• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

30 июля 1914 г. Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации, в ответ Германия объявила войну России. Как и другие европейские страны, втянутые в конфликт, Россия познала часы священного единения. 2 августа сотни тысяч демонстрантов стеклись к Зимнему дворцу, чтобы на коленях получить благословение царской четы.

Волна германофобии захлестнула страну. Санкт-Петербург был переименован в Петроград, начались погромы магазинов, принадлежащих немцам. Вспомнившая о славе Александра Невского, страна выступила ъ новый крестовый поход «под покровительством всех святых России», который должен был стать завершающим этапом того, что газета «Утро России» назвала «вековой войной рас». Собравшись на однодневную сессию, Государственная дума подавляющим большинством проголосовала за военные кредиты. Воздержались только депутаты-трудовики и социал-демократы, в то время как кадеты предложили «отказаться от междоусобиц до победы». Представители меньшинств провозгласили «преданность русскому государству и народу». Для российской буржуазии, увлеченной идеями панславизма и национализма, начавшаяся война была борьбой не только в поддержку «младшего сербского брата», но и за экономическое освобождение от германского засилья. Кроме того, победа над турками, действовавшими в союзе с центрально-европейскими державами, открыла бы наконец дорогу к Константинополю и выход к свободному морю. Таким образом, вопросы чести и национального интереса шли в этой войне рука об руку.

Мобилизацию десятка миллионов мужчин провели беспощадно, но она не вызвала серьезных проблем. Количество дезертиров было минимальным. Забастовочное движение резко пошло на убыль (35 тыс. бастующих за пять последних месяцев 1914 г.) из-за страха рабочих, закрепленных за оборонными предприятиями, перед отправкой на фронт.

Представители либеральной интеллигенции предложили государственным властям помощь, которую царь принял. Так сформировались Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам под председательством князя Г.Львова и Всероссийский союз городов, объединивший десятки муниципалитетов, стремившихся оказать гуманитарную помощь семьям солдат и жертвам войны. Символом патриотического движения стало провозглашение сухого закона. Государство отказывалось от значительного источника доходов, а подданные, подчинив все единственной цели — победе, пожертвовали одним из немногих удовольствий.

В первые месяцы войны действия Российской армии принесли некоторые надежды. Во исполнение соглашений с Францией генеральный штаб Российской армии развернул в установленные сроки наступление против Германии. Захваченные врасплох в Гумбинене, в Восточной Пруссии, немцы были вынуждены внести коррективы в план Шлифена, снять войска с Западного фронта, что помогло французам выиграть битву на Марне. Благодаря этим подкреплениям и удачному маневру немцы одержали крупную победу 27 августа при Танненберге, в Мазурии. Российская армия оставила там около 100 тыс. пленных, но все же отошла в боевом порядке.

Неудача при Танненберге компенсировалась успешными действиями против австрийцев. В сентябре — октябре русские войска заняли половину Галиции. В начале 1915 г. им еще удавалось сдерживать атаки немецких войск в Восточной Пруссии. Тем временем в войну на стороне центрально-европейских держав вступила Турция, что привело к серьезнейшим последствиям: закрытие Дарданелл почти полностью отрезало Российскую империю от мирового рынка (отныне импорт шел только через Архангельск и Владивосток) и поставило Россию в условия экономической блокады.

Российское правительство, как и другие; воюющие стороны, надеялось на быстротечную войну. Военные запасы были рассчитаны на трехмесячную кампанию. Уже в конце 1914 г. многие части испытывали недостаток патронов и снарядов. Блокада вынуждала страну опираться только на собственные силы. Ожидая плодов экономической перестройки, генштаб избегал ввязываться в крупные операции. Центрально-европейские державы развернули в мае 1915 г. широкое наступление, завершившееся полной победой. Фронт был прорван на всем протяжении, а половина Российской армии вышла из строя (150 тыс. убитых, около 700 тыс. раненых, 900 тыс. пленных). В результате этого беспрецедентного разгрома Литва, Галиция и Польша перешли под контроль государств германо-австрийского блока, которые поощряли там развитие национальных движений вплоть до признания (5 ноября 1916 г.) восстановления государственности Польши, в то время как царское правительство давало Польше лишь статус политической автономии. Потеря западных провинций лишила Россию изделий польской промышленности, которая была одной из самых развитых в империи, и вызвала массовый приток беженцев (более 4 млн.), что еще больше дезорганизовало общественную и экономическую жизнь страны. Национальная экономика не могла длительное время выдерживать бремя войны. Нужды десятимиллионной армии требовали полной перестройки экономики, которая достигла небывалого размаха: более 80% заводов России были переведены на военное производство. Тем не менее объем выпускаемой продукции по ряду причин оставался недостаточным: отсутствие должной организации, жестких планов экономической мобилизации, падение производительности труда, вызванное притоком на заводы новых рабочих, не имеющих квалификации, и деревенских женщин, кризис транспортной системы, особенно железных дорог (в 1916 г. четвертая часть локомотивного парка вышла из строя или была захвачена неприятелем), нехватка сырья, вызванная его приоритетным экспортом для покрытия части внешнего государственного долга (утроившегося за три года), недостаток оборудования, запасных частей и станков, поставка которых сократилась из-за экономической блокады. Война показала нагляднее, чем когда бы то ни было, экономическую зависимость империи от европейских поставщиков.

Вынужденное сосредоточение всей промышленной деятельности на военном производстве разрушало внутренний рынок. Промышленность не удовлетворяла нужды гражданского населения. За несколько месяцев в тылу образовался дефицит промышленных товаров. Не имея возможности купить то, что им нужно, крестьяне сократили поставки в города, в результате цены на сельскохозяйственные продукты выросли так же быстро, как и на промышленные товары. Страна вошла в полосу инфляции и дефицита. С июля 1914 г. по январь 1917 г. цены на основные товары поднялись в 4—5 раз. Заработная плата не поспевала за их ростом. Действительно, из перенаселенных, несмотря на мобилизацию, деревень прибывало слишком много дешевых рабочих рук, и это создавало противовес требованиям повышения оплаты труда. Условия жизни трудящихся катастрофически ухудшались. Число бастующих росло, подобно взрыву: менее 35 тыс. во втором квартале 1914 г., 560 тыс. в 1915 г., 1100 тыс. в 1916 г. Покупательная способность служащих падала еще быстрее. Перед лицом этой ситуации — рост цен, дефицит, снижение покупательной способности — правительство не приняло никаких мер для борьбы с инфляцией, для замораживания цен и заработной платы или введения карточной системы. Отсутствие последовательной экономической политики — лишь один из аспектов политического вакуума, постепенно охватывавшего страну с лета 1915 г.

В начале войны Николай II предоставил военному командованию в зоне действия армии очень широкие полномочия, но отступление 1915 г. расширило эту зону вплоть до центральных районов страны, и конфликт между военными и гражданскими властями стал неизбежен. Однако еще более глубоким было «взаимонепонимание» власти и общества. Основав уже в первые недели войны Всероссийский земский союз и Всероссийский союз городов, высшие круги общества ясно выразили решимость приобщиться к делам страны и внести свою лепту в общие усилия, направленные на ведение войны.

Под воздействием военного и экономического кризиса 1915—1916 гг. создавались и множились различные комитеты и общества, росла их роль в жизни страны. Комитет Красного Креста, первоначально скромная организация, постепенно подчинил себе всю санитарную администрацию страны. Земский и городской союзы слились в Земгор, чтобы попытаться централизовать военные поставки, особенно со стороны малых предприятий. В мае 1915 г. по инициативе А.Гучкова наиболее видные представители деловых и промышленных кругов создали Центральный военно-промышленный комитет — своего рода параллельное министерство, на которое возлагалась задача организации производства для оборонных нужд и распределения заказов между крупными предприятиями. Благодаря усилиям комитета в 1916 г. снабжение армии несколько улучшилось по сравнению с 1915 г. Русские войска смогли даже развернуть в июне 1916 г. успешное наступление в Галиции. Однако их продвижение (60 км за несколько дней) опять затормозилось из-за нехватки боеприпасов.

Со своей стороны потребители создавали огромные кооперативы, насчитывавшие по нескольку десятков тысяч членов. Власти, потеряв контроль над ситуацией, лишались одной функции за другой. В стране развивалась мирная революция.

Вместо того чтобы поощрять слияние общества, которое объединялось в целях прежде всего патриотических с властью, Николай II цеплялся за монархистско-популистскую утопию о «царе-батюшке, командующем армией своего доброго крестьянского народа». Следуя советам императрицы Александры Федоровны и Распутина, чье влияние при дворе не переставало расти, Николай II взял на себя верховное командование вооруженными силами, сместив великого князя Николая Николаевича (5 сентября 1915 г.), что в условиях национального поражения превращалось в самоубийство самодержавия. Изолированный в личном поезде в могилевской Ставке, он перестал управлять страной, положившись на Александру Федоровну, которая охотно занималась политикой, но, будучи по происхождению немкой, не пользовалась популярностью. Министры, пытавшиеся воспротивиться этому решению, были отстранены от занимаемых должностей. Позже (в январе 1916 г.) послушный И.Горемыкин был вынужден уступить свой пост губернатору Штюрмеру, протеже Распутина и бывшему сотруднику охранки, без стеснения афишировавшему свои реакционные взгляды. В течение 1916 г. власть, казалось, полностью разложилась. Принятые меры состояли единственно в замене одних некомпетентных и непопулярных министров другими, ничуть не лучшими (за год сменилось пять министров внутренних дел, четыре министра сельского хозяйства и три военных министра). В обществе камарилью во главе с Распутиным обвиняли в подготовке сепаратного мира и в умышленном потворстве вражескому нашествию на территорию страны. Становилось очевидным, что самодержавие потеряло способность управлять страной и вести войну.

В условиях отсутствия реальной власти легальная оппозиция, представители которой проявляли исключительную активность в работе различных комитетов и обществ, созданных для разрешения вызванных войной проблем, повела себя нерешительно, о чем писал Маклаков в известной притче, опубликованной в «Русских ведомостях» в октябре 1915 г. Автор сравнивал Россию с автомобилем, который ведет к неизбежной аварии неумелый шофер, отказывающийся выпустить из рук руль, зная, что пассажиры слишком трусливы, чтобы его отнять. П.Милюков в своих «Воспоминаниях» объясняет эту нерешительность, граничившую с параличом, страхом быть обойденными слева революционными движениями, сумевшими подчинить стихию уличных волнений. Словом, все это было далеко от духа Выборгского воззвания 1906 г.

Однако если на историческом удалении политический паралич либеральной оппозиции во время войны не оставляет сомнений, то ее активность, особенно на словах, порождала иллюзии. Священное единение было кратковременным. Уже на второй сессии Государственной думы, прошедшей во время войны (1 августа — 16 сентября 1915 г.), большинство депутатов под руководством октябристов и кадетов выделились в Прогрессивный блок, к которому примкнули около половины членов Государственного совета и даже отдельные министры. Цели блока, обнародованные 8 сентября, были весьма умеренными: «правительство, пользующееся доверием страны», конец военно-гражданского двоевластия в тылу, политическая амнистия, прекращение всякой религиозной дискриминации, подготовка закона об автономии Польши, политика умиротворения в финском вопросе, пересмотр законов 1890 и 1892 гг. о земствах и т.д. Николай II ответил приказом закрыть сессию 16 сентября, не назначив в нарушение основного закона даты ее следующего созыва. В течение 1916 г. легальная оппозиция умножила словесные атаки против самодержавия, но не предприняла никаких конкретных действий. Когда Дума наконец снова собралась (13 ноября — 30 декабря 1916 г.), в стране сложился такой политический климат, что даже правые националистические депутаты начали критиковать «бездарных министров». В своей нашумевшей речи на сессии Думы, текст которой распространялся по стране в списках, Милюков показал очевидность того, что политика правительства была продиктована «либо глупостью, либо изменой». Шидловский от имени фракции октябристов обвинил правительство в том, что, намеренно вызывая голод в столице, оно провоцирует мятежи ради оправдания заключения сепаратного мира. А.Керенский от имени трудовиков потребовал отставки «всех министров, предавших свою страну».

В январе 1917 г. Николай II под давлением общественного мнения отстранил Штюрмера, заменив его либеральным представителем знати — князем Голицыным. Несколько ранее при дворе, верном старым традициям, оформился заговор с целью избавиться от Распутина. Его убили — не без труда — в ночь с 30 на 31 декабря князь Юсупов, депутат-националист Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович. Успех этого заговора повлек за собой другие — между промышленниками (Коновалов и Терещенко), парламентариями (Гучков, Керенский, Некрасов) и военными (в частности, Брусиловым и Алексеевым) — ради устройства «дворцового переворота», который вынудил бы Николая II отречься от престола в пользу сына, чтобы тот правил под регентством великого князя Михаила Александровича. Легальной оппозиции это решение казалось единственно возможным. Либералы были единодушно против народного восстания, опасаясь, что массы пойдут за представителями крайне левых течений, а это еще больше разобщит усилия страны, направленные на ведение войны.

Так ли уж опасны были революционные движения? Никогда еще они не были так раздроблены, а это явное свидетельство бессилия. Действительно, война провела новые водоразделы внутри революционного лагеря. Плеханов, Кропоткин и многие другие считали, что русские должны защищать свою страну даже ценой временного соглашения с царизмом, потому как победа германского империализма принесла бы гибель международному социалистическому движению. Наряду с этими «социал-патриотами» (чье влияние ослабевало в течение всех военных лет) за отражение иноземного нашествия стояли «оборонцы», такие, как меньшевик Чхеидзе и трудовик Керенский, но при этом они были против прекращения борьбы с царизмом. Что же касается «интернационалистов», они, отрицая принцип национальной обороны, считали необходимым прежде всего восстановить Интернационал на новых основах, что вынудит правительство заключить мир без аннексий. Эта группа включала в себя меньшевиков, В частности Мартова и Троцкого, эсеров, в том числе Чернова и Натансона, а также большевиков и анархистов. Выбрав добровольную изоляцию, Ленин отказывался от сделок с виновниками крушения II Интернационала. Первое время он даже призывал к решительной пораженческой позиции. Затем в качестве уступки патриотическим чувствам русских он переместил акцент на «превращение пролетариями всех стран империалистической войны в войну гражданскую».

Вместе с Мартовым и Троцким Ленин принял участие в Циммервальдской конференции (сентябрь 1915 г.), собравшей 38 социалистов из 11 стран. Принятый на конференции манифест имел определенный резонанс. Осудив политику священного объединения, он призывал к борьбе за мир, раскрывая империалистический характер войны. Под этим воззванием подписались все русские социалисты, за исключением группы Плеханова. Левое рыло, представленное Лениным, Радеком и Бухариным, сочло манифест недостаточным. Они так же сдержанно отнеслись и ко второму, более решительному по тону манифесту, который циммервальдцы приняли в Кинтале в апреле 1916 г. Отныне группа Ленина («левые циммервальдцы») отказалась от сотрудничества со всеми другими течениями. Ленин теоретически обосновал свою позицию в книге «Империализм, как высшая стадия капитализма», законченной им в 1916 г. Он объяснял, что революция произойдет не в той стране, где капитализм наиболее силен, а в экономически слаборазвитом государстве, при условии, что ей будет руководить дисциплинированный революционный авангард. Война выявила «межимпериалистические противоречия» и тем самым опрокинула расчеты марксистской теории, сделав революционный взрыв в России более вероятным, чем где бы то ни было. Ленин считал также, что национальные выступления ускорят его и их следует поддерживать. Некоторые большевики (Бухарин, Радек, Пятаков) не соглашались в этом вопросе с Лениным, который остался в изоляции даже среди «левых циммервальдцев».

Разобщенные в эмиграции, революционные движения были разрозненными и в России. После ареста пяти своих депутатов в Думе (ноябрь 1914 г.) большевики снова ушли в подполье и попытались возродить местные комитеты, впрочем сразу же разгромленные полицией. Меньшевики в большинстве своем сотрудничали с трудовиками в рамках легальной оппозиции. В 1915 г. революционные движения были поставлены перед необходимостью принять ответственное решение, когда Центральный военно-промышленный комитет предложил создать рабочую группу из представителей трудящихся для участия в его деятельности. Эта инициатива ставила рабочий класс перед очень опасной проблемой, так как согласие дало бы возможность правящим классам возглавить борьбу с неспособным самодержавным режимом. Большевики высказались против, представители же большинства других социалистических течений считали, что сотрудничество, обставленное условиями и оговорками, предпочтительнее. Пораженчество было непопулярно, а трудящиеся инстинктивно стремились защитить страну. Осенью 1915 г. после долгих месяцев дискуссий состоялось голосование. В Петрограде большинство высказалось против принятия предложения. Тем не менее принцип создания рабочей группы был одобрен в ходе решающих ноябрьских выборов. «Циммервальдцы» отказались участвовать в рабочей группе, а депутаты, близкие к меньшевикам, постарались придать «классовое содержание» своим выступлениям. Власти сочли их «слишком активными», и они были арестованы в январе 1917 г.

Раздоры между социалистами сказывались и на рабочем движении. Часто было достаточно представителям одного из течений призвать к забастовке, чтобы другие отказались в ней участвовать. Несмотря на эту разобщенность, причин для поддержания на высоком уровне недовольства и активности масс было больше чем достаточно — трудности повседневной жизни, дефицит, усталость от войны. В течение 1916 г. недовольство охватило и часть армии.

Взрывоопасный характер ситуации не вызывал сомнений. Война породила кризис, которым самодержавие было не в состоянии управлять. Либеральная оппозиция, боявшаяся, что «улица» ее захлестнет, занимала выжидательную позицию. Революционные движения были слишком разобщены, чтобы планировать восстание. Февральская революция разразилась стихийно. Ее размах и быстрота победы стали неожиданностью как для всех политических группировок, так и для самих участников.

В середине февраля 1917 г. власти Петрограда решили ввести карточную систему. В нескольких пунктах города перед пустыми прилавками магазинов вспыхнули беспорядки. 20 февраля администрация Путиловских заводов объявила локаут из-за перебоев в снабжении сырьем, тысячи рабочих оказались выброшенными на улицу. Заседавшая с 14 февраля Государственная дума еще раз подвергла уничтожающей критике «бездарных министров» и потребовала их отставки. Депутаты от легальной оппозиции (меньшевик Чхеидзе, трудовик Керенский) попробовали установить контакты с представителями нелегальных организаций (Шляпниковым и Юреневым). Был создан комитет для подготовки демонстрации 23 февраля (8 марта) — в Международный женский день. Большевики, считавшие эту инициативу преждевременной, присоединились к ней только в последний момент.

Демонстрация была мирной, спокойной, почти радостной. В центре города к идущим от Выборгской стороны присоединились многочисленные мелкие служащие, студенты и просто гуляющие. Здесь они провели демонстрацию против царизма. Власти сочли это выступление проявлением простой «боязни голода», не представляющим опасности. Поэтому они ограничились вывешиванием объявлений, убеждающих население в наличии в городе запасов зерна.

На следующий день забастовали почти все заводы. Женщины уже не составляли большинства среди демонстрантов, атмосфера накалялась. С красными флагами и пением «Марсельезы» рабочие стекались к центру города. Произошло несколько жестоких столкновений с конной полицией. Размах движения и относительная пассивность властей удивили и участников и свидетелей.

На третий день роль большевиков, основных организаторов демонстраций, стала впервые заметной. Несмотря на инструкции генерала Хабалова, командующего Петроградским гарнизоном, который приказал полиции не допустить прохода демонстрантов через невские мосты, шествия в центре города все-таки состоялись. Только вмешательство казаков предотвратило действия конной полиции. Ситуация становилась все более запутанной. На вечернем заседании правительства Хабалов зачитал телеграмму от царя, приказывавшую ему «завтра же прекратить беспорядки». Это было единственной реакцией самодержавия на происходящие события. Ночью охранка произвела многочисленные аресты. Руководители нелегальных организаций, не ожидавшие таких событий, заняли выжидательную позицию. Никто не мог даже вообразить, что нескольких демонстраций будет достаточно для начала и победы революции.

На четвертый день, в воскресенье 26 февраля, с окраин к центру города снова двинулись колонны рабочих. Солдаты, выставленные властями в заслоны, отказались стрелять по рабочим. Офицерам пришлось стать пулеметчиками. Более 150 человек были убиты в тот день. В то время как подавленные демонстранты возвращались домой, правительство, считавшее, что победа осталась за ним, ввело чрезвычайное положение и объявило о роспуске Думы, игнорируя призыв ее председателя Родзянко, обращенный к царю, назначить «правительство доверия», чтобы положить конец «беспорядкам». В тот момент ни большевики, которые недооценивали серьезность положения и не хотели сотрудничать с «оборонцами», ни меньшевики не были готовы завладеть инициативой.

Ранним утром 27 февраля, писал Троцкий, рабочие считали, что решение проблемы восстания — дело значительно более отдаленного будущего, чем то было в действительности. Точнее, им казалось, что они еще не приступили к решению задачи, тогда как работа была уже сделана на девять десятых. Революционный натиск рабочих совпал с движением солдат, которые уже выходили на улицу. В ночь с 26 на 27 февраля солдаты нескольких лейб-гвардейских полков (Павловского, Волынского, Преображенского) взбунтовались против своих офицеров, которым они не могли простить приказа стрелять в толпу. Победа революции была обеспечена утром 27 февраля, когда демонстранты начали братание с солдатами. Восставшие захватили Арсенал (40 тыс. винтовок были тут же розданы), отдельные общественные здания и направились к Зимнему дворцу. Первым вошел туда, не встретив сопротивления, Павловский полк. Через несколько минут красное полотнище взвилось над крышей дворца.

Накануне царь приостановил сессию Государственной думы, но депутаты по примеру французских революционеров 17 89 г. решили продолжить дебаты. Перед ними встал вопрос: как реагировать на приближение восставших к Таврическому дворцу, где проходило заседание? Некоторые, соглашаясь с Милюковым, считали, что будет более достойным встретить их, оставаясь на своих местах. Вопреки мнению своих коллег Керенский бросился навстречу восставшим и приветствовал их приход. Этим порывом он сохранил союз народа и парламента.

В то же время группа рабочих, активистов-меньшевиков из Военного комитета (К.Гвоздев, М.Бройдо, Б.Богданов), которые были только что освобождены из тюрьмы восставшими, вместе , с двумя депутатами-меньшевиками (Н.Чхеидзе и М.Скобелев) и бывшим председателем Санкт-Петербургского Совета 1905 г. Хрусталевым-Носарем в одном из залов Таврического дворца создавали Совет рабочих депутатов. Под именем Временного исполнительного комитета Совета рабочих депутатов группа активистов, среди которых преобладали меньшевики, провозгласила себя штабом революции. Он образовал Комиссию по снабжению (она тут же призвала население кормить восставших солдат) и Военную комиссию (под председательством Мстиславского) для координации действий защитников революции. Наконец, Временный исполком предложил рабочим выбрать представителей в Совет, чтобы создать его вечером того же дня.

Около 50 избранных в спешке делегатов и 200 активистов без мандатов собрались в 21 час, чтобы избрать руководящие органы Совета и его Исполнительный комитет во главе с Н.Чхеидзе. Товарищами председателя стали Керенский и Скобелев. В Него вошли также эсеры, беспартийные (Н.Суханов) и большевики (А.Шляпников и В.Молотов). Совет подтвердил полномочия Комиссий, созданных ранее, и принял решение издавать ежедневную революционную газету «Известия». По предложению большевиков в Совет вошли солдатские депутаты, образовавшие военную секцию. Большевики, составлявшие незначительное меньшинство в инициативной группе и желавшие расширить свое представительство в Исполкоме, предложили предоставить каждой социалистической партии и организации по два места «по праву»). Так как многочисленные партии и организации не участвовали, как и большевики, во Временном исполкоме, их предложение было принято. В следующие дни представители нескольких партий и организаций вошли в Исполком. Под предлогом своей «репрезентативности» они быстро исключили из дискуссий членов, избранных на общем собрании подлинных основателей Совета, далеко не всегда пользовавшихся влиянием внутри своих партий или вообще не принадлежавших ни к каким организациям. 18 марта Исполком принял резолюцию, согласно которой каждая социалистическая организация имела по праву» три поста: два для представителей ее ЦК и один для низовых организаций. За несколько недель общее собрание утратило право контроля. Выбитые на время из колеи стихийностью революции, политики-профессионалы быстро забрали управление Советом, основным представительным органом рабочего класса и солдат столицы, в свои руки.

В то же время Государственная дума, встревоженная образованием Совета и не желавшая остаться в стороне от движения, пошла на осторожный разрыв с царизмом и создала Комитет по восстановлению порядка и связям с учреждениями и общественными деятелями под председательством Родзянко. Этот комитет, в котором преобладали кадеты, стал первым этапом на пути к формированию правительства. 27 февраля около полуночи П.Милюков смог объявить Совету, что Дума только что «взяла власть». Военным комендантом Петрограда Комитет назначил полковника Энгельгарда. Совет выразил свой протест, так как только что поставил Мстиславского во главе Военной комиссии Совета. Две власти, рожденные революцией, были на грани конфликта. Во имя сохранения единства в борьбе против царизма Совет вынужден был уступить. Он не готов был взять власть. Его руководители боялись ответных действий со стороны армии, царя и решили, что лучше не препятствовать думцам взять всю ответственность на себя. Вспоминая с ностальгией о советах 1905 г., члены-основатели Петроградского Совета хотели видеть его в соответствии с меньшевистской концепцией «пролетарской цитадели» в буржуазном государстве. Служащий интересам рабочего класса в борьбе против буржуазии, Совет должен был также стать на первом этапе самым прочным оплотом буржуазной революции против возврата к самодержавию.

Эта концепция объясняет позицию руководителей Совета по отношению к думскому Комитету. За исключением Керенского, все считали, что, так как революция еще не прошла «буржуазную фазу», деятельность министров-социалистов не принесет результатов и только дискредитирует революционное движение. Поэтому руководство Совета отказалось от участия в правительстве. Тем не менее, хотя угроза военных репрессий не была исключена, Исполком Совета все же решил признать законность правительства, сформированного Думой, и поддержать его. Это признание сопровождалось одним условием, которое являлось основой соглашения, касавшегося установления нового режима: Совет поддержит правительство лишь в той мере, в какой оно будет проводить одобренную им демократическую программу. За исключением большевиков, выдвинувших лозунг «Вся власть Советам!», и анархистов, все социалистические течения одобрили условия соглашения. Оно означало признание двух различных и антагонистических властей, подчинение цензовых классов правительству, а трудящихся и солдат — Совету. С одной стороны, образовался «лагерь» правительства, сословных учреждений (земства, городские думы) и «буржуазных» партий (кадеты), с другой — силы «демократии» (Советы, социалистические партии, анархисты, профсоюзы).

Со своей стороны Дума была готова пойти на уступки. Она продолжала опасаться реакции со стороны Николая II и еще сильнее «военной диктатуры» Совета. Действительно, восставшие солдаты только что по собственной инициативе добились принятия Советом Приказа № 1. Этот документ давал солдатам вне службы равные со всеми гражданские и политические права, аннулировал в воинском уставе все, что можно было счесть злоупотреблением властью. Он ввел избрание на уровне рот, батальонов и полков комитетов представителей рядовых солдат, подчинил части столичного гарнизона политической власти Совета и провозгласил, что решения Думы подлежат исполнению только в том случае, если не противоречат решениям Совета. Никакое оружие не должно было выдаваться офицерам. Приказ № 1 полностью сводил на нет попытки Думы подчинить себе солдат столичного гарнизона.

Когда в ночь с 1 на 2 марта состоялась встреча руководителей Совета и Комитета, каждый лагерь переоценивал силы другого. Совет был уверен, что только Дума могла войти в контакт с генштабом и предотвратить всякую попытку контрреволюции. Члены же Комитета приписывали Совету такое влияние на революцию, каким он еще не обладал. Представители Совета (Суханов, Стеклов) сформулировали очень скромные требования (амнистия, политические свободы, созыв Учредительного собрания) , ни одно из которых не было собственно социалистическим. Приятно удивленный такой позицией, Милюков только попросил от имени думского Комитета, чтобы правительство провозгласило, «что оно сформировано по соглашению с Советом», и чтобы этот текст, предназначенный узаконить в глазах общественного мнения смену правительства, был опубликован в «Известиях» рядом с прокламацией Совета, желательно на той же странице. Совет согласился и со второй просьбой Милюкова — чтобы никакое решение, касающееся характера будущего режима, не принималось до созыва Учредительного собрания. Оставалось только договориться относительно состава правительства: князь Львов — председатель Совета министров и министр внутренних дел, Милюков — министр иностранных дел, Гучков — военный министр, Терещенко — министр финансов, Шингарев — министр сельского хозяйства, Коновалов — министр торговли, Некрасов — министр путей сообщения. Чтобы придать кабинету некую революционность, думцы настояли на включении в него Чхеидзе и Керенского. Первый отказался, а второй, считая, что Совет развалится сам собой по мере возвращения к нормальной жизни, и решив принять пост министра юстиции, пренебрег мнением своих коллег из Исполкома и прямо обратился к общему собранию Совета, которое избрало его по плебисциту. Обе делегации остались довольны собранием. Думский Комитет мог поздравить себя с тем, что добился основного: признания революцией законности своей власти. Совет же считал правительство заложником в своих руках, так как поддержка, оказываемая им правительству, ограничивалась условием — пока правительство не отклоняется от линии, отвечающей интересам Совета.

В достижении 1 марта компромисса между Государственной думой и Советом, несомненно, сыграла роль неуверенность относительно позиции Николая II и генерального штаба. Информированный за два дня до этого о серьезности положения, Николай II решил отправиться в Царское Село, приказав генералу Н.Иванову восстановить порядок в Петрограде. Но ни генерал, чьи войска отказались повиноваться, узнав, что весь столичный гарнизон перешел па сторону революции, ни царь, чей поезд железнодорожники направили в Псков, так и не достигли окрестностей Петрограда. В течение всего дня 1 марта царь находился в пути. Прибыв поздно вечером в штаб Северного фронта, он узнал о полной победе революции. Ночью Родзянко сообщил генералу Н.Рузскому, что отречение стало неизбежным. Династия могла еще быть спасена, если бы царь немедленно отрекся от престола в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича. С согласия великого князя Николая Николаевича верховный главнокомандующий Алексеев предложил командующим фронтами направить царю телеграммы с рекомендацией отречься от престола, «чтобы отстоять независимость страны и сохранить династию». Получив от Рузского семь телеграмм, Николай II уже не пытался сопротивляться. Из-за слабого здоровья сына Алексея Николай II отрекся в пользу брата Михаила Александровича. 2 марта он передал текст отречения двум эмиссарам Думы — Гучкову и Шульгину, прибывшим в Псков. Но этот акт был запоздалым, и народ, уз-яав о планах правительства заменить Николая II Михаилом, требовал провозглашения республики. Несмотря на усилия, предпринятые Милюковым для спасения династии, Михаил, которому князь Львов и Керенский объяснили, что не могут гарантировать его безопасность, в свою очередь отрекся от престола. Сообщение сразу о двух отречениях от престола (3 марта) означало окончательную победу революции — столь же неожиданную, как и ее начало.

В конечном счете Временное правительство, пришедшее 2 марта на смену думскому Комитету, состояло в основном из организаторов Прогрессивного блока 1915 г., то есть из политиков, которые всегда хотели установления в России парламентского строя по западному образцу. Придя к власти, они не преследовали цель изменить экономический и общественный порядок, а только обновить государственные институты и выиграть войну, оставив проведение структурных реформ Учредительному собранию.

Согласные в выборе основных направлений, члены правительства разделились по вопросам методов и отношений с Советом. Одни, и в первую очередь Милюков и Гучков, считали, что следует свести к минимуму уступки Совету и все сделать для победы в войне, которая придала бы вес новому режиму. Это подразумевало немедленное восстановление порядка как в армии, так и на предприятиях. Тем временем продолжение войны можно было использовать как предлог для удушения революции и оправдания отсрочки реформ до созыва Учредительного собрания, который мог состояться только после восстановления мира. В отличие от сторонников «сопротивления», те, кто ратовал за «движение» (Некрасов, Терещенко, Керенский), настаивали на впечатляющих инициативах и немедленном принятии некоторых из требуемых Советом мер, чтобы подорвать авторитет последнего и вызвать патриотический подъем, необходимый для победы в войне. Разрываемое между этими двумя тенденциями и одержимое своей главной заботой — ускорить возвращение к нормальной жизни, — Временное правительство принимало меры ограниченного характера, которые могли удовлетворить только незначительную прослойку средних классов.

Правительственная декларация, опубликованная 6 марта, лишь утвердила меры, ставшие самоочевидными в результате победы революции и которые никто, соответственно, не был склонен причислять к заслугам правительства: провозглашение гражданских свобод, амнистия, созыв Учредительного собрания, отмена смертной казни, прекращение всякой сословной, национальной и религиозной дискриминации, признание права Польши и Финляндии на независимость, обещание автономии национальным меньшинствам. Обращаясь к патриотическим чувствам солдат и призывая их продолжить войну до победного конца, декларация от 6 марта не осмелилась ни официально провозгласить республику, ни затронуть самые жгучие социальные проблемы. Желая показать свою готовность установить демократический строй, правительство создало множество специализированных комиссий для разработки различных пунктов его программы. Оно поручило самые важные — сельскохозяйственные — проблемы специальному комитету, призванному изучить чаяния крестьян, но лишенному возможности предпринимать конкретные шаги. Проблема снабжения также требовала первоочередного решения. Возобновился рост цен. По данным Министерства сельского хозяйства, запасов продовольствия в Петрограде и Москве оставалось на несколько дней. Под давлением Совета правительство ввело хлебную монополию, но тут же успокоило производителей и посредников, повысив на 60% цены на зерно и пообещав, что монополия продлится только до конца войны. Реализация этой меры была поручена комитетам по снабжению, созданным на разных уровнях в правительстве, районах, уездах, муниципалитетах и состоявшим из выборных представителей от всех общественных организаций.

По отношению к Временному правительству Советы представляли собой вторую власть. Петроградский Совет обладал бесспорным верховенством, но очень разросся — 850 рабочих и 2 тыс. солдатских депутатов; большую часть своих полномочий он передал Исполкому, где профессиональные политики, назначенные «по праву», вытеснили беспартийных активистов. За несколько недель по той же схеме в стране были избраны сотни Советов. В отличие от Советов 1905 г. огромное большинство Советов 1917 г. были не чисто рабочими, а рабочими и солдатскими, даже чаще всего рабочими, солдатскими и крестьянскими. Нормы представительства порождали конфликты между различными группами. Политические деятели, вошедшие в исполкомы Советов «по праву», часто старались вытеснить оттуда солдат, считая их аполитичными, а также потенциальными эсерами. Поэтому в 35 городах страны солдаты создали собственные Советы.

Второе отличие от Советов 1905 г. заключалось в том, что Советы 1917 г. находились под контролем политических активистов (как правило, умеренных социалистов, меньшевиков и эсеров, считавших всякое участие в управлении преждевременным и полагавших, что Советам следует ограничиться надзором за действиями правительства, с тем чтобы оно на деле проводило демократические реформы, дающие возможность установить со временем социалистический строй) — выходцев из среды интеллигенции и средней или мелкой буржуазии. Даже среди большевиков, считавшихся наиболее близкими к рабочим, среди руководителей Совета был только один рабочий — Шляпников. Преобладание в руководящих инстанциях Советов профессиональных политиков складывалось за счет простых рабочих и солдат. Конечно, последние признавали выдающуюся роль Советов как воплощения революции. Но им были ближе другие учреждения, созданные ими самими, которые они также называли советами: советы заводских и районных комитетов, Красная гвардия. Как в Петрограде, так и в провинции, как в России, так и среди нерусских народов все общество выражало себя и организовывалось через Советы. Простые организационные центры, находившиеся, как правило, под опекой Петроградского или другого, соответствующим образом избранного Совета депутатов, эти разнообразные народные объединения быстро расширили сферу своей деятельности и своих полномочий, освободились от опеки и превратились осенью 19 17 г. в такое же количество автономных — и эфемерных — центров власти, прежде чем были поглощены, «большевизированы» после октября 1917 г.

Лидеры Петроградского Совета призвали трудящихся организовываться, намереваясь упрочить тем самым собственную власть. В обстановке, когда профсоюзы еще не приняли окончательной формы, а партия оставалась малочисленной, заводским комитетам отводилась роль удобного связующего звена между Советом и рабочими массами. Под именем Советов старост некоторые из них существовали еще до революции, но тогда это были простые делегации без существенного влияния, которые едва терпела администрация. Сразу же после победы революции стихийно образовались тысячи подобных комитетов. Избираемые на общих собраниях трудящихся, они, едва сформировавшись, направляли Советам списки требований, главным из которых было установление восьмичасового рабочего дня. Когда Петроградский Совет, желавший стать гарантом общественного порядка, призвал к возобновлению работы, заводские комитеты выразили несогласие, заявив, что до получения уступок от предпринимателей это было бы преждевременным. Уступая их давлению, лидеры Совета неохотно согласились вступить в переговоры с предпринимателями столицы. В результате 10 марта было заключено соглашение и принят документ, регулирующий отношения рабочих и предпринимателей, который правительство обязалось кодифицировать. Им предусматривалось установление восьмичасового рабочего дня (при сорокасемичасовой рабочей неделе) и введение нового института — паритетных согласительных палат на предприятиях. Некоторые права признавались и за рабочими комитетами (представлять трудящихся перед администрацией и в государственных учреждениях, высказывать мнение по вопросам общественно-политической жизни предприятия и т.д.). Комитеты не замедлили превысить предоставленные им права и потребовали передать им контроль за административным, экономическим и техническим управлением предприятиями. В этом они пошли дальше, чем политические партии (за исключением анархистов, требовавших захвата заводов и экспроприации «буржуев»), что означало конфликт не только с правительством и предпринимателями, но и с Советами, партиями и профсоюзами, которые хотели направлять и контролировать требования рабочих.

Районные Советы также были организациями, созданными по призыву Петроградского Совета для объединения, невзирая на классовые различия, всех желающих защищать революцию. Предполагалось, что Петросовет возьмет на себя решение политических вопросов, а в обязанность райсоветов войдет выполнение трех функций: гарантировать исполнение решений Совета, обеспечить при необходимости защиту столицы, организовать «новую жизнь» в районах. В действительности третья функция возобладала над двумя первыми; райсоветы занялись жилищными проблемами, помощью жертвам войны, созданием яслей и столовых, продолжая своей деятельностью традиции «буржуйских» организаций, основанных во время войны. По примеру завкомов в апреле начали объединяться и районные Советы, сделав первый шаг к созданию автономного центра власти.

В целях защиты революции Петроградский Совет призвал рабочих создать милицию (Красную гвардию) и вооружить ее захваченным 27 февраля в Арсенале оружием. Вначале над милицией шефствовали заводские комитеты и районные советы, иногда профсоюзы. Она была создана в большинстве промышленных центров и состояла из молодых рабочих, которые продолжали работать на заводах. Постепенно Красная гвардия оформится в автономные организации, независимые от Советов и партий. Она сыграет не последнюю роль в октябрьских событиях 1917 г.

Февральская революция дала решающий импульс национальным движениям, начиная с поляков и кончая бурят-монголами, которые из Читы потребовали 6 марта территориальной автономии и создания местного собрания с законодательными полномочиями. Несколько национальных движений, создавших свои собственные социалистические партии (украинцы, латыши, евреи из Бунда), участвовали «по праву» в деятельности Исполкома Петроградского Совета. Воплощая собой осуществление принципа интернационализма, они присоединялись к одной из русских социалистических группировок. Но большинство национальных организаций, как социалистических, так не социалистических, отказались «привиться» на Советы, в которых преобладали русские, и конституировались в самостоятельные центры объединения политических сил, а затем и власти. Так, в Киеве, например, уже 4 марта за влияние боролись Совет гражданских организаций, Рабочий Совет (включавший социал-демократов и эсеров, но в котором не было украинцев как организованной силы) и Рада украинских общественных организаций. За несколько дней Рада, вначале бывшая лишь органом самовыражения украинской интеллигенции, объединилась с частью Совета гражданских организаций и стала популярнее Рабочего Совета, оторвавшегося от своих местных национальных корней. Вскоре Рада уже выступала от имени всех украинцев, потребовав в марте внутренней автономии, а в июне — признания национальной независимости Украины.

Национальные движения нарастали и выдвигали все более радикальные требования. В феврале речь шла только о независимости Польши и, возможно, Финляндии. Вскоре выяснилось, что независимости ждут также Литва и Латвия. Из страха перед турками армяне из партии Дашнакцутюн несколько приглушили национальные требования. Грузины и многочисленные евреи из Бунда поступили так же, когда узнали, что их лидеры (Чхеидзе, Церетели, Ерлих, Либер) заняли важные посты при новом режиме. Только сионисты продолжали ратовать за отделение и образование еврейского центра в Палестине. Национальное движение мусульманских народов сталкивалось с большими сложностями из-за конфликта между «прогрессистами», поддерживавшими зарождающееся движение за эмансипацию женщин ислама, и «консерваторами», включавшими религиозные ассоциации и партии, националистов-реформистов и революционеров, сторонников идеи социалистического панисламизма; «унитаристами», которые надеялись осуществить объединение мусульман под эгидой крымских татар, и «федералистами», среди которых особенно активными были башкиры, узбеки и азербайджанцы, считавшие, что автономия позволит им лучше решить собственные проблемы и подготовить отделение от российского государства.

Перед лицом этих различных и противоречивых мнений, создававших угрозу распада государства — перспектива, заставшая врасплох новых лидеров, — правительство приняло лишь самые необходимые либеральные меры, которые должны были, как оно надеялось, охладить нетерпение и излишне горячие требования инородцев. 6 марта правительство опубликовало манифест, восстанавливающий автономию Финляндии. Но ни поляки, которым объясняли, что их судьба будет окончательно решена Учредительным собранием (русским), ни финны, которые видели, что новый режим лишь оживил учреждения, созданные старым, не были удовлетворены этими мерами. Литовцы и украинцы, на требования которых правительство в очередной раз отвечало, что только Учредительное собрание имеет право решить вопрос о будущем страны, тоже остались недовольны.

19 марта правительство в ответ на воззвание Петроградского Совета, потребовавшего, чтобы «все инородцы могли свободно развивать свою национальность и свою культуру», сделало заявление по вопросу о национальностях. Правительственное заявление, составленное в более ограничительном духе, только перечислило новые права гражданина-инородца: свобода передвижения, право собственности, право на выбор профессии, право быть избирателем, государственные служащие получили право использовать в школе национальный язык. Эта декларация освобождала инородцев от дискриминации, которой подвергался каждый из них при царском режиме. Но она не возвратила им «коллективного достоинства», которое принесло бы инородцам признание индивидуальности нации.

Как и революция 1905 г., Февральская революция 1917 г. вызвала настоящее освобождение слова. Рабочие, солдаты, крестьяне, еврейские интеллигенты, мусульманские женщины, армянские учителя через свои организации — заводские и солдатские комитеты, деревенские и волостные сходы — слали Советам, реже партиям, в газеты и даже лично Керенскому — члену правительства, который воспринимался как самый близкий к «демократическому» лагерю, тысячи резолюций, петиций, обращений и посланий — настоящие «тетради жалоб Русской революции», анализ которых дал М.Ферро. Эти документы отражали нищету народа и огромную надежду, порожденную революцией, наказывали новой власти принять срочные радикальные меры.

Рабочие просили в основном немедленной реализации мер, предусмотренных социал-демократической программой-минимум: в первую очередь введения восьмичасового рабочего дня, гарантии занятости, социального страхования, права создавать заводские комитеты, контроля за наймом и увольнениями, а также облегчения их материального положения — повышения зарплаты (на 25—30%), которое позволило бы им всего-навсего покупать три фунта хлеба в день, «пару ботинок раз в полгода», «кипяток в обеденный перерыв», «прекращения унизительных обысков», приобретения инструмента предприятиями, а не самими рабочими. Только незначительное число трудящихся высказало свою позицию по вопросу войны. Рабочие нескольких крупных петроградских заводов заявили о несогласии с продолжением войны, но железнодорожники и трудящиеся мелких предприятий встали на «патриотические позиции». Однако уже в апреле проблема войны вышла на первый план, а рабочие стали самыми горячими сторонниками «мира без аннексий и контрибуций». О «социализме» же в марте — апреле не было и речи. Через заводские комитеты ставились вопросы о рабочем управлении и контроле.

Основными требованиями крестьян были передача земли тем, кто ее обрабатывает, немедленное распределение запущенных, необрабатываемых земель, принадлежавших крупным собственникам или государству. Роль сельской общины в совместном использовании инвентаря, эксплуатации лесов и справедливом распределении наделов часто подчеркивалась, особенно самыми бедными. Что касается «кулаков», они боялись попасть в категорию подлежащих экспроприации, а потому заранее отказывались признать правомочность сельских сходов и местных комитетов до решения Учредительного собрания. Крестьяне были крайне озлоблены на административный аппарат и помещиков. Примечательно то, что существовала явная связь между программой социалистических партий, их трактовкой войны или революции и резолюциями рабочих, в то время как ни один из лозунгов разных партий не появлялся в крестьянских резолюциях: ни «равный раздел», ни «муниципализация», ни «социализация», ни «национализация», ни «отмена частной собственности». Отвергая политические программы и схемы, предложенные городом, крестьяне пойдут в революции собственным путем, ничуть не менее радикальным. В начале апреля управляющие крупных имений, находившиеся в гуще событий, считали обстановку более серьезной, чем в 1905 г. По данным же властей на тот период, было отмечено лишь около пятидесяти случаев «беспорядков».

Что касается солдат, то они больше всего желали, как и солдаты всех воюющих стран, окончания войны. Однако, не надеясь на скорое возвращение к родным очагам, они не осмеливались выразить свое стремление к миру в ожидании соответствующего призыва Петроградского Совета. Солдаты начали открыто выражать пацифистские настроения, только заподозрив офицеров, отрицательно относящихся к заключению мира, в том, что они эксплуатируют патриотизм в своих целях: восстановление дисциплины, а затем использование армии для подавления революции. Как это уже было сформулировано в Приказе № 1, солдаты требовали смягчения дисциплины, прекращения злоупотреблений и грубого обращения, либерализации и демократизации военных институтов.

Ни верховное главнокомандование, которое надеялось, что новый режим даст ему средства выиграть войну, ни буржуазия, согласившаяся принять участие в правительстве во имя собственных целей, не намеревались выполнять требований рабочих, солдат, крестьян и инородцев. Каким образом «демократическому» лагерю удастся примирить все эти противоречивые устремления?

С первых же дней революции большевики и анархисты предсказывали крах соглашательской политики, проводимой Петроградским Советом. Отказываясь признавать соглашение, заключенное между правительством и Советом, они представляли собой единственную оппозицию политике двоевластия. Два крупных большевистских лидера — освобожденные благодаря амнистии И.Сталин и Л.Каменев — сочли по возвращении в Петроград «бесплодной и несвоевременной» систематическую оппозицию Совету, пользовавшемуся тогда доверием масс. Февральские дни показали слабость партии, в том числе и в армии. Ей следовало сначала организоваться, завоевать большинство в Советах, добиться доверия солдат, составлявших еще политически не определившуюся массу. А значит, достаточно будет критиковать политику эсеро-меньшевистского руководства Совета, играя роль меньшинства при демократическом режиме. В провинции некоторые большевистские активисты даже призвали к единству действий всех социал-демократов.

Пойдя против мнения партии, Ленин в своих четырех «Письмах из далека», написанных в Цюрихе между 20 и 25 марта («Правда» осмелилась опубликовать только первое), потребовал немедленного разрыва между Советом и правительством, союза пролетарских сил, активной подготовки следующей фазы революции. Решив во что бы то ни стало вернуться в Россию, Ленин принял соглашение, заключенное швейцарским социал-демократом Платтеном с германскими властями: вместе с группой революционеров он покинул Цюрих 28 марта и пересек Германию, а затем Швецию в вагоне, пользовавшемся статусом экстерриториальности, и прибыл в Петроград. На следующий день, 4 апреля, он изложил руководителям партии свои «Апрельские тезисы», которые частично повторяли идеи, высказанные в «Письмах из далека». Ленин выразил в них безоговорочное отрицание «революционного оборончества», Временного правительства, парламентской республики и высказался за взятие власти пролетариатом и беднейшим крестьянством, установление Республики Советов, братание с целью положить конец войне, национализацию всей земли, упразднение полиции и государственных служб. Непосредственная задача партии заключалась в «разоблачении, вместо недопустимого, сеющего иллюзии, «требования», чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистическим».

Тезисы Ленина были встречены с недоумением и враждебностью большинством большевистских лидеров столицы (Каменевым, Калининым, Багдатьевым). Таким образом, ему пришлось сначала восстановить контроль над партией с помощью своих сторонников, вернувшихся из ссылки (Зиновьев, Коллонтай), и представителей меньшинства в Петроградском Совете (Ольминский, Молотов), к которым присоединились Шляпников и Сталин. Вскоре стало известно, что большевистские секции Урала, Москвы, Харькова и Латвии принимают резолюции, близкие к «Апрельским тезисам». Позиции Ленина усилились также благодаря политическому кризису, потрясшему правительство и Совет в связи с основным вопросом дня — вопросом о войне,

В начале апреля проблема войны стала в центр политических дебатов. По мнению правительства, в котором П.Милюков и А.Гучков отличались особой активностью, только победа могла укрепить связи нового режима и западных демократий, консолидировать общество и, может быть, положить конец революции. Уже 4 марта Милюков направил, вопреки мнению Керенского, ноту дипломатическим представителям России за границей. Он выражал твердую решимость строго соблюдать международные обязательства старого режима и продолжать войну до победы. Для Милюкова цели, преследуемые в войне новой Россией, ни в чем не отличались от целей царского правительства: на повестке дня оставалось завоевание Константинополя. Эта позиция вызывала сомнения у Совета. Продолжала ли война носить империалистический характер после свержения царизма? Нужно ли продолжать войну ценой «удушения революции»? Следует ли заключить мир с риском начала гражданской войны? После долгих дебатов согласие было достигнуто (14 марта) принятием «Воззвания к народам всего мира», в котором пацифистская утопия сочеталась с «революционным оборончеством». Совет призвал в нем народы «вести решительную борьбу против аннексионистских амбиций правительств всех воюющих стран». Совет настоятельно рекомендовал «пролетариям австро-германской коалиции и, прежде всего, германскому пролетариату» «сбросить с себя иго своего полусамодержавного порядка, подобно тому как русский народ стряхнул с себя царское самовластье». Пока не кончилась «ужасная бойня, омрачающая великие часы русской Свободы», говорилось в воззвании, русский народ «будет стойко защищать... свободу от всяких реакционных посягательств — как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой».

Вернувшись из ссылки, лидер меньшевиков Церетели настоял на том, чтобы Совет более точно определил свою позицию в пользу тех, кто отдавал приоритет борьбе за мир, или тех, кто настаивал на защите революции. По его мнению, следовало одновременно продолжать войну, «сохраняя боеспособность армии для активных операций», и потребовать от правительства принять энергичные меры для заключения мира «без аннексий и контрибуций». 26 марта Церетели добился одобрения этой центристской позиции — борьба за мир и защита революции — значительным большинством Совета. Под давлением Совета Милюков был вынужден согласиться с опубликованием ее в форме «Воззвания к народам России». По словам Милюкова, этот документ, рассчитанный на «внутреннее потребление», не должен был повлечь за собой — что было бы неприемлемо, — никаких требований к союзным правительствам.

Обеспокоенные после обнародования «Воззвания к народам всего мира» боеспособностью русской армии, правительства решили войти в контакт с Временным правительством России через посредничество социалистов, на которых возлагалась задача возродить боевой дух нового режима. В Петроград отправились две делегации: «чрезвычайная посольская миссия» двух министров-социалистов (англичанина Хендерсона и француза Альбера Тома, которому было суждено сыграть важную роль в разрешении апрельского кризиса) и делегация западных социалистических лидеров (Муте, Кашен, Сандерс). Социалистическая делегация, приехавшая официально для того, чтобы приветствовать революцию от имени западных социалистов, была настороженно встречена Советом, который подозревал ее — и не без оснований — в желании добиться возобновления наступления в тот самый момент, когда с таким трудом была выработана формула мира «без аннексий и контрибуций». Западные социалисты на словах одобрили эту формулу, но сдержанно встретили предложение русских, согласно которому вопрос об Эльзас-Лотарингии и других объектах спора между воюющими сторонами следовало урегулировать путем референдума под международным контролем. Но ввиду того, что русские решительно отвергали идею сепаратного мира, Муте, Кашен и Сандерс в конечном счете установили прекрасные отношения со своими коллегами из Совета и даже были приглашены на Съезд солдатских комитетов Западного фронта, который проходил в Минске, чтобы поддержать представителей Совета и при необходимости «поднять дух» солдат.

Лозунги Совета о «мире без аннексий» и «революционном оборончестве» были горячо приняты делегатами этого съезда, показавшего, что командование (и в большой степени правительство) потеряли всякий авторитет у войск. Исполненные твердой решимости добиться выполнения Приказа № 1 (к которому добавился в связи с настойчивыми просьбами офицеров Приказ № 2, ограничивший компетенции солдатских комитетов), солдаты ежедневно сталкивались с непримиримостью офицеров, не желавших никакой демократизации армии, никакой либерализации военных институтов и решительно настроенных на ведение войны до победного конца. В глазах солдат Приказ № 1 никоим образом не означал, вопреки утверждениям командования и военного министра Гучкова, «смерти армии» или «отрицания всякой дисциплины». Солдаты были готовы воевать — в тот момент они еще полностью доверяли Совету, — но отказывались терпеть систематические унижения. В том, что солдат понял существование связи между проблемами дисциплины, предназначением армии в обществе, эксплуатацией патриотического чувства и продолжением войны в целях, которые могли обернуться против революции и интересов солдата-крестьянина (или рабочего), солдата-гражданина, меньшую роль сыграла большевистская пропаганда, чем поведение офицеров. Действительно, большинство солдат впервые услышали слово «большевик» из уст офицеров, называвших «большевиком» любого солдата, отказывавшегося повиноваться приказу, желая дискредитировать таким образом партию Ленина, но добиваясь обратного эффекта.

Именно в этой напряженной обстановке разразился апрельский кризис. 1 8 апреля Милюков направил союзным державам ноту с изложением целей России в войне. Этот документ напоминал, что Временное правительство будет скрупулезно выполнять обязательства, взятые на себя старым режимом по отношению к союзникам. Но в нем не было ни слова о стремлении Совета, выраженном в воззвании от 27 марта, к миру «без аннексий и контрибуций». Это вызвало настоящий шок у общественности страны. Многие сочли, что имела место провокация с целью столкнуть лбами Совет и верховное главнокомандование.

Керенский пригрозил уйти в отставку. В рабочих кругах сразу же развернулась широкая кампания сбора подписей за отставку Милюкова. По призыву большевиков и анархистов по улицам Петрограда прошли колонны демонстрантов с призывами «Долой Временное правительство!», «Вся власть Советам!». Тем временем Совет по инициативе меньшевистских лидеров (Церетели, Чхеидзе и Скобелева) потребовал от Милюкова официального отречения от своей позиции, одновременно осудив демонстрации и «обращение к массам» под тем предлогом, что Совет сам достаточно силен, чтобы без посторонней помощи заставить правительство отступить, и что обращение к «улице» могло только спровоцировать отпор реакционных сил. В тот же вечер правительство объявило действия Милюкова неправомочными. Совет, желавший сохранить равновесие двоевластия, воздержался от попыток развить свой успех. Обе стороны решили совместно искать выход, который удовлетворил бы Совет, не унижая Милюкова. Однако, не зная об этих демонстрациях и желая выразить свое мнение, жители рабочих окраин вышли на улицы. Большинство хотело поддержать Совет и заставить отступить правительство. Но большевики попытались придать большую «левизну» этому движению, добившись скандирования частью демонстрантов лозунгов, опубликованных накануне «Правдой»: «Временное правительство в отставку!», «Вся власть Советам!». Дойдя до богатых кварталов центра города, участники шествия столкнулись там с идущими навстречу колоннами студентов и офицеров. Присутствовавшие при этом войска командующего гарнизоном Корнилова отказались стрелять в демонстрантов и сообщили о случившемся Совету. Корнилов был смещен со своего поста, а очевидная провокация провалилась. События этого дня подняли авторитет Совета. Зайдя слишком далеко «влево», большевики переоценили свои силы. Ленин признал это через несколько дней («Уроки кризиса»). Тем не менее число его сторонников значительно увеличилось по сравнению с мартом.

Правительство официально заявило, что Россия не думает ни о каких аннексиях, и кризис, казалось, был разрешен. Но дело о «Ноте Милюкова» поставило под вопрос существование двоевластия. Теперь уже кадеты, как и большевики, попытались заставить правительство порвать с Советом, но князь Львов, выступивший в качестве арбитра, высказался в пользу сторонников «движения», желавших партнерства с Советом. Однако руководители последнего колебались относительно того, следует ли им взять на себя обязательства и разделить ответственность власти. Не помогли и уговоры Керенского — если уж по основному вопросу о целях войны правительство согласилось принять программу Совета, разве не пришло время сформировать коалиционное правительство, более приспособленное для сопротивления поднимающемуся экстремизму? 28 апреля после продолжительных дебатов Исполком Совета отклонил минимальным большинством голосов (24 против, 22 за и 8 воздержавшихся) участие в правительстве.

Тем временем Гучков, считая, что потерял всякий авторитет у армии, подал в отставку. Под давлением многочисленных петиций, большинство которых исходило от солдат столичного гарнизона, призывавших Совет принять участие в правительстве, и учитывая вновь возросшую активность окраин, меньшевики, руководимые Чхеидзе и Церетели, объявили о своей поддержке идеи коалиционного правительства. На этот раз за участие в нем высказалось значительное большинство Совета (4 4 за, 19 против). Против голосовали только некоторые левые эсеры и все большевики. «Участие» в правительстве очень напоминало сделку, в которой все старались обмануть друг друга: умеренные рассчитывали привязать «участием» социалистов, заставить разделить правительственную ответственность и ответственность за продолжение войны, пользуясь одновременно их влиянием на массы; социалисты надеялись добиться реформ и прекращения боевых действий, провалив в то же время контрреволюционные планы.

Переговоры о создании коалиционного правительства были проведены в два приема по сценарию министерского кризиса парламентского типа: дискуссия о программе; торг вокруг формирования кабинета. Дан и Церетели подготовили программу Совета, отдававшую приоритет внешней политике за счет всех других важных вопросов (аграрная реформа, защита прав трудящихся, статус национальных меньшинств). Для решения проблемы войны меньшевики предлагали в соответствии со своей программой одновременно предпринимать усилия для заключения мира без аннексий и контрибуций, основанного на принципе права наций на самоопределение, укреплять боеспособность армии, а также провести ее демократизацию. На заседании Совета значительным большинством голосов эта программа была с энтузиазмом принята. Против выступили только большевики и несколько анархистов.

Князь Львов остался председателем нового Совета министров, в котором умеренные (кадеты) сохранили семь портфелей, а социалисты получили шесть. Благодаря своему политическому весу в кабинете главенствовали три лидера «демократии»: Церетели (министр связи), Чернов (министр сельского хозяйства) и Керенский (военный министр и министр военно-морского флота). Вхождение в правительство многих министров-социалистов ставило под вопрос сам принцип двоевластия. Собственно, участие Керенского в правительстве со 2 марта явилось первым нарушением этого принципа, так как лидер трудовиков был одновременно товарищем председателя Исполкома Совета. Во время апрельского кризиса водораздел, обозначившийся в кабинете министров, не противопоставил Керенского, «заложника демократии», другим членам правительства. Он разделил Милюкова и Гучкова, сторонников «сопротивления», с одной стороны, и, с другой — остальных министров, приверженцев «движения». Действительно, водоразделы и политические границы не проходили больше, как в самые первые дни революции, строго между Советом и правительством. Их число увеличивалось по мере того, как формулировались требования одних и других и оформлялись автономные центры альтернативной власти — Советы, организации, всякого рода комитеты, — которые создавались теми, кто считал, что деятели, выдвинутые Февральской революцией, перестали прислушиваться к их желаниям.

«Примиренчество» возобладало в тот момент, когда обострились конфликты между теми, кто слева и справа критиковал всякую политику «классового сотрудничества». Большевики, предсказывавшие развал коалиции, кадеты, подталкивавшие предпринимательские круги к сопротивлению, и в особенности рабочие, объединившиеся в заводских комитетах, крестьяне, начавшие захватывать помещичьи земли, не дожидаясь созыва Учредительного собрания, инородцы, заявлявшие о своей воле к независимости, — все были полны решимости действовать, не принимая во внимание призывы к умеренности «примиренцев», которые считали, что для достижения успеха им требуется время.

Новое правительство посвятило себя прежде всего решению проблемы заключения мира. Новая внешняя политика определялась и теоретически обосновывалась Церетели, за которым Терещенко — официальный глава российской дипломатии — следовал не без скептицизма. План заключения мира, разработанный Церетели, состоял из двух пунктов: обращение к правительствам с целью заручиться поддержкой идеи мира без аннексий (отказ России от притязаний на Константинополь должен был послужить примером); организация конференции всех социалистических партий в Стокгольме для разработки программы мира, которую социалисты воюющих стран, возродившие Интернационал, должны навязать своим правительствам, если те останутся глухи к доводам разума. Этот утопический проект потерпел полный крах. Терещенко прозондировал намерения союзников; ответы Ллойд Джорджа, Рибо и Вильсона были предельно ясны: война должна быть продолжена. После многочисленных подготовительных встреч проект международной социалистической конференции провалился, не выдержав двойного противодействия — как со стороны большевиков, боявшихся, что успех конференции приведет к заключению всеобщего мира, спасительного для капитализма, так и союзных правительств, которые отказались выдать паспорта «пацифистам».

Потерпев поражение на «фронте мира», новое правительство было не более удачливым и на военном фронте. Чтобы сохранить доверие союзников и не потерять полностью доверие командования, правительство попыталось добиться от армии возобновления «активных -операций», могущих послужить прелюдией к масштабному наступлению, которое, как все надеялись, стало бы последним. Керенский попытался восстановить порядок в армии, начавшей разваливаться. По приблизительным оценкам, число дезертиров неизмеримо выросло: более 80 тыс. в середине мая только во 2-й армии. Сама идея продолжения войны все больше оспаривалась; за месяц (начало апреля — начало мая) эволюция была разительной. Большевистская пропаганда распространялась неудержимо. Верховное главнокомандование возлагало на Совет всю ответственность за дезорганизацию армии, начавшуюся, по его мнению, со дня принятия Приказа № 1, и считало, что продолжать войну в этих условиях невозможно. Прикрываясь политикой, откровенно заигрывавшей с войсками (перемещение генералов, открыто противостоявших новому режиму, запрещение офицерам уходить в отставку, провозглашение «Декларации прав солдата», откуда, правда, были предварительно изъяты статьи, предоставлявшие солдатским комитетам право контролировать назначения офицеров), Керенский считал, что только авторитарное восстановление порядка в армии принесет положительные результаты. Чтобы подготовить наступление, он предпринял длительное и памятное турне по войсковым частям, стараясь убедить участников огромных солдатских собраний, пришедших его послушать, что сначала нужна военная победа над немцами, которая покажет союзникам, что Россия ищет мира не из слабости. На какое-то время это ему удалось. Как свидетельствовали доклады о «духе вооруженных сил» и значительное уменьшение числа дезертиров, инициатива Керенского породила некоторые иллюзии. 18 июня началось наступление, которое после нескольких первоначальных успехов захлебнулось, отчасти из-за нехватки снаряжения. И здесь провал правительства был очевиден.

В городах по-прежнему не переставала расти напряженность в отношениях рабочих с предпринимателями. В марте промышленники пошли на отдельные уступки: восьмичасовой рабочий день, повышение заработной платы, которое не превышало, как правило, 20% (тогда как стоимость жизни утроилась с 1914 г.). Эти мизерные прибавки не могли компенсировать собой все более серьезной угрозы безработицы. Под предлогом трудностей со снабжением предприятия то увольняли, то снова набирали рабочих. Заводские комитеты, легализованные наконец, 23 апреля потребовали представить им бухгалтерскую отчетность предприятий, чтобы проверить, действительно ли у администрации не было возможности повысить оплату труда и оправдывало ли увольнения состояние запасов.

«Нормальные экономические отношения разрушены», — констатировала 14 мая кадетская газета «Речь». Возобновились и достигли широкого размаха забастовки. Предприниматели ответили локаутами. Как же повело себя правительство в условиях обострения этих конфликтов? Запятые решением проблемы войны и мира, министры-социалисты наспех состряпали экономическую и социальную программы. Последняя сводилась к двум основным пунктам: введение процедуры арбитража социальных конфликтов; государственный контроль над производством и распределением. По первому — предприниматели тянули время, обещая назначить «комиссии» для изучения предложений рабочих. По второму — промышленники, враждебно настроенные к любому контролю, воспользовались (дабы избежать его) разногласиями в стане «демократии». Тогда как Совет требовал введения монополии на мясо, кожу, соль и установления государственного контроля за угле- и нефтедобычей, металлургией, производством бумаги и кредитными учреждениями, министр труда Скобелев упоминал лишь о создании «комитетов» для учета и распределения заказов, которые по характеру своей деятельности явились бы преемниками военно-промышленных комитетов. Министр промышленности и торговли Коновалов не смог добиться никакого соглашения и ушел в отставку. Правящие классы, уже оказавшие пассивное сопротивление новому режиму, не подписавшись на «заем свободы» (который принес всего несколько сотен миллионов рублей вместо запланированных 5 млрд.), открыто отказались сотрудничать, упорнее, чем когда бы то ни было, уклонялись от выполнения требований трудящихся. Не желая признавать арбитраж согласительных комиссий и все чаще прибегая к локаутам, они саботировали развитие производства, чтобы дискредитировать правительство, объявленное ими «некомпетентным».

В этих условиях более решительным стало движение фабрично-заводских комитетов, которые начали объединяться. Сначала в столице состоялась конференция заводских комитетов Петрограда, за которой должен был последовать созыв всероссийского съезда. Петроградская конференция, руководимая Советом, стала первым результатом творчества народной «базы», возникшим ex nihilo. Большевики, бывшие в меньшинстве в профсоюзах и Советах, первое время всячески поддерживали действия фабзавкомов. В конце мая открылась I Общегородская конференция фабзавкомов Петрограда, на которой присутствовало 500 делегатов с мандатами от 367 предприятий. Конференция приняла резолюции большевистского толка, противопоставлявшие государственному контролю рабочий контроль, и высказалась за переход «всей власти Советам». Тогда же был избран Исполком, где преобладали большевики. Последние не использовали его в экономической борьбе, а превратили в своего рода плацдарм для распространения политической пропаганды. Радикализация движения вызвала к жизни, независимо от влияния большевиков, несколько эфемерных попыток самоуправления. По советским источникам, с мая — июня по октябрь они затронули 576 предприятий, в большинстве своем мелких и средних (насчитывавших в среднем 335 рабочих). В конце июня Скобелев опубликовал воззвание, направленное против деятельности заводских комитетов. Складывалось впечатление, что правительство энергичнее противилось рабочему контролю (на несколько предприятий был наложен секвестр), чем учащающимся локаутам со стороны предпринимателей. Основным результатом этого воззвания был еще больший подрыв доверия трудящихся к правительству.

В сельских местностях правительство также теряло популярность. Предупредив крестьян о недопустимости незаконных захватов, правительство постановило создать на всех уровнях (губерния, уезд, волость) комитеты по снабжению (распределявшие зерно и имевшие право эксплуатировать незасеянные земли при условии выплаты собственнику ренты, соответствующей стоимости урожая) и аграрные комитеты (в функции которых входило проведение переписи земель в предвидении аграрной реформы, условия которой должно было определить Учредительное собрание). Вместо этих комитетов, единственная цель которых, казалось, состояла в лишении крестьян права получить наконец землю в собственность, крестьяне создали на общинных сходах собственные комитеты, структура которых, как правило, не соответствовала официальным инструкциям. Эти комитеты присваивали необрабатываемые земли (без выплаты компенсации), захватывали сельскохозяйственный инвентарь и скот, принадлежавшие помещикам, пересматривали в сторону снижения платы договоры об аренде, устанавливали порядок использования выпасов. На районных сходах принимались решения о мерах общего характера, таких, как немедленное прекращение всех земельных сделок, установление норм засева в крупных имениях, создание арбитражных судов, решения которых должны иметь силу закона до созыва Учредительного собрания. На уровне волости и в еще большей степени уезда крестьянские чаяния формировала и «направляла» «сельская интеллигенция» (учителя, земские служащие и даже низшее духовенство). Параллельно с этой деятельностью множились «нарушения порядка» отдельными лицами. Число официально зарегистрированных правонарушений удесятерилось с марта по июнь. В основном это были те же беспорядки, что происходили в сельских местностях с начала века. Они состояли в незаконном занятии имений, воровстве и вырубке леса, захвате сена, хищении сельскохозяйственного инвентаря.

Крупные землевладельцы, как и промышленники, которые прибегали к локаутам, в ответ на действия крестьян сократили посевы. Они призвали правительство положить конец «анархии». Проколебавшись месяц, правительство, опасаясь распространения волнений, в начале апреля все же решило направить войска для восстановления порядка в деревне. Прошел еще месяц, прежде чем правительство созвало (9 мая) первую сессию Главного земельного комитета, которому была поручена подготовка аграрной реформы. В правительстве произошел раскол по поводу основных положений реформы, условия которой в любом случае должны были устанавливаться Учредительным собранием. Кадеты ратовали за выплату компенсации собственникам; эсеры предлагали поручить коммунальным собраниям управление распределенными землями, без всякой компенсации и в максимально уравнительном смысле. Что касается эсера Чернова, министра сельского хозяйства, он беспрестанно повторял, что никакая акция не должна быть предпринята до созыва Учредительного собрания («Наш лозунг — земля из рук Учредительного собрания»). Местные комитеты должны были подчиниться решениям Главного земельного комитета. Только большевики и отдельные левые эсеры призывали крестьян к немедленным действиям, но их лозунги, оторванные от реальной жизни села, могли встретить отклик лишь у крестьян в солдатской форме, которые находились в городах.

Движение нерусских народов также пошло дальше, чем рассчитывал новый режим. По мнению правительства, национальный вопрос не стоял в повестке дня. Оно высокомерно игнорировало как I мусульманский съезд, состоявшийся 1 мая в Казани, так и успехи Украинской Рады. Со своей стороны, Петроградский Совет, настроенный соответствующим образом русскими, живущими в нерусских районах и не перестававшими резко критиковать «реакционных националистов», отклонил все просьбы об образовании национальных военных частей, на чем особенно настаивали украинцы и литовцы. Он только высказался незначительным большинством голосов в пользу культурной автономии национальных меньшинств (25 апреля), что не соответствовало желаниям этих народов. Для правительства, как и для Совета, главным был успех революции — только после победы в рамках Европы, освобожденной от германского империализма, можно будет дискутировать об автономии — вернее, о самоопределении. Тем не менее на I Всероссийском съезде Советов (3—23 июня) социалистические партии впервые единодушно признали право народов на самоопределение, которое сопровождалось очень резким осуждением всякой попытки одностороннего решения национального вопроса до созыва Учредительного собрания. Это предупреждение было обращено в первую очередь к финнам (чей Сейм готовил законопроект об установлении новых отношений с Россией) и украинцам. Действительно, Украинская Центральная Рада только что (10 июня) опубликовала свой первый «универсал», то есть первый суверенный закон. Понимая серьезность ситуации, Керенский отправился в Киев, где подписал с Радой (вопреки мнению министров-кадетов) протокол о признании Генерального секретариата Украины, члены которого будут назначаться Центральной Радой с согласия правительства. Учредительному собранию предстояло утвердить соглашение с Украиной, которая решила бы свою судьбу путем референдума. Кадеты резко протестовали против соглашения, представлявшего угрозу целостности государства и создававшего опасный прецедент.

Несмотря на рост напряженности и трудностей (все более решительное сопротивление крупной буржуазии и кадетов, блокирование экономических связей, социальный кризис в городах, распространение беспорядков в деревне, линия украинцев на раскол), I Всероссийский съезд Советов (в выборах депутатов на него приняли участие более 2 млн. граждан) свидетельствовал о политической победе «коалиции». Правящие партии (эсеры и меньшевики) получили значительное большинство (более 600 делегатов с правом участия в голосовании), тогда как оппозиция (большевики и левые эсеры) едва набрали пятую часть мандатов (около 150, из них 105 у большевиков). Съезд — настоящий «парламент революции» — стал театром памятных словесных баталий между большинством и оппозицией. Сразу же после его открытия лучшие большевистские ораторы — Троцкий, Ленин и Луначарский — «бросились в наступление» по вопросу о власти, требуя преобразования съезда в революционный Конвент, который взял бы на себя всю полноту власти. На утверждение Церетели, что нет партии, способной взять власть в свои руки, Ленин заявил с трибуны съезда: «Я отвечаю: «Есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и паша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»«.

Тем временем часть солдат столичного гарнизона, близких к большевикам и опасавшихся восстановления контроля над армией и отправки на фронт, обратилась в ЦК партии большевиков с предложением организовать демонстрацию против политики Керенского. Большевистские лидеры колебались, не зная, пойдут ли за ними рабочие. Боясь потерять поддержку солдат, завоеванную ценой настойчивых усилий, они в большинстве своем (за исключением Каменева и Зиновьева) одобрили идею демонстрации и подготовили воззвание, которое 10 июня должна была напечатать «Правда». Слухи о готовящейся большевистской демонстрации, к тому же вооруженной, достигли съезда. Большинство делегатов, сплотившись вокруг Церетели и Чхеидзе, решили призвать население к бдительности перед лицом «измены» и «провокации» большевиков. Решительная и единодушная реакция Совета, боязнь контрдемонстрации, сомнения по поводу ее подготовленности заставили Ленина отменить демонстрацию. «Правда» вышла 10 июня без воззвания. Большинство съезда захотело развить свой успех. Церетели осудил большевистский «заговор» и потребовал роспуска рабочей милиции. Чтобы «показать решимость и единство революционных сил» и поддержать свою политику, Совет призвал провести демонстрацию 18 июня. К большому удивлению лидеров Совета, только большевики приняли в ней массовое участие. Вместо лозунга, предложенного меньшевиками и эсерами — «Через Учредительное собрание к демократической республике», большинство транспарантов содержали большевистские призывы: «Долой наступление!», «Да здравствует рабочий контроль!», «Вся власть Советам!». Успех столичных большевиков, которые благодаря своей активности в заводских и районных комитетах получили поддержку части гарнизона и рабочего класса Петрограда, стал переломным моментом. Впервые улица принадлежала им безраздельно. Но не окажется ли большевистская партия, в большей степени следовавшая за движением, чем его инициировавшая, в хвосте у собственных сторонников, среди которых солдат было не меньше, чем рабочих, разочарованных отменой Лениным демонстрации 10 июня? 18 июня завершился раскол российской социал-демократии.

Как в апреле, а затем в июне, катализатором событий 3 и 4 июля, явившихся важным моментом революционного процесса 1917 г., стала проблема войны. Узнав 2 июля о немецком контрнаступлении, солдаты столичного гарнизона (собственно, те же, кто и в июне), в большинстве своем большевики и анархисты, убежденные в том, что командование не преминет воспользоваться этой возможностью для их отправки на фронт, не оставив им другого выбора, кроме «смерти в окопах во имя чуждых им интересов или смерти на баррикадах за их кровное дело», решили подготовить восстание. Его целями были: арест Временного правительства, первоочередной захват телеграфа и вокзалов, соединение с матросами Кронштадта, за которыми закрепилась репутация «революционности», создание Временного революционного комитета под руководством большевиков и анархистов. Вечером 2 июля состоялись многочисленные митинги солдат 26 частей, отказавшихся идти на фронт. Объявление об уходе в отставку министров-кадетов еще более накалило атмосферу. Свою солидарность с солдатами выразили рабочие. Рядовые участники . движения постарались добиться того, чтобы руководство партии большевиков взяло на себя командование их действиями, но в тот день Ленин уехал из Петрограда. Лидеры военной организации (Семашко, Зелевский) заявили, что у них «достаточно пулеметов для свержения Временного правительства». Был сформирован Временный революционный комитет. Следует отметить, что, когда движение набирало силу, среди большевиков не было единого мнения. Члены ЦК и большевики, заседавшие в Исполкоме Совета, были против любого «преждевременного» выступления и сдерживали демонстрации. Военная организация большевиков и местный комитет партии подготовили призывы к демонстрации, которые «Солдатская правда» должна была опубликовать на следующий день (4 июля), так как «Правда» отказалась это сделать.

Демонстрации начались во второй половине дня 3 июля. Военная организация большевиков присоединилась к движению, чтобы обеспечить руководство, ограничить его распространение и предупредить всякое преждевременное действие против государства и его институтов. Дойдя до Таврического дворца, демонстранты восторженно встретили выступления Троцкого и Зиновьева, которые обрушились на «контрреволюционеров, присутствующих в правительстве», а также на меньшевиков из Совета, отказывавшихся взять власть, предлагаемую им народом. Удовлетворенные этими речами, тон которых соответствовал общему настроению, но не зная, что делать дальше, демонстранты возвратились на окраины. Вернувшись в Петроград утром следующего дня, Ленин счел продолжение демонстраций несвоевременным. Но по призыву «Солдатской правды», опубликованному без ведома руководства, вооруженные демонстранты вновь вышли на улицы. К ним присоединились моряки из Кронштадта. Дать обратный ход выступлениям было уже невозможно. Руководство партии большевиков едва успело отпечатать листовку, призывавшую к мирной демонстрации в поддержку «новой власти... которой могли быть только Советы». Этот двусмысленный текст выдавал растерянность большевистского руководства, потерявшего контроль над ситуацией. Колонны демонстрантов снова направились к Совету. Когда Чернов попытался успокоить демонстрантов, только вмешательство Троцкого спасло его от смерти. Вскоре драки и даже перестрелки вспыхнули между кронштадтскими моряками, взбунтовавшимися солдатами и частью демонстрантов, с одной стороны, а с другой — полками, верными Совету, теми самыми полками, которые обеспечили победу восставших в феврале (Павловский, Преображенский, Волынский).

Эти войсковые формирования выступили, поверив информации, распространяемой министром юстиции Переверзевым, согласно которой Ленин не только получил деньги от Германии, но и скоординировал восстание с контрнаступлением Гинденбурга. Зиновьев безрезультатно пытался убедить Исполком Совета в том, что большевики не ожидали от демонстрантов насильственных действий и даже в мыслях не допускали свержения режима. Правительство, поддержанное Советом, высказалось за самые решительные действия. Генералу Половцеву было поручено руководство репрессивными мерами. Ленин скрылся в Финляндии (что дало повод для утверждений о его виновности). Троцкий, Зиновьев, Каменев и многие другие руководители партии были арестованы. Части, принявшие участие в демонстрации, были разоружены, а «Правда» закрыта. Большевистские газеты снова начали издаваться подпольно. Правительство закрыло также газету левых эсеров «Земля и воля», считая ее чрезмерно близкой к большевикам. На фронте восстанавливалась смертная казнь. Анализируя уроки этих событий в статье «Три кризиса», Ленин констатировал, что лозунг «Вся власть Советам!» следует снять с повестки дня, пока меньшевики и эсеры, разрыв с которыми был полным, остаются в руководстве Совета. Отныне «справедливым» стал призыв: «Вся власть рабочему классу во главе с его революционной партией коммунистов-большевиков!»

После произошедших событий князь Львов поручил Керенскому реорганизовать правительство. Переговоры между различными политическими силами были сложными: правительственный кризис продолжался 16 дней (с 6 по 22 июля). Крайне левые были выведены из игры, и кадеты, считавшие себя победителями, выдвинули свои условия: война до победы, борьба против «экстремистов» и анархии, откладывание решения социальных вопросов до созыва Учредительного собрания, восстановление дисциплины в армии. Эти условия устраивали Керенского. Но кадеты добавили к ним требование смещения Чернова, на которого они возлагали ответственность за беспорядки в деревне. Керенский поддержал «мужицкого министра» и пригрозил, что сам уйдет в отставку. Кадеты приветствовали бы приход более твердого правительства во главе с военными, но им необходимо было нейтрализовать Совет. В конечном счете Керенский действительно являлся арбитром ситуации. Так как лидеры меньшевиков (за исключением Церетели) отказались, следуя настойчивым рекомендациям Керенского, от принципа ответственности правительства перед Советом, кадеты решили войти в правительство, рассчитывая направить его действия в сторону авторитаризма с помощью консервативных групп давления, которые начиная с «июльских дней» открыто заявляли о своих намерениях.

Одной из самых активных была группа «Общество за экономическое возрождение России», основанная по инициативе крупного предпринимателя Путилова и объединявшая банкиров и промышленников Петрограда, близких к кадетам. Летом 1917 г. они выступали в качестве главной политической силы, располагавшей двумя десятками газет, официально связанных с партией, и более чем 100 «сочувствующими» изданиями. Группа насчитывала около 80 тыс. членов, объединенных в 269 местных секциях. В Москве промышленник Рябушинский руководил другой I Группой давления, в которой преобладали текстильные магнаты, «Республиканским центром». Девиз этой группы не оставлял места для двусмысленности: «Порядок. Дисциплина. Победа». К этим группам принадлежали несколько командующих армиями. «Союз крупных (земельных) собственников», носивший открыто монархический характер, объединял крупных помещиков, которым непосредственно угрожало распространение беспорядков в деревне. Не остались в стороне и военные. Для противодействия солдатским комитетам под эгидой бывшего главнокомандующего Алексеева и генерала Деникина при поддержке Родзянко и лидера монархистов Пуришкевича был создан «Союз армейских и флотских офицеров», насчитывавший в августе несколько десятков тысяч членов и имевший свои секции в главных городах страны. Эта организация поощряла создание «ударных» батальонов, призванных распространить патриотический настрой в деморализованных полках.

На Военном совещании, созванном после провала летнего наступления (16 июля), генерал Корнилов, командующий Юго-Западным фронтом, стал главнокомандующим, заменив генерала Брусилова, которого в военной среде считали недостаточно решительным (он, в частности, высказывал сомнения относительно полезности «ударных» батальонов, вносивших, по его мнению, раскол в армию). Правительство и военные круги единодушно одобрили назначение Корнилова. Из всех царских генералов он, сын казака-землепашца, был единственным, кто высказывал республиканские взгляды и был сторонником некоторой демократизации армии. В то же время он навел порядок в своей армии, разоружил 7 тыс. солдат, запретил митинги на фронте, ввел расстрел дезертиров, строго ограничил полномочия солдатских комитетов и наложил запрет на большевистскую пропаганду. Он пользовался поддержкой Керенского и быстро приобрел репутацию человека, на которого можно положиться, у командования, предпринимательских кругов и даже союзников, все более обеспокоенных «слабостью» гражданского правительства.

Чтобы окончательно освободиться от контроля Советов, произвести благоприятное впечатление на консервативные силы и обеспечить широкую поддержку своему правительству, критикуемому и слева и справа, Керенский ускорил формирование новых государственных институтов. Он предложил созвать и Москве своего рода консультативную ассамблею — Государственное совещание. По отношению к «правовой стране» — членам дум, делегатам кооперативов, профсоюзным активистам, представителям банков, торговли и промышленности — депутаты Советов — «реальная страна» — составили бы не более одной десятой делегатов этого Совещания, созванного специально в городе, оставшемся в стороне от революционных страстей. Советы в своем подавляющем большинстве выступили против этого маневра, направленного на то, чтобы «тихо их похоронить». Если уж речь шла о том, чтобы собрать широкое совещание, почему бы не созвать путем всеобщих выборов Учредительное собрание? Меньшевики и эсеры после известных колебаний в выборе позиции решили в конечном счете «противостоять реакционным силам». Вместо того чтобы единодушно поддержать своего инициатора, Госсовещание сделало очевидной растущую популярность Корнилова, которого бурно приветствовало большинство консервативных делегатов. Таким образом, Керенский снова стал, сам того не желая, лидером демократического лагеря.

Став главнокомандующим, Корнилов постоянно превышал свои полномочия, требовал от правительства милитаризировать железные дороги и оборонные предприятия. При горячем одобрении кадетов Корнилов изложил правительству свою программу вывода страны из кризиса. Она предусматривала демобилизацию 4 млн. солдат и выделение каждому из них по 8 десятин земли, что создало бы верную правительству крестьянскую опору, заинтересованную в порядке; прекращение всякого вмешательства государства в экономические и социальные дела. Вернувшись в Ставку после московского Совещания, Корнилов, поощряемый кадетами и поддерживаемый Союзом офицеров, решил предпринять попытку переворота. Он рассчитывал, что демонстрация в столице по случаю шестимесячной «годовщины» Февральской революции даст ему нужный предлог. Были приняты меры, чтобы послать в Петроград особо «верные» войска, в том числе «дикую дивизию» (состоявшую из татар, осетин и чеченцев), входившую в конный корпус под командованием генерала Крымова. Учитывая, что немецкие войска заняли Ригу, Корнилов потребовал подчинения себе войск столичного гарнизона, находившихся в непосредственном ведении правительства, а также расширения компетенции военных трибуналов и восстановления в тылу смертной казни. Керенский отклонил эти требования. Получив информацию о намерении Корнилова приступить к осаде Петрограда, ввести там военное положение и свергнуть правительство, Керенский сместил главнокомандующего, который после разоблачения решил действовать открыто и отказался уйти в отставку. Конфликт был неизбежен. В то время как Корнилов продвигал свои войска к столице, Керенский, покинутый министрами-кадетами, подавшими в отставку, начал переговоры с Исполкомом Совета по поводу образования Главного земельного комитета. Служащие почты, телеграфисты, солдаты и железнодорожники отреагировали мгновенно: они вывели из строя систему связи, а лояльные войска столичного гарнизона выступили навстречу солдатам Корнилова, чтобы объяснить, каковы подлинные планы мятежного генерала. Угроза мятежа вновь превратила Керенского в главу революции. Революционная солидарность проявилась полностью: большевистских лидеров выпустили из тюрьмы; большевики приняли участие в работе земельного комитета и Комитета народной обороны против контрреволюции, созданного под эгидой Советов. За несколько часов мятеж был ликвидирован. Генерал Крымов покончил жизнь самоубийством, а Корнилов был арестован.

Без корниловского мятежа, скажет позже Керенский, не было бы Ленина. И он был, несомненно, прав: в политическом плане мятеж резко и полностью изменил ситуацию. Кадеты, открыто поддержавшие Корнилова и ушедшие в отставку из правительства в разгар кризиса (27 августа), были дискредитированы. Керенский писал, что он испытал «глубокое разочарование», поняв, что оставлен «политической элитой нации» и что не может больше рассчитывать на ее поддержку и авторитет, которым она пользовалась у военных, чтобы создать противовес Советам и влиянию большевиков. Последние решили принять участие вместе с партиями большинства в Совете (меньшевиками и эсерами) в сопротивлении мятежу под лозунгом: «Долой Корнилова! Никакой поддержки Керенскому!», который позволил им бороться с реакцией, как того требовало общественное мнение, и заранее лишить Керенского кредита победы. Большевики были главными героями дня, так как их лидеры были выпущены из тюрьмы или смогли выйти из подполья, куда их загнали после «июльских дней». Эффективность и быстрота отпора рабочих, особенно в Петрограде, где большевики мобилизовали с помощью завкомов, районных советов и рабочей милиции около 40 тыс. человек (из которых 25 тыс. имели оружие) за несколько часов, дают основание предположить, что сплоченность руководящих инстанций и рабочей базы движения усилилась за семь недель подполья. Недостаток этой сплоченности активистов, солдат и руководителей, столь заметный во время июньских и июльских событий, похоже, был ликвидирован. Руководящие инстанции партии, по-видимому, стали лучше контролировать базу движения благодаря, в частности, контактам между Красной гвардией, заводскими комитетами, районными советами и солдатскими комитетами гарнизона.

Возрождение большевизма, считавшегося умирающим собственными лидерами (как об этом свидетельствуют ответы делегатов VI съезда партии, состоявшегося в августе, на вопросы анкеты о «состоянии здоровья» партии) и который кадеты поторопились похоронить («Большевизм умер, так сказать, скоропостижно», — гласил заголовок статьи в «Речи» от 8 июля), было на самом деле симптомом двух скрытых феноменов, гораздо более важных, чем корниловщина: радикализации масс, которым полгода спустя после Февральской революции не терпелось воспользоваться ее результатами, и краха всех созданных ею институтов.

Два месяца, отделявшие провал корниловского мятежа от взятия власти большевиками, были отмечены ускорением распада общества и государства в условиях острого экономического кризиса. В армии мятеж уничтожил последние остатки доверия к офицерам. Он показал также, в какой степени оперативные приказы могли служить прикрытием для контрреволюционных маневров. Бдительность была необходима больше, чем когда-либо. Поэтому все приказы командования анализировались, дискутировались и ставились под вопрос. В этих условиях армия перестала быть воюющей силой и инструментом подавления. Дезертирство достигло небывалого размаха. Дезертиры и солдаты-отпускники дали новый импульс крестьянскому движению. В деревне «незаконные действия» возросли многократно начиная с июля, в течение которого властями было зарегистрировано 1777 случаев откровенного насилия. С 1 сентября по 20 октября произошло 5140 «нарушений порядка» — цифра, по всей видимости, заниженная, так как власти уже утратили возможность контролировать ситуацию, но показывающая размах крестьянских волнений. С особой силой они проявились на Украине и в Белоруссии, но главным образом в пяти губерниях Центральной России (Тульской, Рязанской, Пензенской, Саратовской, Тамбовской), где отличались растущим ожесточением. Крестьяне теперь не довольствовались лишь одним захватом земли. Они грабили и сотнями сжигали барские имения, убивали владельцев, не успевших скрыться, захватывали инвентарь и скот, необходимые для обработки присвоенных участков, которые не собирались возвращать. В первую очередь от крестьянского насилия страдали ненавистные помещики. В районах, где образовался немногочисленный слой богатых крестьян, вышедших из общины благодаря столыпинской реформе, крестьянское движение, чаще всего объединявшее крестьян-общинников, повернулось и против «кулаков», вынужденных возвращать в «общий котел» земли, которые были сочтены общиной «излишками» по отношению к уравнительной норме, основанной на «числе едоков».

На поднимающуюся волну аграрных беспорядков Временное правительство попыталось ответить так, как это сделала бы любая государственная власть. Церетели, Пешехонов, Чернов (несмотря на то что двое последних, будучи «духовными наследниками» народников, считались близкими к мужикам) осудили «незаконный захват земли», напомнив, что только Учредительное собрание имеет право решать земельный вопрос. Однако их уговоры не принесли результатов. В деревни были направлены войска. Но солдаты часто отказывались стрелять в своих «братьев крестьян». В сентябре — октябре около 40 из 200 случаев применения войск закончились актами неповиновения. Простое сравнение цифр — 5140 «нарушений порядка», 200 случаев применения войск для подавления этих беспорядков и 40 случаев неповиновения — веское доказательство бессилия государства, захлестнутого событиями. Большевики были единственными, кто подталкивал крестьян к захвату помещичьих земель. Однако распространение аграрных беспорядков было все-таки в основном стихийным движением, продолжением крестьянских движений предыдущих лет. Благодаря бездеятельности власти оно достигло небывалого размаха, но изменилась ли от этого его природа? Скорее всего, нет, как об этом свидетельствует его направленность, не только традиционно уравнительная и антипомещичья, но и антигородская. Крестьяне, веками испытывавшие недоверие к городу, отказались от опеки и вмешательства аграрных комитетов и комитетов по снабжению, навязанных сверху и в большинстве своем не крестьянских, и признавали авторитет только своих собственных комитетов. Лишь местные эсеровские активисты имели шансы повлиять в политическом плане на действия крестьянства — при условии, что оно причислит их к «максималистам» (их действительная принадлежность к большевикам, анархистам или эсерам мало кого интересовала), о которых крестьяне знали одно — что они не пойдут против их чаяний.

Не оставались в стороне и рабочие. Циркуляр меньшевистского министра труда Скобелева (28 августа), запретивший собрания на предприятиях в рабочее время, был воспринят как настоящее объявление войны правительством рабочему классу. Большевики тут же разоблачили сделку между «Скобелевым и К°» и предпринимателями. Последние использовали этот циркуляр для восстановления своих «прав» на предприятиях, ограничив полномочия заводских комитетов и уволив «зачинщиков» беспорядков. Предприниматели все чаще прибегали к локаутам, переводу заводов из «неспокойных» центров (Петроград, Москва, Харьков, Одесса и др.) в более «тихие» районы.

В сентябре — октябре сотни предприятий были остановлены под предлогом трудностей в снабжении, снижения производительности труда рабочих, забастовок и беспорядков. Десятки тысяч рабочих оказались выброшенными на улицу. В этих условиях снизилась активность выступлений; в сентябре — октябре количество забастовок уменьшилось по сравнению с маем, но они отличались большей агрессивностью (значительно увеличилось число незаконных арестов предпринимателей), большим радикализмом и были более политизированы; забастовщики часто требовали установления рабочего контроля за производством (особенно если предприятие должно было вот-вот закрыться) и все чаще — отставки правительства, перехода всей власти Советам.

Локауты, сознательный экономический саботаж со стороны некоторых предпринимателей и забастовки (которые вели к значительному снижению производительности труда) окончательно дезорганизовали функционирование производственной системы. Общий застой экономики из-за трудностей ее переориентации на военные нужды привел к дезорганизации работы транспорта, особенно железнодорожного: в рабочем состоянии оставалось не более двух третей вагонного и локомотивного парка, что делало невозможными нормальное снабжение промышленности и регулярную доставку продовольствия населению. Например, поставки Путиловским заводам в сентябре едва достигали 4% их потребностей, а подвоз зерна в Петроград составил только 45% продовольственных нужд города. В результате норма выдачи хлеба работникам физического труда уменьшилась за лето на 50%. С июля в городе была введена карточная система и на другие основные виды продовольствия (сахар, мясо, яйца, жиры). Их нехватка вызвала рост цен, которые в среднем утроились с июля по октябрь. Российская экономика потерпела крушение задолго до октября 1917 г.

Параллельно с развалом экономики ширились и радикализировались национальные движения. По инициативе Рады Украины в конце августа в Киеве состоялся Съезд национальностей. На нем присутствовали делегаты от тринадцати национальных меньшинств и полутора десятков социалистических партий, которые попытались определить принципы национальной политики в бывшей империи. Заключительная резолюция признавала право всех народов на самоопределение и высказывалась за выборы не одного Учредительного собрания, где доминировали бы русские, а учредительных собраний, количество которых соответствовало бы числу национальных общин в стране. Каждое из них принимало бы решения о целесообразности отделения или о характере отношений с федерацией, которая заменит империю. Радикализация национального движения вынудила правительство принять срочные меры: были арестованы многие сторонники независимости Финляндии, которые добились принятия Сеймом 5 июля законопроекта о суверенитете Финляндии; пересмотрено соглашение с Украинской Радой от 3 июля (Генеральный секретариат стал административным органом, подчиненным Петрограду, а идея создания Учредительного собрания Украины была категорически отвергнута). Это привело к росту инцидентов между русскими и украинцами. К октябрю разрыв между Петроградом и Киевом завершился. Правительство применило меры подавления и против крымских татар: за призывы против участия солдат-мусульман в войне с турками был арестован муфтий. В Средней Азии политика правительства не порвала с «колониальной» традицией, игнорируя национальные устремления мусульман: их раскол, ставший явным уже в Казани (май 1917 г.), облегчил задачу правительству и укрепил его убежденность в том, что ислам не более чем второстепенная сила, которая не может обойтись без русской опеки.

В условиях крушения традиционных институтов и усиления недовольства различных категорий населения Керенский, провозгласив 1 сентября республику («чтобы дать моральное удовлетворение общественному мнению»), постарался укрепить законность своего положения созданием новых институтов: Демократического совещания, а затем Совета республики. Первое, аналогичное по своему составу Государственному совещанию, созванному в августе (делегаты кооперативов, земств, муниципалитетов составляли там большинство), должно было принять в сентябре два важных решения: исключить или оставить в правительственной коалиции буржуазные партии; определить характер Совета республики. Участие буржуазии в третьем коалиционном правительстве (окончательно сформированном 26 сентября) было одобрено незначительным большинством голосов после голосования и подачи поправок, вызвавших многочисленные споры. Исключив «партии, скомпрометировавшие себя в деле Корнилова», Совещание согласилось на участие в правительстве в индивидуальном порядке деятелей, принадлежавших к кадетской партии, позволив Керенскому, заботившемуся о поддержке «политической элиты нации», ввести в свой кабинет Коновалова, Кишкина и Третьякова. Большевики, посчитав это провокацией, заявили, что только II Всероссийский съезд Советов, назначенный на 20 октября, будет иметь право сформировать «подлинное правительство». Демократическое совещание одобрило также принцип представительства цензовых классов в будущем Временном Совете республики. Керенский и Церетели выработали нормы представительства различных учреждений, которые будут заседать в этом «предпарламенте». Эти нормы поставили в недопустимо невыгодное положение Советы (где соотношение сил как раз менялось в пользу большевиков) по отношению к представителям «демократии» и цензовых классов. Видя успехи «большевизации», «демократия» снова сместилась вправо.

6 октября Керенский открыл сессию Временного Совета республики. Он заявил об ответственности своего правительства перед этим главным институтом республики и изложил свою программу: защитить страну, восстановить военный потенциал, выработать вместе с союзниками условия прочного мира. От имени большевистской фракции Троцкий разразился филиппикой в адрес Временного Совета республики, который он охарактеризовал как новое издание булыгинской Думы, и правительства, которое по приказам кадетских контрреволюционеров и империалистов безосновательно продолжает эту опустошительную войну и готовит сдачу Петрограда и поражение революции. После окончания его речи 53 депутата-большевика покинули зал. Их уход стал первым актом Октябрьской революции.

Поведение большевиков отчасти диктовалось их недавними успехами, выражавшимися как в плане представительства, в завоевании некоторых институтов власти, так и в более общем смысле, в массовом принятии широкими слоями общества того или иного большевистского лозунга, что, впрочем, никак не означало прямого присоединения к партии большевиков как политической силе.

31 августа большевистская резолюция, призывавшая к созданию правительства без буржуазии, впервые получила большинство в Петроградском Совете. 9 сентября Исполком Петроградского Совета, в котором преобладали эсеры и меньшевики, оказался в меньшинстве; Троцкий был избран председателем Совета. Из столицы это движение распространилось на Москву, Киев, Саратов. В сентябре уже более 50 Советов приняли резолюции о передаче всей власти Советам. К тому же большевики завоевали прочные позиции в некоторых народных организациях, таких, как Советы фабрично-заводских и районных комитетов в Петрограде. Объединенные в Межрайонное совещание, эти комитеты сыграли решающую роль во время попытки корниловского мятежа благодаря своим вооруженным дружинам. Когда правительство потребовало разоружения Красной гвардии, комитеты еще более радикализировались и присоединились к Петроградскому Совету, в котором отныне заправляли большевики. Оба эти органа, располагавшие сетью освобожденных активистов, начали тесно сотрудничать и вместе заседали в Смольном.

В более общей форме большевистские идеи внедрялись в армию и рабочую среду. Солдаты тыла приняли большевистские лозунги, понимая, что только политика «мира любой ценой» спасет их от отправки на передовую. В действующей армии провал наступления и корниловского мятежа ускорили большевизацию. Солдаты выбирали среди большевистских лозунгов те, которые им подходили: «Немедленное заключение мира!», «Вся власть Советам!» — и др. В рабочих кругах, кроме железнодорожников, оставшихся верными меньшевикам, идеи рабочего контроля встречали широкий отклик. На II конференции фабрично-заводских комитетов преобладавшие там большевики без труда добились принятия нужных резолюций. Что же касается крестьян, то они доверяли лишь «максималистам», не догадываясь, что те играют на руку большевикам. Радикализация и постепенная большевизация широких слоев общества, разочарованных политикой правительства и «демократии», щедро раздававших обещания и не прекращавших призывать к терпению в ожидании созыва Учредительного собрания, контрастировали с малочисленностью партии большевиков, насчитывавшей примерно 200 тыс. членов. Но в условиях организационного вакуума осени 1917 г., когда государственная власть уступила место соцветию комитетов, советов и совещаний, оспаривавших друг у друга крохи власти и законности, было достаточно энергичных действий одной группы, пусть даже малочисленной, но организованной и решительной, чтобы авторитет ее немедленно вырос до размеров, несопоставимых с ее реальной силой.

15 сентября ЦК партии большевиков начал дискуссию по двум письмам («Большевики должны взять власть» и «Марксизм И восстание»), которые были получены от Ленина, скрывавшегося в Финляндии. Он требовал, чтобы партия призвала народ к немедленному восстанию. «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с К° не ждут, а готовят сдачу Питера... История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь», — заключал Ленин. Никто из членов ЦК его не поддержал. Еще слишком свежи были воспоминания об «июльских днях». Высказывалось даже мнение о необходимости уничтожить письменное свидетельство предложения Ленина. ЦК решил срочно принять меры для предотвращения любой демонстрации и участвовать в работе Демократического совещания. Две недели спустя Ленин вернулся к своему предложению в статье «Кризис назрел», которая была на этот раз опубликована в газете «Рабочий путь». «Ибо пропускать такой момент и «ждать» съезда Советов, — писал он, — есть ложный идиотизм или полная измена».

Настойчивость Ленина постепенно подтачивала «революционный легализм» большевистских руководителей. По инициативе Троцкого депутаты-большевики 7 октября покинули зал Совета республики. В этот же день Ленин тайно вернулся в Петроград. 10 октября, благодаря выступлению Свердлова, который доложил о подготовке военного заговора в Минске, Ленину удалось изменить мнение ЦК (по крайней мере 12 из 21 полноправных членов, которые там присутствовали) и получить 10 голосов за (при 2 против — Каменев и Зиновьев) при голосовании по вопросу о вооруженном восстании. Оппозиция Каменева (к нему присоединились А.Рыков и В.Ногин — оба из Московского комитета, известного своей умеренностью) отнюдь не была неожиданной. С марта — апреля Каменев постоянно выражал свое несогласие с Лениным, считая, что в России еще не сложились условия для установления социализма. По его мнению, взятие власти большевиками было бы несвоевременным, партии не удастся построить подлинный социализм, что дискредитирует саму идею социализма. Каменев и Зиновьев направили низовым комитетам письмо, в котором объясняли, насколько рискованно ставить в зависимость от преждевременного восстания судьбу не только «нашей партии, но и судьбу русской и международной революций». У большевиков, продолжали они, отличные шансы на выборах, они могут рассчитывать примерно на треть голосов. «В Учредительном собрании мы будем настолько сильной оппозиционной партией, что в стране всеобщего избирательного права наши противники вынуждены будут уступать нам на каждом шагу. Либо мы составим вместе с левыми эсерами, беспартийными крестьянами и прочими правящий блок, который в основном должен будет проводить нашу программу». Победа, о которой рассуждали Каменев и Зиновьев, была бы парламентской, а не революционной.

Решение признать восстание как «стоящее на повестке дня», принятое 10 октября, не снимало всех противоречий. Ленин считал, что восстание должно произойти до открытия II съезда Советов, назначенного на 20 октября. Следовало срочно назначить дату проведения и заняться тщательной подготовкой восстания по всем правилам революционного искусства. Для Троцкого, напротив, первоочередной целью оставалось взятие власти Советами. Восстание же должно было произойти только в случае угрозы съезду. Троцкий не считал, что большевикам следует взять на себя инициативу атаки против правительства, а предлагал подождать, чтобы оно напало первым. Таким образом, вырисовывался третий путь, который делал особенно явными тактические и теоретические расхождения среди большевиков накануне взятия власти.. Большинство из них приняли точку зрения Ленина, поверив слухам, что правительство готово сдать Петроград немецким войскам и переместить столицу в Москву. Выставив себя патриотами, большевики заявили о своем намерении обеспечить оборону города. С этой целью они создали Военно-революционный центр (ВРЦ) из пяти членов (Свердлов, Сталин, Дзержинский, Урицкий, Бубнов) для мобилизации маге, в поддержке которых, как свидетельствовал доклад делегатов большевиков, не было уверенности. В докладе, в частности, отмечалось, что в Кронштадте боевой дух значительно упал, население Васильевского острова совсем не настроено в пользу восстания. На Выборгской стороне массы поддержат. Московская застава: массы выйдут на улицу по призыву Совета, но мало кто откликнется на призыв партии. Нарвская застава: в целом никакого желания восставать. Охта: среди рабочих не обнаружено никаких настроений в пользу восстания.

Ранее со своей стороны Троцкий, являвшийся председателем Петроградского Совета, 9 октября стал инициатором создания самостоятельной военной организации при Совете — Петроградского Военно-революционного комитета (ПВРК). Проявив тактическую ловкость, он поручил руководство им левому эсеру П.Лазимиру. Однако комитет, в который вошел ВРЦ, находился под контролем преобладавших в нем большевиков. Таким образом, под прикрытием организации, действовавшей от имени Совета, большевики смогли бы руководить восстанием. ПВРК вошел в контакт с четырьмя десятками военных частей столицы (в которой их насчитывалось тогда около 180), с Красной гвардией, почти с 200 заводами, полутора десятками районных комитетов, что позволяло мобилизовать 20 ~- 30 тыс. человек (в действительности только 6 тыс. человек приняли участие в событиях на стороне восставших). 18 октября военная комиссия Петроградского Совета организовала собрание уполномоченных полковых комитетов гарнизона. Большинство комитетов выразило недоверие правительству, подозреваемому в намерении сдать Петроград немцам, и заявило о готовности защитить революцию по призыву съезда Советов. Но совсем другое дело было заставить их принять большевистский лозунг взятия власти путем восстания. Троцкий резюмировал ситуацию следующим образом: «Гарнизон был многочисленным, но не хотел драться. Отряды моряков не обладали нужной численностью. Красной гвардии не хватало умения». Таким образом, за два дня до открытия съезда Советов ни дата, ни способы проведения восстания не были еще определены.

Однако восстание ни для кого не было секретом. 1 7 октября меньшевистский левый журнал упомянул о существовании письма, ходившего в большевистских кругах, в котором «обсуждался вопрос о вооруженном восстании». На следующий день «Новая жизнь» опубликовала статью Каменева, осуждавшую идею вооруженного большевистского восстания и косвенно подтверждавшую подлинность информации, появившейся накануне. Эта статья взволновала общественное мнение. Ленин счел ее равносильной предательству и потребовал исключения «диссидентов» из ЦК, но остался в меньшинстве, так как Каменев и Зиновьев обещали никоим образом не мешать осуществлению решений ЦК. В Исполкоме Совета Троцкий был подвергнут настоящему допросу меньшевиками и вынужден был ответить на вопрос, готовят ли большевики восстание. Он заявил, что восстание не предусмотрено большевиками, но они полны решимости защитить съезд Советов от любых контрреволюционных вылазок. Таким образом, подготовка большевиков выглядела «законной». Со своей стороны Керенский демонстрировал полную уверенность, так как рассчитывал на поддержку меньшевиков и эсеров и получил от полковника Полковникова, командующего гарнизоном, заверения в «абсолютной лояльности» войск правительству.

Тем не менее 21 октября гарнизон перешел на сторону ПВРК. Последний тут же обратился к населению с воззванием, предупреждавшим, что без подписи ПВРК никакая директива гарнизона не будет действительна. Керенский в ультимативной форме потребовал от ПВРК отмены этого документа. Началась проба сил. Утром 24 октября Керенский приказал закрыть типографию большевиков. Последние заняли ее снова. Для разработки плана действий в Смольном собрался ЦК большевиков. В восстании должны были слиться два самостоятельных потока: государственный переворот, организованный ПВРК от имени Петроградского Совета, чтобы защитить революцию, и пролетарское восстание под руководством Военно-революционного центра. Фикция двух этапов операции — оборонительного («защитить съезд Советов от действий правительства и старого Исполкома с эсеро-меньшевистским большинством») и наступательного (связанного с деятельностью Ленина, вышедшего 25 октября из подполья) — должна была быть выдержана до конца.

Вечером 24 октября Красная гвардия и несколько военных частей, действуя от имени Совета, захватили, не встретив сопротивления, невские мосты и стратегические центры (почты, телеграф, вокзалы). За несколько часов весь город перешел под контроль восставших. Только Зимний дворец, где заседало Временное правительство, еще держался. Керенский тщетно пытался установить контакт со штабом. Там не вполне осознавали характер событий и не спешили оказать помощь победителю Корнилова. Утром 25 октября Керенский отправился за подкреплением. Не дожидаясь отправки ультиматума правительству, по инициативе Ленина было опубликовано в 10 часов утра воззвание ПВРК, в котором говорилось, что правительство низложено и что власть перешла в руки ПВРК. Это заявление до взятия власти II съездом Советов представляло собой настоящий государственный переворот. В первом варианте воззвания ПВРК Ленин писал: «ПВРК созывает сегодня на 12.00 Петроградский Совет. Принимаются неотложные меры для установления советской власти». Изменение симптоматично. Испытывая недоверие к «революционному легализму» Петроградского Совета, то есть Троцкого, к «соглашательскому духу» своих товарищей из ЦК, которых он подозревал в готовности войти в переговоры с другими социалистическими силами, Ленин хотел сосредоточить всю полноту власти в руках органа, созданного в процессе восстания, органа, который ни в чем не зависел бы от съезда Советов. Этот шаг делал неизбежным еще до открытия II съезда Советов разрыв между Лениным и другими революционными организациями, которые считали себя вправе претендовать на частицу нового авторитета и новой власти.

Во второй половине дня 25 октября Ленин, появившись впервые после июня перед народом, заявил на сессии Петроградского Совета: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась. Угнетенные массы сами создадут власть. В корне будет разбит старый государственный аппарат и будет создан новый аппарат управления в лице советских организаций.

Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма». «Но вы предопределяете волю съезда Советов», — возразил кто-то. «Нет, — ответил Троцкий, — именно рабочие и солдаты, восстав, предопределили волю съезда».

Однако победа большевиков оставалась неполной, так как в Зимнем дворце еще заседало правительство. В половине седьмого вечера оно получило ультиматум ПВРК, который давал ему 20 минут на решение вопроса о капитуляции. В действительности же штурм Зимнего дворца произошел позднее, ночью, после того как крейсер «Аврора» сделал несколько холостых выстрелов в сторону дворца. В два часа утра Антонов-Овсеенко от имени ПВРК арестовал членов Временного правительства. Бои, в которых приняли участие с той и с другой стороны не более нескольких сот человек, завершились с минимальными потерями (6 убитых среди обороняющихся, ни одного среди нападавших).

За несколько часов до падения Зимнего дворца, в 22.40, открылся II Всероссийский съезд Советов. Осудив «военный заговор, организованный за спиной Советов», меньшевики покинули съезд, за ними — эсеры и бундовцы. Их уход обрек на поражение Мартова и его сторонников, искавших компромисса и предлагавших создать правительство, в котором были бы представлены социалистические партии и все демократические группы. Троцкий не преминул поиронизировать над этим предложением: «Народ пошел за нами, мы одержали победу, а теперь нам говорят: откажитесь от вашей победы, сделайте уступки, примите компромисс. С кем, я вас спрашиваю? С колеблющимися группами, которые нас оставили, а теперь делают нам предложения? Мы им говорим: вы — ничтожества и потерпели крах. Ваша роль окончена, идите же туда, куда вам предназначено: на свалку истории». Это выступление ускорило уход Мартова и его сторонников со съезда. Тогда по инициативе Троцкого съезд (на котором оставались только большевики и левые эсеры) принял следующую резолюцию: «II съезд констатирует, что уход меньшевиков и эсеров является преступной и отчаянной попыткой лишить это собрание представительности в тот самый момент, когда массы стараются защитить революцию от наступления контрреволюции».

Чуть позже съезд проголосовал за резолюцию, составленную Лениным, которая передавала «всю власть Советам». Эта резолюция была чистой формальностью, водь на самом деле власть находилась в руках партии большевиков, но она узаконивала результаты восстания и позволяла большевикам править от имени народа, так как другие партии, за исключением левых эсеров, покинули съезд. Затем были зачитаны и одобрены декреты о мире и о земле — первые акты нового режима.