• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Бестужев был готов к аресту и не боялся его. Самое страшное – лишение должности канцлера – уже случилось, остальное по сравнению с этим – мелочи. Загодя он рассортировал весь свой архив, все бумаги поделил на две части. Правая, весьма обширная, пошла в огонь, левую он решил оставить следователям, в этих бумагах было его оправдание. Он думал, что арест произойдет в его собственном доме, но Елизавета хотела широкой огласки.

14 февраля была суббота, неурочный день, но вдруг явился посыльный с сообщением, что в два часа дня пополудни назначена Конференция из ее обычных членов. Обычно конференция собиралась по понедельникам и четвергам и с большими пропусками. Бестужев решил не ехать. Но в три часа дня опять явился посыльный с депешей, в которой говорилось, что присутствие в Конференции Бестужева обязательно, что из-за его неявки время перенесли на шесть часов и что на сей раз будет присутствие государыни. К посыльному был приставлен офицер, чтобы сопровождать канцлера до дворца. Бестужев оделся со всей тщательность, надел все регалии и ордена, готовил себя, как к похоронам.

Приехал, все были в сборе, смотрели на него выжидающе и молчали. Государыня, конечно, не приехала. Первым не выдержал молчания прокурор Трубецкой, главный недоброжелатель Бестужева. Он подошел вплотную и, забыв прочитать необходимый текст, стал в нетерпении срывать с Бестужева ордена, повторяя: «Именем ее императорского величества…» Граф Бутурлин по всем правилам прочитал бумагу об аресте. С Бестужева снимали все полномочия и присуждали до времени содержание в собственном дому под крепким караулом.

Следственная комиссия по делу Бестужева состояла из трех человек: фельдмаршала князя Трубецкого, графа Бутурлина и главы Тайной канцелярии графа Александра Шувалова. Секретарем комиссии был назначен Волков Дмитрий Васильевич. Он же готовил вопросы к следствию, сам их задавал и заносил ответы в опросные листы.

Прошу прощения у читателя, что замедляю развитие сюжета, но не могу отказать себе в удовольствии рассказать о необычайной судьбе этого человека. Это тот самый Волков, впоследствии сенатор, а после смерти Елизаветы тайный секретарь Особого совета, который в правление Петра III сочинил два важнейших документа: первый – «Жалованная грамота дворянству об изъятия его от телесного наказания и об отмене обязательной службы» и второй – «Проект об уничтожении Тайной канцелярии». Два этих проекта составляют славу полугодового правления Петра III, а написал их Волков, согласно легенде, потому что был заперт государем ночью в кабинете с приказом «сочинить что-нибудь государственное». Сам Петр проводил время с любовницей, а «государственными бумагами» был намерен откупиться от ревнивой фаворитки.

Свою карьеру Волков начал в доме Бестужева в качестве домашнего секретаря. Он был образован, знал несколько иностранных языков, владел пером. Секретарь отлично ладил с хозяином, но потом как ножом отрезало. Канцлер в гневе отказал ему от дома. Причину этого никто толком не знал, но догадки строили. Известно было, что Волков влюбился без памяти, наделал кучу долгов, может быть, и бестужевским карманом попользовался. Любовь была безответной, Волков бросил жену и детей и исчез из Петербурга.

Это случилось три года назад. Волков заведовал у канцлера выдачей паспортов, поэтому все были уверены, что он и себе приготовил заграничный паспорт. Кто-то якобы видел его в Берлине с кучей денег, которые он разбрасывал направо и налево. А откуда деньги? Не иначе как король прусский заплатил за разглашение наших тайн. Уже думали назначить команду в Берлин, чтобы выкрасть и примерно наказать предателя.

И вдруг Волков опять постучал в дверь бестужевского дома. Какой там Берлин, какое предательство! Волков выглядел бродягой. Оказывается, несчастный влюбленный все это время скитался по лесам и болотам, питался чем ни попадя и проклинал свою несчастную судьбу. Бестужев его не принял; но что негоже канцлеру, вполне подойдет Шуваловым. Волкова принял Петр Иванович, обласкал его, выхлопотал хорошее место. Карьера Волкова пошла вверх. Бестужева он ненавидел. Их отношения придают особый вкус следствию. Представьте, с каким удовольствием обиженный Волков обращался к Бестужеву «на ты».

Следствие велось долго, больше года, первые вопросы были заданы уже 26 февраля 1758-го, но далеко не все документы сохранились. Опросных листов по первому допросу вообще нет, хотя известно, что Елизавета была очень недовольна этим допросом. Не сохранилось также большинство ответов подследственного, есть только вопросы к нему. Вопросы необычайно длинные, сложные, часто странные.

Допрос 27 февраля начался с заявления: «Ее императорское величество твоими накануне того учиненными ответами так недовольна, что повелевает еще, да и в последнее спросить с таким точным объявлением, что ежели малейшая скрытность и непрямое совести и долга очищение окажется, то тотчас повелит в крепость взять и поступать как с крайним злодеем». Как мы видим, допросы начали с угрозы, но до крепости так и не дошло – видно, шестидесятипятилетнего канцлера решили для начала запугать. Далее последовал вопрос: «Для чего предпочтительно искал милости у великой княгини, а не так много у великого князя и скрыл от ее императорского величества такую корреспонденцию, о которой по должности и верности донести надлежало?» «Такая корреспонденция» – это переписка Екатерины и Апраксина.

Бестужев отвечал, что милости у Екатерины не искал, что с ведения ее императорского величества вскрывал письма великой княгини, потому что она была предана королю Прусскому, Швеции и Франции, но с год назад или с полторы переменила совсем свое мнение и возненавидела короля Прусского и шведов. А потому он, канцлер, побуждал ее высочество, чтобы она и великого князя в такое новое мнение привела. Об этом «великая княгиня трудилася, но сколько ему сказывала, что труды ее разрушаются, присовокупляя этому немецкую пословицу: “Что я строю, другие разрушают”». А разрушители главные – состоящие при великом князе подполковник Браун и обер-камергер Брокдорф.

Далее последовал вопрос по поводу реальной улики – тайной, найденной в кирпичах записки: «Советуешь ты великой княгине поступать смело и бодро с твердостию, присовокупляя, что подозрениями ничего доказать не можно. Нельзя тебе не признаться, что сии последние слова особенно весьма много значат и великой важности суть, итак чистосердечное оных изъяснение паче всего потребно».

Ответ Бестужева: «Великой княгине поступать смело и бодро с твердостию я советовал, но только для того, что письма ее к фельдмаршалу Апраксину ничего предосудительного в себе не содержат». Здесь Яковлев задал совсем простой вопрос: «Через кого ты узнал, что великая княгиня переменила мысли? Каким образом тебе так много открылось, что именовала тех, кто мешает великому князю переменить мнение?» Наверное, Бестужеву хотелось ответить – мол, у нее самой и спросите, но сдержался, не надо впутывать сюда лишних людей, потому ответил просто: «Узнал у нее самой».

Комиссию очень интересовали конференции (то есть тайные встречи) подследственного со Штамке и Понятовским: «Какие ты на тех конференциях планы измышлял?» Конечно, Волков, да и сам Александр Шувалов, знали о предполагаемой смене наследника, идеи эти носились в воздухе. И понятно, что канцлер должен был приложить к этому руку. Но доказательств не было, была только надежда, что проговорится ненароком. Но Бестужев все отрицал: какие еще тайные встречи? Все явно, все на глазах. А что выхлопотал для Штамбке орден польского Белого орла, так о том его просил Понятовский, а что к Понятовскому хорошо относился, так должен быть хоть кто-то из иностранных посольств, кто ему, канцлеру, верен в этом враждебном лагере. Об интригах против себя графа Эстергази и маркиза Лопиталя отвечал подробно и с удовольствием, этих врагов ему не надо было щадить.

Больше всего императрицу злила неискренность Бестужева. По ее указу вновь и вновь возвращались к записке Бестужева, найденной в кирпичах. Против кого «поступать смело и бодро с твердостию», объясни, чего «подозрением доказать неможно». Бестужев терпеливо объяснял, что дело затеяно по необоснованным подозрениям, которыми ничего доказать нельзя, а великой княгине он советовал сохранять бодрость для избежания подозрений, а не против кого-либо конкретно. Иногда кажется, что не перехвати следствие этой записки у «трубача-охотника», то ему просто нечего было бы предъявить арестованному канцлеру.

Через четыре года, когда Екатерина II была на троне, Бестужев просматривал старые опросные листы по своему делу и даже оставил пометки на полях. Но историки предполагают, что не сам Бестужев уничтожил некоторые следственные материалы. Скорее всего, ненавидящий канцлера Волков просто не записывал часть его оправдательных ответов в опросные листы, а может, просто уничтожил их.

Допросов было много, ответов было много, иногда совершенно непонятных и незначительных: про купленный у Салтыкова дом в Гамбурге, про какие-то закладные, про долги, про сношения с гетманом Разумовским. После существенных вопросов с Бестужева требовали присяги: «На сие имеешь ты объявить сущую правду, так как тебе пред Всемогущим Богом на страшном и праведном суде стоять и приобщаться Святого Таинства тела Его и крови?» Бестужев с готовностью соглашался: «Я показал сущую правду и ни в чем не утаил, в чем утверждаюсь присягаю и Святым Таинством тела Его и крови».

В бумагах остался зачеркнутый вопрос, составленный Волковым, очевидно, он так и не был задан экс-канцлеру: «Известно тебе, что 8 августа минувшего года в Царском Селе имела ее императорское величество некоторый припадок болезни. А, напротив того, памятно тебе, что Апраксин, стоя под Тильзитом, имел намерение сие место укрепить, так что принятое потом, вдруг 14 и 15 чисел в ночь намерение, все бросая, с поспешанием назад идти, справедливую причину подает не только подозревать, но и несомненно верить, что, конечно, он о помянутом припадке уведомлен был. И потому имеешь ты показать, не ты ли его о сем уведомил, или хотя не ведаешь ли ты, что кто-либо другой это сделал». А кто этот другой, понятно – великая княгиня. Комиссия не позволила Волкову задать этот вопрос, потому что, во-первых, надо судить всех генералов, которые советовали отступление, и в первую очередь Фермора, во-вторых, это вопрос и государыне нельзя было показать из-за слов о ее болезни, и в-третьих – совсем не ясно было, стоило гробить великую княгиню или нет. Государыня на ладан дышит. После каждого ее припадка приближенные начинают старательно посещать молодой двор. А ну как завтра уже будет перемена власти?

До пыток дело не дошло. Елизавета, при всей своей нелюбви к Бестужеву, отдавала ему должное в верном служении России, а что на старости лет с ума сошел, так за это не пытают. Напоследок ему предъявили золотую табакерку с портретом Екатерины: «Отвечай, откуда сие у тебя?» Бестужев показал, что табакерку подарила ему сама великая княгиня во дворце за несколько месяцев до ареста.