издал указ с обвинениями в адрес всех тех, кто занимался «подрывной деятельностью» с октября 1934-го до июля 1936 года, а также тех, кто «делом или оппозиционной пассивностью противостоял правительству националистов». Не подлежало сомнению, что этот указ давал властям широкие возможности для мести. И преследования в самом деле начались. Генерал Гамбара сообщил Чиано, что Франко начал в Барселоне «тщательную и жестокую чистку». Были арестованы и итальянцы – эмигранты всех видов. Муссолини, у которого спросили, какого он мнения о них, ответил: «Пусть все будут расстреляны. Мертвые не рассказывают сказок». Среди расстрелянных оказалось несколько человек, арестованных еще коммунистами.

Конечно, тема преследований и наказаний была одной из самых важных для республики. Получи она гарантии, что такого не произойдет, республика еще год назад пошла бы на заключение мира. 17 февраля Аскарате и Альварес дель Вайо, все еще находившиеся в Париже, телеграфировали Негрину, что может быть только одно условие мира, с которым они хотели бы ознакомить лорда Галифакса для последующей передачи Франко. Лорд Галифакс сам выложил Аскарате это простое условие перед тем, как испанский дипломат направился в Париж. Из-за задержек на телеграфе (по мнению Ас-карате и Альвареса дель Вайо, их сознательно организовал полковник Касадо, республиканский командир Армии Центра) положительный ответ Негрина пришел в Париж только 25 февраля, а Галифакс уже 22-го перестал ждать ответа на свое предложение. Он начал готовить безоговорочное признание правительства националистов. К тому же 18 февраля Франко положил конец всем идеям об условиях мира, кто бы их ни выдвигал – Франция, Англия или республика. «Националисты победили, – объявил он, – и поэтому республика должна согласиться на безоговорочную капитуляцию». 22 февраля Франко отправил телеграмму Невиллу Чемберлену с заверениями, что его патриотизм, его честь джентльмена и благородство станут надежными гарантиями мира. Позже он сообщил, что трибуналы, которые начнут действовать после капитуляции республики, будут иметь дело только с преступниками. «Репрессии чужды движению националистов», – сказал он⁴. Британия сочла, что его слова и телеграмма Чемберлену составляют единственное условие признания правительства националистов. А тем временем 26 февраля сенатор Берар завершил свою миссию в Бургосе. Все требования националистов были приняты. Франция и первая Испания будут жить бок о бок, как добрые соседи, сотрудничать в Марокко и пресекать все действия, направленные против безопасности одной из сторон. Французское правительство взяло на себя обязательство вернуть в Испанию всю собственность, переправленную во Францию против желания ее владельцев. Она включала в себя 8 миллионов фунтов стерлингов в золоте, которые хранились в «Мон-де-Марсан» как залог займа, взятого в 1931 году. Банк Франции отказался возвращать его республике, хотя заем был выплачен. Все военное снаряжение, закупленное республикой у Франции, все военные, торговые и рыболовецкие суда, произведения искусства, машины и документы – все подлежало возвращению в Испанию. В ответ националисты всего лишь согласились принять в Бургосе французского посла.

Карта 34. Испания после падения Каталонии, февраль 1939 г.

Официальное признание Франко со стороны Франции и Англии состоялось 27 февраля. 22 февраля Чемберлен зачитал телеграмму Франко в палате общин. Либеральная и лейбористская партия резко протестовали против признания режима Франко. Начались дебаты против этой акции. Эттли решительно осудил сомнительный образ действий Чемберлена, который успел согласовать акт признания с Даладье, не поставив в известность палату общин. «В этом поступке, – подвел итог Эттли, – мы видим откровенное предательство демократии, завершение двух с половиной лет лицемерной политики невмешательства, которая на самом деле потворствовала агрессии. И это всего лишь один очередной шаг вниз по пути, на котором правительство его величества не просто продавало, а предавало постоянные интересы страны. Оно ничего не делало, чтобы восстановить мир или прекратить войну, а заявляло всему миру, что тот, кто не будет применять силу, всегда будет удостоен дружбы британского премьер-министра». Чемберлен ответил на эти яростные нападки, заявив, что генерал Франко дал заверения проявлять милосердие и теперь, когда война подошла к концу, у Британии нет оснований ставить ему какие-то условия. Далее, как это часто случалось во время испанской войны, последовал горячий и резкий обмен мнениями между сэром Генри Пейдж-Крофтом, сторонником генерала Франко от консерваторов, и мисс Эллен Уилкинсон. Иден, занимавший место на задних скамьях, поддержал правительство, предупредив, что затяжка с признанием может привести к продолжению войны. Все же другие консерваторы-«заднескамеечники», такие, как мистер Вивиан Адаме, сочли предосудительным безоговорочное признание. Черчилль отсутствовал. Коммунист Галлахер предложил объявить импичмент премьер-министру. Герберт Моррисон и сэр Томас Инскип, соответственно со стороны оппозиции и правительства, выступили за прекращение дебатов, чем закрыли долгую серию страстных дискуссий об Испании в «матери всех парламентов». После Французской революции больше ни одна тема, связанная с иностранными делами, так не занимала внимание палаты общин. Как ни печально, правительство своей политикой невмешательства, которую оно создало (и успешно принудило французское правительство примкнуть к ней), способствовало поражению республики. Это было сделано в русле политики «всеобщего умиротворения в Европе», которая означала умасливание Гитлера и Муссолини и лесть в их адрес, чтобы они оставались «в хорошем настроении»⁵.

Аскарате нанес последний, не увенчавшийся успехом визит лорду Галифаксу, напомнив, что условием признания Британия потребовала от Франко гарантий сдержанности⁶. Россия осудила фальшь «капиталистической политики капитуляции перед агрессором», но никаких иных действий не предприняла. Вашингтон пока еще не торопился с признанием Франко, но большинство других стран последовало примеру Франции и Англии.

¹ Деньги, выпускавшиеся муниципалитетами, комитетами Народного фронта и Женералитатом в первые дни войны (из-за пестрой расцветки их называли «пижамами»), теперь в большинстве мест больше не принимались.

² Националисты обратились к британскому консулу на Мальорке капитану Хиллгарту, чтобы он договорился о капитуляции сил республики. Форин Офис согласился удовлетворить эту просьбу, но оговорил, что в переговорах не должны будут участвовать ни Италия, ни Германия и что в течение двух лет на острове не должно быть ни немецких, ни итальянских войск. Эти условия были приняты.

³ Диас с ноября находился в Москве, работая в Коминтерне.

⁴ В ноябре 1938 года Франко заявил, что об амнистии не может быть и речи. «Тот, кто амнистирован, деморализован». Похоже, он был искренне убежден (без сомнения, под влиянием Серрано Суньера), что «искупление достигается через наказание трудом». То есть те, кто избежал казни, должны «перевоспитаться» в трудовых лагерях.

⁵ Оппозиция, которая еще в октябре 1936 года сочла невмешательство «фарсом», активно поддерживала Испанскую республику и имела близкие отношения с Аскарате и испанским посольством. Но она всегда воздерживалась от неконституционных действий, таких, как организация бойкота со стороны профсоюзов торговли с испанскими националистами или помехи предоставлению кредитов Франко из Сити.

⁶ Позже он вверил здание испанского посольства Форин Офис, который передал его представителю националистов герцогу Альбе. Такие же сцены имели место и в других столицах. Новые обитатели посольств последовали примеру Альбы и в течение нескольких часов уволили всех работников, включая и обслуживающий персонал, который работал в посольствах еще с времен монархии.

Заговор полковника Касадо. – Негрин и Касадо. – Продовольственная ситуация в Мадриде. – Встреча на аэродроме Лос-Льянос. – Отставка Асаньи. – Кризис в коммунистической партии. – Вспышки мятежей в Картахене. – «Пронунсиаменто» Касадо. – Бессилие Негрина. – Бегство Негрина и коммунистов во Францию.

Заявления генерала Франко 18-го и 22 февраля вызвали в республиканской Испании двойственную реакцию. Негрин и коммунисты укрепились в своей идее продолжать сопротивление. Командный состав офицеров армии, которые продолжали быть просто республиканцами, а не коммунистами или социалистами, пришел к выводу, что жесткость условий Франко объясняется тем, что коммунисты поддерживают правительство Негрина и доминируют в армии. Они решили, что поскольку служили еще в старой испанской армии, то смогут добиться соглашения с Франко на более выгодных условиях, чем Негрин. Частично этот вывод проистекал, сознательно или бессознательно, из ревности к мужеству офицеров-коммунистов, которые преобладали в армии. Вокруг этих офицеров стали собираться и другие оппоненты Негрина, среди них и сторонники Асаньи, Прието, Ларго Кабальеро. Но все их лидеры оставались за границей. Единственной более-менее значимой фигурой среди заговорщиков был социалист профессор Бестейро, давний диссидент и реформист. Как бы ни готовился и ни развивался заговор, его должна была постичь неудача, не окажи ему поддержку мадридские анархисты, которые, действуя независимо от окончательно распавшегося анархистского движения в целом, воспользовались возможностью свести свои давние счеты с коммунистами. Таким образом, начался последний акт и без того трагической Гражданской войны. Через два с половиной года после военного мятежа, поднятого Санхурхо, Молой и Франко, война завершалась так же, как и начиналась – восстанием группы офицеров против своего правительства.

Вечером 23 февраля в Мадриде полковник Касадо, командир Армии Центра, душа офицерского заговора против Негрина, запретил публикацию в коммунистической газете «Мундо обреро» манифеста с призывом к продолжению сопротивления и нападками на Ларго Кабальеро за то, что он оставил Испанию¹. Со стороны Касадо это был достаточно смелый шаг, тем более что три из четырех корпусных командиров, Буэно, Барсело и Ортега, в его армии были коммунистами. Четвертый, Сиприано Мера, был анархистом, лучшим командиром, которого CNT выдвинула во время войны. Коммунист Урибе, министр сельского хозяйства, выразил протест. Касадо продолжал стоять на своем – публикации не будет. На следующий день текст манифеста пошел по рукам. Касадо, решив наконец предпринять действия на свой страх и риск, встретился с депутатами из партии Асаньи. Они согласились отправиться в Париж, чтобы убедить Асанью вернуться в Испанию и возглавить республику. Как и предупреждал их Альварес дель Вайо, Асанья конечно же отказался. А тем временем вечером 24 февраля Негрин и сам прибыл в Мадрид. На следующее утро у него состоялся разговор с Касадо, который длился четыре часа. Рассказав о голоде и нехватке горючего в Мадриде, Касадо выразил мнение, что войну необходимо заканчивать. Негрин пообещал прислать продовольствия на две недели. В ответ Касадо изложил ему и другие проблемы. У него нет транспорта. Франция и Англия окончательно бросили республику. Падение Каталонии сократило поставки сырья на 70 процентов. В войсках катастрофически не хватает обуви и верхней одежды. Во всей Армии Центра осталось всего 40 самолетов, почти нет артиллерии и очень мало автоматического оружия. Ему противостоят 32 дивизии националистов, стоящих к югу от Мадрида, с обилием артиллерии и танков; у них, самое малое, 600 самолетов. Кроме того – и это было самым важным из слов Касадо – коммунистическая партия проявила себя как «недостойная доверия». Негрин пропустил мимо ушей последнее обвинение. Он сообщил Касадо, что Советский Союз прислал 10 000 пулеметов, 600 самолетов и 500 орудий. Теперь они находятся в Марселе и, несмотря на серьезные трудности, будут доставлены в Испанию. Мирные переговоры с Франко, добавил он, провалились. Касадо заметил, что советские поставки никогда не прибудут, так как единственный путь лежит по морю из Марселя в Валенсию. Он потребовал от Негрина снова начать переговоры и предложил свою помощь. Негрин принял это предложение. В случае необходимости он обещал вывести коммунистов из правительства. Присвоив Касадо генеральское звание, Негрин позже провел встречу с лидерами партий Народного фронта. О своих основных целях он говорил в неопределенных выражениях. Касадо также встретился с этими политиками и высказал перед ними свое неприязненное отношение к коммунистам.

Положение дел в Мадриде в самом деле было ужасным. Квакерский международный комитет помощи детям беженцев сообщал: нормы питания таковы, что, даже если их увеличить, более двух-трех месяцев дети не выдержат². Не было тепла, горячей воды, лекарств и хирургических инструментов. Это положение сводило на нет ту международную помощь, которую удавалось собрать. В Англии собирали средства фонды «Пища для Испании». Некоторые правительства выделяли в виде даров бесплатные поставки. Так поступили в Канаде, Норвегии и Дании, где скупили излишки продовольствия и передали Испании. Бельгия выделила припасов на сумму около 10 000 фунтов стерлингов, и Швеция – на 75 000 (в дополнение к предыдущим 50 000 фунтам). Французское правительство согласилось послать в республику 45 000 тонн муки, хотя не в виде дара. Еще в сентябре Соединенные Штаты прислали 60 000 баррелей муки, а теперь через Красный Крест – еще 600 000 баррелей³. И действительно, чем ближе республика подходила к своему концу, тем больший общественный интерес вызывала ее судьба, особенно в Соединенных Штатах.

26 февраля на аэродроме Лос-Льянос под Валенсией Негрин организовал встречу военного руководства республики. На ней присутствовали все ветераны, командиры республиканской армии, те, которые еще капитанами и майорами поддержали республику в мае 1936 года и теперь, пусть и не совсем заслуженно, были украшены генеральскими эполетами. Негрин говорил с ними два часа. Он рассказал о неудаче своих мирных переговоров последнего месяца. О том, как, начиная с мая прошлого года, он через посредников добивался почетного мира. Негрин сказал, что иного выбора нет – остается только сопротивление. Следующим взял слово генерал Матальяна, командующий военным транспортом и связью, который заявил, что продолжение военных действий – это сумасшествие. Он воззвал к патриотизму и гуманности премьер-министра, считая, что тот должен положить конец войне. Генералы Менендес, Эскобар и Морьонес, командующие армиями Леванте, Эстремадуры и Андалузии, согласились с Матальяной. Адмирал Буиса, командующий военно-морским флотом, сообщил, что комиссия, представляющая команды военных судов республики, пришла к выводу, что война проиграна. Невыносимые налеты авиации националистов вынуждают флот покинуть испанские воды даже до начала мирных переговоров. Негрин сказал Буисе, что руководство комиссии должно быть расстреляно за мятеж. Адмирал ответил, что, хотя он в принципе согласен с Негрином, ничего подобного делать не будет, поскольку лично согласен с точкой зрения комиссии. Затем от имени авиации выступил полковник Камачо. Он сказал, что у него осталось только три эскадрильи, двадцать пять истребителей. Он также предложил заключить мир. Подобным же образом высказался и генерал Бернал, военный губернатор Картахены. Мьяха, «герой Мадрида», вмешался в ход разговора, обидевшись, что ему не дают слова. Негрин предоставил Мьяхе трибуну, сказав, что он хотел, дабы тот, как главнокомандующий, взял слово последним. Мьяха недвусмысленно потребовал сопротивляться всеми силами. Когда Негрин в заключение подвел итог дискуссии, он воздержался от определения линии своих действий, но остался при своем убеждении, что, поскольку мирные переговоры провалились, войну необходимо продолжать. Вернувшись в свой дом в Джесте, Негрин решил сместить Касадо и поставить вместо него Модес-то. Листер займет место Эскобара, а Галан – Морьонеса. Хесус Эрнандес, комиссар всех вооруженных сил республики, будет именоваться генеральным инспектором армии. Таким образом, кроме Менендеса в Леванте, армию республики возглавят те коммунисты, которые твердо убеждены в необходимости продолжения войны. Тем не менее в Валенсии получили зарубежные паспорта все политические лидеры, которыми владел страх перед быстрым всеобщим крахом. Потребовал его и Мьяха, несмотря на сказанные ранее смелые слова. Вечером Негрин назначил генерала Матальяну начальником генерального штаба всей армии, сместив его с политически более опасного поста начальника всей системы связи и сообщений, а Модесто присвоил генеральское звание, которого тот давно заслуживал, но оно задерживалось, потому что правительство не хотело раздражать старый армейский генералитет.

На следующий день, 28 февраля, когда пришли известия, что Англия и Франция признали Франко, Асанья в Париже подал в отставку с поста президента республики. Постоянный комитет кортесов собрался в «Ла Перуз», большом ресторане на Кэ-де-Гран Огюстен, и Мартинес Баррио принял на себя обязанности президента. Тем временем гражданский губернатор Мадрида сообщил Касадо, что получил приказ о снятии его с должности, хотя это для него самого явилось неожиданностью. Негрин по телефону заверил Касадо, что он не отдавал такого приказа, и на следующий день, 1 марта, пригласил его в Йесте, где должна была состояться встреча с Матальяной. Здесь Негрин предложил реорганизовать генеральный штаб. Матальяна и Касадо возглавят оба существующих штаба. Офицеры повторили свои аргументы против дальнейшего сопротивления. После встречи Касадо и Матальяна направились в Валенсию. Здесь они встретились с генералом Менендесом и полковником Руисом-Форнеллом, начальником штаба Армии Эстремадуры. Касадо сообщил офицерам, что принял решение не подчиняться правительству и добиваться мира. Оба пообещали отказывать ему полную поддержку, но предупредили относительно возможных протестов влиятельной коммунистической партии. 2 марта Касадо с той же целью встретился за ленчем в предместье Мадрида с Идальго де Сиснеросом, хотя знал, что тот – коммунист. Он исходил из того, что верность главы авиации своим старым соратникам превысит преданность новым товарищам. «Только мы, генералы, можем вывести Испанию из войны», – сказал Касадо, который только что отдал приказ нашить на свою форму новые, генеральские, знаки различия. «Я даю слово, – добавил он, – что смогу добиться от Франко большего, чем удалось правительству Негрина». Идальго де Сиснерос посоветовал Касадо повидаться с Негрином⁴.

В тот же день, 2 марта, адмирал Буиса в Картахене собрал командиров кораблей и политических комиссаров. Он рассказал им, что готовится заговор против Негрина и будет сформирован Национальный совет обороны, представляющий вооруженные силы, все профсоюзы и политические партии. Никто не возразил, и Буиса пришел к выводу, что соглашение достигнуто. Тем не менее 3 марта в Картахену прибыл Паулино Гомес, министр по морским делам, и сообщил, что правительству известно вчерашнее выступление Буисы, но принято решение воевать до победы. В Мадриде Касадо продолжал заниматься своим заговором, получив поддержку большинства полковников, но не коммунистов и не коммунистических партий. Генерал Мартинес Кабрера (военный губернатор Мадрида), генеральный директор службы безопасности, и Педреро, глава SIM, также обещали ему поддержку. Касадо предупредил Сиприано Меру, чтобы тот был готов взять под свою команду Армию Центра. От Негрина пришла телеграмма, приглашавшая Касадо еще на одну встречу в Йесте. По телефону Касадо сообщил Матальяне, что не поедет, потому что опасается ареста. Ко всеобщему удивлению, Мьяха согласился с Касадо. Он тоже боялся ареста. Касадо, позвонив Негрину, сказал, что состояние здоровья не позволяет ему снова пуститься в столь долгое путешествие. Негрин обещал прислать за ним свой личный самолет.

Следующий день, 4 марта, стал кульминацией заговора в Мадриде. В десять утра начальник аэропорта Барахас сообщил Касадо, что на летном поле приземлился «дуглас» Негрина. Касадо приказал пилоту вернуться домой. В полдень Негрин снова позвонил Касадо. Полковник объяснил, что из-за состояния здоровья он не может оставить Мадрид. Негрин, отбросив его объяснения, заявил, что хочет видеть Касадо немедленно, в каком бы он ни был состоянии. К шести вечера прибыл другой самолет, чтобы доставить из Мадрида в Валенсию несколько членов кабинета министров. Негрин сказал, что Касадо полетит с ними, но тот ответил, что «договорится» с министрами.

Назначение Негрином коммуниста полковника Галана военным губернатором Картахены вызвало вспышку странных событий в порту. Во-первых, генерал Барналь пассивно согласился передать власть Галану. Офицеры-артиллеристы во главе с полковником Арментией выразили свой протест. Так же отреагировал и флот. Капитаны решили выйти в море и передать себя в распоряжение Касадо и его друзей – два дня назад Буиса рассказал им все новости. Наконец в Картахене дала о себе знать «пятая колонна» фалангистов. При поддержке толпы, которая с энтузиазмом выражала поддержку безусловному победителю в Гражданской войне, они окружили артиллерийские казармы. Полк морской пехоты присоединился к фалангистам, и все вместе захватили радиостанцию военно-морского флота, откуда послали в Кадис просьбу о подкреплении. В это время итальянская авиация начала бомбить флот. Адмирал Буиса приказал всей эскадре сразу же после полудня выйти в открытое море. Хесус Эрнандес, действуя на свой страх и риск как генеральный инспектор армии, послал 4-ю дивизию под командой безусловно преданного офицера, майора Родригеса, на помощь Картахене. Майор объединил силы с Галаном. К середине дня мятеж и фалангистов и антикоммунистов был подавлен. Но флот остался в море.

В Мадриде за ленчем в центральном правительственном здании сошлись шесть министров правительства Негрина – Хинер де Лос Риос, Велао, Паулино Гомес, Сегундо Бланко, Мош и Гонсалес Пенья. За кофе к ним присоединился Касадо. Полковник (он отказался от своего генеральского звания из-за опасений, что оно может сказаться на его отношениях с Франко) позже рассказывал, что каждый из министров в частном порядке высказывал ему свое разочарование политикой Негрина. Касадо объяснил, что не собирается лететь с ними в Йесте. Хинер де Лос Риос, позвонив Негрину, предложил отложить встречу членов кабинета. Негрин взорвался, и министры немедленно собрались в дорогу. В семь вечера Негрин снова позвонил Касадо, приказав, чтобы тот явился на следующий день. Касадо ответил, что, если ситуация не ухудшится, он прибудет. Через полчаса Касадо перенес свою штаб-квартиру в Казначейство на Калье-Алькала рядом с Пуэрта-дель-Соль, здание которого было легко оборонять. Здесь он встретился с Бестейро, социалистом-реформистом. Хотя тот был уже стар, болен и подавлен, все же ему еще могло пригодиться его имя. Поскромничав, Касадо все же позволил назвать себя президентом будущего Национального совета. Бестейро согласился взять на себе обязанности секретаря по иностранным делам. Позже Касадо добровольно уступил свой пост Мьяхе, которого, хотя тот постоянно жаловался на усталость, робость и оппортунизм, все же заставили присоединиться к заговорщикам. Касадо взял себе портфель министра обороны. Остальными членами совета стали Венсеслао Карильо, социалист; Гонсалес Мартин и Валь, оба из CNT; Сан-Андрес и дель Рио – республиканцы. Они получили соответственно портфели министров внутренних дел, финансов, связи, труда, юстиции и образования. В полночь эта хунта выпустила следующий манифест.

«Испанские рабочие, народ антифашистской Испании! Пришло время, когда мы на все четыре стороны света должны сообщить правду о нашей сегодняшней ситуации. Как революционеры, как пролетарии, как испанцы, как антифашисты, мы не можем и дальше терпеть неблагоразумие и отсутствие предусмотрительности правительства доктора Негрина. Мы не можем позволить, чтобы, пока народ сражается, некоторые привилегированные личности продолжали жить за границей. Мы обращаемся ко всем рабочим, антифашистам и испанцам! По Конституции правительство доктора Негрина не имеет под собой законного базиса. На практике оно потеряло и доверие, и чувство здравого смысла. Мы готовы показать путь, который поможет избежать катастрофы: мы, кто противостоит политике сопротивления, заверяем, что любой, кто захочет остаться в Испании, сможет жить тут, а те, кто захочет покинуть ее, получат на это право». Декларация эта была рассчитана на проявление симпатии у всех недовольных и в то же время не указывала конкретного плана действий. Затем взяли слово Бестейро и Касадо. Бестейро потребовал оказать поддержку законной власти республики, которая, как он добавил (словно был генералом Мьяхой), сегодня представляет не что иное, как «силу армии». Выступление Касадо было обращено к тем, кто сидит в окопах по обе стороны фронта. «Все мы хотим видеть страну свободной от иностранного господства. Мы не прекратим сражаться, пока вы не убедите нас в независимости Испании, – добавил он, чтобы умаслить Франко, – но если вы предложите нам мир, то убедитесь, что наши испанские сердца полны благородства». Сразу же после этой радиопередачи позвонил Негрин: «Что происходит в Мадриде, мой генерал?»⁵ – «Я восстал», – ответил Касадо. «Против кого? Против меня?» – «Да, против вас». Негрин сказал Касадо, что он сошел с ума. Тот ответил ему, что он не генерал, а простой полковник, который исполняет свой долг, «как офицер и как испанец».

На следующий день Касадо распорядился, как всегда по телефону, чтобы Мьяха прибыл в Мадрид и занял место президента Национального совета. Кроме того, он потребовал от Менендеса сообщить Негрину, что, если Матальяна (он находился под домашним арестом) через три часа не будет освобожден, он расстреляет весь кабинет министров. Матальяна оказался на свободе, но не раньше, чем объявил, что в связи с восстанием в Картахене находится в распоряжении Негрина.

На самом же деле Негрину не осталось ничего иного, как признать действия Касадо fait accompli⁶. Хесус Эрнандес, прибыв в Йесте, спросил, что теперь делать. «В данный момент – ничего, – ответил премьер-министр. – Мы думаем над этим». Этим соображением и закончился день. А вот советники из СССР отлично знали, что делать. Эрнандес нашел жилье генерала Борова в полном беспорядке, а самого генерала, который заменил генерала Кулика на посту главы всех советских военных советников, – в состоянии крайнего возбуждения. «Мы уезжаем, мы уезжаем», – без особых церемоний сообщил он Эрнандесу. В Йесте Эрнандес увидел и Пассионарию с Тольятти и обвинил их в провокации ссоры с Касадо.

Коммунистической партии надо было решать, что делать. Касадо добился куда больших успехов, чем сам мог предполагать. Пусть даже Сталин и хотел предоставить Испанию ее собственной судьбе, испанские коммунисты не могли допустить, чтобы после того, как они потратили столько сил и энергии, какой-то полковник Касадо просто воспользуется ситуацией и возьмет власть в свои руки, не обращая на коммунистов никакого внимания. Но единственный возможный способ действий двинуть дивизии с командирами-коммунистами, стоящие под Мадридом, против Касадо представлялся слишком рискованным. Конечно же все эти части сохраняли преданность коммунистической партии, как некогда старый Пятый полк. Но весь этот замысел мог быть обречен на провал, поскольку в таком случае многие республиканцы, которые вообще не хотели вставать ни на чью сторону, примкнут к Касадо. И в рамках Гражданской войны разразится другая гражданская война. Надо признать, что и Коммунистическая партия Испании, и Коминтерн, и сам Сталин были ошарашены успехом действий Касадо. Затянувшийся хаос в рядах республиканцев, конечно, предоставлял Франко возможность прорвать последнюю линию сопротивления. Но все это время националисты, почему-то не торопясь, готовили армии к coup de grace⁷.

Утром 5 марта майор Асканио, коммунист, командир 8-й дивизии, начал движение на Мадрид. Коммунисты подняли мятежи в Алькала-де-Энарес и Торрехон-де-Ардос. Но командиры трех коммунистических армейских корпусов Армии Центра – Буэно, Барсело и Ортега – объявили о своей поддержке Касадо, так же как и верховное командование армий Эстремадуры, Леванте и Андалузии. Тем не менее Касадо принял меры предосторожности против маневров коммунистических частей. Все дороги, идущие с севера и востока, были взяты под наблюдение. Все главные здания Мадрида, включая правительственные учреждения, военное министерство, «Телефонику» и министерство внутренних дел, заняли люди Касадо. Тем временем мятеж в Картахене был подавлен. Флот, охваченный волнениями, на всех парусах направился в воды французской Северной Африки. 6 марта он прибыл в Бизерту, где и был интернирован французами.

В последнюю минуту Негрин сделал попытку предотвратить раздор в республиканском лагере. Касадо же попытался арестовать правительство и коммунистических лидеров. В республиканской Испании воцарился хаос. Фактически хозяевами положения стали командующие различными армиями. Никто не знал, где хотя бы приблизительно находятся его коллеги. Негрин и его сторонники собрались на воздушной базе в Дакаре. Из членов его правительства тут присутствовали Альварес дель Вайо, Урибе и Мош; командующий авиацией Идальго де Сиснерос, а также Листер, Пассионария, Модесто и Кордон. Все, кроме Негрина, Мойкса и Альвареса дель Вайо, были коммунистами. Сиснерос передал по телефону послание, призывающее хунту в Мадриде урегулировать свои разногласия с Негрином. До половины третьего эта небольшая компания ждала в аэропорту ответа Касадо. Альварес дель Вайо играл в шахматы с Модесто. Затем они услышали, что Аликанте перешел к Касадо. Больше ждать они не стали, поскольку стало ясно, что судьба Испании решена. В три часа они вылетели во Францию.

¹ До Гражданской войны Касадо был профессиональным военным, офицером испанской армии. Ходили слухи, что он – английский агент, получивший от британского правительства определенную сумму за то, что попытается положить войне конец. Эта в высшей степени сомнительная история, к моему удовлетворению, была решительно опровергнута тем приемом, который встретил Касадо, когда он в начале апреля прибыл в Англию.

² 14 февраля «Таймс» сообщила, что от голода только в Мадриде еженедельно умирали 400–500 человек.

³ Но прежде чем прибыть к месту назначения, этот последний груз продовольственной помощи скитался по Средиземному морю от одного порта к другому. Судовладельцы стремились получить самую высокую оплату за доставку муки, оправдываясь тем, что каждый раз порт, в котором они должны были разгружаться, оказывался в руках националистов. Так что голодные дети республики три месяца ждали прибытия помощи из США после того, как она оказалась в Гавре. Квакерская комиссия тем временем продолжала оказывать помощь и на территориях, занятых националистами, пусть даже те настаивали на жестких условиях контроля.

⁴ Идальго предварительно успел сообщить лидерам коммунистической партии об этой встрече. Эрнандес же сказал, что официальная линия партии теперь полностью находится в руках Пассионарии и Тольятти, которые только и мечтают об открытом разрыве с республиканцами, чтобы быстро положить конец войне и избавить Сталина от этой утомительной ситуации. Короче говоря, их замыслы прямо противоречили публично высказываемой политике – сопротивляться до конца. Более приемлемое объяснение заключалось в том, что коммунисты воздерживались от действий потому, что считали, что им сразу же придется действовать по указке Касадо. Когда он перешел к действиям, коммунисты потребовали своего представительства во власти.

⁵ Он повторил давний вопрос Касареса Кироги, заданный генералу Гомесу Морато: «Что происходит в Мелилье?»

⁶ Fait accompli (фр.) – свершивший факт. (Примеч. пер.)

⁷ Coup de grace (фр.) – последний удар, которым прекращают чьи-либо страдания. (Примеч. пер.)

Гражданская война в Гражданской войне. – Барсело взял контроль над Мадридом. – Сиприано Мера отвоевал центр города. – Перемирие. – Переговоры с националистами. – Говорит Бургос. – Неудача переговоров. – Наступление националистов. – Эвакуация столицы. – Уход к побережью. – Окончание войны.

Но сам Мадрид еще не расстался с идеей продолжения войны. 7 марта Барсело, несмотря на свои предыдущие заявления о союзе с Касадо, перекрыл своими войсками все пути в городе. Он занял здания министерств в конце бульвара Ла-Кастельяна, парк Ретиро и штаб-квартиру Армии Центра. Во время ее штурма были убиты три полковника, сторонники Касадо. Полковники Буэно и Ортега прислали части из 2-го и 3-го армейских корпусов в поддержку Барсело. Так что коммунисты взяли под свой контроль большую часть центра Мадрида. Днем 4-й армейский корпус Сиприано Меры двинулся на помощь Касадо, который держался в юго-восточных пригородах столицы. Его 12-я дивизия отбила Алькалу и Toppeхон у закрепившихся здесь коммунистов. Мера быстро обрел роль «сильного человека» в партии Касадо.

Весь день 8 марта в Мадриде шли непрекращающиеся и порой тяжелые бои. Коммунисты продолжали удерживать город. В остальной части Испании Хесусу Эрнандесу удалось отстранить Ибарролу от командования 22-й армией. Он воспользовался этим, чтобы послать в Мадрид конвой с продовольствием под командованием своего товарища Педро Чеки, освобожденного из тюрьмы, куда его посадила хунта. Хотя Тольятти по-прежнему был в Испании, фактическое лидерство в коммунистической партии вне пределов Мадрида перешло к Эрнандесу. Победа коммунистов в это время была настолько неоспоримой, что при желании они могли бы диктовать условия. Но, оставленные своими вождями, не знали, что делать. Разве что объявили свою цель – как можно дольше сопротивляться Франко. Но как они могли ее реализовать, если вели бои в столице? В результате коммунистические командиры просто ждали своего поражения.

9 марта Сиприано Мера повел наступление против позиций коммунистов в столице. Он захватил штаб-квартиру Армии Центра. 10 марта одна колонна Касадо дошла до Пуэрта-дель-Соль, а другая – до Сьюдад-Линеаль. Вместе с резиденциями 2-го армейского корпуса и министерствами на Кастельяне он отбил площади Бесерра и Индепенденсья.

На следующий день полковник Ортега предложил переговоры между двумя сторонами в новой гражданской войне. Мьяха и Касадо, уже готовые к переговорам с националистами, согласились на его посредничество. И хотя обе стороны продолжали стоять лицом друг к другу, было достигнуто прекращение огня. За пределами Мадрида даже Хесус Эрнандес и его сторонники расстались с надеждами на продолжение войны. Они готовились покинуть страну и занимались организацией коммунистического подполья, которое должно было после них остаться в Испании. Тем временем, пока в Мадриде продолжались бои, националисты вышли к Каса-де-Кампо и к Мансанаресу.

Предстояло убедиться, пройдут ли переговоры Касадо с Франко более успешно, чем у Негрина. 9 марта его Национальный совет утвердил условия мира. Если не считать, что теперь они не требовали свободы для испанцев самим выбирать себе правительство, они мало отличались от тех, что предлагал Негрин и отвергнул Франко. Никаких репрессий, гарантии «независимости» Испании и уважение к вооруженным силам, принимавшим участие в боях, включая офицеров. Все, кто захочет покинуть Испанию, могут сделать это в течение двадцати пяти дней.

В тот же день лорд Галифакс выступил в палате лордов, оправдывая свое признание правительства националистов. Ни одна страна, кроме самой Испании, сказал он, не может судить, виновен ли хоть один испанец в преступлениях или нет. Кроме того, он сказал, что британская помощь в эвакуации республиканцев осложнила примирение с победителями.

11 марта стараниями каких-то неизвестных лиц условия мирного договора Касадо тайным образом достигли слуха «пятой колонны» в Мадриде. В этот же день Касадо получил просьбу о встрече от полковника Сентаньоса, начальника артиллерийских ремонтных мастерских номер 4. На следующее утро после рутинного обсуждения вопросов изготовления дальномеров для береговых батарей в Леванте этот офицер сообщил, что является представителем генерала Франко в Мадриде. Он предоставил себя в распоряжение Касадо для начала переговоров. Касадо, подавив желание арестовать его, попросил посланника Франко вернуться на следующий день. Той же ночью Мьяха и Бестейро вместе с остальными членами Совета обороны, согласились принять предложение Сентаньоса. Тем не менее тот объявился лишь 13 марта. 12-го коммунистический мятеж был окончательно завершен. Касадо потребовал, чтобы все части вернулись на позиции, которые они занимали 2 марта. Военнопленные получали свободу, а командиры лишались своих постов. Это давало Касаде свободу рук для назначения во всех трех коммунистических армейских корпусах своих сторонников. В виде компенсации Касадо обязался освободить всех «неуголовников» из пленных коммунистов и выслушать точку зрения коммунистических лидеров.

Коммунисты согласились использовать все свое влияние, чтобы обеспечить прекращение огня. Если не последуют преследования, они, как и раньше, будут противостоять националистским «захватчикам». В это же утро 12 марта коммунистические войска в самом деле вернулись на позиции, где они стояли 2 марта. Полковник Барсело и его комиссар Конеса последними покинули занятые ими позиции в Мадриде. По приказу совета Касадо оба были арестованы и через несколько часов расстреляны. Их казни можно было считать актом воздаяния за смерть тех офицеров в штабе Касадо, которые были расстреляны коммунистами. Никаких других смертных приговоров не последовало. За пределами Мадрида генерал Эскобар сокрушил сопротивление коммунистов в Сьюдад-Реале и Альмадене. Менендес остановил 22-й армейский корпус, который все еще контролировал Эрнандес, от марша на Валенсию.

13 марта Сентаньос и Касадо снова обсудили проблему завершения Гражданской войны с националистами. Касадо и его друзья хотели предварительно обговорить выдвинутые условия.

Сентаньос ответил, что, поскольку Франко потребовал безоговорочной капитуляции, республиканцам остается лишь принять это требование. Выполнить это требование Касадо отказался. Он добавил, как это мог бы сделать Негрин, что, если Франко и дальше будет столь же непримирим, армия республики готова драться до конца. Тогда Сентаньос передал Касадо меморандум от Франко, в котором тот шел на уступки. В нем оговаривалось прощение и свобода для тех, «кто не совершал уголовных преступлений и был обманом вовлечен в военные действия». Офицерам, которым не будут предъявлены обвинения уголовного характера, гарантировалось «достойное обращение». Те, кто «невиновен в убийствах», могут спокойно перейти испанскую границу. Никто не будет содержаться в тюрьме дольше, чем это необходимо «для исправления или перевоспитания».

Пока Национальный совет обдумывал этот обескураживающий документ, Касадо планировал отход Армии Центра к Средиземному морю и эвакуацию тех, кто пожелает покинуть Испанию. Полковник не мог не понимать, что надежд на серьезные переговоры не существовало. Тем не менее он ставил себе целью потянуть время, чтобы все, кто хотел спастись, могли это сделать. В течение прошедших суток многим это удалось, хотя возможностей было маловато, даже для тех, кто успел добраться до портов на восточном побережье. 19 марта Франко согласился вступить в переговоры с Касадо. И каудильо, и все его сторонники были заняты переподготовкой своих армий, готовясь к новому наступлению, если в нем возникнет необходимость. Основными ударными силами теперь были Армия Леванте (Оргаса), Центра (Саликет) и Юга (Кейпо). Давила оставался на своем посту министра обороны. Правда, в течение последнего месяца командованию националистов оставалось лишь наблюдать за разложением сил своих врагов. Франко выразил удовлетворение, что был избавлен от «хлопот сокрушения коммунизма».

Для проведения переговоров республика выделила двух эмиссаров – полковников Гарихо и Леопольдо Ортегу. Утром 23 марта эти два офицера прилетели в Бургос. Им даже не пришлось дискутировать с полковниками Гонсало и Унгрией, их бесцветными партнерами со стороны националистов, – те всего лишь вручили им документы для передачи Касадо. Они касались условий перелета республиканской авиации на аэродромы националистов 25 марта. Армия должна на всех фронтах прекратить огонь к 27 марта. Командиры под белым флагом обязаны выйти к линиям националистов с документами, описывающими диспозицию их сил. Формальная капитуляция перед Бургосом, без сомнения, должна стать самым унизительным окончанием сопротивления республики. В завершение Франко назвал два порта в Леванте для эвакуации желающих покинуть страну. Он не имел ничего против использования для этой цели английских судов и пообещал не чинить им никаких препятствий. Но не было заключено никакого соглашения, ни на одном документе не было ни одной подписи, подтверждающей эти условия. Республике оставалось лишь полагаться на благие намерения генералиссимуса. 25 марта Гарихо и Ортега вернулись в Бургос с требованием, чтобы все эти условия националисты изложили в письменном виде и на эвакуацию были предоставлены и гарантированы двадцать пять дней. В последнем требовании было отказано, а первое принято. Гарихо начал составлять этот документ. Тем не менее в шесть часов полковник националистов Гонсало недвусмысленно заявил, что переговоры считаются прерванными, поскольку авиация республики не капитулировала. Гарихо и Ортега вернулись в Мадрид. Совет Касадо решил, что все попытки продолжения переговоров ни к чему не приведут.

Так завершилась неудачная попытка Касадо добиться более почетных условий окончания войны, чем это удалось Негрину. Но своими действиями он свел на нет возможность дальнейшего сопротивления, хотя для тех, кто, пусть и потеряв надежду, продолжал драться на стороне республиканцев, это было бы предпочтительнее, чем безоговорочная капитуляция на милость юстиции националистов. Касадо мог оправдаться лишь тем, что переговоры обеспечили время для спасения многим лидерам республики – но не рядовому составу армии. Но это произошло бы в любом случае, поскольку силы националистов еще не были готовы к завершающему наступлению на Мадрид.

В час ночи 26 марта Касадо телеграфировал в Бургос – военно-воздушные силы республики сдадутся на следующий день. В ответ Франко объявил, что армии националистов готовы к наступлению. Он потребовал, чтобы перед началом артиллерийской и авиационной подготовки части на передовой линии республиканцев выкинули белые флаги. Касадо и его соратники не ответили на это послание. К пяти утра националисты после беглой артиллерийской подготовки предприняли наступление на юге. Ягуэ, снова оказавшийся в Эстремадуре, где он обрел свои первые лавры, двинулся к Сьерра-Морене. Наступление продолжалось весь день. В полдень пало Пособланко, а к вечеру – Сайта-Эуфемиа. В течение дня было захвачено 30 000 пленных и занято 2000 квадратных километров территории. В четыре дня Франко сообщил по радио о тех же самых «уступках», которые два его полковника выложили в Бургосе 21 марта. Они выглядели достаточно приемлемыми. После этого началась стихийная демобилизация республиканской армии. Солдаты бросали фронт и отправлялись по домам. Офицеры были не в силах остановить их. Это стихийное движение на всем протяжении фронта не смогло остановить даже сообщение мадридского радио о подлинной истории переговоров в Бургосе.

27 марта националисты начали новое наступление из Толедо. Наваррцы Сольчаги, итальянцы Гамбары и Армия Маэстрасго под началом Гарсиа Валиньо беспрепятственно вышли к Тахо. Так же как и на юге, республиканцы оставили фронт. В течение дня Армия Центра прекратила свое существование. Генерал Матальяна, командовавший этими силами, вечером сообщил Касадо, что некоторые части перешли к националистам и что в Каса-де-Кампо происходит братание с обеих сторон. К девяти вечера в строю остался только штаб одного из трех армейских корпусов. Касадо сказал членам совета, чтобы они как можно быстрее перебирались в Валенсию, куда уже успел отбыть Мьяха. В десять вечера представители UGT, социалистической партии, Республиканского союза и CNT обратились по радио с призывом к спокойствию. Когда на линии фронта не осталось ни одного солдата республики, Касадо приказал полковнику Прадо вступить в переговоры о сдаче с командиром националистов в Университетском городке. Полковник договорился с ним о встрече в одиннадцать утра, которая должна была состояться в здании клинической больницы, покрытом боевыми шрамами. Касадо телеграфировал президенту Лебрэну с просьбой разрешить отступающим республиканцам перейти во Францию, если они доберутся до нее. С той же просьбой он обратился к президенту Мексики Карденасу. Затем он дал приказ полковнику Матальяне об отступлении всех сил республики и вылетел в Валенсию в сопровождении своей жены и членов совета – Матальяны и Вала. С воздуха они видели караваны грузовиков и вереницы солдат, направляющихся по домам. В Мадриде теперь был только Бестейро, который согласился принести в жертву свою свободу, лишь бы оставаться на своем посту. Туберкулезник, он был полон оптимизма, считая, что его ждет приличное обращение. К одиннадцати часам Армия Центра капитулировала. Войска националистов к тому времени прорвали фронт на Гвадалахаре и соединились с силами, наступавшими от Толедо. Наконец были достигнуты стратегические цели сражений на Хараме и Гвадалахаре. В самой столице из укрытий в иностранных посольствах и по всему городу вышла «пятая колонна». Но даже фалангисты сочли, что анархист Мельчор Родригес, муниципальный советник, должен оставаться временным мэром города вплоть до полной его капитуляции¹. К полудню 1-я армия националистов под командой генерала Эспиносы де лос Монтероса – он сам какое-то время, пока его не обменяли, укрывался во французском посольстве – вошла в Мадрид и заняла все правительственные здания. За ней последовали представители «Ауксильо Сосьяль» и 200 офицеров юридического корпуса; их сопровождал грузовик, набитый документами о преступлениях, в которых обвиняли республику. «Они прошли!» – кричали быстро стекавшиеся толпы сторонников националистов². Эти испанцы правых взглядов, которые провели всю войну за опущенными жалюзи посольских помещений, впервые за два с половиной года вышли на дневной свет, жмурясь от солнца, с бледными, как у привидений, лицами. На других фронтах в Эстремадуре, Андалузии и Леванте весь день шло массовое отступление.

Тем временем Касадо прибыл в Валенсию. Здесь, в Аликанте, в Гандии, в Картахене и Альмерии, собрались республиканцы, которым предстояло покинуть родину. В течение дня Тольятти, Эрнандес, Урибе, Чека и другие лидеры коммунистов успели перелететь из Картахены в Оран. К полудню следующего дня, 29 марта, к Касадо, расположившемуся в старом здании капитан-генеральства, явились представители «пятой колонны» Валенсии, которые сообщили, что собираются немедленно занять административные здания. Город был полон людьми, которые приветствовали друг друга фашистским салютом. По радио Валенсии Касада обратился с призывом к спокойствию и отбыл в Гандию, где поднялся на борт английского судна, взявшего курс на Марсель. В течение дня Хаэн, Сьюдад-Реал, Куэнка, Сагунто и Альбасете были заняты националистами. 30 марта итальянцы Гамбары вошли в Аликанте, а генерал Аранда – в Валенсию, которая к тому времени уже находилась полностью под контролем фаланги. Женщины и дети рвались целовать руки победителей, с балконов домов, в которых жили представители среднего класса, летели розы, ветки лавров и мимозы. 31 марта были заняты Альмерия, Мурсия и Картахена. Во всех этих прибрежных городах наступающие армии захватили в плен тысячи беженцев, которые намеревались покинуть страну. Было жалко смотреть на душераздирающие сцены, разыгрывающиеся перед приходом войск националистов. Были и случаи самоубийств. Ранним вечером 31 марта адъютант сообщил простуженному генералу Франко, что части националистов заняли последние из намеченных целей. «Очень хорошо, – ответил тот, не поднимая головы от стола, – большое спасибо». Позже он получил телеграмму от нового папы Пия XII: «Обращая наши сердца к Богу, мы приносим искреннюю благодарность Вашему сиятельству за победу католической Испании». Но, несмотря на эту благодарность, Ватикан все же не осудил баскских священников как еретиков, пусть даже генерал Франко с целью добиться такого осуждения отправил в Рим специальную миссию во главе с Хосе Марией Арейльсой³.

¹ Будучи директором мадридских тюрем, он спас много жизней.

² Они как бы отвечали на знаменитый лозунг Пассионарии, известный всему миру, – «No pasaran!» («Они не пройдут!»). (Примеч. пер.)

³ Другой реакцией в Риме стали слова Муссолини, брошенные им Чиано. Показывая на атлас, открытый на карте Испании, дуче сказал: «Он был открыт таким образом три года, и этого достаточно. Но я уже знаю, что должен открыть его на другой странице». И действительно, через неделю Италия начала военные действия в Албании.

Заключение

Все оставшиеся вопросы испанской войны были быстро разрешены. В Бургос французским послом незамедлительно прибыл маршал Петэн, который в 1925 году воевал вместе с Франко в Марокко. Бывший собрат по оружию оказал ему холодный прием, поскольку французское правительство медлило с возвращением военных кораблей Испании, интернированных в Бизерте. Наконец 2 апреля их вернули. Испанские предметы искусства и деньги, которые республика переправила во Францию, вместе с оружием и подвижным составом в течение нескольких следующих месяцев также вернулись в Испанию. После короткой выставки полотна музея Прадо из Женевы были отосланы в Мадрид. Позднее выяснилось, что во время войны коллекция совершенно не пострадала.

К тому времени, 1 апреля, и Соединенные Штаты признали режим националистов. Россия осталась единственной из великих держав, которая этого не сделала. Американский посол Клод Боуэрс по возвращении домой испытал в Вашингтоне горькое удовлетворение, услышав от Рузвельта признание, что, как он теперь думает, политика эмбарго была неправильной. 20 апреля Комитет по невмешательству, который не собирался с июля 1938 года, торжественно самораспустился. 19 мая националисты провели в Мадриде Парад Победы. Почетное место было отведено итальянцам генерала Гамбары. 22 мая в Леоне состоялся прощальный парад легиона «Кондор». Через четыре дня 6000 человек его личного состава отплыли из Виго в Гамбург. 31 мая 20 000 итальянцев покинули Кадис. И немцев и итальянцев торжественно приветствовали по возвращении домой; летчиков встречал в Гамбурге сам Геринг. 6 июня в Берлине Гитлер встретился с 14 000 членами легиона. Итальянцам в Неаполе торжественную встречу организовали Чиано и король Виктор-Эммануил. К концу июня эвакуация из Испании немецких и итальянских вооруженных сил была завершена.

Что же до республиканских беженцев, то многим из тех, кому посчастливилось отплыть из средиземноморских портов Испании, оказалось нелегко найти убежище. Но в конце концов, после ожидания в ужасных условиях Марселя и североафриканских портов английских или французских судов, большинству все же удалось утвердиться на земле Франции. Из тех, кто раньше ушел из Каталонии, 50 000 гражданских беженцев и солдат республики все же согласились вернуться в националистскую Испанию. Остальные остались в концентрационных лагерях юга Франции. В конце марта условия существования в них несколько улучшились. Кормить стали почти прилично. Появились лекарства и медицинское оборудование, прекратились эпидемии. Но обитателям лагерей нечем было заняться. Их положение в целом оставалось неопределенным.

К тому времени оказавшиеся в изгнании лидеры эмиграции переругались между собой. 31 марта на бурном собрании Постоянного комитета кортесов в Париже Негрин представил более чем спорный отчет о своей деятельности после падения Каталонии. Мартинес Баррио, Аракистайн, Пассионария жарко оспорили его. В то же самое время корабль «Вита» отплыл из Булони в Мехико, имея на борту груз драгоценных камней и других ценностей, в основном они были конфискованы у сторонников националистов в самом начале Гражданской войны¹. Негрин отправил эти запасы на сохранение президенту Карденасу с целью обеспечить средствами республику в изгнании. Когда «Вита» прибыла в Мехико, ее встретил Прието, который оказался в Южной Америке в связи с инаугурацией нового чилийского президента. Он убедил Карденаса, что у него есть право распоряжаться сокровищами. Позже он организовал комитет Постоянного комитета кортесов, получивший название Junta de Auxilio a los Republicanos Espanoles (JARE), для управления этими сомнительными фондами. Негрин, утвержденный в должности премьер-министра незначительным большинством такого же Постоянного комитета, разместил оставшиеся у него средства в SERE (Servicio de Emigracion para Republicanos Espanoles). Эта группа была крепко скомпрометирована в глазах мировой общественности, поскольку пользовалась поддержкой коммунистической партии. В начале Второй мировой войны ее торговая компания, которая финансировалась за счет ценностей республики, была запрещена французским правительством как коммунистическая организация. Тем не менее эти две организации, пусть и постоянно ссорясь между собой, все же смогли переправить примерно 150 000 республиканских беженцев в Мексику или Южную Америку, главным образом в Аргентину. Примерно такое же количество их осталось в Южной Франции и в конечном итоге рассосалось среди общин этого района. Одни из этих беженцев на короткое время нашли себе работу, главным образом на строительстве оборонительных сооружений, а другие вернулись в Испанию. Со временем французское правительство сочло всех иностранцев пригодными для службы в армии. К июлю население концентрационных лагерей сократилось до 200 000 человек. Советский Союз принял к себе некоторое количество испанских коммунистов и их семей. Две сотни лидеров республики, включая Касадо и Менендеса, нашли себе пристанище в Британии.

По ярости и накалу страстей Гражданская война в Испании превзошла большинство войн между народами. Тем не менее потери в ней оказались меньше, чем все опасались. Общее количество погибших составило примерно 600 000 человек. Предполагается, что около 100 000 из них стали жертвами убийств или массовых казней. Наверное, не менее 220 000 погибли от болезней и голода, что явилось прямым следствием войны. И скорее всего, 320 000 погибли в ходе военных действий.

Позже националисты определили общую стоимость войны, включая внутренние и внешние расходы. По их подсчетам, она обошлась в 30 000 миллионов песет (3000 миллионов фунтов стерлингов в ценах 1938 года). Немалая сумма была связана, с одной стороны, с гибелью и инвалидностью, а другая с эмиграцией 320 000 человек в конце войны. Националистские власти подсчитали, что в ходе войны было уничтожено недвижимости примерно на 4250 миллионов песет. Поскольку учитывались только результаты военных действий республиканцев, скорее всего, эта цифра занижена. Полностью были разрушены 150 церквей, и 4850 серьезно пострадали (1850 из них были разрушены больше чем на половину). 183 города превратились едва ли не в развалины, и генерал Франко принял их под свое «покровительство». Его правительство взялось оплатить стоимость восстановления городов. 250 000 домов стали руинами, и жить в них было невозможно. Скорее всего, еще 250 000 зданий, претерпевших частичные разрушения, просто не учитывалось.

Что же до промышленности, то предприятия Бильбао и Барселоны вышли из войны почти нетронутыми. Хотя Испания потеряла треть своего поголовья скота и большую часть сельскохозяйственной техники, угодья земли и сельские строения пострадали меньше, чем можно было ожидать. Скажем, куда меньше, чем поля в Северной Франции во время Первой мировой войны. Транспортная система понесла потери стоимостью примерно в 325 миллионов песет. Железные дороги потеряли 61 процент пассажирских вагонов, 22 процента грузовых и 27 процентов локомотивов. Грузовых машин заметно не хватало, но дороги остались в хорошем состоянии. Очень мало осталось запасов сырья и продовольствия. В преддверии начала Второй мировой войны в сентябре 1939 года, через полгода после окончания Гражданской войны, Испания не смогла возместить эти потери помощью из-за границы. Ситуация еще ухудшилась из-за вереницы засух. Так что в 1941–1942 годах большинству испанцев пришлось испытывать серьезные лишения.

Кроме того, начались и преследования. Расследовалось каждое преступление, которое, как предполагалось, было совершено в республиканской зоне Испании. У бывших мэров почти не было шансов оставаться на своих постах, если становилось известно, что в их деревнях происходили убийства. Но о какой деревне этого нельзя было сказать? Например, десять человек расстреляли за их участие в бойне августа 1936 года в Образцовой тюрьме. Уничтожили почти всех офицеров республиканской армии, попавших в плен. Правда, практически всех рядовых и сержантов отпустили на свободу. Тех, кто работал в гражданских учреждениях республики, приговорили к различным срокам тюремного заключения, вплоть до 30 лет. На практике эти приговоры часто пересматривались. И через 21 год после завершения войны под замком не осталось никого из политических заключенных 1939 года.

Английский журналист A.B. Моррис из «Ньюс кроникл», который на свою беду был взят в плен в Мадриде, считает, что число рядовых и сержантов республиканской армии, казненных после войны за различные преступления, от поджогов церквей до простого пребывания на службе республике, к концу 1939 года достигло 100 000 человек. Чиано, посетивший Франко в июле 1939 года, сообщил, что в тюрьмах сидят примерно 200 000 и «суды проходят каждый день со скоростью военных трибуналов… Многих все еще расстреливают. Только в Мадриде от 200 до 250 ежедневно, в Барселоне 150, в Севилье по 80 человек». Но Родригес Вега, генеральный секретарь UGT, которому в конце 1939 года все же удалось покинуть Испанию, считал, что трибуналы выносили до 1000 смертных приговоров в месяц. По сравнению с 9000 расстрелянных в 1939 году, эту цифру следует считать более точной. Но в любом случае победители не были склонны к милосердию. Позже Родригес подсчитал, что к 1942 году через тюрьмы и концлагеря националистской Испании прошли два миллиона человек. Многие были приговорены к 30 годам заключения, еще больше осужденных получили десятилетние сроки. Тысячи людей лишились работы или терпели другие лишения. Бестейро умер в 1940 году в тюрьме Кармон от обострения туберкулезного процесса. В 1942 году в грязных, сырых и переполненных тюрьмах сидело 241 000 заключенных. Те, которые, сражаясь на стороне националистов, стали инвалидами, получали небольшую пенсию. Инвалиды республиканской армии не получали ничего.

Конец Гражданской войны завершил эпоху испанской истории. Почти все основные актеры прошедшего бурного полустолетия были мертвы или доживали свою жизнь в изгнании. Многие организации и их идеалы были смыты временем. Либеральные и католические политики республики перед началом войны были бесцеремонно отодвинуты в сторону. Крупные партии рабочего класса Испании потерпели сокрушительное поражение, как и их дикие, благородные и воинственные идеи. Лидеры баскских и каталонских сепаратистов, оказавшись в эмиграции, оказались отрезаны от своих горячо любимых мест, а также от Кастилии. Но сколько погибших было и среди победителей! Кто может забыть тринадцать убитых епископов во главе армии призраков из семи тысяч уничтоженных священников! Ловелас Санхурхо, заговорщик Мола, блистательный Кальво Сотело, Хосе Антонио Примо де Ривера со всем его обаянием, Онесимо Редондо, фашист из Вальядолида, Ледесма с его челкой как у Гитлера – все погибли, всех их постигла насильственная смерть. Ни одна из партий, победивших в Гражданской войне, не потеряла такого количества своих лидеров, как фаланга, разве что партией можно считать поэтов, которых тоже немало полегло в этой бойне: великий богобоязненный гумманист Унамуно скончался от тоски в Саламанке; Гарсиа Лорку погребла неизвестная могила под Гранадой; Мачадо расстался с жизнью среди песчаных дюн Архелес; Мигель Эрнандес вскоре умер в тюрьме Аликанте. И смертям знаменитых личностей сопутствовали груды трупов солдат, неизвестных и известных, которые, погибая, отдавали свои жизни – с меньшей неохотой, чем в большинстве других войн, – за дело, которое они, как с той, так и с другой стороны, считали благородным.

Тем не менее к 1939 году почти все эти идеи были забыты. Те три главные ссоры, которые и привели к войне, изжили себя, переродившись из страстных конфликтных споров в вялые стычки из-за победы или выживания любой ценой. Если с либерализмом и франкмасонством было покончено, то церковь почти подавила фаланга. Но социальные устремления фаланги не оправдались, почти так же, как коммунизм, анархизм и социализм. Поражение баскских и каталонских сепаратистов отнюдь не означало, что теперь монархисты или карлисты могут настаивать на своей точке зрения. Среди груды черепов этих идеалов смогли выжить и восторжествовать лишь самые бесстрастные, серые и мрачные личности, как пережил все гражданские войны в Риме Октавий. Цезарь и Помпей, Брут и Антоний, Катон и Цицерон – все они, все эти гении, были лишены скромного таланта выживать везде и всегда. Франсиско Франко стал Октавием Испании.

Его достижениям в Гражданской войне нельзя не отдать должного. Как верховный командующий силами националистов, он всегда преследовал стратегические и политические цели, никогда не отвлекаясь на тактические, хотя часто бывал на фронтах. У него не было возможностей проявить себя или рискнуть своей репутацией, как у полевых командиров. Его задачей было решать, в каком регионе начнется новое наступление, добиваться, чтобы оно началось, лишь когда все будет к нему готово, и останавливать контрнаступление (как при Брунете), когда это соответствовало его замыслам. Немецкие офицеры, служившие с Франко, такие, как фон Тома, считали его старомодным. Фон Тома считал, что своей предусмотрительностью, терпеливостью и пуританством он напоминал будущего победителя под Эль-Аламейном – лорда Монтгомери. Когда Муссолини через своего посла пожаловался, что националисты слишком медленно одерживают победы, генералиссимус ответил: «Франко не ведет войны в Испании. Он ее освобождает. Я не могу просто так уничтожить ни врага, ни города, ни куска сельской местности, ни заводов, ни промышленных центров. И по этой причине я не могу спешить. В спешке мне пришлось бы вести себя как иностранцу. Дайте мне самолеты, дайте боеприпасы, танки и артиллерию, обеспечьте дипломатической поддержкой, и я буду вам благодарен. Но не заставляйте меня торопиться, ибо это будет означать гибель многих испанцев». Были ли его слова искренними? Из современных государственных деятелей он далеко не всегда казался самым гуманным; но трудно оспорить, что, развязав особо кровавую кампанию, он мог бы выиграть войну гораздо быстрее. Но вне всяких сомнений, генералиссимус мог дать рациональное объяснение своей странной медлительности. Франко, не в пример своим генералам, всегда старался сберечь своих солдат. Не в пример фон Тома Франко не испытывал интереса к военным новациям, как таковым. Его достижения были не только в сфере военного руководства, где ему подчинялись самые разные люди, которые испытывали по отношению к Франко безоговорочную преданность (главным образом в силу того, что еще совсем молодыми они все вместе служили в Марокко). Крупнейшие военные успехи генерала Франко по сути своей были политическими. В этой области его ждали удачи потому, что он рассматривал политику как раздел военной науки. Политические лидеры были для Франко всего лишь командирами дивизий. Их воззрения и идеи входили в набор материалов, необходимых для ведения войны, как, скажем, содержимое того или иного арсенала. Он утвердил себя в роли политического лидера в самой темпераментной стране мира тем, что испытывал презрение к политическим эмоциям. В результате в течение всей Гражданской войны Франко никогда не подвергался той серьезной опасности, которая присуща всем известным политикам.

Политическое единство, которого он добился от своих сторонников, стало главным фактором окончательной победы. Без сомнения, Франко сумел добиться той сплоченности, которая оказалась не под силу Рамону Серрано Суньеру. Он стал источником той пропаганды, которая сумела поставить под ружье 500 000 человек и уверенно управлять ими. Но главным преимуществом Франко оставались его собственное спокойствие и сдержанность. Пословица гласит, что эти качества типичны для уроженцев Галисии. Эти черты обеспечили Франко лидерство в среде националистов задолго до того, как Серрано Суньер бежал из республиканской тюрьмы. Они и помогли ему утвердиться. Раздоров в среде националистов могло быть не меньше, чем у республиканцев. Оттяжки столь близкой победы, частые разочарования – словом, у единства было много шансов рухнуть. Вероятно, соглашения между фалангой, церковью, монархистами, карлистами и армией удалось достичь в отличие от республиканцев потому, что они поняли, какие ужасные последствия принесет за собой поражение. Может, в силу откровенного цинизма, который был свойствен и всем этим разобщенным группировкам, и самому Франко, они считали, что нет таких важных политических целей, ради которых стоит подвергнуть риску победу в войне. Именно Франко превратил это разочарование, этот страх поражения и этот цинизм в машину войны. И наконец, даже его враги не могут отрицать, что Франко и его министр иностранных дел Хордана (при помощи Николаса Франко) вели исключительно умную дипломатическую политику, обеспечив себе в равной мере поддержку и Германии и Италии и в то же время не капитулировав перед диктаторами, а уступив им всего лишь права на горные разработки.

Если это единство так помогло победе националистов, то не подлежит сомнению, что разобщенность республиканцев стала главным фактором их поражения. Эти противоречия особенно на первых порах должны, как предмет, изучаться политической антропологией республиканской Испании. Как и следовало ожидать, нигде еще голоса республиканцев не звучали столь разрозненно, как при выяснении, на кого возложить ответственность за поражение. Одни осуждали коммунистов за то, что своим стремлением к власти они фактически задушили республику. Другие возражали, что, хотя многие испанские коммунисты и на словах и на деле страстно рвались к победе, Сталин боялся последствий победы республиканцев и на определенном этапе всеми силами тайно способствовал их поражению. Анархисты продолжали верить, что войну можно было бы выиграть, если в первые же ее дни разразилась всеобщая пролетарская революция. Кто-то списывал проигрыш на политику невмешательства, которой придерживались Англия, США и Франция, а кто-то упрямо утверждал, что Франко одержал победу лишь в силу интервенции Германии и Италии.

Где истина? Вне всяких сомнений, республике страшно мешали споры между поддерживавшими ее партиями. Единственным объяснением может быть то, что все эти партии настолько истово придерживались своих политических взглядов, что поражение казалось им предпочтительнее, чем измена чистоте своих воззрений. Может, правильнее было бы сказать, что никто не был в силах добиться подлинного единства враждующих республиканских племен так, как это сделали Франко и Серрано Суньер среди националистов. Доктор Негрин старался изо всех сил. Но такая политика неизбежно вела к усилению и без того влиятельной и сильной Испанской коммунистической партии. Продолжающееся невмешательство западных демократий неизбежно вынудило Негрина пойти на очень опасные контакты с Советским Союзом и Коминтерном. Это могло бы показаться сумасшествием, не поддающимся объяснению, если бы таким образом не удалось в полной мере использовать боевые качества коммунистов. Но тем самым Негрин поставил себя в неразрешимую ситуацию – это стало совершенно ясно лишь поколение спустя.

Наконец остается противоречивый вопрос об иностранном вмешательстве. Общий объем военной помощи, поступившей в Испанию, подсчитан. Но цифры – это еще не все. Выбор времени и согласованные действия – вот что стало решающим в испанской войне. Было пять случаев, когда иностранная помощь прибывала в самые критические моменты. Во-первых, в июле 1936 года транспортная авиация Германии и Италии дала Франко возможность перебросить через Гибралтар Африканскую армию. Правда, безапелляционное утверждение, что националисты проиграли бы войну, не имей они этой поддержки, вызывает слишком много вопросов. Но война в самом деле могла сложиться совершенно иным образом, если бы Африканская армия так быстро не оказалась на материке. Эта помощь оказала куда больший эффект, чем одновременная покупка республикой самолетов у Франции. То был в самом деле решающий момент. Во-вторых, критическая ситуация сложилась в ноябре 1936 года, когда советская помощь республике, появление интербригад и организованная поддержка международного коммунизма, скорее всего, в самом деле спасли Мадрид. Самая критическая ситуация возникла не в начале ноября, когда мадридцы своими силами смогли на какое-то время остановить Африканскую армию, а позже одержали победу в боях вокруг Университетского городка и на дороге на Ла-Корунью. В-третьих, мощная поддержка, оказанная Гитлером и Муссолини в начале 1937 года, подняла боевой дух националистов, когда генералы Мола, Варела и Оргас раз за разом терпели неудачи в своих попытках взять столицу. В-четвертых, помощь со стороны Франции и открытие французской границы, через которую пошли поставки советских и коминтерновских военных материалов, предотвратили поражение республики весной 1938 года, когда националисты одержали победу в Арагонской кампании. Наконец, последнее и самое важное: если бы осенью 1938 года Франко не представил немцам столь широкие права на шахтные разработки в обмен на оружие, на Рождество этого года он не смог бы столь блистательно провести Каталонскую кампанию. В противном случае после битвы на Эбро обеспеченность его армии была бы такой же неприглядной, как и у республиканцев. И при таком развитии событий мир, несмотря на все препятствия, в конечном итоге стал бы неизбежным.

Решающей оказалась финальная кампания. Призом для немцев было их участие во всех важнейших испанских проектах по добыче железной руды. В обмен на эту богатую награду Германия поставила в Испанию такое количество военного снаряжения, что чаша весов окончательно склонилась в пользу националистов. Немецкая политика по отношению к Испании начального периода войны изменилась. Германское правительство пришло к выводу, что страхи, которые оно испытывало раньше из-за того, что война в Испании может разжечь «пожар в Европе», оказались беспочвенными, тем более что Германия могла откровенно нарушать пакт о невмешательстве. А после Мюнхенского соглашения стало ясно, что Англия и Франция никогда не вступят в войну – ни из-за Испании, ни из-за какой-либо другой страны. Это подтвердилось немедленным заключением в ноябре 1938 года англо-итальянского соглашения. Немецкое правительство теперь не сомневалось, что может действовать в Испании совершенно безнаказанно, потому что к осени 1938 года Советский Союз заметно охладел к испанским делам и некоторые его жесты, особенно после Мюнхена, недвусмысленно давали понять, что Советский Союз расположен к Германии. Но до Мюнхена немецкая политика в Испании строилась на отказе поставлять достаточное количество военных материалов, чтобы обеспечить торжество своего националистского союзника. Немцы были убеждены, что такое развитие событий неизбежно связано с риском превращения испанской войны в общеевропейскую. И на самом деле почти все время Гражданской войны и Германия, и Россия не хотели рисковать, боялись, что всеобщая война вырвется за пределы Испании. Возможно, что в самом начале Гражданской войны Сталин питал надежду на воплощение одного из его замыслов: пусть Англия и Франция ввяжутся в конфликт на стороне республики, Германия и Италия поддержат националистов, тогда Россия, как нейтральный арбитр, будет решать судьбы Европы. Но когда Россия в октябре 1936 года поддержала республику, ее стали тревожить опасения, что испанский конфликт может перерасти в мировую войну. И Сталин стал проводить политику, сходную с гитлеровской, – не допускать поражения своего протеже, но и не давать ему одержать победу. Ибо для победы республики ей надо было поставить столько войск и материалов, что это и в самом деле угрожало широкомасштабной войной.

Так что во всех четырех случаях чужестранные силы играли решающую роль, предпринимая шаги для предотвращения поражения той или другой стороны. Это одна из причин, почему война длилась так долго. И Гитлер и Сталин – оба находили этому различные оправдания. Они продолжали испытывать на испанских фронтах свою военную технику и политическую тактику. Для каждого из них победа в Гражданской войне могла доставить столько же трудных вопросов, как и поражение. Муссолини, который хотел добиться величия Испании, был не удовлетворен. Он послал на Пиренеи максимальное количество войск, которое мог себе позволить без ущерба для себя. Если бы Германия или Россия послали в Испанию столько же солдат, сколько он (50 000), возможно, это тут же привело бы к общеевропейской войне. Но пятидесятитысячного итальянского контингента для Франко было явно недостаточно, чтобы выиграть войну. Не хватало их и для того, чтобы конфликт превратился в войну мировую.

Невмешательство играло столь же важную роль, как и вмешательство. Имей республика возможность купить оружие, допустим, у Англии, США или Франции, война конечно же пошла бы по другому пути. Так же как если бы Франко не получил материальную поддержку от Германии перед самой Каталонской кампанией. Английское правительство искренне поддерживало политику невмешательства, пусть даже идею пакта первым высказал Леон Блюм. Того же требовало оно и от Франции, хотя было ясно, что Германия, Италия и Россия нарушают соглашение. Если бы не политика Англии, Франция и, наверное США позволили бы республике свободные закупки оружия. Только жалоба посла в Лондоне Джозефа Кеннеди заставила госдепартамент в мае 1938 года вернуться к своему решению отказаться от пакта об эмбарго. В то время французское правительство настолько боялось Гитлера, что не рискнуло противоречить Англии. Но, как указал глава Кэ-д'Орсэ Алексис Леже, разрыв был бы неизбежен, если французское правительство Народного фронта действительно пошло бы на него ради своих идеологических соратников в Испании. Английская же политика тех лет определялась решимостью любой ценой предотвратить превращение Гражданской войны в Испании в мировую. Эта политика с равной решимостью проводилась правительствами и Болдуина, и Чемберлена, и министрами иностранных дел Иденом и лордом Галифаксом. Конечно, сначала она была достаточно разумной, но, когда стало ясно, что пакт бездействует, настаивать на его соблюдении стало откровенным цинизмом, который отнюдь не способствовал повышению репутации английского правительства. Отмена политики невмешательства могла в самом деле привести ко всеобщей войне, ибо республика сразу же получила бы возможность заметно окрепнуть в военном отношении. В таком случае Германии и Италии пришлось бы слать Франко больше помощи: теперь уже с целью спасти его от поражения. Опасность такой гонки вооружений очевидна. Невмешательство, как и Мюнхенское соглашение за счет Чехословакии, должно было предотвратить мировую войну, в какой-то мере и за счет Испанской республики. Но его несостоятельность, как и Мюнхен, вызвало какую-то вялую реакцию со стороны английского правительства, которое не извлекло из своей политики никакой выгоды. Война, которая бушевала в Испании в 1936–1938 годах, всякий раз не переходила в мировую, что сделало ее более благоприятной для западных демократий, чем вспыхнувшая в 1939 году в Польше. Единственной альтернативой «фарсу невмешательства» было, конечно, жесткое противостояние нарушениям соглашения. После Мюнхена такими действиями должны были стать повторная оккупация Рейнской области и запрет перевооружения Германии. По крайней мере такая политика давала возможность справиться с диктатором, не прибегая к войне. Но ничего подобного не произошло. Кровавые бои в Испании частично объяснялись обилием предложений и контрпредложений в Комитете по невмешательству за тысячи миль от поля боя.

Те же страны, которые оказались вовлеченными в военные действия в Испании, обрели немалый опыт в военном искусстве. Достаточно вспомнить фон Тома, командующего немецкими танковыми соединениями, который воевал на стороне националистов. Итальянцы тоже поняли важность уроков, которые можно извлечь из их испанского опыта, но не смогли использовать их на практике. В 1942 году, на своем процессе в Риоме, Леон Блюм, оправдывая поставки французских самолетов в Испанию, тоже оценивал испанскую войну как «полигон для испытания французской авиационной техники». Тем не менее в целом французы не извлекли ценных уроков из войны в Испании. Они даже поверили немецкому писателю-эмигранту Гельмуту Клотцу, который в своей книге «Военные уроки испанской войны» написал, что танки оказались бессильны перед огнем артиллерии. В результате французский генеральный штаб полностью проигнорировал концепцию «войны машин», которая прошла испытание в Испании. И можно понять, какое он испытал потрясение, когда в 1940 году танковые дивизии генерала Гудериана потоком прошли через равнины севера Франции. Столь же порочные выводы из своего испанского опыта извлекли и русские. Генерал Павлов убедил Сталина, что, судя по опыту испанской войны, танковые армады не будут иметь самостоятельного оперативного значения. Об этом, в частности, говорит Лид-дел-Гарт в своей книге «Советская армия». Может, генерал Павлов дал этот совет, чтобы избежать обвинений в преклонении перед теориями маршала Тухачевского, который твердо верил в танковые соединения. В любом случае, в 1939 году огромным русским танковым полкам была отведена роль лишь сил поддержки пехоты. Успехи немецких танковых частей в польской и французской кампаниях заставили вернуться к стратегии Тухачевского, но к началу советско-германской войны она уже запоздала. В то же время ценный опыт, обретенный в Испании такими гражданскими лидерами коммунистов, как Тольятти и Герё, очень пригодился в послевоенные годы в Восточной Европе. Итальянские и югославские коммунисты также сочли, что время в Испании оказало им неоценимую помощь, когда в 1944–1945 годах в их странах шла партизанская война. Даже англичане кое-что усвоили. «Иллюстриртед Лондон ньюс», исследуя результаты воздушных налетов на Барселону, назвала их «уроком человеческой вивисекции». Фред Коупмен, бывший командир Британского батальона интербригады, за несколько месяцев до окончания испанской войны оказался в роли лектора, который в Виндзоре учил членов королевской семьи, как укрываться от воздушных налетов. Медицинская помощь республике значительно поспособствовала развитию военно-полевой хирургии и общей терапии. Особо надо отметить выдающиеся достижения в области переливания крови канадского врача доктора Нормана Бетьюна.

Тем не менее остальной мир не смог с такой точностью и дотошностью оценить военный опыт испанских событий. По крайней мере, для Запада они казались главным образом войной страстей и эмоций. Подчеркнутая неопределенность действий правительств ведущих демократий естественным образом усиливала негодующие чувства граждан тех стран, которые были вовлечены в конфликт. С точки зрения силы эмоций Вторая мировая война воспринималась не так остро, как испанская. Последняя считалась «просто войной», поскольку для интеллектуалов она была лишена вульгарности национального конфликта. Испанская война, по крайней мере на первых порах, когда казалось, что все левые партии объединятся, была великим символом надежды новых поколений, разгневанных неприкрытым цинизмом, праздностью и лицемерием старших поколений, которым они отказали в поддержке. Кроме того, незначительные масштабы конфликта позволили отдельным личностям полностью понять и оценить его. В результате в его ходе появились на свет многие интересные, хотя и спорные, работы и даже несколько шедевров. Эта война вызвала взрыв творческой энергии во многих странах (так же как и в испанских окопах по обе стороны линии фронта), плоды которой вполне могут быть сравнимы по качеству с произведениями, рожденными Второй мировой войной. И эти шедевры будут жить как памятные монументы тем, кто погиб на этой войне.

¹ Испанских республиканцев обвиняли в том, что они переправили за границу ценности и деньги. Тем не менее большая часть их была потрачена на закупку оружия.