• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Настоящая книга включает весь отдел V (Период Македонской династии. 867-1057). Первые пять с половиной глав составлена по изданию 1927 г., остальные — по материалам, хранящимся в Санкт-Петербургском Филиале Архива Российской Академии наук (личный фонд акад. Ф. И. Успенского). Это корректура и рукопись.

Корректура сохранилась не полностью. Отсутствует целый печатный лист и отдельные страницы. Рукопись представляет собой собственно рукописный текст (со старой орфографией), машинопись (со старой орфографией) и в небольшом объеме печатный текст.

В процессе подготовки к изданию текст не подвергался редактированию. При переводе на современную орфографию был опущен «ъ», заменены соответственно «1», «ъ» и окончание «аго» и т. п. С прописной даны принятые в современном языке названия. Имена, географические названия, своеобразные выражения и термины сохранены.

При работе над текстом корректура была сличена с рукописью и дополнена ею: в косых линейках — текст рукописи, отсутствующий в корректуре, в двух косых — текст, частично зачеркнутый или дополненный из другой работы Ф. И. Успенского (что специально указано). Таким образом, публикуемый текст является наиболее полным.

Главы XI и XIV сохранились только в рукописи. Пострадала глава XXI (отсутствует конец корректуры и рукопись), особенно же XXII — сохранились только 4 страницы корректуры, отсутствует начало. Все утраченные места отмечены в настоящем издании.

Поскольку тема «Византия — Русь» очень важна для исследователя и он обращался к ней не раз, мы сочли возможным дополнить главы XIV и XXII текстом из речи «Византия и Русь», произнесенной 11 мая 1888 г. в торжественном собрании Одесского Славянского Благотворительного Общества в память 900-летнего юбилея крещения Руси (опубл.: Одесса, 1888). Остальная часть речи дается в Приложении.

XVIII глава имеет два рукописных варианта, которые в чем-то совпадают, в чем-то разнятся. Корректуре соответствует: началу — первый вариант, начиная с середины — второй вариант. По рукописи восстановлена и часть заголовка. Оставшийся после сличения и дополнения материал помещен в Приложении.

В XIX главу была вложена «старая» машинопись — этот текст также дается в Приложении.

Рукописное оглавление (в Приложении) позволяет судить, что том должен был быть обширнее, что помещенная в приложение к III тому (1948) глава «История византийских учреждений» скорее является XXIII главой (или входит в нее) I тома.

XXIX глава полностью сохранилась в рукописи — в корректуре, и в опубликованном оглавлении такой главы нет. Эта глава представляется заключительной. Если сравнить варианты оглавления, видно, что акад. Ф. И. Успенский объединял и сокращал главы. Явно, что многие сокращения были сделаны из-за отсутствия объема, — в двойных косых восстанавливается текст, частично зачеркнутый. В корректуре, например, опущены многочисленные выдержки из источников на греческом языке, которые восстановлены в настоящем издании по рукописи. Перевод с греческого и латинского выполнен Д. О. Торшиловым.

Глава 1. О Руси дорюриковской. Первые страницы русской летописи. Поход Аскольда и Дира и крещение Руси Киевской.

Глава 2. Политическое и торговое движение греков в земли на север от Черного моря. Путь из варяг в греки.

Глава 3. Новые люди и новые песни. Царь Василий I и патриарх Фотий.

Глава 4. Кирилл и Мефодий.

Глава 5. Церковная и политическая миссия среди славян. Начало кирилло-мефодиевского вопроса в истории.

Глава 6. Церковные дела. Взаимное отношение между Римской Церковью и патриархатом. Дело патриарха Фотия. Обращение Болгарии в христианство.

Глава 7. Внешняя политика при вступлении Василия на престол. Итальянские дела. Войны с арабами. Император Людовик II и царь Василий.

Глава 8. Организация архиепископии, подчиненной св. Мефодию. Всемирно-историческое значение кирилло-мефодиевского вопроса.

Глава 9. Церковные дела после присоединения Болгарии к патриархату. Второе патриаршество Фотия.

Глава 10. Войны с арабами на восточной границе и на море.

Глава 11. Семейные отношения. Политические партии и заговоры. Законодательство царей Македонской династии.

Глава 12. Кодификационные предприятия, новеллы. Община и свободное крестьянское землевладение.

Глава 13. Лев Мудрый. Низложение патриарха Фотия.

Глава 14. Внешние войны. Мусульманский вопрос. Разграбление Солуни. Морские походы Имерия. Византийские владения в Ю. Италии и Далмации.

Глава 15. Северная граница империи. Болгария. Войны Симеона. Сербы я хорваты.

Глава 16. Моравия. Ученики славянских просветителей. Литературная деятельность в Болгарии. Глаголица.

Глава 17. Киевская Русь. Договоры с греками. Путешествие св. Ольги в К-поль.

Глава 18. Церковный вопрос. Семейные отношения при Льве VI. Характеристика Льва Мудрого.

Глава 19. Константин VII Порфирородный. Характеристика периода. Восточная и западная граница. Арабы.

Глава 20. Северная граница. Болгария и угры. Походы русских. Лакедем [онские] славяне.

Глава 21. Отношение к Западной империи. Италия и Рим. Посольство Лиудпранда.

Глава 22. Литературные произведения Константина Порфирородного.

Глава 23. Внутренняя история. Царь и подданные. Крестьянское сословие. Центральная и провинц. администрация (фемы). Морское дело. Финансовое управление.

Глава 24. Роман II и его наследники. Царствование Ники-фора Фоки. Положение дел на восточной и западной границе.

Глава 25. Северная граница империи. Походы Святослава в Болгарию.

Глава 26. Внутренняя политика Никифора Фоки. Отношение к Церкви и вопрос о церковном землевладении. Смерть Никифора.

Глава 27. Царь Иоанн Цимисхий. Внешние войны. Афонская гора. Первый афонский Типик

Глава 28. Василий И и Константин. Характеристика эпохи. Бунт Варды Склира.

Глава 29. Начало болгарской войны. Комитопулы. Восстание на востоке.

Глава 30. Просвещение Руси христианством. Союз Византии и России.

Глава 31. Греко-болгарская истребительная война. Подчинение страны.

Глава 32. Походы в Сирию и Армению. Западная граница империи.

Глава 33. Последние представители Македонской династии. Утверждение норманнов в Южной Италии. Турки-сельджуки, Восток

Глава 34. Константинопольский патриархат и папство. Противоположность церковных воззрений на Западе и Востоке. Разделение Церквей.

Глава 35. Культурное значение периода.

[К ГЛАВЕ XVIII] [171]

Первым мотивом вмешательства Оттона в дела Италии был особого рода протекторат немецкого короля над детьми Рудольфа II Верхне-Бургундского, избранного в короли Италии в 924 г. По его смерти в 937 г. остались малолетние дети Конрад и Адельгейда (Аделаида), последняя была выдана за Лотаря, неожиданно умершего в 950 г. Как сказано, смертью его воспользовался маркграф иврейский Беренгарий, который собрал князей и настоял на избрании своем в короли. Но другая партия считала более законными права вдовы Лотаря Адельгейды, которая могла вступить в новый брак и поддержать на итальянском престоле Бургундскую династию. Понятно, что для Беренгария эта соперница была весьма опасна, и он употреблял ряд мер, чтобы устранить ее с дороги. Он предложил ей, между прочим, выйти замуж за его сына Адальберта, но она отказала в своем согласии. Тогда Беренгарий заключил ее под стражу и подверг истязаниям. Слух об этих событиях распространился по Германии и возбудил общее неудовольствие; говорили, что Беренгарий отравил супруга Адельгейды и коварством захватил власть. Сочувствие к судьбе королевы было общее, в особенности в Баварии и Швабии, землях, смежных с Италией, для которых было небезразлично, в чьих руках находится соседнее государство. На этом сочувствии немцев к судьбе королевы и построена была Оттоном идея идти войною на Беренгария, освободить Адельфану, подчинить себе Италию, проложить путь к императорской короне [172]. Осуществимость последнего, правда, не стояла в непосредственной связи с этим походом: для получения императорской короны необходимо требовалось согласие папы. Любопытно взглянуть на отношение дела с этой стороны.

Современником описываемых событий был папа Агапит II (946–955). В Риме он далеко не был самостоятельным правителем. Светская власть находилась в руках партии, представителем которой был сенатор Альберик. Папа был в высшей степени стеснен этой партией, которая задумала передать папскую власть своему члену. Для нас важно подметить те разнообразные политические влияния, которые были в Риме около 950 г. С одной стороны, замечается тенденция — сблизиться с Восточной империей. Альберик желал родством с византийским императором утвердить свое положение в Риме: он заставил папу послать паллий Константинопольскому патриарху Феофилакту. Альберик имел в виду произвести реформу в самой Церкви. Он обязал римлян клятвой избрать на место Агапита сына своего Октавиана. То же самое стремление к Востоку замечается в родственном союзе короля Гуго с Романом Лакапином в 943 г., та же цель побудила короля Беренгария отправить Лиудпранда послом в Византию в 949 г. Если, таким образом, в Риме была партия, желавшая завязать сношения с Константинополем, то временное торжество этой партии могло угрожать другим влияниям и партиям. Сам папа Агапит едва ли сочувствовал возобновлению притязаний Византии на господство в Риме. Он с большей охотой мог войти в виды Саксонской династии. Оттон начал с ним сношения в 947 г. через Гадемара, аббата Фульдского.

Прежде чем Оттон двинулся походом против Беренгария, сын его Людольф вторгся в Италию из своего герцогства Швабии и требовал, «чтобы народ Италии склонил главу пред властию Оттона». Но его расчеты на помощь со стороны населения Ломбардии оказались ошибочными. Людольф очутился в весьма затруднительном положении. Но уже тогда входили войска Оттона в Ломбардию, пред которым отворялись ворота Тридента и Павии, столицы Лангобардских королей. Оттон короновался в короли Италии и послал своего брата Генриха за Адельгейдой, браком с которой он имел в виду узаконить свое право на итальянскую корону. Оттону предстояло сделать еще шаг, чтобы получить императорский венец; он отправил посольство к папе. Но в Риме правил еще Альберик, представитель греческой партии, поэтому папа Агапит не мог дать Оттону удовлетворительного ответа. Германский король не настаивал более — он удовлетворился пока титулом Италийского короля, принятым в Павии, где вместе с гем и сочетался браком с Адельгейдой. Он оставил в Павии наместником зятя своего Конрада, герцога Лотарингии, и поспешил в Германию. Результатом этого первого похода Оттона в Италию было присоединение к Баварскому герцогству Фриуля, Истрии, Аквилеи, Вероны и Тридента, чем увеличено было владение Генриха.

Предпочтение, оказанное Оттоном брату перед сыновьями, объясняется расположением Оттона к Генриху, которое последний снискал себе еще во время войн с венграми и поддержал в итальянскую войну; к нему благоволила и Адельгейда. Но это предпочтение Оттона к Генриху раздражило королевских сыновей Людольфа Швабского и Конрада Лотарингского. Пользуясь симпатиями народа, они нашли себе многочисленных приверженцев и подняли знамя восстания.

Беренгарий и Адальберг воспользовались временем германских смут для утверждения своего влияния в Италии. Они притесняли приверженцев немецкой партии и не хотели признавать присяги, данной Оттону. В Риме также совершались события, которые имели важное значение для немецких планов. По смерти Альберика, управлявшего духовными и светскими делами, во главе правления стал сын его Октавиан. Национальная и немецкая партии готовились начать борьбу из-за преобладания. Выжидали только, чем обнаружит свою деятельность молодой Октавиан. А он в 955 г принял имя Иоанна ХII и соединил в своих руках светскую и духовную власть в Риме: этот князь-папа стал придумывать средства к осуществлению старых прав Рима на обладание Средней и Южной Италией на основании мнимого дара Пипина. В период IX в. многое из владений Рима перешло частию к герцогам, частию к королям. И даже при могущественном Альберике Рим не владел ни экзархатом, ни пентаполем, ибо Северная Италия принадлежала королям. Герцоги Тусции и Сполето были в ленной зависимости от короля; в Беневенте и Капуе были свои герцоги, считавшиеся в зависимости от Византии. Папе Иоанну XII представилась возможность заключить союз с герцогами и направить довольно значительные силы на юг для подчинения Беневента и Капуи, на север для завоевания экзархата. Но на севере его планы встретили сильный отпор: Беренгарий, усмирив движение южных герцогов, обратился (959) против Рима и стал угрожать папе наказанием. Последний был вынужден просить помощи у Оттона, обещая ему в награду императорскую корону. Оттон в 961 г. прибыл в Италию и, принудив Беренгария искать спасения в бегстве, вступил в Рим и короновался императорским венцом. Хотя Оттон и подтвердил наперед за папою дары прежних государей, однако он настоял на полном обладании тем самым верховным правом, каким некогда пользовался в Риме Карл В. Папа не имел права заключать внешних союзов, равно как избрание нового папы должно было получить санкцию от императора.

Всматриваясь в отношения, установившиеся в 962 и 963 гг. между папой Иоанном XII и Оттоном, нельзя не видеть, что папство проиграло очень много вследствие перенесения императорской власти на немецкого короля. Оттон поспешил взять клятву от папы и высших лиц города, что они никогда не будут на стороне Беренгария и сына его Адальберта. Но всего более нарушило права Римского епископа то обстоятельство, что Оттон вмешался даже в церковные дела Италии. Иоанн XII узнал, что в Павии, куда Оттон удалился из Рима, собран Собор епископов, на котором решаются церковные дела без его ведома и согласия. Чтобы привлечь на свою сторону высшее духовенство, Оттон давал ему высшие политические права, награждал так называемым иммунитимом, освобождал ломбардских епископов от непосредственного подчинения местным светским властям. Удалившись в Ломбардию для приведения к полному подчинению тех мест, где еще держалась власть прежних королей, Оттон узнал в Павии, что папа открыто вступил в союз с его врагами, что они хлопочут о привлечении арабов на свою сторону. Желая собрать точные сведения об этих делах, он отправил в Рим посольство. Послы узнали много нового о распутной жизни папы, о его расточительности на своих любовниц. «Папа еще молод, — сказал Оттон, получив эти известия, — пример добрых людей может его исправить». Скоро обнаружилось еще обстоятельство, которое окончательно скомпрометировало папу. В Капуе были захвачены его послы, направлявшиеся в Византию; у них найдены были письма к восточному императору и угорскому королю с просьбой сделать нападение на Германию. Наконец, папа прямо выступил против Оттона, открыв Рим для Адальберта. Последнее обстоятельство дало понять императору, что Рим остается для него опасным соперником, если не положить конца его свободе. Осенью 963 г. он пошел в Среднюю Италию и подступил к Риму. Папа и Адальберт бежали.

Овладев городом, Оттон взял себе заложников от знатнейших римлян, заставил снова присягнуть себе на верность и, кроме того, лишил Рим права избирать папу без согласия римского императора германской нации. Составлен был церковный Собор, на котором был осужден Иоанн, а на место его избран Лев VIII (963). Прежде чем приступить к этому Собору и избранию нового папы, Оттон отправил посольство к Иоанну с предложением ему оправдаться против возводимых на него обвинений. Папа ответил на этот раз очень энергично: он произнес на Оттона и на его приверженцев отлучение. Отлучение было могучим средством в руках пап, пред этим всесильным оружием папы преклонялись все светские власти. Оттону интересно было опровергнуть или по крайней мере ослабить это право пап. Было послано второе письмо, в котором говорилось, что папа Иоанн как клятвопреступник, самовольно оставивший свою кафедру, не может более считаться папой и, следовательно, ему не принадлежит более право отлучения. Избранием и утверждением Льва VIII (963–965) Оттон сделал значительный шаг к ослаблению враждебного ему в Риме настроения. Коронование Оттона в Риме создавало совершенно новый порядок вещей для Италии и Германии. Германский король, сделавшись римским императором, принимал на себя как права, гак и обязательства по отношению к Италии и церковным владениям папского престола. Присвоив себе право утверждения избрания на престол Римского епископа, он вместе с тем принимал на себя обязанности по отношению к Южной Италии, как они были понимаемы со времени Каролингов по известному дару Пипина. Идея универсальной власти римского императора нашла в Оттоне ревностного приверженца и могучего выразителя. Согласно этой идее, вновь поднимался вопрос об экзархате и пентаполе, о городах и княжествах Южной Италии, о Капуе и церковных владениях в княжествах Беневентском и Неаполитанском, вообще во всех городах, «когда Богу будет угодно возвратить их в его руки».

Хотя избранием нового папы установлена была новая система для Рима, но, пока в нем оставались приверженцы Беренгария и прежнего папы, немецкая партия не могла считать себя в полной безопасности. Это хорошо показали события в начале 964 г., когда в Риме начался бунт и когда мятежная чернь окружила Оттона в Ватикане. Хотя возмущение было усмирено, но недовольство введенными Оттоном порядками продолжалось еще долго. Наконец сопротивление было сломлено: Беренгарий послан в ссылку в Германию, где и умер, а папу Иоанна XII постигла смерть от паралича. Но императору Оттону оказалось необходимым вновь предпринять поход в Италию в 966 г. по случаю начатого там движения в пользу Адальберта, сына короля Беренгария. На этот раз Оттон жестокими казнями преследовал римских патриотов: двенадцать вождей было повешено, многим отрублены головы, других постигли ослепление и разные наказания. Когда наконец Северная Италия признала себя окончательно подчиненной, Оттон принял ряд мер по утверждению своей власти над полунезависимыми среднеитальянскими княжествами, причем неизбежно должен был затронуть области, бывшие в сфере византийского политического влияния. Герцог Беневента и Капуи Пандульф признал себя вассалом Оттона и получил от него приращение к своим владениям присоединением к Беневенту владения Сполето и Камерино. Оттон начал мечтать о подчинении себе всего христианского мира и о соединении под его властью христианского Запада и Востока для борьбы с мусульманством и язычеством. На этой почве произошло столкновение Оттона с восточным императором, представляющее такой любопытный эпизод, мимо которого нельзя пройти в истории Византии.

[К ГЛАВЕ XIX] [173]

И между тем оценка походов Святослава в Болгарию для русской исторической науки выясняется уже из того обстоятельства, что люди, и не занимавшиеся русской историей, имели многообразные побуждения обращаться к этому вопросу и разбирать разные места весьма скудных известий, касающихся этих походов и имеющих между тем весьма крупное значение и для русского национального самосознания, и для истории этой эпохи. По своему значению походы Святослава в Болгарию в 968–973 гг. могут быть связаны и с позднейшими походами русских на Дунай, и с последней русско-турецкой войною. Это, можно сказать, два самые выдающиеся периода славянорусской истории, в которых русский элемент выказал громадную силу для достижения известной исторической задачи. Независимо от этой славянофильской точки зрения все, кто занимался древней географией России, вопросом о населении Восточной Европы, о передвижениях, имевших место в Южной России в более или менее раннее время, должны были касаться и вопроса о походах Святослава на Дунай. В IX–X вв. подобные предприятия несомненно были сопряжены с большими трудностями, чем в позднейшее время. В XIX столетии русские вступали в дружественные договоры с Румынией и встречали дружественный прием в Болгарии. Походы Святослава должны были обусловливаться частью такими же обстоятельствами, иначе если предположить, что между Киевом и Болгарией в X ст. население было все неславянское, враждебное русским, то движение Святослава должно было встретить массу невероятных трудностей. Действительно, в одной русской летописи позднейшего происхождения есть известие, в котором перечисляются русские города — дальние и ближние, и между этими городами летописец называет и города по Дунаю — в Болгарии, Молдавии и Валахии; туг перечислены Видан, Силистрия, молдавский город Сочава — и таких до 80; в известиях о движении Святослава в Болгарию также есть указание, что Святослав завоевал 80 городов. Возникает вопрос, связанный с мыслью о распространении русского элемента на юг: что это были за города, действительно ли население их было русское и какая судьба их постигла. Если русские были в Молдавии и Валахии, го, следовательно, страны, составляющие ныне клин между Россией и Болгарией, заняты были в X в. славянами. Задача, которую теперь ставят русские историки и филологи, направлена к разъяснению этого обстоятельства. Любопытно в этом отношении известие, что еще в прошлом столетии в Трансильвании существовали четыре села, где говорили по-русски. В настоящее время славянского населения в Трансильвании вовсе уже нет; каким же образом попали туда четыре русские села, о которых говорят писатели XVIII в., не были ли го остатки прежнего славянского населения страны и к какой ветви принадлежали эти славяне? Есть и другие данные, заставляющие предполагать, что в X в. по Дунаю действительно был славянский элемент: в 1185 г. болгары начали ряд движений против Византии — это эпоха образования второго Болгарского царства; документальные свидетельства говорят, что в борьбе болгар с Византией принимали участие и русские, выставившие для болгар отряд вспомогательного войска и называвшиеся бродниками; эти русские упоминаются потом в немецких актах и представляются сидящими в Молдавии, Валахии и Трансильвании.

Вследствие указанных обстоятельств литература по вопросу о походах Святослава в Болгарию сильно разрослась. Известия об этих по

[Глава XXIII [174]]

ИСТОРИЯ ВИЗАНТИЙСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ

Доведя изложение истории до второй половины XI в., мы не раз испытывали настоятельную потребность систематизировать свой взгляд на процесс развития в истории Византии и сделать хотя бы краткий очерк истории тех византийских учреждений, которыми поддерживалась связь между провинциями и порядок во внутреннем управлении. Но нас останавливало следующее соображение. Хотя распределение фактов внешней истории по определенным периодам может быть рассматриваемо как установленное и до известной степени общепринятое, но что касается внутренней истории и, в частности, эволюции в византийских учреждениях, а также того, что относится до умственного движения и критических эпох, полагающих пределы между прежними и новыми, в этом отношении далеко еще не все выяснено с достаточной убедительностью. Во всяком случае процессы внутреннего развития совершаются медленней, и периоды их завершения гораздо продолжительней. Кроме того, давно уже было замечено, что в истории Византии особое место принадлежит периоду переработки греко-римских учреждений в византийские: этот период завершается временем Юстиниана Великого. Период развития византинизма падает на эпоху Македонской династии, и притом с разными ограничениями и оговорками, относящимися к VIII и к XI вв. Само собой разумеется, греко-римские учреждения и бытовые особенности, идущие от классического периода, в истории Византии могут занимать лишь второстепенное место, в качестве пережитка. Главное внимание должно быть сосредоточено на том, в какие формы выльются упомянутые учреждения в период развития византинизма. И здесь самым состоянием источников историк поставлен в определенные границы, которыми намечается хронологическая дата, когда византинизм достигает полного развития столько же в учреждениях, как и в понятиях и в умственном состоянии общества.

Прежде всего необходимо бросить взгляд на состояние главнейших источников по изучению внутренней истории Византии. Между тем как для IV, V и VI вв. имеется хороший и обработанный в научной литературе материал, который позволяет составить довольно ясное понятие о гражданском и военном устройстве империи при Диоклетиане и Константине и о реформах, имевших место в последующих веках до Юстиниана, для VII и следующих двух столетий, за весьма небольшими исключениями, мы совсем лишены современных литературных данных, по которым можно было бы судить о происходивших за это время постепенных изменениях в устройстве империи и в настроениях общества. В высшей степени любопытным обстоятельством нужно признать то, что в X в. в разных областях обнаружилась потребность закрепить письменными данными результаты предыдущего исторического движения. Это направление сказалось как в области внешней истории, так и по отношению к учреждениям Византийской империи и к гражданской и военной администрации.

Достаточно указать здесь на литературные предприятия, связанные с именем Константина Порфирородного, в которых, между прочим, нашли место не только современные ему произведения, но и такие, которые происходят из более раннего периода и по которым получается возможность составить понятие о постепенном происхождении того порядка вещей, какой господствовал в половине X в. [175] Не может быть сомнения, что редакторская деятельность Константина, как это было указано выше, служит характеристикой эпохи и показателем того, что на половину X в. всего правильней отнести рассмотрение внутреннего состояния империи.

Отнести сюда эту главу побудило нас то обстоятельство, что во II томе не нашлось для того места [176].

Ближайшая проблема заключалась бы в том, чтобы связать выработанные к X в. византийские учреждения с теми, которыми жила империя во время Юстиниана. Хотя эта задача в настоящее время не может быть систематически выполнена, но она уже затронута с разных сторон благодаря совершенно новому материалу, притекающему сюда, и притом оказавшемуся пригодным именно для самых темных периодов перехода к средневековому византинизму. Это, во-первых, свинцовые печати (моливдовулы), прилагавшиеся административными чинами к исходящим от них официальным актам и относящиеся во множестве к VII и VIII вв.

В какой мере X век удержал за собой характер завершения цикла предыдущего развития, это засвидетельствовано столько же обширными энциклопедическими предприятиями, соединенными с именем Константина, сколько попытками дать окончательное выражение посредством закрепления в официальном акте разным сторонам тогдашней жизни. Имеем в виду появление законодательных памятников, относящихся ко времени Льва Мудрого, многочисленных попыток составления руководств для судебной практики, переработки материала житий святых и многое другое, в чем нельзя не усматривать практическую цель закрепить письмом то, что подвергалось опасности быть забытым или утраченным в житейском обиходе [177]. Из этих памятников обращает на себя преимущественное внимание эдикт второй половины X в. о корпорациях или цехах города Константинополя, найденный в Женевской библиотеке ученым Николем в 1892 г. [178] Этот любопытный документ с тех пор не переставал занимать внимание специалистов и вызвал несколько новых и крупных работ, коснувшихся столько же вопроса о константинопольских цехах в X в., сколько внутренней организации цехов и их отношения к префекту города Константинополя, т. е. затронувших общую тему о внутреннем устройстве Византии. Ввиду указанного значения занимавшего нас памятника надо заметить, что и он относится к началу второй половины X в., становясь в ряд с упомянутыми выше сборниками и энциклопедиями, знаменующими эпоху в развитии византинизма и вместе с тем завершение того движения, которое было дано царями Исаврийской и Македонской династий.

1. Царь и подданные. Лишь в самых общих чертах можно обозначить правовое и государственное положение византийского императора и его отношение к населению империи. И это не потому, чтобы мы не располагали достаточными для этого наблюдениями, а скорей вследствие сложности влияний, лежащих в основании идеи Византийского царства. Царь (????????) византийской эпохи столько же ведет свое происхождение от римского императора, сколько от египетских фараонов — через посредство Птолемеев и сирийских диадохов. Одной из существенных особенностей Римской империи, унаследованной Византией, было отсутствие закона о престолонаследии, которым объясняется многое в государственном положении царя и от которого зависел а столь частая смена царей и династий. В реформах Диоклетиана, завершенных Константином, дано значительное преобладание восточным, именно персидским, правовым и государственным воззрениям, которые наложили свой особенный отпечаток на византийского царя и которым впоследствии, при постепенном разграничении Запада и Востока, суждено было развиваться далее и усиливаться новыми заимствованиями и дополнительными обрядами из Персии. В каком направлении шло это развитие, об этом свидетельствует прекрасный памятник начала V в. «Перепись административных чинов Западной и Восточной империи» [179]. Здесь император является уже вполне обособленным и стоящим вне связи с существующими государственными учреждениями, которые в нем имеют свой авторитет и источник своей власти. Будучи поставлен во главе всего населения государства как его владыка, император рассматривается как обладатель военной и гражданской власти и как законодатель. Организация императорского двора с огромным штатом чиновников и с целым рядом отдельных ведомств носила на себе явные следы устройства восточных монархий, и главнейше Персидской империи.

Из длинного ряда византийских царей, проведших империю через разнообразные опасности, многие нередко сами стояли на краю гибели. Хотя за немногими исключениями, представляющими при необеспеченности власти и отсутствии идеи преемственности ее по наследству замечательное по своей редкости явление, престол занимали лучшие люди из военного и лишь частию и в исключительных случаях из гражданского ведомства, но все же были периоды, в особенности в V и VI вв., когда царская власть, становясь предметом домогательства честолюбивых военных людей, готова была сделаться игрушкой в руках немногих или обратиться в военную диктатуру. Против этого зла боролись двумя способами: прежде всего входит в обычай система усыновления, при которой еще при жизни царя с согласия сената и войска назначался преемником ему усыновленный им из хорошо известных ему военных людей. Так, Юстин I передал власть своему племяннику Юстиниану, а по пресечении династии также посредством усыновления достигли царской власти военные люди Тиверий II (578) и Маврикий (582). Но с течением времени неудобства, соединенные с необеспеченностью престолонаследия, вызвали другие, более радикальные меры борьбы. С VIII в. нарождается новый принцип династий, т. е. возникает обычай передавать власть преемственно от отца к сыну. Так, в доме Ираклия власть переходила от отца к сыну в пяти поколениях (610–711), а в доме Льва Исавра — в четырех поколениях (717–797). Укреплению идеи наследственности способствовал, между прочим, вошедший в силу обычай, по которому уже с VII в. императоры находили полезным при вступлении на престол короновать и призывать к разделению с ними власти не только своего сына, но и всех сыновей и даже внуков. Так, царь Василий, достигнув власти, короновал трех своих сыновей. Этим, однако, не вводилось многовластия, ибо за старшим «великим» царем оставалась полнота власти, а прочие разделяли с ним почести, властью же пользовались в той мере, какая им предоставлялась личным расположением и доверием старшего царя. Самого выразительного обнаружения эта система достигла в X в. при Македонской династии, когда Константин Порфирородный «царствовал» по правам наследства, но не управлял делами и когда по смерти Романа II, при малолетстве сыновей его Василия и Константина, были призваны к власти даровитейшие военные люди всех времен Византии — Никифор Фока (963–969) и Иоанн Цимисхий (969–976), которые, сообщив империи небывалый внешний блеск, все же не решались посягнуть на власть прямых представителей Маке- донской династии, царевичей Василия и Константина. То же начало наследственности обнаруживается при последних представительницах династии в женской линии, при Зое и Феодоре, которые, будучи призваны к царской власти, сообщали ее в целом или в части избранным ими из числа служилого сословия супругам. В XII и последующих веках при Комнинах и Палеологах династические идеи получили полное преобладание, но это не спасло империю от разложения, имевшего причины не в том или другом положении царской власти, а в противоположности между провинциями и в сепаратных тенденциях составных частей населения, образовавших империю. По теории, византийский царь как прямой преемник и продолжатель серии римских императоров не имел равной себе под небом власти. Эта теория развита и обставлена патриархом Фотием, завершившим в своем Номоканоне учение о царском достоинстве и об отношении между властью царя и патриарха. Лучшие государи византийские, называвшие себя ромэйскими императорами, считали особенно высоким своим долгом заботиться о распространении империи до тех пределов, в каких она была при Августе и Константине. Юстиниан Великий, цари-иконоборцы, Никифор и Цимисхий, рыцарственные цари из дома Комнинов — все они озабочены были осуществлением этой мысли. Могущественным средством в руках царя для поддержания его авторитета был религиозный характер царской власти. Со времени Маркиана (450) вошло в обычай освящать вступление на престол церковным актом возложения царского венца от руки патриарха и помазания миром. Особенно резко выразил свой священный авторитет иконоборческий царь Лев III, сказав о себе в завязавшейся с папой переписке: «Я царь и первосвященник». Но, хотя не в такой грубой языческой форме, священный характер царства запечатлелся во всей практике византийских обрядов и придворных церемоний. Так приветствовали царя на Вселенских Соборах, так относились к нему в делах церковных и в вопросах вероучения. От многих императоров сохранились беседы и поучения на церковные и богословские темы. Религиозное начало, представителем коего был царь как носитель восточного православия, составляло главную связь между частями империи, столь различными по населяющим их народностям и по языкам. Как защитник и покровитель православия царь главные свои военные предприятия пронизывал религиозной идеей. Так, Ираклий, выступив против тиранствовавшего в империи Фоки, имел на своих кораблях образ Богоматери, заменявший военное знамя. Своим войнам против персов он придал выразительный религиозный характер и закончил свои походы популярнейшим церковным торжеством — воздвижением животворящего креста.

Власть царя простиралась на всех подданных, отношение которых к власти, равно как взаимные между собой отношения, было определено законом. Византийское законодательство как естественное преимущество царской власти весьма внимательно относилось к происходящим в условиях жизни переменам и отразило в себе важнейшие периоды эволюции государственно-правовой жизни. Как бы ни изобиловала история Византии вопиющими нарушениями права, как бы ни часто встречались мы с проступками против собственности, с хищничеством и взяточничеством, с нарушениями служебного долга, изменой и т. п., никак не можем упускать из внимания, что правовое сознание было глубоко внедрено в умы общества. Об этом не только свидетельствуют законодательные памятники, но это также подтверждается общим мнением, сохраненным в литературных памятниках.

2. Население империи. Еще более затруднений ожидает нас, если мы обратимся к точному определению правового положения подданных царя. Прежде всего, в империю входили целые государства и народы, которые пользовались и под властью императора некоторыми изъятиями и привилегиями, обеспечивавшими им внутреннюю самостоятельность; иное отношение центрального правительства было к населению, жившему на окраинах, и иное — к населению в центральных областях; чрезвычайно разнообразны были условия гражданского положения, зависевшие от того, на государственных или частновладельческих землях сидело население; наконец, государственное и правовое положение отдельных лиц разнообразилось в зависимости от службы в придворном, военном, гражданском или духовном ведомстве. Таким образом, общий взгляд на поставленный вопрос будет находиться в зависимости от рассмотрения частных тем, которые иногда нуждаются в специальных исследованиях. До некоторой степени упрощается дело, если мы предложим вести речь о сословных различиях в населении империи, зависевших от службы, от занятий и от других условий, влияющих на правовое положение лица.

Высшим сословием в империи было служилое сословие, точно распределенное по степеням и рангам и заполнявшее многочисленные центральные приказы и ведомства, а равно ведавшее провинциальной администрацией. Служилое сословие не было кастой, и доступ в него не был закрыт для лиц, не принадлежавших к служебным кругам. Государственная служба имела притягательную силу в чинах, в общественном положении и в материальном обеспечении и открывала дорогу к высокой карьере и к приобретению больших состояний. Прежде всего, государственной службой приобреталось патрикианское достоинство, ибо высшие военные чины и звание евнуха в придворной службе соединялись с патрикиатом. В раннюю пору империи, когда сенат пользовался еще старыми привилегиями римского учреждения того же имени, служебная карьера заканчивалась внесением служилого чина в сенаторские списки. Сенаторское звание имело тенденцию обратиться в сенаторское сословие, так как это было наследственное звание и так как причисление к званию сенатора не обязывало ни к присутствию в заседаниях сената, ни даже к пребыванию в столице. Когда же в Константинополе сенат как законодательное и судебное учреждение был уничтожен и его дела перешли в придворное ведомство, то сенат стал исключительно императорским советом, хотя звание сенатора продолжало оставаться почетным и давалось в награду за службу без обязательств, соединенных прежде с этим званием. Все ли сенаторы были патрикиями, иначе говоря, необходимо ли, чтобы каждый патрикий был наделяем и званием сенатора, это трудно сказать на основании доступных для изучения данных. Лица, принадлежавшие к сенаторскому званию, пользовались разными преимуществами, освобождались от податей и повинностей со своих имуществ и подлежали суду не местных властей, а центральных. Сенаторское сословие обладало большими земельными владениями и зависимым, сидевшим на землях сенаторов крестьянским населением. Так как это сословие обновлялось и увеличивалось государственной службой, то для дальнейших выводов было бы необходимо обратиться к рассмотрению военной и гражданской администрации империи, о чем будет речь ниже.

Вслед за государственной службой на правовое положение лиц влияло имущественное их положение и главнейше землевладение и занятия ремеслами. С тех пор как византийские цари V и VI вв. наложили руку на городские привилегии (?? ??????? ??? ?????) и привлекли к государственной службе городские и сельские классы, правовое положение подданных царя значительно упростилось, будучи подведено под одинаковое состояние. Крупное землевладение не было исключительным достоянием служилого сословия; сосредоточение земельной собственности в руках частных собственников посредством купли и передачи имуществ по наследству наблюдается в самое раннее время. Мы рассмотрим этот вопрос в отдельной связи, теперь же ограничимся общим заключением, что большинство сельских жителей — мелкие земельные собственники и жившие на землях церковных, государственных и частновладельческих колоны и арендаторы — составляли тот основной класс, живший в деревнях и сельских волостях (???? ??????????), с которого государство собирало подати и которое доставляло ему военных людей. Само собой разумеется, чтобы выяснить положение этого класса населения, необходимо ближе ознакомиться с реальными условиями его экономической и правовой жизни.

Прежде чем пытаться выяснить малораскрытую область изучения учреждений Византийской империи, начнем с того вопроса, который в конце XIX в. сосредоточивал на себе более внимания и в котором в настоящее время можно уже идти не с закрытыми глазами. Разумеем несколько вновь опубликованных и снабженных объяснениями материалов касательно землевладения, обложения земли податями, финансового управления и тесно соприкасающегося с этими вопросами положения крестьянского сословия. Легко понять, что вместе с тем мы подойдем к самой сердцевине занимающей нас темы о внутреннем устройстве Византийского государства.

Податная система, доведенная в Риме до совершенства, главнейше была основана на земельном налоге. Так как обложение земли налогом нуждается в обширных подготовительных работах, именно, в измерении земель, в описании и оценке их производительности и среднего урожая, то понятно, что налог на государственные и частновладельческие земли был вводим с большой постепенностью. Образец для системы измерения участков земли римляне могли находить в Египте, где эта статья давно уже была применена для экономических и финансовых целей [180].

В Римской империи предварительные работы в этом отношении были начаты при Августе [181]. На это время падает первая народная перепись, послужившая основанием к раскладке и взиманию податей, о которой основное известие считается у евангелиста Луки: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Сия перепись была первая в правление Квириния Сириею. И пошли все записываться, каждый в свой город». Провинциальный ценз начат был с 727 г. и составил эпоху в истории податей и финансовой системы. Цензовые листы, или писцовые книги, составленные специально назначенными для того лицами, складывались в архив провинциального города и затем были представлены в столицу и послужили материалом для обложения провинциалов податями (tributum). Более ранние известия о римских писцовых книгах заимствуются из сочинений ученых-юристов II и III вв. Требовалось внести в опись следующие сведения: местоположение участка и соседние имения; по отношению к описываемому участку нужно было сообщить: количество югеров под пашней и средний урожай за 10 лет, количество виноградных лоз, масличных деревьев, лугов и сенокосов в югерах, пастбища, земли под лесом, рыбные ловли, если таковые окажутся в имении, соляные варницы. Наконец, вносились в опись рабы, крестьяне (coloni inqulini). При императоре Диоклетиане (284–305) произошли важные изменения в податной системе, причем значительно изменилась и самая форма писцовой книги. На основании общего для империи кадастра в каждой провинции принято за норму известное количество единиц обложения, получивших имя iugum или caput, отсюда iugatio terrena — для поземельной подати, в отличие от capitatio — для подушной подати. Принятый за основание при раскладке земельной подати термин iugum, не имеющий ничего общего с единицами измерения поверхностей iugerum, actus и сеnturia, служит предметом разных толкований и нуждается в объяснениях. Следует ли видеть в термине iugum или caput фиктивную величину, подлежащий обложению хозяйственный и земельный капитал в 1000 солидов, как утверждают одни, или же реальную величину, т. е. определенной меры земельный участок, как думают другие?

Самыми важными представителями первой теории служат весьма крупные имена Савиньи и Моммсена [182]. Савиньи, отдавая предпочтение теории идеальной податной единицы, соответствующей стоимости 1000 солидов, ссылается в подтверждение своего взгляда на слова Аполлинария Сидония к Майориану: capita tu mihi tolle tria, или запиши за мной в писцовой книге тремя единицами меньше.

Ясное дело, если бы император отнял у просителя три реальных capita, то этим бы уменьшил его земельное имущество. И напротив, если бы снял три единицы с нормы обложения, то оказал бы милость. Однако против теории Савиньи — Моммсена нашлись возражения, основывающиеся на двоякого рода данных. С одной стороны, в законодательных актах V в. за податную норму приняты реальные земельные единицы — центурии и югеры [183]; с другой же, в новых данных по отношению к термину iugum, заимствованных из Сирийского законника, получились такие важные для спорного вопроса указания, которые побудили известного Маркварда стать на сторону противников Савиньи — Моммсена [184]. В Сирийском законнике есть одно важное место о Диоклетиановой податной системе [185], имеющее первостепенное значение для истории земельной подати во всей средневековой Европе. Оно касается именно термина iugum. Из него вытекает с очевидностью, что iugum не есть мера плоскостей, как, например, югер, но что в нем следует видеть фиктивную единицу, принятую для урегулирования податной системы с земли. За iugum (?????), принятое в смысле единицы обложения, стали считать, смотря по доходности и степени культуры, неодинаковое количество югеров: чем выше доходность и культурность, тем меньше югеров; чем ниже доходность, тем больше земли входило в iugum. Получается следующая градация участков по их доходности и роду культуры, квалифицированных как iugum: 1) 5 югеров виноградной плантации; 2) 20 югеров пахотной земли лучшего качества; 3) 40 югеров второго качества; 4) 60 югеров третьего качества; 5) 225 стволов или гнезд (рут) под маслиной первого качества; 6) 450 рут второго качества; 7) пастбищная земля, но о ней не дано системы измерения и квалификации. Но как еще нетвердо установлен вопрос о значении iugum, доказывается тем, что первые ученые толкователи Сирийского законника Сахау и Брунс в воззрении на iugum склоняются на сторону Савиньи и что русский византинист акад. В. Г. Васильевский утверждал за iugum реальное значение единицы измерения полей [186]. Не входя здесь в излишние подробности, можем сделать заключение, что при Диоклетиане произведено было измерение недвижимой собственности с целью обложения ее податями, причем за единицу обложения принят iugum, а за единицу измерения югер, или почти 1/4 нашей десятины. Пять югеров под виноградником считалось за податное тягло, уравнивавшееся 60 югерами земли третьего класса или 450 стволами оливковых деревьев. Таким образом, в термине iugum дана была идея податного тягла. Как известно, римский ценз, с которым соединялся пересмотр писцовых книг, повторялся каждые 15 лет и дал основание летоисчисления по индиктам, или пятнадцатилетиям. Пятнадцатилетний индиктионный период есть период от одной переписи до другой, от одной податной ревизии до следующей.

Писцовые книги римского периода перешли в византийскую эпоху, несколько изменяясь в форме согласно местным условиям. Любопытные данные о раннем периоде заимствуются из новеллы Юстиниана. «Заботясь о пользе наших подданных, издаем сей закон, которым повелеваем, чтобы в месяце июле или августе, однажды в каждый индикт, были объявляемы подробные распоряжения насчет податного обложения на будущий индикт. В подобных окладных листах должно быть обозначено количество предстоящей к поступлению в казну подати в каждом округе или в городе с каждого зевга (iugum) или кентурии. В них должна также заключаться оценка имущественных статей согласно измерению и определена норма того, что следует вносить в казну. Составленные таким образом окладные листы тотчас же пересылать перед налогом каждого индикта начальникам округа, дабы они распорядились выставить их для всеобщего сведения в течение сентября и октября… дабы плательщики знали, как и в какой мере платить им подать» [187]. Из других указаний, почерпаемых в новеллах Юстиниана, видно, что сборщики податей давали расписку в получении с обозначением отдельных статей и хозяйств, чтобы плательщик был обеспечен оправдательным документом, который, с одной стороны, служил средством для контроля над сборщиками податей, с другой — освобождал плательщика от новых несправедливых требований.

На границе между собственно римским и византийским периодом совершенно неожиданный свет на положение крестьянства и на земельный вопрос в Византии проливают фрагменты папирусов, в особенности найденных в коме Ижгау (Афродита) и в Оксирринхе. До какой степени свежий и живой материал дают папирусы Афродиты, это прекрасно показали исследования г-на Масперо относительно административного дела, относящегося ко времени Юстиниана [188]. Маленькая кома Афродита в верхнем Египте, в провинции Фиваиде, в административном отношении зависевшая от города Антеополя, оказалась неисправной в смысле доставки податей. Пагарх Антеополя прибег к экстренным мерам для получения податей, послав в Афродиту военный отряд из скифов и македонцев и отобрав в казну имущество некоторых жителей комы; при этом военные люди позволили себе ряд насилий и хищений и нанесли большой ущерб жителям. В жалобе, поданной комитами на имя дуки Фиваиды, указано еще, что когда 13 человек из этой деревни явились в соседний город продавать караваны ослов и верблюдов, на них сделано было нападение по приказанию того же пагарха, причем караван был расхищен, а сами они посажены в темницу. Кроме того, пагарх Мина наложил на них денежную пеню и собрал со всех жителей Афродиты сумму в 700 солидов, которые присвоил себе.

Рассказанный здесь случай не представляет ничего неожиданного для характеристики административных нравов времени Юстиниана, в особенности в отдаленных провинциях, но он бросает свет на другой вопрос. В своей жалобе жители комы Афродита протестуют против самого принципа вмешательства пагарха Мины в их внутренние дела, касающиеся сбора податей, так как, по их мнению, он не имел на то прав. Сущность дела заключалась в том, что жители комы Афродита имели привилегию изъятия из-под власти пагарха, собирали сами причитающиеся с них подати и вносили их непосредственно в центральную кассу провинции, — они были ??????????? [189]. Через 13 лет после изложенного, в 551 г., снова возникло дело по жалобе этой комы на своевольные действия пагарха Юлиана. На этот раз дело дошло до Константинополя и вызвало распоряжение императора Юстиниана (эдикт), по которому за жителями комы Афродита признана независимость от пагарха и подтверждена привилегия непосредственно вносить подати в центральную кассу провинции. Таким образом, рядом с сельскими организациями — деревнями, или комами, подчиненными пагархам, — в VI в. встречаем в Египте такие сельские организации, которые составляли самостоятельные общины, управлявшиеся независимо от пагарха, на основании местных обычаев. Было бы трудно в настоящее время составить понятие об устройстве таких автономных, как Афродита, общин; но в числе мелких счетов и квитанций, относящихся к той же коме, находим указания, что она действительно в своих платежных делах сносилась непосредственно с главным городом провинции, Антиноей, где было пребывание дуки Фиваиды. В числе этих квитанций есть такие, которые подписаны протокомитом Афродиты, из чего следует, что население имело свой орган, состоящий из протокомитов, или старшин. До некоторой степени о роли их можно судить по параллельным выражениям — ????????? или ???????????, — напоминающим декурионов. Можно пожалеть, что египетские папирусы пока не дали материала для писцовой книги как незаменимого материала для истории сельского хозяйства. Там, где сообщаются данные о натуральной подати зерновыми продуктами, встречаем и кому Афродита, обязанную доставлять 6053 артабы [190], но ни разу не напали мы на византийский термин писцовой книги — зевгарь или зевгарат. Переходя к писцовым книгам собственно византийской эпохи, я должен предпослать замечание, что эта тема была мной разрабатываема в множестве отдельных статей, помещенных в разных изданиях, так что здесь могут быть сделаны лишь заключительные выводы [191].

По всей вероятности, эта тема, однако, не вполне исчерпана, потому что против моих заключений высказаны были некоторые возражения. Находя здесь излишним входить в полемику, ограничимся указанием общих выводов, к каким приводит изучение остатков византийской писцовой книги. В ближайшем родстве с римским термином iugum в византийских земельных актах стоит термин зевгарь или зевгарат — ?????????, ??????????? — как податная и хозяйственная единица, служившая предметом обложения. При скудости данных, которые могли бы знакомить с податной системой в Византии, чрезвычайно большое значение следует приписывать неизданному тексту, прочитанному нами в Ватиканской рукописи [192]. Казенные подати с земли, говорится в этом тексте, взимаются по такой системе: с земли первого качества 1 перпер на 48 модиев; с земли второго качества 1 перпер на 100 модиев; с чернозема 1 перпер на 40 модиев, с 30 масличных деревьев 1 перпер. Чтобы оценить эти данные, которые действительно выражают действовавшую в Византии систему обложения земли и которыми затронута одна из важнейших сторон экономического строя, мы должны войти в некоторые подробности по отношению к системе земельной меры и к монетной единице.

Единицей измерения пахотной земли служил определенной величины шест или веревка (о ???????, ?? ????????), величина которой соответствует нашей сажени, носившей имя «оргия». Так как оргия есть господствующая в Византии единица земельной меры, то важно в точности обозначить ее длину. К счастию, у нас есть два рода данных для выяснения этого предмета. В сельском быту мера оргии определялась таким приемом: человек среднего роста поднимет вверх правую руку, и то место, до которого достанут концы его пальцев, укажет меру истинной оргии. Другой способ состоял в следующем: среднего роста человек, взяв веревку или прут, защемит один конец между пальцами ног, другой же поднимет себе на плечо и потом спустит назад до бедра, так получится совсем верная оргия. В сельском обиходе оргия, как можно видеть, соответствовала нашей сажени, и потому можно спокойно употреблять последнее выражение на место византийской оргии. Кроме того, весьма любопытно отметить разность между большой, или царской, саженью и обыкновенной, как и у нас наблюдается различие между трехаршинной саженью и так называемой маховой, или косой. Первая, как и употреблявшаяся в Византии царская сажень, больше на две или три четверти, чем вторая. Употребление в Византии большой сажени имеет тесную связь с организацией крестьянского земельного надела: крестьянская земля измерялась не той мерой, что помещичья. При наделении крестьян землей, равно как при обложении крестьянской земли налогом, по закону должна была приниматься во внимание большая сажень: при продажах той же земли на сторону употреблялась малая сажень [193]. Но и самая сажень входила в образование другой единицы меры, называемой сокарем (????????). Так называлась общепринятой меры веревка, чаще всего в 10 или в 12 сажен. Пахота измерялась 10-саженным, а пустоши 12-саженным сокарем. Таким образом, участок пахотной земли в 10 сокарей будет заключать в себе 100 кв. сажен, а если это будет пустошь или залежи, то 120 кв. сажен. Считалось далее правилом употреблять 10-саженный сокарь при измерении небольших участков ровной и хорошей земли и 12-саженный при измерении значительных площадей — поместий и селений, измеряемых в окружности, ибо подразумевалось, что в последнем случае могут встретиться овраги, ручьи или кустарники, т. е. земля не под культурой. На измерение своих участков большим сокарем имели привилегию крестьяне, эта привилегия основывалась на пожаловании им надбавки в вершок на каждую сажень [194].

В большинстве случаев дошедшие до нас земельные акты обозначают площади измеряемых участков не в саженях или сокарях, а в модиях. Что модий есть мера поверхностей и предполагает измерение в длину и ширину, в этом нет никаких сомнений. У византийских геометров вопрос о геометрическом модии разрешается следующим образом: модий имеет 40 литров, а в литре 5 оргий — сажен. В основании теории лежит количество жита, потребного на засевание известной площади. Если литром жита засевается 5 кв. сажен, то 40 литров обсеменяют 200 кв. сажен. Таким образом, геометрическая площадь модия равняется 200 кв. саженям, — на этом основывается вся система византийского счисления по модиям [195]. Византийская система считается с модием как единицей при измерении площадей и принимает в смысле модия такой прямоугольник, одна сторона которого равна 20, другая. 10 саженям. Отличие от русской системы заключается только в том, что у нас прямоугольник, или десятина, взят больше, одна сторона 60, другая 40 сажен, т. е. модий в 12 раз меньше десятины. Перевод саженей — оргий в модии состоит в следующем. Сумму всех саженей окружности участка разделить на 2, одну из половин еще разделить на 2: получится длина и ширина. Помножить длину на ширину и произведение разделить на 200, или, как это математически выражено у геометра Ирона: при измерении саженями перемноженные стороны, разделенные на 200, составляют модии.

Что касается монетной единицы, то определение наиболее употребительных ее терминов — и в особенности соотношения между монетной единицей и квалификацией земли и крестьянских наделов — составляет один из важнейших вопросов в экономической истории Византии. Употребительнейшая монетная единица есть литр золота, стоимость которого в разное время колебалась от 300 до 400 руб. на наши деньги. В земельных актах и писцовых книгах счет обыкновенно идет на иперпиры или, проще, перперы (?????????), — термин, вполне совпадающий с другим, также имеющим распространение, — номисма. В каждом литре золота полагалось 72 номисмы или перпера. Каждый перпер (от 4 до 5 руб.) делился на караты или коккии, которых было в перпере 24, т. е. представлял ценность около 20 коп. Сохранилось несколько указаний на доходность земли при отдаче ее в аренду. Средней нормальной платой за арендное содержание был 1 перпер на 12 модиев. По этому расчету выходит, что сдаваемый в арендное содержание участок в 60 модиев должен был приносить аренды 5 перперов. Сообразно тому нормальный крестьянский участок в 60 модиев, оцениваемый в 50–60 перперов, облагался нормальной податью в 4–5 перперов. Сообщенными данными можем ограничиться в применении к подлежащему нашему рассмотрению вопросу об организации крестьянских земельных участков, к которому и возвращаемся.

Какая идея соединяется с понятием о византийском зевгарате, или зевгаре? Конечно, он является заменителем термина римской писцовой книги iugum и должен иметь то же значение, как этот последний. Уже в V в. латинский термин заменяется греческим ????? и ??????. Феодорит, епископ Кирры, свидетельствует, что городской округ Кирры был разделен на 60 тысяч ???? [196]. Когда далее читаем в 128-й новелле Юстиниана распоряжение о составлении примерных окладных листов с обозначением подати на каждое iugum, то без колебания признаем в этом термине как податную единицу обложения, так до известной степени составляем понятие о самой форме писцовой книги. Рассматривая зевгарь как земельный и хозяйственный термин, свойства которого выясняются из писцовых книг, мы естественно можем искать в нем признаков измеряемости. Так и подходил уже раз к этом термину акад. В. Г. Васильевский, признавший в нем участок определенной величины и измерения [197].

В переписи занимало обязательное место население двора, или паричской стаей, причем принималось в соображение и состояние разных хозяйственных статей. В описании дворов, или стасей, находим ответ на следующие вопросы: 1) имена домохозяина и семьи; 2) крупный скот; 3) мелкий скот; 4) фруктовые деревья и ульи; 5) огород или виноградник; 6) пахотные земли. По отношению к кардинальному вопросу, представляет ли зевгарь реальную или только условную величину, т. е. можно ли по данному числу зевгарей заключить о количестве модиев, мы приходим к выводу, что зевгарь нельзя рассматривать как реальную земельную величину с определенным раз навсегда количеством модиев, ибо принималась во внимание качественность и производительность земли, чрезвычайно разнообразившая реальную величину модиев в зевгаре, от 60 до 100 и свыше 300 модиев.

Эти предварительные данные необходимы для нашей дальнейшей цели ознакомления с положением крестьянского сословия в империи, к которому, начиная с VIII в., замечается совершенно неожиданное внимание со стороны самого законодательства. Здесь нам следует возвратиться к оценке историко-литературного значения крестьянского закона ????? ?????????, принадлежащего времени Льва Исавра, о котором было упомянуто выше при изложении истории Исаврийской династии. Было именно указано, что в Эклоге находятся значительные отклонения от старых римских правовых воззрений и что эти перемены должны быть объясняемы, если не всегда, то во множестве случаев, этнографическим переворотом, произведенным славянской иммиграцией, которая в VII в. может считаться вполне завершившейся. С этой точки зрения Земледельческий, или Крестьянский, закон представляет собой первый опыт согласования славянского права с греко-латинскими нормами. Понятное дело, что изучение этого памятника и получаемые из него выводы должны иметь свое место в истории Византии. Крестьянский закон, независимо от своего местного значения, получил еще важность в науке вследствие того, что его встречаем в древних русских юридических сборниках, рядом с переводными с греческого статьями, где он превратился в Устав о земских делах Ярослава Мудрого. Не входя здесь в подробности этого хотя и весьма сложного, но не менее интересного вопроса [198], ограничимся несколькими замечаниями. Некоторые статьи Земледельческого закона как будто списаны с древнерусской крестьянской жизни, из чего ясно, что происхождение его на византийской почве не может иметь другого объяснения, как необходимый результат влияния южных славян, и что, следовательно, в Земледельческом законе следует усматривать черты древнего славянского права. Таким образом, наплыв славян в VI и VII вв. в империю не был волной, разбившейся о крепкие устои греческой цивилизации; напротив, имея длительный период и постепенно возобновлявшийся характер, он оставил некоторые следы в самом укладе жизни Восточной империи. Самым крупным фактом в положении крестьянского сословия по Земледельческому закону является сельская община.

Новый шаг для истории сельского населения Византии сделан на основании изучения новелл, изданных императорами Македонской династии. Существенный интерес этих законодательных памятников заключается в том, что они знакомят с мерами, принятыми византийским правительством в защиту мелкого землевладения против захватов крупных землевладельцев. Вследствие не совсем выясненных социальных и экономических условий свободные крестьяне, и даже целые деревни, оказались в необходимости идти в кабалу к соседним крупным собственникам, уступать им свои участки и переменять свободное положение на зависимое. В современных актах господствует термин ???????, т. е. бедные или убогие, в приложении к крестьянскому сословию. Им противопоставляется класс богатых людей — ???????, или властели, которые обнаружили тенденцию совершенно изменить социальный строй Византии, обратив мелких земельных собственников в зависимое состояние. Чтобы ознакомить с этим порядком вещей, приведем некоторые относящиеся сюда новеллы [199], из которых вполне ясно, что в период, обнимающий Македонскую династию, мелкое крестьянское землевладение было общинным и что опасность, которую хотело предотвратить правительство, состояла именно в распадении крестьянской общины.

Весьма продолжительный и богатый как внешними фактами, так и разнообразными успехами внутреннего развития Македонский период может иметь в глазах историка и то еще значение, что к концу его частию осуществляются в определенных исторических событиях, частию лишь намечаются в подготовительных стадиях такие явления всемирно-исторической важности, которые по своему реальному и бытовому значению в живой действительности вполне обнаруживаются лишь в следующем за македонским периоде.

Исследователи и писатели по предмету церковной схизмы между Константинополем и Римом в недоумении останавливаются перед тем странным обстоятельством, что в 1054 г. для схизмы, послужившей первой причиной к бесповоротному разделению Церквей и сделавшейся источником столь много оплакиваемых той и другой стороной бедствий для христианской Церкви, собственно, не было в наличности таких фактов, которые бы вызывали неминуемый разрыв или которые бы по своему происхождению относились ко времени папы Льва IX и патриарха Михаила Кирулария. Действительно, недоразумения между Церквами были старые, правда со временем обострявшиеся, но не имевшие в себе задатков к особенно угрожающим осложнениям. Нужно принять в соображение и то, что нежелание открытого разрыва и боязнь вытекающих отсюда последствий служили сдерживающим началом для Восточной и Западной Церкви в смысле тщательного оберегания от новшеств. Но если не было реальных поводов к разрыву, то необходимо допустить искусственное и сознательное обострение отношений, имеющее причину в личных характерах папы и патриарха и в преследуемых ими преступно-эгоистических целях. С этой точки зрения в исторических трудах подвергаются тщательному анализу и осуждению действия или современного схизме папы, или патриарха в соответствии с тем, на какой стороне стоит сам писатель. Трудность изучения этого капитального в истории отношений между Западом и Востоком вопроса, значение которого, мало понятое и оцененное в ближайшее ко времени разрыва время, вырастает и становится более и более рельефным, если на него смотреть в перспективе, зависит, между прочим, и от того, что современные писатели мало его выяснили именно с той стороны, которая для отдаленного от событий историка представляется существенной и единственно важной. Именно, недостаток желательных подробностей в современных известиях оставляет до сих пор под сомнением этот вопрос: сознательно ли шли на церковный разрыв папа и патриарх и кто выигрывал от разрыва?

Хотя для нас было бы весьма трудно дать здесь много места изложению вопроса о разделении Церквей, но ввиду требований последовательности и систематичности считаем полезным выяснить его значение в византийской истории столько же со стороны общих мотивов, восходящих к IX в., как и с точки зрения побуждений и настроений эпохи Михаила Кирулария. Не может быть сомнения, что обе эти стороны одинаково влияли на разрыв отношений между христианскими Церквами Востока и Запада и что в XI в. на настроения непосредственных виновников разрыва должны были влиять факты, впервые открывшиеся в IX в. Кто привык вникать в сложившиеся отношения между Западной и Восточной Церковью, должен признать зависимость их как от разности письменных и культурных особенностей латинских и греко-славянских рас, так равно и от противоположности политических притязаний Западной и Восточной империи, необходимо приведших их к взаимному столкновению. Если бы в разрыве между Церквами приписывать большее значение личным и, следовательно, довольно случайным причинам, коренившимся в характере тогдашних представителей церковности в Константинополе и в Риме, то при добром желании давно бы нашлись средства ослабить острый характер возникших недоразумений, но, как можно в настоящее время видеть, всякие надежды на воссоединение разделившихся Церквей должны считаться несбыточными и, как мы глубоко убеждены, никогда при свободном самоопределении не могут осуществиться. С оговоркой можно допускать воссоединение, как то и случалось не один раз, в том случае, если одна сторона будет доведена целым рядом неблагоприятных обстоятельств до такого беспомощного положения, в котором самая свобода потеряет цену. Не считая абсолютно невозможным в будущем наступление такого порядка вещей, когда в акте воссоединения будут искать средств спасти право на дальнейшее существование, мы питаем уверенность, что такой порядок вещей будет граничить разве с полной ликвидацией нынешнего политического строя и, следовательно, наступит не так скоро. Как говорит новейший католический исследователь, «латиняне и греки могли с течением времени сделать друг другу уступки в вопросе о происхождении Св. Духа и об опресноках, но они не могли перейти через пропасть, образовавшуюся со времени Михаила Кирулария: не могли столковаться по отношению к вопросу о догматическом авторитете Церкви» [200]. Но и это едва ли самое главное. «Преобладающее значение, — по словам русского исследователя того же вопроса, — имел вопрос по преимуществу практический — о власти и правах патриархов Римского и Константинопольского. От постановки этого вопроса зависела постановка разностей не только дисциплинарно-обрядовых, но и догматической. Как скоро доходило до столкновения между папами, увлеченными безмерностью притязаний и патриаршим Константинопольским престолом, охранявшим свою самостоятельность, тогда не только догматическая разность получала истинное свое освещение, но и разности церковно-обрядовые и дисциплинарные чуть не возводились в догматы. Если же папы молчали о своем приматстве, не делали покушений подчинить себе Церковь Восточную, то не только разности церковно-обрядовые и дисциплинарные трактовались в духе снисхождения и взаимного уважения, но и разность в догмате не делалась источником раздора. Так как несообразно было с достоинством догматической истины допускать сознательное и заведомое от нее уклонение, то при этом поступали так, что о догматической разности или совершенно умалчивали, или… давали отступлению такое толкование, при котором оно получало значение истины» [201].

Исследователями вопроса о разделении Церквей основательно обращено внимание на то, что в половине XI в. ничто не могло служить предвестником разрыва. Между Римом и Константинополем происходил живой обмен, патриархи и папы благовременно посылали друг другу известительные послания об избрании, в церквах патриархата возносилось имя пап. Живому обмену и доброжелательным отношениям содействовали непосредственная близость и территориальное соседство владений той и другой Церкви в Южной Италии, а равно массы западных пилигримов, направлявшихся через Константинополь в Иерусалим. И византийское правительство, и церковная власть делали разные уступки западным народностям, и западные обычаи и учреждения стали проникать в византийский строй. Даже на почве церковности встречаем в XI в. прогрессивные веяния. В Константинополе были разрешены и пользовались покровительством разные учреждения для удовлетворения религиозных нужд западных христиан. Итальянские купцы имели здесь колонию и свою церковь и монастыри; король угорский Стефан также построил католическую церковь для своих подданных. И, несмотря на эти признаки благожелательности и взаимной уступчивости, без особенной причины возник спор, приведший к окончательному и бесповоротному разделению. Тем настоятельней потребность бросить свет на первоначальную фазу этого спора [202].

Не подлежит сомнению то обстоятельство, что нападение было открыто со стороны Константинополя. Притом же следует вспомнить события, происходившие летом 1053 г. в Риме, чтобы прийти к заключению, что в тяжелых обстоятельствах, выпавших на долю папы Льва IX, не могло быть места для возбуждения неудовольствий против себя со стороны восточного императора. После несчастной для папского войска битвы с норманнами 18 июня Лев IX под норманнским эскортом был препровожден в Беневент, где оставался до марта 1054 г. Все это время ближайшая забота папы заключалась в том, чтобы устроить благоприятно для Римского престола отношения с Робертом Гваскаром, войну с которым он начал и предполагал вести в союзе с Византией. Между тем со стороны патриарха именно в это время обнаруживается ряд мер, имевших целью вызвать враждебные действия.

Чтобы характеризовать вообще отношения патриарха Михаила Кирулария к папству, можем сослаться на приписку в рукописи Кедрина, выражающую убеждение некоторых кругов в том, что патриарх уже принес на вселенский престол готовую мысль о борьбе с Римом. Приписка читается при изложении событий 1047 г. и заключается в следующем: «Патриарх Михаил, как только принял рукоположение, исключил из диптихов имя Римского папы, приводя как причину исключения учение об опресноках (?? ??? ?????? ??????). Соумышленниками его были Антиохийский патриарх Петр и архиепископ Болгарии Лев и весь просвещенный церковный чин» [203]. В связи с этим следует вспомнить, что в письме к патриарху Антиохийскому, также посланном еще в 1053 г., выражается сожаление, что имя папы продолжает еще вноситься в диптихи Восточных Церквей и упоминаться на богослужении, хотя, прибавляется, в Константинопольской Церкви этого не соблюдается со времени Трулльского Собора в 692 г. Патриарх Петр на это, однако, отвечал, что он сам в 1009 г. видел имя папы в константинопольском диптихе. Из этих данных можно заключить, что Константинопольский патриарх имел заранее составленный взгляд на отношения к Западной Церкви и сознательно подготовлял ей первый удар.

Момент, как выше сказано, был выбран весьма благоприятный. В то время как папа находился в почетном заключении в Беневенте, в Италии, появилось послание архиепископа Охридского Льва к Иоанну, епископу города Трани в Апулии. Это письмо, составленное самим патриархом, имело целью довести до сведения о содержащихся в нем обличениях на латинскую Церковь — всех западных епископов и самого папы: «Великая любовь и искреннее расположение побудили нас писать к твоей святости, а чрез тебя ко всем вождям священства, священникам франков, монахам, народам, к самому достопочтеннейшему папе». В общем письмо составляет обвинительный акт против усвоенных латинской Церковью обычаев, но главнейше упрек посылается за совершение евхаристии на опресноках и за пост в субботу. Епископ Иоанн сообщил это письмо кардиналу Гумберту, который перевел его на латинский язык и обратил на него внимание папы. Весьма любопытно здесь отметить, что папа дал ответ на это письмо и на предъявленные против латинской Церкви обвинения в конце того же 1053 г., находясь в Беневенте. На Западе имели довольно точное представление о лицах и отношениях при константинопольском дворе и нимало не сомневались в том, что за архиепископом Болгарии стоит патриарх Михаил Кируларий, поэтому составленный Львом IX ответ на письмо Льва Охридского имел в виду не только в тесном смысле содержание этого письма, но и отношения между Западной и Восточной Церковью в широком смысле. Так как дальнейшие события более развиваются в непосредственной связи с впечатлением, вызванным этим письмом, то мы находим нужным остановиться на главных его мыслях. Обширное послание папы [204] разделено на 40 отдельных положений и исчерпывает вопрос о притязаниях Римской Церкви в самом широком смысле. Вся аргументация построена на главенстве в Церкви апостола Петра и на мысли о том, что глубоко заблуждаются те, кто пытается колебать церковный и догматический авторитет Римской Церкви. С этой точки зрения Константинопольская Церковь подвергается сильному нападению за то, что она возмущает церковный мир и нарушает свои обязанности по отношению к Римской Церкви, как любвеобильной матери. Папа перечисляет все якобы преимущества Римской Церкви в противоположение с заблуждениями и еретическими мнениями, приписанными им некоторым архиепископам Константинополя; делает указание на иконоборческое движение, на обстоятельства, сопровождавшие падение Игнатия и возведение Фотия. Письмо папы не ограничивается опровержением обвинений против Римской Церкви — и вообще мало занимается реальным содержанием обличений Михаила Кирулария, но с особенной настойчивостью говорит о светской власти Римского папы, причем не пренебрегает делать ссылку на заведомо подложный документ — Donatio Constantini. Здесь в первый раз и с особенной резкостью проведена мысль об абсолютном превосходстве Римской Церкви над другими христианскими Церквами, о соединении в лице главы Римской Церкви первосвященнической и царской власти. Переходя к характеристике Константинопольской Церкви, папа не щадит темных красок, давая ей имя еретической и бичуя позорными именами таких чтимых святителей, как Иоанн Постник. Призывая патриарха к смирению и покорности, папа оскорбляет его напоминанием, что он обязан своим иерархическим возвышением именно епископу Рима. «Константинопольская Церковь, — говорит он, — ни по Божеским, ни по человеческим правам не имела никакого преимущества над Антиохийскою и Александрийской Церковью, и между тем Римская Церковь, как чадолюбивая мать, озаботилась доставить Константинопольской Церкви преимущества чести наравне с главнейшими церковными кафедрами, почему она и заняла второе место после Римской Церкви».

Таково в существенных чертах содержание письма папы Льва IX. Следует обратить внимание, что с догматикой оно не имеет ничего общего, ибо высокомерное указание на то, что Константинопольская Церковь не может давать правила насчет совершения евхаристии, когда в Риме имеются на это прямые предания, идущие от Петра, нельзя считать достаточно основательным. Что догмататический вопрос в первой стадии спора, которой теперь занимаемся, не имеет важного значения, видно уже из того, что совершение евхаристии на опресноках не есть тот существенный пункт догматического разногласия, который служит неизменным яблоком раздора между Церквами, между тем о догматическом учении Filioque не было до сих пор речи.

В дальнейшем развитии сношений существует перерыв; из Константинополя были отправлены в Рим новые письма, и притом от царя Константина Мономаха и от патриарха, которые частию трактовали политические вопросы, в то время занимавшие Восточную империю, но в общем относились к начавшейся борьбе между Церквами. О содержании несохранившихся документов можно, однако, составить понятие по ответному письму папы и частию по переписке патриарха Михаила с Антиохийским патриархом. В письме к царю папа уведомляет о получении патриаршего послания, написанного с целью «привести к согласию и единению». Но главное значение имеет послание к патриарху. Здесь посылаются упреки константинопольскому собрату, что движимый честолюбием стремится к подчинению себе Александрийского и Антиохийского патриархов. Против мнения, выраженного Михаилом Кируларием, что Римская и Восточная Церковь получают свой церковный авторитет только в единомыслии и согласном действовании, папа с резкостью возражает: что за нелепость хочешь ты сказать, брат возлюбленный! Римская Церковь, будучи главой и матерью всех Церквей… имеет над ними такое преимущество, что если какая-либо из Церквей заявила несогласие с ней, то она перестает быть Церковью, это будет сборище еретиков, собрание схизматиков, синагога сатаны! Всякий истинный христианин не должен злословить, заключает папа, святую Римскую и апостольскую Церковь. Мы надеемся, что ты по благости Божией не повинен ни в чем подобном, или уже исправился, или по нашем увещании скоро исправишься.

Можно думать, что папа не терял тогда надежды на благополучное разрешение спора и готов был простить Михаилу Кируларию резкие нападки на Римскую Церковь, заключающиеся в вышеназванном документе, отправленном на имя епископа Трани. И нужно также согласиться, что в них с трудом можно было бы найти повод для новых выступлений против папства, и в особенности для таких действий, которые бы вызвали разрыв.

Во время письменных сношений, относящихся к концу 1053 и началу 1054 г. произошли некоторые события в самом Константинополе, которые могли содействовать к усилению враждебных чувств между сторонами. Прежде всего патриарх допустил резкую меру по отношению к латинским храмам, бывшим в Константинополе, приказав их закрыть, так как в них совершалась литургия на опресноках. В Константинополе это вызвало большое движение, так как оказалось много священников, монахов и настоятелей монастырей, которые отказались подчиниться распоряжению патриарха. Все подобные лица как «азимиты» преданы отлучению и подверглись всяческим оскорблениям. Это не могло остаться без последствий и не вызвать в Италии крайнего раздражения. Независимо от того в это же время распространялось между греками сочинение студийского монаха Никиты Стифата, составленное по поручению патриарха, в котором нападки на латинян были выражены еще более резко, чем это было сделано в сочинении Льва Охридского. Никита Стифат изложил разности в вероучении и в обрядах латинской Церкви с полнотой и систематичностью, не пропустив ни опресноков, ни поста в субботу, ни учения об исхождении Св. Духа, но прибавив еще и о безбрачии латинского духовенства. И все обличения были изложены в довольно резкой и оскорбительной форме. Между прочим, для объяснения допущенных латинянами «несообразностей» он выставил мысль, что в апостольский период какие-то евреи злонамеренно и с целью прибытка отвадили римлян от Евангелия и повредили веру.

Несмотря на столь ясные факты, в которых трудно не видеть созревшего настроения до конца провести начавшийся процесс, все же продолжали существовать противоположные веяния, которыми сдерживался решительный взрыв. Как раз с началом занимающей нас переписки совпадали переговоры о соединенном движении на норманнов: в предполагавшейся лиге должны были принять участие и папа, и даже западный император. Руководясь именно этими политическими соображениями, царь Константин Мономах обратился к папе с дружественным письмом; весьма вероятно, что по желанию царя и патриарх обратился к папе уже лично с обращением, в котором на Западе усмотрели мирный шаг и искание соглашения. Во всяком случае для папы оказалось возможным обратиться к царю Константину с новым изложением дела и с просьбой повлиять на патриарха в примирительном духе. В этих расположениях возник вопрос о посылке легатов в Константинополь. Для этого были избраны: кардинал и канцлер Римской Церкви Фридрих, бывший потом папой под именем Стефана X, кардинал Гумберт и архиепископ Амальфи Петр — все трое из высших сановников Западной Церкви. Принимая во внимание, что письма, которыми были снабжены послы, помечены январем 1054 г., следует думать, что они явились в Константинополь ранней весной 1054 г., о смерти папы Льва IX, случившейся 19 апреля, они во всяком случае узнали в Византии. Царь оказал им исключительное внимание и почет, им даже отведено было помещение в царском дворце, в Пигах. Если вспомнить, сколько горечи доставило другому западному епископу пребывание в предоставленном ему частном доме, то, конечно, разница в приеме, оказанном послам папы, не может не бросаться в глаза. Но следует сейчас же отметить, что такова была лишь показная сторона, за ней скрывались менее благоприятные симптомы, о которых дает понять письмо патриарха к Петру Антиохийскому. // Сказав, что он присутствовал на приеме папских апокрисиариев, Михаил Кируларий не скрывает, что он был поражен их вызывающим и надменным видом, что при посещении его в патриарших палатах они вели себя так же гордо, не удостоили его поклоном и должным приветствием. Он сообщает далее, что они простерли свою надменность до того, что отказались сесть ниже греческих митрополитов, усматривая в этом личное для себя оскорбление. Константинопольский патриарх не может простить им, что они позволили себе явиться во дворец в преднесении креста и хоругви [205].//

Уже эти указания могут свидетельствовать, что отношения между папскими легатами и патриархом складывались весьма неблагоприятно. До известной степени общий тон этим отношениям дан, вероятно, полученными послами инструкциями и частью находит себе выражение в письмах, которые они должны были передать патриарху и царю. Папские грамоты действительно весьма различны по тону: столько же почтительности в письме к царю, как высокомерия и даже угроз к патриарху. Начав письмо словами приветствия и похвалы за выражение братских чувств, папа, однако, переходит затем к резкому осуждению поведения Михаила Кирулария, отрицая даже за ним священный характер, так как он неправильно получил епископство, минуя низшие иерархические степени. Дальнейшим поводом к осуждению служит то, что он якобы посягает на привилегии Александрийской и Антиохийской Церкви и хочет присвоить себе власть над ними. Но более реальный мотив нерасположения заключался в том, что Константинопольский патриарх, позволив себе закрыть латинские церкви и подвергнуть отлучению от Церкви тех, кто совершает евхаристию на опресноках, усвоил себе неизвинительную дерзость относиться к представителю Римской Церкви как равный к равному.

Между тем второе письмо составлено было в почтительном тоне. Хотя и здесь сделан мимоходом намек, что Римская Церковь украсила короной восточного императора, но Константину Мономаху приписаны в нем большие заслуги, приравнивающие его к Константину Великому. Сказав затем о союзе против норманнов, папа непосредственно переходит к жалобам на патриарха и заключает угрозой, что если Михаил Кируларий останется в своем упорстве, то Рим прервет с ним сношения. В заключение папа рекомендовал своих послов благорасположению царя и просил его оказать им все содействие, чтобы они могли исполнить возложенную на них задачу.

Послам папы была предоставлена в Константинополе полная свобода; ясно, что они пользовались расположением светской власти. Но в течение продолжительного времени они остались вне сношений с патриархом, который, по-видимому, не без намерения прекратил с ними сношения. В дальнейшем инициатива принадлежала легатам папы, и особенно кардиналу Гумберту, который был горячим поборником притязаний Римской Церкви. Чтобы приготовиться к выступлению против Восточной Церкви, кардиналы Гумберт и Фридрих решились заняться опровержением тех нападок на Римскую Церковь, которые нашли себе место в письмах патриарха, Льва Охридского и Никиты Стифата. // Опровержение было составлено с таким же литературным талантом, как и нападение.// Из этих опровержений сохранился диалог между латинянином и греком, принадлежащий перу Гумберта, в котором грек выражает свои возражения, а латинянин защищается. Хотя и здесь оба противника не щадят красок и резких выражений, бросая один другому упреки в ереси, святотатстве, тем не менее этот диалог должен считаться еще весьма приличным по сравнению с другим памфлетом, направленным против Стифата. Гумберт прежде всего отрицает за студийским монахом право вмешиваться в богословские споры и советует ему упражняться в стенах монастыря в посте и умерщвлении плоти, а не лаять, подобно псу, на святую Римскую Церковь и Соборы. По словам автора, Никита не монах, а настоящий Епикур, ему жить не в монастыре, а в непотребном доме. Его ярость может напоминать богохульственный лай Юлиана и Порфирия; эпитеты «развратный, собака, отвратительный циник» встречаются на каждом шагу. В споре об опресноках Никита оказывается мошенником, подделывателем текстов. Трудно в настоящее время объяснить, подействовали ли на Никиту подобные опровержения, или влияли на него другие соображения, но он торжественно отказался от своего сочинения. 24 июня император вместе с римскими легатами был в Студийском монастыре, где прочитано было во всеуслышание сочинение Никиты и где на него сделаны были возражения, по выслушании которых Никита сказал, что сознается в ошибке, и будто бы предал анафеме и свою книгу, и всех, кто не признает Римскую Церковь первою между всеми [206]. Тут же по приказанию императора предано было сожжению сочинение Никиты.

Нет сомнения, что рассказанные происшествия совершенно в неожиданном свете рисуют и отношение Константина Мономаха к легатам, и занятое ими в Константинополе положение, совершенно ненормальное с точки зрения церковной практики и явно враждебное к патриарху.

Михаил Кируларий ввиду вызывающих поступков со стороны римских апокрисиариев занял весьма уклончивое положение и далеко не проявил той инициативы, какая была ему свойственна и с которой он начал борьбу. Не можем даже признать, что занятое им положение соответствовало обстоятельствам. Он делал вид, как будто не признавал за легатами полномочий вести переговоры по церковным делам. Внешним формальным оправданием могло служить то, что полномочия послов нарушались со смертью Льва IX, и как новый папа Виктор II был избран спустя целый год, в апреле 1055 г., то можно было рассматривать их полномочия прекратившимися, хотя патриарху нельзя было не считаться с взглядами на это дело царя, который продолжал поддерживать с римскими легатами добрые отношения. Может быть, Михаил Кируларий имел намерение созвать Собор для обсуждения дела, и если бы последующие обстоятельства не произошли так быстро и неожиданно, то он имел бы за себя большинство сочувствовавших ему епископов.

Для характеристики взглядов и отношений патриарха в высшей степени интересны некоторые места в его письме к Антиохийскому патриарху Петру [207], написанном весной 1054 г., уже по смерти папы Льва IX: «Узнав недавно от прибывших сюда из Рима лиц о добродетели, и благородстве, и просвещении ныне умершего папы, разумею же его согласие с нами и лигу против норманнов [208], я изложил ему со всею достаточной почтительностью, как можешь это видеть в настоящем моем письме, свой взгляд на некоторые соблазнительные мнения о христианской вере, между ними распространившиеся. Мы желали частию привлечь его на свою сторону, частию расположить его к оказанию нам помощи против норманнов. Мы вручили свое письмо вестиариту, который отправился к папе с царским письмом, в полной уверенности, что он доставит письма по назначению и принесет на них ответ. Когда же он с этими письмами добрался до магистра и дуки Италии Аргира, то этот искусно обошел его и убедил передать ему письма для скорейшего якобы вручения папе. Как мы имели возможность убедиться, означенный магистр всегда остался верным и своей вере и двоедушию, и во всем настроенный против царствующего города и Ромэйской империи, и в этом случае поступил согласно своим нравам… Он устроил, между прочим, следующую коварную махинацию. Призвав некоторых лиц, на которых мог вполне положиться, — из коих один был бывший епископ Амальфи, лишенный места за неблаговидные дела и уже пять лет находящийся в изгнании, другой только носил имя архиепископа, на самом же деле никогда не занимал кафедры, третий же принял на себя по его убеждению звание канцлера, дабы, опираясь на это римское достоинство как на каменную стену, с полным успехом провести задуманный обман, — магистр снял печати с моей грамоты и, прочитав содержание ее, составил подложную грамоту от папы на мое имя и убедил этих несчастных идти с этими грамотами в Константинополь и предъявить их мне. Они же, вступив в царственный город, прежде всего представились державному и святому нашему царю в величавом и гордом виде, в высокомерном шествии. Затем, пожаловав к нашему смирению, я не могу и выразить, сколько обнаружили они высокомерия, чванства и дерзости. Не сделав ко мне никакого обращения, не удостоив хоть мало склонить свои головы, чтобы принести мне общепринятое приветствие, они не согласились, как это было всегда принято, занять место в присутствии ниже наших митрополитов, считая это оскорбительным для себя. Они не считали возможным подвергнуться какому-либо унижению даже перед лицом царского величества; напротив, величаясь своим званием и превозносясь, они позволили себе явиться во дворец в преднесении креста и хоругвей.

И, как бы ни в чем не повинные, подали мне запечатанное письмо и тотчас ушли. Наше смирение, получив грамоту и распечатав и тщательно рассмотрев, признало ее подложной и наполненной коварными мыслями. В этом мы вполне распознали то, что часто сообщал нам, находясь в столице, Аргир, в особенности его мысли об опресноках, за которые его четыре раза отлучал от общения с Церковью и от причастия». Затем патриарх указывает на полученный им слух, что в Александрии и Иерусалиме продолжают возносить на литургии имя пап, что там совершается литургия на опресноках, и, перечислив главные различия в церковной обрядности, заключает письмо следующим образом.

«Мы сообщили об этом вкратце, дабы ваше совершенство, получив сведение о том, что у них происходит, не думал, как это было и с нами до настоящего времени, что отступление их заключается только в опресноках, но, рассмотрев и другие, еще более важные прегрешения их, будет в состоянии сопричислить их к тем, с кем они быть достойны. Но самое важное и невыносимое, и сразу обличающее их безумие, заключается в том, что они утверждают, что прибыли сюда не с тем, чтобы поучаться или состязаться, но чтобы поучить нас и убедить принять их догматы, и это они высказывают властно и с чрезмерным бесстыдством».

Содержание этого письма прекрасно знакомит с психологическими мотивами, объясняющими занятое патриархом положение в эту критическую эпоху. Мы не будем вступать на путь догадок, чтобы поселить в читателе убеждение в том, что Михаил Кируларий верил сам в подложность грамот и признавал послов самозванцами. Но что он принял такое положение, которое было наименее желательно и полезно для латинских легатов, это видно из их горячности и неосторожности, с какой они вели себя в Константинополе. Прошло с небольшим три недели после торжественной демонстрации в Студийском монастыре, как римские послы позволили себе решительный, но весьма необдуманный шаг, которым они нанесли большой вред делу церковного единения. В субботу 15 июля 1054 г. римские легаты явились в храм св. Софии в часы богослужения, при большом собрании молящихся. Прошедши вперед и приблизившись к алтарю, они начали говорить против патриарха Михаила и затем положили на св. престол составленную заранее грамоту отлучения на патриарха и на его приверженцев, разделяющих его церковные мнения. При выходе из храма они отрясли прах от ног и произнесли слова: пусть видит Бог и судит. Эта грамота, свидетельствующая о крайней страстности римских легатов, носящая на себе явные признаки непоследовательности и внутренних противоречий, тем не менее представляет собой официальный акт первостепенной важности, на котором основывается окончательное и, по-видимому, бесповоротное разделение между Восточной и Западной Церковью. Содержание ее следующее. «Гумберт, Божиею милостью кардинал, епископ св. Римской Церкви, Петр, архиепископ Амальфи, Фридрих, диакон и канцлер всем чадам католической Церкви. Св. Римская первая апостольская кафедра, которой как главе принадлежит попечение о всех Церквах, ради церковного мира и пользы благоволила послать как своими апокрисиариями в сей царствующий град, дабы убедиться в том, соответствуют ли действительности те слухи, которые распространяются в Риме о происшествиях в этом городе. Посему да будет известно славнейшему императору, клиру, сенату и народу Константинополя и всей католической Церкви, что мы испытали здесь и величайшее удовольствие, и вместе с тем сильное огорчение. Ибо что касается столпов империи и почтенных граждан столицы, то это есть христианнейший и православный город. Что же касается Михаила, злоупотребляющего именем патриарха и сообщников его заблуждения, то ежедневно рассеиваются здесь бесчисленные семена ересей». Бросая против патриарха обвинения в ереси, легаты насчитывают за ним десять главных еретических отступлений. «За эти заблуждения и многие другие проступки означенный Михаил был увещаем письмами папы Льва, но не захотел образумиться. Независимо от того, когда мы, легаты, с целью пресечь поводы к таким бедствиям пытались подействовать на него разумным убеждением, он упорно уклонялся от беседы и от встреч, запретил в церквах совершать мессы (богослужение), как и ранее запер латинские церкви и называл латинян азимитами, преследовал их словом и делом, и таким образом в своих чадах подверг отлучению апостольский престол, в уничижение которому подписывается вселенским патриархом. Посему мы, не перенося неслыханного оскорбления и обиды, нанесенной святому первому апостольскому престолу, и усматривая, как многообразно подвергается опасности кафолическая вера, властью Святой и Нераздельной Троицы и апостольского престола, которого легатами состоим, и всех православных отцов, бывших на семи Соборах, и авторитетом всей Церкви произносим отлучение на Михаила, каковое господин наш папа присудил ему и его сообщникам, если не вразумятся. Михаилу, злоупотребившему именем патриарха, неофиту и ради страха человеческого принявшему чин, ныне же в постыдных преступлениях обвиняемому, и Льву, именуемому епископом Охриды, и сакелларию Константину, который попирал нечестивыми ногами латинскую жертву, и всем приверженцам их в указанных заблуждениях и дерзостях — анафема Маринафа — со всеми еретиками и купно с диаволом и ангелами его. Аминь, аминь, аминь».

Нет сомнения — и в этом сходятся латинские и православные писатели, — что кардиналы поступили весьма опрометчиво. Их раздражительность может быть сопоставлена с запальчивостью другого римского легата, епископа Кремонского Лиудпранда, который также слишком высокомерно отнесся к грекам и тем испортил цель своей миссии. И прежде всего произведенная легатами демонстрация в церкви св. Софии оказалась неудобной по своей форме и потому не достигавшей предположенной цели. Громы были выброшены совершенно даром, акт отречения не произвел надлежащего действия, и самая отлучительная грамота, хотя и положенная на престол, была возмущенными свидетелями этого театрального акта сброшена с престола и топталась ногами. Но кроме того, резкий поступок легатов развязал руки патриарху и позволил ему выступить во всеоружии своего церковного авторитета, опиравшегося на царский авторитет.

Между тем легаты поспешили оставить Константинополь немедленно после акта отлучения, будучи напутствуемы благожеланиями Константина Мономаха и дарами. Была попытка вернуть их с дороги, чтобы вновь вступить с ними в сношение, но ввиду возбуждения константинопольского населения можно было опасаться беспорядков и насилий, и потому эта мысль оставлена. Но через пять дней после происшествия в храме св. Софии патриарх собрал Собор, на котором были подвергнуты обсуждению происшедшие события и определено отношение к ним Восточной Церкви. Деяния этого Собора столько же важны, как и приведенное выше послание к Антиохийскому патриарху: в них ярко выражено политическое направление, усвоенное Восточной Церковью со времени патриарха Фотия, и смело поставлены основания для независимого развития Восточной Церкви против притязаний Рима. Акты Собора подписаны двенадцатью митрополитами и двумя архиепископами. Но содержание актов независимо от всего прочего заслуживает внимания с стороны литературной традиции, редактор весьма много заимствовал из знаменитой энциклики патриарха Фотия. «В то время как мы питались благочестивой и глубокой надеждой, что на будущее время не появится более изобретателей нового нечестия… ныне некоторые нечестивые и злонамеренные мужи, люди, порожденные тьмою, прибыв в благочестивый сей и богохранимый город, из которого, как из возвышенной наблюдательной башни, разливаются во все стороны чистые струи благочестия, подобно молнии, или землетрясению или граду, или, чтобы употребить более подходящее выражение, подобно дикому вепрю, накинулись на него с целью испортить правильное учение превратными догматами, так что возложили на святую трапезу грамоту, которою предали отлучению нас или, лучше, православную Церковь и всех православных, которые не разделяют их нечестивых мнений за то, что мы держимся православия, а также за то, что не стрижем бороду по их обычаю». Опуская затем всю ту часть, которая касается богословских и обрядовых разностей, приведем те места, где речь идет о пребывании легатов в столице. «Позволив себе такие бесстыдные действия против нас и православной Божией Церкви, они явились к нашему благочестивейшему императору не из Рима, а из другого города и как разные другие ухищрения позволили себе против христианского народа, так окружили обманом и самое прибытие в наш город, выдав себя за пришедших из Рима папских послов, в действительности же будучи орудиями лукавых наветов и внушений Аргира и настоящими самозванцами, а не послами папы. И самые грамоты, выдаваемые ими за полученные от папы, они подделали, что доказывается и другими подробностями, а главное, подложными печатями.

Самый же акт отлучения на латинском языке, составленный этими нечестивыми и в присутствии иподиаконов возложенный ими на трапезу великой Божией церкви, упомянутые иподиаконы сняли его с св. престола и предлагали взять его обратно, а когда легаты отказались, то брошен был на пол и стал ходить по рукам. Тогда наше смирение из опасения, чтобы заключающиеся в нем богохульства не сделались достоянием больших кругов, удержало его у себя. Затем, пригласив умеющих переводить с латинского на греческий, именно протоспафария Косьму, Романа, Кира и монаха Иоанна, поручили им сделать перевод. Наше смирение, не будучи в состоянии оставить без исследования и наказания таковую против благочестия дерзость и бесстыдство, довело обо всем до сведения державного и святого нашего царя, который, так как они отбыли только за один день перед тем, сделал распоряжение о возвращении их в столицу, но они не захотели свидеться с нашим смирением или явиться и дать ответ священному и великому Синоду в своих нечестивых деяниях. Державный и святой царь наш, не считая согласным с присвоенным ими себе, хотя и мнимым, званием послов насилие над ними, с другой же стороны, находя неприличным и недостойным оставлять безнаказанным такое против Церкви бесстыдство, употребил в дело прекрасное и сообразное с обстоятельствами врачевство, содержащееся в честном и поклоняемом послании к нашему смирению, следующего содержания. «Святейший владыко! Царство наше после исследования происшедших событий пришло к заключению, что корень зла заключается в переводчиках и в партии Аргира. Что касается иноземцев, то над ними не имеем власти; виновных же после наказания отправляем к вашему святейшеству, дабы чрез них и другие научились, как опасна подобная болтовня. Грамоту же после анафематствования тем, кто принимал участие в совете, кто писал и возлагал на престол и кто имел хотя бы маленькое сведение об этом, сжечь публично. Царство мое отдало приказ заключить под стражу вестарха, зятя Аргира, и веста, его сына, дабы они, содержась в темнице, испытали мучения за это дело. Вследствие императорского указа упомянутая нечестивая грамота и те, кто написал ее, или подал свою мысль при составлении, или содействовал писавшим, в присутствии царских уполномоченных в заседании Великого секрета были преданы проклятию. 20 июля. Оригинал же нечестивой и скверной грамоты не сожжен, но отдан на хранение в архив священного хартофилакия на всегдашнее обличение и постоянное порицание наших хулителей».

Таковы формальные обстоятельства, какими выразилось разделение Церквей. Что касается последствий, какими сопровождались рассказанные события, то об них едва ли догадывались и современники, и даже сами участники. Легче наложить схизму, чем употребить в дело карательные средства против схизматиков. Примеры средних веков и нового времени показывают, что тогда схизма обращалась во вред той стороны, которая неосторожно воспользовалась ею против несогласной партии. Схизма между Восточной и Западной Церковью, конечно, принесла много вреда, отдалив между собой страны латинского и греческого обряда и постепенно углубляя образовавшуюся между ними пропасть. Но неизбежность разделения обусловливалась политическими тенденциями и особенностями в складе жизни западных и восточных народов. Были серьезные попытки исправить то, что сделано было по горячности и неосторожности в 1054 г., но, кроме вреда и жалких разочарований от этих попыток, ничего не осталось. Схизма 1054 г. поддержана была в Константинополе и светской властью, и народом и никоим образом не может быть объясняема непомерными честолюбивыми притязаниями Михаила Кирулария, как это старается отстаивать и новейший сравнительно беспристрастный католический исследователь занимающего нас вопроса [209].

Примечания:

[1] Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы / Новые (Овидий. Метаморфозы. I, 1. Пер. С. В. Шервинского). (Ред.)

[2] Выше об нем замечено (Vita Basilii. С. 12. Р. 229), что это был отец современного писателя, логофета дрома Фомы.

[17] Ill a tantum occurunt adhuc romano transferenda sermoni, quae Constantinus Thessalonicensis philosophus, vir apostolicae vitae… paulo ante descripsit.

[18] Разумею знаменитую икону в Ватикане с изображением апостолов Петра и Павла, нижняя половина которой представляет Константина и Мефодия, а равно фрески в церкви св. Климента. Об этих памятниках будет речь ниже.

[19]…absque Romanae sedis, Romanique pontificis consensu nullius ihsurgentis deliberationis terminus daretur.

[20] Об этом землетрясении упоминается в беседах Фотия о нашествии руси.

[171] Главе XVIII корректуры соответствуют дне рукописные, причем начало главы, которое отсутствует в первой рукописи, совпадает с началом второй рукописи. В результате считки корректуры с той и другой рукописью остался этот материал, не вошедший в корректуру. (Ред.)

[172] Наrtmann, Gеsch.Italiens. III. 5. 245–246.

[173] Машинопись, вложенная в рукопись (XIX гл. по корректуре и XXII по рукописи), зачеркнута, вероятно, из-за объема. Обрывается. (Ред.)

[174] См. на с. 473–474 Оглавление (рукописное). (Ред.)

[175] Чтобы не обременять перечислением источников и литературы, укажем: J. В. Вurу. Тhе Imperial Administrative System in the Ninth Century. London, 1911; подробное указание литературы — с. 1–6.

[176] Что эта фраза принадлежит Ф. И. Успенскому — сомнительно. (Ред.)

[177] Разумеются введения хотя бы протоспафария и архитриклина Филофея: Вurу. Тhе Imp. Аdmin. System. Р. 132.

[178] L. Nicole. Le livre du prefet ou l`edit de l`empereur Leon le Sage sur les corporations de Constantinople. Geneve, 1893. Разбор этого памятника сделан в I томе.

[179] Notitia Dignitatum utriusque imperii, ed. Bocking, Bonnae, 1839–1853.

[180] Материалы, открывающиеся в папирусах, подтверждают это.

[181] Breviarium илиrationarium impeni. Главнейшие пособия: Ph.-E. Huschke. Ueber den zur Zeit der Geburt Jesu Christi gehaltenen Census. Breslau, 1840; Eгo жe. Ueber den Census und die Steuerverfassung der fruheren Romischen Kaiserzeit. Berlin, 1847; Rodbertus. Zur Geschichte der romischen Tributsteuern seit Augustus. Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik herausgeg. v. Hildenbrand. 1865–1867; J. Marquardt. Romische Staatsverwaltung, II. Leipzig, 1876, S. 187 и сл.; Ф. Успенский. Следы писцовых книг в Византии — ЖМНП. 1884, январь.

[182] Fr.-K. Savigni Vermischte Schriften. II. S. 205; Th. Mommsen. Syrische Provinzialmass und Romischer Reichskadaster. Hermes, III, 429. Berlin, 1869.

[183] Cod. Theod. II. 28, 13.

[184] Bruns und Sachau. Syrisch-Romisches Rechtsbuch aus dem fiinften Jahrhundert. Leipzig, 1880. Vorrede; Marquardt. Romische Staatsverwaltung, II. S. 219.

[185] Подробности в моей статье «Следы писцовых книг в Византии» (ЖМНП, 1884, январь. С. 9–12)

[186] ЖМНП. 1879, август. С. 359.

[187] Ed. Osenbrbggen. Corpus juris civilis. Lipsiae, 1875. III. 576 (nov. 128); Zachariae Imp. lustiniani Novellae, II. Lipsiae, 1881; в чтении есть несколько затруднений, которые указаны в нашей статье (ЖМНП. 1884, январь. С. 20 и сл.).

[188] Jean Maspero. Etudes sur les papyrus d'Aphrodite. Bulletin de Flnstitut francais d'Archeologie orientale. T. VI, 1908; Eгo жe. Catalogue general des Antiquites egyptiennes du musee du Caire. T. 1–2, 1910–1912.

[189] Самоисполняющими. (Ред.)

[190] J. Maspero. Etudes sur les papyrus d'Aphrodite. II. Flavios Marianos. Р. 71.

[191] Они начинаются статьей «К истории крестьянского землевладения в Византии», помещенной в ЖМНП (1883, январь и февраль), и продолжаются как в этом же органе в 1884 г. (Следы писцовых книг в Византии, 1884, январь и февраль, и в след, годах), так и в Записках Но-воросс. университета. Т. 38 (Материалы для истории землевладения) и в Известиях Русского археологического института в Константинополе (Акт отвода земли, 1896).

[192] Соdех Graecus Palatinus, № 367. Fо1.98 и. 1б4.

[193] Этот любопытный факт отмечен у геометра Педиасима: G. Friedlien. Die Geometrie des Pediasimus. 5. 12. Рrogramm des Gymnasiums zu Ansbach, 1866.

[194] Подробности в моей статье «Наблюдения по сельскохозяйственной истории» (ЖМНП. Ч. 259. Отд. 2. С. 234–238).

[195] Принимая во внимание сказанное выше о большой и малой сажени, в тех случаях, где обычай требовал применения 12-саженного сокаря, площадь модия будет 280 кв. сажен.

[196] Marquart. Rom. Stantsverwalt, II. S. 220

[197] ЖМНП. 1880, август. С. 362.

[198] Основные труды: В. Г. Васильевский. Законодательство иконоборцев. ЖМНП. Ч. 199, 200, 201. 1878; А. С. Равлов. Книги законные. СПб., 1885; Успенский. Юридический Вестник. 1886. № 4 (Древн. пам. слав, права).

[199] См. с. 211–213, 215, 216 наст. изд. (Ред.)

[200] Вrehier. Le schisme oriental du XIe siecle. Paris, 1899. Р. 310.

[201] Скабаланович. Разделение Церквей при патриархе Михаиле Кируларии. — Христианское Чтение. 1884 Ч. II. С 628–629.

[202] Источники и литература для истории схизмы тщательно подобраны в указаниях Hefelc-Leclerq. Histoire des Conciles IV. P. 1081. Paris. Указанием, в частности Cichler. Geschichte der kirchlichen Trenaung rurischen dem Orient und Occident. Miinchen, 1864–1865; Brehier. Le schisme oriental du Xle siecle Paris, 1899; Gfrorer. Byzant. Geschichen. III. 514–590. На русском — отмеченная выше статья профессора Н. Скабалановича в «Христианском Чтении» за 1884–1885 гг. и Лебедева История разделения Церквей. Изд. 2. С. 327.

[203] Сеdreni II. 555.

[204] Маnsi Concilia sacros. XIX. Со1. 635; Will. Acta et scripta; Migne. Pair. Lat. CXLIII. Со1. 744.

[205] Так, конечно, следует понимать выражение ???? ??????? ??? ???????? (Will P. 177).

[206] Вrehier. Le schisme. Р. 111–112.

[207] Will. P. 173–180.

[208] Так, конечно, следует толковать слова: ???? ??? ??? ????? ??? ??????????? ?? ??? ?????????.

[209] Вrehier. Le schisme oriental. Р. 210–215.