• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Достижения Белесого Мака стали примером для всех. Командиры других подлодок стремились повторить его достижения или даже превзойти их. Слежка за советскими ракетными подлодками вскоре стала одной из главных задач ВМС, хотя не все принимавшие участие в выполнении этих опасных операций были такими же умелыми и удачливыми, как Мак.

По крайней мере, две подлодки поставили США на грань объявления ядерной тревоги, когда сообщили по радио, что преследуемые ими подлодки типа „Янки“ открыли крышки пусковых шахт и готовы к пуску ракет. В обоих случаях американские лодки вскоре снова радировали о том, что советские лодки просто проводят боевую подготовку.

В течение нескольких месяцев после подвига Мака произошло несколько столкновений между американскими и советскими подлодками, то есть таких происшествий, которые поставили под угрозу срыва подготовку соглашения между США и Советским Союзом о разрядке напряженности. Был случай, когда американская подлодка „Гато“ (бортовой номер SSN-615) в ноябре 1969 года столкнулась со старой советской подлодкой типа „Хотель“. Сергей Георгиевич Горшков, многолетний главком ВМФ, выслал в Баренцево море корабли на поиски вторгшейся лодки. Он надеялся найти подтверждение тому, что „Гато“ затонула. Советский адмирал не был кровожадным, но столкновение произошло за два дня до начала запланированных в Хельсинки переговоров о контроле над вооружениями. Горшков был потрясен тем, что президент США Никсон и его советник по национальной безопасности Киссинджер могли предлагать переговоры о контроле за вооружениями, позволяя при этом своим подводникам вторгаться в советские территориальные воды.

Доказательство в виде стального корпуса „Гато“ дало бы Горшкову шанс нокаутировать это предложение о рукопожатиях. Но его кораблям не удалось найти „Гато“, которая на полной скорости удрала. По приказанию командующего Атлантическим флотом, командир „Гато“ составил фальшивый доклад о походе, из которого следовало, что лодка якобы вернулась из похода за два дня до столкновения.

Офицеры военно-морской разведки во время брифингов у президента Никсона и его помощников в своих сообщениях почти всегда упускали упоминания о существенных инцидентах на море. Поэтому на подводные силы и не оказывалось давление, чтобы они приостановили свои наглые операции, даже после двух более или менее значительных столкновений в 1970 году, одного в Баренцевом море, а другого – в Средиземном.

…В тот год случился и третий инцидент, настолько тяжелый и опасный, что ВМС были вынуждены немедленно доложить руководству Пентагона и самому президенту Никсону.

Это произошло в конце июня 1970 года. Американская подлодка „Тотог“ (бортовой номер SSN-639) шла в район Петропавловска, крупной базы советских ракетных лодок на Камчатке. Командиром лодки был 39-летний капитан первого ранга Б. Балдерстон. Преодолев последствия перенесенного в детстве ревматизма, он в молодости входил в состав сборной команды США по плаванию. Обучаясь в университете штата Небраска, специализировался на изучении пустынных скорпионов, а затем, во время корейской войны, поступил на службу в ВМС. Там его назначили ответственным за уничтожение артиллерийских снарядов, оставшихся со времен Второй мировой войны. В конце концов он перешел служить на дизельные подлодки, поскольку, по его мнению и по мнению его жены, эта служба была более безопасной. Позже он подумывал отказаться от службы на тесных и грязных дизельных подлодках и пойти изучать медицину. Но до того, как он смог написать заявление в медицинскую школу, Риковер заманил его на атомные лодки. Балдерстон решил, что ему, видимо, суждено оставаться на подводных лодках. Он верил в это даже после того, как все его иллюзии о безопасности развеялись после гибели подлодки „Скорпион“. Балдерстон был инженером при строительстве этой лодки, и после ее исчезновения его довольно часто вызывали с лодки „Тотог“ для дачи показаний в комиссию по расследованию инцидента с подлодкой „Скорпион“.

На подлодке „Тотог“ он прославился весьма своеобразно. Например, во время стоянок в порту Балдерстон мог в баре перепить любого члена экипажа своей лодки. Вместе с тем он был помешан на том, что орехи оказывают благотворное влияние на состояние здоровья. Пил кофе только марки „Санка“ (без кофеина), вместо полноценного кофе, которым поддерживало бодрость большинство экипажа. Кроме того, он требовал, чтобы на лодке всегда был обильный запас колотых грецких орехов, и ел их после каждого приема пищи, потому что в них содержится много лецитина. У него была удивительная способность поднимать свои седые густые брови поочередно. И правая, и левая бровь могли по отдельности подниматься вверх. Этим он пользовался для более сильного выражения своих чувств. Когда кто-нибудь из членов экипажа на квалификационных экзаменах с трудом подыскивал ответ, одна из бровей командира начинала подниматься. А если ошибка в ответе была особенно глупой, то одна из его бровей буквально подпрыгивала вверх. Одного из молодых моряков это настолько шокировало, что при докладе, как только командир поднимал одну из своих бровей, тот начинал заикаться. Для экипажа эти брови были такими же незабываемыми, как мастерство, которое Балдерстон продемонстрировал во время своего похода на лодке летом 1969 года, в результате которого за лодкой закрепилась кличка „Грозная T“.

Лодку послали проследить за испытаниями новой советской крылатой ракеты от момента запуска и до падения. В отличие от баллистических ракет „Янки“, крылатые ракеты представляли меньшую угрозу территории США. Но это оружие могло уничтожить огромный американский авианосец с расстояния до 250 морских миль, а авианосцы все еще оставались одними из основных площадок для самолетов бомбардировщиков, совершавших рейды на Вьетнам. Подлодки типа „Эхо“, каждая вооруженная восемью крылатыми ракетами с обычными или ядерными боеголовками, были замечены в момент преследования американских авианосцев в Юго-Восточной Азии. Если Советский Союз будет непосредственно вовлечен в войну во Вьетнаме, то военно-морской разведке необходимо знать как можно больше об этих крылатых ракетах и подлодках, на которых они находятся. Задача Балдерстона заключалась в том, чтобы выяснить, сколько ракет подряд и за какое время может выпустить лодка, определить электронные импульсы, по которым можно установить траекторию их полета, а также перехватить переговоры, по которым можно выявить уязвимые места. Следовало также попытаться сделать фотоснимки запусков для того, чтобы аналитики в США смогли замерить пламя во время полета ракеты и рассчитать, какое ракетное топливо используется.

Балдерстон нагло провел лодку через советскую сеть гидрофонов прямо под корпусами группы советских надводных кораблей и одной подлодки, держась на глубине около 20 метров. Большую часть времени концы перехватывающих антенн и перископ касались волн. Объектив перископа был так близко к воде, что каждая третья волна накрывала его.

По– видимому, самым трудным было удерживать 4800-тонную „Тотог“ на заданной глубине, несмотря на то что она постоянно набирала воды и становилась тяжелее. Подлодки набирают воду частично для того, чтобы охлаждать свои реакторы, и помпы откачивают отработанную воду в океан. Но работающие помпы создавали бы слишком много шума, что было небезопасно вблизи советских кораблей. Поэтому один из вахтенных офицеров на горизонтальных рулях, Майкл Кой, был вынужден удерживать „Тотог“ на перископной глубине без помощи помп.

Это была нервотрепка, особенно для Коя, который служил на лодке всего три месяца. Балдерстон решил помочь Кою и прибегнул к старому приему подводников: приказал всему личному составу, свободному от вахты, собраться в носовой части, затем перейти в корму, около машинного отделения. В течение нескольких часов люди перемещались туда и обратно, создавая живой противовес, помогая удерживать нужную глубину.

„Тотог“ двое суток вела наблюдение, проследив за всем циклом испытаний от начала до конца. Балдерстон привез так много данных, что ВМС наградили его одной из высших наград – орденом „За заслуги“.

И вот летом 1970 года Балдерстон вел „Тотог“ в район Петропавловска. Он и его экипаж были уверены, что смогут выполнить любую задачу. Первой из них была слежка за советской подлодкой типа „Эхо II“. Эта слежка могла оказаться очень важной для безопасности американских авианосцев у берегов Вьетнама.

На счастье, именно „Эхо II“ показалась на экранах гидролокатора, как только „Тотог“ вошла в советские воды. Советская подлодка шла на юг от Петропавловска, предоставлялась хорошая возможность проследить ее патрулирование с самого начала.

„Эхо“ была дизельной подлодкой, и казалось, что следить за ней не составит труда. Но ни одна слежка на деле не оказывается легкой. Полагаясь на пассивный гидролокатор, гидроакустикам „Тотога“ чаще доводилось „интерпретировать“ сигналы, чем получать изображение на дисплее.

Помогало то, что командир советской подлодки не предпринимал никаких мер предосторожности против слежки. Имея на хвосте „Тотог“, советская лодка, громыхая двигателями, совершала какой-то странный маневр, который американские подводники называли „подводным танцем казаков“ И советские, и американские подводники исполняют эти подводные танцы, состоящие из произвольных направлений движения, как бы выписывая восьмерку, совершают резкие повороты и изменения глубины с целью встряхнуть все предметы, чтобы убедиться, какой шум производит лодка и все ли правильно уложено и закреплено на своих местах. И невозможно угадать, какой приказ отдаст командир: повернуть направо, налево, вверх или вниз.

Способ слежки за подлодкой, то совершающей повороты в разные стороны, то меняющей глубину погружения, заключается в том, чтобы немного отстать от нее, чтобы легче проследить за ее движениями. Но „Тотог“ не отставала. И вот, после нескольких часов энергичного маневрирования советская подлодка начала идти обычным ходом. Балдерстон и другие старшие офицеры оставили на боевых постах своих заместителей. Командир спустился в свою каюту поспать. В прошлогоднем походе с целью наблюдения за испытаниями советских ракет он оставался центральном посту почти 48 часов.

В этом походе на „Тотог“ находились два старшины гидроакустиков вместо одного. Но вышло так, что когда командир спал в своей каюте, в рубке гидролокатора не оказалось ни одного из старшин. Один был назначен вахтенным руководить рядовыми матросами в центральном посту, второй отдыхал после вахты. В результате в рубке гидролокатора оказался один молодой гидроакустик первого класса Линдсей.

До этого похода Линдсей стал известен тем, что оказался случайно сфотографирован с супругой президента США П. Никсон. Первая леди посещала раненых на войне во Вьетнаме в военном госпитале в Гонолулу. Линдсей находился в этом госпитале в результате аварии на своем скоростном мотоцикле, который он ласково называл „Бетси“. Когда первая леди подошла к его койке, никто не осмелился сказать ей, каким образом он получил ранение. Ее сфотографировали вместе с Линдсеем, и снимок был напечатан во многих газетах.

В результате аварии на мотоцикле одна нога Линдсея оказалась на 2,5 см короче другой. Из-за этого на подлодке „Тотог“ его прозвали „Полтора шага“. Теперь он слушал шумы подлодки „Эхо“ и передавал информацию в центральный пост, где находился старший помощник командира, который выдерживал направление. Когда „Тотог“ проходила глубины 40–60 м на средней скорости 12–13 узлов, она почему-то опасно приближалась к „Эхо“. В конце концов старший помощник послал за командиром.

Балдерстон прибежал в центральный пост в банном халате и тапочках. Вахтенный офицер Ван Хофтен доложил обстановку. Один из старшин-гидроакустиков, Пол Уотерс, тем временем вернулся в рубку гидролокатора и, надев наушники, начал слушать шумы „Эхо“. Внезапно он пробормотал: „Сукин сын, он близко“. И помчался докладывать об опасном сближении командиру.

Балдерстон возвышался над невысоким старшиной, уставившись на него глазами из-под своих знаменитых бровей. Он сел на складной стул около перископа, давая понять, что вступил в командование.

Ван Хофтен, будучи вахтенным офицером, громким голосом отдавал приказания. При этом все понимали, что приказания идут от Балдерстона. Он больше не покинет центральный пост, не вернется на свою койку и даже не переоденет банный халат. Рядом с ним находился М. Кой, капитан сборной спортивной команды ВМС, по сути своей гражданский человек. Кой научился воздерживаться от заявлений, что не намерен оставаться в ВМС, а Балдерстон перестал расхваливать преимущества военной жизни. Кроме того, Кой исполнял на лодке обязанности по снабжению и доставлял озабоченному своим здоровьем командиру витамины, бескофеиновое кофе „Санка“ и достаточное количество грецких орехов, чтобы удовлетворить потребность его организма в лецитине.

Балдерстон начал внимательно разглядывать осциллоскоп. На его экране единственный желтый электронный изгиб представлял гидролокационное изображение советской лодки. Обычно экран высвечивает до десятка и более слабых изгибов – компьютерных изображений шумов, производимых отдаленными судами, земными массивами и даже китами. Но изображение „Эхо“ было большим, ярким и прыгало по экрану туда-сюда. Этому находилось только одно возможное объяснение: лодка очень близко, совсем рядом. „Вот она подходит… вот она уходит…“, – комментировал командир. Старший помощник стоял слева и изучал навигационную прокладку на карте. В гидролокационной рубке акустики продолжали следить за советской подлодкой. Мысленно они отсеивали мягкие ритмичные звуки ее гребного винта от завесы океанского шума в своих наушниках. Но ничто из того, что они слышали или видели на экране, не показывало глубины ее погружения. Они могли только слушать и гадать. Вот уже несколько минут расстояние между лодками находилось около отметки „ноль“. Акустик даже высказал предположение, что „Эхо“ поднялась почти на поверхность и может оказаться почти над „Тотог“. Затем ему показалось, что „Эхо“ вновь погружается.

Было бы легче, если бы „Тотог“ получила новое приспособление, предназначенное определять глубину погружения другой лодки путем измерения создаваемого ею возмущения в воде. Устройство состояло из четырех гидрофонов, которые предполагалось установить на рубочных рулях. Но на судоверфи это сделать не успели, и лодка в нужный момент оказалась без ценного приспособления.

Изображение на осциллографе запрыгало снова, на сей раз лихорадочно. „Вот она, подходит…“, – начал фразу командир и не закончил. Изображение на осциллографе исчезло. В этот момент операторы гидролокатора потеряли все следы „Эха“. Никто не знал, ушла она вправо или влево. Она просто ушла.

Но вскоре советская подлодка дала о себе знать самым страшным образом. Эта 6000-тонная субмарина ударила сначала по верху рубочных рулей „Тотог“. Затем ее гребной винт проскрежетал по металлическому корпусу „Тотог“ с таким грохотом, что гидроакустики вынуждены были отключить свои наушники.

„Тотог“ резко накренилась на правый борт на 30 градусов, ее отбросило назад и вниз. Люди едва удержались на ногах. В центральном посту повсюду валялись чашки, карандаши, линейки и карты. В торпедном отсеке три человека, спавшие на торпедах, скатились с матрацев на палубу.

Один из моряков бросился к водонепроницаемой переборке и задраил дверь. Он даже не заглянул внутрь торпедного отсека, чтобы убедиться, нет ли там кого-нибудь. В соответствии с инструкциями, он обязан был, прежде всего, задраить именно эту дверь, ведущую в отсек, имеющий люки, ведущие за борт. Оказалось, что он запер там молодого торпедиста, прибывшего на лодку лишь за три месяца до ее выхода в этот поход, который перепугался не на шутку. Прошло несколько минут, прежде чем все убедились, что прочный корпус не пострадал, и перепуганного молодого моряка выпустили из торпедного отсека.

Офицеры, не занятые на вахте, бросились на свои боевые посты, предусмотренные на случай столкновения. Вахтенный офицер отдал свои последние распоряжения и передал вахту командиру. Балдерстон распорядился: „Тревожный сигнал о столкновении не давать“. Было уже слишком поздно соблюдать тишину с целью избежать обнаружения, равно как и не было необходимости объявлять по лодке о происшедшем столкновении. Тем не менее, в соответствии с распределением обязанностей, экипаж спокойно передал тревожное сообщение о столкновении друг другу, из одного отсека в другой. Таким же образом из отсека в отсек, в обратном порядке, доложили, что в отсеках разрушений не обнаружено.

Гидроакустики снова приступили к прослушиванию. То, что они услышали и что было записано на пленку, казалось, подтверждает худшее. Похоже, что один из гребных винтов советской лодки был оторван, и из-за отсутствия сопротивления воды турбина, вращающая гребной вал, пошла вразнос. Если это так и если ее прочный корпус пробит, то она затонет в океане, на глубине более 600 метров. У нее произойдет направленный внутрь взрыв, и никто не спасется.

Позже гидроакустики услышали в наушниках звуки, напоминающие запуск и шум работающего двигателя. Послышалось громкое хлопанье дверями, похожее на то, что на лодке задраивали водонепроницаемые переборки. Наконец, гидролокатор уловил какие-то хлопки, которые оператор гидролокатора Линдсей интерпретировал, как треск разрушающейся стали.

После этого океан показался притихшим. Акустики пытались услышать что-либо, указывающее на то, что советская лодка удаляется или продувает балластные цистерны. Но всякие звуки просто прекратились.

Кто– то в гидролокационной рубке выключил магнитофон, на котором велась запись по принципу бесконечной петли. Если бы магнитофон оставался включенным, то запись столкновения через некоторое время оказалась бы стертой.

В глубоком напряжении операторы продолжали поиск, пытаясь найти хоть какой-нибудь признак того, что советская лодка спаслась. Тишина в наушниках могла означать лишь одно: 99 подводников беспомощно тонут в запредельную глубину. Теперь уже не имело особого значения, что это были советские люди.

Через несколько минут Балдерстон приказал быстро уходить. Не было даже мысли всплыть или подняться на перископную глубину. Фактически это был трусливый подводный побег с места происшествия. Экипаж „Тотог“ не собирался предпринимать поиска оставшихся в живых людей и обломков, что обычно делается в морской практике при столкновениях. Основное указание Балдерстону было избегать дальнейших встреч с советскими кораблями.

„Тотог“ шла на восток со скоростью 12 узлов, с креном в 10 градусов на правый борт. Каждый раз, когда Балдерстон прибавлял скорость, его лодка кренилась еще больше. Одна за другой стальные плиты, приваренные к рубке, отрывались водой. Каждая из них падала на корпус лодки со страшным грохотом.

Вода проникала в центральный пост через пробоину, сделанную гребным винтом советской подлодки. Но пройдет много часов, прежде чем „Тотог“ всплывет и небольшая группа офицеров под покровом темноты сможет тщательно осмотреть внешние повреждения.

Подводники в спешке пытались избавиться от свидетельств катастрофы. Командир и старшие офицеры собрались в кают-компании, чтобы обсудить, что произошло. Там их приветствовал Скот Лейдиг, один из „спуков“, прикомандированных к „Тотог“. Он был морским пехотинцем, которого командировала военно-морская контрразведка, поскольку он свободно владел русским языком. Зная, что ничем не мог помочь во время столкновения, и чтобы никому не мешать, он устроился в кают-компании и там ждал развязки этого происшествия. Лейдиг был ветераном войны во Вьетнаме, на „Тотог“ его знали как интересного рассказчика. Показалось, что командир и Лейдиг заранее сговорились отвлечь офицеров от тяжелых воспоминаний о происшествии. Балдерстон спросил Лейдига, испытывал ли он когда-нибудь настоящий страх? Лейдиг, похоже, намек понял и начал ужасный рассказ о том времени, когда он командовал взводом во Вьетнаме. Ему пришлось вести взвод, чтобы уничтожить снайпера, замаскировавшегося на рисовом поле. Внезапно взвод оказался под огнем другого снайпера. Единственным укрытием, куда бросился Лейдиг, было небольшое дерево. Как только он приземлился за деревом, автоматная очередь срезала ему рюкзак со спины.

Офицеры внимательно слушали Лейдига, а их руки все еще подрагивали. По ходу рассказа у них стали появляться мысли о том, что, пожалуй, Лейдигу пришлось пережить больше, чем им.

Затем в течение двух часов командир и старшие офицеры пытались совместно восстановить детали инцидента и пришли к единому заключению, что „Тотог“ должна была бы идти на другой глубине. Никто не говорил о том, что могло случиться с советской подлодкой и ее экипажем.

Впервые офицеры видели Балдерстона почти застенчивым. Лишь один раз он тряхнул головой и промолвил: „Вы должны обращать внимание на то, на что нужно обращать внимание – безопасность корабля, безопасность экипажа, и, конечно, избегать опознания…“

Балдерстон не закончил фразу. Но и не было нужды заканчивать ее. Офицеры поняли, что он имел в виду. Позже он скажет то, о чем все думали в течение нескольких часов до тех пор, пока „Тотог“ не всплывет и его офицеры не оценят повреждения, а он сам не убедится, что его лодка сможет вернуться в Перл-Харбор. „Ну вот, так идет моя карьера, – наконец скажет он и добавит: – Я теперь могу забыть о звездах“. Он потерял все шансы стать адмиралом.

Когда они были в 150–200 милях от Советского Союза, Балдерстон приказал всплыть. Несколько офицеров выбрались через носовой люк в темноту ночи. Они не могли выйти обычным путем, через центральный пост и ходовую рубку. Люк, ведущий в ходовую рубку, был проломан, а ходовая рубка залита водой.

Когда офицеры вышли на палубу, то увидели, что рубочный руль выгнут назад, возможно на одну треть или больше. Как будто это массивное сооружение было сделано из картона. Кусок гребного винта советской лодки врезался в крышку верхнего люка ходовой рубки. Один из перископов оказался безнадежно погнут. Большинство антенн электронных мачт загнулись внутрь и были бесполезны. Послать сообщение домой представляло большие трудности, но было необходимо доложить командованию ВМС на Тихом океане о происшествии.

Экипаж соорудил временную антенну из провода, натянутого над верхней палубой лодки. Через некоторое время удалось передать короткое сообщение о том, что имело место серьезное столкновение с советской подлодкой и „Тотог“ прекращает операцию за два месяца до срока.

В ответ последовало указание: „Тотог“ идти вдали от ближайших портов прямо в Перл-Харбор». Чуть позже последовало уточнение: «Лодке не входить в Перл-Харбор до наступления полной темноты, заходить в порт с выключенными ходовыми огнями, при полном затемнении».

По пути домой Балдерстон собирал экипаж посменно и предупреждал всех, что ведение разговоров о столкновении запрещено где бы то ни было, кроме официальной комиссии по расследованию.

Прибытие «Тотог» в Перл-Харбор датировано в вахтенном журнале 1 июля. Ее завели в сухой док судоверфи, и рубочные рули были задрапированы огромным покрывалом. Никто без специального разрешения не имел права осматривать повреждения, даже экипаж. Экипаж задержали на борту еще на 24 часа, до тех пор, пока повреждения не были надежно закрыты и каждый член экипажа не подписал обещание о сохранении происшествия в тайне. Один из моряков намеревался сохранить осколок корпуса советской лодки в качестве сувенира, запрятав его в свой рундучок на борту «Тотог». Через несколько месяцев это вскрылось, и контрразведчики настояли на том, чтобы он передал им этот осколок.

Контр-адмирал В. Смолл, командующий подводными силами на Тихом океане, встретил «Тотог» на пирсе и был одним из первых, узнавших детали происшествия. Кроме него о случившемся было доложено адмиралу Муреру, бывшему командующему ВМС на северной Атлантике, впоследствии назначенному председателем объединенного комитета начальников штабов. Либо Мурер, либо кто-то другой из верхнего эшелона разведки в Пентагоне доложил эту печальную весть министру обороны М. Лэйрду. Все докладывалось только устно. Никто не хотел оставлять следов на бумаге.

Лэйрд лично доложил президенту Никсону о том, что произошло столкновение и советская подводная лодка, похоже, затонула. Лэйрд сейчас припоминает, что реакция Никсона была не совсем понятной.

Было ясно, что США не намерены сообщать Советскому Союзу о том, что, как полагали официальные лица, в 50 милях от полуострова Камчатка существует безвестная подводная могила. Учитывая особую секретность, которая окружала все операции подводных лодок, само собой разумелось, что Белый дом не собирался сообщать о столкновении двух атомных подлодок с ядерным вооружением, причем в один из самых напряженных моментов в отношениях между США и Советским Союзом. Кроме того, у Советского Союза за последнее время было так много происшествий на море, что Никсон и его советники решили, что Советский Союз, по-видимому, возложит вину за гибель очередной лодки на свою несчастную отсталую технологию.

Была создана комиссия по расследованию, хотя все, связанные с инцидентом, были уверены, что советская лодка погибла. Действительно, Смолл, Мурер и Лэйрд теперь говорят, что они точно помнят, что им докладывали о гибели советской подлодки типа «Эхо». Другие бывшие старшие офицеры ВМС, включая и того, кто слышал магнитофонную запись гидролокатора, говорят, что заключения о гибели советской лодки основывались главным образом на устрашающих звуках, записанных на пленку. Но должностные лица из ВМС заявляют, что без убедительных доказательств официальное заявление о том, что советская подлодка затонула, не может быть занесено в документы ВМС США.

Вскоре после столкновения Дж. Бредли срочно прибыл в Перл-Харбор, чтобы попытаться точно установить причину этого происшествия. В лучшем случае можно было предположить, что командир советской подлодки совершил неожиданный, неосторожный и гибельный маневр. Но такое предположение сразу же породило встречный вопрос, и Бредли стало ясно, что командирам американских подлодок необходимо видоизменять свою тактику. Из случившегося можно было сделать четкий вывод о том, что слишком велика опасность удара в борт на большой скорости. Если такое случится, то обе лодки неминуемо могут погибнуть.

Поэтому Бредли ввел новые правила ведения слежки, в которых официально закреплялись приемы, разработанные и проверенные на практике «Белесым Маком». Подлодки должны вести слежку, держась либо немного правее, либо немного левее преследуемой лодки. Это даст американским лодкам более широкие возможности для маневрирования в экстренных случаях и, кроме того, позволит по-прежнему прятаться в шумах кильватерной струи преследуемой лодки. Было добавлено еще одно правило, противоречившее приемам Мака, – лодки должны вести слежку с более безопасных дистанций.

Бредли не винил Балдерстона в инциденте. И Балдерстон, которому был запланирован перевод с «Тотог», вступил в командование дивизионом из четырех подлодок, в число которых входила и «Тотог». Но он оказался прав в отношении получения им адмиральского звания. Этого так и не произошло. Он ушел в отставку через семь лет и стал баптистским священником. Его сердце, ослабленное еще в детстве ревматизмом, не выдержало, и он умер в 1984 году. Он никогда не говорил ни своей жене, ни детям о том столкновении.

Молчание Балдерстона было типичным. Связанные обязательствами соблюдения секретности, подводники не могли искать эмоционального утешения, которое получают в большинстве случаев мужчины от своих жен и детей в случаях неприятностей по работе. Его вдова Ирен Балдерстон говорит:

«Не в его натуре было что-либо рассказывать. А я даже и не мечтала спрашивать его или совать нос в его дела».

Пожалуй, единственные разговоры об инциденте велись среди членов экипажа «Тотог». Рассказывали о нем вновь прибывающим на лодку. Подводники шепотом говорили друг другу о том, почему у лодки изогнутый рубочный руль, и одна группа акустиков передавала другой припрятанную запрещенную магнитофонную ленту с записью звуков с гидролокатора во время столкновения. За пределами же лодки эта пленка прокручивалась в школе гидроакустиков, в качестве анонимного примера шумов тонущей советской подводной лодки. Затем через двадцать лет судьба советской подлодки типа «Эхо II» неожиданно стала предметом обсуждения.

Уже после распада Советского Союза Борис Багдасарян, бывший командир советской подлодки, выступил с заявлением, что именно он командовал той подлодкой, которая столкнулась с «Тотог», и что он жив и здоров. А поскольку и в Советском Союзе, и в США было очень мало людей, которые знали, что их правительства длительное время скрывали ужасный инцидент, его сообщение привлекло мало внимания. Но рассказанная Багдасаряном история подтверждается высокопоставленными представителями советских ВМС, и его повествование совпадает со многими подробностями, предоставленными членами экипажа «Тотог». Хотя имеются и несколько расхождений. Сидя в своей московской квартире с сигаретой в руке, Багдасарян, с поседевшими волосами, худощавого телосложения, производил впечатление скорее стареющего профессора, чем командира подлодки. Но он был командиром подлодки более десяти лет до того, как вывел подводную лодку (бортовой номер К-108) в трехсуточный учебный поход в июне 1970 года.

Багдасарян участвовал в экспериментах на советских дизельных подлодках, в том числе на той, которую американцы называли типа «Виски». Он вел ее в подводном положении в течение 30 суток, несмотря на дефекты в ее конструкции, в результате чего часть выхлопных газов засасывалась обратно в лодку через шнорхель. К концу месяца экипаж был настолько отравлен, что руки и ноги у моряков распухали. В Советском Союзе, по словам Багдасаряна, после этого похода в воспитательных целях говорили о высоких моральных качествах советских моряков. Но так высказывались политработники, с которыми офицер-подводник не раз конфликтовал.

Не боялся Багдасарян и американцев. По его словам, однажды он «атаковал» американский линкор «Нью Джерси», открыто преследуя его на пути в Тонкинский залив, и если бы у него был приказ, то утопил бы линкор. Он также заходил в американские воды, чтобы попытаться проследить за американской подлодкой с баллистическими ракетами, когда она покидала Гуам, затем составил фальшивый доклад о патрулировании, как это делали некоторые американские командиры подлодок. Ему не удавалось следить за американской лодкой более 18 часов (просто мелочь по сравнению с подвигом «Белесого Мака»), но этого было достаточно, чтобы заслужить репутацию одного из самых смелых командиров на советском флоте.

При этом он всегда оставался суеверным и боялся катастрофы. Однажды он предпочел задержаться с выходом, чем выйти в море без счастливого для экипажа талисмана, крысы Машки. Чтобы выиграть необходимое время, он сказал адмиралу, что в холодильнике лодки слишком много мяса, датированного 1939 годом. «Побег крысы с корабля – хорошо известный признак беды, – говорит Багдасарян. – Вот почему нужно было задержать наш выход в море». Однако на борту «К-108» так и не оказалось счастливого талисмана в тот зловещий день. Возможно, ей нужно было бы иметь его.

Багдасарян говорит, что «К-108» совершала учебный поход, маневрировала, выполняя циркуляции с изменением глубины погружения. Очень похоже на то, что и предполагал экипаж «Тотог». Рано утром 24 июня его лодка совершала циркуляцию на глубине 40 метров с постоянной скоростью 5 узлов.

Подлодка поднялась на перископную глубину, чтобы принять сообщение с берега. Затем снова ушла на глубину 40 метров и начала поворот на 90 градусов вправо. Идея заключалась в том, чтобы провести тренировку на проверку звуков в районе, который экранировался шумами, создаваемыми собственными винтами. (Американцы так и предполагали.)

Как рассказывает Багдасарян, его акустики вскоре услышали звук, который они приняли не за американскую подлодку, а за имитатор шумов подлодки-приспособления, похожей на торпеду и создающей такие же звуки, как и подлодка, ведущая слежку. Через четыре минуты акустики потеряли контакт. А через две минуты раздался грохот…

Что происходило затем в советской лодке, было похоже на то, что, по словам американских подводников, они вообразили себе. Палуба «К-108» стала наклоняться вперед сначала на 20 градусов, затем на 30 градусов. Лодка стала выходить из-под контроля.

«Под нами была глубина 2500 метров, – уточняет Багдасарян, – я объявил аварийную тревогу, приказал продуть носовую часть главной балластной цистерны. Никаких изменений. Стали продувать всю главную балластную цистерну. Снова бесполезно, лодка продолжала тонуть. Дал команду задраить водонепроницаемые переборки. В ответ – тишина. Экипаж, по-видимому, был в шоке».

«Сказать по правде, я начал сомневаться в тот момент в возможности успешного всплытия», – говорит Багдасарян. Он закричал на своих опешивших подчиненных. Наконец, стали поступать доклады: «Я слышу, шум воздуха стихает», – доложил гидроакустик.

К тому моменту командир понял, что произошло столкновение с другой подлодкой. Уменьшение шума воздуха могло означать, что другая лодка тонула рядом с советской или, возможно, всплывает.

Старший механик Володя Дыбский приполз в центральный пост буквально на животе, подтягиваясь руками. Его ноги были парализованы. Он продолжал лежа отдавать распоряжения. Между тем «К-108» продолжала тонуть уже семь минут. Багдасарян прокричал, как ему казалось, свое последнее распоряжение: «Задний ход».

Это был шаг отчаяния. Если экипажу удастся произвести переключение двигателей на задний ход, то подлодка сможет вытащить себя на поверхность. Но при этом он знал, что при таком крутом снижении реверсивная муфта может и не сработать.

«К– 108» начала вибрировать. Внутри лодки стрелка глубомера задрожала, затем остановилась на отметке 70 метров, потом стала двигаться вверх до 50 и 25 метров. С глубины 25 метров она летела к поверхности, как пробка из бутылки шампанского.

Как только «К-108» всплыла на поверхность, открыли люк и увидели сияющее солнце. Осмотрели весь горизонт, но ни одного корабля не увидели и подумали, что произошло худшее с американской лодкой. «Я на секунду задумался: утопили братьев подводников, – говорит Багдасарян, – тяжело было это осознавать».

В то время, когда советские подводники сообщали об инциденте своему командованию, удалось поймать звук уходящей подлодки. Ею и была «Тотог», уходящая с места происшествия со скоростью 15 узлов.

Багдасарян говорит, что «К-108» доковыляла до порта с одним работающим винтом. Вал ее правого винта был безнадежно погнут, в легком корпусе зияла большая дыра. Треск разрушения легкого корпуса, по-видимому, и был записан в гидролокаторной рубке «Тотог». Но у «К-108» был второй прочный корпус. Американские подводники шутили, что советские подлодки строятся с двумя прочными корпусами потому, что их металлургия была советской металлургией. Но, очевидно, второй слой стального корпуса сдержал напор океанской воды и защитил экипаж «К-108».

«Дыра в легком корпусе была настолько большой, что в нее мог въехать троллейбус со своими штангами, – припоминает Багдасарян. – По правде говоря, если бы „Тотог“ ударила нас на несколько метров ближе к середине, мы были бы очень несчастными. Скорость американской лодки была довольно большой, и она несомненно пробила бы и легкий, и прочный корпус нашей лодки».

Багдасарян полагает, что пространство между легким и прочным корпусом было набито осколками «Тотог». Он говорит, что был уверен в том, что ударом снесло всю ходовую рубку американской лодки. Подобно моряку с «Тотог», который попытался придержать у себя осколки «К-108», члены экипажа советской лодки попытались сохранить для себя осколки американской лодки, но куски стали «марки HY-80» были конфискованы КГБ. Только Багдасарян отказался отдать и сохранил кусок в качестве сувенира.

Рассказ Багдасаряна немного расходится с повествованием, изложенным экипажем «Тотог». Он настаивает на том, что американская лодка врезалась в «К-108», а не наоборот. Заявляет, что советская лодка следила за «Тотог», следовавшей в Японию. Он также говорит, что, по данным советских разведывательных источников, оказавшись в Японии, «Тотог» проходила там длительный капитальный ремонт. Но «Тотог» никогда не заходила в Японию, а пошла прямо в Перл-Харбор.

Когда Багдасарян вернулся на базу, его вызвали на парткомиссию. Свалили на него вину за аварию. Занесли строгий выговор в учетную карточку. Это означало, что ему не разрешат поступить на учебу в военно-морскую академию. Его лодка прошла капитальный ремонт. Затем ее экипаж отправили на два с половиной месяца вести патрулирование в районе Сан-Франциско. «Эта боевая служба означала, – говорит Багдасарян, – искупить свою вину за неудачу или смыть кровью ошибку».

После этого столкновения среди советских подводников стала ходить новая шутка: «Американская атомная подлодка столкнулась с айсбергом в океане. Экипаж айсберга не пострадал».

Через шесть месяцев начальство Багдасаряна сняло с него взыскание. Каким-то образом оно долгие годы оставалось не снятым в его партийных документах, а затем уже и сам Багдасарян пожелал сохранить это пятно. На память. Как он сам рассказал, трудно будет найти еще одного коммуниста, в учетной карточке которого записано: «Строгий выговор за столкновение с американской атомной лодкой в подводном положении».

По ходу своего рассказа Багдасарян сделал паузу и поинтересовался, нельзя ли встретиться с командиром той американской лодки, чтобы посидеть, выпить и подумать вместе, как избежать подобных столкновений в будущем. Когда ему сказали, что тот американец давно умер, боевой советский командир помрачнел. «Жаль, – сказал он. – Я полагаю, этот инцидент не прошел для него бесследно».